Расхожей истиной стал пересказ гегелевского утверждения о том, что события повторяются дважды – сначала в виде трагедии, потом в виде фарса. Но жизнь показывает – иногда, прежде чем выродится в фарс, пережить приходится повтор трагедии и даже не один. Это особенно больно, когда посол могущественной державы вновь подвергается растерзанию бесчинствующими мусульманскими фанатиками, и это им сходит с рук.
Для России варварское убийство её полномочного посла в Персии толпой разнузданной черни, умело натравленной своими муллами, было особенно горькой потерей. Помимо болезненного политического урона невосполнимую утрату понесла русская культура, потому что это был Александр Сергеевич Грибоедов – её тогда ещё не всеми осознанная надежда, её гордость.
Задумываемся ли мы над тем, как совершилась трансформация литературного языка времён Петра и русских императриц в практически тот, которым пользуемся по сегодняшний день? А ведь произошло это не само собой, у этой перемены были создатели, они же авторы большинства до сих пор широко используемых крылатых выражений. Один из них – Иван Андреевич Крылов, другие – два блистательных тёзки, оба Александры Сергеевичи – Пушкин и Грибоедов. Их насильственную гибель мы до сих пор оплакиваем, не признаём неотвратимой.
Дуэль Пушкина можно было отвести. А смерть Грибоедова? - Горько сознавать, горше всего в Филадельфии, что столь злой судьбы автор «Горя от ума» вполне мог избежать, не склонись он на увещевания своей матушки, неизменно уверенной, что лучше других знает, как ему поступать надобно.
Добиваться своего, не останавливаясь перед использованием запрещённых приёмов, Настасья Фёдоровна умела с младых ногтей. Начать хотя бы с недопустимого для незамужней девицы, да ещё в России конца XVIII века, некоего «приключения», после которого на свет появился её Сашенька, будущий знаменитый драматург. С тех пор за его спиной постоянно маячило нечто бесформенное, гнетущее, неразличимое. Развеять эту тень безуспешно пытались многие.
Девица Грибоедова была не первой, попавшей в столь затруднительную ситуацию – дело житейское, выходы находили. На такой случай существовала своя практика. Когда отцом ребёнка был дворянин или человек с положением в обществе, из щекотливых обстоятельств выбирались – либо, записав чадо на подставных родителей (вспомним детей графа Разумовского Перовских, не говоря уже об аналогичных случаях с Жуковским, Полежаевым, Бородиным) и редко оставляя в семье, либо же, навсегда отдав в чужие руки. Но когда устроить надо было плод любви дамы, пуще того – незамужней девицы, держать его дома было невозможно. Такое не могла себе позволить даже Екатерина Великая – собственного сына от Григория Орлова она доверила растить своему камер-лакею. А Настасья Фёдоровна себе позволила. Она не только рискнула оставить мальчика в семье, не пожелав прибегнуть к услугам подставных родителей, но, каким-то образом, дала ему свою фамилию незамужней девицы и пару лет прятала, пока не найден был хитроумный выход.
Среди захудалых отпрысков фамильного древа дворян Грибоедовых, восходящего к концуXVI века, обнаружен был проживавший с родителями по причине отсутствия какого-либо имения отставной секунд-майор, в послужном списке которого отмечено было лишь одно скромное достоинство – «читать и писать по-российски умеет». Отличился он тем, что, имея «одну, но пламенную страсть» к карточной игре, вместе с такими же дружками ухитрился обыграть до полного разорения некого несовершеннолетнего дворянина. Сходство с сюжетом Гоголевских «Игроков» было бы полным, если бы не концовка. Дело было подвергнуто разбирательству и виновных обязали вернуть потерпевшему «недорослю» все 14 000 рублей. Так что для родовитой и привлекательной Настасьи Фёдоровны, имевшей к тому же недурное приданое и большие связи в свете, жених он был незавидный, к тому же сильно пьющий. Однако у него было одно достоинство, и оно перевешивало всё – он был Грибоедов.
Задумать и осуществить эту уникальную сделку в построенном на патриархате сословно-бюрократическом Российском государстве тех времён без чьей-то могущественной и активной поддержки девице в положении Настасьи Фёдоровны было невозможно; отец её уже четыре года как умер. Кто бы ни был её спаситель и действовал ли он в одиночку, можно гадать, но кровно заинтересованным лицом был её единственный брат. В осуществлении казавшегося невыполнимым желания, оставить ребёнка в доме, дав родовую фамилию и дворянский статус, заслуга Алексея Фёдоровича Грибоедова несомненна. А никчемный отставной секунд-майор на отведённую ему роль мужа и фиктивного отца, естественно, согласился – брак был для него престижным и со всех сторон выгодным. Заметим – считать его настоящим отцом будущего государственно мыслящего светила российской дипломатии и уникального поэта не приходится. И не по скудости талантов Сергея Ивановича («Но чтоб иметь детей, кому ума недоставало?»). Будь он виновником беременности Настасьи Фёдоровны, он бы поторопился «грех венцом прикрыть», не дожидаясь внебрачного рождения собственного ребёнка. И это, не беря в расчёт всех преимуществ столь удачной женитьбы.
