Россия. Середина 17-го в. Раскол. Давно забыты яростные, пыточные споры о религиозных ритуалах и обрядах. Все это легло на страницы исторических книг и учебников. И, пожалуй, только мощная фигура олицетворявшего раскол протопопа Аввакума до сей поры видится, как живая, взывая к твердости духа человеческого, неколебимости веры, той идеи, «яко приях». И еще одним жив протопоп.
Он поведал о своей мученической жизни в «Житии», написанном в смертном пустозерском заключении (1672-1675 гг.), закончившемся сожжением. Это великое произведение поражает той простотой, которая и достигает красоты. Вот послушайте его. Обращаясь к читателям, Аввакум поясняет и просит: «Аще что реченно просто, и вы, господа ради, чтущии и слышащии, не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русский природный язык, виршами философскими не обык речи красить, понеже не словес красных Бог слушает, но дел наших хощет».
Григорово. Лопатицы
Аввакум Петров родился в ноябре 1620 г. в селе Григорово, что на Нижегородской земле, в семье священника Петра Кондратьева. Отец, вспоминал Аввакум, «жил жизнь слабую, прилежаше пития хмельного».
Зато о матери Марии (в иночестве Марфе) писал с любовью и нежностью. Прилежная постница и молитвенница, она привила своим детям (Аввакуму и его 4-м братьям) аскетизм в жизни, учила «страху Божьему», правде, совестливости, морали.
В 1636 г. отец Аввакума отдал Богу душу, и Аввакум стал старшим в семье. 17-ти лет, по настоянию матери, женился на односельчанке, 14-летней Анастасии - дочери кузнеца Марко. Семья обеднела после его смерти, и совсем юная Настя «в скудности живяше». Однако о лучшем даре судьбы Аввакум не мог и мечтать. Жена стала ему вернейшей помощницей и соратницей, до конца безропотно делила она с ним все страшные тяготы и муки, выпавшие на их долю.
В 23 года Аввакум – священник при Храме Рождества Христова в селе Лопатицы. Свое призвание он воспринял как неуклонное исполнение высшего нравственно-человеческого и христианского долга. В чистоте своего служения Аввакум был беспощаден прежде всего к собственным искушениям. «Егда еще в попех был, - вспоминал он, - пришла ко мне исповедатися девица, многими грехами обременена, блудному делу и малакии всякой повинна». И Аввакум вдруг почувствовал, что сам «разболелся внутрь жгом огнем блудным». Тогда зажег он три свечи, положил правую руку на пламя и держал «дондеже угасло злое разжение». А вернувшись домой, «падох на землю, на лицы своем, рыдаше горце и забыхся, лежа».
Аввакум не останавливался перед разоблачением сильных мира сего. «Нищим подати не хощет, - говорил он, - а что и подаст, ино смеху достойно -денежку и полденежку или кусок корки сухую, а имеет тысячи серебра и злата и на псах ожерелки шелковые и кольца серебряные».
И уже в Лопатицах нажил он немало врагов. Дважды, по велению местных начальников, его жесточайшим образом избивали, и вот он «волокся» в Москву искать защиты. В 1647 г. пришел к московским протопопам Стефану Вонифатьеву и Ивану Неронову, которые рассказали об нем царю Алексею Михайловичу. «И государь, - писал Аввакум, - меня почал с тех мест знати».
Аввакум вернулся в Лопатицы с царской грамотой, а «вдругоряд», когда опять вынужден был «волочься» в Москву (1652 г.) за защитой, примкнул к кружку православных священнослужителей - «ревнителей благочестия». С этим кружком был тесно связан и сам царь Алексей Михайлович Тишайший.
«Ревнители благочестия». Никон
В 1635-м г. группа нижегородских священников написала патриарху Иоасафу «Память», в которой указывала, что во многих храмах «царят мятеж церковный и ложь христианская», «великое бесчинство и грех».
Против этого нравственного падения объединились в реформаторский кружок «ревнителей благочестия» некоторые православные священнослужители.
В московский кружок входили духовник царя С. Вонифатьев, приближенный к царю Ф. Ртищев, епископ Павел, протопопы И. Неронов, Логгин, Лазарь и Даниил. В 1646-м в кружок вступил тогда еще малоизвестный игумен северной Кожеозерской пустыни Никон (в миру - Никита Минов).
