ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Фея – существо нездешнее.
Дуся – грузная женщина за сорок лет, истопница.
Дусин Муж – всегда не прочь выпить, шофер.
Драматург – слегка за пятьдесят, печален, недоволен собой.
Критик – бодр, шестьдесят лет, предпочитает не задумываться.
Поэт – лет двадцати восьми, внешний мир видит смутно, склонен к восторгам.
Элла – лет тридцати пяти, одинокая, работает редактором в министерстве культуры.
Актриса – около пятидесяти лет, в молодости была хороша собой. (Неясно, одна ли и та же в каждом действии, но типаж один.)
Стукач – лет тридцати, хорошая спортивная выправка, но нервы иногда сдают.
Сержик – редактор в министерстве, за пятьдесят, но из тех, кого всегда зовут по имени, одет в свитер и джинсы, хотя лыс.
Режиссер – за сорок, натура художественная.
Действие происходит в 70-х годах нашего века в Москве и под Москвой. Стихи и текст песен – Александра Галича.
ДЕЙСТВИЕ ПEPBOE
Первая картина
Холл подмосковного Дома творчества работников искусств: журнальный столик, кресла, телефон, зеркало, вешалка для пальто. Три двери: в комнаты, в кухню, на улицу. Видна часть кухни с котлом внутреннего отопления. У журнального столика Стукач: с газетой, в кресле. Дуся разговаривает по телефону, на нeй грязный халат, сапоги, голова повязана платком. Вечер, зима.
ДУСЯ (в телефон). А я с утра блины пекла. Пекла, пекла, пока все не перепекла. А как перепекла, пошла за свиными головами на студень. Ну? Четыре штуки всего, мало, небось, народу-то сколько звано. Ну? Не каждый день дочку замуж отдаю. Ну, и селедки баночной...
С улицы входят Поэт и Критик.
КРИТИК. ...и три раза в неделю хожу в бассейн. Для здоровья движение – все! Я даже дома плакат повесил: "Шевели всем, что шевелится", чтоб напоминал. Вот сколько лет вы мне дадите?
ПОЭТ (неуверенно). Ну... я думаю, пятьдесят...
КРИТИК (торжествует). A мне шестьдесят два! Потому что я всегда в движении!
ПОЭТ. Вы сегодня в лесу собаку мертвую заметили?
КРИТИК. Я по сторонам стараюсь не смотреть.
ПОЭТ. А я эту собаку забыть не могу: лапы скрючены, морда без глаз... вороны их выклевали, что ли? (Вздрагивает.)
КРИТИК. Юноша, отрицательные эмоции вредны, их надо избегать. А в пьесе своей вы тоже... Что за проблемы: жизнь, смерть, Бог? Оставьте Бога в покое – кому он нужен?
ПОЭТ. Вам пьеса моя не понравилась?
КРИТИК. Понравилась, не понравилась – что за понятия. К произведениям искусства я применяю только критерий общественной ценности. (Хочет уйти.) Ну, до ужина!
ПОЭТ (стесняясь). Простите... я вас... вы мне... не одолжите трешку?
КРИТИК. У меня принцип: в долг не беру и другим не даю. (Уходит.)
Поэт просматривает газеты, входит Дусин Муж.
ДУСЯ (кладет трубку, Мужу). Ну, чего тебе?
МУЖ. Дуська, с праздничком тебя!
ДУСЯ. Что еще за праздник?
МУЖ: А Новый год, по старому стилю. За Новый год выпить надо!
ДУСЯ. Ишь какой! По новому пил, теперь еще по старому надо? Иди, давай отсюдова, не мешай работать!
МУЖ. Вот я приду как-нибудь, проверю, что у тебя тут за работа по ночам. Вот я был в Курске, так там на каждом шагу плакат: "Слава советским женщинам!" А за что им слава? Известно за что – за ночную работу!
Из жилых комнат, рыдая, выбегает Актриса.
АКТРИСА. Что мне делать? Господи, что делать? (Скрывается в кухне.)
ПОЭТ (рванувшись вслед). Что случилось?
Из кухни доносятся рыдания.
ДУСЯ (Поэту). Не трожьте. Она, как плачет, не любит, чтоб ее трогали.
АКТРИСА (выходит из кухни, ломая руки). Господи, что мне делать? Как жить? Как жить? Где моя грелка?
ДУСЯ. Вот она, грелка. Вы утром в сортире забыли.
АКТРИСА (сразу успокаивается). Вот и все, вот и отлично. Я поплачу и сразу легче становится. (Поэту.) А вы не плачете?
ПОЭТ. Не знаю... я как-то...
АКТРИСА. И напрасно! Плачьте, мой друг, плачьте! Только слезы очищают, только слезы! (Шепотом, указывая на Стукача.) А этот все сидит?
ПОЭТ. Сидит.
АКТРИСА. И ни слова?
ПОЭТ. Ни слова.
АКТРИСА. Что-то в этом есть, уверяю вас! (Уходит в комнаты.)
МУЖ (Дусе). Так дашь на выпивку? Мне что, тоже заплакать?
ДУСЯ. Москва слезам не верит!
МУЖ. Что мне Москва! Вот я был в Курске, так там лектор сказал, что никому теперь верить нельзя. Потому что, говорит, разврат. Триста семь пар сошлось, говорит, за истекший период, а шестьсот двенадцать разошлось. Вот и верь им после этого.
Дуся надевает тулуп и выходит на улицу. С улицы входит Элла.
ПОЭТ. Куда вы пропали? Я искал вас.
ЭЛЛА. Искала новогодний подарок для мамы. Электроодеяло хотела ей купить, так оно односпальное.
ПОЭТ. А зачем двуспальное?
ЭЛЛА. Я совершенно не могу спать одна. Ни за что! Теперь, пока я не замужем, я с мамой сплю. (Шепотом.) А этот, с газетой, сидит?
ПОЭТ. Сидит. И молчит.
ЭЛЛА. Это очень, очень странно. (Уходит в комнаты.)
Входит Дуся, несет два ведра с углем.
ДУСЯ (Мужу). Ты еще здесь? (Проходит на кухню.)
МУЖ (идет за ней). А куда мне без денег деться?
ДУСЯ (вешает тулуп). А я при чем? Или у меня сберкасса?
МУЖ. А это мы сейчас проверим. (Лезет в карман тулупа.) Вон денег сколько! Чем не сберкасса? (Вытаскивает деньги.)
ДУСЯ (надсадно). Положь деньги – они же на свадьбу! Или забыл, что дочь замуж отдаешь?
МУЖ. А ведь забыл! Видишь, и за дочь выпить надо! Так что придется взять трешку. (Кладет в карман.)
ДУСЯ (пытаясь вырвать деньги). Не трожь! Совести у тебя нету!
МУЖ (скручивает ей руки). А где совесть была, там знаешь чего выросло?
ДУСЯ (пронзительно). Помогите! Убивают!
ПОЭТ (бросается на кухню). В чем дело, гражданин?
МУЖ (Поэту). Иди, друг, гуляй. У нас тут вопрос семейный…
ПОЭТ. Как-то неловко… Вы бы семейные вопросы дома решали...
МУЖ. А лектор в Курске сказал, что люди не должны замыкаться в доме, потому что вся страна – наш общий дом! Да разве она поймет? Она про Новый год и то понять не хочет, раз по старому стилю. (Уходит.)
ДУСЯ (размазывая слезы). Ети твою мать, еще старый стиль выдумали, нового им мало. (Сердито шурует в топке.)
Из комнат выходит Драматург с полотенцем. Заглядывает в кухню.
ДРАМАТУРГ (Поэту). Прочел я вашу пьесу.
ПОЭТ (выходит в холл). Ну и как?
ДРАМАТУРГ. Вообще-то талантливо, но... Слушайте, какую вы себе задачу ставили?
ПОЭТ. Ну, я старался понять... и выразить... о смысле...
ДРАМАТУРГ (перебивает). Детский лепет это все: понять, выразить... Неделовой разговор.
ПОЭТ. Не понимаю... Вы спросили...
ДРАМАТУРГ. Да что тут понимать? Пока вы будете решать вечные проблемы, другие, половчее, будут жить в вашей даче и разъезжать в вашей машине.
ПОЭТ. А разве нельзя достигнуть и... сохранить?
ДРАМАТУРГ. Главное – найти щель между недозволенным и непорядочным. Узенькую такую щелочку! И вползти в нее на брюхе!
ПОЭТ. Господи, зачем же в щель?
ДРАМАТУРГ. Чтобы выжить. Написанная пьеса должна быть поставлена – иначе она гниет в тебе, а ты сгниешь с ней.
ПОЭТ. А если мою пьесу взять... как это конкретно? На брюхе?
ДРАМАТУРГ. Хотите, чтоб я помог? Ладно, щедрость до конца. Пошли, совершим убиение младенца в четыре руки. Я представляю, как это сделать.
ПОЭТ. Как?
ДРАМАТУРГ. Драматургия – искусство грубое. Действий побольше, переживаний поменьше... И хэппи-энд, конечно.
ПОЭТ. Так сразу? Я должен подумать...
ДРАМАТУРГ. Что ж, вы – человек свободный. Но учтите – я оказываю первую помощь только под горячую руку. (Уходит в туалет.)
Поэт машинально листает газеты. Входит Элла.
ЭЛЛА (заглядывает в газету). Что там – красотка? Кто такая? Вся грудь в орденах.
ПОЭТ (рассеянно). Эта? Дважды Герой Труда, Надежда Комарова. Монтажница с Красноярской ГЭС.
ЭЛЛА. Это женщина! Не нам чета! (Вырывает газету.) Уже влюбились, небось?
ПОЭТ (автоматически). Еще бы! Такая женщина – мечта всей моей жизни.
ЭЛЛА. О, так я и знала! (Швыряет газету на пол.) Прочь ее! (Поэт не реагирует.) Что с вами, Вадик? На вас лица нет!
ПОЭТ (медленно). Сегодня я наткнулся на мертвую собаку. Она вмерзла в снег, кожа с лап сошла, глаза выклевали вороны.
ЭЛЛА. Зачем портить праздник какой-то дохлой собакой? Б-р-р-р!
ПОЭТ. Глупо, конечно, но она у меня из головы не идет… (После молчания.) А Драматург приглашает меня к себе – работать над пьесой... Глаза выклевывать.
ЭЛЛА. Над какой пьесой?
ПОЭТ. Ясно, над моей: свою он бы мне не доверил!
ЭЛЛА. Вы радоваться должны, а не скулить.
ПОЭТ. Но ведь вам же пьеса понравилась?
ЭЛЛА. Но я же вам сразу сказала: в таком виде ее никто никогда не поставит. Ну вас! (Уходит.)
Поэт стоит не двигаясь. Дуся, которая слушала их разговор, выходит из кухни и поднимает газету.
ДУСЯ (рассматривая газету). И чего он в этой Надежде нашел? Баба как баба, ничего особенного!
Драматург выходит из туалета.
ДРАМАТУРГ. Ну как, надумали?
ПОЭТ. Я не знаю... Спасибо...
ДРАМАТУРГ. Ничего, В первый раз это всегда трудно. Зато потом все идет как по маслу. Пошли! Хоть из нужды выбьетесь. Ведь голодно живется, признайтесь?
ПОЭТ. Нет, что вы! Почему? Кстати, вы не можете одолжить мне три рубля? Я отдам, вы не думайте!
