Тогда мы были молодыми0

Посвящаю моему сыну,

Евгению Львовичу Санчугову

 

 

 ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

 

Мой Киев. 1920 - 1940-е годы

 Город Киев, улица Крещатик. Старинный квартал зданий, так называемый квартал “Крещатик 40-52“. Это место между улицей Богдана Хмельницкого и бульваром Тараса Шевченко, один из немногих памятников архитектуры конца ХIХ – начала ХХ веков. О его реконструкции и судьбе уже много лет спорят киевские архитекторы. Здесь, в доме под номером 46 (до войны — номер 52), в коммунальной квартире на третьем этаже, в большой комнате с нишей, начался мой жизненный путь.

 
Родители

 

Помнить себя начинаю примерно с трех лет. В нашей семье царила теплая обстановка.

 

Отец, участник 1- ой мировой войны, воевал на русско-турецком фронте (русской Кавказской армией командовал тогда генерал Н. Н. Юденич), был ранен в знаменитом Эрзерумском сражении 1916 года, и длительное время находился на лечении в госпитале в турецком городе Трабзон (Трапезунд). После демобилизации  вернулся на Украину и вскоре женился.

 

Мама - учитель младших классов,  после рождения детей (старшего брата и меня), оставила работу и полностью посвятила себя семье. Двоюродный дядя  отца, Руви́м Бра́йнин,был в свое время известым публицистом  и литературоведом. Мой дед, И. Рахелькин, еще в 30х годах ХХ века был с ним в активной переписке.

Отец, портной высокой квалификации, заведовал железнодорожной швейной мастерской. После ее реорганизации и открытия в Киеве самой крупной в то время на Украине швейной фабрики, работал там же контролером.

 

Крещатик 46. Коммунальная квартира

Наша семья занимала большую комнату с нишей в коммунальной квартире. В комнате был камин, отапливаемый дровами. Их закупали на всю зиму и хранили в подвале. Ниша была разделена двумя большими шкафами, где я находила книги для детей, среди которых были известное и в наше время стихотворение С. Я. Маршака «Багаж» («…Дама сдавала в багаж…»), стихотворение «…Под дождем как травка в поле, подрасту и я на воле…», но и другие, познавательные книги. Среди них, хорошо иллюстрированное издание «Жизнь животных» Альфреда Брэма. Часть ниши,  ближе к двери, служила нам кухней.

 

В соседней комнате нашей коммуналки жили администратор театра русской драмы им. Леси Украинки, Яков Ефимович Свердлов и его супруга, Клара Ильинична. Двери наших комнат выходили в небольшой коридорчик, дверь из которого вела в общий коридор квартиры.

 

В маленькой комнатке, справа по коридору (видимо до революции это была комната прислуги), жила наша соседка Александра Станиславовна с маленькой собачкой по кличке Бишка.

 

Далее по коридору, у входной двери, располагались туалет и ванная комната, всегда заваленная хламом. Слева по коридору была кухня, которой никто не пользовался. Там мы только брали воду из-под крана,  рядом с кухней находились двери черного хода.

 

 Окна нашей комнаты выходили прямо на Крещатик. В то время по Крещатику ходили трамваи, и мы постоянно слышали их грохот и перезвон. На противоположной стороне улицы, был виден Бессарабский садик - небольшой скверик возле Бессарабского рынка. В праздничные дни там проводились красочные фейерверки. Перед Бессарабским садиком уличные  торговцы — китайцы  продавали разнообразные игрушки.

 
О быте

Электрического освещения в нашем доме в первые годы НЭПа еще не было. Поэтому пользовались обычной керосиновой лампой. Позже у нас появилась более яркая керосиновая лампа «Молния» с круглым фитилем. Пищу готовили на примусе.

Папа уделял нам, детям, много внимания, мастерил игрушки, вырезал наши профили из бумаги. В дни рождения нас поздравляли родственники. Накрывали «сладкий стол» (без спиртных напитков). Мама пекла торт «наполеон», булочки- «птички» с маком и корицей. К столу обычно подавали также фрукты, фруктовые напитки, чай.

Это были годы НЭПа (новой экономической политики). Годы, известные как время начала индустриализации, реализации плана ГОЭЛРО. Повсюду встречались лозунги, прославляющие «электрификацию всей страны». В жилых домах тогда впервые появился электрический свет. Помню, мне тогда исполнилось уже 5 лет. Родители могли позволить себе покупать свежие продукты на Бессарабском рынке. Ежегодно, в теплое время года, мы с мамой выезжали в пригороды Киева (Горинку, Боярку, Пущу-Водицу, Святошино). Там родители обычно снимали комнату в лесном массиве. На выходные дни приезжал отец. Мы его встречали на станции, где нам покупали  кефир в маленьких бутылочках и мороженое. Мой брат был очень добрым мальчиком. Всегда делился со мной сладостями, «последней конфеткой». И только он мог уговорить меня что-то сделать, когда я упрямилась.  

Смерть мамы

Внезапно наше счастливое детство закончилось. Мы отдыхали на даче в Пуще-Водице. В один из воскресных дней к нам, как обычно,  приехал отец. Приехали гости. Уже на прощание, мама дала им с собой корзинку с фруктами. К остановке трамвая корзинку нес папа. Гости уже сели в трамвай и он тронулся. Не успев отдать фрукты, папа побежал вслед за уходящим трамваем и передал корзинку через окно. Но сам, споткнувшись о шпалу, упал так неудачно, что его голова оказалась под выступом вагона. Не растерявшись, отец лег и лежал неподвижно, пока трамвай не проехал. Папа «отделался» шишкой на голове, а маме, наблюдавшей происходившее через окно трамвая, стало плохо. Возвратившись домой, она села на веранде на стул и потеряла сознание. Ее голова опрокинулась назад, длинные густые волосы, обычно закрепленные в пучок, рассыпались…. Это был инсульт. Мне было тогда 5, а брату 7 лет.

После выписки из больницы, мама могла ходить, хотя «тянула» правую ногу. Ее правая рука была парализована. Она утратила речь, но мы, дети понимали ее без слов. Помню, в это время у нас была приходящая домработница, от которой всегда пахло табаком. В один из весенних дней у мамы случился повторный инсульт, она потеряла сознание. Спустя несколько дней она умерла…. Я проснулась рано утром в своей кровати, установленной в комнате наших соседей Свердловых, и слышала стук о двери, когда ее выносили….

После смерти мамы, с нами некоторое время жила ее младшая двоюродная сестра. Она была очень красивой женщиной, хорошо пела, научила меня читать и писать. Но маму она нам заменить не могла.

Первый раз в первый класс

 В 1931 году я пошла учиться, в первый класс школы № 53 г. Киева. Школа находилась тогда на улице Ленина (ныне улица Богдана Хмельницкого). В первый день  меня привел туда папа. Помню, он приколол мне брошь - бабочку с дрожащими усиками из очень тонкой спиральки. Все дети по очереди с любопытством ее разглядывали. До сих пор помню многих своих соучеников: Якова Пупкина, Якова Козлова, Марка Лабовского, Михаила Коротенко, Виктора Климовского, Нюсю Шапиро, Дину Барскую, Любовь Брегман, Азия Кравца (отличался отличными способностями к математике), Наума Розина, сестер Местечкиных…

А. Кравец и Н. Розин  погибли в 1942 году под Сталинградом. С Я. Козловым, по иронии судьбы, через много лет мы встретились здесь, в Германии, в Ганновере.

По окончании первого класса, за успехи в учебе, меня наградили репродукцией портрета маленького Ленина. В наступившие затем летние каникулы мы с папой гостили у наших родственников в Запорожье. В то время там близилось к завершению строительство Днепрогэса. 9 лет спустя, в августе 1941 года, при обороне Днепрогэса погиб мой учитель украинского языка и литературы, Степан Павлович Демьяновский.

Моей первой учительницей была Александра Михайловна Мангуш. Она преподавала у нас в начальных классах. Затем нашим классным руководителем стал учитель пения. Он организовал хор из учеников нашего класса, и мы даже выступали по радио, чем тогда очень гордились.

Самыми близкими подружками по школе в это время у меня были сестры-близнецы Местечкины. Их отец работал в цирке, а жили они недалеко от меня, на углу улицы Ленина и Крещатика (Крещатик в течение нескольких лет назывался улицей Воровского). Учителя не могли их различить, а мне это удавалось. Вскоре сестры Местечкины куда-то переехали. А во время Великой Отечественной Войны они трагически погибли в Бабьем Яру.  

Голодомор

В начале 30-х годов в стране резко ухудшилась ситуация с продовольствием, во многом обусловленная неурожаями, насильственной коллективизацией, принудительными хлебозаготовками. И в 1932 - 1933 годах у нас в стране разразился страшный массовый голод. Причем, пострадали в основном крестьяне и сельские жители зерновых районов Украины, Поволжья, Кубани, Дона, Казахстана. У крестьян насильно забирали хлеб, продукты питания, осуществляли блокаду «голодных» районов. Люди массами гибли от голода. Тот, кто «распускал слухи о голоде», становился «врагом народа». Ситуация в Киеве и других промышленных городах была менее драматичная. Мне тогда было 9 - 10 лет. Но хорошо помню карточную и талонную систему на хлеб и продукты питания. Однажды я получила обед по талону  и несла его в судочке по улице Ленина (ныне Богдана Хмельницкого). Вдруг сзади подбежал мальчик, сбил крышку с кастрюли, схватил котлету и убежал. Помню, соседи, одалживая друг у друга хлеб, измеряли кусочки по сантиметрам. 

Наш двор. Крещатик 46 (52)

 

Наш двор, ограниченный  стоящими по его периметру домами, был довольно большим, хорошо вымощен булыжником. В глубине двора стоял дом, а за ним - забор. За забором росло большое грушевое дерево. Его ветки свисали прямо на крышу дома. Втайне от взрослых мы часто забирались через чердак на крышу за грушами. Я дружила со своими сверстниками из нашего двора, Верой Новиковой и Женей Печником. Вера жила с мамой и отчимом,  заведующим ювелирным магазином, находившимся в том же доме. Женя с мамой также жил в нашем доме, этажом ниже.

Немного о нравах. Сразу за входной аркой, в глухой стене первого этажа нашего дома, была дверь, за которой жила одна  молодая женщина. Она пользовалась знаменитым в то время кремом от веснушек «Метаморфоза». И за это взрослые считали ее «развратной».

Любимой  игрой была тогда игра «Дьяволо». Принцип игры был таким. Я натягивала шпагат с помощью двух палочек, привязанных к его концам. На натянутом шпагате раскручивала и подбрасывала специальную катушку, подбрасывала очень высоко, а затем ловила, развлекая соседей, наблюдавших из окон за моей игрой.

В соседнем доме, по ул. Крещатик 50, находилось училище театрально-музыкального направления. Туда я часто ходила на концерты, где впервые услышала очень популярную тогда «Песню о встречном» Д. Шостаковича из кинофильма «Встречный» («Нас утро встречает прохладой»). 

Родственники

 В Киеве жили родные брат и сестра моей мамы. Мой дядя, Анатолий Александрович Коган, был управляющим Киевской областной конторой Госбанка. В то время он был холост и проживал в одной квартире с семьей своей сестры, моей тети, И. А. Киселёвой. Муж тети, З. Киселёв, также работал в Госбанке. Их квартира находилась рядом с конторой Госбанка по улице Институтской 9. Повзрослев, я часто ходила к ним в гости разными маршрутами: по Круглоуниверситетской улице, через Крутой Спуск, через Пассаж, по улицам Ольгинской, Энгельса (сейчас ул. Лютеранская), К. Маркса (ныне ул. Архитектора Городецкого). Позже дядя получил должность управляющего Свердловской областной конторой Госбанка и переехал в Свердловск. Летом 1933 года  я была у него в гостях вместе с тетей.

 В доме №9 по улице Институтской, где жила моя тетушка, у меня была подружка, Вера Зновицкая. С ней и с ее мамой мы гуляли в парке, читали книги. Я часто сидела во дворе у тети, вязала, много читала. Книги брала в библиотеке, у родственников и знакомых. Тогда же я и познакомилась с творчеством А. С. Пушкина, И. С. Тургенева, Ч. Диккенса, Г. Уэллса, Дж. Лондона.  «Войну и мир» Л. Н. Толстого я читала в очень красивом издании, в коленкоровом переплете с бронзовыми фигурками воинов. Ее давала  мне читать  тетя, Анна Григорьевна Бердичевская. К тому времени она была врачом – педиатром и уже вдовой моего дяди, М. А. Когана. Мы с братом дружили с ее сыном, нашим кузеном, Григорием Коганом. Большое впечатление на меня произвел роман «Спартак» Р. Джованьоли. С увлечением прочитала я тогда  научно-фантастические романы Александра Беляева «Прыжок в ничто», «Голова профессора Доуэля», «Человек- амфибия».

