ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Этот очерк посвящается памяти выдающегося артиста-чтеца, одного из признанных лидеров ленинградской школы мастеров литературной эстрады Александра Абрамовича Перельмана.
Он родился 24-го марта (по н.с.) 1905-го года, а умер 13-го марта 1996-го, не дожив каких-то одиннадцати дней до своего 91-го дня рождения.
Разбираясь с наследием Перельмана, я лишний раз убедился в справедливости древнего речения: "так проходит слава мирская". Жил-был артист, выступал, творил, его знали, восхищались им, его программы проходили с шумным успехом даже на так называемой “сдаче” художественному совету (а ведь известно, что добиться признания у коллег гораздо труднее, чем у зрителей). Но вот артист ушёл. И что же? О нём мало кто вспоминает, памятные даты не отмечаются. Будто его и не было. Многие видеозаписи безвозвратно утеряны. А ведь в этом случае литературное слово, прозвучавшее в концерте, а также облик артиста остаются незапечатлёнными; слово, например, растаяло в воздухе в момент произнесения. Уже одна мысль об этой несправедливости подвигла бы меня на подготовку очерка в память о Перельмане. Но есть не менее важная причина: в какой-то мере я считаю себя его учеником. Дело в том, что Перельман был режиссёром ряда моих концертных программ, например, по произведениям Пушкина и Евтушенко. Уроки, которые он мне преподал, его мудрые советы, равно как и его собственное исполнительное творчество, оказали большое воздействие на моё профессиональное становление. Я всегда восхищался его артистическим мастерством, ещё со школьных лет бегал на его концерты. Он был мне глубоко симпатичен и как человек, как личность. Воздать должное его светлой памяти – мой приятный долг.
Должен признаться, что объективно я в данном случае не лучший мемуарист из всех возможных. Есть много людей, которые гораздо дольше и гораздо ближе его знали, чем я. Я, в отличие от них, познакомился с Александром Абрамовичем, когда он был уже в почтенном возрасте. Да и общались мы не так уж часто. Тем не менее у нас были отношения, которые вполне можно назвать дружескими, несмотря на огромную разницу в возрасте. Мы были расположены друг к другу, работали время от времени вместе. У нас было много общих тем для бесед: и в области искусства и, как принято говорить, "за жизнь".
Вот, собственно, и весь мой "актив" в вопросе, который именуется "Александр Перельман". Но у меня есть очень важное преимущество: огромную помощь в подготовке материалов для этого очерка оказала мне актриса Елена Михайловна Ильина, вдова Перельмана.
Она последние годы живёт в Москве, и наш рабочий процесс протекал главным образом по международным телефонным линиям, связывающим Нью-Йорк и Москву, и по интернету. Без участия Лены (мы с ней давно знакомы по Ленконцерту) этот очерк вряд ли когда-либо вышел в свет. Кроме того, нам с Леной очень помогли Таня Зайченкова и Андрей Туев, живущие в Петербурге. Многие годы они были постоянными зрителями на концертах артиста. Большое им спасибо!
На этом вступительная часть заканчивается и мы переходим к основной теме нашей рассказа.
Итак, Александр Абрамович Перельман (в дальнейшем изложении будем иногда заменять его имя аббревиатурой "А.А.").
О ты, последняя любовь...
Когда артист выходит на сцену, вписывает свой корпус в изгиб крышки рояля (если рояль имеет место быть), бросает магнетический взор в зал и выдерживает маленькую паузу, чтобы сфокусировать взгляды всех пар глаз на себя, --- что привлекает в первую очередь ваше внимание? Конечно же, внешние данные исполнителя! Мы знаем, что в искусстве литературного рассказывания внешность не самое главное: чтец не герой драмы в амплуа красавца. К тому же, если он талантлив, то уже через несколько минут после начала чтения, находясь во власти театра воображения (так определяли искусство чтеца Георгий Артоболевский и Дмитрий Журавлёв), вы совершенно забудете о том, как рассказчик выглядит. Но при его первом выходе, во время первой, "настраивающей" публику паузы вы неизбежно сконцентрируетесь на его фактуре. И недооценивать эту сторону дела не следует. Артист с привлекательной внешностью сразу же, ещё не успев раскрыть рот, завоёвывает расположение публики (рис. 3).
Что можно сказать о внешних данных нашего героя?
Ну, во-первых, артист строен, высок (рост 1м 86см), красив.
Во-вторых, в чертах лица видна породистость; облик излучает обаяние и достоинство; глаза выразительные.
Теперь мысленно наделите эту великолепную фактуру молодостью или даже лучше зрелостью, средним возрастом, — и вы поймёте, какой это был обольстительный мужчина и как сходили по нему с ума дамы. А поскольку он не всегда, мягко говоря, отвергал их притязания, то жизнь его до краёв была заполнена бесконечными любовными историями. Четыре раза он был женат, а романов вне брака, думаю, вообще не счесть.
Но было бы большой ошибкой полагать, что он был легкомысленный ловелас, этакий порхающий мотылёк, любитель срывать цветы наслаждения. Ни Боже мой! Насколько я об этом знаю или могу догадываться, его отношение к женщинам было сродни тютчевскому: любвеобилие сочеталось у него с сильным чувством, страсть — с рыцарским отношением к женщине. Он служил своим возлюбленным преданно и бескорыстно. Мучительно переживал почти каждый разрыв.
Как и Тютчеву, судьба подарила ему позднюю, лучше сказать, последнюю любовь. Его "Денисьевой" стала очаровательная Лена (Елена Михайловна) Ильина, которую я уже упоминал.