ДРАМАТУРГ. О чем говорить? Три рубля не деньги. Пошли. Времени у нас немного, – слышите, в столовой уже звенят бокалы? (Дусе.) Что, Дуся, выпьем по случаю праздника?
ДУСЯ. Кому праздник, а кому картошку чистить!
ДРАМАТУРГ. Вы – Золушка, Дуся! Вам не хватает только феи. (Уходит, Поэт за ним.)
ДУСЯ. Какой такой феи? Денег мне не хватает! (Пересчитывает деньги.) Ну как на это теперь водку покупать? (Уходит на кухню к котлу.)
Стукач поднимается и идет в комнаты.
Вторая картина
Прошло несколько часов. В холле пусто, из комнат доносится музыка, в кухне – Дуся. Бьют часы, и появляется Фея: она не молода, экзальтирована, в блестящем платье. В руке бумажка с адресом.
ФЕЯ. И почему на домах никогда не пишут номеров. (Громко.) Простите, здесь, Дом работников искусств?
ДУСЯ. Здесь, здесь… (Осматривает Фею.) Вы – артистка, да? Что же вы без шубы? В такой мороз и простудиться недолго.
ФЕЯ (кашляет). Вполне можно схватить воспаление легких. А на меня, представьте, антибиотики совершенно не действуют. Вы – Дуся, истопница?
ДУСЯ. Ну?
ФЕЯ. Хм. Вы, конечно, не так молоды, как хотелось бы… Впрочем, для чуда это не существенно.
ДУСЯ (решительно). Вы, гражданка артистка, туда проходите, к вашим. А у меня котел... (Идет на кухню.)
ФЕЯ. Нет, нет, не уходите! Ведь это вы плакали? Вот и хорошо. Это прекрасно, что вы плакали! Мы с вами повторим сейчас прекрасное, давно забытое чудо Золушки!
ДУСЯ. Я пошла. Мне котел продувать пора.
ФЕЯ. Постойте! Ведь я хочу выполнить самое заветное ваше желание. Чего вы хотите?
ДУСЯ (растерянно). Вот, сапоги прохудились... Может, сапоги новые?
ФЕЯ. Что, у вас никаких желаний нет? Тайной зазнобы, неутоленной страсти – ничего? Ведь я все, все могу. Например, превратить вас в красавицу...
ДУСЯ (показывает газету). А в эту – Надежду Комарову, можете?
ФЕЯ. В эту? (Морщится.) Почему именно в нее?
ДУСЯ (вдруг зардевшись). А он сказал: это мечта всей моей жизни!
ФЕЯ. Значит, все же есть ОН?
ДУСЯ (смущенно). Вы не подумайте чего! Просто он жалкий: меня пожалел. И к другим жалкий: кошек жалеет, собак.
ФЕЯ. Вот и прекрасно, принц есть, вас я превращаю, и вы отправляетесь на бал.
ДУСЯ. На какой еще бал?
ФЕЯ. На новогодний! Туда, где ваш принц.
ДУСЯ. Так ведь там эта вертихвостка! Так и вьется вокруг, так и вьется! Да не, не могу я: на мне ведь котел и картошка опять же.
ФЕЯ. Котел и картошку я беру на себя.
ДУСЯ. А морковь на терку натереть? Ее на мелкую надо.
ФЕЯ. На мелкую, так на мелкую.
ДУСЯ. И платья нету...
ФЕЯ. Сейчас все будет! (Касается лица Дуси, музыка.) Ну идите к зеркалу. (Дуся идет к туалету и скрывается за дверью.)
ДУСЯ (из-за двери). А документ?
ФЕЯ. Какой документ?
ДУСЯ (выходит в холл – это другая женщина, лет на десять моложе, в костюме, давно вышедшем из моды, на груди ордена). Как хотите, а я без паспорта не пойду!
ФЕЯ (пожимая плечами). Если это так необходимо... (Подает паспорт.)
ДУСЯ (открывает книжечку). Комарова, Надежда Петровна, год рождения – сорок девятый! Ха, это подойдет, сорок девятый! И не скажешь, что фальшивый. Теперь только удостоверение со службы – и все.
ФЕЯ. Зачем удостоверение?
ДУСЯ. Если кто поинтересуется. Чтоб сразу было видно, что я тоже работник искусств.
ФЕЯ. Вас какое искусство интересует?
ДУСЯ. А они что, разные бывают? Раз вам все равно затрудняться, сделайте меня начальницей над этой вертихвосткой из шестой комнаты. (Показывает на доску с ключами и табличками имен.)
ФЕЯ. А-а, соперница! Что ж, вполне разумное желание. (Читает.) Синицкая Элла Евгеньевна, репертуарная коллегия министерства культуры, редактор. Прошу! (Отдает Дусе книжечку.)
ДУСЯ (читает с трудом). Минкультуры. Председатель коллегии. Это я?
ФЕЯ. Это вы. Но не опаздывайте: ровно в полночь я должна снять с вас чары.
ДУСЯ. Так я побежала. Что время тратить! (Идет к двери в комнаты, на ногах у нее остались ее грубые сапоги.)
ФЕЯ. Ах! Сапоги! Ведь туфли в чудо Золушки не входят! Как же быть? Попробуйте мои! (Фея и Дуся меняются обувью.)
ДУСЯ (с трудом напяливая туфельки). Хороши туфельки, маловаты только. Да ничего, дойду, тут недалеко! (Нетвердо идет к двери.) Вы только про котел не забудьте. (Уходит.)
ФЕЯ. Что ж, начало отличное, можно приняться за грязную работу.
Надевает халат, тулуп, повязывает голову платком и, захватив ведра. выходит. Некоторое время сцена пуста. Из комнат доносятся обрывки музыки. С улицы входит Муж, в руках у него бутылка, он навеселе.
МУЖ. Дуська, Дуськ, ты где? Вот пришел с праздничком поздравить! И бутылку взял, чтоб не посуху! Да ты где? (Заглядывает на кухню.) Вот она, ночная работа! Чуть муж за дверь, ее и след простыл! (Прислушивается к звукам музыки.) Ни стыда, ни совести, с отдыхающими гуляет. (Входит Фея, замечает Мужа, хочет скрыться.) Пойду проверю ее ночную работу! (Идет к двери в комнаты, замечает Фею, которая, прикрыв лицо платком, быстро проходит на кухню.) Дуська! Ты? А я уж подумал! А ты котел топишь!
ФЕЯ (наклоняясь к топке). Ну, зачем пожаловал?
МУЖ. Ведь праздник! За праздник выпить надо!
ФЕЯ (не оборачиваясь). Как это выпить? Я на работе.
МУЖ. И чего целку из себя строить? Не пила, что ль, никогда? (Разливает водку по стаканам.) Ну, поехали! С праздничком! (Фея, не оборачиваясь, бросает в топку уголь.) Ты что, Дусь, больна? Или за трешку сердишься? Так я что? Бутылку взял, и к тебе.
ФЕЯ (все так же). Бутылка-то не первая.
МУЖ. Дура ты, дура! Радоваться должна, что муж к тебе пришел, а не к другой! Вот я был в Курске, так там лектор сказал, что в России на текущий момент имеется сорок миллионов незамужних баб. Меня сорок миллионов ждут, а я к тебе! Цени!
ФЕЯ (так же). Я ценю.
МУЖ. Нет, ты мало ценишь! Ты скажи, чего морду воротишь? (Хватает Фею за плечи и поворачивает к себе лицом, отшатывается.) Да ты кто такая? А Дуська моя где?
ФЕЯ. Ну, напился! Жену родную не признаешь! (Взмах руки, музыка.)
МУЖ (протирая глаза). Дуська, ты? Спутал, е-мое, как есть спутал! Правильно лектор в Курске сказал: на текущий момент, говорит, есть такой закон, что даже родная мать может не признать родного сына. (В пьяном восторге.) Но я свою Дуську ни с кем, ни-ни! (Протягивает ей стакан.) Пей, Дуська, со свиданьицем! (Фея пьет весь стакан, закашливается.) Ну, пришла в сознание! Вот, водичкой запей! И еще по маленькой! (Наливает.)
ФЕЯ (испуганно). Еще? Я не могу!
МУЖ. Можешь, можешь! Я тебя знаю! Ты у меня баба что надо. (Хохочет.) Сколько требуется, столько и можешь! Ну, с праздничком! (Пьют, запевает.) Вот кто-то с горочки спустился, то, видно, миленький идет!.. А ну подмахни!
ФЕЯ (совсем захмелела, подпевает). На нем защитна гимнастерка, она с ума меня сведет!
МУЖ. Еще разок! (Пьют вместе.)
ФЕЯ и МУЖ (поют). На нем защитна гимнастерка, она с ума меня сведет!
МУЖ (обнимает Фею). Идем, Дусь, на кухню и дверь запрем, а?
ФЕЯ (пьяно отталкивает его). Уходи, уходи, ирод! На работе я, на работе!
МУЖ. Ты каждую ночь на работе, а мне что – в монастырь идти? (Расстегивает на ней халат, под которым блестящее платье.) Что за платье?
ФЕЯ (быстро обнимает его). Какое платье? Показалось тебе, померещилось!
МУЖ (прижимает ее к себе). То-то же! Так пойдем на кухню? Пойдем? (Тащит ее к кухонной двери.) И дверь запрем, а?
ФЕЯ (пытаясь вырваться). А вдруг кто войдет?
МУЖ (втащив ее на кухню). И чего боишься? Или тебе впервой?
ФЕЯ (сдаваясь). О господи, что же это, как же это?
Кухонная дверь запирается, слышно, как ключ поворачивается в замке.
Третья картина
Столовая Дома творчества в тот же вечер. На столе бутылки, новогодняя елка. За столом: Критик, Драматург, Поэт, Актриса, Дуся, Элла – все слегка навеселе, возбуждены, только Поэт в мрачной задумчивости. В стороне одиноко сидит Стукач и пьет без остановки.
АКТРИСА. Это была любовь – лес стонал. Тогда, в пятидесятом, я была юная, чистая и гордая!
ДРАМАТУРГ. Ужасное было время: писал я комедии под похоронный марш и думал – зачем?
АКТРИСА. А потом я поняла, что любви конец, и сердце мое ожесточилось. Я сказала ему, что больна, и пригласила Плонского, он был у нас главным. Он входит, а я лежу на черном покрывале, в одном только лифчике, черном кружевном, и в черных туфлях лакированных. Свет погашен, а на тумбочке горит свеча... Он, конечно, обомлел!
ПОЭТ (встает с рюмкой в руке). Поговорим лучше о Боге!
КРИТИК. Бога нет. Есть лишь материя, которая первична.
ПОЭТ. Раз так, выпьем за новорожденного материалиста. (Бьет себя в грудь.) На вид он как раньше: нос – как у кошки, хвост – как у кошки, но не кошка! Он теперь материалист, и глаза ему вороны выклевали! Так ему и надо! (Пьет.)
ДРАМАТУРГ. Из-за чего шум, Вадим? Вас ведь никто не принуждал?
ПОЭТ. А назад дороги нет, раз черту перешел! Там за чертой – все другое. (Декламирует пьяно.) Там Бога нет, там материя первична, там вороны глаза выклевывают! (Шепотом.) И у всех есть деньги!
ЭЛЛА (тянет его за рукав). Хватит, Вадик! Садитесь. Вы обещали почитать мне стихи.
ПОЭТ. Я – человек деловой. Пишу только пьесы.
ДРАМАТУРГ. Хватит хныкать, лучше выпьем. (Пьют.)
ДУСЯ (подвигая Поэту тарелку). Грибами закусите. Грибы хорошие – грузди.