 Из Запорожья к нам часто приезжали наши родственники, мои двоюродные братья и сестры, Борис Натапов,  Эммануил Натапов, Евгений Натапов,  Мария Смирнова, Берта Дубинская… Отец очень тепло относился к этим нашим запорожцам. На стене, в рамочке под стеклом, у нас  висели их фотографии

 
Отдых и досуг

Летние каникулы 1935 года я провела  в Свердловске в гостях у дяди, работника Госбанка. Пересадку с поезда на поезд мы делали в Москве. В том же году была открыта первая линия Московского метро и, конечно же, первая поездка в метро произвела на меня большое впечатление. А отдыхали мы на «Базе отдыха» в Уктузе, что под Свердловском. База отдыха размещалась в большом бревенчатом доме, посреди леса. На лесных полянах я собирала землянику, костянику, чернику. Недалеко протекала небольшая речка и ручей. За ним простирались колхозные поля. Я любила гулять по пшеничному полю, среди колосьев пшеницы, васильков и ромашек. Вокруг была настоящая сельская идиллия. Вечером, на закате солнца, издалека были слышны песни селян, возвращавшихся с полевых работ.

 В следующее лето, мы с братом  отдыхали в пионерском лагере, в предместьях Киева. Пионерлагерь размещался в 2-х - 3-х деревянных домиках. Мы много времени проводили на свежем воздухе, купались, играли, пели популярные тогда песни: «Песня о тачанке», «Песня о Щорсе», «Прощание» («Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону»), «Сулико».

В те годы в Киеве много внимания уделяли организации досуга детей: обустраивали детские площадки, создавали спортивные секции, кружки по интересам. Все это ассоциировалось с именем первого секретаря Киевского обкома Компартии Украины П. П. Постышева. Его называли «другом детей» (в 1933 году, во время Голодомора, он был руководителем плана хлебозаготовок на Украине). Он также боролся с «врагами народа», но позже сам как «враг народа» был тоже  расстрелян.

Я помню еще время «немого» кино. В кинотеатре, недалеко от нашего дома, в ложе сидел тапер, сопровождавший музыкой на пианино «немые» фильмы. Чаще всего, это была импровизация на несложные темы, «подгонявшаяся» по характеру к происходившему на экране. Тогда, из-за юного возраста, полной неудачей закончилась моя попытка посмотреть «взрослый» фильм М. Ромма «Пышка». Затем наступила эра звукового кино. Первый звуковой фильм, который я увидела, был фильм «Чапаев». Повсюду на улицах, на растяжках трамвайных проводов, висели транспаранты с надписью «Чапаев».

Очень впечатляли предвоенные, красочно оформленные, театрализованные парады и демонстрации. Трибуны для публики и гостей размещались на Крещатике, напротив улицы Ленина.

После окончания пятого класса, весь наш класс перевели в школу-«новостройку» № 132 (напротив Крутого Спуска, недалеко от Бессарабского Рынка). Классным руководителем стала учительница по географии, Екатерина Михайловна Толченникова. За мягкий, певучий голос, мы называли ее «Квочкой». Для лучшего запоминания географических названий, она использовала стихотворный метод, например: «Тисса, Сава, Драва, Прут - все в Дунай они текут».

Политические репрессии

 В 1934 году столица Украины была перенесена из Харькова в Киев. Из Харькова переезжали работники госучреждений с семьями, нас потеснили,  и в 1938 году нам дали меньшую комнату в доме № 54 (ныне 48) по улице Крещатик. Это были неспокойные, тревожные годы  репрессий. Из газет, разговоров взрослых, я слышала о политических процессах. Слышала, что покончил жизнь самоубийством Я. Б. Гамарник (до 1923 года - председатель Киевского губкома партии и губисполкома). В 1937 году был арестован, а затем в 1938 году расстрелян в Свердловске и мой дядя, Коган Анатолий Александрович. Позже он был посмертно реабилитирован.

 Однажды ночью мы проснулись от криков и всхлипываний. Это к нашей соседке, зубному врачу, прибежала ее племянница, Женя Тарская, моя ровесница, очень красивая девочка с большими серыми глазами и густыми каштановыми волосами. Среди ночи ее родителей арестовали и увезли. Женя осталась одна….

 Тогда же была очень популярна «Песня о Родине» И. Дунаевского на стихи В. Лебедева-Кумача из кинофильма «Цирк»:

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек!

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек... 

Мои подруги

Самой близкой моей подругой в эти годы была  одноклассница Светлана Александрова. Она жила у бабушки в Киеве,  ее мама работала председателем колхоза в Киевской области. Светлана активно занималась спортом, была чемпионкой и призером Киевской области по прыжкам в воду. Вместе мы посещали стрелковый кружок. Стреляли из пневматической и мелкокалиберной винтовки.

Новый, 1939 год, мы с ней  встречали в кино. Смотрели кинофильм «Александр Невский». Нам еще не исполнилось 16 лет, а в то время детям не разрешали появляться на улице после 21 часа, без сопровождения взрослых. И мы боялись быть задержанными патрулем. Но в тот раз все обошлось. Вскоре Светлана перешла учиться в спортивную школу, и наше общение прервалось.

Зимой, я и моя другая школьная подруга, Нюся Шапиро, ходили на каток на стадионе «Динамо». Она каталась на «гагах», а я - на «снегурочках».

Моей еще одной  подругой по школе  была Берта Кременштейн. После 9 класса она перешла учиться  специализированную музыкальную школу при Киевской консерватории. Впоследствии она стала профессором музыкально-педагогического Института им. Гнесиных. Ее сын, Павел Любимцев, стал известным актёром, писателем, профессором, телеведущим.

Среди моих подруг была и Дора Фефер, дочь известного советского поэта и общественного деятеля И.С. Фефера, секретаря Еврейского антифашистского комитета. Ее семья жила в Доме писателей в Киеве. И Дора рассказывала нам иногда о своих знаменитых соседях. Их соседями по лестничной клетке была семья известного украинского поэта В. Н. Сосюры.

1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война. Мы еще, конечно, не осознавали всей надвигающейся катастрофы, но уже возникла атмосфера тревожного предчувствия беды.  Особенно это ощутили мы, когда к нашей соседке, Э. Ашкенази, в 1940 году, после поражения  Франции, из Парижа приехал ее брат, преуспевающий парижский портной с семьей. Все члены его семьи были элегантно одеты. Они рассказывали об ужасах войны, о бомбежках.  А вскоре, во время Великой Отечественной войны, на фронте погибли их сын и зять. Племянница соседки, Ева, знала несколько иностранных языков, но преподавать ей не разрешали, потребовав предварительно сдавать экзамен по истории ВКП(б).

Незадолго до начала  войны, наш отец заболел сахарным диабетом. Однако он вполне справлялся с этим своим недугом, находился под наблюдением эндокринолога, получал регулярно инсулин, соблюдал диету.

 Отец всегда говорил, что пока он жив, мы должны учиться.  В июне 1941 года я закончила 10-й класс 132-й  школы, и собиралась уже поступать в медицинский институт. Мой старший брат к тому времени заканчивал второй курс Киевского института гражданского воздушного флота (ныне Национальный Авиационный Университет).

Но   22 июня 1941 года началась война….

 

ГОДЫ ВОЙНЫ*)

Начало войны.  Эвакуация

Город Киев, июнь 1941 года.

Я окончила 10-й класс 132-й  школы, она находилась напротив Крутого Спуска, недалеко от Бессарабского Рынка. Фотографировали весь класс, и отдельно нас, отличников и ударников. Выпускной вечер провели в Доме Учителя. Меня наградили двумя книгами: «Тайна двух океанов» Г. Адамова и «Два капитана» В. Каверина. Они потом так и остались лежать в доме по ул. Крещатик, 54, где мы тогда жили. Особо запомнились, как будто бы пророческие, слова песни, которую исполнял на этом вечере наш учитель украинского языка и литературы, Степан Павлович Демьяновский: «…Будет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней…». Впоследствии он погиб в августе 1941 года при обороне Днепрогэса (г. Запорожье). После торжественной части был ужин. Член родительского комитета, мама моего соученика Розина,  посадила рядом со мной своего сына. Он меня уговаривал выпить рюмку вина до дна, за то, чтобы я поступила в институт. Наум Розин погиб на фронте в декабре 1942 года…

Мы договорились всем классом 22 июня 1941 года поехать на прогулку катером по Днепру. Но в 6 часов утра 22 июня, когда вся наша семья (отец, старший брат и я, мама умерла, когда мне было еще 7 лет) еще спала, раздался сильный грохот, затрещали окна. Это бомбили Киев. Одна из бомб упала на пустыре около Октябрьской (ныне Александровской) больницы, оставив после себя глубокую воронку. Недалеко лежал сбитый немецкий самолет.

  Из репродуктора возле нашего дома я  слушала знаменитое обращение В.М. Молотова: «Граждане и гражданки Советского Союза!.. Без объявления войны германские войска напали на нашу страну…. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». По Крещатику в открытой машине ехал Н.С. Хрущев и в рупор произносил слова: «…Враг будет разбит, победа будет за нами…».

В первые дни войны, я и мои подруги пошли в военкомат записываться добровольцами на фронт. Там нам обещали сообщить, когда в этом возникнет необходимость.

Необычно много народа было на улице в те дни. Крещатик превратился в сплошную барахолку. Люди старались продать свои вещи. Как-то раз, когда я возвращалась  домой, раздался вой сирены и сильный шум. Я побежала скорее в дом. Отец, встречая меня, стоял в арке нашего двора, рядом с ним еще несколько человек. У  стоявшего рядом мужчины по щеке струйками стекала кровь. Его ранило осколками  снаряда.

Затем «воздушные тревоги» участились. Регулярно поступали сводки с фронта. Киевляне старались уехать из города.

Моего брата, который только перешел на 2-ой курс Киевского института гражданского воздушного флота (ныне Национальный Авиационный Университет), взяли на казарменное положение (вскоре его мобилизовали на фронт). Однажды, прибежав домой, он сообщил, что сотрудники его института с семьями будут вывезены поездом в Актюбинск. И он договорился о том, чтобы мне и нашему отцу разрешили ехать с ними.

Мы собрали все самое необходимое (документы, небольшой чемодан, дорожный мешок, в котором помещались зимние пальто) и пошли на вокзал. По дороге встретили моего замечательного учителя по математике и очень хорошего человека, Бориса Григорьевича Вайнтроба. Он сидел возле своего дома по улице Саксаганского. Вскоре в эвакуации он умер. С трудом мы втиснулись в вагон, где людей было так много, как «сельдей в бочке». Поезд долго стоял, паровоз не подавали. В вагоне был неприятный запах, но выйти и потом вернуться не было возможности. Спустя несколько часов послышался сильный гул. Это бомбили вокзал, и попали в бензобаки. Самолет был сбит, а немецкий летчик катапультировался. Я видела его из окна вагона, как он спускался на парашюте. Наконец, поезд тронулся. А в Голосеевском лесу уже высадился немецкий десант.

На одной из станций по пути следования я увидела нашу молоденькую учительницу по химии, которая металась по платформе. Незадолго перед войной она вышла замуж за нашего директора школы. Его призвали в армию, и он погиб на фронте.

Доехав до Павлограда Днепропетровской области, отец решил не ехать дальше до Актюбинска, а пригородными поездами добраться до Запорожья, где жили наши родственники. У нас было мало денег. Но самое главное,  отец незадолго до начала войны заболел сахарным диабетом, и без инъекций инсулина не мог обходиться. В кассе вокзала Павлограда билеты не продавали, а посылали  всех собирать урожай. Отцу удалось объяснить, что он болен, и мы смогли купить билеты до Запорожья. В столовой, на вокзале в Павлограде, на столе я оставила горбушку хлеба, о которой еще долго с сожалением вспоминала.

Наконец мы приехали в Запорожье, но все наши родственники уже эвакуировались или были мобилизованы на фронт. В городе оставался мой 80-летний дедушка, И. Рахелькин. Он категорически отказался эвакуироваться, т.к. будучи больным, не хотел обременять собой детей и родственников.

Участились «воздушные тревоги», мы прятались в бомбоубежищах. Родная сестра  отца, моя тетя, работала заведующей  библиотекой  моторостроительного завода № 29. Завод вывозил все оборудование и людей в город  Омск, и она уехала со своей библиотекой в одном из эшелонов. Оставались еще не отправленные составы с оборудованием. Отец, показав наши документы руководителю эвакуации завода, получил разрешение на посадку нас  как родственников сотрудников завода. Нас посадили в один из вагонов с оборудованием. Это были товарные вагоны без крыши, но со стенками.  

Вместо крыши работники завода приспособили листы толя. Кроме станков в вагоне находилось несколько семей сотрудников завода. Через некоторое время нам подали паровоз и мы поехали. Когда уже совсем стемнело, около моста, вблизи станции Мокрой, наш состав остановился. Впереди были слышны разрывы бомб и сильный шум. Многие выскочили из вагонов и кричали. Я прижалась к стенке вагона и говорила себе: «будь, что будет». Затем все стихло. Какое-то время, пока был слышен гул самолетов, мы стояли, а затем поехали дальше.

