Я стоял, одинок, озирая сухие равнины…
Фридрих Гёльдерлин
Город
Омску - отцу, другу и брату
в канун трехсотого дня рождения
в полную собственность
предназначается
Город смутный, город достоевский,
Плеть Петра да посвист Ермака...
Брат, наследник, сын столицы невской,
Ты не изменился за века.
Здесь лежит Великий путь - к востоку.
Здесь лишь ясно, как земля кругла.
Здесь земные отбывали сроки
Те, кого Москва не приняла:
Казаки, острожники, поэты -
Вечные изгнанники страны...
Здесь столица возвышалась летом,
Осенью - пылал пожар войны.
Власть меняла лики и названья,
Только суть во все века одна -
Холод, вьюги, каторжные бани,
Плеть, шипы, острожная стена.
Крепость. Пушки. Мрак – сильней сияний.
Старая церквушка. Вечный Бог.
И над белизной старинных зданий
Небосвод, как обморок, глубок.
Ни войны, ни мира, ни покоя...
Тёмные дома. Глаза огней.
Вьётся снег над черною рекою,
Вьётся дым над родиной моей.
А в минуты ясности короткой
Вижу я, как сквозь глубокий сон:
Спорят в небе Змий и Агнец кроткий,
Спорят в небе Лев и Скорпион.
На пути Сибирском, как на нерве,
Город обречен веками жить...
Здесь Ермак ещё раз тонет - в небе:
Небосвод в доспехах не проплыть.
А когда в степных просторах дальних
Гром грохочет, всех смертей грозней -
То бросок костей, костей игральных,
Ставка же - судьба земли моей!
Для игры священной опустели
Шахматные клетки площадей,
Клетки, на которые летели
Головы проигранных людей...
...Много есть дорог на белом свете,
Много предстоит мне повидать,
Много городов развеет ветер,
Так, что и следов не отыскать,
Но о том, что видел в колыбели,
Вечно помню - с болью и трудом:
Достоевский. Белые метели.
Черная река и Мертвый дом.
Москва
Третий Рим – гениальный юродивый –
Расправляет лохматые волосы…
Илья Тюрин
Третий Рим, второй Ершалаим –
Сколько прозвищ мы тебе дарили?
Мы торгуем, строимся, горим –
Вечен ты в своей лукавой силе.
Над тщетой опальных наших дней,
Где мелькает злоба дня пустая,
Вновь Москва, как город-Назорей,
Волосы –дороги распускает –
Спутанные, в седине снегов,
Словно сеть, которой ловят небо…
Семь холмов, семь башен, семь Голгоф,
Лоб Земли, сплетенье русских нервов.
С древности, с монголов, с Калиты
Ты сбирала землю по крупицам,
Чтоб смогли все русские мечты
О твоё величие разбиться.
Слобода за слободой росли,
Ни мороз, ни враг им не был страшен,
И тянулись к небу от земли
Пальцы красные кремлевских башен…
Прирастая гордостью своей,
Строилась ты на крови и славе –
Каменными юбками церквей,
Медными волнами православья…
Из судеб нарублены рубли…
Полон мыслей о стране распятой
Лоб, таящий мозг всея Земли,
Словно площадь Красная, покатый.
Лобные места, кресты церквей,
Автотрассы, башни, дым и грохот…
Слился с правдой – общей и моей –
Этот злой, великий, тёмный город.
Третий Рим, огромен и суров, –
Сердце, кровь гонящее без цели,
Город звона, казней и крестов,
Город плясок, гульбищ и метелей…
В нем хранится, до поры таим,
Русский путь от смерти к воскресенью –
Третий Рим, второй Ершалаим,
Город – царь и город – наважденье.
Аввакуму
Сибирь с огромными пространствами,
В слепых снегах, в кровавых росах,
Прошел пророком ты, пространствовал,
Опершись на кедровый посох.
Ты шел, ты мерил землю мерою,
Какой и неба было мало;
Перед тобой упрямо щерилась
Россия чёрным ртом Байкала…
Ты видел льды, что век не движутся,
И трав Даурии убранство…
Ты изучил с азов до ижицы
Уроки русского пространства.
Сквозь льды Байкала, дебри тарские
Ты рвался правдою смертельной
И гордо нёс в хоромы царские
Лукавство прямоты предельной.
И обжигают нас пока ещё
И делают прямей и чище
Твой говор, слог, огнем пылающий,
И огненное пепелище…
И, как в развязке древней повести,
Достались мне – сквозь поколенья –
Грехи твоей упрямой совести,
Гордыня смертного смиренья...
И до сих пор, подобно бремени,
Во испытание дана мне
Сибирь – как впадина во времени
Меж веком атома и камня.
Меж веком каменным и атомным –
Снега, убогие жилища,
Крутой напор ума Аввакума
И огненное пепелище…
Осень мира
Николаю Кузнецову
На небе русый месяц тает
Над рыжей пустотой полей.