Аналогия с Тютчевым здесь не срабатывает только в одном отношении: Фёдору Ивановичу, когда он встретился с Лёлей Денисьевой, со своей последней любовью, было 49 лет, а Александру Абрамовичу к моменту, когда начался их роман с Леной, стукнуло уже 74.
Как и в "тютчевском" варианте, у Лены и Александра Абрамовича вспыхнула бурная любовь, как говорится, с первого взгляда.
Впрочем, о семейной жизни Перельмана на разных этапах его жизни мы поговорим чуть попозже.
Но давайте всё-таки начнём с начала, а не с конца, как это почему-то у нас получалось до сих пор.
Ташкент
Родился будущий артист в Ашхабаде, но через 12 лет семья перебралась в Ташкент. Тогда Ташкент был сравнительно небольшим провинциальным городом на окраине империи. Маленький Соломон (это подлинное имя нашего героя, Александром его стали звать друзья уже в Петрограде, причём не по его инициативе; фамилию, например, он никогда не менял на имеющий русское звучание псевдоним) — так вот Соломон рос в многодетной еврейской семье среднего достатка. У него было три сестры и брат Яков (старший). О жизни этой семьи в Ташкенте, о дальнейшей судьбе сестёр и брата я практически ничего не знаю. Что касается отца, то он был квалифицированным ювелиром. Вполне еврейская профессия. Мать занималась изготовлением корсетов, которые в то время пользовались повышенным спросом.
Относительному благополучию семьи положила конец большевистская революция. Она принесла страшную беду. Во время военного коммунизма отец был арестован по ложному доносу, судим, повидимому тройкой, которая руководствовалась не законом, а конечно же, пролетарским самосознанием, и приговорён к расстрелу, который немедленно был приведён в исполнение. Семья осталась без кормильца. Не исключено, что кто-то из "товарищей" позарился на ювелирные изделия и какие-нибудь драгоценности, которых, как они полагали, не могло не быть в доме еврея-ювелира. Может быть это, а может быть что-то другое, не менее "изящное", стояло за кулисами этой трагедии. Подлинных фактов, способных пролить свет на случившееся, у меня, к сожалению, нет. Но для нашего повествования важно другое. Со слов Елены Михайловны мне известно следующее: А.А. был убеждён, что след этой расправы, этой неправой казни тянулся за ним всю жизнь. Именно этим он объяснял, почему ему для концертов никогда не предоставляли, ни в Москве, ни в Ленинграде, больших залов, что все заявки на присвоение ему почётных званий либо не проходили через ленинградский обком, либо застревали где-то в высоких московских инстанциях.
Институт Живого Слова
В 1922-ом году юный Саша Перельман, который к тому времени окончил среднюю школу в Ташкенте, отправился в далёкий Петроград навстречу своей судьбе. Там он стал студентом так называемого "Института живого слова" (ИЖС). Своеобразное, по крайней мере по названию, высшее учебное заведение. Таких названий по-моему не было в истории. Торжественное открытие института состоялось в ноябре 1918-го. Энтузиазм деятелей культуры, принявших революцию, в ту пору буквально бил фонтанoм. Удивительно, что в стране, где царили мрак и мерзость запустения, где творился произвол и подавлялась свободная мысль, голодные питерские профессора с восторженным настроем решили создать большое учебное и научное учреждение, пусть с не очень ясными задачами и целями, с несколько аморфной структурой, но с явно благородной, просветительской направленностью. Основателем и первым директором ИЖС стал петроградский актёр и историк театра Всеволодский-Гернгросс. К преподаванию были привлечены большие творческие силы, коими Петроград, несмотря на разруху и неразбериху, был ещё достаточно богат. Например, знаменитый русский адвокат Анатолий Фёдорович Кони вёл курс ораторского искусства, Ник. Степ. Гумилёв — курс теории поэзии. Лекции читали лингвист Щерба, литературовед Эйхенбаум, режиссёр Мейерхольд, пушкинист Бонди, а также Юрий Тынянов, Виктор Шкловский и другие писатели. Плохо управляемый, громоздский и в организационном плане рыхлый институт не выдержал нескольких ревизий и был закрыт в конце 1924-го года, просуществовав около шести лет.
Одна из задач, поставленных перед Институтом его основателями, — готовить специалистов по основам культуры устной речи. В эту категорию студентов входили и будущие актёры. А среди этих последних были два друга: Саша (он же Соломон) Перельман и Жоржик (он же Георгий) Хазан. Жоржик шёл по классу прославленной русской драматической актрисы Елизаветы Ивановны Тиме. Она была в числе основателей ИЖС. А Саша Перельман занимался в классе профессора Суренского, Василия Васильевича. Культура устной речи для такой страны, как постреволюционная Россия, может быть, не самая актуальная в то время, но весьма прагматичная задача. Выразительная грамотная речь с правильными ударениями и постановкой дыхания и звукоизвлечения, -- всё это чрезвычайно важно для самых разных профессий: для актёров, учителей, лекторов, адвокатов, политических деятелей, даже для священников и ещё кого хотите. И если всему этому обучали в упомянутом институте, то значит, там делали важное и полезное дело. Окончив этот институт, Александр Перельман, например, стал на многие десятилетия признанным авторитетом в актёрской среде во всех вопросах произнесения и говорения. Стало быть, учителя там были превосходные (рис. 7).
Начало было так далёко...
Начало профессиональной деятельности Перельмана почти совпало с рождением нового жанра сценического искусства — исполнительства на литературной эстраде. Основателем жанра по праву является Александр Яковлевич Закушняк.