По дороге нас обгоняли другие эшелоны, мы останавливались, пропуская их. Регулярно был слышен вой сирен и гул самолетов. Мы двигались на восток. Все чаще встречались эшелоны с ранеными, которых эвакуировали в тыловые госпитали.

  Наш состав часто останавливался на полустанках и в степи, и никто не знал, как долго будет длиться стоянка. Местные жители продавали вареный картофель, овощи, фрукты (была осень). Однажды  мы стояли в степи, и мой отец вышел из вагона. Внезапно эшелон тронулся и поехал, набирая скорость, лестницу уже подняли, но дверь еще не задвинули. Я окаменела от ужаса. Отец бежал за поездом и, догнав, уцепился за выступ вагона. Его подхватили мужчины, ехавшие с нами, и помогли влезть. Он смог ехать дальше вместе с нами.

 На каждом полустанке, где мы останавливались, из репродукторов звучал голос Ю. Левитана с последними сводками с фронтов. Слышалась музыка, популярные тогда песни: «… На позицию девушка провожала бойца…», «…Умчался поезд, рельсы отгудели, друг мой не вернется больше никогда, и с тоской немою вслед ему глядели черные ресницы, черные глаза…».

Так мы ехали более трех недель, часто останавливаясь, пропуская составы с ранеными, оборудованием. И, наконец, Омск.

Моросил дождь, было холодно. Нас завезли в недостроенный дом без окон. В помещении гулял ветер. Здесь же нам дали адрес квартиры, где мы должны были поселиться.

 По указанному адресу нас встретила женщина средних лет. Отнеслась она к нам с пониманием и пригласила в большую комнату, где на кровати лежала ее парализованная сестра, имевшая двоих детей, 5 и 7 лет. Ее муж был на фронте. Для нас отгородили угол комнаты большим шкафом и поставили там топчан и раскладушку.

Мы получили продуктовые карточки, по которым выдавали по 400 г хлеба, черного мякиша с полынью, в день, и, нерегулярно, а также что-то из других продуктов, по мере их поступления. Я ходила за водой к колонке по деревянному тротуару. Сотрудники завода, наши попутчики по вагону, сообщили  моей тете  наше местонахождение. Несколько дней спустя она нашла нас.

Тетя приводила в порядок техническую библиотеку завода. Там она и жила. За  Омском, примерно в 7- 10 км от завода, начали строить бараки для вновь прибывших. Поселок назывался «Восточный». Строили из мерзлых досок. Нам с отцом выделили  комнату в одном из бараков. Все щепки после строительства были уже подобраны, и я с молодой соседкой, когда уже стемнеет, и чтобы никто не видел, ходила к  железнодорожным путям, где собирала «жужалку» (печной шлак), которую выбрасывали из паровозов.

В одном углу нашей  комнаты со стен стекала вода, в другом - еле теплилась печка, на которой мы также пекли лепешки из мерзлой картошки с отрубями. По вечерам горел фитилек, смоченный в карбиде. Воду доставали ржавым ведром из проруби.

Я поступила работать на авиационный завод в спектральную лабораторию. 

Заводское оборудование завезли на территорию недостроенного деревообделочного завода, и в первые дни мы мыли станки растворителем (лигроином). Меня быстро обучили спектральному анализу, и направили работать старшим лаборантом смены спектральной экспресс-лаборатории литейного цеха. Работали в три смены. Бригадир литейщиков приносил нам образцы металла. Помощник лаборанта их зачищала, снимала спектрограмму на спектрографе. Кассеты с фотопластинками передавали мне, я их проявляла, фиксировала, сушила, а затем  с помощью проектора расшифровывала спектрограммы, и результаты анализа отдавала бригадиру. И если металл соответствовал марочному составу, им сразу же заливали литейные формы и получали заготовки деталей авиационных двигателей. Весь этот процесс занимал очень короткое время.

   Строились новые цехи, разрабатывались новые сплавы.

   Состояние здоровья моего отца ухудшалось. Не было инсулина. Вызвали скорую помощь, устроили консилиум врачей, но они ничем не помогли. Однажды, придя домой после  смены, я застала его лежащим на топчане, периодически теряющим сознание. Он попросил меня дать ему закурить…. Я побежала через заснеженный пустырь, сообщить тете о случившемся. И сразу же прибежала обратно. Вскоре приехала «скорая помощь» и  папу забрали в больницу. Был уже поздний вечер. Я, в зимнем пальто, в валенках, с открытой настежь дверью, осталась сидеть на кровати. На рассвете пошла в больницу, которая находилась далеко в городе. Отец лежал в трехместной палате. Он что-то хотел мне сказать, но не смог, только шевелил губами. Подошла врач, увела меня и дала выпить успокаивающее. Отца не спасли. Ушел из жизни хороший, благородный человек. Ему было всего 53 года.

Я продолжала работать. Затем наступила учеба в мединституте. На своем жизненном пути я встречала много хороших людей. Уже после окончания мединститута, получив распределение на работу на Забайкальскую железную дорогу, я проехала всю огромную страну, ее необъятные степи, леса, поля, горные тоннели,  вдоль озера Байкал, вплоть до Маньчжурских сопок на границе с Монголией и Китаем, не опасаясь больше бомбежек.

  Свою трудовую деятельность я закончила в 1990 году врачом – терапевтом первой категории в г. Запорожье.

 Возвращение

Осень 1944 года. Близился конец войны. Ежедневно, из сообщений диктора  Левитана, мы узнавали свежие фронтовые сводки. Советская Армия с тяжелыми боями продвигалась на Запад, освобождая от фашистов родную землю. В родные края возвращались люди восстанавливать свои разрушенные жилища. Почти в каждой семье потеряли своих родных и близких. Много моих родственников, близких, знакомых погибли в этой безумной войне, на полях сражений, в многочисленных «Бабьих Ярах» на оккупированных территориях, от голода, болезней, лишений. В битве под Сталинградом пропал без вести мой двоюродный брат, Евгений Натапов.

Это был разносторонне одаренный человек. Он самостоятельно освоил игру на нескольких музыкальных инструментах. Последней его видела под Сталинградом наша хорошая знакомая, Тоня Колотий. Она служила в медсанбате медсестрой. Перед одним из сражений, к ней забежал мой брат. Они немного поговорили, и Тоня поделилась с ним папиросами. Больше о его судьбе ничего не известно…

   Из уже освобожденного Запорожья получили письмо о трагической смерти моего деда, И. Рахелькина. Большую часть своей жизни он прожил в  колонии немцев- меннонитов, знал в совершенстве немецкий язык и, после переезда в Запорожье, его соседом по дому был Я. Вибе, родственник друзей его юности по немецкой колонии. Дедушка был с ним тогда в приятельских отношениях. Во время оккупации, Я. Вибе стал обербургомистром города Запорожье, но  вероятно  у него не было возможности  спасти моего деда.

У меня до сих пор сохранилось одно письмо соседа дедушки моей тете, Р.И. Рахелькиной, из далекого 1943 года: «…Умер он трагически при следующих обстоятельствах. После прихода немцев я часто навещал его…. и он ко мне заходил. Разговоры у нас, конечно, были о вас, уехавших, а я упрекал его за то, что он не уехал с вами. О вас он все время говорил, вспоминал и тосковал. Точно не помню, но приблизительно в конце октября или начале ноября 1941г., … в субботу я ушел из дома и вернулся перед вечером. Подхожу к дому, и меня сосед сапожник предупреждает, что у нас во дворе неблагополучно. Вбегаю во двор, и вижу вашего отца на скамейке перед окнами моих хозяев (Вибе), лежащего мертвым. Как я узнал после, старик сидел у себя дома, когда к нему ворвался бандит-полицай, накричал на него, угрожая револьвером, велел идти в горуправу. Старик оделся и вышел с ним. Проходя мимо нашего дома, полицай с кем-то заговорил, а покойник вбежал в наш дом и закричал перед окнами Вибе: «Ольга Павловна (супруга Я. Вибе), спасите!!!». Никто не отозвался и не вышел. А тем временем прибежал полицай и начал его ругать, угрожать и толкать. Старик сел на лавочку, опустился на землю и умер от разрыва сердца…».

Восстанавливались промышленные предприятия, сельское хозяйство.

Часть сотрудников Омского авиационного завода, где я работала старшим лаборантом экспресс - лаборатории, реэвакуировалась в город Запорожье, восстанавливать авиазавод, откуда он был эвакуирован в начале войны в  Омск. Вместе с ними выехала и я. Руководство завода уже было в Запорожье.

 Совсем недавно, в 1941 году, я была вынуждена  бежать в Сибирь из родного Киева, оккупированного фашистскими войсками. И вот обратный путь.  Возвращались на Украину уже в купейных вагонах. Ехали долго, но без особых происшествий и примечательных событий. Часто делали незапланированные остановки, пропуская на фронт эшелоны, ведь война еще продолжалась. Уже подъезжая к Запорожью, у одной из наших попутчиц, Прониной, начались предродовые схватки. На меня все смотрели с надеждой, что я смогу принять роды (ведь к тому времени я уже окончила 1 курс Омского мединститута, хотя о родовспоможении тогда еще ничего не знала). К счастью, мы благополучно доехали до Запорожья, где ее встретил муж и отвез в роддом. Впоследствии новорожденная стала врачом и заведовала одним из отделений Запорожской областной больницы.

   Я решила продолжить свой путь и вернуться в родной Киев.

   Уже была поздняя осень. Город произвел на меня удручающее впечатление. Почти весь Крещатик, начиная от площади Калинина до перекрестка с улицей Ленина,  лежал в руинах. Уцелевшие дома зияли черными дырами окон. Часть Крещатика от улицы Ленина до бульвара Шевченко избежала разрушений. Наш дом по ул. Крещатик, 54 (после реконструкции – Крещатик, 48) уцелел. Но там расположилась организация «Леспромхоз» и наша довоенная квартира была уже занята. Мне пришлось остановиться у родственников, которые уже вернулись в Киев из эвакуации. Поспешила увидеть близкие сердцу места моей довоенной юности. Побывала в своей 132  школе. В этом здании (напротив Крутого Спуска, недалеко от Бессарабского Рынка) уже находилась школа для мальчиков. Там преподавала украинский язык наша учительница по географии, Екатерина Михайловна Толченникова. В вестибюле, на стене висела фотография моего предвоенного выпускного класса.

Почти все мальчики из нашего класса погибли на фронте. В живых остались только четверо: Яков Пупкин, Марк Лабовский (жил по улице Красноармейской, в районе «Караваевских бань»), Михаил Коротенко и Виктор Климовский. Как-то в районе Бессарабского крытого рынка, на противоположной стороне улицы, я увидела маму моего одноклассника Н. Розина, погибшего на фронте. Он был ее единственным сыном, и я не решилась подойти, боясь напомнить ей о невосполнимой потере.  

 Попытки найти или что-нибудь узнать о судьбе моих близких довоенных подруг: Нюси Шапиро (жила на перекрестке улиц Пушкина и Ленина), Дины Барской (улица Круглоуниверситетская), Любови Брегман (перекресток улиц Свердлова и Пушкина), не удались. В их квартирах уже жили другие люди, которые ничего не знали о довоенных жильцах. Две другие мои подруги, Вера Зновицкая (жила по улице Институтской) и Шура Перхорович (жила на последнем этаже дома Гинзбурга, сейчас на этом месте стоит гостиница «Москва» (а теперь уже «Украина»), во время оккупации оставались в Киеве, а затем уехали в Польшу. Белла Фастовская (жила на ул. Крещатик) в 1944 году работала в шляпной мастерской, а Вера Новикова (Крещатик 52) на хлебозаводе. Зашла в Русский музей, который находился на площади Шевченко. До войны там работала научным сотрудником наша преподавательница русского языка и литературы Людмила Васильевна Ренская. Но о ней никто мне не мог ничего сказать.

Встретила свою довоенную знакомую. Училась она на 1-ом курсе Технологического института, что на площади Б. Хмельницкого (тогда он назывался Кожевенным институтом) и жила в общежитии, которое располагалось в учебном корпусе этого же института. Она дружила с архитектором, который участвовал в разработке проекта по восстановлению Крещатика. У него погибла жена во время бомбежки Киева, и остались двое маленьких детей. В этом же институте училась и моя одноклассница, Нюся Яновская. Все здание учебного корпуса и общежития не отапливалось. Поэтому в комнатах стояли «буржуйки» и все, что можно было, студенты использовали в качестве топлива. Преподаватели на занятиях не снимали верхней одежды, шапок-ушанок и перчаток.

Мирная жизнь постепенно налаживалась. В Киеве уже работали театры. В театре им. И. Франко я посмотрела пьесу А. Корнейчука «Платон Кречет», а в театре оперетты - «Ночь в Венеции» И. Штрауса.