По понятным соображениям дату венчания молодые не афишировали. Мальчика, наконец, «пристроили», и его уже не надо было прятать, тем более что в соответствии с 1790 годом рождения, который, став высокопоставленным дипломатом, всегда указывал сам Александр Сергеевич Грибоедов, ему к моменту этой свадьбы должно было исполниться два года. Но почему-то его законные родители всегда, а до определённого возраста и он сам, придерживались другой даты, вернее других дат, указывая – то 1793-й, то 1794-й, а потом утвердились на 1795-м годе. Как видим, дат в семье не уважали (фамусовское: «Всё врут календари!») и относились к ним творчески.
Казалось бы, теперь обвенчавшаяся пара могла, не откладывая, объявить, что сын родился в 1792-м году – через год после того, как они, по их утверждению, поженились, либо в 1793-м – законных сомнений это бы не вызвало. Но - вот незадача! – в 1792-м году на свет появилась их дочь Мария и «назначить» рождение Александра, не возбудив пересудов и досужих сличений и подсчётов, можно было лишь на конец 1793-го – середину 1794-го года. Однако это плохо совмещалось с семейными обстоятельствами, главным из которых было рождение в январе 1795 года (единственная сохранившаяся метрическая запись) младенца Павла Сергеевича Грибоедова, так что от двух намеченных дат пришлось отказаться. Проблематично выглядел и 1795 год, тем не менее, на нём остановились и этого уже не меняли, передав Александру Сергеевичу дату рождения, по-видимому, умершего младенца Павла – январь 1795 года. (Уж коли врать, так врать!) Оттягивать дальше было опасно – и так разница в 5 лет между внешним видом мальчика и его заявленным возрастом была велика. Не говоря уже о необъяснимой для детского ума и крайне обидной необходимости считать старшей сестричку Машу, которая была младше него на два с половиной года. Присовокупив также и то, что в раннем возрасте подобная разница весьма значима, более того – невооружённым глазом заметна, можно представить себе, в каком кипятке варился бедный мальчик.
В студенческие времена (до этого юноша учился у прекрасных домашних учителей) к минам, которые приходилось ему постоянно обходить, прибавилась та, которую не слишком осведомлённые литераторы поторопились объявить достоинством, произведя Грибоедова в вундеркинды. Исходили они, вероятно, из документов, в которых значится, что в Московский университет он был зачислен одиннадцати лет от роду и учился блестяще. Невдомёк им было, что выглядел он на те же 16, что и другие студенты, что было очевидно его однокашникам, без затруднений отличавшим сверстников от безусых юнцов.
К тому же, каждую минуту ему приходилось быть готовым к отражению болезненных насмешек и обидных намёков («Ах, злые языки страшнее пистолета!»), за спиной постоянно чудились пересуды и шушуканье. Опасней всего было то, перед чем при всей напряжённой готовности к отпору он был безоружен – донос в консисторию, разоблачение и неминуемая катастрофа. Именно по такому сценарию обрушилась впоследствии судьба юного Афанасия Фета.
Неудивительно, что вырос он ранимым, вспыльчивым, болезненно самолюбивым, задиристым. Накопленное раздражение выплёскивалось в откровенный вызов. Довелось ему однажды в театре вынужденно наблюдать бурные аплодисменты сидящего перед ним в креслах плешивого старичка, не по возрасту жарко восторгавшегося смазливой актрисой. Не убоявшись его генеральского чина, Грибоедов взял, да и щёлкнул его по лысине. А в околотке, куда он был препровождён со скандалом, спокойно пояснил: «Ненавижу лысых». И, взглянув на курносого полицмейстера, добавил: «Курносых — тоже».
Так что знавших его поражали в нём не одни разносторонние таланты и редкая эрудиция. Как проницательно отмечали самые близкие его сердцу люди – сестра Мария и задушевный друг Степан Бегичев – был он каким-то «неопределённо сосредоточенным». Приняв в расчёт интригу с его рождением, поверить в достоверность которой, повзрослев, будущий драматург никак не мог, нетрудно догадаться, на чём вынужден был он сосредотачиваться. Неестественные отношения в кругу близких (опасаясь плохого влияния на детей сильно пьющего картёжника мужа, Настасья Фёдоровна давно с ним разъехалась) отражала также ситуация с его личным слугой. С детства приставленный к молодому барину, он, в каком-то смысле, являл собой его кривое отражение – был непозволительно дерзок, склонен к вызывающим поступкам и по странному совпадению приходился хозяину почти полным тёзкой – Александром Сергеевичем Грибовым. Лично знавших Грибоедова поражала его терпимость к наглым выходкам своего слуги.
Степан Бегичев вспоминал, как, вернувшись однажды домой во втором часу ночи и с раздражением убедившись, что впустить его в собственное жилище некому, вынужден был Александр Сергеевич уехать ночевать к жившему неподалеку другу, Андрею Жандру. На другой день Сашка дверь ему открыл, но вёл себя, как ни в чём не бывало:
«— Сашка! куда ты вчера уходил? — спрашивает Грибоедов.
— В гости ходил...— отвечает Сашка.
— Но я во втором часу воротился, и тебя здесь не было.
— А почем же я знал, что вы так рано вернётесь? — возражает он таким тоном, как будто вся вина была на стороне барина.
— А ты в котором часу пришел домой?
— Ровно в три часа.