ЭЛЛА (отодвигая тарелку). Не надо грибов. Вадику вредно острое.
ДУСЯ. Вы-то откуда знаете? Или вы жена ему?
ПОЭТ (подцепив грибы). Нет, грибы – это хорошо. Грибы – это как раз то, что нужно. (Дусе.) Как вы догадались?
ДУСЯ. Известное дело! Чего мужчине под водку требуется? (Подает графин.) Вот квасом запейте.
ПОЭТ (совсем пьяно). О чудесница, откуда ты? Мы только что о тебе говорили, и вот ты здесь, как воплощение мечты!
ЭЛЛА. С такой прической? Я уже не говорю о костюме!
ПОЭТ. Что для мистика оболочка? А я где-то мистик! Мистик-материалист! Материалист-мистик!
КРИТИК. Гимнастика по утрам – и мистику как рукой снимет.
ПОЭТ. А материализм?
ДРАМАТУРГ. Материализм вам пригодится.
ПОЭТ (Драматургу). Зачем вы со мной так?
ДРАМАТУРГ. Если я скажу, что из любви к ближнему, вы все равно не поверите. Вы желаете, чтоб вам плюнули в душу? Так и быть. Пожалуйста: если б вы не послушались, пришлось бы вас душить в пеленках.
ПОЭТ (почти протрезвел от неожиданности). А зачем душить?
ДРАМАТУРГ. Чтобы не возник вопрос: на что я свою жизнь истратил?
ПОЭТ (вдруг бросается на Драматурга). Нет, ты это брось! Ты скажи лучше... Ты думал, я так? А ты, значит, так? Нет, давай поговорим.
ДРАМАТУРГ (отстраняясь). Давай лучше выпьем. Поговорим завтра.
ДУСЯ. Ну и люди – все говорят, говорят... К чему лишнее говорить?
ПОЭТ (рвет тельняшку). Что еще остается делать?
ДУСЯ. Посидели бы молча, выпили, спели что-нибудь душевное…
ПОЭТ (сникает). Да, душевное... Раз душе душно! Наверно, я где-то мечтатель! Наверно, я всегда тосковал по молчанию, а вы меня поняли.
ДУСЯ. Чего тут понимать? Выпимши вы, вот и все дела.
ПОЭТ. Вот она, мудрость: догадаться, что ларчик открывается просто.
ЭЛЛА. Надо же! Ну что вы в ней нашли?
ПОЭТ. Истину. Почву. И судьбу. А я где-то верю в судьбу.
ЭЛЛА. При чем тут судьба? Простая грубая баба...
ПОЭТ. Что есть прекрасней простоты? А если грубая, тем лучше: я ведь нежности не заслужил.
ЭЛЛА. Хватит себя казнить! Подумаешь, дело какое!
ПОЭТ. А может, я где-то мазохист? Может, грубости не хватало?
ДУСЯ (вдруг запевает пронзительным до крика голосом). Вот ктой-то с горочки спустился...
Все шокированы.
ПОЭТ (подхватывает). ...то, видно, миленький идет! А ну, дружней!
КРИТИК. Это что-то новое! (Присоединяется.)
ПОЭТ, ДУСЯ, КРИТИК (поют хором). На нем защитна гимнастерка, она с ума меня сведет.
ЭЛЛА (нервно встает). Это уже слишком! (Садится рядом со Стукачом; Стукачу.) А вы почему не поете? (Тот молчит.) И не отвечаете? Вы что – немой?
СТУКАЧ (вдруг с пьяным отчаянием). Не ваш я! Ясно, не ваш! Вон они ваши! Слова путного не скажут! Неделю жду, слушаю, а они – одно и то же! (Выкрикивает без пауз.) Плачьте, мой друг, плачьте! Ходили бы в бассейн почаще! Поговорим лучше о Боге! Делайте утреннюю гимнастику! Только слезы очищают, только слезы! Молодость, любовь! Мистик-материалист! Все это запомнить! Наизусть! Голова лопается! Поговорим лучше о Боге!
ЭЛЛА. А вы забавный! (Смеется.) Как вы их разделали!
СТУКАЧ (без пауз). Я где-то мистик. А Бога оставьте в покое, сразу после войны, и на тумбочке горит свеча! Материя первична, хвост как у кошки, но не кошка!
ЭЛЛА. Да вы – поэт! Я угадала – поэт?
СТУКАЧ (так же). Может, я где-то мазохист! И туфли черные, лакированные! А я где-то верю в судьбу! По утрам снегом, а я одна спать не могу! Бога нет, а на тумбочке горит свеча!
ЭЛЛА. Нет, вы просто очаровательный! Знаете, я с детства обожаю поэтов!
АКТРИСА (Драматургу). Вы под каким созвездием родились? Вот я, например, Дева, и потому всю жизнь несчастлива в любви!
КРИТИК. Он – тоже Дева, и тоже несчастлив, хоть на книжке у него полмиллиона.
ДРАМАТУРГ. В чужом кармане сотня кажется миллионом.
АКТРИСА. Раз вы – тоже Дева, у нас ничего не выйдет. Вот если б вы были Стрельцом!
ДУСЯ. А карт у вас нет? Можно бы раскинуть.
ПОЭТ. А вы умеете гадать? (Подает карты.)
ДУСЯ (ловко тасуя карты). У меня бабка ведьма была.
КРИТИК. Предрассудки для малограмотных!
ДУСЯ. Вот на вас и раскину, раз вы не верите. (Протягивает колоду.) Снимите.
КРИТИК (снимает карту). Несерьезно все это. Глупости.
ДУСЯ (раскладывает карты). На сердце – казенный интерес. Казенные хлопоты на уме. (Руки ее мелькают.) Ничего стоящего нет. Сердце успокоится изменой.
ДРАМАТУРГ (снимает карту, Дусе). Теперь моя очередь?
Дуся раскладывает карты.
КРИТИК (навзрыд). Что значит измена? Я как в тридцать девятом из лагеря вышел, десять лет по ночам не спал, только гимнастикой йогов и спасся!
ДУСЯ (по картам). Ну и люди: одни казенные хлопоты на уме. А дамы ни одной.
АКТРИСА. Как это – дамы нет? У него жена на двадцать лет моложе.
ДРАМАТУРГ (Критику). Я тоже кое-что помню про лагеря.
СТУКАЧ (встрепенувшись). Лагеря? Кто сказал лагеря?
ДУСЯ (Драматургу). А вам выходит в жизни полный поворот.
АКТРИСА. Любовь! А дама какая? Ведь ваша жена – блондинка?
ДУСЯ. Дама только своя надежда, и через нее полный поворот.
ДРАМАТУРГ. Какой может быть поворот? Хожу по кругу, как кот ученый...
ПОЭТ (тянется к картам). Мне снять?
ДУСЯ. Тебе, милок, гадать не буду. На тебя рука будет неверная.
ПОЭТ. Почему?
ДУСЯ. Есть причина. И не спрашивай.
ПОЭТ. Это потрясающе!
ЭЛЛА (звонко). А ведь вы член партии небось, товарищ Комарова?
ДУСЯ. Я-то? (Спохватывается.) Ясное дело, член. И что?
ЭЛЛА. Совместимо ли это звание с ворожбой?
ПОЭТ. Элла, постыдились бы!
ДУСЯ (отстраняя Поэта). Постой, милок. (Элле.) Вы ведь в министерстве культуры служите? Синицкая, Элла Евгеньевна?
ЭЛЛА. Ну и что? Откуда вы меня знаете?
ДУСЯ (внятно). Люблю про своих подчиненных все знать.
ЭЛЛА (дерзко). Искусством руководить будете? И не страшно?
ДУСЯ. А чего бояться? Работа чистая, не физическая.
АКТРИСА. У нас в музыкальном театре директор раньше тоже где-то на мясокомбинате работал. Интересный, между прочим, мужчина: брюнет, высокий, стройный. (Заходится.) Высокий! стройный! мужчина!
ЭЛЛА (вздрогнув). Прохладно что-то.
ДУСЯ. Батареи, небось, холодные. (Нашаривает под столом туфли, которые она до того сбросила, идет к батарее, примяв пятки.) Как лед. Что ж это она? Или спит? Так и котел недолго испортить.
КРИТИК. Да там все трубы проржавели. Давно пора сменить всю систему.
СТУКАЧ. Что? Пора сменить всю систему? Пора сменить систему? Систему пора? Сменить! Только слезы! Сменить пора! Поговорить о Боге! Только слезы! (Критику.) Повторите, что вы сказали про систему?
КРИТИК (пугается). Я ничего не говорил!
ПОЭТ. Поговорим лучше о Боге!
СТУКАЧ. Поговорим лучше о Боге!
Часы в холле бьют двенадцать.
ДРАМАТУРГ (поднимает бокал). С Новым годом!
ПОЭТ (идет к Дусе, которая стоит у батареи, примяв пятки туфель). Выпьем за полночь! Полночь – королева тьмы!
ДУСЯ (испуганно). Уже полночь? Сколько время?
ПОЭТ. Зачем вам время? Время – скучная реальность.
ДУСЯ. Двенадцать уже было?
ПОЭТ. Только что.
ДУСЯ. Так мне пора! (Бежит к выходу, роняя туфлю с ноги.)
ПОЭТ (поднимает туфлю). Куда же вы?
ДУСЯ (в дверях). Не ходи за мной! Нельзя! (Убегает.)
ПОЭТ (вслед). Но вы вернетесь? Я буду ждать! (Прижимает туфлю к груди.)
СТУКАЧ. Поговорим лучше о Боге!
Четвертая картина
Холл, дверь на кухню закрыта. Вбегает Дуся с туфлей в руках. На часах начало первого.
ДУСЯ. Ети твою мать, пресвятую богородицу! Опоздала! Нет никого! Неужто не дождалась она? Меня теперь с орденами дома не признают! (Щупает батарею.) Что это она? Ушла, а батареи не протопила! (Дергает кухонную дверь.) А дверь зачем запирать?
МУЖ (из-за двери). Чего стучишь? Или дня мало?
ДУСЯ. Петька! (Стучит громче.) Петь, это я, открой!
МУЖ (приоткрывает дверь, он в нижней рубахе). Кто это – я?
ДУСЯ. Ты чего тут? Или спишь? Или дорогу домой забыл?
МУЖ. Слушайте, дамочка, я вам в комнату по ночам не стучусь. И нечего меня тыкать.
ДУСЯ. Да ты что? Не видишь, с кем говоришь?
МУЖ (всматриваясь). Это вы про ордена? Так мне ваши ордена и даром не нужны! (Хочет закрыть дверь.) Спокойной ночи!
ДУСЯ (решительно). Пусти-ка, гляну, что с котлом, почему не топится. (Распахивает дверь, видит Фею в одной рубашке.)
ФЕЯ. Ах! (Пытается прикрыться.)
ДУСЯ. Ах ты, сука! На чужого мужика польстилась! Для того, значит, про чудеса тут плела, чтоб семью разбить! Я тебе покажу! (Рвется на кухню.)
МУЖ (не пускает ее). Ты чего шумишь, гражданка? Ишь, надралась и шумит! А жену мою не трожь, а то не посмотрю, что с орденами!
ДУСЯ (не помня себя). Я те дам жену! Тоже мне – жена нашлась! Много тут таких жен ходит!
ФЕЯ (лепечет). Ради Бога... не подумайте... Это недоразумение... Я вовсе не такая... Я объясню...