В 1924-ом году он начал выступать с вечеровыми литературными программами в больших залах, в Домах культуры, даже в заводских цехах перед самой широкой публикой. Успех был огромный. Оказалось, что можно два часа держать в неослабном напряжении большой зал, просто "читая" литературное произведение, не прибегая при этом ни к гриму, ни к декорациям, ни к помощи партнёров по сцене. Вообще же, на сцене Закушняк с 1906-го года. С 1910-го по 1914-ый год он регулярно выступал с концертами под названиями "Вечер интимного рсассказа" или просто «Вечер рассказа». Выступал он в камерных залах либо в гостиных частных домов перед любителями литературы и театра. Он гастролировал в обеих столицах, а также в губернских городах. Трудящиеся массы не вовлекались в эти таинства, но тем не менее это и было рождением нового актёрского профессионального жанра. Просто в двадцатых годах, в новой России этот жанр Закушняк утвердил уже в качестве общенародного. До этого он был "салонным", для литературных гурманов.
Надо заметить, что чтение литературных произведений в узком, полудомашнем кругу, существует так же давно, как и письменность. Всегда, например, было принято так называемое авторское чтение. Свои произведения в кругу друзей, в домашних гостиных, читали многие писатели; некоторые, например, Пётр Ершов, автор "Конька-Горбунка", делали это на артистическом уровне. Но всё это ещё не было началом существования нового жанра. То были только предпосылки. А случилось это тогда, когда Александр Закушняк уже мог с достоинством и по праву сказать: "Я первый сделал своей профессией литературу на эстраде". Профессией! Со своей теорией и практикой, со своими законами сценического поведения, с историей своего развития, со своей когортой служителей --- мастеров звучащего литературного слова. Вот это мы называем новым жанром, новым искусством.
В середине двадцатых годов на эстраде зазвучал голос другого крупного артиста, создавшего в искусстве художественного слова своё, особое направление. Это Владимир Николаевич Яхонтов, прославившийся составлением и великолепным исполнением так называемых литературных композиций.
В те же годы начал активно выступать с литературными программами пока что в сборных концертах на московских площадках (оставаясь при этом актёром театра Вахтангова) Дмитрий Николаевич Журавлёв.
Первый сольный филармонический концерт Журавлёва, который он считает началом своей чтецкой деятельности, состоялся в феврале 1931-го года в Малом зале московской Консерватории. Это был день творческого рождения будущего флагмана нашего жанра, патриарха чтецкого искусства, первого и единственного профессионального чтеца, удостоенного звания народного артиста СССР.
Примерно к тому же времени художественное чтение сделал своей профессией, главным и любимым делом жизни замечательный ленинградский актёр (в прошлом адвокат) Антон Исаакович Шварц.
Кроме Шварца в Ленинграде успешно творили Георгий Артоболевский (автор определения "театр воображения"), Владимир Чернявский, Ольга Беюл, Тамара Давыдова. Александр Перельман и Георгий Хазан также были в числе основателей ленинградской школы художественного слова. В эту когорту надо обязательно включить замечательного чтецкого режиссёра Екатерину Николаевну Смирнову.
О Смирновой у нас ещё пойдёт речь в дальнейшем повествовании, ибо она была второй женой Перельмана.
Все эти люди стояли у истоков чтецкого цеха сначала Ленгосэстрады, а затем —Ленконцерта.
На московской литературной эстраде, кроме Яхонтова и Журавлёва, выступали Дмитрий Орлов, Игорь Ильинский, причём оба этих сверхнародных артистов до конца оставались театральными актёрами, а также Всеволод Аксёнов и Эммануил Каминка. Оба последних стали профессиональными актёрами-чтецами.
В дальнейшем обе школы (и ленинградская, и московская) пополнились многими замечательными мастерами жанра, более молодыми. Достаточно упомянуть Сурена Акимовича Кочеряна в Москве и Владимира Андреевича Ларионова — в Ленинграде.
Такова набросанная беглыми штрихами картина зарождения и начального этапа развития нового жанра, жанра звучащей литературы, которому суждено было обрести большую популярность в стране. Повторяю, всё это совпало с началом самостоятельной концертной деятельности Александра Перельмана.
Во всём мне хочется дойти до сути...
Что в первую очередь было характерно для молодого артиста?
Во-первых, полная и искренняя преданность жанру. Он очень любил это искусство, считал его возвышенным и земным в одно и то же время. Он всегда подчёркивал, что в распоряжении чтеца — всё богатство литературы, театр же опирается почти исключительно на драматургию, а это только небольшая часть литературы. К театру вообще был едва ли не равнодушен.
Во-вторых, он отчётливо понимал принципиальные различия между родственными видами искусства: между театром и литературной эстрадой. В одном случае со сцены льётся рассказ, повествование, идёт разговор на языке литературы, во втором — создаётся театральная модель реальной сиюминутной жизни. Из этого принципиального различия вытекает и различие в характере актёрской работы. Например, театральный актёр свято верит в предложенные ему драматургом и режиссёром обстоятельства. И правильно делает. Эта способность верить и перекидывать веру через рампу в зал, убеждать зрителя определяет меру актёрского таланта. Актёр должен всерьёз относиться к декорациям, ко всем этим холстам и фанере, из которых они сделаны (верить, что это настоящие перегородка, дверь, окно). Он должен играть роль, т.е. полностью перевоплотиться в своего героя. Он всегда действует в настоящем времени. Так же, как и мы в жизни, он «не знает», что произойдёт через минуту. Он играет сиюминутность. Чтец же ни в кого не перевоплощается, он играет только рассказчика, он заранее знает, что произойдёт и чем всё кончится. У него не должно быть никакой сиюминутности в ощущении событий.
