Таллин и Джекс.
С самого вечера Джекс доставал Таллина своим назойливым сопением в ухо. «Вставай, - повторял он следом за каждым щелчком, издаваемым секундной стрелкой часов. - Вставай, вставай».
С каждой секундой его «вставай» раздражало всё больше. Ну конечно же, что может быть хуже, чем когда тебя будят лишь из-за того, что часы уже перевалили за шесть и пора собираться и выходить из этой комнатушки.
Когда Таллину, или как его называл Джекс, Таль, исполнилось шесть лет, в его голове появился маленький писклявый голосок, который с каждым днем становился громче, отчетливее, и даже, в какой-то степени роднее. Появился он в тот самый день, когда Таль, с присущей ему детской наивностью, положил в карман пару ментоловых конфет, что продавались в уютном магазинчике еврейки, тёти Сары. Выбежав из этого сладкого, но очень дорогого гнездышка, Таллин начал слышать своего личного… нет, не ангела хранителя. Как раз наоборот, ангела- развратителя, или проще сказать, персонального наплечного бесёнка.
Несколько дней паранойи переросли в нечто большее. Задушевная беседа, а после и настоящая дружба с маленьким рогатым чёртиком (нет-нет, вовсе не лысым), стали маленькой усладой в жизни очень одинокого мальчика. И правда, кроме того, что в нашей необъятной родине мало кто мог нормально отнестись к столь чудаковатому имени, он к тому же роз без матери и отца, и вынужден был кое-как выживать, периодически наблюдая за тем, как старшая сестра медленно, но верно погибает от тяжелых, и не очень, наркотиков. И правда, смотреть, как загибается единственный пока еще родной тебе человек, не смотря на все побои, причиненные им, крайне неприятно. Только Джекс и мог скрасить всю сложившуюся картину. И сделать из неё депрессивный черный квадрат, тоже было в его силах. И когда Таллин сжимал подушку, перекрывая дыхательные пути своей дражайшей сестренки, Джекс лишь обнимал его шею, прижав свои глаза, якобы в стеснениях. На самом же деле, кому я, человек, поддающийся порокам не менее любого иного, могу соврать? Разве только, самому себе.
Да, Джексу нравился тот монстр, которого он делает из юноши собственными руками. Собственно говоря, руками именно самого молодого и наивного парня.
С другой стороны, маленький рогач вовсе не нашептал эту мысль в голову парню. Скорее, мозг последнего буквально загорелся этой идеей, когда сестра в очередной раз уснула, положив шприц рядом с собой. Оставалось только столкнуть его в ту пропасть, к которой он подошел своими собственными ногами. Так же это работало и с другими людьми, которые называли этого самого бесенка то Вельзевул, то Абандон. Один итальянец даже додумался назвать его Вергилий. Сотни жертв на протяжении тысячелетий, и вот, короткое имя Джекс теперь исходит из уст юнца, которого назвали в честь города.
И вот, то нашептывая, то переходя на крик, Джекс поднимал с постели Таля, заставляя его снова пойти на то, к чему они оба готовились вот уже два месяца. В семнадцать лет, дело даже такого рода кажется до ужаса ответственным. Но вам, мой дорогой читатель, не стоит забывать, что идея целиком и полностью принадлежала Таллину.
В семь ровно, следовало выйти из дома и пойти к набережной этого прекрасного города. Там находился дорогой отель, возле которого вечно ошивались девушки, считавшие себя жуткими модницами, но на самом деле второе слово из их описания можно смело вычеркивать. Настоящие модницы находятся внутри отеля, и в их сумках не было ничего, кроме дорогой косметики и карты с ежесекундно меняющимся паролем. То ли дело, эти девицы возле отеля. Они чаще всего носили с собой пару-другую тысяч рублей, и кучу драгоценностей цепляли всюду, где можно было цеплять хотя бы сколько-нибудь ценные украшения.
Ничто во внешности Таллина, или в его подвешенном языке, не могло не привлекать, разве только его разговоры с бесенком, но тот молчал, когда Таль занимался делом. Подойдя к одной из бестий, как-бы ненароком, юноша начинал беседу. Надо сказать, сладкий голос этого молодого человека мог увести с собой хоть в бездну любую, кто с ним заговорит, или хотя бы услышит его. Так было и с очередной неизвестной девушкой, достаточно второсортной красоты. Он не искал красавиц, ведь они заметны. Нужна была как раз заурядная девушка без особых примет и, желательно, с деньгами в кошельке. Узнать это было легко, за таких девушек обычно не расплачиваются, заказывая кофе, поэтому они всегда тянутся к кошельку, когда настает час оплаты. Именно в эти секунды Джекс заглядывал в сумочку, или ридикюль, и тихонько шептал в ухо Таллину точную сумму.
Затем беседа приводила Таля и девушку в достаточно темный угол. Процесс начинался с неаккуратных приставаний. Рука якобы случайно касалась филейной части девушки, затем огибала её, прижимала к стене, и начинался почти бесконечный и сладострастный поцелуй. Затем вторая рука опускалась в сумочку, и деньги буквально волшебным образом перемещались в карман Таллина.