Но война продолжалась. Однажды, я была очевидцем конвоирования по Крещатику колонны  военнопленных. Зима 1944-1945 годов была холодная. Пленные были замерзшие и несчастные. На многих были женские платки. Их вид и страдания вызывали противоречивые чувства, в том числе чувства человеческого сострадания. Некоторые киевляне бросали пленным куски хлеба и другие продукты. После прохождения колонны, мостовую поливали водой.

Неудачей закончилась моя попытка восстановиться на второй курс Киевского мединститута (1-й курс института я окончила в  Омске), поскольку  приехала в Киев поздней осенью, а семестр уже давно начался.

Огорченная и расстроенная всем увиденным в родном Киеве, я решила вернуться в Запорожье.

 Как уже упоминалось, часть Омского авиационного завода, где я работала во время войны, была реэвакуирована в г. Запорожье. По возвращении из Киева, меня приняли на работу в его Центральную заводскую лабораторию. Напротив завода был жилой массив. Много квартир там пустовало. Каждая возвратившаяся из эвакуации семья занимала по одной комнате в квартире.

 От завода мне предоставили отдельную комнату в коммунальной 3-х комнатной квартире, выделили 5 соток земли, где родственники помогли посадить картофель и фасоль. Во дворах лежали кровати, столы, и другие предметы домашнего обихода. Знакомые помогли занести в комнату кровать, стол и два стула. Питалась я в заводской столовой. На продукты питания была карточная система.

На всей территории завода повсюду были разбросаны прутки и куски металла, и их надо было отсортировать по марочному химсоставу. В то время я была единственным специалистом по спектральному анализу на заводе, и, поэтому мне поручили эту работу. На наждаке, в полуподвальном помещении, зачищала образцы металла, которые мне приносили, и затем на спектроскопе определяла марку стали или сплава.

   В этом же полуподвальном помещении работали немецкие военнопленные, среди них оказался даже один американец. Все они говорили, что «война это плохо и они скучают по дому». Но нам было запрещено разговаривать с военнопленными. По периметру территории завода пленные из подразделений СС восстанавливали забор. В отличие от обычных военнопленных, которые относительно свободно перемещались по территории завода, пленные эсэсовцы работали под спецохраной с собаками. В химической лаборатории работал пленный немецкий инженер-химик. Помимо своей основной работы, он изготавливал «красный стрептоцид» для сотрудников завода (ведь была война, и медикаменты были в дефиците).

   Пришла весна 1945 года. Территория завода была расчищена. Заработали все цеха. 8 Мая, ночью послышались громкие радостные возгласы: «Конец войне!», раздавались выстрелы. Пришла долгожданная Победа. Из наушников, которые висели у меня над кроватью, слышалась громкая музыка, оркестры играли марши. Утром, возле отдела главного металлурга, собрались все работники завода. Кто-то пришел с аккордеоном. Играла музыка. Люди пели и танцевали. Некоторые рыдали. Ведь многие потеряли своих родных и близких в этой безумной войне.

   Я решила продолжить учебу в институте и подала заявление об увольнении. Но его подписали только после обучения спектральному анализу двух лаборантов. Для этого из Днепропетровского университета пригласили  специалиста по спектральному анализу.

За работу в период войны я была награждена медалью «За доблестный труд в Великой отечественной войне 1941-1945 г.г.»  и медалью «50 лет Победы в Великой отечественной войне 1941-1945 г.г.». Мне повезло встретить много добрых отзывчивых и бескорыстных людей.

Ближайший медицинский институт находился в г. Днепропетровске. К 1 сентября меня уже зачислили на второй курс этого института. Работая на заводе, я собрала немного денег, мне помогли выкопать картошку и фасоль, что было существенным подспорьем в течение всего учебного года.  Мест в общежитиях не предоставляли, т.к. в городе было много разрушений. Знакомые дали адрес своей родственницы в Днепропетровске, у которой я и остановилась. Ее комната была настолько мала, что помещалась только одна кровать. Спала я рядом на полу, на кожухе. Позже, познакомившись с однокурсницей Анной Кузнецовой, мы нашли жилье во дворе деканата по улице Дзержинского. Это была однокомнатная квартира с входом со двора и маленькой кухней. Паровое отопление не функционировало.

Хозяйка квартиры, Анна Браун, одна воспитывала двоих сыновей, Вилю и Леню (8 и 10 лет). Ее муж пропал без вести на фронте. Уже закончилась война, но она все еще надеялась и ждала мужа. Аня работала на хлебозаводе, и ей удавалось приносить детям пирожки. До войны они проживали в этой же квартире, но после войны их «уплотнили» и часть квартиры, комнату с ванной и туалетом, отобрали. В начале войны муж Ани был мобилизован в Красную Армию, а она с двумя детьми и пожилой мамой оставалась в оккупированном Днепропетровске.

 Вскоре объявили о депортации еврейского населения и предписали всем жителям города еврейской национальности с минимумом ценных вещей явиться на сборный пункт для отправки в новые места проживания. В случае невыполнения приказа, виновным грозили санкциями.

 

В назначенное время на пункт сбора пришло много людей. Под конвоем полицейских, среди которых не видно было немцев, колонну депортируемых повели за город. Уже смеркалось, а уставшие люди все еще шли по проселочной дороге. «Полицаи» грубыми окриками подгоняли их. Многие «полицаи» были пьяны. Уже почти стемнело. Впереди увидели глубокий ров, а за ним лес. Несколько человек попытались бежать и скрыться в лесу. Но раздались выстрелы. Люди падали в ров. Со всех сторон раздавались стоны раненных. Спасаясь, Аня столкнула своих мальчиков и маму в ров, а сама легла сверху на них. Маме она закрыла рот ее же юбкой, чтобы та не кричала. Прошло еще некоторое время. Аня слышала, как уходили полицаи. Так они молча лежали среди мертвых и раненных, боясь шелохнуться, пока все не утихло. Была уже глубокая ночь. С трудом выбравшись изо рва, они пошли по лесу дальше, придерживаясь проселочной дороги как ориентира.

 К полудню добрались до какого-то села. На дороге встретили женщину, которая привела их в небольшую комнату при сельской бане, накормила картошкой, напоила водой. Детей уложили спать. Так они и остались в этом селе. Аня устроилась на работу в баню. Мама работала в прачечной. Внешностью, Аня не была похожа на еврейку, была светловолосой, слегка курносенькой. Младший сын Леня был похож на нее. Старший сын был рыженький и кучерявый. Маму же выдавал ее внешний вид и, особенно акцент при разговоре. В этом же селе расквартировалась немецкая воинская часть. За Аней Браун стал ухаживать один немец.

 Со временем он заподозрил Аню и ее родных в принадлежности к еврейской национальности. Надо было бежать из села. Аня собрала продукты, и они всей семьей вышли на железную дорогу. Продукты отдала маме, посадила ее в товарный вагон одного поезда, а сама с детьми села в другой. Больше свою маму она не видела. В конце концов, они остановились в одном селе. Немецких воинских частей там не было. Анна Браун работала на самых разных работах, а после освобождения Днепропетровска, они вернулись в свою довоенную квартиру.

Моя подруга и сокурсница, Аня Кузнецова, с которой я снимала угол в квартире Браун, до войны жила с отцом в Свердловске. Мама ее умерла, когда она была еще ребенком. Перед началом войны Аня уже окончила фельдшерский техникум. Ее призвали на фронт. Санитарный поезд-госпиталь, где она служила, перевозил раненых с фронта, из медсанбатов, прифронтовых передвижных госпиталей (ППГ), в тыловые эвакогоспитали, и неоднократно попадал под бомбежки, но судьба была к ним благосклонна. На фронте, особое внимание Ане уделял начальник ее госпиталя, Лев Тихонович. После войны госпиталь перевели в г. Днепродзержинск (родину будущего генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева). Вскоре Аня поступила на учебу в ближайший от Днепродзержинска, Днепропетровский мединститут. Лев Тихонович помогал ей продуктами, материально, и обещал поддержку до окончания института.

 Оставалась карточная система. В день выдавали по 500г хлеба, на месяц - десяток яиц, немного крупы, 200 г маргарина. Кроме того, я  периодически ездила в г. Запорожье и привозила картошку, которую хранила там, в погребе у родственников. Летом, после окончания 2-го курса, работала санитаркой в 1-й городской больнице г. Запорожья. Там же, а также в Запорожском онкологическом диспансере, у меня была фельдшерская практика, но уже  после 3-го курса института. По окончании практики, летом 1947 года, я устроилась работать в санаторий для детей-дистрофиков.

 В 1946-1947 г.г. в стране был сильный голод. Особенно пострадали сельские жители. Из районов Запорожской области к нам в санаторий привозили очень истощенных детей. Некоторые из них едва держались на ногах. Наиболее истощенных ребят, на «скорой помощи» я отвозила прямо в больницу. Дети, не требующие экстренной помощи, оставались у нас. Им назначали лечебное питание, мы следили за режимом дня и они постепенно выздоравливали.

 Это были тяжелые, полные лишений, невзгод и страданий, послевоенные годы. Но жизнь продолжалась, и постепенно налаживалась мирная жизнь.

ВРЕМЯ  УЧЕБЫ. ГОРОД КУЙБЫШЕВ, 1947- 1949 годы

 

Куйбышевский мединститут

В 1947 году, с третьего курса, я продолжила обучение в Куйбышевском мединституте. Во время  войны, г. Куйбышев временно, в 1941-1942 г.г. , был «второй столицей» Советского Союза,  там находились правительство, большое количество эвакуированных заводов и все иностранные посольства. Город в период войны был в глубоком тылу и не пострадал от разрушений, сохранив всю инфраструктуру. Поэтому, в отличие от Днепропетровска, всем нуждающимся в жилплощади студентам, в том числе и мне, предоставили места в общежитии.

В начале семестра, перед началом учебных занятий, мою группу отправили на сельхозработы. Поселили нас в небольшом домике с одной комнатой. Спали на полу, на соломе, прикрыв ее рядном. В комнате был котел, где мы варили еду. Продукты (макаронные изделия, картошку и т.д.) дежурные студенты получали у экспедитора. Выполняли мы самые разные работы. Сбрасывали снопы в работающий комбайн. На ручной веялке веяли зерно, перебирали картошку. Руководителем  был у нас наш преподаватель по топографической анатомии, Барков. В перерывах между работой он беседовал с нами по пройденному на предыдущих курсах учебному материалу.

Возвратившись потом в Куйбышев, мы приступили к занятиям. Обучали нас замечательные высококвалифицированные преподаватели, известные ученые, многие из них преподавали в военно-медицинской академии, которая во время войны также находилась в Куйбышеве. Среди них были такие известные ученые, как профессор Н. Е. Кавецкий (терапия), профессор А. И. Златоверов (нервные болезни), профессор А. М. Аминев (хирургия, травматология), профессор Здравомыслов (детские болезни), профессор Евграфов (травмотология), профессор Дашевский (глазные болезни) и многие другие. Но это были также и годы «борьбы с лженаукой генетикой». Нашего преподавателя биологии, С. Шиклеева, отца моей сокурсницы и подруги Л. С. Шиклеевой (Поляковой), даже уволили «за это» с работы…

  Общежитие, куда меня поселили, располагалось в  здании бывшей тюрьмы, по улице Арцыбушевская, где до  революции отбывал наказание тогдашний революционер, и будущий советский государственный деятель, В. В. Куйбышев. Моей сокурсницей и соседкой по комнате в  общежитии была молодая женщина Роза Орлова. Перед войной она успела закончить 3 курса мединститута. В начале войны Розу мобилизовали в армию, и она служила в медсанбате. Там же, на фронте, она познакомилась со своим будущим мужем, и после войны они поселились в Кинель-Черкассах Куйбышевской области. Ее муж, Орлов Степан Елизарович, работал директором школы, а она продолжила учебу в Куйбышевском мединституте. Их 5-летний сын находился в круглосуточном детском саду. На выходные Роза часто ездила домой, а ее муж приезжал в Куйбышев.

  Несмотря на зимние морозы, в нашей комнате было тепло. В общежитии работал радиоузел, передавали  последние новости, играла музыка, а на большой площадке, в виде креста, мы ее и называли «крест», на первом этаже, в коридоре, проходили танцевальные вечера. Их организатором и ведущим  был тоже  наш сокурсник Евгений Утехин,  будущий профессор. В дальнейшем он работал в Ленинграде, а затем в Сочи.

В институте я подружилась с хорошим парнем, нашим студентом, Д. Баглайским. Но, к его огорчению, не ответила ему взаимностью. С девушками из соседней комнаты, Инной Державиной и Валей Куликовской, мы с удовольствием посещали театральные спектакли. Покупали самые дешевые билеты, а дежурная по зрительному залу усаживала нас на свободные хорошие места.

Плата за проживание в общежитии была мизерная, к тому же стипендия же на последних курсах повышалась. В зимние каникулы, студентам, у которых не было родных, предоставлялись бесплатные путевки в Дом отдыха под Сызранью. Там отдыхали студенты не только мединститута, но и других учебных заведений, наслаждаясь свежим воздухом соснового леса, катались на лыжах. 

