О любви к правде
Давным-давно в одном королевстве люди перестали говорить друг другу правду. Встретятся два человека, похвалит один другого, а другой — первого и разойдутся. Воров перестали называть ворами, предателей — предателями. Все считали себя только порядочными людьми, хотя жизнь от этого лучше не становилась.
Понял король, что так придет его королевству конец — взял да издал указ:
«Отныне повелеваю каждому нашему поданному носить маску. Никто не имеет права появляться без маски в нашем королевстве».
Богатые, не мешкая, накупили разных масок с запасом. Кто знает, какой будет мода?
В королевском дворце министры и вообще вся знать каждый день появлялись то в одних масках, то в других. Никто не узнавал друг друга, даже самого короля, когда тот снимал корону. Придворные принялись говорить друг о друге правду, не жалея и своего монарха. Но это была устаревшая правда — правда того времени, когда люди ходили с открытыми лицами. Определить же сегодня, кто вор, а кто предатель, стало вообще невозможно. Порядка оказалось намного меньше, чем прежде.
Понял король, что его королевству придет конец совсем скоро — взял да издал новый указ:
«Отныне повелеваю каждому нашему поданному носить маску только один день в году. Никто не имеет права — ни мужчина, ни женщина — в остальное время прятать свое лицо».
Так и появился на свете новогодний бал-маскарад.
Тайна творчества
Посмотрел ворон, как люди восторгаются пением соловья, и решил выпытать у певца секрет его таланта, с тем чтобы и самому петь не хуже. Тогда и падалью питаться будет не нужно, песни прокормят.
Ворон улучил момент, когда соловей отдыхал на ветке, сел рядом и поздоровался, хотя первым здороваться не привык. Приветствовал его и певец. Ворон, прищурившись, сказал:
— Люди неблагодарны. Они не дают тебе зернышка за твои гениальные концерты. Могу предложить спор: если научишь меня петь, как поешь сам, то я непременно заставлю двуногих кормить нас обоих вместе.
— Зачем? — спросил соловей. — Я и так не голодаю. Зато свободен.
— О, да! — согласился ворон. — Хорошо! Тогда возьми меня в ученики из любви к искусству.
Соловей действительно любил искусство. Немного подумал. И сдался:
— Обещаешь выполнять мои советы?
— Маэстро, не стоит задавать лишних вопросов! — ответил ворон. — Лучше приступим к делу.
И соловей начал урок.
— Представь, что ночью тебе приснилась черная кошка, которая крадется следом и хочет напасть…
— Какой ужас! — испугался ворон. — На что я ей? Она все равно же не станет меня есть.
— Тебя, возможно, не станет, но покусает из интереса, а других съест, — заметил соловей. — Однако ты обещал слушать мои советы!
— Я весь внимание, учитель! — покорно развел крылья в стороны ворон.
— Так вот. После того, как приснилась черная кошка, ты проснулся и увидел, что никакой опасности нет рядом. Лишь ласково зовет к себе голубое небо, — продолжил соловей, — солнышко краем показалось из-за горизонта; но оно уже успело слегка коснуться нежной поверхности ручья, этого животворного волшебника, звенящего под вековыми деревьями; травы, зашуршав, просыпаются и умываются росою… Словом, вокруг неописуемая красота! Чувствуешь?
— Чувствую, — сказал ворон. — Только хочу добавить: у коряги возле норы осталась живописная пара недоеденных лисою мышей…
— Какой ужас! — воскликнул в свою очередь соловей. — Знаешь ли ты, что такое восторг?
— Знаю, — твердо сказал ворон. — Это когда лиса отлучилась, и я успеваю стащить у нее упомянутых свежевыловленных мышей.
И от восторга на всю округу ворон оглушительно прокричал:
— КАРРР!!!
А когда огляделся, соловья уже не было рядом, словно его никогда и не существовало.
«Никакого приличия, — подумал ворон. — Ни на кого нельзя положиться». И полетел доедать украденных у лисы мышей.
Момент силы
«Я — обыкновенный домашний предмет, — подумал про себя чайник, только что поставленный на огонь. — Живу от-чая-нно, беды не зная. Главное — напоить людей. Все просто. А простота — это отсутствие суеты. И действительно: мне некуда торопиться. Если кому-то понадобится быстро согреть воду, то он прибавит огонь, но от меня никто не потребует усилий. Таким образом, я свободен в себе. Даже вода, при всей текучести, которую она мнит своей свободой, ограничена пределами моего объема (притом, что считается даже стихией). Поэтому она не предмет.
Более того, вода работает на меня. Вот и сейчас она, нагреваясь, щекочет нутро мелкими налипшими пузырьками, доставляет одну приятность, отдавая тепло. Все-таки не последнее дело быть предметом! Это ведь не песок, которым тебя чистят, а потом его выбрасывают вон. Здесь — уважение: предмет может быть даже объектом изучения для науки.
