СЛЕДОПЫТЫ
НАДЕЖДА МАНДЕЛЬШТАМ, МОИСЕЙ ЛЕСМАН И ДРУГИЕ
Надежда Мандельштам
Самым первым – во всех смыслах слова этого слова – «историческим следопытом» была сама Надежда Яковлевна, представившая свои результаты в двух заключительных главах «Воспоминаний» - «Дата смерти» и «Еще один рассказ».
Она пишет о десятке свидетелей, которых она лично расспрашивала о последних месяцах жизни О.М. Ее собственная кочевая жизнь мало способствовала методическому поиску и расспросам, но тем не менее можно отметить что как минимум четверо – Казарновский, Меркулов, Хазин и «физик Л.» – оставили свой след в ее тексте. Еще трое – писатель Д. (Домбровский), поэт Р. (личность не установлена, но В. Марков говорил мне, что близок к решению этой загадки) и неназванный(?) Шаламов – свидетели пусть не о Мандельштаме, но о лагерях. Никак не обозначены у нее Филипп Гопп (он, правда, ничего и не рассказал) и Иван Милютин, чей текст, возможно, попал к ней уже после отправки рукописи «Воспоминаний» на Запад. Но не охвачен ею и Злобинский!
В ее усилиях следопыта просматривается несколько этапов.
Первый – это ташкентский, когда сама судьба свела Н.Я. с первым из встреченных ею посланцев с того света – с Казарновским.
Второй – ульяновский, когда ее мучил своими «новостями» об О.Э., нравственный садист-особист Тюфяков.
Третий – московско-чебоксарский – связанный с хрущевскими разоблачениями и началом всесоюзного процесса реабилитации безвинно репрессированных лиц. В записях Н.Я. находим след этого процесса: «Реабилитация. Слухи о реабилитации начались в 54-55 гг. Во время одного из приездов в Москву из Чебоксар я услыхала про героическую борьбу за реабилитацию вдовы Бабеля и внучки Мейерхольда»[2]
И четвертый – тарусско-московский, когда Н.Я., получив прописку и купив квартиру, «осела» в столице. Это впервые дало ей возможность относительно спокойно встречаться с интересующими ее очевидцами (впрочем, и в тарусскую свою пору она не останавливалась перед тем, чтобы выбраться к Хазину в Болшево, например).
Терпеливо собирая крупицы сведений о последних злосчастиях своего мужа, она опросила десятки свидетелей и лжесвидетелей, после чего поделилась с читателями тем, что за долгие годы смогла узнать. В ее первой книге «Воспоминания» этому посвящены две последние главы: «Дата смерти» и «Еще один рассказ».
Илья Эренбург
Вторым - пусть и невольным – следопытом следует признать Илью Григорьевича Эренбурга. Его воспоминания «Люди, годы, жизнь…» будильником прозвенели в ушах усыпленного поколения, многие (не все, конечно) встряхнулись и, благодаря ей, начали думать и понимать. Именно Эренбургу Н.Я. обязана большинством своих свидетелей и свидетельств.
Приведенные или процитированные Эренбургом поразительные стихи были, в сущности, первыми публикациями «позднего Мандельштама» на родине, а сообщенные биографические сведения – вешками той неписаной биографии-судьбы поэта, еще только возникавшей в сознании читателя.
В январской книжке за 1961 год можно было прочесть следующее: «Кому мог помешать этот поэт с хилым телом и с той музыкой стиха, которая заселяет ночи? В начале 1952 года ко мне пришел брянский агроном В. Меркулов, рассказал о том, как в 1938 году Осип Эмильевич умер за десять тысяч километров от родного города; больной, у костра он читал сонеты Петрарки. Да, Осип Эмильевич боялся выпить стакан некипяченой коды, но в нем жило настоящее мужество, прошло через всю его жизнь — до сонетов у лагерного костра...»[3]
Этот абзац оказался той классической наживкой замедленного действия, – той, что вскоре привела к Эренбургу нескольких посланцев с того света, видевших Мандельштама кто в эшелоне, кто в лагере, а кое-кто – и на Колыме, где тот никогда не был.
