Посвящается Наталье Осмоловской.
1
Четвертый раз смотрю этот фильм и должна вам
сказать, что актеры сегодня играли, как никогда.
Фаина Раневская.
Когда среди шумного праздника, с танцами, фейерверками, удалым пьянством и лобызанием, замечаешь на мостовой, выброшенный кем-то, сломанный цветок, незамедлительно, словно была где-то близко, наготове, и только ждала своего часа, накатывает печаль.
Что поделаешь, русские струны в еврейской душе. И хочется тут же, отгородившись от всеобщего веселья, остановиться и пролить сентиментальную слезу над этим расхожим символом бренности всего земного.
Так и история Дины, единственной дочери праотца Яакова, среди многозначительных сюжетов Священного писания, останавливает своим, хотя и кратким, но поразительно печальным звучанием.[1] Сын властителя города Шхема, по имени Шхем же, язычник, а может быть и более того – безбожник, самым бесстыдным манером изнасиловал нашу еврейскую девушку, вышедшую невинно посмотреть на местную молодежь, причем, сделал это, как отмечается, в извращенной форме. Однако, в процессе этого бессовестного действия, молодой негодяй – бывает и такое – влюбился в жертву своего подлого поступка и не только признался ей, как мог, в любви, но и бросился смиренно просить у ее отца, то бишь патриарха нашего Яакова, благословенна его память, ее руки. Обуреваемые жаждой справедливой мести, но расчетливо до времени ее маскирующие, единоутробные братья Дины, Шимон и Леви, поставили перед насильником, с тонким, как потом оказалось, расчетом, непререкаемое условие – совершить обряд обрезания над собой и своим народом. Что его отец, потакая неуемной страсти своего отпрыска и влекомый, кроме того, меркантильными соображениями, проделал безотлагательно.
Тут-то, на третий день, когда ничего не подозревавшие новообращенные, они же новообрезанные, болезненно переживали акт посвящения в ряды избранных, святая месть воспылала, вырвалась наружу и карающими мечами разгневанных братьев предала лютой смерти всех жителей города, включая, естественно, влюбленного насильника и его вероломного папашу.
Дело даже не в жестокости сюжета. Тора полна жестокости. Немногословность повествования тоже достаточно характерна для Нее, но молчание вокруг дальнейшей судьбы несчастной девочки не только удивительно, но даже обидно. Ни в этой, ни в других библейских книгах о ней больше не упоминается. В числе детей Яакова, направляющихся в Египет, имени ее нет, а появившиеся в поздних Мидрашах и толкованиях версии жизнеописания Дины и ее детей, мало того, что грустны, но и как-то неубедительны.[2]
В Торе, как и в жизни, нет затерянных, забытых или незначительных глав. Каждая встреча с этими текстами не случайна, но, перечитывая в очередной раз драматическую историю Дины, я, признаюсь, не предполагал, какие лабиринты умозаключений ожидают меня.
Все началось с некоторого неосознанного неприятия не только незавершенности рассказа, но и традиционных комментариев к нему.
Естественно, прежде чем предпринять хоть и скромную, но все же достаточно самонадеянную попытку изложить собственные соображения, я с чрезвычайным почтением преклоню колени перед мнением мудрецов, столпов еврейской религиозной мысли.
Рамбам[3] следующим образом объясняет поведение Шимона и Леви (Мишне Тора, раздел «Законы царей» гл.9, ст.14):
«Население Шхема пренебрегло выполнением законов Ноаха, переданных ему Всевышним после потопа. Сын городского головы, похитив девушку и надругавшись над ней, не только не был осужден, но и получил поддержку своих сограждан, которые, мало того, что пошли на такую болезненную операцию, как обрезание (какое коварство!), но и были готовы объединиться с еврейским народом (а это уже совсем, ни в какие ворота!)». Если в обществе нет закона, подчеркивает Рамбам, такое общество подлежит уничтожению (!). И эта миссия пала на плечи братьев пострадавшей девушки.
Сфорно[4] утверждает, что подлый Шхем сознательно выбрал себе жертву из другого народа, в своем обществе он бы себе такого не позволил. Налицо «двойные стандарты», царившие в этом обреченном городе.
Иная грань истины открывается в толковании Рамбана[5]:
«Отсутствие справедливых законов в Шхеме не оправдывает уничтожения всего мужского населения города. Жители Шхема нарушали запрещающие заповеди: запрет на идолопоклонство, убийство, насилие, за которые полагается смертная казнь. Но только после обрезания, стало возможным исполнение вердикта Торы, что и сделали Шимон и Леви, воспользовавшись слабостью мужского населения».
В подтверждение своих заключений, Рамбан ссылается на текст Торы, где сказано, что общество Кенаана было порочным и безнравственным и подлежало уничтожению (!). А жители Шхема (хивеи) относились к кенаанским племенам.
Почему же коллективное наказание за вину одного? И на это (ужне сомневайтесь!) есть ответ. «Всевышний судит народ в целом, а не каждого индивидуума в отдельности, поэтому последствия забвения законов Торы испытывают и праведники, и грешники в одинаковой мере».[6]
Необходимо отметить, что Яаков осудил поступок своих сыновей. Смутили, говорит, вы меня своим поведением. Нехорошо это как-то, неудобно, что о нас люди подумают[7]. И не забыл им этого до самого смертного часа.[8]
Но и его, Яакова, не оставили комментаторы своим суровым приговором. Раши[9] утверждает, что при волнующей встрече с братом-близнецом, Эйсавом, который некогда, в пылу своих гастрономических пристрастий с легкостью отказался от первородства, за что и был навсегда объявлен нехорошим человеком, так вот, при этой самой встрече, Иаков спрятал свою единственную дочь в сундук (!), дабы беспринципный дядюшка, которого мы все не любим, не положил бы глаз на свою племянницу и не возжелал бы жениться на ней. Поэтому, она, Дина, в наказание отцу, и досталась насильнику Шхему.
Ведь если бы Дина, объясняет Любавичский Ребе,[10] вышла замуж за Эйсава, то могла бы, обладая природным величием (?), вернуть своего непутевого дядю на путь истинный.