Врачебная практика

Летом 1948 года, после 4-го курса, предстояла врачебная практика. Село Хрящевка, куда, в участковую больницу, я и моя подруга и однокурсница Галина Гордеева (Шаманова) получили направление, было расположено на берегу Волги, на границе Куйбышевской и Ульяновской областей. Ранним утром, теплоходом мы отправились в дорогу. Была ясная, теплая погода. Весь день провели на палубе, созерцая красоту природы волжских берегов, вдыхая свежесть речного воздуха, а вечером сошли на небольшой пристани. Хрящевка находилась на противоположном берегу Волги, и утром следующего дня нам  предстояло переправиться туда на катере. В единственном помещении на пристани, прямо на полу, отдыхали люди. Большинство из них возвращалось с рынка, где продавали свои сельхозпродукты. Повсюду лежали пустые корзины и посуда. Всю ночь мы простояли на причале. Было тепло и тихо. Лишь легкий плеск волн и стрекотание кузнечиков нарушали ночную тишину.

На рассвете прибыл катер и переправил нас на противоположный берег. По небольшому деревянному мостику мы перешли через ручей, миновали небольшую рощу и вышли на околицу села Хрящевки. Природа как будто просыпалась от разноголосого пения птиц. По обе стороны дороги стояли одноэтажные деревянные дома. Почти в каждом дворе - времянки, сараи, конюшни, огороды, сады. Пели петухи, мычали коровы, блеяли козы. И, наконец, больница. Она размещалась в трех одноэтажных деревянных корпусах. В самом большом из них находилось хирургическое отделение с операционной и палатами для пациентов. В этом же доме, но с другой стороны, была  квартира главврача, Виктора Васильевича Приходько, а за домом - большой пустырь - вертолетная площадка, куда в случае необходимости срочной медицинской помощи, могли приземляться вертолеты санитарной авиации. Во втором здании располагалось инфекционное отделение. Третье здание, с цокольным этажом, предназначалось для терапевтического отделения, но за время нашей практики, больных там не было. На цокольном этаже вели амбулаторный прием, там же располагался и зубоврачебный кабинет.

Главврач больницы встретил нас приветливо, пригласил в свою квартиру и предложил расположиться в детской комнате. Его дети, 10 и 12 лет, в это время были в отъезде, и их комната была свободна. В детской стояли две кровати, письменный стол, платяной шкаф, тумбочка, радиоприемник. Виктор Васильевич любил слушать музыкальные передачи и особенно выступления очень популярного в послевоенное время тенора М. Д. Александровича. Чарующий бархатный голос певца и виртуозное исполнение им трудных оперных арий вызывали тогда восторг у слушателей. Нас с Галей пригласили на обед. Таких изысканных и аппетитных блюд я не видела уже много лет. Ведь это были послевоенные голодные годы. На следующее утро нас опять пригласили к столу. Уже становилось неловко обременять наших гостеприимных хозяев. И, по нашей просьбе, нас поселили в пустующем здании терапевтического отделения больницы.

Супруга Виктора Васильевича работала операционной медсестрой. Она болела очаговым туберкулезом легких и лечилась старым народным способом - пила кумыс. В то время уже появились первые эффективные противотуберкулезные препараты (стрептомицин и др.), но они все были в дефиците и стоили дорого. Сам же Виктор Васильевич, хирург высокой квалификации, ранее отбывал, как мы потом узнали, политическую ссылку на Севере, затем был частично реабилитирован, с разрешением работать врачом, но только в сельской местности. В беседах с нами, часто вспоминая о времени ссылки на Севере,  он рассказывал нам, как там живут и работают люди. В тяжелых условиях отбывали там наказание политические ссыльные, среди которых было немало ученых и высококвалифицированных специалистов различных профессий.

Семья главврача имела довольно большое приусадебное хозяйство, где откармливали своих свиней, а в колхозном стаде паслись несколько их овец. В глубине двора стояла русская баня, где Виктор Васильевич любил попариться с березовым веником, «елочкой, елочкой» - шутила его жена. 

Первые шаги

Во время  практики нам приходилось выполнять самые разные работы. Вместе с фельдшером, женщиной средних лет, мы вели амбулаторный прием больных, выписывали рецепты. На прием приходили люди с различными недугами. Одна молодая женщина принесла грудного ребеночка - гермафродита месяцев четырех и просила определить его пол. Я с большим сочувствием думала тогда о будущем этого человечка.

Как-то вечером, в конце приема больных, прибежала санитарка и позвала нас в хирургическое отделение. Там главврач принимал роды. В предоперационной комнате, помыв руки, мы надели халаты, и пришли к нему в операционную. Ребеночек шел правильно, головкой вперед. Но роды осложнялись тем, что у роженицы были узкие родовые пути. Виктор Васильевич тянул младенца щипцами за голову, а Галя и я в это время держали роженицу, лежащую в кресле. Наконец ребеночек полностью вышел и закричал. Его головка по форме напоминала огурчик. Мы запеленали и укутали новорожденного. А врач тампонировал роженицу для уменьшения и предупреждения кровотечения. Затем уложил ее в кровать, в положение Тренделенбурга, т.е. в положение, при котором таз расположен выше головы на 30-40 градусов, дал выпить ей стрептоцид и хлористый кальций. На следующее утро мы проведали молодую маму и новорожденного, заменили женщине тампоны. Головка ребенка восстановила свою форму и стала кругленькой, как мячик.

Нам также довелось ассистировать при проведении операций. При аппендэктомии (удаление аппендикса) нас «подстраховывала» операционная медсестра. Затем была операция с трепанацией сосцевидного отростка у молодого человека.

Внезапно в районе началась эпидемия дифтерии. В инфекционное отделение стали поступать больные дети. Источником инфекции оказалась девочка, у которой обнаружили дифтерию половых губ. Многие сотрудники больницы боялись заразиться и заразить своих детей, поэтому лечением больных, в основном, приходилось заниматься мне. Я в детстве сама уже переболела дифтерией и надеялась на приобретенный иммунитет. Я проводила медикаментозное лечение, делала инъекции больным детям. В сенях отделения стоял умывальник, всегда висел чистый халат, маски постоянно кипятились.

Были и курьезные случаи. Однажды, мы услышали крик, доносившийся из стоматологического кабинета. Затем оттуда выскочил молодой человек. Зайдя в кабинет, увидели женщину, у которой изо рта текла струйка крови. Остановив стерильными тампонами кровотечение, мы дали ей выпить раствор хлористого кальция, приложили к щеке бутылку с холодной водой и уложили на топчан. Немного погодя, наша пациентка рассказала, что в тот день у нее разболелся зуб, а у стоматолога не было приема. По дороге она встретила какого-то молодого человека, тоже жителя их села, но лично ей незнакомого. Узнав о страданиях женщины, он сам решился  ей помочь. Они зашли в кабинет стоматолога, где он и удалил щипцами больной зуб.

Свободное от работы время мы проводили там же, в селе. Наслаждались свежим деревенским воздухом, общались с людьми, беседовали. Как-то вечером, по распоряжению главврача, сотрудники больницы запрягли лошадь в телегу и  повезли нас на танцы в сельский клуб, на другой конец села. Там уже играл клубный оркестр. Кроме нас, там были и студенты других учебных заведений - жители Хрящевки, приехавшие домой на летние каникулы.

Прошел месяц, закончилась наша врачебная  практика. Поблагодарив всех сотрудников больницы, мы возвратились в Куйбышев. Оставался еще один год учебы в институте. 

Окончание учебы

На 5-ом курсе мы  начали уже  думать о будущем месте работы, прислушиваясь к рассказам выпускников предыдущих лет. Узнали, где и в каких условиях работают молодые врачи, с какими трудностями сталкиваются сельские врачи в условиях бездорожья и дефицита медикаментов, с особенностями работы в разных уголках страны.

Во время нашей последней сессии, в Кинель–Черкассы, к моей сокурснице, Розе Орловой, и ее мужу в отпуск из порта Дальнего (ныне Далянь, Китай), приехал военный летчик (старший лейтенант) Александр Орлов. Он был фронтовым  товарищем и родственником мужа Розы. Саша часто бывал в Куйбышеве и заходил в наше общежитие. Нам  оставалось сдать уже последний экзамен, по истории партии, когда он вдруг предложил мне выйти  замуж и поехать с ним, по месту его  службы, в порт Дальний. Но я не решилась на этот шаг. Много позже я узнала о гибели Саши Орлова во время корейской войны…

Наконец, сданы госэкзамены,  наступил день распределения на работу. В комиссии по распределению были представители многих министерств и ведомств. Мне предложили на выбор место работы в сельской местности или на железной дороге. Я выбрала медицинскую службу Забайкальской железной дороги. Управление этой дороги находилось в городе Чите.

После распределения, ко мне подошла Татьяна Талер, студентка параллельного потока. Она, также как и я, получила направление на Забайкальскую железную дорогу. Таня познакомила меня со своей  мамой, которая работала лаборантом в больнице. Отец Тани заведовал отделением в той же больнице, но в 1937году был репрессирован.

Нам заказали и оплатили железнодорожные билеты до Читы, выдали «подъемные», и мы отправились к месту распределения. По дороге остановились в Новосибирске, где жил дядя Тани. Он показал нам город. В драматическом театре смотрели «Анну Каренину» Л. Толстого.

Приехав в Читу, мы остановились в гостинице. В медицинской службе Забайкальской железной дороги я получила назначение на станцию Борзя, что на границе с Китаем и Монголией, а Таня - на станцию им. Л. Кагановича (ныне – Чернышевск - Забайкальский) Забайкальской железной дороги, и мы с ней расстались.

Прошло уже много лет, но я с большой теплотой вспоминаю годы моей учебы в Куйбышевском мединституте. Вспоминаю моих преподавателей, моих сокурсников: Валентину Куликовскую, Инну Державину, Милу Шиклееву (Полякову), Нину Крашениникову, Галину Гордееву (Шаманову), Евгения Утехина, Розу Орлову, Давида Баглайского, Андрея Жихарева, Андрея Коха, Татьяну Талер и многих других.

 

ЗАПИСКИ МОЛОДОГО ВРАЧА

Забайкалье,  1949 – 1952 годы

После окончания Куйбышевского  мединститута (КГМИ), в 1949 году меня направили  на работу в медицинскую службу Забайкальской железной дороги. Ее Управление  находилось тогда в городе Чите.

Забайкалье со школьных лет ассоциировалось у меня со знаменательными событиями в истории России: восстанием декабристов 1825 года, событиями времен гражданской войны. Ведь Забайкальский край был основным местом каторжных  работ и ссылки декабристов. Сюда графиня А.Г. Муравьева привезла знаменитое стихотворение А.С. Пушкина «Во глубине сибирских руд…».  А такие названия, как Петровский Завод, Чита, Нерчинск, Александровский Завод, Нерчинский Завод,  и многие другие были  связаны с именами декабристов.

Приехав в  Читу, мы с Татьяной Талер остановились в гостинице. В отделе кадров медицинской службы  нам сначала предложили работать врачами-эпидемиологами в отряде чумологов. Такие отряды в Забайкалье были организованы в связи с неоднократными вспышками  чумы. В задачи  чумологов входило выявление очагов эпидемий и нераспространение их из района заражений. Основными переносчиками чумной палочки считались суслики - тарбаганы. Заражение происходило при охоте на него, обработке его шкурок, употреблении в пищу мяса больных животных, при использовании жира тарбаганов, который считался очень эффективным средством против туберкулеза.

В медицинской службе  я познакомилась с начмедом амбулатории  станции Борзя, что на границе с Китаем и Монголией, Марией Дмитриевной Кириченко. Она предложила мне стать врачом–терапевтом в ее амбулатории, на что  я согласилась.   

Поезд из Читы отправлялся вечером. В вагоне был полумрак. Из дальнего угла вагона доносились приглушенные женские голоса. Там расположились две девушки, две Любы. Одна Люба светленькая, другая -  жгучая брюнетка. Обе окончили Ростовский медицинский институт и, также как и я, получили направление  в нашу Борзю, но только в районную больницу. Кроме нас в вагоне никого не было. За окнами вагона изредка мелькали тусклые огоньки. Расстояния между станциями были большими. Во время остановок поезда был слышен сильный шум ветра. По пути следования оставались позади станции Карымская, Оловянная, Хадабулак…. Так мы просидели в дремотном состоянии всю ночь.

И, наконец, утром прибыли в Борзю.  

Борзя

За окнами вагона бушевала песчаная буря. Пришлось надевать зимнее пальто и шарф, лежавшие в моем деревянном студенческом чемодане. Была первая половина сентября…

Как потом сообщила М. Д. Кириченко, такие ветры здесь бывают в основном ранней осенью и весной. В остальное время года погода обычно безветренная. А осадки выпадают крайне редко. До железнодорожной амбулатории, куда я получила назначение, было всего несколько десятков метров. Песчинки попадали в глаза, сквозь чулки кололи ноги.