Река молочная мерцает
Меж берегов судьбы моей.
Мерцает смутное сиянье
Над вечной тленностью земной.
Пустые створки мирозданья
Разбиты тёмною волной.
Чернеют облака на небе.
Мутны подземные ключи.
Ищи их более, чем хлеба,
И слушай, но – молчи, молчи!
И осень лисьею повадкой
Вползает вновь в твои мечты.
Устав от спеси мутно-сладкой,
Природа ищет – простоты.
В бездонной пропасти мгновенья,
Где журавли кричат, скорбя,
Сильнее чувствуешь старенье.
Острее чувствуешь себя.
И сквозь мутящиеся воды
Ночных небес – звучит вдали
Песнь лебединая природы,
Песнь лебединая Земли.
И небеса все ниже, ниже.
Все злее ветра острие.
И месяца обломок рыжий
Под сердце входит, как копье…
Воробьиная ода
Воробей, ты – великая птица…
Юнна Мориц
Неужели тебя мы забыли?
Для меня ты всегда всех живей –
Спутник детства, брат неба и пыли,
Друг игрищ и забав, воробей!
Ты щебечешь о небе, играя,
Неказистый комок высоты, –
Сверху – небо, внизу – пыль земная,
Между ними – лишь ветка да ты!
Как ты прыгаешь вдоль по России
На тонюсеньких веточках ног –
Серой пыли, четвертой стихии,
Еретик, демиург и пророк.
В оптимизме своем воробейском,
Непонятном горам и лесам,
Научился ты в щебете детском
Запрокидывать клюв к небесам.
Воробьиною кровью живее,
От мороза дрожа, словно дым,
Я, как ты, ворожу, воробею,
Не робею пред небом твоим.
И зимой, воробьясь вдохновенно,
Не заботясь, как жил и умру,
Я, как ты, воробьинка вселенной,
Замерзая, дрожу на ветру…
Но, пока ты живешь, чудо-птица,
На глухих пустырях бытия
Воробьится, двоится, троится
Воробейная правда твоя!
Вечерний космос
Антиутопия
Погас закат над Иртышом…
Из песни
Погасли краски в оке Божьем,
Погас закат над Иртышом,
И ветры веют новой ложью
Над старой русскою душой.
И над душой, и над стихией
Себя в безмерности простер
Текучий черновик России –
Неясный облачный узор.
Сквозь тучи звездными огнями
Сияет вознесенный ад,
И расширяется над нами
Крест четырех координат…
Листая память
Я листал, словно старый альбом,
Память, где на седых фотоснимках
Старый мир, старый сад, старый дом, -
Прошлый век с настоящим в обнимку.
Деды-дети, мальчишки, друзья,
Что глядят с фотографий бумажных, -
Позабыть вас, конечно, нельзя,
Помнить - трудно, и горько, и страшно...
Вы несли свою жизнь на весу,
Вы ушли, - хоть неспешно, но быстро.
Не для вас стонет птица в лесу,
Не для вас шелестят ночью листья.
И, застыв, словно в свой смертный час,
Перед камерой, в прошлой России,
Вы глядите с улыбкой на нас -
Дурачки, скоморохи, родные!
Не спасло вас... ничто не спасло:
Земли, сабли, рубли... всё пропало.
Вероятно, добро - это зло,
Что быть злом отчего-то устало.
Что ж, пора отдохнуть. Жизнь прошла.
Спите, прожитых лет не жалея.
Лёгок сон... а земля - тяжела.
Только жизнь может быть тяжелее.
Моя Сибириада
На лбу Земли, как полотенце, снег.
Легко течение воздушных рек.
Любая ель, что здесь в снегу стоит,
Прочней и выше древних пирамид.
Деревьев вековых высокий строй
Стоит Китайской царственной стеной.
И ветер в мир несёт благую весть:
Сибирь есть тяжесть, но она - не крест:
Страна моя, где нет добра без зла,
Как шапка Мономаха, тяжела.
Вдали молчат Атлант и Прометей:
Им нечем дорожить, кроме цепей.
И спит который век, который год
Над старым миром плоский небосвод.
Ему судьбой преподнесён урок:
Европа - рукоять, Сибирь - клинок!
В Сибири снег горяч, как молоко,
И кажется, что можно здесь легко
Небес коснуться, только не рукой -
Протянутой за счастием строкой.
Здесь лишь ветвей коснёшься ты в метель -
Одним движеньем царственная ель
Снег сбрасывает с веток сгоряча,
Как будто шубу с царского плеча.
"Дарю тебе. Ты - бог иль богатырь?
Неси, коль сможешь. Тяжела Сибирь!"
Страна моя, где нет добра без зла,
Как шапка Мономаха, тяжела.