Эта девушка казалась особенной. Куда более внимательная к деталям, она почему-то сначала взяла вторую руку юноши, не дав ей заползти в кошель. Это изрядно взбесило Таля, и он прижал её к стене сильнее. Ему не очень нравилось целовать её, но чего не сделаешь ради того, чтобы прожить еще пару дней, не думая ни о чем. Так и приходилось делать вид, что это лучшие губы, к которым он прикасался. Но любое терпение лопается, как воздушный шар, когда людям приходится делать то, что им противно.
Бес молчал., пытаясь не вмешиваться. Убийство не входило в планы на сегодняшний день, да и оно было совсем не обязательным, но почему-то Джекс только помогал юноше, уже сознательно подталкивая к концу этого обрыва. Таль для начала нежно прикоснулся к шее девушки и услышал, как она вдыхает в ожидании того, что поцелуй станет жарче. Затем он обхватил ладонью шею, и всё было предельно нежно не смотря на то, что в мыслях Таллин уже понял, что будет дальше, и даже успел молчаливо перекинуться взглядом с бесёнком, на что тот, одобрительным кивком, будто вышвырнул его в пропасть. Гадкое чувство. Пусть это и не принято, но бесёнок привязался к Таллину. Он даже стал чем-то на него похож: так же отрастил волосы, и они, уже длинные, огибали аккуратно рожки, сводясь к конскому хвостику, связанному черной резинкой.
Нежность растаяла через несколько секунд, когда юноша начал сдавливать шею, при этом буквально прижимая девушку к стене губами, чтоб её крика никто не услышал. Позднее он отпустил губы, когда она уже вовсе замолчала, и её хрипы с вибрацией пытались проходить сквозь гортань. В попытках остановить руки душителя, или впустить хотя бы немного воздуха в свои легкие, она царапалась и пыталась безуспешно ударить Таля.
Побелев, она будто стала куда красивее, чем была при жизни. Тепло начало уходить из её молодого тела, ноги еще подрагивали, но и это было совсем не на долго. Еще секунда, и она замерла. Только тогда Таллин отпустил её и дал телу рухнуть на землю.
Оно было прекрасно. Лишние краски: румянец, непонятный и уже влюбленный блеск в глазах, выступающие сквозь косметику капли пота, всё это пропало, но и в то же время всё это было лишним. Будто убрав краски, Таллину показалось на секунду, что он убрал единственную лишнюю деталь из столь совершенной скульптуры под названием «женщина», и эта деталь-жизнь. Именно жизнь заставила её прийти сюда в поисках ухажёра, она принудила наряжаться чем-то средним между работницей древнейших профессий и королевой венецианского бала, эта мерзкая жизненная жилка послала девушку искать продолжателя рода всеми доступными путями. Инстинкты, или химия, разницы нет, Таллин четко видел, что именно жизнь создавала помехи в то время, как женщина, сама по себе, даже не самая красивая, восхитительна по определению.
Сумка была выпотрошена уже без должного удовольствия, все драгоценности содраны, а деньги переложены в личный карман начинающего убийцы. «Неужели я прав, - подумал он, - и единственная лишняя деталь в любом живом механизме- сам факт его существования? Ведь если есть Джекс, то где-то есть и Бог. И чем ему не нравилось небытие, что он решил испортить его жизнью?»
На душе, о которой Таль вовсе забыл, стало мерзко. Эта мерзость даже стала частью выражения его лица, выражаясь в слегка приспущенном уголке рта. Но на смену этой самой мерзости пришла гордость. Гордость от того, что Таллин посягнул усовершенствовать творение, забрав у него лишнюю, и казалось, почти не заметную деталь.
Джекс сидел на плече убийцы и не понимал, почему того умиления, которое когда-то вызвал ворующий конфеты мальчик, больше нет. Человеческое уродство, порожденное самим человеком, вышло наружу, и бес не был тому виной. Он не сеял этого зерна, но почему-то выросло именно это растение.
И неужели маленький падший ангелок превратил безобидное дитя в это? Будто сидя на плече уже не человека, а самого Люцифера, рожки бесенка начали дымится, а кожа покраснела. Было это и от стыда. Доселе незнакомое бесу чувство начало его съедать, а то грехопадение, что еще недавно, при мысли о воровстве, просто грело, сейчас медленно сжигало бесенка. И вот, когда красная кожа, привыкшая к жаре, обуглилась, и Джекс понял, что еще немного, и он вовсе испарится, на последок он решил шепнуть: «Я не вел твою руку, и не просил убить её. Так быть может именно потому, что мысль об убийстве пришла в голову человеку, Богу и плевать на ваши войны?»
Пепел тлел на плече убийцы и исчезал с потоками ветра. Человеческое уродство приобретало всё новые обличия, куда более страшное, чем даже падшие ангелы могли себе представить.