Встретила меня начмед амбулатории М.Д. Кириченко и провела ознакомительную экскурсию. Амбулатория занимала одноэтажное деревянное здание с большим холлом. Здесь находились регистратура, доврачебный, педиатрический, терапевтический кабинеты, кабинеты начмеда, терапевта, стоматолога, дерматолога, хирургический кабинет с двумя смежными комнатами и клиническая лаборатория. При амбулатории работал дядя Вася, в чьи обязанности входило транспортное обслуживание и уход за лошадью и телегой. Специального медицинского транспорта, кроме лошадки и телеги, не было. Возле здания располагался небольшой скверик с несколькими низкорослыми деревьями.

Мария Дмитриевна познакомила меня с молодым санитарным врачом  Татьяной Григорьевной Варванович и предложила временно остановиться у нее, пока не подыщет мне постоянное жилье.

Вскоре на работу в Борзю приехал еще один молодой врач, Любовь Александровна Комлева. Она окончила Ижевский мединститут, и нам вдвоем нашли комнату в квартире Александры Павловой. Первый муж нашей соседки, машинист дальнего следования, погиб. От первого брака у нее были трое детей школьного возраста, два мальчика и девочка Алиса. Шура держала овчарку по имени Земляк. Он  часто встречал меня, когда я возвращалась домой.

Почти одновременно со мной, на работу в Борзю по распределению приехали еще и другие выпускники ВУЗов 1949 года: Ида Алексеевна Щеглова, выпускница Киевского мединститута, Валентина Ивановна Болотова, окончившая Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта, Игорь Петерс, выпускник Новосибирского института инженеров железнодорожного транспорта. Всех нас поселили практически рядом, в соседних домах. Так сложилась наша дружная компания. Мы помогали друг другу. Были всегда рядом и в беде и в радости.

Немного о Борзе тех лет. Это был небольшой городок, районный центр, и, одновременно, крупный железнодорожный узел на границе с Китаем и Монголией. По китайской ветке, за Борзей следовали станция Даурия (родина писателя Константина Седых, автора известного романа «Даурия»). И конечной остановкой  на границе с Китаем была станция Отпор (ныне Забайкальск). Конечной станцией на монгольской ветке, на границе с Монголией, была станция Соловьевск. Недалеко от Борзи возвышались знаменитые маньчжурские сопки.

Город был застроен в основном одноэтажными зданиями на сыпучих песках. На городских улицах встречались небольшие песчаные холмы, нанесенные ветром. Кругом песок. Обувь погружалась в песок, как на пляже. Весь городок можно было обойти пешком за час с небольшим. За Борзей протекала речка Борзянка, которая зимой вымерзала, а летом пересыхала. Я жила на центральной, самой длинной  улице города, которая называлась Лазо-Борзинская. В нашем доме было несколько типовых трехкомнатных квартир, каждая с отдельным выходом и крыльцом. В каждой квартире была одна отдельная комната, рядом с кухней, и две смежных. Вода в доме была привозной. Бочка с водой в нашей квартире стояла в сенях. В кухне зимой круглосуточно топилась плита. За отоплением следила хозяйка, Шура Павлова. Однако, в крайней, дальней комнате, где я жила, всегда было прохладно, несмотря на то, что угля для отопления хватало. Его регулярно привозил на подводе тот самый дядя Вася. Укрываться было нечем и, первым делом, надо было пошить себе теплое одеяло. Сатин для одеяла я купила в центральном универмаге на этой же улице Лазо-Борзинской, серую вату - в аптеке, возле универмага. А пошила мне одеяло даже сама супруга начальника райотдела Министерства госбезопасности СССР.

В центральном универмаге  было два отдела, промтоварный и продуктовый, с довольно скромным ассортиментом продуктов: хлеб, соль, консервы (в основном крабы), омуль «с душком» в бочках, который продавался на развес. Из промышленности в городе были предприятия железнодорожного транспорта, а также мясокомбинат на окраине города. Общественный транспорт  отсутствовал. У центрального базара, с 2 - 3 навесами, можно было увидеть  верблюда, запряженного в двуколку, в которой сидел возница в национальной бурятской одежде - дэгэл и в шапочке с кисточкой. Покупателей и продавцов на базаре  было мало. В киоске возле базара  продавались бублики - сушка, консервы «крабы» и «бражка» «на разлив». Напротив моего дома находился киоск мясокомбината, где продавали некондиционную мясную продукцию.

Коренные жители этих мест -  буряты, а также забайкальцы, которых называли гуранами (в основном это были потомки от смешанных браков русских и бурят). Было также  много приезжих из  всех регионов Советского Союза.

Иногда с окраин города поступали к нам вызовы врача  на адрес «Землянка №…». В этих землянках тогда еще жили некоторые бурятские семьи. Крыши землянок едва заметно возвышались над землей. У входа обычно стояла небольшая плита. Под потолком находилось маленькое окошко. Стены были отштукатурены. Там было тепло и чисто, и все покрыто коврами.

В  Борзе и его окрестностях дислоцировались крупные воинские части. Ведь это крупный железнодорожный узел на границе с Китаем и Монголией.  Только недавно закончились Великая Отечественная война, Вторая мировая война, война с Японией, гражданская война в Китае. Шла корейская война. Отголоски прошедшей войны еще незримо присутствовали в повседневной мирной жизни и проявлялись порой с самой неожиданной стороны. На стене детского сада и общественного туалета еще сохранились, написанные мелом большими буквами,  надписи: «ГИТЛЕР — КАКА, ГЕБЕЛЬС — БЯКА».

В городе размещался и  штаб армии. Неподалеку от моего дома, за киоском мясокомбината, стояли два двухэтажных дома, огражденных забором. Здесь жили военнослужащие из штаба армии и их семьи. Мебель в их квартирах заменяли ящики, покрытые коврами, драпировочным материалом, различными салфетками.  

Досуг 

На улице Железнодорожной, параллельно моей улице, находился Дом культуры Советской Армии. Там часто проходили творческие вечера писателей, концерты артистов, творческих коллективов, проезжающих через Борзю. Особо запомнились выступления известной в то время певицы и танцовщицы, народной артистки Советского Союза Тамары Ханум, замечательного мастера жанра песенно-танцевальной миниатюры. Она исполняла песни и танцы народов мира, одетая  в яркие национальные костюмы, и пела на разных языках. Пока конферансье знакомила с содержанием новой песни, актриса уже успевала переодеться в соответствующий национальный костюм.

На гастроли в Борзю приезжал и знаменитый исполнитель эстрадных песен, русский поэт и композитор Александр Николаевич Вертинский. Это были нелегкие годы его жизни. В то время исполнение лирических, «декадентских» песен, якобы уводящих слушателей от задач соцстроительства, не одобрялось. Это касалось и его творческой деятельности. После концерта, в вестибюле Дома культуры, я увидела его вблизи. А. Н. Вертинский был выше среднего роста, лысый, сутулый, в темно-синем кителе. Выглядел очень усталым. Шел он так стремительно, что мы с ним едва не столкнулись. Вежливо извинившись, он проследовал дальше.

В этом же Доме культуры проходили танцевальные вечера. Мы с подругами с удовольствием их посещали. 

Начало врачебной деятельности

С тех пор прошло уже много лет, позади сорок  один год врачебного стажа. Но до сих пор  помню почти все подробности начала моей врачебной деятельности.

Сразу по приезде в Борзю, я была оформлена на одну ставку врача помощи на дому. Дополнительно начмед дала мне полставки для патронажа больных с закрытой формой туберкулеза. Таких больных было всего несколько человек. Я регулярно навещала их на дому, контролировала состояние  здоровья,  направляла на рентгеноскопию и  на консультацию фтизиатра в Читу. При необходимости госпитализации больных направляли в железнодорожную больницу на станцию Карымская.

Среди первых моих пациентов был больной Четверяков, с тяжелой формой цирроза печени и неблагоприятным прогнозом. В прошлом - руководящий работник, позже репрессированный, в Борзе он жил уже  на поселении, вместе с женой. Я часто посещала его, но, к сожалению, была бессильна помочь. Мне искренне хотелось улучшить настроение больному, дать какую-то надежду на выздоровление. И я договорилась с хирургом госпиталя, Куниным, о консультации. Хирург осмотрел больного и выписал рецепт на промедол для регулярного приема. Боли утихли, самочувствие улучшилось, но болезнь продолжала прогрессировать...

Кроме взрослых пациентов, я  обслуживала и детей. Помню вызов к ребенку с тяжелой формой бронхиолита. Пришлось его срочно госпитализировать в карымскую больницу. Хорошо, что он потом  поправился.

В те годы в Борзе было много больных бруцеллёзом. Источником заражения им были больные животные - коровы, козы, овцы, а также  молочные и мясные продукты питания. Однажды меня вызвали к мальчику 12 лет, с высокой температурой, припухлостью суставов. Я диагностировала  бруцеллёз и отправила его в больницу для комплексного лечения. С сочувствием я думала об этом мальчике: ведь бруцеллёз очень трудно поддается лечению и часто дает осложнения на всю жизнь.

Запомнился вызов к подростку, с тяжелой формой воспаления легких, с высокой температурой и кашлем, с кровянистыми выделениями. Мальчик был единственным и долгожданным сыном в семье машиниста поезда. Отец ребенка, зная, что при пневмонии возможны смертельные случаи, сидел в соседней комнате и плакал. Я выписала  самый эффективный тогда антибиотик - пенициллин, назначила мальчику комплексное лечение. Наша медсестра выполняла на дому все мои назначения. В то время пенициллин был еще очень дефицитным препаратом,  отпускался только по рецепту, за подписью начмеда и со специальной печатью. Через неделю состояние  больного улучшилось, и я направила его в Карымскую больницу для рентгенологического контроля и долечивания. Вскоре мальчик окончательно  поправился и вернулся домой. Несколько дней спустя Шура Павлова передала мне от благодарной семьи большой пакет с домашней колбасой и отрезом на платье. Колбасы хватило всем, в том числе и нашему верному псу Земляку.

Приходилось мне также оказывать  гинекологическую помощь, и помощь при родах. Помню, я пришла по вызову к молодой женщине. Дверь в квартиру была открыта. Женщина лежала на кровати. Возле нее стоял тазик, в котором лежал трехмесячный (приблизительно) зародыш - мальчик вместе с плацентой. Было ясно, что женщине кто-то сделал криминальный аборт, поскольку официально аборты в то время разрешалось делать только по медицинским показаниям. Кровотечения не было. Я выписала ей красный стрептоцид, так как антибиотики тогда отпускались строго по особому рецепту. Провела беседу о возможных осложнениях и последствиях, и рекомендовала обратиться к гинекологу.

А однажды на рассвете за мной прибежала санитарка нашей амбулатории,  Капитолина, и сообщила, что у женщины трудные роды, ребенок «идет ножками», и акушерке нужна помощь. Гинеколог, наш начмед, в это время была в командировке. По дороге я срочно вспоминала методы и способы родовспоможения, вспоминала, как надо поворачивать «застрявшую» головку ребенка. Но только я начала помогать акушерке и взяла в руки тельце ребенка, как его головка сама «выскочила». Новорожденный, наглотавшись околоплодных вод, издавал тихий писк. Сердечко едва билось. Я взяла и подняла его за ножки вниз головой. Околоплодная жидкость вылилась. Сделала инъекции кофеина и лобелина, и он уже громко запищал. Его закутали и обложили грелками. Несколько дней спустя, я зашла в роддом. Молодая мама уже пыталась кормить ребеночка грудью.

Были и забавные случаи. Я возвращалась домой после работы. Напротив амбулатории находился роддом. У дверей стоял мужчина. К нему вышла акушерка и сообщила, что в его семье родились двойняшки. Но счастливый молодой отец не уходил, видимо ожидая дополнительных известий. И дождался. Акушерка сообщила, что его жена родила еще одного ребенка. От неожиданности мужчина только воскликнул: «Ну, Рая, молодец!»

Как я потом  узнала, эта семья жила на станции Отпор (ныне Забайкальск). Там им выделили трехкомнатную квартиру, обеспечили малышей бесплатным питанием и прикрепили женщину, которая помогала родителям ухаживать за новорожденными.

К нам привозили больных и из близлежащих населенных пунктов. Как-то в три часа ночи за мной прибежала санитарка. В амбулаторию со станции Даурия ночным проходящим поездом привезли тяжелобольного, мужчину с сильными болями в животе. Я на ходу, в 30-ти градусный мороз, набросив на себя одежду, прибежала в амбулаторию. Резкие внезапные боли появились у больного еще в час дня во время обеденного перерыва. Диагностировав прободную язву желудка, я тут же по телефону договорилась с дежурным врачом военного госпиталя о срочной госпитализации. Дядя Вася на подводе в сопровождении медсестры отвез больного в госпиталь. Мой диагноз подтвердился. Но было уже поздно. У мужчины уже был разлитой перитонит, и на операционном столе он скончался.