— Да,— сказал Грибоедов,— ты прав, в таком случае ты точно не мог мне отворить дверей...»
Наказание всё же последовало, но не то, которого можно было ожидать.
«Несколько дней спустя Грибоедов сидел вечером в своем кабинете и что-то писал...Александр пришел к нему и спрашивает:
— А что, Александр Сергеевич, вы не уйдете сегодня со двора?
— А тебе зачем?
— Да мне бы нужно было сходить часа на два или на три в гости.
— Ну, ступай, я останусь дома.
Грибов расфрантился, надел новый фрак и отправился... Только что он за ворота, Грибоедов снял халат, оделся, запер квартиру, взял ключ с собою и ушел опять ночевать кЖандру. Время было летнее; Грибов воротился часу в первом..., звонит, стучит, двери не отворяются... Грибов видит, что дело плохо, стало быть, барин надул его... Уйти ночевать куда-нибудь нельзя, неравно барин вернется ночью. Нечего было делать; ложится он на полу, около самых дверей, и засыпает богатырским сном. Рано поутру Грибоедов воротился домой и видит, что его тезка, как верный пес, растянулся у дверей своего господина. Он разбудил его и, потирая руки, самодовольно говорит ему:
- А? что, франт-собака, каково я тебя пришколил,... славно отомстил тебе! Вот если б у меня не было поблизости знакомого, и мне бы пришлось на прошлой неделе так же ночевать, по твоей милости!
Грибов вскочил, как встрепанный, и, потягиваясь, сказал ему:
- Куда как остроумно придумали! - Есть чем хвастать».
Как видим, это ответ равного, признание того, что они теперь квиты.
Причина столь необычных отношений состояла не в известном осуждении Грибоедовым крепостных нравов, а в том, что с определённого возраста он знал - не одна только матушка его Настасья Фёдоровна вступила в брак, имея его самого в качестве приложения к приданому. Аналогичный вклад - сына от крепостной прислуги - внёс в семью и Сергей Иванович. Так что в довершение сложностей с сестрой обслуживавший его Сашка был ему не то слугой, не то братом. Однако с этим как-то можно было жить, тягостнее было другое.
Чем старше становился Александр Сергеевич, тем ясней понимал, что дамоклов меч разоблачения грозит ему не одной только потерей лица в обществе но, что значительно хуже, – лишением дворянства и прав наследования. Правда, последнее, менее всего должно было напугать его. Жёсткая к крепостным и вздорно предприимчивая Настасья Фёдоровна почти вконец разорила своё состояние, а от унаследованного скромного имения, которое оставил детям скончавшийся в 1815 году Сергей Иванович, Александр официально отказался в пользу сестры. Кроме этого имущества в отцовском наследстве числились два заёмных письма на внушительные 8 и 50 тысяч рублей. Однако взыскивать их было практически не с кого, выписаны они были на матушку Настасью Фёдоровну. За какие услуги обязалась она выплатить Сергею Ивановичу эти немалые деньги, остаётся догадываться.
Спасение от нищеты обещала только успешная государственная карьера. А сердце лежало к литературе, поэзии, с молодых лет он с увлечением играл на арфе и скрипке, импровизировал на фортепиано, занимался даже теорией музыки, что было в Москве крайней редкостью.
Окончив факультеты словесности и права со степенью кандидата, успев поучиться и на естественно-математическом факультете, Грибоедов стал готовиться к экзамену на звание доктора, которое помимо прочего сулило право на потомственное дворянство. Блестящее воспитание, владение древними и новыми языками позволяли надеяться на успешную статскую карьеру. Карты смешала разразившаяся война 1812 года. Ни серьёзная близорукость, ни возражения матушки не помешали ему записаться в ополчение, но принять участия в военных действиях он не успел. Кстати, именно тогда, в нарушение принятого светского этикета, Грибоедов отверг лорнет и стал носить очки. После окончания войны он вернулся к намеченным планам, но с тех пор никогда уже не жил под материнским кровом с его «скелетами в шкафу». Ни в московском доме, который дядюшка Алексей Фёдорович отсудил у наследников своей тётки, прокурорши Волынской, и передал сестре Настасье, ни в его же родовом смоленском имении Хмелита, где часто собиралась вся большая семья.
Александр Сергеевич давно уже повзрослел и не мог не заинтересоваться личностью своего настоящего отца. Как ни возмущала его жестокость Настасьи Фёдоровны, доведшей своих крепостных до бунта, подавленного с помощью войск, как ни сердили его расточаемые ею письменные поучения о служебной карьере («прямотой и честностью не выслужишься, а лучше делай, как твой родственник, который подлец, как ты знаешь, и все вперед идёт»), он всегда был почтительным сыном, и вряд ли посмел задать ей прямой вопрос. А если решился, то вполне мог выслушать признание в реальном отцовстве отставного секунд-майора. Но думать и сопоставлять он мог и сам. Понимал он и то, что этим непременно займутся родные невесты, задумай он жениться, так что в кругу, которому принадлежал, отказ ему был обеспечен. Неясность ситуации усугубляла и так постоянно ощущаемую угрозу.
Зная, что, в действительности, родился в 1790 году (с 1818 года он уже признавал это официально), нетрудно было догадаться, что за два года до брака родителей фальшивую метрическую запись его как Грибоедова мог осуществить единственный мужчина в семье – брат матушки Алексей Фёдорович.