А в возвращении злодея на путь истинный есть такая большая заслуга, что ради нее стоило выпустить Дину из сундука. Иаков не сделал этого и был наказан.
Но страдания девочки, утверждает Ребе, не были напрасными, жители Шхема сделали обрезание, символизирующее прохождение гиюра,[11] и были убиты, совершив этим свое исправление-тиккун (Ликутей сихот т.35, стр. 150-155).[12]
Мало злоключений «на эту бедную Дину», так еще некоторые комментаторы уверены в том, что жертва насилия была не так уж невинна, поскольку, возможно спровоцировала насильника видом, походкой одеждой и т.д.[13] В этом же ключе воспринимаются пояснения Раши к словам: « И вышла Дина…». Он объясняет: вышла, как выходила мать ее Лея…, (тоже, видимо, как-то нескромно), как говорит притча: «Какова мать, такова и дочь (Иехезкель 16,44; Танхума). Короче говоря, яблоко от яблони…, в смысле сама, мол, не образец целомудрия.
В общем, все участники этой драмы – и Дина, и ее братья, и сам праотец Яаков, не говоря уже о вероломных жителях Шхема – выглядят несколько неприглядно.
Ни сотрясание основ, ни развенчание авторитетов никоим образом не привлекают меня. Да и подход к Библейским сюжетам предполагает, несомненно, особый трепет и пиетет. Но когда я читаю: «…Если бы мы понимали святость Яакова, то мы бы трепетали перед ним настолько, что вылизывали бы прах вокруг пещеры, где он похоронен, на множество миль…»[14], когда я читаю эти слова, меня охватывает немалое смущение перед тем, насколько подход некоторых комментаторов к Священному писанию выглядит, мягко говоря, тенденциозно.
При этом сам текст Торы, материализованный гением Моисея, внушает безграничное доверие, прежде всего, своей неприкрашенностью.
Суть даже не в исторической достоверности. Вряд ли по-настоящему может волновать вопрос: а действительно ли Сальери отравил Моцарта? Каков действительно был принц Гамлет, согласно хроникам Датского королевства?
Перипетии Библейских историй на сегодняшний день не совсем, а иногда и совсем не подтверждаются археологическими исследованиями.
Драгоценность Священного писания не только в том, что оно создало, выстроило сложную этическую ткань человеческих взаимоотношений, лежащую в основе всей современной культуры. В тех недостижимых глубинах времен, куда не в состоянии дотянуться строгая рука добросовестного ученого, Книга книг сотворила нашу историю, как Господь Вселенную, одела ее в плоть, наполнила живой кровью, и она, эта история, пережитая и перечувствованная неисчислимыми поколениями, обрела осязаемую и неоспоримую реальность.
Несмотря на явную жестокость и коварство, действия братьев, Шимона и Леви, на первый взгляд выглядят наиболее последовательными, по сравнению с остальными участниками этой драмы. Ну, действительно, кто может стерпеть такое? Чтобы родную сестру…. Тем более, что в Аггаде[15] утверждается, что Шимон, которому принадлежал хитроумный план захвата города, обладал огромной физической силой, необычайно громким голосом, наводившим страх на его противников, и не отличался, по-видимому, мягким характером. В тот момент ему было всего 13 лет, а через некоторое время он одолел 70 египетских воинов, пытавшихся его связать. Именно он предложил впоследствии убить своего брата Иосифа.[16]
Леви, менее яркая, в смысле проявлений, личность, видимо, гармонично дополнял старшего брата,[17] не зря этот тандем вызывал у Иосифа постоянное беспокойство.[18] Кровавая расправа Левитов с виновными в поклонении золотому тельцу не только доказывает их верность провозглашенным на Синае заповедям, но и ярко иллюстрирует свойственную им ревностность и жестокость, которая не щадит «ни брата, ни ближнего, ни родственника».[19]
То есть действия крутых, мстительных братьев, за исключением некоторых нюансов, вполне объяснимы.
Гораздо замысловатее поведение Яакова.
«И Яаков слышал, что осквернил он Дину, его дочь, а его сыны были со стадом в поле, и молчал Яаков до их прихода».[20]
У кого же возник коварный план? Разве неизвестны были отцу особенности характера своих неуемных сыновей?
Есть несколько деталей, указывающих на то, что замыслы Яакова и его семейства относительно города Шхема изначально носили не совсем миролюбивый характер.
Тора гласит: «И если обольстит кто девицу, что не обручена, и ляжет с нею, то должен веном[21] приобресть ее себе в жену. Если отказывается ее отец выдать ее за него, то да отвесит тот серебра, соответственно вену девиц».[22] То есть, согласно законам случившийся инцидент мог бы быть разрешен мирно, к вящему удовольствию всех участников.
Ну, это так, просто замечание.
Территория Ханаана, как показывают археологические и исторические исследования, в этот период, а речь идет о шестнадцатом, приблизительно, веке до нашей эры, представляла собой множество городов-государств, находящихся в той или иной степени в зависимости от Египта. В документах из Амарны[23] часто упоминается об опасности, исходившей от хабиру, категории людей без определенной государственной принадлежности, которые время от времени совершали набеги на территории городов-государств. Впрочем, нередко хабиру служили в ханаанских городах в качестве наемных работников, воинов и т.п. Кроме того, в стране существовало значительное кочевое и полукочевое население, особенно в горах и по окраинам пустыни. Египтяне называли эти племена скотоводов собирательным именем «шасу». Во времена засух или всякого рода кризисов кочевники-скотоводы совершали набеги, представлявшие опасность для населения обжитых регионов.[24]
Ну, это так, просто к сведению.
Шхем предстает, наверняка небедной столицей обширной территории, где, согласно стратиграфическим исследованиям, проведенным в двадцатых годах прошлого века археологом Дж. Э. Райтом[25], существовал в этот период большой, по тем временам, храм Ваала. Несомненно, город представлял собой лакомый кусок для разного рода «лихих людей», и разграбить его – задача привлекательная, но доступная только самым способным. Тем, кто не берет нахрапом, а действует тонко, с умом.