После этого трагического случая, я специально  съездила в Даурию с лекцией о прободной язве. В Борзю решила возвратиться, не дожидаясь ночного поезда, и вышла на проселочную дорогу. Остановила попутную грузовую машину, с охотниками, которая должна была проезжать мимо Борзи. Забравшись в кузов грузовика, села на какое-то бревно и всю дорогу  крепко держалась за борт кузова. Машину на ухабах  так сильно трясло, что я боялась вылететь. Наконец меня благополучно привезли  в Борзю к центральному базару.

В свободное от работы время мы с подругами часто ходили в Дом культуры Советской Армии. Вечерами я много читала, при тусклом свете электрической лампочки. В то время электростанцией в Борзе служил паровоз... Готовилась к лекциям, в основном об инфекционных заболеваниях, которые затем читала перед железнодорожниками.  

Врачебная специализация в Чите

Прошло примерно три месяца, и меня направили на специализацию по терапии в железнодорожную больницу г. Читы. Поселилась я в здании управления Медицинской службы железной дороги. В комнате, кроме меня, жили еще три девушки. Две из них, Маша и Женя, работали врачами-инспекторами и часто находились в командировках. А третья девушка, Саша, как и я, молодой врач, находилась в Чите на специализации по педиатрии. Она закончила Ростовский мединститут и по направлению работала на станции Шилка. С ней мы проводили свободное от работы время. Рабочие дни были очень насыщенными, и только к вечеру мы возвращались в нашу комнату.

Однажды, в морозный вечер, когда мы уже готовились ко сну, неожиданно пришел Игорь Петерс, инженер борзинской дистанции. Он приехал в Читу в командировку и оказался здесь  без ночлега. Ситуация сложилась неловкая. С одной стороны было уже поздно искать гостиницу, к тому же на улице был мороз. С другой стороны, оставаться ему на ночь в служебном помещении, да еще и в одной комнате с женщинами, было не по правилам. Но я все-таки попросила девушек разрешить ему переночевать у нас в комнате, и они согласились. Мы выделили ему пустующую кровать, завесив ее простынями, и таким образом нашли выход из сложившейся ситуации. А утром он ушел на работу.

В Читинской железнодорожной больнице было три отделения. Терапевтическое, где я работала, хирургическое и диагностическое, куда поступали разные больные, в основном, с еще неустановленным диагнозом. Каждое из отделений располагалось в отдельном корпусе. В отделениях было уютно и чисто. За этим добросовестно следила сестра-хозяйка.

Терапевтическим отделением заведовала врач Кухаренко, женщина средних лет. Еженедельно, на оперативных совещаниях, я делала доклады по диагностике и лечению различных заболеваний, и в первую очередь, болезней пациентов, находящихся на лечении в нашем отделении. К докладам я готовилась в читальном зале библиотеки, которая находилась на станции Чита 2, куда регулярно ходили пригородные поезда.

Во время специализации я получала также и практические навыки. Делала пункцию брюшной полости, внутривенные инъекции. Старшая медсестра отделения, Валентина Ивановна, только мне и доверяла делать ей инъекции хлористого кальция внутривенно.

Хорошо помню больную, поступившую к нам  с болями в животе и высокой температурой, предположительно с паразитарной инфекцией. Для выяснения диагноза, мы ежедневно делали ей дуоденальное зондирование и под микроскопом анализировали содержание желчи. Наконец, обнаружили в желчи плоские гельмиты - плоские черви-паразиты. Надо было  установить конкретный биологический вид этих паразитов. В библиотеке, по фотографиям в специальной литературе, я определила, что это были описторхии. После каждого зондирования описторхий выделялось все больше и больше, а состояние больной значительно улучшилось, температура нормализовалась. Наконец, описторхии в желчи исчезли из поля зрения, но мы продолжали зондировать женщину для обеспечения оттока желчи. Поскольку в те годы основным лекарственным средством  при подобных заболеваниях был ятрен, а он был тогда очень дефицитным, пришлось ограничиться симптоматической терапией.

К нам в больницу однажды  поступил мужчина средних лет, с подозрением на неоперабельный рак пищевода. Внезапно у него началось кровотечение, и мы уже решили, что это распад опухоли. Каково же  было наше удивление, когда в этот же день мы получили результаты анализа крови больного на RW (реакция Вассермана — венерическое заболевание) – четыре плюса (RW4+). Уже с окончательным диагнозом – распад сифилитической гуммы пищевода, больного перевели на лечение в другую больницу. Мы даже обрадовались: ведь это заболевание излечимо, и человек будет жить.

Однажды со мной произошел неприятный случай. В терапии лечился больной, с язвенной болезнью 12-ти перстной кишки. Как-то утром, когда я только пришла на работу и не успела еще надеть халат, ко мне подошел этот больной и пожаловался на сильные боли в животе, попросив сделать инъекцию морфия.  Я его осмотрела. Живот был совершенно мягким, и подозрения на хирургическое заболевание не было. Но поведение пациента мне показалось странным. Пообещав сделать укол, я попросила его подождать, пока принесу лекарство из процедурного кабинета.  Но больной пошел вслед  за мной. Войдя в процедурный кабинет, я быстро закрыла за собой дверь, а в ручку двери засунула ножку стула. Больной пытался силой открыть дверь. К счастью, на шум явился кто-то из сотрудников больницы, и моего преследователя увели. Потом выяснилось, что этот больной был наркоманом-морфинистом. Больше я его не видела.

Ночные дежурства в больнице были платными, 7 рублей за ночь. Дежурил один врач на всю больницу.

Однажды, во время моего ночного дежурства, из медслужбы поступила телефонограмма, с сообщением об аварии в районе озера Байкал и указанием готовиться к приему пострадавших. Я сообщила об этом главному врачу. Собрались почти все врачи и медсестры, и во всех отделениях начались приготовления. Но пострадавшие к нам так и не поступили. Как оказалось, их разместили в близлежащих от места аварии больницах.

На моем дежурстве, скорая помощь привезла молодую девушку, молодого специалиста, работавшую по распределению в Чите, с закрытой травмой живота после ушиба о спинку кровати. Осмотрев её, я обнаружила наличие жидкости в брюшной полости (флюктуацию). И сразу же позвонила  заведующему хирургическим отделением, Евгению Ивановичу. Вскоре он с операционной сестрой приехал на машине скорой помощи в больницу. Больную с диагнозом «разрыв селезенки» срочно прооперировали, удалив селезенку. Прогноз был благоприятным.

В одно из моих дежурств позвонили из милиции и сообщили, что, по их оперативным данным в нашей больнице должен находиться человек, совершивший кражу большой суммы денег в одном из регионов Украины. Я проверила, и действительно, сведения милиции совпадали с приметами одного из наших больных,  с диагнозом «аденома предстательной железы». Без медицинской помощи он не мог уже обходиться, и потому был госпитализирован в нашу больницу. Здесь его и нашли. Специально для его охраны выделили сотрудников милиции, которые круглосуточно дежурили в отделении.

Проработав три месяца врачом-терапевтом, я была затем  направлена на работу в противотуберкулезный диспансер, который находился на станции Чита-2. В стационаре тубдиспансера лечились больные, в основном, с кавернозной формой туберкулеза легких. В то время количество противотуберкулезных медикаментов было крайне ограничено. Самый эффективный тогда противотуберкулезный препарат, стрептомицин, приобрести было очень трудно. Поэтому мы, врачи, были вынуждены лечить больных в основном поддуванием.

В те годы всем беременным женщинам проводили профилактический рентгенологический осмотр и я, под контролем рентгенолога, на рентген-аппарате, сама делала им рентгеноскопию.

В начале 1950-х годов положение с продовольствием в стране оставалось  тяжелым. Однако, в сравнении с Борзей, на читинском базаре можно было купить замороженное молоко в виде кусков определенной формы и размеров (в зависимости от посуды, в которой молоко замораживали). Продавались яйца, сливочное и растительное масла, сметана. В свободное время мы с  Сашей часто посещали концерты в Доме культуры Советской Армии. На одном из концертов мы впервые услышали песню Г. Носова на стихи А. Чуркина «Далеко-далеко, где кочуют туманы…». Слова этой песни

   Далеко-далеко,
  Где кочуют туманы,
  Где от лёгкого ветра
  Колышется рожь,
  Ты в родимом краю
  У степного кургана,
  Обо мне вспоминая,
   Как прежде, живёшь...

были так созвучны с природой Забайкалья, нашим внутренним мироощущением, и так нам понравились, что мы заказали исполнение этой песни по радио. Ведь в те годы радиоконцерты  по заявкам слушателей были едва ли не единственной возможностью, еще раз услышать полюбившуюся песню, музыкальное произведение. И когда, по окончании специализации, я вернулась в Борзю, то сотрудники рассказали мне, что это по моей заявке по радио еще раз  прозвучала эта песня.

После концерта, на выходе из Дома культуры, к нам подошел солист ансамбля песни и пляски Забайкальского военного округа Дмитрий Носов. Познакомилась я с ним еще в Борзе, задолго до специализации в Чите, когда их ансамбль приезжал на гастроли в Борзю. Тогда, на танцевальном вечере, после концерта, Дима несколько раз приглашал меня на танец. Некоторое время спустя, на мое имя в борзинскую амбулаторию, от него пришло письмо с обратным адресом и со словами припева песни из его репертуара:

Девушка, родная девушка.

девушка любовь моя.

Ноченька, какая ноченька,

За рекою слышны трели соловья….

При нашей следующей встрече в Чите, Дима упрекнул меня за то, что я не ответила на его послание. Провожая нас, он рассказал немного о себе, о том, что окончил музыкальное училище, а когда его призвали в армию, попал в музыкальную роту, а затем в ансамбль. Рассказал о гастролях по Забайкалью, о достопримечательностях этого края, и пригласил нас приходить в Дом культуры Советской Армии на концерты и вечера. Но время нашей специализации подошло к концу. И мы с Сашей вернулись на свои рабочие места, я - в Борзю, а Саша - в Шилку.

 

После  практики. Жизнь врача

По возвращению в Борзю, я была оформлена на  ставку врача-терапевта по приему больных в амбулатории и на полставки врача детского сада. Кроме того, меня назначили судмедэкспертом районного отделения МГБ на общественных началах.

Люба Комлева, с которой мы вместе снимали комнату, пока я была в отъезде, вышла замуж за моего старого знакомого, Игоря Петерса. Его перевели на работу в Читу, а Любу отправили на специализацию по хирургии. После специализации она работала врачом скорой помощи. Вскоре у них родился сынок, которого, как и отца, назвали Игорем.

Ко мне, на прием в амбулаторию, приходили больные с самыми разными жалобами. Как-то раз с симптомами сильной депрессии за помощью обратилась молодая, очень красивая женщина, бурятка. Сопровождавшая ее  пожилая женщина, также бурятской наружности, хорошо говорила по-русски, и рассказала, что у молодой женщины недавно погиб муж. По трагической случайности, он каким-то образом оказался между двумя лошадьми, и получил травму, несовместимую с жизнью.

Запомнился необычный случай. На прием пришел больной Зимин, работавший помощником машиниста поезда. Он сел на стул, опустил голову и заявил, что если я не дам ему больничный  лист, то он пустит свой поезд под откос. На мой вопрос, что же все-таки его беспокоит, он повторил свою угрозу. Я решила сразу же поставить в известность начмеда, М.Д. Кириченко, но ее в тот момент не оказалось в амбулатории. Тогда я обратилась к нашему хирургу, Зое Ивановне Носковой, которая уже несколько лет работала в Борзе после окончания Ростовского мединститута. Она рассказала, что Зимин часто злоупотребляет алкоголем, и предположила, что у него очередной  «запой». По ее совету я выдала ему больничный лист, и позже мы доложили об этом происшествии М.Д. Кириченко.

  На этом мое знакомство с Зиминым не закончилось. Однажды ночью он меня сильно напугал. Дело в том, что в состоянии опьянения ему нравилось стучать молотком в окна своим начальникам. А со мной по соседству жил начальник железнодорожного управления, Крыжановский, и, видимо, Зимин по ошибке ударил молотком по моему окну, но к счастью не разбил. Обнаружив ошибку, он убежал.

Вскоре после моей  специализации из Читы  позвонил  нашему начмеду начальник медицинской службы Забайкальской железной дороги, Соловьев. Он предлагал мне работу в Чите. Марья Дмитриевна не хотела  отпускать меня и ответила, что я выхожу замуж, и по этой причине не смогу переехать в Читу. Однако он настоял на персональном собеседовании. Я не знала, как мне быть, ведь выходить замуж я тогда не собиралась. Моя начмед рекомендовала мне подтвердить на собеседовании версию о моем замужестве, чтобы ее не подводить. Я так и сделала. На приеме у начальника медицинской службы сказала, что собираюсь замуж, и поэтому не могу принять предложения работать в Чите. Соловьев благосклонно выслушал меня, и, посоветовав быть осмотрительней, особенно с военными (могут обмануть!), отпустил меня.