Невозможно было не задуматься и над тем, почему так важно было сделать его именно Грибоедовым, сильно осложнив этим поиск законного выхода из положения. Что ему в этих раздумьях открылось, или было кем-то открыто, мы знать не можем, недаром же о браке сказано «тайна сия велика есть». Ни в одном из оставленных многочисленных воспоминаний современников нет ни версий, ни слухов, ни даже сплетен, что весьма необычно и наводит на размышления.
Над загадкой рождения того, кто вместе с Крыловым и Пушкиным считается создателем языка, на котором мы до сих пор говорим (те, что используют новояз – не в счёт!), не один год ломают голову литературоведы. Внесём свою лепту и мы, но не раньше, чем с сочувствием всмотримся в глубины страдальческой личности Грибоедова, в неизбежное отражение её борений в творческой деятельности замечательного драматурга.
Вынужденно выбрав служебную карьеру и со временем блистательно осуществив её на дипломатическом поприще, Александр Сергеевич не отказался от занятий, к которым его влекло неудержимо. – «Поэзия! – признавался он, - Люблю ее без памяти, страстно». Рассеянную жизнь молодого повесы он совмещал с первыми поначалу скромными литературными опытами. Это были созданные в соавторстве с более искушёнными литераторами небольшие комедии, в том числе стихотворные переводы. Стоит ли удивляться, что в одной из них - "Своя семья, или Замужняя невеста" (весьма близкое попадание) - он допустил оговорку по Фрейду?
«Наш опыт удался с секунд-майором!»
Именно такими словами в «своей семье» Грибоедовых мог выразить удовлетворение тот, кто сконструировал брак отставного секунд-майора с незамужней, но, подобно героине этой комедии, уже имевшей тайну невестой.
Другой пример не нуждается в комментариях – название сочинённой также в соавторстве оперы-водевиля точно именовало мучившую Грибоедова проблему: «Кто брат, кто сестра, или Обман за обманом». Когда же написан был его неустаревающий шедевр «Горе от ума», - пьеса поразила читателей не одними несравненными достоинствами. Сегодня трудно в это поверить, но вместе с испытываемым искренним восхищением читателей шокировало не принятое в те времена для показа на сцене поведение Софьи, позволившей себе любовную связь в родительском доме. Даже не замеченный в ханжестве Пушкин отреагировал на героиню убийственным замечанием: «Не то б..дь, не то московская кузина». Спасибо его матушке Надежде Осиповне Ганнибал, подсознание не подбрасывало ему таких сюжетов. А Грибоедову почему-то важно было наделить подобной способностью приличную девушку.
В русской литературе влияние «Горя от ума» не только заложило основу реформы драматургии, но создало первый прецедент самиздата. Как верно предсказал Иван Андреевич Крылов (ему первому, причём в один присест, прочитал Грибоедов всю пьесу), – «Этого цензоры не пропустят. Они над моими баснями куражатся. А это куда похлеще! В наше время государыня за сию пиесу по первопутку в Сибирь бы препроводила». Так что ждать публикации пришлось долго. Автор до этого не дожил. Впервые комедия была издана по-немецки в 1833 году, а на родном языке только в 1864-м году, т. е. через 40 лет после её написания. Так что изучение образов Фамусова, Чацкого, Молчалина и, конечно, Софьи не всегда было непременной частью школьной программы. Прочесть «Горе от ума» по-русски современники могли только в переписанном виде. Препятствие это не помешало тому, что по всей России пьеса разошлась в тысячах экземпляров! Один из таких списков Пущин привёз в 1825 году в Михайловское ссыльному Пушкину.
Со своим тёзкой поэт знаком был с 1817 года и высоко ценил его редкий ум, теперь же признал в нём и «истинный талант». Тонкие замечания, которые просил он передать автору, в том числе и о «приличиях», «пришли ему в голову после». Среди них было и пророческое: «О стихах я не говорю, половина должны войти в пословицу». Общее же впечатление: «Слушая его комедию, я не критиковал, а наслаждался».
Перу Пушкина принадлежит и поражающая глубиной проникновения попытка объяснить не ставшие для него секретом странности духовного облика автора «Горя от ума», на то он и гений. Мысли эти навеяны были случившейся на пути его в Арзрум горестной встречей с телом Грибоедова, полномочного посла в Тегеране, убитого толпой натравленных мусульманских фанатиков.
Сквозь горечь потери светит ясный, лишённый излишней комплементарности взгляд собрата и провидца: «Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества, – всё в нём было необыкновенно привлекательно. Рожденный с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении. (…) Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда со своею молодостию и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом и с праздной рассеянностию, уехал в Грузию, где пробыл осемь лет в уединенных, неусыпных занятиях. Возвращение его в Москву в 1824 году было переворотом в его судьбе и началом беспрерывных успехов. Его рукописная комедия «Горе от ума» произвела неописанное действие и вдруг поставила его наряду с первыми нашими поэтами». Эта поразительная по глубине и лаконичности характеристика свидетельствует о том, что завершающий её беспощадный диагноз русскому обществу: «Мы ленивы и нелюбопытны...» к нему самому не относится.