Да и вообще, чайник — дюжине чашек начальник. Не он их, а они его всегда с нетерпением ожидают. Кто на кухне дерзнет сравниться по иерархии? Кастрюля?! Кастрюль несколько, а чайник один, и власть только у него. При надобности он может себе позволить насвистеть на других. Имеет право. Впрочем, свист — только инструмент власти, но чайник обладает чем-то большим. Силой! Силой права и правом силы.
Не приближаться! Всем до отказа закрутить гайки! Если необходимо, он способен иссушить кипятком все живое вокруг.
Вот уже побежали, побежали, побежали, забулькали крупные пузыри… Однако надо сначала устрашающе просвистеть!»
И только раздался на кухне свист — как чайник тут же сняли с плиты.
Праздник в семействе Тропов
Аллегория пригласила дальних и близких родственников на семейное торжество.
— А по какому случаю собрались? — важно спросил Знак. — Почему не знаю? — вопросительно глянул он на личного секретаря Эмблему. Но та выразительно указала бронзовеющими глазами на свою сестру — Аллегорию.
Аллегория же многозначительно переглянулась с мужем Символом. И Символ, потупив взор, ответил:
— Не всё сразу…
— Нет сил терпеть, давайте лучше рассекретим наши подарки, — предложила закройщица Метонимия. — Я, например, принесла дар общения и смежного замещения одного другим, если понадобится.
Эмблема что-то прошептала на ухо Знаку, после чего Знак скривился:
— С вертихвостками не имею дела
Поэтесса Метафора загадочно улыбнулась — и все поняли, что она дарит обаяние красоты. Метонимия подсела к ней одним боком и прошептала:
— Мы не соперницы, у нас разные взгляды на жизнь. Но скажу по-родственному, как мастер мастеру: Знак до сих пор ходит в холостяках…
— Ни за что и никогда! — отвергла Метафора прозрачное предложение Метонимии. И, изменяя своей привычке основываться на подобии, продолжила открытым текстом:
— Он толст, упрям, категоричен и совсем не в моем вкусе!
Журналистка Гипербола, подслушав разговор, восхитилась:
— Замечательно! Просто оглушили шепотом!! Всем, всем, всем!!!
И побежала делиться новостью со своей двойней Литотой, служительницей Асклепия. Но Литота, принюхиваясь, не разделила с ней радости:
— Не стоит и гроша…
Она достала два больших комка ваты и отдала Аллегории, добавив:
— Пригодится для носа и ушей, коли разгуляется тяжелый дух.
Гипербола вручила хозяйке новенький мегафон.
А потом и Литота, и Гипербола преподнесли еще подарок вскладчину — большой бинокль, который с одной стороны увеличивал дальний предмет, а с другой — удалял все, стоявшее рядом.
Молчавшая до сих пор юрист Синекдоха, накануне снявшая украдкой у беспристрастной Фемиды с руки золотые весы и набор маленьких гирь, поставила их на середину стола со словами:
— Это для взвешивания части и целого.
Художник Металепсис, женатый на благовоспитанной Перифразе и страстно посматривавший на Метафору, элегантно вручил хозяйке дома двуствольное ружье — для удвоения убойной силы художественности.
Коллекционер Антономазия, чувствующая себя здесь иностранкой, облокотившись о стол и чуть не свалив с него бинокль, передала через Синекдоху красную маску, на которой фосфорически светилась буква «Я».
— А это что означает? — поинтересовалась недогадливая Эмблема.
— Умный поймет, — сказала гордая Антономазия.
Символ подарил хозяйке универсальную способность соединять вместе образы и понятия, осознавать их вертикальное измерение.
Аллегория пообещала сейчас же принести на алтарь семейства популярность и умение обучать.
Эмблема гарантировала прописку по месту жительства, с подозрением посматривая на Антономазию.
Наступила очередь Знака. Он медленно встал, выдержал паузу, а потом отчеканил всего два слова:
— Высокое назначение.
Аллегория была счастлива.
— Родные! — торжественно почти пропела она. — Я жду рождения дочери…
«Поэтому тетка монументально толстовата», — про себя усмехнулась Метафора.
— Какое имя дадите? — нетерпеливо перебила Метонимия речь Аллегории.
— Притча… — смущенно признался Символ.
— Это наиболее подходящее имя, чтобы ваши (наши!) подарки оказались для нее максимально полезными, — продолжила Аллегория.
Знатный род Тропов дружно рукоплескал вести о своем прибавлении.
И не торопившаяся на свет Притча тотчас действительно родилась, на глазах у всех…
Вы заметили, читатель? Или привиделось нечто другое?! На этот случай Аллегория любезно согласилась вам предоставить бинокль. А вот ружье уж, будьте любезны и благоразумны, не просите. Пожалуйста!
Кто на свете всех красивей
Собрались в безлюдном месте павлин, лань и попугай; стали выяснять кто из них самый красивый.
— Это самоочевидно, — сказал попугай. — Достаточно посмотреть на мои красивые разноцветные перья.
— Самозванец! — важно возразил павлин. Разве могут сравниться твои перья с моими! Сказано же: попка — дурак. Нет, во всех сказках павлин выступает в роли жар-птицы. Это Царь птиц! Не случайно ведь павлин стал символом труднодостижимой мечты и… даже бессмертия.