Ну, это так, просто размышление.
Ментальность жителей Шхема, просто поражает. Пусть даже «погрязшие в идолопоклонстве» – кто из нас, иври, не заблуждался во времена и более явного присутствия Всевышнего на земле?[26] Пусть даже совершавшие человеческие жертвоприношения своему ненасытному Ваалу – кто из нас, иври, не баловался подобными вещами до определенного времени? Но когда эти люди, взрослые, сильные мужчины, наверняка занятые массой повседневных проблем, своими семьями, работой, услышав романтическую историю любви своего молодого принца, соглашаются провести над собой столь болезненную, и, главное, наверняка, совершенно непонятную им операцию, действительно охватывает недоумение. Ничего в обещаниях их властителя, «князя земли» не сулило им никакой личной выгоды.
Может быть это коллективное помешательство? Или массовый гипноз?
А может быть поэтическое воображение Моисея, удивительно и странно выделившего эту главу из общего повествования, нарисовало ему атмосферу этакой ближневосточной Вероны, где любовь является главным мотивом поступков и тем алтарем, на который приносятся любые жертвы. Даже в русском переводе звучит волнующе: «И прилепилась душа его к Дине, дочери Яакова, и он полюбил девицу, и говорил к сердцу девицы»[27]
Любопытно, что Раши, комментируя эту фразу, говорит о речах, призванных, по его мнению, дойти до девичьего сердца: «Смотри, сколько денег твой отец потратил на клочок поля! Я женюсь на тебе, и ты будешь владеть всеми окрестными полями»[28]. Может быть, сам Раши – великий знаток Торы, выбрал бы именно эти слова, но мне хочется думать, что поэт-Моисей подразумевал нечто совсем другое. Тем более, что деньги, потраченные на покупку земли Яаков вернул себе сторицей.
Возможно ли представить, что испытывали мужчины Шхема, когда в их дома врывались разъяренные мстители-убийцы и крошили мечами своих, новообращенных трехдневной свежести единоверцев?
Дина появляется и исчезает со сцены, так и не произнеся ни единого слова.
В драматическом пространстве рассказа ее образ возникает, как легкая тень, как туман, и тает без следа. Как целомудренный Эвель, воплотивший под недрогнувшей рукой брата Каина затейливый Божественный замысел и исчезнувший потом навсегда, она выступает в библейском лицедействе невинным ключиком-поводом к уничтожению целого города, а затем растворяется в глубинах Священного Писания.
Мы знаем о ней совсем немного. Ее рождение, в отличие от братьев, ее родителями не отмечено никак [29], словно ничего особенного и не произошло, в наиболее значительных же эпизодах жизни святого семейства ее имя не упоминается вовсе. Если доверять хроникам[30], то на этот момент Дине было всего восемь лет, но возраст библейских героев – категория не совсем соизмеримая с привычными для нас понятиями. Они женятся в 84, как Яаков, совершают обрезание в 99, как Авраам, и начинают плодиться и размножаться в первый же день жизни, как Адам и Хава. Возраст ее только объясняет фразу: «…и взял он ее, и лег он с ней, и мучил ее...»[31]. Хочется думать, что речь идет не жестокости насильника, а о неизбежных ощущениях девочки, сопровождающих расставание с девственностью.
Влюбленный юноша Шхем – отцу: «Возьми мне эту девочку в жены!»[32].
В своей семье Дина, судя по перечню домочадцев, была совершенно одинока[33]. Единственное самостоятельное действие – «И вышла… осмотреться среди дочерей земли…», закончилось трагедией. Было ли это для нее жестокое насилие или несостоявшаяся любовь, мы так никогда не узнаем, ведь до сих пор сохранилась у некоторых народов уходящая корнями в глубокую древность, традиция похищать и насиловать счастливую невесту, прежде чем попросить ее руки у не менее счастливых родителей.[34]
Не противостояние культур, по-моему, иллюстрирует эта печальная глава, не торжество избранного народа, освященного идеей единого Бога, над дремучими, корыстными идолопоклонниками, а отталкивающее несоответствие духовных критериев. И, как ни печально, несоответствие это – не в нашу, евреев, пользу.
Окружающие народы просто шарахнулись от нас, «…и был испуг Божий на городах, что вокруг них, и не преследовали сынов Яакова.»[35]
Но еще ужаснее, звучат слова самого Праотца: «И сказал Яаков Шимону и Леви: Меня вы взмутили, меня зловонным сделав для обитателя земли…» [36].
Словно приговор, словно предчувствие первых невнятных, отдаленных звуков наплывающего на мир угрюмого марша юдофобии…
В Торе не только нет случайных, затерянных и незначительных глав. Нет лишних слов, букв, а, тем более, имен. В этом одно из проявлений глубины Моисеева Откровения.
Когда в поисках смысла трагической судьбы дочери Прародителя мне почудилось понимание значения ее имени, оказалось, что оно заключает в себе торжество Божьего промысла.
Имя Дина (דינה) происходит от слова «дин» (דין), что означает суд, закон, справедливость. Среди сыновей Яакова к этому времени уже был сын, по имени Дан (דן), что также означает «закон», «судья». Его родила рабыня бесплодной в тот период Рахели. «И сказала Рахель: Судил меня Бог, и также Он услышал мой голос, и дал Он мне сына. Потому нарекла ему имя Дан»[37]. Благословение Яакова: «Дан будет судить народ свой: как одно – колена Исраэля. Да будет Дан змеем на дороге, аспидом на пути, что язвит ногу коня, так, что падает всадник его навзничь»[38], истолковывается Раши, как пророчество, относящееся к потомку Дана, Самсону[39].
Появление буквы hей после «дин», делает его словом женского рода, Таким образом, «Дина», означает ее закон, ее суд, еесправедливость, и в этом ракурсе роль девочки выступает гораздо более значительной.