ДУСЯ. Не такая! А топить обещала! Да тут уж не до того, пусть люди мерзнут!
МУЖ (держит Дусю). Чего разоряешься? Или только артистам в Новый год праздник, а рабочему человеку – хрен собачий?
ФЕЯ (закрыв лицо). Господи, стыд какой!
ДУСЯ. Ты у меня узнаешь стыд! Ты у меня узнаешь срам!
На шум выбегают: Поэт с туфлей в руках, Элла, Критик.
ПОЭТ. Надежда Петровна! Что случилось?
МУЖ. Расшумелась вот: котел ей плохо протопили. Ей праздник, выходит, а людям не праздник! Ишь, с орденами!
ДУСЯ. Ты мне котлом зубы не заговаривай! Ясно, ей, суке, тепла не надо, ей с чужим мужиком и так тепло!
МУЖ. Это кто тут чужой! Это я чужой? Ну уж нет, она у меня законная, двадцать лет, как законная!
ДУСЯ. Видали мы таких законных!
ПОЭТ (стремясь замять конфликт). Но он муж, я вас уверяю. (Протягивает туфлю.) Вы туфельку уронили, Надежда Петровна...
ДУСЯ. Какая Надежда? Какая туфля? (Берет туфлю и к ней возвращается память о происшедшем.) А, туфля… да… Спасибо. (Смотрится в зеркало, приглаживает волосы.) Муж, говоришь? Ее муж? Муж, выходит? (Успокаиваясь.) Ну-ну! Безобразничают тут с мужьями!
МУЖ. Я ж не виноват, что она на ночной работе. Так и семью разрушить недолго, с этой ночной работой. Вот я был в Курске, так там лектор...
ЭЛЛА (дерзко). Вы, товарищ Комарова, всегда так пристально интересуетесь личной жизнью окружающих?
ДУСЯ (почти опомнилась). Отчего и не поинтересоваться? (Смотрит на свои ноги в чулках. Фее, которая натянула грязный халат.) Значит, он твой муж? (Властно.) Что ж, муж так муж! Значит, говорить больше не об чем! Потолковали и хватит, людям спать пора! Так что берись за котел! Чтоб батареи через час горячие были! А мужу своему скажи, пусть одевается, нечего перед посторонними в белье гулять.
ФЕЯ (Мужу устало). Иди, Петь, оденься!
Муж скрывается на кухне.
ДУСЯ (Фее). А туфли эти мне ни к чему – жмут они. Так можешь это добро взять! (Швыряет Фее ее туфли, та безропотно поднимает их и надевает на босу ногу.)
ЭЛЛА. Ну и замашки!
КРИТИК (тянет Эллу за рукав). Тише, Эллочка, не распаляйтесь, – все-таки работать вместе. Сделайте тридцать глубоких вздохов, и все пройдет.
ЭЛЛА (яростно). Ну да, я сделаю тридцать глубоких вдохов, она – тридцать мелких выдохов, и мы прекрасно сработаемся! (Садится в кресло.) Никуда я не пойду! (Поэту.) Вадик, принесете мне бокал вина? У меня что-то голова кружится!
ПОЭТ (срываясь с места). Конечно, конечно, сейчас принесу.
ДУСЯ. Стой, милок! Проводи сперва меня в мою комнату. Не видишь разве, босая я?
ПОЭТ (подхватывает ее под руку). Простите, я как-то не учел!
СТУКАЧ (входит). Поговорим лучше о Боге!
ЭЛЛА. Вадик, я же просила: у меня голова кружится.
ПОЭТ (мечется). Я мигом – провожу Надежду Петровну и вернусь!
ДУСЯ. Мигом или не мигом – там видно будет. Пошли! (Уходит. Поэт следом.)
МУЖ (выходит в пальто). Ну, командирша! И откуда такие берутся?
ЭЛЛА. А читать она умеет, интересно?
СТУКАЧ. Надо сменить всю систему! Вспомнил! Всю систему! Только бы не забыть: надо сменить всю систему!
КРИТИК. Вы бы поосторожнее с такими предложениями, юноша.
МУЖ. А чего? Верно: систему сменить надо! Вот я был в Курске, так там лектор прямо объяснил, почему у нас бабы лютуют: система, говорит, такая. Мужики, они где? Они от получки до получки по пятнадцати суток сидят. Что ж бабам остается, раз их сорок миллионов незамужних? (Хлопает Фею по плечу.) Ничего, Дуська, тебя это не касается: твой мужик в порядке. Да и ты еще ничего – сегодня совсем как девка была! Так давай, шуруй, лом за печкой! (Уходит.)
Фея некоторое время стоит в дверях, глядя перед собой невидящими глазами, потом поворачивается и медленно идет в глубь кухни.
КРИТИК. А теперь гулять! Прогулка перед сном - лучшее средство от всех болезней! (Подает Элле пальто.)
В холл входит Драматург.
СТУКАЧ. Надо сменить всю систему.
ЭЛЛА (Стукачу). Это мысль! Идем, погуляем и обсудим, как это сделать.
СТУКАЧ. Погуляем, обсудим, обсудим, погуляем! (Надевает пальто.)
ЭЛЛА. Кстати, как вас зовут?
СТУКАЧ. Я – Ландыш! Перехожу на прием!
ЭЛЛА (смеется). Вы – просто прелесть. Ландыш! Недаром я всегда обожала поэтов. (Уходит, Критик и Стукач за ней.)
Драматург гасит верхний свет, садится в кресло. Дверь кухни отворяется, входит Фея в блестящем платье. Не замечая Драматурга, бросается в кресло и рыдает.
ДРАМАТУРГ (вздрагивает, включает торшер). Кто тут? Что случилось?
ФЕЯ (вскакивает). Ах! (Хочет бежать.)
ДРАМАТУРГ. Стойте! А вы чего плачете? И вообще, кто вы?
ФЕЯ. Простите. Я уйду. (Идет к выходу.)
ДРАМАТУРГ. Без пальто? (Идет к вешалке.) Где ваше пальто?
ФЕЯ (тихо). Нет у меня пальто. И вообще, ничего у меня нет.
ДРАМАТУРГ. Тогда оставайтесь со мной: у меня тоже ничего нет.
ФЕЯ (с интересом). Вам что – плохо?
ДРАМАТУРГ. С чего вы взяли?
ФЕЯ. Вы так странно сказали... И мне показалось, будто вы... (Ищет слово.) Не совсем счастливы.
ДРАМАТУРГ. А кто счастлив, хотел бы я знать? Вы, например, счастливы?
ФЕЯ (словно про себя). При чем тут я? Мне не положено. Выходит, верно говорят: время сейчас такое, не до чудес... И вот, пожалуйста...
ДРАМАТУРГ (не слушая). ...пожалуйста, хотел, вроде, как лучше, а теперь тошно. Ведь мальчишка сам в петлю лез, я его силком не тащил...
ФЕЯ (не слушая). ...Силком тащил... (Вздрагивает.) Руки потные, ноги волосатые, изо рта воняет! Но это ничего, это пройдет…
ДРАМАТУРГ (не слушая). Ничего, это пройдет, он еще карьеру сделает. Может, даже как я; двадцать семь пьес – и все поставлены! И все – дерьмо, все, как одна! А жизнь прошла – и что теперь? Назад пути нет!
ФЕЯ. Нет, назад пути нет!
ДРАМАТУРГ. Спасибо, вы меня очень утешили.
ФЕЯ (очнувшись). Я вас? Значит, у вас тоже неприятности?
ДРАМАТУРГ. У меня? Наоборот – сплошные удачи! Видите, у меня шапка ондатровая. (Снимает шапку с вешалки, надевает.) Хороша?
ФЕЯ. Вполне... а что?
ДРАМАТУРГ. Вы думаете, у нас любой ондатровую шапку носит? Дудки! У нас, среди писателей, шапки распределяют по рангу, ведь в магазинах не достать. Кто поплоше – кроличью носит. (Показывает шапку Поэта.) Видите: весь мех вытерся! Середнякам – тем беличьи выдают, а мастерам – во! (Смотрится в зеркало.) Чтоб сразу было видно, кто генерал!
ФЕЯ. И вся беда в шапке?
ДРАМАТУРГ. Не только. Вот – юбилей у меня скоро. Речи толкать с трибуны будут: какой я замечательный. А за спиной будут хихикать – читать все умеют, знают, что пьесы мои дерьмо. (Почти с удовольствием.) А потом – помру, над гробом тоже речь толкнут и забудут. И все! Будто меня и не было. Только шапка от меня останется. Ондатра – она, сволочь, прочная! На века. (Топчет шапку.) Она меня переживет! Не то, что мои писания.
ФЕЯ. А вы напишите! О шапке, о юбилее – может, это после вас останется?
ДРАМАТУРГ. А вам что за забота?
ФЕЯ. Да так. Мелькнула безумная надежда: а вдруг не все потеряно?
ДРАМАТУРГ. Напрасная надежда.
ФЕЯ. Вы верите в предчувствие? Ну почему никто никогда не верит? (Вглядывается в его лицо.) А у вас тут (тычет пальцем ему в грудь), вот тут, саднило, когда вы кричали?
ДРАМАТУРГ (криво усмехаясь). Я кричал? Разве? Простите.
ФЕЯ. Вы мне подходите! Мы начнем со стихов!
ДРАМАТУРГ. Я стихов не пишу – возраст не тот.
ФЕЯ. Ничего, теперь начнете писать! И чтобы каждое слово – как плевок! Знаете, есть такие слова, вроде "объедки".
ДРАМАТУРГ. Объедки, подачки – подают за верную службу.
ФЕЯ: Лакеям...
ДРАМАТУРГ. Лакеям в ливреях... (Бормочет.) Ливреи-лакеи, лакеи-ливреи. Ох, не шейте вы, лакеи, ливреи! Глупо: лакеи себе ливреи не шьют. С этими ливреями рифмуются только евреи!
ФЕЯ Ну и что? Разве евреи – это плохо?
ДРАМАТУРГ. Нет, почему? Я и сам еврей. Просто говорить "еврей" как-то неприлично. А может, именно и сказать, раз неприлично? Пусть будут евреи. Ах, не шейте вы, евреи, ливреи!
ФЕЯ.
Ах, не шейте вы, евреи, ливреи!
Не служить вам та-та-та, евреи!
ДРАМАТУРГ. В камергерах! Не служить вам в камергерах, евреи!
ФЕЯ (радуется как ребенок). Получилось замечательно!
Ах, не шейте вы, евреи, ливреи!
Не служить вам в камергерах, евреи!
Драматург (перебивает и бормочет, раскачиваясь).
Не горюйте вы зазря, не стенайте:
Не сидеть вам ни в Синоде, ни в Сенате!
ФЕЯ. Может лучше: Не служить вам ни в Синоде, ни в Сенате?
ДРАМАТУРГ. Нет, нет, именно сидеть! (Продолжает бормотать.)
А сидеть вам в Соловках и в Бутырках,
А ходить вам без шнурков на ботинках!
Может, завтра, может, даже скорее!
Ах, не шейте вы, евреи, ливреи!
ФЕЯ (хлопая в ладоши). Вот и получилось! Вот и получилось! (Поет.)
Ах, не шейте вы, евреи, ливреи!
Не служить вам в камергерах, евреи!
Входит Поэт, он полуодет. Драматург и Фея умолкают.
ПОЭТ. Простите, что помешал. Надюша послала меня узнать, почему батареи холодные.
ДРАМАТУРГ. Батареи, ливреи, евреи.