Первым моим знакомством с работой в Борзинском отделении МГБ было посещение в КПЗ (камера предварительного заключения) больного заключенного. Сопровождал меня штатный сотрудник  МГБ. Камера находилась в подвальном помещении. Стены были отштукатурены, пол – земляной. Под потолком тускло горела лампочка. У стены стояли топчан, покрытый суконным одеялом, и небольшой столик. На столе – чайник и чашка. На топчане сидел обросший мужчина неопределенного возраста. У него была повышенная температура, кашель. Осмотрев больного и диагностировав у него острый катар верхних дыхательных путей, я выписала рецепт на медикаменты и отдала его моему сопровождающему. Велела также, кроме еды, приносить больному больше горячего чая.

Другой случай произошел на границе с Монголией. В сторожке, недалеко от небольшого поселка, обнаружили тело повешенной женщины. Меня со следователем направили для расследования этого дела. Ехали мы на стареньком легковом джипе по извилистой дороге, тянувшейся между сопками. По пути следования то и дело пробегали испуганные нашим появлением корсаки (зверьки, похожие на лисиц, только меньших размеров и с удлиненными мордочками). Наконец, мы прибыли на место происшествия. Впереди, вдоль границы, тянулось заграждение из колючей проволоки. На возвышенности стояла сторожка. Там, на веревке, закрепленной к потолку, висело тело повешенной. Рядом на полу стояла табуретка. Следователь и водитель освободили женщину от веревки. Ее руки были измазаны красным чернильным карандашом. В кармане пальто нашли записку, где  умершая сообщала о своем нежелании жить. То же было написано и на раме двери. На песчаной почве следователь обнаружил едва заметные следы обуви и подков лошади, ведущие к сторожке, и произвел их замеры. По словам опрошенных из близлежащего поселка к женщине приезжал военнослужащий на лошади, с подковами большого размера, по описанию совпадающими с обнаруженными на месте происшествия следами-отпечатками. На этом моя миссия закончилась, и уже вечером следователь проводил меня к поезду, следовавшему в Борзю. Результаты расследования этого дела остались мне неизвестны.  

Когда поезд подъезжал к Борзе, мне показалось, что по сравнению с пограничным поселком, это светится огнями большой город. Хотя тогда электростанцией в Борзе служил все тот же  паровоз.

На границе с Монголией, на пограничной станции Соловьевск, был медицинский контрольно-пропускной пункт для проверки состояния здоровья пассажиров, прибывающих из Монголии. Там  работники столовой при станции обнаружили медсестру медпункта, без видимых признаков жизни, и сообщили в борзинское отделение МГБ. Как потом выяснилось, ей  еще утром позвонил неизвестный и попросил ее к телефону. Переговорив, Маша, так звали молодую медсестру, молча ушла к себе в медпункт. Когда пришли звать ее к завтраку, дверь оказалась закрытой на крючок изнутри, и на стук никто не откликался. Когда открыли двери, то увидели, что на полу без сознания лежала медсестра. Рядом с ней стоял флакон с хлороформом.  Прибыв на место происшествия, я обнаружила, что Маша еще дышит, у нее едва прощупывался пульс. Сделала ей искусственное дыхание, инъекции кофеина и камфары, к счастью, они оказались под рукой. В это время следователь позвонил в госпиталь (в Соловьевске тогда стояла воинская часть, и имелся свой госпиталь) и вызвал помощь. В состоянии глубокого наркотического сна ее госпитализировали. Из показаний свидетелей узнали, что Маша встречалась с молодым человеком и одной из вероятных причин ее трагического поступка мог стать разрыв отношений между ними.

Произошел еще один несчастный случай, на этот раз в Борзе. Пропал молодой человек, местный житель. Родители сразу же заявили об исчезновении сына. Работники милиции, райотдела МГБ, местные жители искали его повсюду, но тщетно.  Накануне молодой человек купил мотоцикл. Оставив мотоцикл дома, он куда-то ушел и не вернулся. Два дня спустя с соседней станции Хадабулак в райотдел МГБ пришло сообщение, что в одной из бензоцистерн железнодорожного состава, прибывшего из Борзи, нашли труп молодого мужчины. Сначала обратили внимание на открытую крышку люка бензоцистерны. Заглянув вовнутрь, увидели, что там, на дне цистерны, лежит человек. Мы со следователем, стоя в тамбуре вагона товарного поезда, прибыли на место происшествия. Бензоцистерна уже стояла на запасном пути. Рядом лежал труп мужчины и стояло ведро с веревкой. В погибшем опознали пропавшего в Борзе молодого человека. По одной из версий, он хотел с помощью ведра набрать бензин и открыл крышку люка, но, потеряв сознание от паров бензина, упал прямо в бензоцистерну. Следов насильственной смерти мы не обнаружили. После предварительного осмотра места происшествия и погибшего следователь посадил меня на попутную машину, на которой я доехала до Борзи. Позже мы провели вскрытие, по результатам которого я оформила протокол.  

Мои  друзья и подруги

Однажды, ранним утром, меня позвали к телефону в квартиру моих соседей Крыжановских. Взяв трубку, я услышала взволнованный голос моей близкой подруги, Вали Болотовой. С трудом сдерживая рыдания, она сообщила, что в Горьком (Нижний Новгород) умерла ее мама, и ей надо срочно лететь туда самолетом. Необходимо было собрать определенную сумму денег на билеты и дорогу. Я сразу же отдала Вале все свои скромные сбережения. Но этого было мало. Недостающую сумму, по своей инициативе, одолжила на длительный срок жена начальника железнодорожного отделения. Наконец, проводили Валю на самолет. После ее отъезда мы разыскали Дмитрия Безлепкина, молодого человека, с которым она встречалась, и рассказали ему о случившемся, сообщив дату приезда Вали, чтобы он ее встретил.

Дима был командиром автоколонны, которая располагалась на окраине Борзи, в поселке Барнаул. Прошло немного времени после смерти Валиной мамы, и они поженились.  Валя уволилась с работы и переехала к Диме в поселок. Вскоре у них родился сын, которого назвали Владимиром, в честь погибшего на фронте брата Вали. Дима оказался хорошим семьянином, заботливым отцом и мужем, старался обеспечивать семью продуктами питания и всем необходимым. В холодное время года в их кладовой всегда висели замороженные бараньи тушки, и можно было, по мере необходимости, отрезать куски мороженой баранины для приготовления пищи. Иногда Дима приезжал за мной на мотоцикле и отвозил погостить к ним в Барнаул.

В Борзе, в Доме Советской Армии, на танцевальном вечере, я познакомилась с Сергеем. Он был кадровым военным в звании старшего лейтенанта, по специальности — геодезист, и жил в казармах своей воинской части,  на окраине Борзи. Родом Сергей Иванович Орел был из Украины, г. Бердянск (Оспенко). Он со своим другом и сослуживцем Комаровым, который был старше его по возрасту и  званию, иногда приходил ко мне в гости в Борзю. Семья Комарова, жена и ребенок школьного возраста, жили на Украине, и встречался он с ними только раз в году, во время отпуска. Сергей относился ко мне с душевной теплотой и уважением. Мне нравились наши встречи, но о замужестве я не думала. Неожиданно Сергей сделал мне предложение — выйти  за него замуж и оформить наше бракосочетание в ЗАГСе. В качестве свидетелей с его стороны он предложил Комарова и еще одного своего сослуживца, а с моей стороны – кого-либо из моих подруг. Я не знала, что ответить. Ведь Сергей был военнослужащим, кроме того, в виду специфики его специальности (геодезист), он со своей частью должен был часто менять место службы, а как же будет с нашей семьей? Я не решилась дать согласие на  предложение, ответила только, что надо подождать, а пока будем переписываться. Было очень грустно. Вскоре их часть уезжала на базу. Сергей попросил проводить его. В два часа, после приема больных, я пришла на вокзал. Небольшой воинский эшелон уже готовился к отправлению. Сергей держал меня в объятиях. Уже несколько раз прогудел паровоз, поезд тронулся, медленно набирая скорость. Догнав поезд, Сергей ухватился за поручни лестницы последнего вагона, и эшелон скрылся… .

  Прошло много лет, но всякий раз, когда я слышу слова песни Ю. М. Липатова «Прощание» («Сиреневый туман»), написанные в 1946 году:

   …Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,

Что с девушкою я прощаюсь навсегда…

то вспоминаю наше трогательное прощание.

Я была очень расстроена нашим расставанием, но надо было возвращаться на работу, в этот день было важное совещание по  полиомиелиту. В те годы по всей стране участились случаи этой грозной болезни.

Приближалась осень. Подули ветры, поднимая в воздух колючие песчинки. Днем светило солнышко, по вечерам уже было холодно. В Борзе оставалась одна из самых близких моих подруг, Ида Щеглова. Она работала врачом дерматологом-венерологом в нашей амбулатории. В Борзе было много случаев заболеваний венерическими болезнями, в том числе и среди военнослужащих, и ей разрешалось лечить гонорею анонимно. А главное средство - пенициллин выписывался тогда только за подписью и печатью начмеда.

С Идой я ходила на концерты и танцевальные вечера в Дом культуры Советской Армии. Вечерами, при тусклом свете электрической лампочки, читала, вышивала, слушала радиопередачи по динамику. Мои соседки собирались на кухне, беседуя о своем, пили горячий чай. Так прошла зима. Сергей писал, я отвечала.

Пришло время отпуска. Родителей у меня не было, и я решила поехать в гости к родственникам на Украину. Через Борзю проходили пассажирские поезда по маршруту «Маньчжурия – Москва». Поезд на Москву отправлялся в три часа ночи. Провожали меня Валя и Дима Безлепкины, Ида Щеглова и врач-стоматолог из военного госпиталя Яков Бжозинский. Познакомились мы с ним на танцевальном вечере. Сам он не танцевал, но хорошо играл на аккордеоне и аккомпанировал, когда не было оркестра. Яков приехал проводить меня на легковой машине, хотя вокзал находился недалеко от моего дома, на соседней улице.

  Ехала я в купейном вагоне. Как у служащей МПС, билет для меня был бесплатным. Дополнительно оплачивалась только купейность и скорость. 

Возвращение в Запорожье

В Запорожье, у родственников, однажды я встретилась  с одним их сослуживцем. Он был по профессии инженер-конструктор. Мы тогда  познакомились и подружились. В конце концов он сделал мне предложение:  выйти за него замуж. Я приняла это предложение. Мы подали заявления в ЗАГС. Родственники устроили нам свадебный вечер. Новое, семейное, положение требовало от меня  серьезных шагов. Надо было возвращаться в Борзю, увольняться с работы, а затем возвращаться к мужу в Запорожье.

При увольнении мне пришлось столкнуться с большими трудностями. Никто не решался подписать мое заявление об увольнении. Я ездила в Читу, в управление медицинской службы Забайкальской железной дороги, к начальнику медслужбы, к начальнику отдела кадров медслужбы. Но все безрезультатно. Меня не отпускали. Тогда я решилась уехать без увольнения. Начальник медслужбы  железнодорожной амбулатории станции Борзя подписала мне заявление только об «очередном отпуске». И я начала готовиться к отъезду. Собрала свои вещи. Дядя Вася на подводе подвез их на вокзал и сдал в багаж.

В купе моими попутчиками были молодая учительница, моя знакомая, и ее муж. Как и я, они ехали до Москвы, а там делали пересадку.

Уже в  Запорожье мне посоветовали обратиться  к заведующей Запорожским областным здравотделом Матрене Митрофановне Рябец. В то время она была также депутатом Верховного Совета УССР. Я объяснила ей все мои трудности с увольнением с прежнего места работы, откуда меня не хотели отпускать. С большой доброжелательностью, пониманием и совершенно бескорыстно она помогла мне. Не прошло и месяца, как я получила бандероль с трудовой книжкой, где была запись «уволена по семейным обстоятельствам». В бандероль была также приложена  очень лестная  для меня характеристика. Так закончилась моя работа как молодого специалиста в МПС, на Забайкальской железной дороге.

Я поступила на работу в городскую больницу  Запорожья в качестве врача-терапевта. Вскоре у меня родился сын, Женя. Начался новый этап жизни, с иными заботами, огорчениями и радостями....

*) Фрагмент воспоминаний был опубликован в "Заметках по еврейской истории" №8/2009

 

(На этом записки Лии Рахелькиной обрываются. Она многое хотела рассказать, о людях и событиях, о многих днях своей насыщенной жизни, вплоть до времени переезда в Германию, в Ганновер, где и закончился ее путь. Но не успела... Записки публикуются по просьбе ее сына, Евгения Львовича Санчугова, и в его редакции).

 

Напечатано: в альманахе "Еврейская Старина"  № 2(85) 2015

Адрес оригинальной ссылки: http://berkovich-zametki.com/2015/Starina/Nomer2/Rahelkina1.php