Каждого из них Эренбург так или иначе переадресовывал ко вдове Мандельштама. Надо ли говорить, кáк сама она, по крупицам собиравшая и быль, и небыль о последних месяцах и смерти О.М., жадно искала такие контакты и как жаждала лично каждого расспросить! На страницах ее книг, в ее переписке и в ее архиве остались многочисленные следы таких переадресовок и встреч, а вместе с ними – иногда – и сами свидетельства.
И еще одно явление предопределил этот пассаж – романтизацию мандельштамовской смерти.
В действительности же не было не только стихов у костра, но и самих костров. Ни Меркулов, ни Злобинский ничего такого ни Эренбургу не рассказывали и не писали, так что «разжигал» их сам Эренбург, причем намеренно — для создания антуража и стиля.
Но именно на эту – фальшивую, в сущности – ноту впоследствии запали очень многие романтики-мифотворцы[4].
Евгений Мандельштам
Третьим по времени следопытом следовало бы назвать Евгения Эмильевича Мандельштама (1898-1979), младшего брата поэта. Это он – предположительно в 1966 году – вышел на академика Крепса, благо его старший сын Юрий работал у Крепса в институте, и это он в январе 1967 года рассказал свояченице о Крепсе (или Гревсе, как она запомнила с голоса).
Тем самым он подтолкнул Н.Я к автономным поискам этого самого «Гревса» (действия через свояка были для нее исключены): она «озадачила» этим своих ленинградских друзей – Александра Гладкова и Иосифа Амусина, а последний подключил к поискам Марка Ботвинника. О полученных результатах Марк Наумович «отчитался» напрямую перед Н.Я.
Как правило, она сама стремилась участвовать в такого рода беседах, но не всегда это было возможно, и тогда Н.Я. доверяла расспросы потенциальных очевидцев своим друзьям[5].
Моисей Лесман
Следует заметить, что самый интерес к подлинным событиям сталинского террора долгое время был предосудителен и небезопасен, недаром многие из очевидцев либо упорно уклонялись от разговоров на эту тему, либо оговаривали свою глубокую «конспирацию» (как, например, «физик Л.» или тот же Злобинский). Поэтому воздадим должное мужеству Надежды Яковлевны и всех тех, кто вопреки обстоятельствам времени собирал, искал, записывал, копил эти свидетельства — в твердой уверенности, что рано или поздно они понадобятся для воссоздания как можно более полной картины «жизни и судьбы» Мандельштама.
Именно таким человеком предстает и четвертый (а по сути второй) следопыт: им был Моисей Семенович Лесман (1902—1985) – ленинградский пианист-концертмейстер и известнейший коллекционер книг и рукописей. Он был не просто собирателем и хранителем древностей — он, как и вдова поэта, целенаправленно искал и находил очевидцев, тщательно записывал их бесценные свидетельства к биографии О. М. и даже подбирал материалы к их комментарию.
В 1990 году его вдова, Н.Г. Князева, опубликовала подборку таких записей в первом в СССР сборнике, посвященном поэту[6].
Марков, Шенталинский, Поляновский и другие
Собирать такие свидетельства в горбачевское или ельцинское время, несмотря на все упущения, было сравнительно просто, но те, кто вслед за Н.Я. и М. Лесманом, продолжили этот поиск приступили к нему еще до перестройки.
Это, например, владивостокский краевед Валерий Михайлович Марков. Как никто другой много сделал он для историографии местной пересылки и для выяснения «на месте» десятков локальных подробностей. Он сумел даже выдвинуть и обосновать гипотезу о наиболее вероятном месте нахождения братской могилы, где, по его выражению, «и мандельштамовские косточки лежат».
Это и писатель Виталий Александрович Шенталинский, секретарь Комиссии СП СССР по репрессированным писателям, опубликовавший в «Огоньке» – в дни мандельштамовского столетия – фрагменты обоих следственных дел Мандельштама со своими комментариями.
Но волна мандельштамовского юбилея в январе 1991 года вынесла самотеком наверх и еще одно ценнейшее свидетельство — Юрия Илларионовича Моисеенко из белорусских Осиповичей, чье письмо опубликовали «Известия» 22 февраля 1991 года. Тогда же он откликнулся и на наш призыв и прислал в Мандельштамовское общество еще одно, более подробное, письмо.
