Малыш
Листай свой календарь, листай,
Живи, не умещаясь в сутки,
пока чисты ещё поступки
и совесть-умница чиста,
пока одна нехороша –
в саду безумная крапива,
пока всё сложено на диво,
хоть непонятно ни шиша…
* * *
Песни чистый отголосок.
Речки сонная тесьма.
Рожь вечерняя. Берёза
среднерусского письма.
У дороги куст по пояс
и неясные черты.
И вечерний тихий голос
среднерусской доброты.
Дашино письмо
«Краснеют бузинные гроздья
над сенью паучих тенёт…
Ах, право, ну что б тебе в гости
заехать сюда на денёк?
Ну что б тебе выкроить время
из области высших забот
и к чаю с брусничным вареньем
махнуть через низкий забор?!
Есть песня с хорошим припевом,
заветное место в саду,
где вечнозелёное древо
нас прежних имеет в виду…
А нас уже нету тех, прежних,
надежда стара и слаба.
Всё реже с пустых побережий
австральные дуют ветра.
И кажется, песенка спета.
Не в дружбу, а в службу – зазря.
Прощально по бабьему лету
бузинные гроздья горят.
Пусты безголосые дачи
с распятым на ставнях крестом…
Ах, что ты – я вовсе не плачу!
Ах, что я – совсем не о том.
Приедешь – достанем корзины
и в рощу. Средь листьев рябых
почти что под каждой осиной,
под каждой берёзой – грибы.
Такая грибная погода
из давешних тёплых дождей,
как будто предчувствуя что-то,
у нас уже несколько дней.
Свет поздних алеющих ягод
как будто румянец с лица…
Соседская лает дворняга
решительно из-под крыльца.
Недавние летние сплетни
соседка расскажет за так.
… А крик электрички последней –
последний отчаянный знак!
Окошко на станции светит.
Бьёт заполночь первый свой час…
Какие хорошие дети
могли бы родиться у нас…»
Свидание
Позовёшь – и я снова поверю,
что не так безнадёжен маршрут
по лесам, где повымерли звери,
по садам, где цветы не растут,
по оврагам, где лютая нечисть
иссушила живые ручьи,
где, проклятою метою мечен,
скучный змей приютился в ночи.
Прошипит он, что зря всё и поздно.
Буду с ним я и краток, и строг.
Отыщу твои окна по звёздам
у развилки осенних дорог.
Всё у нас выйдет просто и складно…
А потом ты накроешь на стол,
свистнешь змея – из тьмы непроглядной
прошипит он осенним листом.
Сядем, выпьем за море и сушу
и протяжно, негромко споём
про разлуку, про клён, про Катюшу,
про далёкий родительский дом.
Эти песни чего-нибудь значат,
если гиблой осиной в лесу
горько змей окаянный заплачет,
по-сиротски глотая слезу.
Помолчим. Это вовсе несложно –
помолчать, когда вдруг на душе
станет необъяснимо тревожно…
А за окнами звёзды в ковше
что-то тихо друг другу лепечут
в непроглядной космической мгле
о своём дорогом и о вечном,
словно так же, как мы на земле.
Сонет о вишнёвой косточке
Третий час,
самый нежный и самый нелишний,
он промчится, как ветер в листве за окном…
Ты во мне,
словно тёмная косточка в вишне,
будто память о чём-то о давнем, ином.
Из немыслимой дали,
от мутных начал Сотворенья,
всё смешалось причудливо –
первая радость и страх.
Из меня очень грустное
вышло б, наверно, варенье,
из тебя – чудо-дерево в белых цветах!
Вот такое, с запретною яблоней рядом,
расцветало,
украсить готовилось стол…
Всё б сложилось иначе
в истории Райского Сада,
если б первая женщина
знала в ягодах толк.
Третий час пролетел… Ты уснула…
Как сладко, доверчиво спишь ты,
дорогая, бесценная косточка в вишне.
Про воробьёв
Лгунишки серые
у дерева свиданий
чирикают восторженно и страстно,
что я стою здесь вовсе не напрасно.
Ты приходи,
не надо опозданий.
Не то на самой тёмной из аллей
хоть одного
из этой лживой стаи
схвачу за хвост –
и перьев не оставлю!
Ты не меня, ты птичку пожалей.
О душе
Как бы нам хотелось знать!
Да не стоит и стараться.
Где душе располагаться –
вольно ей располагать.
Независима, легка,
не играет с нами в прятки
и когда уходит в пятки,
и когда – за облака.