Мне еще предстоит вернуться к вопросу, почему в этом печальном сюжете справедливость была не его, а ее, но я должен признаться, что в этом месте Дина словно взяла меня за руку и увела в дебри размышлений, совершенно мной не предполагаемые.
Неожиданно, правда, по-видимому, только для меня, оказалось, что в 34 главе книги Берейшит, в отличие от большинства других, на удивление полностью отсутствует участие в происходящем Всевышнего. Он, словно отстранившись, наблюдает за поведением героев, предоставив действу развиваться в соответствии с собственными внутренними закономерностями.
Но что же или кто выступает центральным стержнем, вокруг которого происходит разворот сюжета? Ни один из будущих родоначальников колен Израилевых, ни наш святой Праотец, благословенна его память, ни любезная моему сердцу, обездоленная Дина, ни поплатившийся за любовь Шхем, ни, тем более, его соотечественники.
Этим организующим, связывающим и направляющим повествование, путеводным, если так можно выразиться, инструментом выступает, как это ни прискорбно признать, детородный орган, мужской половой член, фаллос.
Именно он подсказал вероломным братьям коварную идею мести, именно он побудил юного принца захватить, завладеть, завоевать невинную девушку, и именно он предательски подкосил стойкость шхемских воинов и стал скорбным знаком на теле каждого, павшего в жестокой резне.
Будто воспользовавшись созерцательной пассивностью Творца, фаллос с дьявольским проворством захватил сцену, смешал все карты и лихо закрутил кровавый сюжет.
В этом эпизоде он правит бал, указующим перстом направляя неумолимые, спрятанные под маской справедливости, орудия возмездия и алчные устремления, оставив в результате виноватыми всех кроме себя.
Он же предстал для меня путеводной стрелкой компаса, как бы двусмысленно это ни звучало, указавшей направление дальнейшего движения мысли.
2
Куда ж поскачет мой проказник?
А.С. Пушкин. Евгений Онегин
Человеку, воспитанному и выросшему на необозримых, роскошных просторах великого и могучего русского языка и вернувшемуся в середине жизни в лоно земли Отцов, кажется несколько странным, если не сказать обидным, что в святом языке, языке Танаха, нет слова, обозначающего мужской половой орган.
Собственно говоря, в исконном иврите нет многих слов, например, «телефон» или «чек». Но это объяснимо. Слова эти, вернее, обозначаемые ими понятия, являются продуктами Нового времени, в отличие от пениса, который, если вдуматься, неизменно сопровождал мужчину со времен Адама.
Видимо, целомудренная ирония Менделе Мойхер Сфорима[40] не предполагала нисхождения до уровня гениталий, а подвижническая увлеченность Элиэзера Бен-Иегуды[41], очевидно, была далека от подобного рода приземленных понятий.
Естественно, свято место – возможно и так о нем, об этом месте сказать – пусто не бывает. Слова-заменители, слова-имитаторы конечно существуют. Это сленговое словечко «зайн», которое при ближайшем рассмотрении, является седьмой буквой ивритского алфавита, обозначающей в первоисточнике «оружие». Разговорное «буль-буль», применяемое чаще всего по отношению к младенцам, воспринимается более, как название игрушки, а потому не впечатляет вовсе.
Есть более приличествующее интеллигентному мыслевыражению и применяемое, как медицинский термин, слово «пин» (פין), которое, мало того, что пришло из английского, но и обозначает, смешно сказать, «штифт», «чека», говоря проще, «стержень», причем небольшого размера.
В раввинистических текстах применяется иногда слово «мила», проистекающее из понятия «брит мила» ( ברית מילה), буквально «завет обрезания», о котором речь пойдет далее, и обозначающее «обрезанный член правоверного еврея», а это, согласитесь, до обидного сужает представление об этом многоликом органе.
В русском же языке, греко-латинские «пенис» и «фаллос» бледнеют на фоне исконно русского, кубистически лаконичного трехбуквенного иероглифа, начертание которого можно встретить на стенах, заборах и достопримечательностях во всех закоулках Земли от полюса до полюса. Не то чтобы на Святой земле это слово было бы так же необходимо, как на Святой Руси, где без него никуда, но сакраментальная роль этого несравненного предмета в еврейской истории и культуре значительна чрезвычайно.
Поразительно, что, продираясь через рифы неисчислимых фаллических культов, через непристойности неуемных сексуальных мистерий и других нелицеприятных забав языческих народов, наши предки сохранили к означенному органу, если так можно выразиться, высокодуховное отношение. К тому времени, как праотец Авраам заключил союз с Всевышним, запечатлев на теле знак «Вечного Завета»[42], культ фаллоса уже тысячелетиями процветал в мире.
Нет, по-моему, необходимости приводить широко известные сведения о тех или иных памятниках фаллической иконографии, подтверждающие древность этого вида опиума для народов. Следыподобных верований простираются в истории от 30-35 тысяч лет до н.э., вплоть до наших дней. Они плавно и незаметно проникают в довольно молодую еще, всего лет 150, науку психологию, расцветая во всей красе в тонкостях психоанализа, и продолжая свое победное шествие в нашей, насыщенной эротикой современности. Изысканный взгляд психоаналитика обнаружит либидозный мотив в любом проявлении обыденной жизни, и там, где ничего не подозревающий обыватель, типа меня, бездумно соорудит и невозмутимо проглотит бутерброд с сосиской, наметанный глаз специалиста безошибочно обнаружит скрытое стремление к мазохистскому совокуплению, идею которого в форме своего изделия воплотил ничего не подозревающий колбасник.
Если не всем, то очень многим человечество обязано мужскому половому члену.
Как утверждает К. Г. Юнг «изобретение добывания огня обязано стремлению поставить на место полового акта символ»[43] Имеется в виду действие, когда такую вертикальную палочку вставляют в дырочку другой, лежащей палочки и терпеливо крутят, пока не пойдет дым. То есть, Прометей, если и существовал, то был, в лучшем случае, лишь автором легенды о самом себе.