Никон был земляком Аввакума. Родился он в Нижнегородском уезде, в 1605 г. Отец его был либо мордвинин, либо мари, мать - русская. В 1625-м он стал священником, но спустя 5 лет ушел на Белое море и там, в Свято-Анзерском скиту, принял монашество. Затем перебрался в Кожеозерский монастырь, в котором (1643 г.) был выбран игуменом. В 1646-м Никон приехал в Москву «за милостынью» для монастыря и с поклоном представился (так полагалось монастырским игуменам) царю Алексею Михайловичу, который лишь год назад в возрасте 16-ти лет (род. в 1629 г.) вступил на престол. Никон произвел на царя хорошее впечатление. К тому, по-видимому, имелись и чисто психологические причины.
Никон был личностью сильной, властной, с большим жизненным опытом. Можно думать, он легко распознал слабые стороны характера молодого царя, внушал ему необходимость своих священнических советов и молитв. И быстро превратился в царского «собинного друга». Понятно, что карьера Кожеозерского игумена пошла вверх. В 1646-м он стал архимандритом московского Новоспасского монастыря, а его роль в кружке «ревнителей благочестия» заметно возросла. Когда же в 1647-м г. к кружку примкнул сам царь, Никон почувствовал себя совсем прочно.
Хотя никто из «ревнителей благочестия» не отрицал необходимость церковной реформы, к началу 50-х гг. между ними выявились разногласия. Одни (епископ Павел, Неронов, Даниил и др.) смотрели на Россию как на хранительницу истинно православного христианства. Но они полагали, что церковная реформа все же необходима, поскольку многое в богослужебных книгах русскими переводчиками (с греческого) и «справщиками» со временем могло быть искажено. Однако реформу, по их убеждению, следовало основывать на канонах и обрядности древнего русского православия, на проповедях и учениях русских святых. Аввакум стал твердым последователем такой позиции.
Другие (прежде всего сам царь, Ф. Ртищев и др.) считали, что реформу нужно проводить, сообразуясь с более современным греческим православием. Главным носителем и проводником этой идеи был Никон. В ней, как теперь говорят, имелась немалая политическая составляющая (как внутриполитическая, так и внешнеполитическая). Ставка делалась на то, что церковная реформа должна еще больше укрепить и расширить самодержавную власть. «Грекофильство» такой реформы, казалось, способно подвести основу под старые замыслы превращения Москвы в центр империи (в «Третий Рим» - по предсказанию монаха Филофея еще в начале 16-го в.). Царь Алексей Михайлович в мечтах видел на своей голове византийский венец и думал о молебствиях в константинопольском храме Святой Софии. Аввакум позднее писал: «Ничто же тако раскол творит в церквах, яко же любоначалие во властех».
В церковных кругах новым патриархом видели Стефана Вонифатьева. Он был, по мнению Аввакума, человеком «немятежным», и весьма возможно, что в его патриаршество церковная реформа не приняла бы столь трагического и кровавого раскола, как это произошло при Никоне. Но Вонифатьев хорошо понимал, кого именно желает видеть на патриаршем престоле царь, и сам указал на царского «собинного друга» Никона.
Никон срочно был вызван царем из Новгорода. Аввакум вспоминал: «Егда ж приехал, с нами, яко лис - челом, да здорово! Ведает, что быть ему в патриархах и чтоб откуля помешка какая не учинилась». 25 июля 1652 г. Никон был торжественно возведен на патриаршество. Теперь «грекофильской» реформе –реформе «по Никону», казалось бы, ничто не мешало, тем более, что сам царь был полностью на его стороне. Поражало даже нечто похожее на преклонение царя Алексея Михайловича перед Никоном. Он называл его «великим солнцем сияющим», «наставником душ и телес», «возлюбленником своим и содружебником». К титулу Никона «великий господин» был добавлен титул «великий государь», и царь действительно в свое отсутствие нередко поручал Никону отправление государственных дел. Ни у кого из патриархов до Никона не было своего герба. У Никона появился. Не исключено, что Никон видел себя в будущем и вселенским православным патриархом. Он уже не останавливался и перед тем, чтобы заявлять о превосходстве его, патриаршей, власти над царской. «Священство царства преболее есть» - утверждал он.
Как уже отмечалось, «никоновская реформа» осуществлялась при полной поддержке царя Алексея Михайловича. Прежде всего началась «справа» древнерусских рукописей и церковных книг в целях их унификации с греческими. На этой основе вносились изменения в обрядовые традиции русской религиозной жизни. Отменялось двуперстное крестное знамение и вместо него вводилось трехперстное, менялись формы многих молитв, таинств крещения, венчания и др. При этом, никоновские нововведения сопровождались тяжелыми карами тем, кто сопротивлялся, не желая их принимать. Насилие было одним из главных орудий, с помощью которого проводилась реформа.