ФЕЯ. Батареи? (Спохватилась.) Ой, мне пора!
ДРАМАТУРГ. При чем тут вы? К батареям?
ПОЭТ. Надюша говорит, если немедленно не затопят, она сама вниз спустится.
ДРАМАТУРГ. Ну и пусть спускается!
ФЕЯ (поспешно направляется к кухне.) Не надо ей спускаться, я займусь этим самa.
ДРАМАТУРГ (бросается за ней). Как, вы уходите?
ФЕЯ. Теперь вы обойдетесь без меня. (Уходит на кухню.)
ДРАМАТУРГ. Но вы мне даже имени своего не сказали!
ФEЯ (выходит уже в Дусином тулупе и в платке – она неузнаваема, только на ногах туфельки). И чего по ночам болтаются? Или спать неохота? (Выходит на улицу с ведром.)
ГОЛОС ДУСИ (за сценой). Вадя! Ты что – заснул там?
ДРАМАТУРГ. Слышите? Ваша Надежда зовет!
ПОЭТ (кричит). Сейчас! (Драматургу.) Как хорошо вы сказали: моя Надежда! Подумать только – именно сегодня! Казалось ведь, все рухнуло! И вдруг она – такая простая, подлинная!
Входит Критик весь в снегу.
КРИТИК (смахивает снег). Какие погоны намело. Генеральские!
ДРАМАТУРГ (хохочет). А в камергеры не хочешь?
Нет, не шейте, вы, евреи, ливреи.
Не бывать вам в камергерах, евреи!
КРИТИК. Случилось что-нибудь?
ДРАМАТУРГ (громче).
Не горюйте вы зазря, не стенайте:
Не сидеть вам ни в Синоде, ни в Сенате!
(Наступает на Критика.)
А сидеть вам в Соловках да в Бутырках,
А ходить вам без шнурков на ботинках!
КРИТИК (пятится). Ты что — рехнулся?
ДРАМАТУРГ (выкрикивает).
И не делать по субботам "Лехаим",
А ходить вам на допрос с вертухаем!
Может, завтра, может, даже скорее.
Так не шейте вы, евреи, ливреи!
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Пятая картина
Прошло около года – осень. Две смежные комнаты в министерстве культуры: приемная начальника управления театров (кресла, стены в афишах) и кабинет – комната поменьше. Кабинет пуст, в приемной – Режиссер и Поэт.
ПОЭТ (декламирует нараспев). ...когда первым вступлением к вечности одиночество входит ко мне! Ну как?
РЕЖИССЕР. А я не знал, что стихи пишешь.
ПОЭТ. Никто здесь не знает. Надежда Петровна стихов не признает. Хочет, чтоб я на драматургии сосредоточился. А я вот грешу – душа, понимаешь, требует...
РЕЖИССЕР. Мне бы твои проблемы!
Поспешно входит Элла.
ЭЛЛА (Поэту, притягивает его к себе за лацкан). Вадим, должна сообщить вам с прискорбием: пьеса ваша – полное дерьмо! Но не волнуйтесь – денежки вы получите.
ПОЭТ (вырывается). Ну, почему вы ведете себя так, будто я ваш любовник? Надежде Петровне это не нравится.
ЭЛЛА. А почему вы, собственно, здесь? Почему не у подъезда, не виляете хвостом, не лижете руку?
ПОЭТ. Она что, приехала? (Выбегает.)
ЭЛЛА (Режиссеру, устало). Ну, что у вас там? А, новый спектакль! Учтите, я в плохом настроении, так что никаких фокусов, ясно?
РЕЖИССЕР. Королева, что за спектакль без фокусов? Люди скажут – непрофессионально.
ЭЛЛА. Главное, что скажет министерство. Хотите жить, уберите к моему приезду из пьесы все лишнее. И полы вымойте, ясно?
В приемную входит Критик и Актриса.
КРИТИК (Элле). Я всегда говорил, что классика до добра не доведет. Классики надо остерегаться.
РЕЖИССЕР. Современная тема еще опасней.
КРИТИК. И современной надо избегать.
РЕЖИССЕР. Что же прикажете делать?
КРИТИК. Делайте утреннюю гимнастику – и все будет в порядке.
РЕЖИССЕР (целует Элле руку). Ради вас, королева, я завтра сделаю полный комплекс утренней гимнастики. (Уходит.)
Сержик вбегает, распахивает дверь, держит, улыбаясь подобострастно. Входит Дуся – другая прическа, другой костюм, за ней Поэт.
ДУСЯ. Здравствуйте, товарищи! (Проходит в кабинет, Критику на ходу бросает.) Зайди ко мне, ты мне нужен. (Критик идет, Поэт следом.) А ты, Вадя, тут останься, у нас разговор государственный. (Поэт отступает.)
Разговор идет в кабинете и в приемной параллельно.
ДУСЯ (в кабинете). Мне твое выступление понравилось. Ясно, остро и линия правильная – наша, рабочая.
КРИТИК. Стараюсь как могу.
ДУСЯ. Так вот, я хочу посоветоваться. Участок тут у вас трудный, наплутали вы много. Ты человек образованный. Что посоветуешь для начала?
КРИТИК. Ну, книги можно почитать... по искусству...
ДУСЯ. Книжки читать – дело долгое. А мне побыстрей надо. А то позабыли вы тут, что искусство должно быть понятно народу.
ЭЛЛА (в приемной). Классики не знали, что искусство должно быть понятно народу.
СЕРЖИК (хихикает). Народ! Много народ понимает!
ДУСЯ (в кабинете). Да, народ мне доверил. И я за этот участок отвечаю.
КРИТИК. Значит, ваше решение всегда будет верным.
ДУСЯ. А газеты читать надо?
АКТРИСА (в приемной). Газеты читать? Но там такой язык… Я ни слова не понимаю. Когда я... дружила с редактором газеты, я всегда у него спрашивала: почему вы пишете так непонятно?
ЭЛЛА. Ну, он объяснил?
АКТРИСА. Чтоб, говорит, всегда можно было отпереться. Очень умный был мужчина, только нервный. А с нервным мужчиной всегда трудно... ну, в интимной жизни... Я очень плакала, когда от него уходила. К инструктору обкома. Тоже нервный мужчина, у них там очень нервная работа... ответственность большая.
КРИТИК (в кабинете). Конечно, ответственность большая. Но я уверен – вы справитесь. (Входит в приемную.) Сержик, Надежда Петровна просит подшивки "Литературки" и "Советской культуры".
СЕРЖИК. Вот, Вадя, кстати, и сходит за газетами для Надюши.
Поэт выбегает.
ЭЛЛА. В зубах принесет. Как верный пес.
В приемную входит Драматург.
СЕРЖИК. Привет менестрелю! (Поет.) "И с гитарой своей под полой!" Гитара подпольная, она же лира.
АКТРИСА. Я была вчера в одном интеллигентном доме, там всегда собираются интересные люди – все в замшевых куртках… Там пели ваши песни, некоторые даже плакали.
КРИТИК. И напрасно! Разве публику интересует искусство?
ДРАМАТУРГ. Ты раньше утверждал, что народ – главный ценитель.
КРИТИК. Народ, но не публика!
ДРАМАТУРГ. Эллочка, как моя пьеса?
ЭЛЛА. Как всегда: по высшей ставке. Право первой постановки – Московскому Драматическому, есть заявки из Ростова, Омска и Читы.
КРИТИК. Но ты хоть понимаешь, что это игра с огнем?
ДРАМАТУРГ. Ты же моих песен не слышал.
КРИТИК. И слышать не хочу! Но предупреждаю тебя при свидетелях: ты еще доиграешься! Допоешься! Допляшешься! (Выбегает, сталкиваясь в дверях с Поэтом, который несет подшивки газет.)
ПОЭТ. Сержик, отдайте их Надежде Петровне, я не хочу ее беспокоить.
Сержик идет в кабинет, молча кладет газеты на стол. Дуся их лихорадочно листает.
ЭЛЛА. Вадик, вам, по-моему, следует лечь под дверь и лизать порог, раз руку лизать не дают.
ПОЭТ (фальцетом). Элла, я где-то рыцарь и неспособен оскорбить женщину, но вы меня доведете! (Выбегает.)
Дверь кабинета распахивается, на пороге Дуся. Все смолкают.
ДУСЯ. Сергей Владимирович, зайди ко мне.
Сержик идет за ней.
В кабинете. Сержик склоняется над столом, Дуся смотрит через его плечо.
СЕРЖИК. Это вы передовицы в "Литературке" читаете?
ДУСЯ. Передовые и программные статьи. И за прошлый год тоже.
СЕРЖИК. А зачем? Там ведь все одно и то же. Хотите, я вам покажу? Ножницы у вас есть? (Берет ножницы.) Вырезаем по абзацу из каждой газеты наугад: хоть так (вырезает), хоть этак. (Вырезает.) Теперь все перемешаем и склеим в любом порядке.
ДУСЯ (следит за ним напряженно). И что будет?
СЕРЖИК. А вы сами попробуйте! (Подает ей ножницы и выходит. Дуся клеит вырезки.)
ЭЛЛА (в приемной, Драматургу). Я на вaс в обиде: по-моему, мне полагается взятка.
ДРАМАТУРГ (сунув руку в карман). Сколько?
ЭЛЛА. Беру только борзыми щенками.
ДРАМАТУРГ. Увы, борзых нет. На болонку не согласитесь?
АКТРИСА. Болонка – это теперь очень модно. Когда я была замужем...
ЭЛЛА. Но поскольку я сейчас не замужем, я хочу совсем другого.
ДРАМАТУРГ. Это невозможно, вы же знаете, я женат!
АКТРИСА (хихикает). Еще бы! Кто этого не знает!
ЭЛЛА. Тем более, теперь вы должны помочь и мне устроить личную жизнь.
ДРАМАТУРГ. Ради Бога, но что я могу?..
ЭЛЛА. Я на субботу кое-кого приглашу, а вы придете с гитарой. А то просто неприлично: вся Москва вас поет, а я, ваш любимый редактор...
Дуся (в кабинете, склеив, читает). Героическое время, пламя, семя, бремя, вымя. Героизм, патриотизм, коммунизм, интернационализм. Как он это подстроил… (Режет и клеит лихорадочно.)
СЕРЖИК. Эту субботу он обещал мне.
ЭЛЛА. Потерпишь до следующей.
АКТРИСА. Я не понимаю! (Готова заплакать.) Мы знакомы уже целую вечность, могли бы справить золотую свадьбу, а вы поете у кого угодно, только не у меня!
ЭЛЛА. Но эту субботу он обещал мне!
СЕРЖИК. Элла, сестра моя, ну отложи, ну что тебе стоит? Понимаешь, в субботу Санин из Питера приезжает.
ЭЛЛА. Подумаешь, Санин! Можешь привести его ко мне.
СЕРЖИК. Зачем это Санин вдруг пойдет к тебе?
АКТРИСА. Санин? Тот самый? Представьте, он был безумно в меня влюблен когда-то. Я была тогда юная, чистая, гордая, а он еще не был такой знаменитый. Вот что: приходите в субботу ко мне с Саниным.
СЕРЖИК. Но ты же знаешь: от Санина все зависит!
ЭЛЛА. А я при чем? Устраивай свои делишки в другой день, а суббота моя! (Тянет Драматурга к себе.)
СЕРЖИК (вырывая Драматурга у Эллы). Для нее это каприз, а для меня – вопрос жизни.
АКТРИСА (отталкивая обоих). В конце концов, я тоже имею право.