Здесь грани нет меж миром и войной.
Здесь нет тепла, нет лёгкости земной.
Но правда, что в земле затаена,
Растёт, растёт - без отдыха, без сна,
Чтоб обрести предсказанный свой рост -
Превыше неба, ангелов и звезд.
Расти, расти над миром, над собой,
Над дружбой, что зовут у нас борьбой,
Над склоками царей, цариц, царьков,
Над пресной мудростью былых веков,
Над звоном поражений и побед
И над звездой, не видящей свой свет.
Блуждай, страдай, ищи себя в пути,
Но, вопреки всему,- расти, расти!...
СИБИРСКАЯ СУДЬБА
Мне велено тебя, моя судьба,
Встречать у пограничного столпа
Меж скифскими степями и тайгой,
Меж золотой пустыней и пургой,
В лукавых, луком согнутых краях,
Что Лукоморьем прозваны в веках,
Где в солнечном сплетении страны
Восток и Запад переплетены.
Звени, звено Сибирского пути!
До Океана вместе нам идти –
От петербургской царственной волны
К теням китайской вековой стены,
Туда, туда, где вечный Океан
Нам мерой жизни и волненья дан,
Туда, где будет прервана судьба
Серебряным сверканием серпа…
Державинская медь
Я ныне вижу цель свою
В том, чтоб вернуть всебытию,
От пыли века оттереть
Державинскую медь.
В ней – беглый плеск реки времен,
В ней – мощного металла звон.
Сумеет смерть саму отпеть
Державинская медь.
В ней – Божий голос: «Аз воздам!» –
Властителям и судиям!
Могла о край небес звенеть
Державинская медь!
Пусть прозвучит сквозь сто эпох:
«Я царь – я раб – я червь – я Бог!»
Вовек не сможет умереть
Державинская медь!
И пусть в стихах моих звучит,
Звенит, как меч, трещит, как щит
Разумный колокол побед –
Державинская медь!
И ясен путь моей души,
Коль совесть может петь
Так, как звенит в ночной тиши,
Так, как звучит в ночной тиши
Державинская медь!
* * *
Любой, кто засыпает, одинок.
Кто б ни был рядом, ты – в отдельном мире,
Но в той вселенной есть твой городок,
В нем – тот же дом и тот же мрак в квартире.
Бывает, погружаешься во мрак,
А в нем – все лучше, чем при свете, видно:
Грязь, неуют, за домом – лай собак,
Что скалят зубы, злятся: им обидно
На пустоту, в которой тяжело…
Но за стеной спокойно дышит мама,
Сквозь стены слышишь ты ее тепло
Всем существом, своею сутью самой.
Да, ты – дитя. Но, увлеченный тьмой,
Ты постигаешь холод жизни краткой,
Вперив глазенки в темное трюмо
Напротив детской маленькой кроватки.
Там – то ли тень, а то ль твое лицо,
А то ли кто-то третий, страшный, страшный,
Кто время сна жестоко сжал в кольцо…
Но думать, кто, не важно. Нет, не важно.
…Страшилка это или анекдот,
Воспоминанье, ставшее лишь знаком?
При свете мир давно уже не тот…
Но в темноте он вечно одинаков.
Днем – жизнь, дела: не выйти за черту.
А ночью – тот же детский страх спасенья,
И тот же лай собак на пустоту,
И тот же Третий меж тобой и тенью,
И – сквозь пространство – мамино тепло…
Восточный поэт
Порой бывает – разум слышит ноты,
Каких не слышит ухо никогда,
И сердце, словно птенчик желторотый,
Стремится вывалиться из гнезда…
Истома… Тяжесть… Счастье близко, близко…
Грядет жених в ночи в чертог жены…
И рифма ждет, как будто одалиска
В роскошном полумраке тишины…
ЗОЛОТОЙ ПЕСОК
Мне вверен труд, пока не грянет срок, –
Я промываю время, как песок,
Просеиваю в строчках прах веков,
Взметнувшийся из-под чужих подков,
Ищу, свищу, взыскую, ворожу
И золотой осадок нахожу.
В нем быль хрустит, как золотая пыль –
Погоня, плен, серебряный ковыль,
Хазарский свист, столетий звездопад
И облаков кочующий Царьград,
И сплетшиеся замертво тела,
И двух людей пронзившая стрела –
Меня – с певцом, что в том, былом веку
Гремел струнами «Слова о Полку»…
И, мучаясь, тоскуя и любя,
Из древних стрел я выплавил себя.
Я выплавил из сабель свой напев,
Что лишь окрепнет, в душах отзвенев.
И пусть течет сквозь веки и века
Моя строка, как Млечная река,
Как трубы птиц над Сулой и Двиной,
Как лисий порск, как древний волчий вой –
И не найдет вовек в пути преград
Небесных туч кочующий Царьград!