О том, что имел в виду Пушкин под «некоторыми облаками», «пылкими страстями и могучими обстоятельствами», мы можем только догадываться. Но сами эти слова явно свидетельствуют о неординарности ситуации. Что же до «затемнения», то укрывало оно не всю «жизнь» Грибоедова, а обстоятельства его рождения, за которыми маячит всё та же проблема родителей. Разрешить её значит понять – что разъедало душу поэта.
Об очевидности материнства Настасьи Фёдоровны, напомним, у неё было только двое детей, недвусмысленно свидетельствует её реакция на известие о гибели сына, описанная в письме Василия Львовича Пушкина: «На этих днях объявляли матери Грибоедова о кончине ее сына. Она в отчаянии рвет на себе волосы и кричит, что гораздо бы лучше было, если бы умерла у неё дочь». Относительно же реального отцовства исследователи творчества Грибоедова предпочитают отмалчиваться, если не считать предположения В. П. Мещерякова. Неупоминание современниками этого щекотливого момента он попытался объяснить тем, что виновник был Настасье Фёдоровне «неровня», причём настолько, что это позорило всё дворянское сословие. Догадка эта приведена была без обоснования и уж очень отдаёт угодным советскому официозу возвышением простого человека из народа. Не вяжется она и с образом крайне заносчивой особы и жёсткой крепостницы, какой была мать Александра Сергеевича, судя по документам и описаниям.
Однако в узком кругу грибоедоведы тему эту обсуждают и предположения выдвигают. Некоторая картина сложилась и у меня. Для начала сравним её с двумя версиями, с которыми мне доверили ознакомиться. К сожалению, ни одна из них не разрешает всех обозначенных выше проблем. Тем не менее, упомяну их, прежде чем перейти к своей гипотезе, приближающей к пониманию травмы происхождения Грибоедова.
Первую намёками высказал ныне покойный основоположник владимирской генеалогической школы Георгий Дмитриевич Овчинников. Исходя из, к сожалению, не опубликованных фактов, он предположил, что отцом Грибоедова мог быть вяземский заурядный помещик Квашнин-Самарин, чьё имение располагалось невдалеке от родовой грибоедовской Хмелиты. Согласившись с исследователем, мы имели бы дело с достаточно тривиальной ситуацией. Кроме, вероятно, женатого виновника, никакие особые, тем более «могучие обстоятельства» здесь не просматриваются. Непонятным остаётся также настоятельное желание приобщить ребёнка к роду Грибоедовых. Мнение же Овчинникова о том, что поэт родился не в Москве, как считается, а в Хмелите, хорошо согласуется с сопутствующими обстоятельствами и представляется убедительным.
Вторая версия выдвинута Аллой Александровной Филипповой, научным сотрудником Музея-усадьбы поэта «Хмелита». В соответствии с логикой ситуации она предложила считать биологическим отцом Грибоедова его дядю Алексея Фёдоровича, что объясняет желание и возможность дать мальчику их родовую фамилию. Следующим шагом было предположение о том, что матерью младенца Настасья Фёдоровна была лишь по семейному уговору, согласившись выступить в этой роли после своего замужества, а жениха ей как раз в это время подбирали. При этом исследовательница исходит из сложившейся практики, в соответствии с которой внебрачного ребёнка забирала семья любовника, нередко записывая сыном его замужней сестры. В пользу версии А. А. Филипповой говорит также особая любовь и постоянное внимание дядюшки к племяннику, проживание Настасьи Фёдоровны с детьми в его имении Хмелита почти каждым летом и, конечно, передача ей братом московского дома в Большом Девятинском переулке.
В своей гипотезе я независимо исхожу из той же догадки об отцовстве, что и Алла Александровна. Вариант же материнства некоей дамы, ребёнок которой от Алексея Фёдоровича был фиктивно записан на имя сестры Настасьи, представляется мне неприемлемым в силу того, что к нужному моменту она была незамужней девицей. Репутация её в этом случае могла быть погублена, а дать мальчику свою девичью фамилию она всё равно не могла. Единственной замужней дамой, на которую можно было записать ребёнка как Грибоедова, могла быть жена самого Алексея Фёдоровича, если бы к тому времени он был женат.
Думаю, на семейном совете решено было дождаться готовящегося венчания Алексея Фёдоровича с княжной Александрой Сергеевной Одоевской. Оно состоялось 6 марта 1790-го года, того самого, рождение в котором со свойственной ему по словам Пушкина «холодной и блестящей храбростью» признал впоследствии сам Грибоедов. После свадьбы приписать жене своего внебрачного ребёнка с её согласия либо за её спиной Алексей Фёдорович уже мог, но не раньше, чем через как минимум 9 месяцев после свадьбы, т.е. в феврале следующего года. До этого времени мальчика надо было прятать, что и было предпринято. Когда же вскоре после замужества молодая Александра Сергеевна забеременела, сроки пришлось передвинуть. Но тут свои коррективы внесла сама жизнь, точнее - смерть - 28 июля 1791 года юная жена Алексея Фёдоровича скончалась, родив дочь Елизавету. Метрическая запись маленькой Элизы (так принято было её именовать), как водится в этой семье, не сохранилась.