Преследования ревнителей старой русской веры начались сразу же по возведении Никона в патриархи. Поводом стало дело муромского протопопа Логгина, уличенного якобы в «хуле на Христа»! За Логгина вступился настоятель Казанского собора И. Неронов, прямо обвинивший Никона в потакании клеветникам и «шоиотникам». Кара последовала немедленно. Неронов был взят под стражу, нещадно бит, а затем расстрижен. В цепях его отправили в Вологодский монастырь. Затем похватали некоторых других ревнителей русского православия.
Обречен был и Аввакум, служивший с Нероновым в Казанском соборе. Вместе с костромским протопопом Даниилом он подал царю челобитную в защиту Неронова. Между тем, в самом соборе нашлось немало священников, уже готовых переметнуться на сторону сильного мира сего, т.е. Никона. На Аввакума был написан донос, обвинявший его в неправильном отправлении церковных служб. Явились стрельцы и, арестовав Аввакума, повезли его «с чепью по улицам, растянув руки, не в одну пору возили». Отвезли в Андроньевский монастырь, посадили в земляную тюрьму и несколько дней держали там тоже «на чепи», без еды и питья. Затем «поволокли в монастырскую церковь... под бока толкали, в глаза плевали». Четыре недели пробыл тут Аввакум. От него требовали «покориться патриарху», но он лишь «бранил его да лаял».
Даурия
В начале сентября пришло решение. По указу царя и патриарха Никона, Аввакум с семьей «за его многое безчинство» подлежал ссылке в Сибирь, в Тобольск. Предстоял долгий, тяжелый путь. «Три тысящи верст недель с тринадцать волокли телегами и водою и саньми половину пути…» В Тобольске Аввакум пробыл относительно недолго. В июне 1655-го г. пришел патриарший указ: отправить его в Якутский острог, на р. Лену за то, что продолжал «бранить от писания и укорять ересь Никонову». Три месяца добирались до Енисейска и в его остроге остались на зиму. До Якутска же так и не добрались, пришел новый указ: предписывалось везти Аввакума с семьей «в Дауры (Восточное Забайкалье и Приамурье - Г.И.) - 20 тысящ и больши будет от Москвы». По указу, Аввакум как священник поступал под начало воеводы Енисейского края Афанасия Пашкова, возглавлявшего экспедицию в Восточное Забайкалье и Приамурье (в ее составе было более 500 человек, в большинстве - казаки). Цель ее заключалась в окончательном закрепления здешних земель (первая экспедиция в эти отдаленные места была совершена в конце 40-х - начале 50-х гг. во главе с Ерофеем Хабаровым) за Россией.
Экспедиции в Сибирь и на Дальний Восток проходили в очень трудных условиях. Понятно, что в них могли участвовать и участвовали люди сильные, не чуждавшиеся применения весьма крутых мер. Но Пашков являл собой личность из ряда вон выходящую. «Суров человек, - писал о нем Аввакум, - беспрестанно людей жжет и мучит, и бьет...» И вот под полной властью такого человека в Даурии - этом «смертоносном месте» - Аввакуму с женой и детьми пришлось провести более десяти лет! Страшные страдания, которые они испытывали не только из-за тяжелейших природных условий, но, главным образом, из-за порой просто пашковского зверства . «Он, Афонасей, - писал Аввакум, - беспрестанно смерти мне искал».
Но сломить дух ссыльного протопопа Пашкову так и не удалось. Еще более поразительно, пожалуй, другое. В 1662-ом г. в Москве посчитали, что пашковская экспедиция в Даурию - неудачна. Пашкова сняли с воеводства и отозвали. Пришла грамота, предписывавшая и Аввакуму «ехать на Русь». В Москве они встретились: палач и его жертва. Никон уже не был патриархом, и царь Алексей Михайлович весьма благосклонно встретил Аввакума. Он мне его (Пашкова) «с головою выдал», - писал Аввакум. Бывший мучитель явился к Аввакуму, «пал перед ним, говорил: «волен Бог, да и ты со мною». И что же Аввакум? В первой же челобитной царю просил помиловать Пашкова! «Токмо, государь, за мою досаду не вели ему мстити... Аще и стропотное, но мое оно чадо - Афонасей Пашков. И чадо мое, и брат мне по благодати: едина купель всех нас породила, едина мати всем нам церковь, един покров - небо, едино светило - солнце. Аще и досаждают, но любовию их нам принимати». Но, как любил писать Аввакум, «возвратимся на первое»...
Эпизод, с необычайным художественным мастерством описанный Аввакумом в его «Житии» и ставший классическим, во всей полноте раскрывает духовную мощь Аввакума и его жены Анастасии Марковны.