— Не спорю, вы красивы оба, — вступила в разговор лань. — Однако кто из вас строен, как я? А разве стройность не красота?!
Весьма горячо заспорили между собой попугай, павлин и лань, обосновывая красоту, с одной стороны, привлекательностью внешнего вида, с другой — подчеркивая ее общественную важность, а с третьей — ее несомненную полезность. Так раскричались, что на крик вылезла из норы крыса и сказала:
— Ну и глупцы же вы все! Неужели до сих пор вам неизвестно, что слово «красота» произошло от слова «крыса» При моем появлении с выводком по сей день можно часто услышать: «Сама крысота идет!..».
Тайна
Подрастал воробей очень любопытным. Всё его интересовало: и откуда берутся дожди, и по какой причине после лета должна наступить осень, и почему на ночь прячется солнце…
Однажды, приставая к птице-секретарю со своими вопросами, воробей услышал:
— Потому что в мире существует тайна.
Озадачился воробей: что такое тайна? И стал он задавать этот вопрос всем встречным до тех пор, пока сорока подсказала ему обратиться к сове:
— Она в нашем лесу по части знания и мудрости.
Долго искал воробей сову, но вечером все же нашел
— Говорят, ты умная, — начал воробей. — Скажи, что такое тайна?
— А тебе зачем? — вопросом на вопрос ответила сова.
— Знать хочу, — сказал воробей.
— Зачем знать хочешь?
— Чтобы познать весь окружающий мир. Я же везде летаю…
— Тайна — это то, что ты никогда не узнаешь. А коль узнаешь, то никому не откроешь.
— Тогда зачем она?? — вслух задумался воробей.
— Без тайны мир будет скучен. Но главное — все всё будут знать, а если все всё будут знать, то перестанут ценить мир. И мир погибнет, — изрекла сова, печально улетая в темноту наступающей ночи разгадывать очередную тайну.
Кому нужна доброта
Самым добрым в лесу звери считали лося, потому что он никого никогда не обижал и всегда выручал из беды.
Однажды ранили охотники сохатого, но тому удалось убежать и спрятаться в надежном месте.
Видя это, матерый волк разразился смехом:
— Вот и доброта! Кому она теперь нужна? Сейчас беспрепятственно и вкусненько ею полакомлюсь…
— Нет, серый, — хитро прочирикала синица. — Не съесть тебе лося: видишь, под елкой три зайца спорят между собой, кто из них первым тебе морду набьет!
Выбор пути
Шел по пустыни усталый путник. На развилке дорог ему встречается бедуин.
— Уважаемый, как мне пройти на Багдад? — спрашивает путник.
— Знает только старик Дауд, — отвечает бедуин. — Пойди по этой старой дороге на Восток, там его найдешь.
Путник идет один день — нет никакого старика. Идет второй день — нет никакого Дауда. На третий день замечает вдали шатер.
Путник совсем утомился, но прибавил шаг к долгожданной цели.
Из шатра выходит старик и, протягивая путнику молоко, говорит:
— Приветствую тебя, добрый человек! Если тебе нужен Багдад, то вернись до развилки и поверни на Север.
— Да будет благословен к тебе Всевышний! Дауд, но я оттуда и держу путь.
— Там и Багдад, дорогой.
Гуси-лебеди
Прилетели лебеди из теплых краев. Отдыхают на небольшом озере от дальней дороги. Набираются сил.
Куры вышли на берег посмотреть гостей. Спрашивают:
— И что вам не сидится на одном месте? Наверное, от безделья…
Лебеди возмутились:
— Не зря люди говорят: курица — не птица. Не понять вам романтики кочевой жизни.
— Как это не птица! — возразили куры. — И крылья у нас на месте, и перо не хуже вашего!
— Ладно, — согласились лебеди. — В таком случае летите с нами.
Куры задумались. Стали между собой обмениваться мнениями.
— С одной стороны, заманчиво, конечно, взять да и махнуть крылом вместе с лебедями, — сказали одни куры, — но с другой — плавать не умеем, кормежка — что Бог пошлет…
— Если полетим, то лебеди плавать нас научат, — сказали другие куры. — А корм достанем. Лебеди же с голоду не умирают!
— Уроды, посмотрите на себя и на лебедей! Нам предназначено судьбой не летать, а нести яйца. За то нас и кормят, — сказали старые куры.
— Рабская психология! — возразили первые.
— Летим! Мы хотим стать столь же красивыми, как и лебеди, — сказали вторые.
Вот так и появились на свете белые и серые гуси…
Сизиф сегодня
Сизиф, как известно, с большим трудом закатывал камень на гору, но камень скатывался оттуда — и Сизифу опять приходилось его тащить наверх.
Так бесконечно и занимался бы он этим бесполезным делом, однако камень, в конце концов, весь источился в песок. Пообтесалась за это время и гора. Что было делать Сизифу? От радости он взял и сам скатился с вершины.
Так и катается до сих пор.