Всему этому А.А. следовал в своей концертной практике.
Ещё несколько слов, относящихся к творческому портрету Перельмана.
Есть разные школы сценической речи. Например, московская или ленинградская. Принципиальных различий между ними нет, расхождения касаются лишь отдельных частностей, деталей, какого-то, я бы сказал, речевого колорита. По существу наличие таких школ --- это дань традициям, которые на протяжении десятилетий складывались в каждой из обеих столиц: в европейском Петербурге и в более русской Москве. Повидимому, в ИЖС профессор Суренский учил своих студентов московскому варианту, классической речи московского Малого театра. Потому что из бесед с Александром Абрамовичем я понял, что он с младых ногтей впитал в себя московскую манеру говорения. Во время его выступлений или когда я работал с ним над какой-то программой это, естественно, ощущалось. Но в то же время, став чуть ли не в восемьнадцать лет ленинградцем и постоянно вращаясь в питерском актёрском бомонде, он невольно (или сознательно) улавливал и осваивал особенности петербургской сценической речи. В итоге возникло то, что можно определить специальным термином: "сценическая речь Александра Перельмана". Одна представляла собой сочетание лучших черт и той, и другой школы.
Более важно почеркнуть другую особенность творческого облика нашего героя: он обладал яркой, неповторимой характерностью. Качество, безусловно желательное для чтеца, но ещё более необходимое для драматического актёра. Мы уже говорили, что чтец если кого и играет, то только рассказчика, театральный же актёр должен полностью перевоплощаться в своего персонажа.
Что же получается? Артист, который признаёт только художественное слово, а не драму, почти равнодушный к театру, но всей душой преданный литературной эстраде, — этот артист обладает драгоценным для театра свойством: характерностью. Чаще случалось наоборот: из театра в чтецы уходили те артисты (подчас весьма одарённые), которые любили работать по-мхатовски, то есть весомым, сочным, идеально артикулированным, точно посланным словом, которое летит в зал и взрывается в сердце зрителя. Школа не показа, а представления. Артисты, которые диалогу предпочитают монолог. Для которых обыгрывание предметов, аксессуаров, пластика тела, сценическое движение — дело нужное, но, может быть, не самое-самое…
Вроде бы нелогично получается. Но с другой стороны, можно ли представить, чтобы чтец исполнил фрагменты сказа Павла Петровича Бажова, не обладая перельмановской речевой характерностью? Кстати, природных данных здесь мало, нужен большой кропотливый труд. Выросший в далёком, окраинном Ташкенте, а затем ставший ноблем питерского театрального бомонда, А.А. был очень далёк от уральского народного говора. Но он поехал на Урал, познакомился с Бажовым, вёл с ним долгие беседы, часами вслушивался в его речь, улавливая, осваивая и закрепляя в своём сознании все её оттенки. В итоге он добился такого звучания, что, прослушав вечеровую программу по "Малахитовой шкатулке", сам автор, Бажов Павел Петрович, отозвался на искусство артиста очень короткой фразой: "Экой кудесник!"
Эти два слова для исполнителя дороже любых почётных званий. Реакция автора исполняемого произведения — очень важный показатель, даже важнее одобрения или неодобрения коллег по искусству. Автор слишком сроднился со своим детищем, знает все закоулки смысла и все нюансы чувства.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Итак, высказывание Бажова мы уже знаем. Александр Трифонович Твардовский, прослушав в Доме актёра композицию Перельмана по Василию Тёркину, высказался тоже лаконично: "Это лучше, чем то, что я написал". Расул Гамзатов как-то сказал, что А.А. лучший исполнитель его стихов и книги "Мой Дагестан". За две-три недели до смерти Валентин Петрович Катаев дал великолепный устный отзыв на работу Перельмана по "Траве забвения", по одному из последних произведений мэтра советской литературы. Василий Павлович Соловьёв-Седой (он, конечно, не писатель, а композитор, но в чтецком искусстве толк знал), прослушав так называемые "Восточные миниатюры" в исполнении А.А., выдал почти стихотворную строчку: "Огонь в его очах, в устах его лезгинка". Уместно также отметить, что Дмитрий Журавлёв высоко ценил Перельмана и его творчество. А.А., со своей стороны, восторженно следил за успехами флагмана чтецкого искусства. И вообще их обоих связывали многолетние дружеские отношения.
К этому времени Перельман уже давно концертировал в Ленинграде, совершал гастрольные поездки по стране. Ездил он не только как сольный исполнитель. Например, он участвовал в творческих вечерах Любови Орловой и Григория Александрова.
Эта троица вместе с администратором и музыкантами составляла гастрольную бригаду, побывавшую во многих городах страны. Конечно, внимание публики было поглощено сверхпопулярной в ту пору звёздной парой, но сами Орлова и Александров высоко ценили молодого чтеца. Со своими литературными номерами он прекрасно вписывался в их программу, а публика с восторгом принимала импозантного актёра.
В 1937-ом году А.А. стал дипломантом первого Всесоюзного конкурса артистов-чтецов в Москве.
Во время войны А.А. вёл напряжённую концертную деятельность, неустанно разрабатывал военно-патриотическую тему, постоянно участвовал в поездках фронтовых концертных бригад в места расположения боевых подразделений Красной армии.