После страшных голодовок, в начале весны 1660-го г. подошли к озеру Иргень. Пришлось 5 недель двигаться по льду на нартах. «Мне, - писал Аввакум, -под робят и под рухлишко дали две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающиеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные, отстать от лошадей не смеем, а за лошадьми не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет да и повалится - кользко гораздо!.. Я пришел, на меня, бедная, пеняет: «долго ли муки сея, протопоп, будет?» И я говорю: «До самыя смерти, Марковна !» Она же, вздохня, отвещала: «добро, Петрович, ино еще побредем!»
Падение Никона. Борьба с никонианством
Итак, пришла Аввакуму грамота: «ехать на Русь». Почти три года добирался он до Москвы и повсюду, «едучи по градам Слово Божие проповедовал, обличая никонианства «римскую б..., пестрообразную прелесть». В Тобольске (здесь Аввакум оставался более полугода) он вошел в местный кружок «древнего благочестия». В нем состояло множество местных и ссыльных священников и в том числе священник Лазарь, который в 1682-м г. разделит страшную судьбу Аввакума. Впрочем, и некоторых других эта судьба не минует...
Весной 1664 г. Аввакум с семьей, наконец, добрался до Москвы. Тут за время его почти 11-летней сибирской ссылки произошли большие перемены. Самая главная - между царем и его «собинным другом» Никоном назрело и росло охлаждение. Опередив события, скажем здесь, что сталось с Никоном. Демонстрируя свои независимость и вседозволенность, он покинул Москву и удалился в основанный им Ново-Иерусалимский монастырь. Однако от патриаршества не отказался. Возможно, он рассчитывал на то, что царь призовет его, но этого не произошло. Напротив, в 1660-м г. на происходившем в Москве церковном соборе был поставлен вопрос о лишении Никона патриаршества. Но вопрос тогда отложили, т.к. единодушно посчитали, что его следует решать с участием восточных православных иатриархов (Римского, Константинопольского, Александрийского, Антиохийского, Иерусалимского). Только Большой собор 1666-го г ., открывшийся в Москве, подтвердив никоновские нововведения и осудив проповедников «старой веры», решил судьбу Никона. Он ссылался в Ферапонтов-Белозерский, а затем в более строгий Кирилло-Белозерский монастырь. Из ссылки уже больного Никона вернул только сын Алексея Михайловича, новый царь Федор Алексеевич. Но по пути в основанный им свой любимый Ново-Иерусалимский монастырь Никон скончался. Это произошло в августе 1681 г.
Однако снова «возвратимся на первое». Итак, весной 1664 г. - Аввакум в Москве. Никон пал, он - в тяжкой царской опале. И Аввакума – ранее преследуемого и гонимого - встречают с почетом. «Таже в Москве приехал, - писал он, - и, яко ангела божия, прияша мя государь и бояре, - все мне ради... Дьявол лих до меня, а человеки все до меня добры».
Но прошло немного времени, и Аввакуму стало ясно: падение Никона не только не привело к устранению ненавистного ему никонианства, но, наоборот, его продолжали укоренять. Никоновская реформа была и царской, а значит - государственной (царь связывал с ней определенные геополитические планы). И всей своей мощью, всем своим влиянием и давлением власть продолжала продвигать реформу.
В Москве Аввакум в полную силу развернул свою антиниконианскую проповедь. Он прямо призвал царя исторгнуть «злое никоноское учение», считая его причинами многих бед, постигавших Россию (голод, чума, восстания и др). Напрасно. Алексей Михайлович не собирался отказываться от никонианства. Но и Аввакум не намерен был отступать, хотя многие и упрашивали его примириться с никонианством, обещая всякие блага, деньги и даже место царского духовника. Однако сибирская ссылка, мучения, пережитые там, лишь укрепили Аввакума в своей правоте. Он писал о никонианах: «Они не церковные чада, а диаволы». И он призывал своих сторонников не бояться «еретиков»-никониан. «Обкрадывают простых душ словесы маслянными, плод же - горесть и червие».
Боярыня Морозова
Высокие душевные качества Аввакума привлекали к нему людей, многие из которых становились его «духовными детьми». И первой среди них нужно назвать боярыню Феодосию Морозову, известную по замечательной картине В. Сурикова 1887-го г. Она происходила из семьи, близкой к царскому роду. Рано овдовев, получила огромное богатство. Но вела себя с крестьянами и простыми людьми «с любовью и милостию, на дело Господне побуждая». Она кормила бедных стариков и старух, калек, нищих, сама обслуживала больных, брошенных, убогих, помогала ссыльным. Морозова решительно отвергла никонианство и являлась одной из самых преданных последовательниц древнего русского православия. Аввакум писал ей и ее сестре Е. Урусовой: «Вы ангелам собеседницы и всем святым сопричастницы и преподобным украшение! Вы и моей дряхлости жезл и подпора, и крепость и утверждение!.. Не ведаю, как назвать! Язык мой короток, не досяжет вашей доброты и красоты, ум мой не обымет подвига вашего и страдания... Воистину подобии сыну Божию: от небес ступил, в нищету нашу облечся и волею пострадал».