Короче говоря, любой, более или менее длинный предмет из любого материала от камня до силикона при достаточной профессиональной подготовке может быть превращен в фаллический знак и, соответственно, в предмет поклонения. Что люди и делали, начиная с самых наидревнейших времен. И их можно понять. Что может служить более ярким символом плодородия и торжества жизни!
Тема поистине неисчерпаемая, но то, что важно для обсуждаемого здесь эпизода еврейской истории – фаллосопоклоннические декорации, которые окружали наших предков в тот судьбоносный период, когда они впитывали и обживали идею Единого и Непостижимого.
Обращает на себя внимание значительное различие фаллосовоззренческих позиций евреев и их языческих соседей. Среди многоликого пантеона богов и божков, глава египетских небожителей Амнон-Ра часто изображается с обнаженным фаллосом. Чрезвычайно популярен был культ божка с огромным пенисом – Беса. Культ бога Атона, активно и безрезультатно насаждавшийся прогрессивным фараоном Аменхотепом IV, бога, которого некоторые исследователи, в том числе З.Фрейд, необоснованно называют прообразом Единого, воспринятого и перенесенного на еврейскую почву Моисеем, был, по сути, усовершенствованным культом солнца. В этом смысле фантазия древних гоев не отличалась большой оригинальностью. « До того, как религия дошла до провозглашения, что Бога надо искать в абсолютном, в идее, т.е. вне мира, существовал лишь один культ, разумный и научный: это был культ солнца»[44].
В умелых руках отцов психоанализа, оплодотворяющая сущность дневного светила естественно приобрела неоспоримо фаллический характер.
Пестрый ханаанский пантеон составляли перекочевавшие от финикийцев, вавилонян и египтян, дополненные местными, узкорегионального значения «ваалами», боги, богини, божки, тоже не отличавшиеся особо пуританским поведением. Кровавые жертвоприношения перемежались с неукротимыми сексуальными мистериями. Развратные оргии проводились у маццебов – каменных столбов, считавшихся обиталищем духов, местом, связывающим человека с «небесным воинством»,[45] и, наверняка, символизирующих небезызвестный орган.
Русский исследователь палестинских мегалитов Аким Олесницкий: «У камня, как у живого и оживляющего начала, хананеане, мужчины и женщины искали жизненной плодотворной силы, у его подножия зачинали и рожали детей, заранее посвящавшихся в жертву тому же камню, когда он охладевал и мертвел (образ безжизненного зимнего солнца) и сам нуждался в согревании его живой человеческой кровью… Мегалитические центры с одной стороны, были местом блудодеяний, прикрывавшимися культовыми целями, а с другой стороны – местом кровавых человеческих жертв».
«Обилие непристойных фетишей, изображающих мужской половой орган, символ оплодотворяющей силы Ваала, обнаруженных археологами в Финикии в доизраильских слоях Ханаана, очень ярко свидетельствует о грубо-чувственном характере народной религиозности».[46]
Возможно, для непутевого шхемского наследника было само собой разумеющимся, освященное традицией, сексуальное общение с молодой девушкой, пришедшей или случайно попавшей на одно из культовых представлений, и наша бедная еврейская Дина не была жертвой бессердечного насильника, а стала одной из равноправных участниц языческой мистерии.
В семье же нашего праотца вокруг пениса царит совершенно иная духовная, если так можно выразиться, атмосфера. Фаллическая клятва, о которой дважды упоминается в Торе, иллюстрирует глубоко сакраментальное значение этого органа.[47]
«И сказал Авраам рабу своему, старшему в доме своем, правящему всем, что у него: Клади же руку твою под мое бедро! (то есть, возьмись рукой за это. И.Б.) И Я возьму с тебя клятву Господом, Богом небес и Богом земли…».
Раши поясняет: «Потому что дающий клятву должен взять в руки предмет, связанный заповедью, например, свиток Торы или тефилин (Шевуот 38б). А обрезание – первая (данная) ему (Аврааму) заповедь, исполнение которой было связано у него со страданием, и потому она была дорога ему, и над этим (раб принес клятву)».
Имя Всевышнего упоминается в Пятикнижии, как говорят специалисты около семи тысяч раз, название же освященного органа – ни разу, словно оно еще более табуировано. Не называет его и Раши. А ведь это предмет, обращение к которому позволено только в исключительно важные моменты жизни. В Торе упоминаются только два таких случая. Кроме того, в отличие от языческих культов, фаллос для евреев не выступает, как психологический образ Бога, и, тем более, прости Господи, не как его изображение. Он, как обручальное кольцо, знак священного Союза, который каждый правоверный еврейский мужчина с восьмидневного возраста неизменно носит при себе.
Обряд удаления крайней плоти у особ мужского пола был принят у многих народов, начиная с доисторического периода. На Ближнем востоке обрезание практиковали древние египтяне, что позволило многим исследователям небезосновательно утверждать, что от них евреи восприняли эту традицию. Есть, правда, некоторые нюансы, придающие этому умозаключению насколько неоднозначный оттенок. Так же, как ивритский алфавит, основу которого составило финикийское буквонаписание, став языком Торы, приобрел глубокое философски-мистическое значение, так и тысячелетиями практикуемый обряд наполнился в еврейском мироощущении неповторимым содержанием.
Прежде всего, завет обрезания, как повествует Пятикнижие, прародитель Авраам, благословенна его память, получил непосредственно от Всевышнего: «Обрезывайте крайнюю плоть вашу: сие будет знаком союза между Мной и вами».[48] Убедительность подобного аргумента может показаться довольно спорной рядом с фактами обнаружения следов удаления этой самой плоти у древних египетских мумий. В каирском музее можно увидеть статую фараона с обрезанным пенисом, только дело в том, что подобной процедуре подвергались исключительно юноши из жреческих семей, достигшие четырнадцатилетия. Всем остальным подобное категорически воспрещалось.