Учтём также следующее. Обычно в усадьбах существовали доверительные отношения между помещиками и священниками. Не были исключением и Грибоедовы. В 1794 году в дополнение к уже имевшимся в Хмелите двум храмам не вылезающий из долгов Алексей Фёдорович добавил третий – каменную Алексеевскую церковь. Собственной утвари она не имела, служили в ней лишь в дни престольных праздников и по необходимости. Когда задумал он её построить, можно приблизительно прикинуть, но в 1790 году потребность в ней он должен был ощущать остро. Расширенные возможности обеспечивало то, что к этой домовой церкви приписаны были, т. е. находились в определённой зависимости от владельца усадьбы, оба состава хмелитских священнослужителей: четыре батюшки плюс другие члены причта – всего 10 человек. В такой ситуации подстроить, что требовалось, было сподручней, но версия должна была быть правдоподобной.
Как известно, лучшая ложь это полуправда. Чтобы организовать фальшивую метрическую запись о рождении маленького Александра Алексеевича Грибоедова, удобно было воспользоваться действительно имевшими место в семье Алексея Фёдоровича родами, сообщив, что Александра Сергеевна разрешилась мальчиком, а девочку оформить задним и более поздним числом. На этом, по-видимому, и остановились, поскольку Элиза была объявлена родившейся в 1795 году, несмотря даже на то, что законно произвести её на свет было уже некому. В довершение путаницы дата сия была впоследствии исправлена на 1800 год и, как мне представляется, вот почему.
В 1796 году Алексей Фёдорович женился вторым браком на Анастасии Семёновне Нарышкиной. В этих обстоятельствах продолжать утверждать, что маленькая Элиза, «освободившая» место своей метрической записи сыну Настасьи Фёдоровны, родилась в 1795 году, стало по-новому опасно. Казалось бы, женитьба Алексея Фёдоровича позволяла отбросить рискованную версию появления девочки на свет через 4 года после смерти матери. Теперь рождение Элизы можно было «приписать» молодой мачехе. Однако при этом получалось, что девочка появилась на свет за год до брака, что не избавляло от напрашивающегося подозрения в законности её происхождения, а на молодую жену бросало тень родов до свадьбы. Неслучайно, к всеобщему удивлению, новая хозяйка Хмелиты, где почти каждое лето гостила с детьми Настасья Фёдоровна, за всю свою жизнь там так и не побывала.
Окончательно подчистили дату рождения Элизы, отступив на положенный срок от появления на свет её умерших в младенчестве братцев: Фёдора в 1797-м и Семёна в 1799-м году. То, что это был 1800 год, и ей было уже 9 лет, потом даже пригодилось. В 1817 году, когда она выдана была замуж за восходящую звезду империи, будущего генерал-фельдмаршала, графа Паскевича Эриванского, светлейшего князя Варшавского, ей было уже 26 лет, а жених был уверен, что ей всего 17.
Но вернёмся к маленькому Александру. Казалось бы, после того как в 1791 году «наш опыт удался с секунд-майором», мальчика можно было, наконец, опять же поддельно (опыт уже накопился), записать на Настасью Фёдоровну и Сергея Ивановича, облегчённо вздохнуть и уничтожить сфабрикованную метрическую запись на Александра Алексеевича Грибоедова. На свет наконец-то мог официально появиться Александр Сергеевич Грибоедов, что освобождало бы Алексея Фёдоровича от наследника с его неотъемлемыми имущественными правами. Однако и это решение пришлось отодвигать сначала до 1793-го года, потом до 1794-го и, наконец, остановиться на 1795-м. Предпринять эти шаги вынудило рождение Настасьей Фёдоровной в 1792 году дочери Марии Сергеевны, а затем младенца Павла Сергеевича, о чём было сказано ранее. Справедливости ради надо ещё раз отметить, что и после того, как схему откорректированного родства и его официальное выражение удалось завершить, сестру с детьми Алексей Фёдорович заботами не оставил. Тут и переданный ей дом в Москве, и постоянное проживание её семьи (исключая секунд-майора!) в его роскошной Хмелите, и неизменное родственное попечение.
Итак, если остановиться на том, что настоящим отцом Александра Сергеевича был его дядя, а в материнстве Настасьи Фёдоровны с учётом всех обстоятельств сомневаться не приходится, о чём мы уже говорили, понятно становится, почему об этом из ряда вон выходящем случае ни единым словом не упомянуто ни в письмах, ни в мемуарах, ни даже в сплетнях, которые обычно распространяются как лесной пожар. Подобная редкая сплочённость современников сама по себе значима. Объяснить её можно тем, что ситуация, на самом деле, была весьма и весьма деликатной, затронуть её значило действительно бросить тень на всё дворянское сословие.
Теперь можно, наконец, понять смысл непреклонного желания семьи сделать мальчика именно Грибоедовым. У бабушки его, Марии Ивановны, в девичестве Аргамаковой, и дедушки Фёдора Алексеевича Грибоедовых было пятеро детей. Четверо из них были девочки, и лишь предпоследним на свет появился долгожданный сын, продолжатель рода. До рождения будущего автора «Горя от ума» дедушка не дожил, так что решать судьбу новорожденного должны были двое «виновников» и их мать. В такой ситуации попытка скрыть опасную тайну, способную навсегда опозорить семью, и любой ценой официально сохранить в своих рядах фактического потомка по прямой приобретает логику и обоснованность. Кстати, опасение оставить семью без продолжателя рода всё-таки оправдалось - и во втором браке у Алексея Фёдоровича выросла только ещё одна дочь.