В отличие от большинства других ревнителей старого православия, Морозова не сразу подверглась гонениям властей. Сказывались ее высокий боярский статус, близость к царскому двору, к самому царю. Сам Алексей Михайлович писал ей: «Мати праведная Феодосия Прокопиевна!.. Молю те аз сам, послушай совета моего. Хощу тя аз в первую твою честь возвести. Дай мне таковое приличие людей ради, что аки недаром тебя взял: не крестися треме персты... Мати праведная Феодосия Прокопиевна!.. Послушай, аз пришлю по тебя карету свою царскую и со аргамаками своими и придут многие боляре, и понесут тя на головах своих. Послушай, мати праведная, аз сам, царь, кланяюся главою моею, сотвори сие!»
Увещевал Морозову и местоблюститель патриаршего престола Питирим и личные посланцы царя. Одному из них она ответила: «Скажите царю Алексею: почто-де отец твой, царь Михайло, так веровал, яко же и мы?.. Извергни тело отцово из гроба и предай его, проклявше, псам на снедь».
Морозову постигло огромное личное горе: смерть любимого сына Ивана. В жутком своем заточении Аввакум нашел слова утешения для несчастной матери. «Увы, чадо драгое! Увы, мой свете, утроба наша возлюбленная, твой сын плотский, а мой духовный! Яко трава посечена бысть, яко лоза виноградная с плодом к земле приклонился и отъиде в вечная блаженства со ангелы... Миленькой мой государь! В последнее увидился с ним, егда причастил ево... А мы еще невемы, как до берега доберемся».
Морозову, ее сестру Г. Урусову и их единомышленницу М. Данилову разослали по монастырям. В 1673-м г. всех подвергли пыткам. Полуобнаженными, выворачивая руки, поднимали на дыбу, били плетьми. Не выдержав, Морозова закричала: «Это ли христианство, чтобы так мучить людей!» Всех троих заключили в боровскую земляную тюрьму, где уморили голодом. Морозова умерла в начале ноября 1675 г. Последним ее обращением к стражнику была просьба постирать ее рубашку, чтобы могла она в чистоте предстать перед Богом. Он исполнил просьбу: «полотно мыяше водою, лице же свое омываше слезами».
Аввакум горько оплакивал гибель Морозовой, Урусовой и Даниловой. «Увы, светы мои, зерна пшеничная, зашедшие под землю, яко в весну прозябшие, на воскресение светло усрящу вас. Кто даст главе моей воду и источник слез, да плачю другов моих? Увы, увы».
Но мы далеко зашли вперед. В то время (1675-й г.), когда в Боровской земляной тюрьме погибли Ф. Морозова, ее сестра и М. Данилова, Аввакума в Москве, где он не пробыл и года, не было (он уже находился в Пустозерске). За эти годы все попытки (как соблазны, так и требования) склонить его к принятию церковной реформы «по Никону» или хотя бы замолчать ни к чему не приводили. Аввакум еще активнее продолжал свои антиниконовские проповеди. Чувствуя, что поддержка его растет, он писал в одной из своих челобитных царю: «Время отложить служебники новые и все ево, Никоновы, затейки дурные!.. Потщися, государь, исторгнути злое и пагубное учение, дондеже конечная пагуба на нас не прииде и огнь с небесе или мор древний и прочая злая нас не постигла». Такого рода угрожающие предупреждения Аввакум посылал царю не впервые. И это не могло долго безнаказанно продолжаться. «...Царь на меня кручиноват стал, как я опять стал говорить, любо им, когда молчю, да мне так не сошлось».
В августе 1664-го г., по приказу царя, Аввакум с семьей и домочадцами (12 человек) был сослан в Пустозерск. Но на сей раз до назначенного места ссылки, где в будущем ему была уготована лютая казнь, он не добрался. Доехать удалось, как писал Аввакум, «до окияна моря, на Мезени». Дальше путь был так тяжел, что пришлось писать челобитную царю с просьбой смилостивиться «ребятишек ради» и позволить остаться на Мезени. Царь смилостивился. Аввакум с семейством поселился в Окладниковой слободе, расположенной на берегу р. Мезень, впадающей в Белое море. Но и здесь, в ссылке, Аввакум не сложил оружия: в местной церкви продолжал проповедовать старое православие, громить никонианство.