У наших же: «Восьми дней от рождения да будет обрезан у вас в роды ваши всякий мужского пола, рожденный в доме и купленный за серебро у какого-либо иноплеменника, который не из твоего потомства».[49]
То, что у египтян было привилегией избранных, у евреев признавалось не просто правом – обязанностью всех мужчин. За невыполнение завета обрезания или уклонение от него, на виновного налагался карет, неотвратимая, неизмеримо страшнее земной, небесная кара, налагаемая непосредственно Всемогущим. Тем самым духовный статус иудея, без каких-либо сословных ограничений, изначально возносился на высочайший уровень. Святость каждого была неоспорима уже по праву рождения или жизни в еврейской семье.
Смысл обрезания, сущность его до сих пор является предметом обсуждения. Геродот[50], посетивший Египет около 450 г. до н.э., объяснял этот обычай древних египтян, который они, по его мнению, восприняли от эфиопов, заботой о личной гигиене, что, в общем-то, тоже немаловажно. Современные ученые рассматривают его, как магический акт, символизирующий кровавую жертву или акт инициации юношей. Есть мнение, что удаление крайней плоти связано с воспроизведением обряда кастрации, которому изначально подвергались жрецы, дабы приобрести бесполую, максимально чистую сущность. С этой же целью у них со всего тела удалялись волосы.
Добавлю к сказанному свою версию. Для примитивных языческих народов, поклоняющихся фаллосу, как божеству, воспринимающих его, как символ всепобеждающей силы и неукротимого плодородия, его величие воспринималось, естественно, в эррегированом виде, когда головка священного предмета, готового к совокуплению, воинственно обнажена. Обрезание крайней плоти позволяло, хотя бы внешне, превратить вяловисящий пенис в имитацию вечновозбужденного фаллоса, и, тем самым, придать ему культовое, идолоподобное значение. Простой способ для непросвещенного язычника обзавестись постоянно сопутствующим, всесильным божком.
У евреев же таинство обрезания выступает формой самоидентификации отдельной личности, принадлежащей избранному народу.
«У необрезанного нет будущего – объявил Всевышний; как сказано: Пробудись, облекись своей силой Сион, облекись в свои великолепные одежды, святой город Иерусалим – больше не войдет в тебя необрезанный и нечистый» (Йешаягу 52:1).[51]
«Всевышний как бы сказал: Ты весь, кроме крайней плоти, чист передо Мной, убери ее, и будешь ходить предо Мной и станешь совершенным»[52].
«Всевышний обещал Аврааму, что обрезанные не будут пребывать в аду вечно. Однако те обрезанные еретики из евреев, которые, отрицая всемогущество Господа, предпочитают жить по нееврейским законам, выходят из союза с Богом. Как это может быть? Ангел, выполняя волю Всевышнего, восстанавливает их крайнюю плоть, и они попадают в ад навеки…»[53]
«Когда человек обрезан и на его теле оставлен след святого союза, его душа (а душа – подобие Бога) прочно связана с ним. Все время, пока он не обрезан, нет «подобия Бога» в человеке».[54]
« … обрезание на восьмой день надо делать даже в субботу; как сказано «… и в восьмой день обрежь», даже если это суббота. Потому что обрезание в восьмой день важнее седьмого дня, т.е. важнее субботы».[55] (Здесь и в предыдущих фразах выделено мной, И.Б.)
Так говорят наши мудрецы.
Господь строго возвещает Аврааму обязанность обрезать «басар орлатхем» (בשר ערלתכם), что традиционно переводится, как «крайняя плоть». Позволив себе удовольствие углубиться в многослойную мистику священного языка, можно отметить, что слово «басар» (בשר) обозначает «мясо», «плоть», а вот о таинственном слове «орла» (ערלה), стоит поговорить особо.
Согласно Талмуду, «орла» – это плоды первых трех лет после посадки или пересадки дерева. Запрещено (Ваикра 19:23) употреблять эти плоды в пищу, а также получать от них любую выгоду. «Орэль» – необрезанный.[56]
Моисей, объясняя Господу, что он «тяжел устами», применяет выражение «орэль сфатаим» (ערל שפתיים), которое Раши трактует, как запечатанные, герметично закрытые губы.
Выражение «орлат лев» (ערלת לב), необрезанное сердце подразумевает тупоумие, черствость, в которой пророк Иехезкель упрекал заблудших соплеменников[57].
Рамбам объясняет словосочетание «орлат озен» (ערלת אוזן)[58], «необрезанное ухо», подразумевая под этим упрямство, непроницаемость для звука и слова.
Таким образом, таинственное слово «орла» обозначает некое препятствие, закрытость, оболочку, физическую или метафорическую, которая не позволяет чему-то или кому-то проявиться во всей своей святости, чистоте и полезности, и единственный способ явить эти качества миру – эту самую оболочку удалить. Что и было категорически Праотцу нашему предписано. Но, при этом, необходимо отметить, что, говоря о необходимости сакраментальной процедуры, Господь ни словом, ни намеком не объясняет, что он имеет в виду, где эта самая вредоносная «орла» находится. Скрупулезно входя в подробности многочисленных обрядов, правил, деталей одежды и религиозной утвари и т.д., Творец обходит полнейшим молчанием, как анатомическое месторасположение, так и технологию избавления от скрывающей святость иудея оболочки. Ну, как же здесь не предположить, что знание об этом настолько древнее, настолько сущностное и само собой разумеющееся, что не требует никаких дополнительных пояснений. Как, впрочем, и объяснение происхождения слова «орла», которое в словарях, доступных мне, не нашлось.
В свете сказанного, не вызывает сомнений, что отношение евреев к собственному пенису, как к священному предмету, разительно отличалось и было несравненно более возвышенным, нежели у окружавших его народов. А посему, даже если внешний результат этого обряда и схож с тем, как выглядел с персональный фаллос наших языческих соседей, духовное содержание этого действия неизмеримо глубже и, соответственно, значительней.
Направляющая роль фаллоса на этом не исчерпывается. Моя бедная Дина не зря увлекла меня в эти лабиринты, в которых остановиться невозможно, нужно двигаться дальше.