С именем Моисеенко накрепко связалось и имя Эдвина Лунниковича Поляновского, журналиста-известинца, первым съездившего в Осиповичи и поместившего в «Известиях» целую серию очерков о Моисеенко и Мандельштаме, а затем и выпустившего книгу о них[7].
Это, наконец, и пишущий эти строки, интервьюировавший Поступальского, Крепса, Маторина и Моисеенко и мощно поддержанный в своих разысканиях Николаем Поболем, сходу обнаружившим список и прочую документацию «мандельштамовского эшелона» (он же вместе со мной ездил и в Осиповичи к Моисеенко). Поддержанный и Светланой Неретиной, взявшей одно из лучших интервью у Дмитрия Маторина. Еще в 1988 году я как секретарь Комиссии по литературному наследию О.Э. Мандельштама знакомился с тюремно-лагерным делом О.М., обнаруженным в магаданском архиве МВД[8].
Конечно, не надо ни недооценивать, ни переоценивать такого рода свидетельства сами по себе. В них — и это неизбежно — немало неточностей и несообразностей, ведь никакая память не способна выдержать все, что обрушивалось на советского «зэка» в те годы.
Но все новые и новые крупицы знания, накладываясь друг на друга и совмещаясь (или, наоборот, не совмещаясь!), - в какой-то момент способны вызвать к жизни и относительно полную картину этих коротких и последних одиннадцати недель, картину – как бы освобожденную от несуразностей и хотя бы от части противоречий.
ПАМЯТНИК МАНДЕЛЬШТАМУ ВО ВЛАДИВОСТОКЕ:
ЧЕРНОВИКИ И ЧИСТОВИК
Скульптору Валерию Геннадьевичу Ненаживину[9] было около 30 лет, когда в начале 1970-х он впервые прочел стихи Мандельштама и, по его же выражению, «утонул в них».
Сразу же пришло решение создать для своего города и края памятник великому поэту. К поиску пластического образа Ненаживин приступил в 1985 году, когда создал три скульптурных портрета Мандельштама – в гипсе, в бетоне и в бетоне с металлом, в том числе композицию «Тиски» (голова поэта, зажатая в металлические тиски)[10]. В качестве портретного прототипа он взял известный рисунок В. Милашевского.
В том же 1985 году Ненаживин по собственной инициативе и на свои средства впервые изваял – в гипсе – и сам памятник, а в декабре 1988 года впервые выставил его в Приморской картинной галерее во Владивостоке.
Фигура О.М. весьма выразительна: поэт стоит в своей характерной позе, с запрокинутой по-птичьи головой и с закрытыми глазами. И в нем клокочут стихи, и в то же время его мучит смертельный приступ, щемит сердце, нечем дышать – правая рука тянется к вороту, и, кажется, впереди еще лишь последний вздох. На шее – удушающая веревка, на руках и затылке – раны от гвоздей. Правая рука поднесена к шее в жесте, как если бы поэт хотел освободиться от душащих его пут.
Как отмечал Е.Мырзин в предисловии к каталогу персональной выставки Ненаживина в 2000 году, «…знаменитый памятник Мандельштаму, - имеет несгибаемую, мужественную, но изящную и утонченную линию. Поэт – вопреки страданиями и благодаря им – стоит на земле легко и наполнен стихами»[11].
Однако попытки скульптора преподнести памятник в дар Владивостоку в первые 10-12 лет наталкивались на упорное нежелание городских властей и местных писателей видеть у себя памятник «этому еврею». В качестве обоснования выдвигался тезис: не один Мандельштам сложил тут, на владивостокской пересылке, по дороге на Колыму свои косточки. Другие же подчеркивали именно обобщающую силу обретенного в памятнике образа: это обо всех репрессированных писателях и политзаключенных!
13 лет памятник простоял во дворе ненаживинской мастерской (Русская улица, 27), где снималось и большинство телефильмов о нем и о его памятнике[12].
Установка памятника в качестве официального знака стала возможной благодаря инициативе и усилиям Мандельштамовского общества, Российского и Владивостокского Пен-клубов, местных краеведов, а также поддержке мэрии Владивостока, администрации Приморского края и Приморского центра по охране памятников истории и культуры.