Большой собор
Тем временем в Москве царь Алексей Михайлович пришел к мысли, что углублявшийся раскол в церкви способен привести и к опасным политическим последствиям. Существовало немало причин для роста недовольства в среде крепостных крестьян, посадских людей, казаков и других слоев населения. И в любой момени церковный раскол мог перерасти в большие восстания и бунты. Алексей Михайлович хорошо помнил Соляной бунт (1648 г.) и Медный бунт (1662 г.), с опаской поглядывал на Дон, где начиналось брожение, позже (1670-1671 гг.) приведшее к восстанию под руководством С. Разина.
Царю было ясно: с расколом, а значит разбродом в церкви, пора кончать. В лесные чащобы, куда от преследований бежали «староверы», направлялись войска, беспощадно с ними расправлявшиеся. Арестам, пыткам и казням подверглись все еще находившиеся на свободе проповедники старого православия.
Весной 1666-го в Москве созывался Большой собор, о котором выше уже упоминалось. Этому собору надлежало принять решение, которое законодательно, раз и навсегда, должно было покончить с церковным расколом и привести церковь к единству, столь необходимому власти, государству. Конечно, царь видел это решение реформаторским и только таким. Поэтому состав собора тщательно подбирался. Но все же, чтобы попытаться привлечь на свою сторону и некоторых антиреформаторов, Алексей Михайлович приказал привезти к открытию собора наиболее известных старообрядческих проповедников, даже и ссыльных. В числе их оказался и мезенский ссыльный, протопоп Аввакум.
По приезде Аввакума увещевали митрополит Павел и другие священнослужители: «Долго ли тебе мучить нас? Соединись с нами, Аввакумушко!» «Я отрицаюся, что от бесов, а они лезут в глаза!» - писал Аввакум. «Дисскусия» закончилась тем, что Аввакума опять посадили «на чепь» и «зело гораздо мучили» в Пафнутьевском монастыре (он находился в 90 верстах от Москвы). Там Аввакум просидел 10 недель. Затем его привезли на суд в патриаршую Крестовую палату, где проходил собор. Здесь не только «укоряху», но «лаяше» и «посылаше к чорту», обвиняли «во многия лжи и клеветы». Однако и теперь Аввакум не принес покаяния, твердо стоял на своем. И собор вынес суровое решение: Аввакума (и его сподвижника дькона Федора) расстригли и предали проклятию (до этого был расстрижен и проклят священник Никита Добрынин, оскорбительно прозванный никонианами - Никита Пустосвят). Ответ не заставил себя ждать: Аввакум и Федор тут же провозгласили анафему своим обвинителям.
Расстрижение и проклятие постигло и других «староверцев», привезенных в Москву к открытию собора. Расправившись с ними, собор 1666 г., как уже отмечалось, благословил никоно-алексеевскую церковную реформу и строго осудил «старообрядчество».
Между тем, расстриженных и проклятых Аввакума, дьякона Федора и Никиту Пустосвята тайно доставили в Николо-Угрешский монастырь (15 верст от Москвы). «Держали меня у Николы в студеной палатке 17 недель», - писал Аввакум. Подходили к этой «палатке» много священнослужителей, в том числе и преследовавшие Аввакума. Приезжал и сам царь. Походил, походил около аввакумовой темницы и покинул монастырь. Что-то, видимо, хотел сказать, но так и не решился...
В начале осени, по приказуАлексея Михайловича, Аввакума сослали подальше от Москвы - снова в Боровский Пафнутьевский монастырь. И здесь его посещали «увещиватели», склоняя к «новой вере». Но удавалось пробраться и последователям, в том числе и Ф. Морозовой. Через них Аввакум передавал свои проповеди, поучения и письма «на волю». Светские и церковные власти встревожились. Весной 1667 г. Аввакума, закованного в цепи, привезли в Москву. В Чудовом монастыре русские архиереи, а также находившиеся в Москве восточные патриархи, снова старались «прельстить» его к «новой вере». Убеждали то «по-хорошему», то переходя на крик и даже рукоприкладство. «Что-де ты упрям?.. Один-де ты стоишь в своем упорстве...» Аввакум не сдавался.
В конце августа 1667 г. царь Алексей Михайлович издал указ, по которому протопоп Аввакум, священники Лазарь и Никифор, а также инок Епифаний ссылались в Пустозерск. На другой день «на Болоте» Лазарю и Епифанию отрезали языки (Лазарю еще и отрубили руку по запястье, а Епифанию - пальцы). Далее всех должны были повезти в село Братошино, а уже оттуда в Пустозерск. Но по каким-то причинам Аввакума увезли в Братошино раньше других, и не исключено, что поэтому он избежал участи Лазаря и Епифания. Впрочем, возможно, царь не решился подвергнуть тому же страшному деянию Аккакума, учтя его широкую популярность, а, может быть, на сей раз уступил просьбе царицы Марии Ильиничны, у которой из-за Аввакума и раньше бывали с царем «нестроения». Аввакум тяжко страдал от сознания неразделенности кары двух своих товарищей. «Аз же, грешный Аввакум, не сподобихся такого дара, плакал над ними, перецеловал их кровавые уста, благодарив Бога, яко сподобихся видеть мучеников в наши лета».