В 1957-ом году Перельман стал уже не дипломантом, а одним из лауреатов очередного Всесоюзного конкурса артистов-чтецов. Получил вторую премию. Он исполнял композицию по "Малахитовой шкатулке" Павла Бажова.
На деликатную тему...
Шли годы. Закономерно рос авторитет Перельмана среди коллег, у него было немало учеников, а уж о любви к нему публики и говорить не приходится. Его неоднократно представляли к присвоению почётных званий, но, как я уже говорил, эти заявки или не проходили через ленинградский обком, или застревали в высоких московских инстанциях. Это не могло не задевать самолюбия мэтра. В конце концов, немало молодых людей, гораздо позже, чем он, пришедших в искусство, которым не грех было бы ещё поучиться кое-чему у старого мастера, получали это чёртово звание "заслуженного", на их благополучном пути не встречалось никаких таинственных препятствий. В чём же дело? Чьи-то интриги? Идущий за ним след дела его расстрелянного отца? Но ведь отец, как и миллионы других безвинно казнённых, был реабилитирован в эпоху хрущёвской оттепели. Вряд ли трагическая история отца могла послужить причиной отказа в присвоении звания, скажем, где-нибудь в первой половине шестидесятых годов. Может быть, чиновникам било в нос откровенно еврейское звучание его фамилии? Это, конечно, не исключается, хотя можно привести не один десяток случаев, когда эта же причина не срабатывала как непреодолимое препятствие.
Здесь надо сделать одно замечание. Насколько я его знал, А.А., будучи чистокровным евреем, был глубоко ассимилирован в русской культуре и в советской жизни. Он, конечно, не мог не видеть всей мерзости советской действительности, но сам, тем не менее, до конца оставался в какой-то степени именно советским человеком, разделял некоторые предрассудки, навязанные ему тотальной коммунистической пропагандой. С Израилем и с еврейством вообще Перельмана мало что связывало, если не считать Шолом-Алейхема, произведения которого он исполнял, в основном, кстати, в перестроечные и постсоветские времена. (До перестройки такой репертуар не очень-то поощрялся: и Георгий Хазан, и Эммануил Каминка в своё время отчаянно боролись с чиновниками за право исполнять произведения отцов еврейской литературы.) Тем не менее заменить свою фамилию псевдонимом Перельман категорически отказывался. Впрочем, одно исключение из этого запрета он допускал. Он говорил: "Мне всё-таки надо было взять псевдоним. Знаете, какой? Такой, который получается, если в моей фамилии мягкий знак заменить буквой "о" ("ПерелОман"). Горькая шутка!
На самом деле, ему по всем статьям должны были дать звание где-то не позднее 60-ых годов. Да и не заслуженного, а сразу народного России. Несправедливость эта глубоко его огорчала. Драматизм положения усугублялся тем, что ему не давали хороших залов, редко приглашали на ТВ, плохо рекламировали, не раскручивали имя. А сам он, человек скромный, интеллигентный, не умел и не хотел себя "проталкивать". Это приводило к тому, что последние годы он начал терять какую-то часть своей публики, порой значительную. Конечно, и возраст сказывался. И заметное снижение общественного интереса к звучащей литературе, начавшееся в середине 80-ых годов, когда даже самому Журавлёву приходилось иногда выступать в полупустых залах. (Убеждён: это временное явление. Впереди непременный новый расцвет этого замечательного искусства. И тогда молодые артисты будут снова обращаться к творчеству Перельмана, если хотя бы аудио записи его к тому времени сохранятся. Конечно, они будут обращаться и к опыту других корифеев нашего жанра.)
Но самое удивительное, что звание ему всё-таки дали. Но когда? В 1995-ом, когда он уже был в когтях беспощадной болезни, когда жить ему оставалось меньше года. Но как бы то ни было, умер он заслуженным артистом России…
О репертуаре
Есть такое понятие: репертуарный артист. Таким был Перельман.
Мы уже упоминали литературные композиции по "Малахитовой шкатулке" Павла Бажова, по книге Расула Гамзатова "Мой Дагестан", по роману Валентина Катаева "Трава забвения". Он исполнял всего "Тёркина", и об этой работе А.Т.Твардовский сказал (помните?): "Это лучше чем то, что я написал". Но мы перечислили далеко не всё.
Давно-давно он подготовил и стал регулярно прокатывать на площадках прекрасную работу — рассказ Александра Ивановича Куприна "Суламифь". Это был шедевр чтецкого искусства. Режиссёр — Екатерина Николаевна Смирнова. В ту пору они были мужем и женой. Под её руководством Перельман делал все свои работы. Она была человеком большой культуры и тончайшего вкуса. Вообще, чтецкая режиссура -- особая профессия, отличная от театральной режиссуры, а чтецкие режиссёры — это штучный товар. Действительно, таких, как Смирнова, Елизавета Яковлевна Эфрон, Георгий Евсеевич Хазан и Валерий Николаевич Галендеев можно пересчитать по пальцам одной руки.
Со Смирновой он сделал также много поэтических программ: Мих. Светлов, Эд. Багрицкий, Конст. Симонов; конечно же, Пушкин, включая "Графа Нулина" (над этой вещью я работал под руководством самого А.А.). "Графа" Саша Перельман освоил, ещё будучи студентом ИЖС. Он читал поэму в рамках коцертных выступлений в паре со знаменитым российским адвокатом Анатолием Фёдоровичем Кони (рис. 18). Ему было тогда около девяноста лет. Легендарный юрист во втором отделении рассказывал о своём постижении великого поэта и о своих предках, которые дружили с родителями Александра Сергеевича.