Первоначально памятник планировалось установить на месте братской могилы, в которой покоятся кости поэта, но для этого требовалось получить разрешение командования Тихоокеанского военно-морского флота, которому подчинялся так называемый «экипаж», то есть военно-морская часть, дислоцированная на территории бывшего лагеря, где погибал и погиб О.М. Не получив от флота добро, тогдашний мэр Владивостока В.И. Черепков предложил в качестве альтернативы небольшой сквер на улице Ильичева – внутри квартала за кинотеатром «Искра», что на проспекте имени 100-летия Владивостока.
Памятник был выполнен из специального бетона с арматурой и с внешним покрытием в технике энкаустика. Он был впервые установлен и открыт 1 октября 1998 года. Вместе с краевыми и городскими властями выступали председатель Пен-Центра и член Совета Мандельштамовского общества Андрей Битов и местные литераторы (Александр Колесов, Александр Егоров и др.). Собралось около 300 человек, работала съемочная группа канала «Культура».
Накануне, 29 сентября, в местном Доме Офицеров состоялся поэтический вечер, а 25 декабря 1998 во Владивостокском краеведческом музее открылась выставка «Век мой, зверь мой…», посвященная 50-летию со дня гибели О.Э. Мандельштама. На выставке, организованной Мандельштамовским обществом, Государственным объединенным музеем им. В. Арсеньева, Приморской организацией Общества книголюбов и Научной библиотекой Дальневосточного госуниверситета, были представлены книги и материалы из собрания В.М. Маркова.
27 декабря 1998 года, в день 50-летия со дня гибели О.Э. Мандельштама, по каналу «Культура» был показан пилотный вариант фильма «Конец пути», снимавшегося каналом «Культура» в том числе и в дни открытия памятника поэту во Владивостоке[13].
Читатель, наверно, уже споткнулся о выражение – применительно к памятнику – «впервые установлен и открыт». Увы, это корректное выражение.
22 апреля 1999 года, спустя полгода с небольшим после своего открытия, памятник стал жертвой вандалов, отбивших у фигуры поэта пальцы на правой руке и всю левую кисть, а также изуродовавших его лицо, в частности, глаза и нос. 26 апреля 1999 года Андрей Битов, Фазиль Искандер, Андрей Вознесенский и другие писатели заявили свое возмущение губернатору Приморского края Е.И. Наздратенко и новому мэру Владивостока Ю.М. Копылову: Они потребовали возбуждения уголовного дела, реставрации памятника и его переноса в более публичное место, с обеспечением муниципального контроля за его состоянием.
Новую версию мандельштамовского памятника – уже третью, если брать в расчет и первоначальную гипсовую, стоявшую во дворе, – Ненаживин выполнил уже в чугуне, при этом отдельные детали незначительно видоизменились в силу специфики нового материала. От отливки в бронзе сразу же отказались, поскольку тогда возникал риск сделаться жертвами уже не вандалов, а «предпринимателей» – собирателей и скупщиков лома цветных металлов.
Летом 2000 года обновленный памятник снова хотели установить на территории бывшего пересыльного лагеря, однако не вышло и на этот раз: скульптура вновь была установлена на старом пьедестале в скверике за кинотеатром «Искра». Церемония открытия состоялась 11 декабря 2001 года: на ней выступали А.Г. Битов, А. Егоров и другие писатели, В.И. Черепков (уже как бывший мэр города), а также глава городской думы Б.И. Данчин.
Однако уже в январе и марте 2002 года памятник вновь подвергся атакам вандалов, на этот раз обливавших его – дважды! – несмываемой белой краской.
В 2003 году ректор Владивостокского государственного университета экономики и сервиса Г.И.Лазарев выступил с инициативой установить памятник в уютном парке возле университета. 16 января 2004 года, после очередной реставрации, памятник был в третий раз установлен - на своем теперешнем месте[14].
Здесь – по новому адресу: улица Гоголя, 39а-41, – в ограде университетского кампуса, памятнику, кажется, не страшны ни вандалы, ни «предприниматели». Он уже стал городской достопримечательностью, привлекая российских и зарубежных туристов.