В земляном срубе
Пустозерск - ныне несуществующий город - в 17-м веке находился в нижнем течении р. Печоры (теперешний Заполярный р-н Ненецкого автономного округа). В нем тогда насчитывалось 90 дворов, три церкви и около 600 жителей. «Место тундряное, студеное, безлесное». Можно добавить, - и бедное, чуть ли не нищее.
В декабре 1667-го в Пустозерск доставили Аввакума, священников Лазаря, Никифора, инока Епифания. Первым, не выдержав тягот ссылки, скончался Никифор. Но в апреле 1668-го сюда привезли дьякона Федора Иванова. Ему еще до отправки в Пустозерск, тоже «на Болоте», «урезали язык», а затем присоединили к пустозерским узникам... Тюрьма эта представляла собой вырытую в земле яму, укрепленную срубом, и, как писал Федор семье Аввакума (оставшейся на Мезени), «от полу до потолку головой достать». Яма со срубом была обнесена частоколом и охранялась стрельцами. И все же, кроме писем родным, челобитных царю, узники писали многочисленные послания своим единоверцам и целые богословские трактаты.
Как вообще было возможно такое? Значит, в Пустозерске, на Мезени и в других местах были люди (даже и среди охранников-стрельцов) - верные сторонники пустозерских «сидельцев», тайно им помогавшие. Каким-то образом передавали в сруб «бумашку», лучинки для света, а потом выносили «своим» в Пустозерске и на Мезени. И написанное Аввакумом, Епифанием, Лазарем и Федором расходилось по Руси. Аввакум призывал не страшиться гонителей за правду и веру: «Аще они нас и мучат и губят, а сами дрожат, шлюсь на их совесть нечистую... Станем, братие, добре, станем мужески, не предадим благоверия!»
Все это не могло пройти страдальцам даром. В апреле 1670-го в Пустозерск прибыл «стрелецкий полуголова» И. Елагин. Аввакума, Епифания, Лазаря и Федора поставили перед плахой, чтобы объявить о предстоящей казни при всем народе. Но казнь не состоялась. Лазарю, Епифанию и Федору вторично резали остатки языков и секли руки. Аввакума не тронули. Нельзя исключить того, что царь и «никонианцы» все-таки не теряли надежды на покаяние Аввакума и его переход на их сторону.
Кошмаром, в который ввергли Епифания, Федора и Лазаря, преследования не ограничились. «И прочих наших на Москве жарили да пекли, - писал Аввакум, - ...И иных поборников церковных многое множество погублено, их же число Бог изочтет». И далее написал слова, которые поистине навсегда останутся золотыми... «Чюдо как-то в познание не хотят приити: огнем, да кнутом, да висилицею хотят веру утвердить! Которые-то апостоли научили так! - не знаю. Мой Христос не приказал нашим апостолом так учить, еже бы огнем, да кнутом, да висилицею в веру приводить».
Царь Федор. Несбывшиеся надежды
Но и с заточенного в подземелье Аввакума Москва не спускала глаз. Тут хорошо понимали, что его пламенная натура, его страстные послания и призывы способны усилить недовольство властями там, где оно могло возникнуть или уже возникло. В Соловецком монастыре не приняли никоновскую реформу, и тогда в наказание правительство приказало (1667 г.) конфисковать монастырские владения. Для захвата монастыря были посланы войска. Но монахи оказали вооруженное сопротивление (оружие в монастыре было, т.к. он являлся русским форпостом на Севере). Их силы росли за счет бежавших сюда «раскольников», а позднее - многих участников потерпевшего поражение восстания С. Разина.
Из своего пустозерского заточения Аввакум пытался установить связь с соловецкими повстанцами-единомышленниками...
8 лет царские войска штурмовали стены Соловков! Штурмовали б, может быть, и дольше, если бы не один предатель - монах Феоктист - не пробрался в лагерь штурмовавших и не указал им тайные ходы в монастырь. Случилось это в январе 1676-го. А в конце того же месяца 1676-го г. скончался царь Алексей Михайлович, более 30 лет занимавший русский престол. Царем стал его сын – 15-летний болезненный Федор Алексеевич. Многим противникам никоно-алексеевской реформы казалось, что новый молодой царь пойдет не по «никоновским стопам» отца, а вернется к старой православной вере своего «благочестивого деда Михаила Федоровича». Даже Аввакум в своем пустозерском подземном срубе в какой-то момент поверил в возможность перемен...