В пользу версии о его отцовстве говорит также то, что, гордясь красотой четырёх своих сестёр, он украсил Хмелиту их портретами, но только тремя. Отсутствовало изображение именно той из них, открытого восхищения которой он избегал.
Когда после многолетнего хождения по минному полю календарных дат официальное положение проблемных членов семьи как-то выровнялось, Алексей Фёдорович смог наконец больше не опасаться за сестру Настасью и её сына. Трудясь на Кавказе, Александр успешно продвигался на избранном им дипломатическом поприще. Казалось, меч немилосердной судьбы удалось отвести – по делу декабристов он был полностью оправдан, по карьерной лестнице поднимался всё выше. Своей бессмертной комедией «Горе от ума» он единым махом достиг вершины русской драматургии и поэзии, и рукописное творение его, выполняя предвидение Пушкина, «начало расходиться на цитаты».
До поры, до времени ввиду отсутствия состояния, а главное, из-за неясного происхождения, Грибоедов не мог позволить себе завести семью в среде, к которой принадлежал. И хотя сам по себе отказ не должен был повлечь за собой потери лица, в его случае он грозил бесчестьем - законно озабоченные будущностью ожидаемого потомства родные невесты навели бы соответствующие справки.
Тем не менее, постоянно терзавшие душу страхи («мильон терзаний») постепенно отступали. К женитьбе на юной княжне Чавчавадзе он уже имел немалый капитал, хранившийся в Опекунском совете; лишение потомственного дворянства ему больше не угрожало – эту привилегию он уже заслужил и мог не опасаться потерять, если бы опасные слухи преодолели Кавказский хребет. Подписание на выгодных для России условиях Туркманчайского мирного договора с Персией вознесло его на уровень высокого государственного мужа. Всё складывалось благоприятно. Но это была лишь видимость, потому что в самом начале службы по линии иностранных дел Грибоедов не распознал улыбку Фортуны, пренебрёг ею и теперь шаг за шагом приближался к ужасной своей гибели. Об этом горестном отказе от предоставленного судьбой счастливого шанса ценное свидетельство оставил некий А.С.Стурдза. На склоне лет он вспоминал:
«Я знал Грибоедова при самом начале деятельности его на поприще словесности и службы. Подобно Батюшкову, он домогался должности дипломатической, и с этой целью искал моего знакомства. Светлый ум, крутой нрав и сметливая физиономия Грибоедова полюбились мне. Пользуясь тогдашним положением моим при министерстве иностранных дел, я вступился, сколько мог, за благородного искателя и предложил ему на выбор должности канцелярского чиновника в Филадельфии и Тегеране. Грибоедов колебался; я указывал ему беспристрастно на относительную важность этих посольств, измеряемую связью каждого из них с прямыми выгодами России. Мне хотелось, чтобы он предпочёл Америку Персии, потому только, что более надеялся на правила и образ мыслей нового начальника этой отдалённой миссии, барона Тейли, с которым я подружился на зимних бивуаках 1812 года, при Березине. Грибоедов сам решил участь свою и отправился в Персию. По заключении Туркманчайского мирного договора (…) осыпанный царскими милостями, он уехал обратно в Тегеран поверенным в делах, по-видимому, стремясь к новым заслугам и почестям; а в самом деле ожидала поэта жестокая насильственная смерть!
Никогда в жизни не случалось со мною быть столь близким очевидцем при выборе самим страдальцем собственного таинственного жребия».
Ошибочность этого судьбоносного выбора он, вероятно, смутно ощущал, когда, будучи оправдан по делу декабристов и освобождён из-под ареста, не хотел больше ехать на Кавказ, несмотря даже на то, что продолжать службу пришлось бы под опекающим началом мужа своей кузины, той самой Элизы, Ивана Фёдоровича Паскевича. Не об этом ли одно из его крылатых выражений: «Когда ж постранствуешь, воротишься домой, И дым отечества нам сладок и приятен».
По рассказу горячо любимой сестры Грибоедова Марии Сергеевны: «Матушка никогда не понимала глубокого, сосредоточенного характера Александра, а всегда желала для него только блеска и внешности. Вот что она раз с ним сделала: брат решительно не хотел ехать служить к Паскевичу. Матушка как-то пригласила его с собой помолиться к Иверской божией матери. Приехали, отслужили молебен, (…) вдруг матушка упала перед братом на колени и стала требовать, чтобы он согласился на то, о чем она будет просить (…). Растроганный, взволнованный, он дал слово (…). Тогда она объявила ему, чтобы он ехал служить к Паскевичу. Делать было нечего, он поехал».
В очередной раз проявив умение любой ценой настаивать на своём, и так, и эдак поворачивать судьбу горячо любимого сына, собственной рукой направила его Настасья Фёдоровна туда, где ожидала его ужасная гибель.