Вместе со Смирновой Александр Абрамович сделал для бисовок знаменитые музыкально-поэтические "Восточные миниатюры". Они пользовались неизменным успехом. Наиболее известная миниатюра — блистательная "Лезгинка". Что он там вытворял, — словами не перескажешь; это надо было видеть.
Когда Екатерины Николаевны не стало, А.А. продолжал работать над новыми программами самостоятельно. Например, он сделал работу "Паустовский о Бабеле", "Люди театра" по Гиляровскому, вечеровую программу по "Кола Брюньону" Ромэна Роллана. Подготовил "Кармен" Проспера Мериме, в трёх отделениях, и посвятил эту работу памяти Дмитрия Журавлёва, который ушёл из жизни 1-го июля 1991-го года, за четыре с половиной года до самого Перельмана. Подготовил и исполнял своеобразную по композиции работу "Маргарита и Мастер": в первом отделении читал три главы из романа Булгакова, в которых главным действующим лицом является Маргарита, а во втором — статью Вл. Лакшина, знаменитого литературного критика, статью, посвящённую Елене Сергеевне, жене Михаила Афанасьевича, как прототипу Маргариты.
Сам Перельман всегда утверждал: чтецу без режиссёра нельзя. Сумел ли он, оставшись без Смирновой, вопреки собственному тезису доказать обратное: что чтец может работать самостоятельно? Мне трудно ответить на этот вопрос. Его самостоятельные программы подчас хороши. Но по крайней мере они не лучше тех, которые делались при активном творческом участии Екатерины Николаевны.
Дела семейные…
Александр Абрамович был четыре раза женат.
Его первую жену звали Саня (Александра) Решетникова. Это случилось всего через несколько лет после того, как А.А. окончил ИЖС. Увы, семья распалась уже через полгода после регистрации брака. К этому времени у молодожёнов уже была дочка Таня. Причина разрыва союза остаётся неизвестной. Мы знаем только, что в дальнейшем Перельман поддерживал дружеские отношения с первой женой и всегда заботился о дочке. От людей, встречавшихся с Решетниковой, я слышал, что она производила впечатление интеллигентной, образованной хорошо воспитанной женщины. Больше замуж, насколько мне известно, не выходила. Не исключено (так по крайней мере полагает Лена Ильина), что Александра всю жизнь любила только одного человека, Сашу Перельмана. Дочка Таня приблизительно в двухтысячном году, будучи уже в почтенном возрасте, переехала вместе со своей семьёй на ПМЖ в Германию. Жива ли она сейчас, --- не знаю.
Через несколько лет Перельман женился на Е.Н. Смирновой. Екатерина Николаевна была на семь лет старше своего избранника (она родилась в 1898-ом году). Имела дворянское происхождение. Окончила Институт благородных девиц. Великолепно знала русскую литературу. Была человеком большой, можно сказать, "петербургской" культуры. Она была чтецким режиссёром, что говорится, от Б-га. Все ведущие ленинградские чтецы становились в очередь, чтобы получить возможность готовить под её художественным руководством ту или иную концертную программу. Для Екатерины Николаевны характерны глубина постижения литературы, отменный вкус, подлинная интеллигентность, проникновение в "голос" автора, точное понимание задач рассказчика. Вообще, чтецкий режиссёр --- это артистическое зеркало для исполнителя литературы. Без этого квалифицированного взгляда со стороны артист теряет ориентиры и начинает "плыть" в материале, как говорится, по воле волн. Или он уникум, чего в природе пока не наблюдалось, или он должен иметь своего режиссёра. Даже великий Журавлёв говорил, что встреча с Елизаветой Яковлевной Эфрон (свояченница Марины Цветаевой) и дальнейшая работа с ней как с режиссёром была важнейшим событием в его творческой жизни.
Примерно такую же роль в творческой жизни А.А. сыграла Е.Н. Смирнова. Даже её маленькие режиссёрские находки, скажем, незначительное смещение смыслового центра внутри фразы, как-то по-новому освещали исполняемую вещь.
Они прожили вместе более двадцати лет. Но ничто не вечно в этом мире. Где-то в начале пятидесятых годов какие-то неведомые нам причины стали подтачивать этот, дотоле более или менее счастливый союз. Что происходило? Может быть, остыли чувства? Или повлияло то, что Б-г не дал им детей? Или сыграла роль любвеобильность нашего героя, его постоянные любовные истории, после которых, впрочем, он до поры, до времени всегда возвращался к жене? Вряд ли мы узнаем теперь, когда прошли десятилетия, полную истину. Да если бы и узнали, она повидимому сильно бы не повлияла на наше повествование. Важнее другое.
Один из романов нашего обольстителя зашёл достаточно далеко. Когда эта женщина познакомилась с Перельманом, ей было лет 25. А.А. был на 21 год её старше. Звали её Лида, полное имя — Лидия Фёдоровна Кузнецова. Она давала уроки фортепиано в музыкальной школе. Вспыхнуло ли в сердце стареющего джентльмена ответное чувство или он подчинился обстоятельствам и позволил себе плыть по течению, — этого я не ведаю. Но скорее всего второе: он плыл по течению (что чаще всего с ним и случалось). Последствия не замедлили сказаться. Брак со Смирновой ещё оставался не расторгнутым, а у "молодых" уже родились сначала девочка, Марина, а затем мальчик, его назвали Сашей. А ведь дети — это качественно иные, более сильные аргументы в пользу создания новой семьи (и ухода из прежней), чем простое желание любящих быть вместе.