О непростой истории памятника Мандельштаму написаны десятки статей. Каждое 15 января и каждое 27 декабря – в годовщины рождения и смерти Осипа Мандельштама – у памятника собираются писатели и студенты, возлагаются цветы и венки, читаются стихи. Университетской традицией стали и непериодические «Мандельштамовские дни» (или, по официальной версии, «Мандельштамовские чтения»), в которых принимают участие писатели, литературоведы и переводчики из разных городов и стран. Впервые они прошли 18-20 сентября 2006 года, вобрав в себя выставку «Осип Мандельштам: личность, творчество, эпоха», подготовленную Приморской государственной публичной библиотекой им. А.М. Горького, поэтический вечер и однодневную конференцию[15].
Сегодня, когда в Варшаве – городе, где Осип Мандельштам родился, – есть уже улица Мандельштама, остается только недоумевать, почему такой же улицы нет во Владивостоке – городе, в котором закончились его дни?
POSTSCRIPTUM.
ВДОГОНКУ РУКОПИСИ
Пока шла работа над версткой этой книги, в моем распоряжении оказались некоторые новые материалы. В частности, два следственных дела Злобинского – №№ П-10035 и П-21320 – и (спасибо С. Соловьеву!) даты прибытия некоторых из наших персонажей в Магадан или в Сиблаг, то есть в Мариинск.
…Давид Исаакович Злобинский родился в 1907 году в Миргороде, что под Полтавой, в торговой семье. В 1924 году уехал оттуда в Харьков, где в 1925-1926 гг. работал в газете «Молодой ленинец». В 1926-1927 гг. следователь шил ему поддержку «троцкисткой оппозиции». В 1927 году комсомол командирует его в Вышний Волочок, а оттуда в Ногинск. С осени 1927 и по лето 1937 гг. он проработал в органах печати Ногинского района.
В 1931 году Злобинского принимают в кандидаты в члены ВКП(б), но в 1935 году исключают из партии, затем восстанавливают еще раз как кандидата, а 20 сентября 1936 года еще раз исключают из кандидатов как неустойчивый и невыдержанный элемент.
Тут-то 24 июня 1937 года он был арестован НКВД – по сути за то, что, высказываясь публично о классовой борьбе, объявил себя противником тезиса о необходимости ее остроты и обострения. За это – уже как член контрреволюционной троцкистской организации – он был осужден 20 декабря 1937 года к 8 годам ИТЛ. В начале 1938 году он в Бутырской тюрьме, затем ненадолго в БАМЛАГ, оттуда на Владивостокскую пересылку, откуда – уже в 1939 году – был этапирован в Мариинские лагеря. Освободившись 23 августа 1946 гола, Злобинский перебрался в Александров Ивановской области, откуда переехал в д. Грибово Киржачского района Владимирской области, где четыре года проработал статистиком, бухгалтером и нормировщиком Паршинского торфопредприятия.
Семью да ареста он завести не сумел, не женился и после освобождения. Так и жил – одиноко, замкнуто, очень бедно. Когда 14 апреля 1950 года его снова арестовали, то при обыске ничего, кроме облигаций, у него не оказалось. Никаких новых обвинений ему не предъявили – достаточно и старых, в частности, показаний бывшего секретаря Ногинского горкома Гурина от 28 июня 1937 года, «руководителя их группы», давным-давно уже расстрелянного.
Вот только здоровье после первого ареста лучше не стало: но и туберкулез легкого, и деформация остатков поясничной области – не преграда к признанию годности к труду, правда, к легкому. Обвинительное заключение было состряпано всего за неделю – уже к 21 апреля 1950 года (статьи стандартные: 58.10.1 и 58.11). Приговор же от 5 августа 1950 года оказался «мягким»: никакого тебе ГУЛАГа, а просто ссылка в Красноярский край на поселение, без указания, правда, срока, то есть на вечное поселение.
Из Сибири Злобинский вернулся только после своего освобождения Верховным судом СССР от 9 ноября 1956 года. При этом просьбу о реабилитации в 1946 году отклонили: все же нехорошо сомневаться в полезности обострения классовой борьбы.
Тягостное ощущение высосанности дела из пальца и работы на галочку в случае репрессий против Давида Злобинского достигает, кажется, своего природного максимума!
За два присеста Злобинский отдал НКВД 14 лучших лет жизни, навсегда оставшись бесконечно обиженным, одиноким и больным.