ЭЛЛА (тянет Драматурга к себе). Но я первая попросила!
СЕРЖИК (тянет к себе). Первая, не первая – какая разница! Учти, старик, сейчас ты решаешь мою судьбу!
ЭЛЛА. Ну да, у тебя судьба, а у меня?
ДУСЯ (в кабинете, склеив лист). Партия нацеливает... искусство отражает... советская действительность... идейность... героических будней... героической эпохи... трудностей... преданность идеям… заветы... грозную годину... славную годовщину... (В отчаянии.) То же самое! Что же это такое? Как понять? (Плачет, уронив голову на стол.)
В приемную вбегает Поэт, спорящие останавливаются.
ПОЭТ. Надежда Петровна еще у себя?
СЕРЖИК. Занята. Просила не беспокоить.
Актриса хихикает.
ПОЭТ (испуганно). Что-нибудь случилось?
СЕРЖИК. Новая должность, новые заботы...
ЭЛЛА. А вы и часа без нее не можете? Какая пылкая любовь! Она что, бьет вас? Вы ведь где-то мазохист!
АКТРИСА. У меня был один поклонник – мазохист. Он этот мазохизм в художественном техникуме преподавал...
ДРАМАТУРГ (Поэту). А меня вы уже не узнаете, Вадим?
ПОЭТ. О, простите... Рад вас... Вот три рубля, возьмите! (Протягивает.)
ДРАМАТУРГ. За что, позвольте спросить?
ПОЭТ. Не за что, а долг вернуть. Помните, я брал?
ДРАМАТУРГ (берет деньги). Вот уж не думал получить.
ПОЭТ. Я теперь все долги возвращаю – у меня записано. (Вынимает блокнот.)
ДРАМАТУРГ. Что, дела идут неплохо?
ЭЛЛА. За Надюшиной мощной спиной любое дерьмо можно превратить в деньги.
ДРАМАТУРГ (задумчиво). Воспринял, значит, урок... (Вдруг Элле.) Эллочка, вы не возражаете – я Вадима к вам хочу пригласить?
ЭЛЛА. Да пусть приходит – мне-то что.
ПОЭТ (бормочет). Ну, не знаю... благодарю… очень лестно…
ЭЛЛА. Она его просто не пустит!
СЕРЖИК. Так я приведу Санина.
Все уходят, кроме Поэта, он робко стучит в дверь кабинета, входит.
ДУСЯ (испуганно). Что? Кто такой?
ПОЭТ. Это я, Надюша. Тебя все нет и нет, я беспокоился.
ДУСЯ (озирается). Какая Надюша? Где это я?
ПОЭТ (испуганно). Ты что, Надюша? Это же твой кабинет – в министерстве...
ДУСЯ. В каком министерстве? А да, да… в министерстве… (Вдруг рыдает.) Господи, что же это? Как я сюда попала? Зачем? (Бьется головой об стол.) Зачем? Зачем-зачем-зачем?
Поэт (в расстройстве). Ну что ты... нельзя ж так… Ты руководить должна, а ты плачешь...
ДУСЯ (рыдая). Да разве мое это дело – руководить? Кто я? Баба простая, неграмотная... Они тут все ученые, все книжки, какие есть, прочитали...
ПОЭТ (в экстазе). А мы кто? Плесень! Ошибка общества!
ДУСЯ (спокойней). Вы плесень, а я за вас отвечай! А я даже слов ваших толком не понимаю. (Сидит пригорюнившись.) Но кто ж за вас ответит, если не я? Мне народ доверил. (Голос ее крепнет.)
ПОЭТ. Ну вот, ну вот, а ты плакать!
ДУСЯ. Сдуру я это! Ведь правильно, что в газетах всегда все одинаковое, потому как линия у нас одна. Чего же разное писать-то? (В голосе уже металл.) И мне эту линию держать. Мне народ доверил! (Придвигает к себе папки.)
Занавес
Интермедия
На просцениум выходит Дусин Муж. Он, как всегда, пьян.
МУЖ. Вот я был в Курске, так там ребята песню одну пели. Смешную! Про евреев. (Поет бессвязно.)
Ох, не шейте вы, евреи, ливреи.
Не служить вам в командирах, евреи!
Это чтоб не очень, значит, заносились, хлеб ведь чей едят? То-то!
Ох, не шейте вы, евреи, ливреи!
Посидите в Соловках и в Бутырках!
И нечего жаловаться: кому не нравится, пусть едет в свой Израиль, под бомбы!
Не горюйте, не стонайте, евреи.
Походите без шнурков на ботинках!
Молодцы, ребята, хорошую песню сочинили! (Проходит.)
Шестая картина
Прихожая в квартире Эллы завалена пальто и плащами, на тумбочке с телефоном – шляпы и сумки, виден стол в комнате, уставленный бутылками, засыпанный апельсиновой кожурой. Основная часть гостей не видна: их только слышно – смех, аплодисменты, обрывки разговора. В прихожей Элла и Режиссер.
РЕЖИССЕР. Конечно, я мог бы обидеться и не прийти!
ЭЛЛА. Интересно, как это вы могли не прийти! Кажется, вы еще не сдали мне спектакль?
РЕЖИССЕР. Вы – опасная женщина! Вас встретили по первому разряду, как английскую королеву, а вы все равно не приняли спектакль!
ЭЛЛА. Ведь не первый год в театре, а выпендриваетесь!
Из комнаты выходят Сержик и Актриса.
АКТРИСА. Лично я предпочитаю ситец, синтетика поглощает электричество между телами...
РЕЖИССЕР. Сержик, ты не можешь объяснить этой женщине, что такое современный театр?
СЕРЖИК (Элле). Элла, пошли! (Тащит ее в комнату.) Ты должна выпить с Саниным за современный театр. (Уходят.)
РЕЖИССЕР. Совсем потерял голову со своим Саниным. Зачем он ему?
АКТРИСА. Надеется, что Санин замолвит за него словечко.
РЕЖИССЕР. За меня бы кто словечко замолвил!
АКТРИСА. А что тебе нужно от Санина?
РЕЖИССЕР. От Санина – ничего. Мне надо, чтоб Элла перестала морочить голову и приняла спектакль.
АКТРИСА. А Драматург на что? Он же автор!
РЕЖИССЕР. Драматургу плевать. Он теперь земными делами не интересуется.
АКТРИСА. Сам с Эллой договорись.
РЕЖИССЕР. Что-то не выходит.
АКТРИСА. Ты – молодой и интересный, не знаешь, как уговорить женщину? Ты просто лентяй!
В комнате появляются Сержик и Поэт, пьют.
СЕРЖИК. А вы Надежде Петровне сказали, куда пошли?
ПОЭТ. Надюши дома нет: она завтра в Индию летит, у нее сегодня последний инструктаж.
СЕРЖИК. То-то вы гуляете беспризорный! (Проходят.)
В поле зрения входит Драматург с гитарой, садится в кресло.
ДРАМАТУРГ (поет под гитару).
...А Мадонна шла по Иудее!
Окаянною дорогой казни.
Шла она с котомкой за плечами,
С каждым часом становясь прекрасней.
Аве Мария!..
Аплодисменты, шум. Элла выскальзывает в прихожую, заметив, что Актриса вошла в комнату и Режиссер в прихожей один. Режиссер притягивает Эллу к себе и целует.
ЭЛЛА (после поцелуя отталкивает его). Вы с ума сошли! Здесь полно народу!
РЕЖИССЕР. Может, выгнать их всех?
ЭЛЛА. Дождемся, пока они сами разойдутся. (Идет в комнату.)
РЕЖИССЕР (идет за ней). С ума сойти – ждать так долго!
ДРАМАТУРГ (поет в тишине под гитару).
...И только порой под сердцем
Кольнет тоскливо и гневно:
Уходит наш поезд в Освенцим
Сегодня и ежедневно!..
Закончив петь, уходит в невидимую часть комнаты. У стола Актриса и Режиссер.
АКТРИСА. Ну, нашли общий язык?
РЕЖИССЕР. Кажется, нашли.
СЕРЖИК (подскакивает к Режиссеру). Старик, поговори с Саниным об искусстве, а то он воображает, что искусство понимают только в Ленинграде.
Режиссер уходит.
АКТРИСА. Ну как, удачно?
СЕРЖИК. По-моему, он доволен. Понимаешь, от него все зависит!
АКТРИСА. Если бы я была помоложе! Он был в меня влюблен безумно! Я тогда была юная, чистая и гордая!
СЕРЖИК (рассеянно). Да, да, я знаю эту историю.
АКТРИСА. А Вадим – каков! Вырвался из Надюшиных рук!
СЕРЖИК. Ничего не вырвался. Просто ее дома нет. Она на инструктаже.
АКТРИСА. Слушай, давай ее порадуем! (Хихикает.) Позвоним и расскажем, что он здесь. Вот она взбесится!
СЕРЖИК. Ты придумаешь! Пойду с Саниным посоветуюсь, он одобрит. Тем более, он знает номер телефона... (Уходит.)
Опять в кресле Драматург с гитарой.
АКТРИСА (Драматургу). Я очарована, просто очарована! Была бы я помоложе, я не знаю, что бы я сделала, чтобы покорить это сердце!
Вбегает Сержик.
СЕРЖИК (Драматургу). Спасибо, старик, удружил: Санин вне себя! Говорит, у него нет слов. (Тащит Актрису в прихожую.) Санин в восторге, он, оказывается, Надюшу терпеть не может! Сейчас мы это дельце обделаем – вот телефончик. Вот смеху будет!
ДРАМАТУРГ (поет).
...Промолчи – попадешь в богачи,
Промолчи, промолчи, промолчи!
Сержик в прихожей звонит куда-то. Драматург кончает петь и выходит в прихожую с сигаретой, за ним выбегает Поэт. Актриса и Сержик идут в комнату.
ПОЭТ. Как вы можете после этого жить? Так думать – и жить? С этим в душе?
ДРАМАТУРГ. Простите, не понимаю...
ПОЭТ. Разве вы можете понять? Ведь это страшно, страшно! Так не любить! Любовь – она в иллюзии! Не замечать, благоговеть, боготворить, чтоб душа от восторга плавилась!
ДРАМАТУРГ. Ну зачем же декламация?
ПОЭТ. Презираете? Да? Усмешечки, да? Думаете, за вами правда? А я не хочу вам верить и не поверю!
ДРАМАТУРГ. Не хотите, не надо. Кто вас неволит?
ПОЭТ. За горло хватаете! Потому что, если вам поверить, тогда все! Тогда нет ничего. И все напрасно! И все говно! И я, и все! А я не хочу! Смеетесь? Ведь сами, сами мне объяснили. Глаза раскрыли. А сами – наоборот! Я – наоборот, а вы – наоборот!
ДРАМАТУРГ (словно себе). Может, я тем спасся, что вас загубил...
ПОЭТ. Считаете, значит – я погиб?.. А вы? А Бог? А там?
Звонок в дверь. Драматург открывает дверь не глядя, – за дверью Дуся. Она стоит на пороге и смотрит на Поэта, не произнося ни слова.
ПОЭТ. Надюша? Надежда Петровна? Вы? Я...
Как завороженный, идет к ней, она властно берет его за руку, выводит из квартиры, дверь за ними закрывается.
Занавес
Интермедия
Большая, во всю сцену, кровать, на ней Дуся – пышная, в ночной сорочке. Поэт – на коленях у кровати.
ПОЭТ. Ты простила меня? Скажи – простила?
ДУСЯ. Много говоришь, Вадя.