Декларация коварных братьев Дины, Шимона и Леви выглядит, на первый взгляд, вполне безобидно и даже пристойно: « Не можем содеять речение это: отдать нашу сестру мужу, у которого крайняя плоть (орла, И.Б.), ибо поругание это для нас»[59]. Раши, признанный авторитет, их горячо поддерживает: «У нас это считается оскорблением. Желающий обругать кого-либо говорил: «Необрезанный» или «Сын необрезанного».
Но осознание значимости для евреев священного таинства обрезания, придает поступку хитроумных мстителей, совершенно другой, вызывающий оторопь, характер.
Это уже не просто коварство, это святотатство.
Воплотить замысел, пусть даже самой справедливой на свете мести, через навязывание священного, заповеданного избранному народу, обряда, бесконечно далеким от идеи Единого Бога язычникам, значит, по-моему, совершить, прежде всего, преступление против самого Единого Бога. С тем же успехом можно было бы обязать каждого гражданина Шхема приобрести задешево книгу Торы (прости и сохрани, Господи), с вложенным внутрь ядом или взрывным устройством.
Великий Моисей! Что чувствовал ты, когда в твоей, разбуженной и вдохновленной Всевышним памяти восстал этот нелицеприятный во всех отношениях эпизод? Неужели не было у тебя и толики сомнения в том, стоит ли сохранять его в нашей с тобой истории
3
Лучше пусть будут сожжены слова Торы,
чем переданы женщине.
Иерусалимский Талмуд, Сота 3:4
Суть обряда обрезания, по мнению Фрейда, служит неоспоримым доказательством происхождения еврейского монотеизма из культа египетского бога Атона. В своей, поистине удручающей последней книге[60] этот величайший ученый, среди малоубедительных попыток сделать Моисея египтянином, а прообразом Всевышнего – злобного вулканического божка, вынужден был с плохо скрываемой грустью признать: «Таким образом, вопрос о происхождении еврейского монотеизма останется без ответа, разве что мы удовлетворимся банальными словами о каком-то особом религиозном гении евреев(выделено мной, И.Б.).
Что ж, великих банальность, по-видимому, пугает, а вот меня – как-то не очень.
«Если каждый языческий бог Египта, Вавилона, Ассирии, Угарита, Финикии или Греции имел пестро расцвеченную народной фантазией историю своего происхождения, своих браков, своих деяний и страданий, то у библейского Бога ничего подобного нет и по самой сути этого образа быть не может. О Яхве нечего рассказывать, кроме того, что Он сотворил мир и человека, а затем вступил со своими творениями в драматические перипетии союза и спора. Это единственная в своем роде черта, обнаруживающая качественный рубеж между мифологической традицией (окружающих народов, И.Б.) и новой религиозной идеологией. Только с течением времени абсолютная единственность Яхве разъясняется в доктринах пророков и книжников с отчетливостью догмата, но уже на ранних этапах этот Бог не сопоставим и не соединим с другими богами(выделено мной И.Б.)[61].
Смысл, вкладываемый евреями в акт обрезания, в числе гораздо более глубокомысленных аргументов, однозначно подтверждает постулат о «религиозном гении еврейского народа».
И фаллосу тут отведена далеко не последняя роль.
Рабби Акива[62]: «В Торе упомянуты четыре оболочки, мешающие человеку выразить себя:
На ухе: «Замкнуто их ухо…» (Ирмеягу, 6:10),
На устах: «Замкнуты мои уста…» (Шмот 6:12),
На сердце: «Замкнуты сердца всего дома Израиля…» (Ирмеягу 9:25),
На плоти: « Необрезанный мужского пола…» (Берейшит 17:14).
… Надо исправить необрезанность тела (т.е. совершить обрезание пениса, И.Б.), потому что такая операция позволит исправить весь образ действий человека (!), исправить его внутренние силы (!), а уже вслед за действиями человека потянется и его сердце (!)».[63]
Рамбан: «Всевышний поставил знак своего завета на органе, который наиболее склонен к соблазну и греху, чтобы помнил человек, что этот орган дан только для выполнения заповеди».
То есть для правоверного иудея не существует вопроса, почему союз с Всемогущим должен быть закреплен именно на этом органе и именно таким образом.
Но если все-таки позволить себе задаться этим наивным, как в «Сказке о голом короле», вопросом? Ведь существует достаточно много мест на поверхности организма, площадь которой составляет приблизительно два квадратных метра, где возможно высокохудожественно запечатлеть любое историческое событие. С незапамятных времен у многих народов, в том числе и у древнеегипетских жрецов, существует практика ритуального татуирования, либо нанесения культовых шрамов, надрезов или рисунков на разных частях тела, символизирующих кастовую, клановую, религиозную или возрастную принадлежность.
Говорить о том, что только фаллос является источником греховных деяний – значит, не только придавать этому органу незаслуженно первостепенную роль в поведении человека, но и заталкивать проблему в тесные рамки христианского учения о первородном грехе, или в суровые оковы постулатов раннего психоанализа. А это, согласитесь, до обидного сужает территорию, на которой разворачивается многогранный талант человеческого грехотворчества.
И потом, разве опасность поддаться соблазнам – только мужская прерогатива? Только мужчины нуждаются в постоянном напоминании о необходимости исполнения заповедей?
Напрашивается крамольная мысль о том, что в представлении Моисея Господь выступает, как женская сущность. И этому как в самом тексте Торы, так и в поучениях мудрецов есть немало подтверждений.
Прежде всего, необходимо вспомнить о понятии «Шхина», которое в Талмуде и раввинистической литературе означает имманентное присутствие Бога в мире. Саадия Гаон, Иехуда ха-Леви, Маймонид утверждали, что Шхина тождественна «славе Божьей», которая служила посредницей между Богом и человеком в пророческом опыте. Когда Моисей попросил Господа показать ему Свою славу, Господь показал ему Шхину, «ибо человек не может видеть Меня и остаться в живых».[64]
В Каббале Шхина описывается как дочь, царевна, женское начало, тогда как Сам Господь выступает, как начало мужское, и главной целью религиозной жизни является восстановление их подлинного единства.