И бесконечно напуганным! Его письмо Эренбургу и последующее общение с Н.Я. и ее посланцами – самый настоящий подвиг мужества!
Что касается дат, то они принесли с собой и сюрпризы, требующие определенных корректив. В частности, подтвердилась догадка о том, что Филипп Гопп, бывший на пересылке в 1937 году, О.М. там видеть не мог: так что из перечня очевидцев его надо изымать и переносить к мистификаторам.
Туда же «просится» и еще один «очевидец», доставленный на Колыму пароходом «Дальстрой» 24 июля 1938 года, то есть тогда, когда О.М. дожидался в тюрьме своей участи. И это не кто-нибудь, а со времен еще Н.Я. первейший свидетель – Юрий Казарновский![16]
Он и здесь оказался верен себе! Хорошо запомнив рассказы того или тех з/к, кто действительно был с О.М. в лагере, он талантливо и правдоподобно изложил этот рóман Н,Я., бесконечно взволнованной и не заподозрившей плагиата. Поэтому он ни разу не назвал ей никакое другое, кроме мандельштамовского, имя, а остальные солагерники ни разу не припомнили его самого.
Примечания
[1] Три фрагмента из завершающей части книги П. Нерлера «Осип Мандельштам и его солагерники» (М.: АСТ, 2015) - «Следопыты», «Памятник Мандельштаму во Владивостоке: черновики и чистовик» и «Postscriptum. Вдогонку рукописи». Первые две публикации см. в №№ 5 и 6/2015 – Ред.
[2]РГАЛИ. Ф. 1893. Оп. 3. Д. 108. Л.39.
[3] Новый Мир. 1961. № 1. С.144.
[4] См. ниже.
[5] В частности, к Д. Злобинскому ее посланцами были: в 1963 г. – А. Морозов и в 1974 – Ю. Фрейдин.
[6] Новые свидетельства о последних днях О.Э. Мандельштама / Публ. Н.Г. Князевой. Предисловие П.М. Нерлера // Жизнь и творчество. С.47-52.
[7] Поляновский, 1993. В книге, основанной на интервью с Ю.И. Моисеенко, вчистую проигнорирован весь остальной материал.
[8] При активном содействии сотрудников ЦА МВД В.П. Коротеева и Н.Н. Соловьева.
[9] Он родился 25 октября 1940 г. в Уссурийске. Член Союза художников СССР (1974), заслуженный художник России (2006).
[10] Вот ненаживинская «мандельшамиана»: О.Э. Мандельштам. 1985, бетон; О.Э. Мандельштам. Красные тиски. 1985, бетон, металл (Приморская картинная галерея); Портрет О.Э. Мандельштама. 1985, гипс; Памятник О.Э.Мандельштаму. 1985, бетон, энкаустика; Памятник О.Э. Мандельштаму. 2001, чугун.
[11] Скульптор Валерий Ненаживин. [Каталог]. Владивосток: Галерея современного искусства Артэтаж, 2000.
[12] Мой Мандельштам (Владивосток, 1985, реж. Б.В.Кучумов); Скульптор Ненаживин (Владивосток, 1986, реж. Б.В.Кучумов); Конец пути (1998, Москва, канал «Культура», реж. Г.А. Самойлова); О скульпторе Ненаживине (Владивосток, 2000, канал «Лица»); Настоящие приморцы (Владивосток, 2000, реж. В.Подлесная); Битов у Ненаживина (Владивосток, 2001, канал ПТР); Шум времени [Об установке памятника в 2001] (Владивосток: Home pictires, 2002, реж Г.Г.Телешов).
[13] 29 декабря 1998 г. он был повторен на Мандельштамовских чтениях в РГГУ.
[14] В церемонии открытия участвовал начальник управления культуры Владивостока В. Коркишко.
[15] Вошла составною частью в масштабный международный форум «Информационные технологии и телекоммуникации в образовании и науке».
[16] См. о нем: Нерлер П. Осип Мандельштам и его солагерники. Colta ru публикует фрагмент новой книги Павла Нерлера //Colta.ru. 2015. 19 мая. В сети: http://www.colta.ru/articles/literature/7319
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 7(64) июль 2015
Адрес оригинальной ссылки: http://7iskusstv.com/2015/Nomer7/Nerler1.php