Она протягивает руку, которая кажется огромной, и, взяв поэта за шиворот, тащит его в кровать, словно удав кролика.
Седьмая картина
Часть театрального фойе, к которому примыкает ложа. Сидящие в ложе видны в профиль. В ложе Режиссер, Актриса, Элла.
РЕЖИССЕР (кричит кому-то на сцене). Вы, главное, сюда оборачивайтесь, она ведь в зале одна будет.
АКТРИСА. Мне было бы неловко, если бы для меня одной спектакль играли.
ЭЛЛА. Надюше всегда все ловко – она человек простой.
РЕЖИССЕР (кричит). Весь свет на сцену! И сразу же вырубить! Чтоб стало темно, как в могиле!
ЭЛЛА. Вы что, подвести меня хотите? Мы же договорились: никаких фокусов!
РЕЖИССЕР. Вы же спектакль приняли? Я верю вашему вкусу.
ЭЛЛА. При чем тут мой вкус? У нее свой вкус.
Входит Драматург.
АКТРИСА. Пришли полюбоваться на дело рук своих?
ДРАМАТУРГ. А где наша общая Надежда?
ЭЛЛА. Сейчас явится. Прямиком из Индии. Не знаю, удалось ли им разуверить ее, что в Индии живут не индейцы, а индусы.
Элла выходит в фойе. В ложу входит Дуся, к ней подходят Поэт и Сержик.
ДУСЯ (протягивает руку Драматургу). Приветствую, товарищ!
ДРАМАТУРГ (пожимая ей руку). С приездом. Ну, как вам заграница?
ДУСЯ. Устала я от нее. Там, оказывается, все другое: флора другая и фауна другая. Так что трудно им, тем более в капиталистическом окружении.
РЕЖИССЕР (со сцены). Начинаем, Надежда Петровна? У нас готово.
ДУСЯ. Давай! Давай!
ДРАМАТУРГ. Меня уже здесь нет. (Идет к выходу из ложи.)
Свет в зале гаснет. Драматург выходит в фойе. Навстречу ему Сержик и Актриса.
СЕРЖИК. Ну, старик, поздравляю! Твой вчерашний вечер в Доме журналистов – это событие! Вся Москва гудит! Ты пел, как Бог!
АКТРИСА. Говорят, была конная милиция и вообще! Я решила туда не ходить, – зачем, если я могу слушать вас в домашней обстановке?
Все трое проходят. В ложе рядом с Дусей появляется Фея в халате.
ДУСЯ (недовольно). Вы, гражданка, кто будете? Я же сказала, что хочу смотреть спектакль одна.
ФЕЯ. Считай, что ты одна, Дуся. Я не в счет.
ДУСЯ (неприязненно). А – опять ты? Мной интересуешься? Что ж, я теперь начальник Управления театров министерства культуры.
ФЕЯ. Ну и как? Справляешься?
ДУСЯ. А чего тут? Работа чистая, не физическая. Конечно, наплутали они в искусстве порядком. Но я их выправлю! Хотя ответственность большая... Вот, спектакль просмотреть надо...
ФЕЯ. Ну и нравится тебе?
ДУСЯ (осторожно). Еще не знаю. Смотря, как конфликт развиваться будет. С каких идейно-художественных позиций.
ФЕЯ. А просто так, без позиции? Интересно тебе узнать, что дальше будет?
ДУСЯ (вдруг). Ну, что пристала? Ничего мне не интересно. Устала я. Такая тоска вдруг нападет – все бы бросила, все, как есть! И к себе обратно, котел топить! (Жадно.) А мой Петька все пьет?
ФЕЯ. А что ему? Пьет, конечно!
ДУСЯ (мечтательно). На недельку бы туда! Валенки надеть. Ломом пошуровать в печке, отдохнуть от этих, здешних! Ведь с ними все ухо востро держи. Все мне кажется: смеются они надо мной. (Злобно.) Интеллигенты! Книжек сколько прочитали! Слов сколько знают! А народу от этого вред один! Как я их, бывает, ненавижу! Аж голова кружится!
ФЕЯ. Ну, а принц твой как, в порядке?
ДУСЯ. А чего? Мужчина молодой, непьющий, заботливый! Надежный! Выправляться стал: пьесы вот пишет. Если б только стихи эти бросил. Ведь заумь одна! (Спохватывается.) А ты что – и на этого заришься? Одного тебе мало? Выпытываешь, выспрашиваешь. Только напрасно, куда тебе? Твое дело – котел топить! Сегодня здесь спектакль принимаю, а завтра – в Художественном театре, захочу – и не приму, ясно? Так что я тебе не чета!
ФЕЯ. Надеешься, значит, мы в расчете? (Уходит.)
ДУСЯ (вслед ей). А ты мне не грози! Не грози!
В фойе появляется Критик, навстречу ему Актриса, Сержик и Драматург.
КРИТИК. Что, спектакль идет?
АКТРИСА. Только начался.
КРИТИК. Начался все же? (Драматургу.) Слушай, надо поговорить. Наедине.
Актриса и Сержик уходят.
КРИТИК. Ты вчера в Доме журналистов пел?
ДРАМАТУРГ. Ну, пел.
КРИТИК. Что пел?
ДРАМАТУРГ. Что просили, то и пел.
КРИТИК. Значит, все подряд? В общественном месте? Ну, отличился!
ДРАМАТУРГ. А что случилось?
КРИТИК. А то – паника по всем инстанциям! Там, наверху, принято решение: все твои спектакли запретить. А имя вычеркнуть из списков. Навеки! (Хватается за голову.) Подумать только, погубить такую карьеру! Хоть бы из-за чего стоящего, а то из-за такого дерьма!
ДРАМАТУРГ. Это ты инстанции так?
КРИТИК. Шутишь – в такую минуту? (Кричит.) Песни твои я дерьмом называю, вот что! И лучшего названия они не заслуживают, так и знай! Я всегда это говорил, всегда!
ДРАМАТУРГ. Ты действительно всегда это говорил, я могу подтвердить, где надо. Так что смело ссылайся на меня.
КРИТИК. Перестань паясничать! Надо срочно принимать меры. (Деловито.) Значит, так: придется покаяться публично! И отречься.
ДРАМАТУРГ. От чего отречься?
КРИТИК. Не маленький, сам знаешь!
Они проходят. С другой стороны в фойе выходят Элла, Поэт, Актриса и Сержик. Навстречу им быстро шагает Стукач: очень изменился, прилично одет, уверен в себе.
СТУКАЧ. Товарищ Комарова на просмотре?
ЭЛЛА (радостно). Ландыш! Сколько лет, сколько зим! Вы совсем пропали!
СТУКАЧ. Наоборот. Занялся драматургией по вашему совету – и с успехом.
ЭЛЛА. Драматургией? Странно: ваши пьесы через нашу коллегию не проходили.
СТУКАЧ. Я сам пьес не пишу. Я занимаюсь пьесами, которые пишут другие.
АКТРИСА. А-а! Значит, вы – критик!
СТУКАЧ. Ну, в некотором роде. (Идет к ложе.) Простите, спешу. Я к Комаровой.
СЕРЖИК (пытаясь остановить). Но к ней нельзя: у нее просмотр.
СТУКАЧ. Ничего, просмотр можно прервать.
АКТРИСА. Что вы! Во время просмотра ее нельзя беспокоить!
СТУКАЧ (хочет открыть дверь ложи). Ничего, побеспокоим.
СЕРЖИК (удерживая дверь). Уверяю вас, это невозможно.
СТУКАЧ (тихо, внятно). Из Ка-Гэ-Бэ!
СЕРЖИК (отступает). Извините...
Стукач входит в ложу, наклоняется к уху Дуси.
АКТРИСА (в фойе). А ваш приятель – просто укротитель!
СЕРЖИК. Вы не ошиблись, девочки. Именно укротитель.
ЭЛЛА. А я думала, он – поэт.
ДУСЯ (в ложе, вскочив, громко). Ах, он! Ети его мать! Иди, останови!
Стукач выпрыгивает из ложи, направляясь к сцене. В фойе входят Критик и Драматург, за ними Режиссер, Стукач и Дуся.
АКТРИСА, ЭЛЛА (хором). Что случилось? Почему просмотр прервали?
РЕЖИССЕР. А как же спектакль?
ДУСЯ (идет к выходу, Стукач за ней). Время придет, узнаешь.
СЕРЖИК (ей навстречу). Будут какие-нибудь распоряжения, Надежда Петровна?
ДУСЯ (на ходу, не глядя). Будут распоряжения – услышишь! (Вдруг оборачивается к Драматургу, в голосе – металл.) А вы! Да, да, вы! Зайдите ко мне! Немедленно! (Уходит.)
Занавес
Восьмая картина
Свет гаснет. В тишине в ритме церковной службы звучит речитатив: он уже не смолкает до конца картины, то стихая почти до шепота, то поднимаясь почти до рева.
РЕЧИТАТИВ. Советская действительность удивительно щедро одаряет литературным материалом, который красноречиво иллюстрирует успехи социалистического строительства и роста самосознания людей. Какой благодатный материал, какая сложная, интересная для художника общественная структура!
Луч вырывает из темноты фигуру Драматурга, который стоит, прислонясь к стене. Перед ним медленной процессией проходят участники спектакля. Каждый говорит в свой черед, обращаясь к Драматургу.
КРИТИК. Хорошо, ты, брат, жил – жареный петух тебя в задницу не клевал. А в мое время тебя бы уже давно в расход пустили, и нас всех следом – за то, что мы с тобой водились. Послушай меня: отрекись, покайся, человеком останешься! Себе могилу роешь, да и других туда тянешь. Но я тебя прощаю... ведь столько лет вместе! Эх, дай, брат, я тебя поцелую! (Целует Драматурга и исчезает.)
СЕРЖИК (появляется). Да, старик, придется каяться! Отречение – громкое слово, я громких слов не люблю, а вот каяться – кто из нас не каялся? Так что плюнь и разотри! Ведь главное, как известно, выжить. А там все забудется, и холмик могильный травой зарастет. Того света нет, а на этом никто потом не вспомнит, каялся ты или нет. Главное – была бы выпивка, а закуска всегда найдется. А если я что против тебя на собрании скажу, так не обессудь: жена, дети маленькие, – есть, пить надо. А потом закатимся ко мне, я приглашаю лучших людей, стукачей не будет, и ты нам споешь! А пока – дай я тебя поцелую – служба службой, а дружба дружбой! (Целует Драматурга и уходит.)
АКТРИСА (появляется). Вы думаете, мне легко было, да? Это было в пятидесятом, я была юная, чистая и гордая. Но все равно пришлось отрекаться... А вы о себе вообразили невесть что, будто вы лучше других. Так вот, голубчик, ничуть вы не лучше, такой же, как все, и ничего вам не поможет! Вы не думайте – мне вас жалко, очень жалко. (Плачет.) Господи, ну что это за жизнь такая? Дайте, я вас поцелую, бедный вы мой! (Целует Драматурга.) Вы только помаду сотрите, а то еще жена скажет… Ой, вы простите, я про жену не нарочно! Я не хотела... (Убегает.)
ЭЛЛА (появляется). Это ужасно! Ужасно! Мне так стыдно за них... и за себя тоже. Но если вы не отречетесь, меня уволят, вот увидите! Она меня с первой минуты возненавидела. Она только ждет случая от меня избавиться – до сих пор ревнует ко мне, представляете? А куда я денусь: мама старенькая, даже не знаю, как ей сказать, это ее просто убьет! Так что вы уж от меня пощады не ждите, хоть я вас очень люблю. Дайте я хоть поцелую вас, что ли, чтобы вы не думали... (Целует Драматурга, убегает.)