Но не желание расправиться со своим злейшим врагом Никоном и его «поплечниками» владело Аввакумом. Его кредо - веротерпимость. Крестной матери нового царя, царице Ирине Михайловне (она покровительствовала древнему православию) Аввакум писал, что для решения церковного спора необходим «праведный суд». И пусть на нем как ревнители старого благочестия, так и никониане без «притеснений и насилий» изложили бы свою веру. Тогда стало бы понятно, что никонианская вера - «не по Бозе». «Не на лук бо мой уповаю и оружие мое не спасет меня».
Однако относительно скоро стало проясняться: надеждам на изменение отношения к противникам церковной реформы Никона и покойного царя не суждено сбыться. Умерла их покровительница при царском дворе царица Ирина Михайловна. В окружении Федора Алексеевича усиливались западные обычаи (первые мостки будущей дороги Петра). С почетом разрешено было возвратиться в Ново-Иерусалимский монастырь бывшему патриарху Никону. А действующий патриарх Иоаким еще раз публично проклял Авваума и некоторых других староверческих проповедников. «И кто их почитает, - объявлял он, - страдальцами и мученниками, а не отступниками святыя Церкви, и не проклинает их, да будут прокляти и анафема». Конец пустозерской «великой четверицы» близился.
Сожжение
Поводом в известной степени стало событие, казалось бы, происшедшее далеко от Пустозерска. В начале января 1681 г. (как и каждый год) в Москве проходил праздник Богоявления Господня. Праздник отмечался большим Крестным ходом, направлявшимся от Успенского собора к Тайницким воротам. В нем обычно участвовало несколько сот тысяч человек (в Москву приезжало много народа из других мест) во главе с самим царем и высшим духовенством. И тут произошло нечто поразительное для 17-го века. Некие люди своими действиями осквернили религиозное (реформаторское) убранство главных кремлевских соборов, а также «метали свитки» «богохульные и царскому достоинству безчестные», с уродливыми изображениями высших прониконовских церковников и с позорившими их надписями.
Царь Федор Алексеевич знал, что написанное Аввакумом, Епифанием, Лазарем и Федором «ходит» по стране, попадает в Москву, даже на Красную площадь. Учинили сыск и, конечно, «злодейства» возложили на «раскольников», их вдохновителей – пустозерскую «четверицу», особенно Аввакума.
В начале февраля 1682-го г. в Москве открылся церковный собор, на котором, в частности, рассматривался вопрос о борьбе со старообрядчеством. На соборе царь прямо спросил: «Как следует поступать с раскольниками?» На четкий вопрос был дан и четкий ответ: «по государеву усмотрению». Таким образом, судьба тех, кто не желал принимать новшества церковной реформы, отдавалась прямо в руки государственной власти.
Историки не располагают документом - приговором о предании смерти протопопа Аввакума, инока Епифания, священника Лазаря и дьякона Федора. Но царская грамота, изданная после собора 1682 г., позволяла разыскивать «раскольников» посюду и поступать с ними сурово, вплоть до сжигания «раскольнических» скитов.
В Пустозерск был послан стрелецкий капитан И. Лешуков. Там он провел особый сыск по поводу распространения Аввакумом и его тюремными товарищами «злопакостных» и «злохульных» сочинений против царя и церковных иерархов. 14-го апреля 1682-го г. пустозерские «людишки» собрались возле давно обветшавшего земляного сруба, где находились Аввакум, Епифаний, Лазарь и Федор. Они были разведены и привязаны в углах сруба. А его уже обложили смолой, соломой, берестой. Поднесли факелы с огнем. Он разгорался все больше и больше и, наконец, пламя, раздуваемое ветром, поглотило обуглившийся сруб...
***
В июне 1991-го г. на родине Аввакума, в селе Григорово, воздвигли памятник. Аввакум стоит на высоком пьедестале во весь рост. В одной, опущенной руке, - свиток его великого «Жития» с описанием земных страданий. Другая рука поднята высоко вверх, словно присягая духу человеческому, восходящему к небу.
Генрих Зиновьевич Иоффе. Родился в Москве (1928 г.) Был учителем истории в Костромской обл., затем в Москве. Далее работал в Биб-ке им. Ленина, редактором исторической литературы в издательстве «Наука». С 1968 г. – в Институте истории СССР (Отечественной истории) АН СССР (РАН). Доктор исторических наук, профессор. Живет в Канаде (Монреаль).
