Александр ВОРОНИН
г. Петрозаводск
НА ОБЩЕЙ ВОЛНЕ
НА ВСТРЕЧЕ С ВЕТЕРАНОМ
Он рассказывал, как брали с боем
высоту. И показалось мне –
это я бегу несжатым полем
к доту, вкопанному на холме.
Видится, как очередь ложится
всплесками, впритирку возле ног,
и солдат отчаянные лица,
все вложивших в яростный рывок.
И не он, а я, достигнув дота,
пожалев, что больше нет гранат,
от смертельной жатвы пулемета
уцелевших заслонил ребят.
Выжил, посмеявшись над судьбою,
и войну оставил позади,
и всегда пять пуль носил с собою,
вынутых из раненой груди.
Я пришел в себя. У ветерана
помутнел от прошлой боли взгляд.
Вдруг и сам я ощутил те раны,
боже правый, как они болят!
***
В разведку мой дед на войне не ходил,
ни в море, ни в воздухе не воевал.
Он строил дороги, мосты возводил,
случалось, и те, что когда-то взрывал.
Спросил его как-то: «А сколько наград
за ратные подвиги ты заимел?»
Но дед промолчал и кивнул невпопад,
и орден единственный тускло блестел.
Ах, фронт! Не отправили деда туда,
хотя, как и все, он писал рапорта,
а фронт был под боком и смерти труды
исправно поправки вносили в ряды.
Шагнули немногие в мирные дни.
И дед среди них, не герой, не пророк.
Помилуй же, Время, его, сохрани,
коль Бог в свое время его уберег!
***
Я говорю, что Вечный огонь
холоден, словно лед.
Тот, кто приблизит к нему ладонь,
вряд ли меня поймет.
Впрочем, не думаю, что ему
этим добавишь ума.
Если б ему там лежать самому,
понял бы – льдиста тьма.
Где бы я ни был, ночью и днем,
чтоб о войне не забыл,
жжет мою душу синим огнем
холод братских могил.
НА ОБЩЕЙ ВОЛНЕ
Был я поздно рожден, не попал на войну,
и хочу положить не поэтому ли
всем, прикрывшим собой мою мать и страну,
благодарный и горький поклон до земли.
За «котел сталинградский» и «курский гранит»,
за «пружину московскую», «ладожский мост»
говорю я спасибо свое всем, кто спит
под тяжелым огнем обелисковых звезд.
Кто в чадящих полях наступавшей войны,
если боезапас у него иссякал,
за победу другой не приемля цены,
шел на танк и под ним свое сердце взрывал.
Кто не бросил подбитый в бою «ястребок»,
а с машиной сливаясь, слабея от ран,
направлял в средоточье железных дорог,
или в небе израненном шел на таран.
Кто, найдя от осколка обрыв в проводах,
рухнув рядом, прошитый кусочком свинца,
восстанавливал связь, зажимая в зубах
перебитого провода оба конца.
Кто нашел в себе мужество падать на дот,
обезвреживать мины, в застенках молчать,
кто тогда не дошел до Берлинских ворот
и Победу кому не пришлось отмечать.
Всем погибшим пускай будет пухом земля,
всем, платившим по самой высокой цене,
и я верю, что все они слышат меня,
ведь сердца наши бьются на общей волне.
***
Как ты думаешь обо мне
в круговерти дневной и во сне?
Ну, а если б я был на войне,
как бы думала ты обо мне?
Наша жизнь непроста, непроста.
И с крестом она и без креста.
Пусть сто лет, пусть хотя бы полста,
только пусть она будет чиста.
Чтоб ни домыслов и ни вранья,
чтоб ни хищников, ни воронья.
Чтобы градом не било жнивья,
на котором растут сыновья.
Чтобы все – по уму, по цене,
небо в звездах, цветы на окне,
и чтоб думала ты обо мне
так, как будто бы я на войне.
***
Затих учебный бой на полигоне.
На сборный пункт гурьбой идут курсанты.
Они горды. Они сейчас в законе –
с отличием отбили все десанты.
Трава под сапогами мнется гибко,
вскрывает разговор нюансы боя,
по лицам потным бегает улыбка, –
они довольны и горды собою.
Им нипочем светила жар палящий,
несут «Калашниковы», как берданки.
А если б бой случился настоящий?
А если б их живьем давили танки?
А если по сплошной кровавой слизи
они бы шли, довольно улыбаясь?
Что изменилось бы в небесной выси?
Иду средь них сейчас. И спотыкаюсь.