Появление детей подтолкнуло Перельмана к решительному шагу. Он, как я предполагаю, уже несколько лет страдал от раздвоенности чувств. С одной стороны, молодая любовь, дети, с другой, — ему трудно было переступить через судьбу Екатерины Николаевны, он боялся нанести ей тяжёлую душевную травму. Они прожили вместе много лет, были привязаны друг к другу, духовно и профессионально близки, были людьми одной культуры, говорили на понятном им обоим языке. Я почему-то уверен, что Екатерина Николаевна не устраивала ему сцен, а узнав о детях, великодушно отпустила на волю своего шалуна. К чести обоих надо сказать, что в дальнейшем, вплоть до кончины Смирновой, они сохраняли тёплые, глубоко дружеские отношения и продолжали совместную работу над новыми концертными программами Перельмана.
Горько констатировать это, но новая семья не принесла счастья Александру Абрамовичу. Может, только первое время, когда дети были маленькими, жизнь шла более или менее упорядоченно. Затем начались нешуточные проблемы.
Я напрочь лишён малейшего желания полоскать грязное бельё чужой семьи; озабочен только последовательностью повествования. Поэтому ни в какие детали углубляться не буду. Скажу одно: это был долгий, мрачный, можно сказать, трагический период в жизни нашего героя.
Но всё, в том числе и человеческое терпение, имеет свой предел. Он понял это, когда судьба послала ему, как когда-то Тютчеву, своё благословение в виде последней любви. "Чувство было истинным и возникло оно почти с первого взгляда, когда он пришёл в Смольный проведать дочек Дашу и Катю, и вдруг — ударом по глазам и сердцу —промельк чудесного, смуглого, с огромными яркими очами существа", — так, по словам Ю.М. Нагибина, явилась Фёдору Ивановичу Лёля Денисьева.
Нечто подобное, но при других обстоятельствах произошло у А.А. и Лены: прелестная молодая женщина, настоящая русская красавица, пришла к мэтру домой, чтобы по просьбе их общих знакомых он послушал в её исполнении подготовленный ею номер для сборного концерта (подборку стихотворений одного советского автора). Лена до сих пор помнит, как горели его глаза, когда он смотрел на неё, читавшую стихи. Помнит также, как гулко билось в груди её сердце. Позднее, вспоминая этот миг, они согласились, что это была та самая любовь: с первого взгляда.
Лена — ленинградка, выросла в интеллигентной семье (её мама, например, была крупным специалистом в палеонтологии). С детства мечтала стать актрисой, но признавала только один театр — Большой драматический на Фонтанке, была фанаткой Г.А. Товстоногова. Наверное поэтому после окончания средней школы проработала год в этом театре в качестве секретаря. На следующий год, успешно преодолев жестокий конкурс, была принята на курс Александра Михайловича Карева в школу-студию МХАТа. После второго курса перевелась в Щукинское высшее театральное училище на курс Веры Константиновны Львовой. После успешного окончания "Щуки" три года проработала в одном из московских театров. Затем вернулась в Ленинград и поступила в Ленконцерт, в отдел эстетического воспитания юношества, который в то время возглавляла Татьяна Вениаминовна Дунаевская. Позднее перешла в Филармонический отдел.
Они были красивой парой: благородного вида пожилой джентльмен с пытливым взором умудрённых жизненным опытом глаз, и прекрасное молодое создание с глазами, полными любви и преданности.
Обратимся к Пушкину. Вот что сказал первый поэт России о Лене:
Не только первый пух ланит Да русы кудри молодые, Порой и старца строгий вид,
Рубцы чела, власы седые В воображенье красоты Влагают страстные мечты.
А теперь – о герое нашего очерка:
Мгновенно сердце молодое Горит и гаснет. В нём любовь Проходит и приходит вновь,
В нём чувство каждый день иное: Не столь послушно, не слегка,
Не столь мгновенными страстями Пылает сердце старика, Окаменелое годами.
Упорно, медленно оно В огне страстей раскалено; Но паздний жар уж не стынет
И с жизнью лишь его покинет.
В 1982-ом году, года через два после того, как они сошлись, А.А. ушёл из семьи. Эта сенсационное известие, сопровождаемое эхом сплетен и пересудов, как гром среди ясного неба, прогремело над Ленконцертом. И лишь немногие знали, что Лена Ильина вырвала его из кромешного ада, пробудила в нём, быть может, самое высокое в его бурной жизни чувство и увенчала его поздние годы умиротворённостью и любовью.
Свой "медовый месяц" они провели на Юге, который Перельман, южанин по происхождению, очень любил.
Затем, как это и положено, наступили будни. Счастливые, но всё-таки будни. Первое, с чем они столкнулись, — это классическая советская проблема жилья. В конце концов, она как-то разрешилась. Случались и другие сложности: ссоры, размолвки, взаимное непонимание. Всё-таки громадная разница в возрасте, неодинаковый жизненный опыт. Но в какой семье не бывает такого? Всё это частности, и они не заслоняли главного: Лена и Александр Абрамович были вместе, были счастливы… Ходили на концерты и спектакли, купались в ледяной проруби, парились в русской бане, посещали массажный кабинет, много читали, обсуждали прочитанное, легко молчали наедине друг с другом, любили пешие прогулки на природе.
На очередном снимке они на пленере. Посмотрите, какое умиротворение написано на лице старого артиста. Моложе, чем был, он, разумеется, не стал. Появилось брюшко, символ гастрономического благополучия. Как бы то ни было, за него можно было только порадоваться.