РЕЖИССЕР (появляется). Вы поете, а нам расплачиваться! Думаете, вы единственный борец за правду, а мы все – хрен собачий? А я вам вот что скажу: посторонитесь! Вы нам мешаете! Вот у меня из-за вас спектакль закрыли! А какую я бомбу в этот спектакль заложил! Решение авангардистское, музыка атоническая, декорации абстракционистские. И все с подтекстом! А теперь все к черту – из-за вас! А ведь сколько я ваших пьес поставил! Из такого дерьма – какие конфетки делал! Эх! Поцелуемся, может, на прощание? (Целует Драматурга и быстро выходит.)
МУЖ (появляется). Вот я был в Курске, так там лектор сказал, что тип один песенки начал распевать по клубам – против русского народа. Из жидов, небось, – они, жиды, все такие: хоть хлеб наш едят, а морду прочь воротят. Бабы у них, правда, ничего бывают – у нас вот в поликлинике медсестра новая, тоже жидовочка, но очень симпатичная – идет, прямо всем телом качается, так бы и расцеловал! (Проходит.)
Появляется Поэт; медленно подходит к Драматургу и вглядывается в лицо. Молчание.
ДРАМАТУРГ. Ну, что молчишь? Давай, говори! Речь у тебя готова?
ПОЭТ. Мне бы очень не хотелось, чтобы вы... ну, чтобы отрекаться…
ДРАМАТУРГ. Странно. Все остальные просто жаждут, чтобы я отрекся.
ПОЭТ. Понимаете, если вы... ну, пойдете на это... так, выходит – правда: все говно... значит, мы все, и я тоже... (В отчаянии.) Но ведь не может быть, чтобы все! Так нельзя...
ДРАМАТУРГ. То есть, чтоб я – за всех? Как Христос, что ли?
ПОЭТ. Нет, это я – за всех... прошу за всех! Ведь человек, когда отречется, он жить больше не может!
ДРАМАТУРГ. Почему? Многие живут и даже неплохо.
ПОЭТ. Это только кажется, что живут, а они мертвые. И вороны им глаза выклевали... (С силой.) Это очень страшно – отрекаться!
ДРАМАТУРГ. А не отрекаться – тоже страшно.
ПОЭТ. Вы боитесь?
ДРАМАТУРГ. Боюсь. Ведь это вся моя жизнь. Вся жизнь!
ПОЭТ. Я понимаю, вам сейчас не до того... но я бы хотел как-нибудь... поговорить с вами... о Боге...
Громогласно взревывает Речитатив. Полутемную сцену прорезает ослепительный световой луч. Поэт, вздрогнув, убегает.
РЕЧИТАТИВ. Героическое время требует героических свершений. В нашей жизни всегда есть место подвигу. Время, бремя, знамя, стремя, вымя.
Драматург делает шаг вслед Поэту, но тут в яркий световой коридор входят Дуся и Стукач. Лицо Дуси сурово. Стукач мерно чеканит шаг. Они идут прямо на Драматурга, так что, невольно пятясь, он опять прижимается к стене. Дуся проходит мимо него, не глядя, и садится в кресло, Стукач становится рядом.
ДУСЯ (Драматургу). Ну, готов перед людьми ответ держать? (Стукачу.) Пора начинать!
Стукач подходит к двери, распахивает ее, нестройной кучкой входят и сбиваются в углу Критик, Сержик, Элла, Актриса, Режиссер, Дусин Муж, Поэт.
ДУСЯ. Ну? Люди ждут!
ДРАМАТУРГ (медленно и тихо). Напрасно ждут...
ДУСЯ (зловеще). Нечего, значит, людям сказать? (Стукачу.) Поговори-ка с ним ты.
Стукач, четко чеканя шаг, наступает на Драматурга, тот, медленно пятясь, отступает, падает ничком. По знаку Стукача все выстраиваются в ряд за его спиной.
СТУКАЧ. Последний раз спрашиваю: покаешься перед людьми?
Драматург, дрожа, поднимает голову, готовый покаяться.
ПОЭТ (из толпы). Нет!
Драматург отрицательно качает головой.
СТУКАЧ. Кто-то что-то сказал?
Все испуганно молчат. Поэт отступает в дальний угол, поодаль от всех.
СТУКАЧ. Что ж, приступим! (Смотрит в записную книжку!) Но, кажется, не все присутствуют. Санин где?
ДУСЯ. Заболел Санин, говорят.
СТУКАЧ. Что с ним?
СЕРЖИК (торопливо). В больницу ложится, на операцию.
СТУКАЧ. По какому поводу операция?
АКТРИСА. У Санина всегда был очень нежный организм, в ответственные минуты у него всегда что-нибудь отказывало, самое важное.
СТУКАЧ (отмечает в книжке). Проверим, что у него на этот раз отказало. Проследим, чтобы операция прошла успешно. (Дусе.) Простите, Надежда Петровна, а ваш супруг? Я что-то супруга не вижу.
ДУСЯ. Мой супруг? (Ищущим взглядом шарит по комнате; луч, следуя за ее взглядом, выхватывает из тьмы Поэта.) А ты что же, Вадя? Подводишь?
ПОЭТ. Может, мне не обязательно?
ДУСЯ. Давай, давай! Ты у нас автор молодой, ничем себя пока не зарекомендовал. Ну?
ПОЭТ (делает шаг назад). Нет, не могу я.
ДУСЯ. А ты через "не могу"!
ПОЭТ (тихо). Как хочешь, Надюша, не могу. Не вели казнить. Я с ним о Боге поговорить хотел.
ДУСЯ. Так, значит? Ну, что ж – выходит, не по пути нам... Потому как не могу я допустить, чтоб ты имя мое марал. Перед людьми. Ну, решай: расходятся тут наши дороги или не расходятся?
ПОЭТ. Это ты сама решай, Надюша. Тебе виднее. Только не могу я... Я ведь с ним о Боге поговорить хотел...
ДУСЯ. Значит, так решаешь? Что ж, может, оно и к лучшему – жалкий ты человек, Вадя, всех жалеешь. А у меня должность высокая, я на своем посту жалость допустить не могу: я перед народом отвечаю. Так что – прощай.
ПОЭТ (целует ей руку). Прощай, Надюша, и прости. (Отходит.)
СТУКАЧ. Раз-два – начали!
Ловко набрасывает на голову Драматурга шутовской колпак. По его знаку все участники, кроме Поэта, начинают во все убыстряющемся темпе повторять хором вместе с Речитативом и кружить вокруг Драматурга.
ХОР. Героическое время, бремя, племя, знамя, вымя. Героизм, коммунизм, реализм, патриотизм – изм, изм, изм! Строем, строем, за героем, всех врагов в земле зароем! Раз-раз-раз-раз – кто не с нами, тот против нас.
Драматург падает, свет гаснет. Высвечивается кресло: в нем Дуся, Стукач стоит рядом. Поодаль, скорчившись, сидит Поэт.
СТУКАЧ. Ну, Надежда Петровна, поздравляю. Поработали мы с вами, в общем, славно.
ДУСЯ. Ты так считаешь, меня с должности не снимут? Ведь пост у меня ответственный.
СТУКАЧ. Я думаю, обойдется. Я в отчете укажу, что поработали мы с вами хорошо, нашли общий язык. Мелочи кой-какие, правда, еще не дотянули, но ничего, в процессе дальнейшей работы...
ДУСЯ. А ты парень толковый. (Рассматривает его.) Тебя как звать-то?
СТУКАЧ. Я – Ландыш! Перехожу на прием!
ДУСЯ (смеется). А ты ничего, веселый, Ландыш. Женат?
СТУКАЧ. Что в наше время значит женитьба? Сегодня женат, завтра нет.
ДУСЯ. И то верно. Искусством интересуешься?
СТУКАЧ. Приходится.
ДУСЯ. Сам не пишешь?
СТУКАЧ. Пока не пишу.
ДУСЯ. Ничего, научишься. Поможем. (Стукач ухмыляется.) Может, зайдешь вечерком? Посидим, чайку попьем, а то и чего крепче. Об драматургии потолкуем. Вместе ведь работать.
Громко вступает Речитатив. Под его звуки Поэт встает и тихо подходит к Драматургу, опускается перед ним на колени, поднимает его голову.
РЕЧИТАТИВ. Сегодня мы уже с полным правом можем сказать: наша культура представляет собою органический сплав истинных ценностей, отражающих подлинную душу народа, взлелеянного партией.
ДУСЯ (заметив Поэта). Это еще что такое? Кто разрешил?
Поэт, вздрогнув, хочет подняться с колен. Появляется Фея в грязном халате, который она торопливо снимает, проходя к Драматургу через сцену. Проходя мимо кресла Дуси, Фея сбрасывает халат к той на колени. Дуся застывает с халатом в руках. Фея наклоняется над Драматургом.
ФЕЯ (Поэту). Постойте! Не уходите... Помогите мне.
ДУСЯ (выйдя из оцепенения). Ты? Опять за старое взялась? Зачем пришла? Твое место там, у котла!
ДРАМАТУРГ (открыв глаза, еле слышно – Фее). Это ты? Я ждал тебя! Почему ты так долго не приходила?
ФЕЯ. Человек должен пройти через это один.
Драматург медленно поднимается на ноги с помощью Феи.
СТУКАЧ (кричит). Кто такая? Кто впустил?
Поэт и Фея осторожно ведут Драматурга к выходу.
ФЕЯ (Драматургу). Вам уже лучше. Пойдемте отсюда. Пойдемте!
ДУСЯ (бежит к ним). Теперь за этим пришла? Одного тебе мало? (Хватает Поэта за рукав.) Оставь его! Оставь, тебе говорят!
ДРАМАТУРГ (слабым голосом). Не отдавай его.
ФЕЯ (отстраняя Дусю). Тише, Дуся! Убери руки!
ПОЭТ (озираясь). Дуся? Кто это – Дуся?
ДУСЯ (тычет Фее в руки халат). Халатик свой не забудь. А этого (показывает на Поэта) не трожь, он не твой!
ФЕЯ (не берет халат). Возьми халат, Дуся, он тебе пригодится. (Ведет Драматурга к выходу. Поэт, вырвавшись от Дуси, спешит за ними.)
ДУСЯ. Ах, ети твою мать!
ПОЭТ (оборачивается). Что? Что она сказала? Дуся? Какая Дуся? Странно... Помню, Дуся – истопница... да, да, помню... ее муж бил. Славная такая... плакала... Дуся! А кто же Надежда Петровна?
Дуся закрывает халатом вдруг постаревшее лицо. Фея и Драматург в дверях. Поэт догоняет их, они выходят. Дуся некоторое время смотрит молча им вслед, затем, круто повернувшись, идет к креслу. Гремит Речитатив. Стукач стоит за креслом, Дуся – в кресле.
ДУСЯ. Ну, так зайдешь вечерком? (Словно ничего не случилось. Стукач усмехается.) Заходи, потолкуем... отчет подработаем. Зайдешь?
СТУКАЧ. Зайду. Отчего не зайти?
Медленно под раскаты Речитатива опускается занавес.
РЕЧИТАТИВ. Велика признательность советского человека партии, незыблема преданность ее идеалам. Партия открывает нам за далью новую даль, учит верить в самую дерзновенную мечту. Поэты называют эту веру крыльями.