Прошли без малого два столетья, добавив человечеству немалый исторический опыт, распались не только российская и персидская империи, но и оттоманская и даже британская. Однако и в наше время не утихающий гнев и ищущее излиться возмущение вызывает то, что растерзание Грибоедова толпой мусульманских фанатиков, горькая эта потеря ничему не научила человечество. В Тегеране и других центрах исламского мира дипломатические посланники цивилизованных стран вновь и вновь подвергаются остающимися практически безнаказанными убийствам и надругательствам. На подобное зверство зомбированную мусульманскую чернь исподтишка натравливают прячущиеся в тени религиозной терпимости проповедники исламских ценностей, неважно - муллы или аятоллы, которым всё это сходит с рук. Политиканство на крови, переходящее в фактическое попустительство, развращает сторонников джихада, возбуждая их наглые аппетиты.
За примерами далеко ходить не приходится. Недавно прозвучавшие из Тегерана открытые притязания на территорию республики Азербайджан есть не что иное, как призыв денонсировать Туркманчайский трактат – главное достижение полномочного посланника Грибоедова, сделав тем самым его смерть ещё и напрасной.
Гибель этого выдающегося государственного мужа, чей единственный всенародно любимый шедевр послужил преобразованию русского языка, до сих пор оплакивает не одна лишь Россия. Таинственным образом, уготованное ему судьбой место в Филадельфии осталось незанятым. То, что предназначено было Фортуной, не развеялось и продолжает излучать энергию. Не по этой ли причине именно здесь, в Городе Братской любви, по зову сердца перевела «Горе от ума» на английский и издала за собственный счёт скромная Беатрис Юсим? Не потому ли и я, когда-то в юном восхищении выучившая наизусть все грибоедовские перлы, теперь, прожив целую жизнь и обосновавшись в Филадельфии, взялась вглядеться в его судьбу любящим взором и попытаться разгадать – какую именно травму творчески изживал автор «Горя от ума». И ещё – проницательны ли были те, кто отмечал его «скверный характер»? Почему даже знавший истинную цену Грибоедову Пушкин противоречиво отмечал, ставя их в ряд, «его озлобленный ум» и «его добродушие», а почитатель его таланта поэт и лихой гусар Денис Давыдов, дружески пародируя название пьесы, назвал его «уродом ума»?
Верна ли моя догадка, позволяет ли найти ответы на эти и другие вопросы – судить не мне. Своё понимание я высказала. В нём нашла отражение особая – зловещая роль, которую сыграла в жизни Грибоедова его мать. Она принесла сыну несчастье не только его подозрительным рождением, но накликала ему и ужасную смерть. Вот почему именно такими словами попыталась я выразить свои чувства, их глубину и безутешность, невольно впадая в неподражаемый грибоедовский слог:
Ах, матушка, невместна ваша роль,
А Филадельфия слез осушить не может…
Библиография
А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. Ред. и предисл. Н. К. Пиксанова. Коммент. И. С. Зильберштейна. М., "Федерация", 1929. 324, [2] с; 1 вкл. л. портр.
Генеалогия знаменитостей Хомяков и Грибоедов forum .vgd.ru/39/11743/23k
Каратыгин П.А. Мои встречи с Александром Сергеевичем Грибоедовым feb/web.ru/feb/griboedov/critics/vos80/voc104/htm
Литературное наследство (ЛН. Т. 58. С. 491)
Мещеряков В. П. А. С. Грибоедов. 1988.
Мещеряков В. П."Жизнь и деяния А. Грибоедова".
Москвитянин (журн.)1856. № 12. Октябрь. С. 310; Моск. некрополь. Т. I. С. 330
Николаев Б.П., Овчинников Г.Д., Цымбал Е.В. Из истории семьи Грибоедовых (по архивным материалам).
Пиксанов Н. К. Грибоедов. Л., 1934. С. 85—139.)
Публикации ИРЛИ РАН (Пушкинский дом) Беседы в ОЛРС. с. 25
Пушкин А. С. Путешествие в Арзрум, во время похода 1829 года.
Пушкин о литературе. М., 1962.
Ревякин А.И. Новое о Грибоедове( по архивным материалам). Учен. зап. МГПИ им. Потёмкина. Т.11
Русская старина (журн.). СПб., 1872, Ќ 8, с. 194-195
Стрельникова Ирина. Грибоедов: Заложник тайны рождения. Интернет-портал Newsland. 7.10.2011
Стурдза А. С. Беседа любителей русского слова и Арзамас в царствование Александра I. — «Москвитянин», 1851 г., № 21, стр. 19.
Тайна Грибоедова. Клуб Арион, С-Пб 2005 21 Ноября.
Тархова Н. А. Грибоедовская усадьба Хмелита.
www.pushkinskijdom.ru/Default. aspx?tabid=7146
Фомичёв С. Грибоедов. Энциклопедия. – СПБ: 2007
Внимание!
Те, кому понравилась авторская позиция Розалии Степановой, могут приобрести её книгу «Ещё одна горсть», в которой помимо большого числа острых литературно-публицистических эссе представлены повесть «Как это бывает…», а также статьи, излагающие основы Каббалы, суть открытия кодов Торы и оригинальные решения интереснейших эзотерических и астрологических проблем. Объём книги 500 стр.Книгу можно приобрести на Амазоне, ключевое слово –Розалия Степанова, линк http://www.amazon.com/Eshchee-Odna-Gorst-Rozalia-Stepanova/dp/1427653488 Тираж заканчивается.
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 7 (64) июль 2015
Адрес оригинальной публикации: http://7iskusstv.com/2015/Nomer7/Stepanova1.php