Разумеется, они много работали. Перельман вдвойне много: и над своими программами, и над программами Лены. Он был её режиссёром. Она сделала много работ под его художественным руководством: по поэзии Сильвы Капутикян, по "Синюшкиному колодцу" Павла Бажова (так же, как когда-то сам Александр Абрамович, она освоила "уральский говор"), по лирической повести В.П. Астафьева "Пастух и пастушка", по "Мёртвым душам" Гоголя (композиция называлась "Плюшкин"), по "Войне и миру" Л.Толстого ("Танец Наташи") и многие другие.
…Беда подкралась незаметно. Ренген обнаружил у Перельмана крохотное уплотнение в лёгком. Врачи решили через 2-3 месяца взять образец ткани новообразования для биопсии. По недосмотру в назначенный срок его не вызвали. Роковым образом упустили время. Дали опухоли разрастись.
Болезнь развивалась, психологическое напряжение в маленькой семье тоже росло. У старого актёра, обычно такого выдержанного и воспитанного, заметно менялся характер, причем в худшую сторону. Усиливались раздражительность и угрюмость. Возможно это было вызвано интоксикацией организма, которая часто сопровождает развитие опухоли. Лене тоже, повидимому, иногда изменяли и силы, и терпение. И это сказывалось на поведении больного. А.А. начал совершать необдуманные, резкие поступки. Ушёл из дома, стал жить у дочери (от брака с Лидией Кузнецовой). Основательно ощипанный, снова, как когда-то, вырвался из этого милого окружения. Устроил себе ночлег в подвале какого-то дома, куда заглядывали бомжи, чтобы распивать пиво со славным стариком, который к тому же, говорят, был известным артистом. Он, со своей стороны, уверял своих гостей, что никогда ещё не чувствовал себя таким свободным. Но без элементарного ухода и более или менее цивилизованных условий жить невозможно. И он переезжает в Дом ветеранов сцены (ДВС), что на Петровском острове. Именно оттуда, после очередного, но особо грозного приступа страшной болезни, он позвонил Лене и сказал: «Неужели ты не понимаешь, что я умираю?!» Она поняла: надо плюнуть на все обиды, бросить все нужные и ненужные дела и бежать к нему, самому дорогому для неё человеку...
Трудно найти слова, чтобы описать меру любви, преданности и самопожертвования, которые проявила Елена Михайловна в тяжкие последние недели (она сразу же перевезла его из ДВС домой). Вынужденная ради хлеба насущного и особенно ради необходимых больному лекарств, которые в середине девяностых годов стали очень и очень дорогими, — вынужденная целыми днями мотаться по концертным площадкам, она всё остальное время, жертвуя сном, была с ним. Чего только она ни делала, чтобы остановить развитие страшной болезни, а когда стало ясно, что это невозможно, то хотя бы облегчить его страдания. Иначе как подвигом, это не назовёшь. От смертельного недосыпа и усталости она иногда падала в обморок. Один раз крайне неудачно: отключилась в тот момент, когда пыталась зажечь газовую духовку. Сильно обожгла руки, хотя могло быть и хуже.
Она перестала думать о себе, забыла, что она тоже человек. Все её мысли и заботы были связаны только с больным. Она обеспечивала ему полный уход в любых обстоятельствах, даже когда ходила с рукой, одетой в гипс (вдобавок ко всем бедам умудрилась сломать руку).
Он умер у неё на руках 13-го марта 1996-го года.
Вне сцены
Несколько слов о том, каким А.А. был в обычной жизни, в домашних условиях, иными словами, — вне сцены.
Я уже говорил о том, что он как истый южанин обожал юг (Ялту, Гагры, Грузию в целом), любил жару, солнце, море. Имел пристрастие к кавказской пище. Любил её готовить: аджику, лобио, сациви, чахохбили, плов. Сам пёк небольшие пироги. С удовольствием угощал всем этим гостей. Вообще любил дружеские застолья. Любил в грузинском стиле произносить длинные замысловатые и красноречивые тосты. При всём том, сам всю жизнь, крупный мужчина, был малоежкой, что было одной из причин их маленьких, но постоянных конфликтов с Леной («она меня закармливает», — говорил он мне).
Я уже отмечал, что он любил париться и моржить, то есть купаться в ледяной проруби.
Это был безбытный человек: он отвергал вещизм, был равнодушен к комфорту. Говорил, что идеал обстановки в его комнате — это стол, стул и кровать.
Были у него и маленькие увлечения, которые мы привыкли называть противным словомhobby: одно время увлекался почтовыми марками, на досуге любил разложить пасьянс.
Александр Абрамович был обаятельный человек, вызывавший к себе всеобщее расположение. Он был воплощённое достоинство, доброжелательность и, не в последнюю очередь, был образцом подлинной воспитанности в добрых традициях былых времён. Пленял дам куртуазностью. Казался человеком, пришедшим в современность прямо из 19-го века.
... На этом я обрываю свой рассказ о замечательном ленинградском артисте и о прекрасном романтическом чувстве, которое скрасило последние 14 лет его жизни. Чувство это по сей день живёт в одиноком сердце Лены, Елены Михайловны Ильиной. Александр Перельман и сейчас мог бы вслед за Пушкиным сказать: "Есть память обо мне, // Есть в мире сердце, где живу я…"
КОНЕЦ
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 8(65) август 2015
Адрес оригинальной ссылки: http://7iskusstv.com/2015/Nomer8/Grakovsky1.php