Известно поучение hа-Ари[65] своей жене: «Выполнение заповеди интимной близости (копуляции) есть слияние Святого, благословенно Имя Его, с Шхиной».[66]
Мидраш Раба: «Все созданное в шесть дней Творения требует дальнейшего приложения сил. Даже человека нужно подправить».
Женщина же, прообраз Шхины, судя по всему, совершенна и в «исправлении» не нуждается. Варварский обычай обрезания женщин, существующий поныне во многих странах Азии и Африки, преследует цели, далекие от стремления превратить их гениталии в священный символ.
При этом уместно вспомнить, что все Священное Писание, при всем моем трепетном отношению к нему, удивительно антиженское, и что в нем земные женщины – и праматери, и дамы рангом попроще едва мелькают на полях потока библейских событий. Не является ли это проявлением женской нетерпимости к соперницам? Стоит обратить внимание на то, что в описании Библейского действа Господь выступает капризным, неуравновешенным, порой мстительным, но вдруг прощающим. Порой сентиментальным и заботливым, но вдруг неоправданно жестоким. Нетрудно узнать в Его проявлениях типичные грани женского характера.
Создавая человека, Творец начал с мужчины, Адама, которому потом, из жалости, была доделана женщина, не самостоятельная сущность, а плоть от плоти, т.е. придаток. При этом сказано: «…оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и станут они одной плотью»[67]. Хотя, казалось бы, должно было быть наоборот.
Типично феминистический подход. О какой жене идет речь? О той, бесхарактерной, легко поддавшейся совращению, созданной только из сострадания к одиночеству мужчины? Или о той величественной жене, Шхине – Божественном присутствии, Шхине, совокупление с которой доступно только Творцу, а еще, по слухам, достойнейшему из достойнейших – Моисею?[68] Моисею, который, устав от мытарств избранничества, возопил, обращаясь к Всевышнему: « Разве я носил во чреве весь народ этот, иль родил я его, что Ты говоришь мне: неси его…»[69]. Так кричат в сердцах, обращаясь не к отцу, а к матери ребенка, которая недавно со слезой в голосе могла произнести: «…сын Мой, первенец Мой – Исраэль»[70].
Как известно, за делами и занятостью судьбами избранного народа, Моисей не сделал своему сыну обрезание. Запамятовал. А ведь это, под угрозой карета предписано Талмудом каждому еврейскому родителю. И если бы не Циппора, дочь языческого нехристя, мы, может быть, до сих пор обеспечивали бы кирпичами Египет и всех остальных наших двоюродных братьев. Расторопная мать чисто женским чутьем ощутила опасность для мужа, и для его пока еще не помышлявших об исходе соплеменников, и совершила над своим сыном этот сакраментальный акт. Его описание, в сущности, единственное в Торе, чрезвычайно загадочно: «И случилось дорогою на ночлеге, что встретил его (Моисея) Господь и хотел умертвить его. Тогда взяла Циппора каменный нож и обрезала крайнюю плоть (орла, И.Б.) сына своего, и положила к ногам его, и сказала: жених крови ты мне. И Он отстал от него. Тогда сказала она: жених крови по обрезанию».[71]
Выражение «хатан дамим» (חתן דמים), переводимое, как «жених крови», (хотя слово кровь здесь во множественном числе), обозначает ребенка, прошедшего обряд обрезания. Конструкция, включающая слово хатан – жених, сходная с выражениями: «хатан hайом – герой дня, «хатан hахагига» – виновник торжества, «хатан hайовель» – юбиляр, «хатан hапрас» – лауреат, по сути, обозначает человека, находящегося в центре яркого, важного события, которое этому человеку посвящено. Поэтому выражение «жених крови мне», я осмелюсь интерпретировать, как «совершивший мою дефлорацию», «ставший обладателем мой крови». Тогда акт обрезания, превращается в обряд инициации будущего мужчины, акт совокупления с девственной для каждого иудея Шхиной, женской ипостасью Божественного присутствия в мире.
Замечательно спорное утверждение!
«Сначала Божественная бесконечная энергия-свет (ор эйн соф) наполняла все бытие, и не существовало «места» для созидания конечных миров. Затем произошел цимцум (сжатие), который сжал и скрыл свет, освободив пространство для нашего бытия, реальности, ощущающей независимость от своего Божественного источника». Такhа-Ари описывает добровольное сокращение Божественного начала, с целью дать место материальному миру. Разве не напоминает это мистическое видение беременности Всевышнего перед сотворением Мира?
Что же дальше? Куда завел меня неутомимый фаллос, вызванный на сцену целомудренным появлением Дины в стенах языческого Шхема? Не кроется ли в этой истории иллюстрация того, что происходит с нами на протяжении тысячелетий?
Может быть, одной из причин вековых проблем нашего народа, да простит Господь мою смелость, является то, что идея Единого и Непостижимого, во всяком случае, так, как она раскрывается в Пятикнижии, была воспринята иудеями однобоко. «Мотив священного брака, обычно стоящий в центре мифологии природы (т.е. язычества И.Б.) и наделенный горизонтальной структурой (бог-богиня), в Библии перемещен в центр священной истории и получает вертикальную структуру (бог-люди)».[72] В этом браке, игнорируя всеобъемлющую сущность Творца, выступающую как откровение избранному народу, евреи предоставили Всевышнему исключительно женскую роль, оставив за собой роль мужскую.
Воспринимая Творца лишь в женской его ипостаси, мы разучились его слышать. Мы сами, через неисчислимое множество религиозных посредников внушаем Ему, что правильно, а что нет. Закрепив за собой роль мужскую, мы постоянно заняты тем, чтобы облапошить, объегорить, объехать на кривой козе нашего несговорчивого Партнера по Завету, и трогательно расстраиваемся, если это не удается.
Способность растолковать библейские сюжеты так, чтобы вопиющие нарушения Моисеева закона, предстали высокими деяниями праведников – характерное проявление мужской духовной агрессии. История Дины, вернее ее интерпретация – истеричная форма навязанной Творцу женской справедливости. А форма восстановления этой справедливости – типично мужская.
Мы не умеем сохранять добытое в кровавых битвах. Весь мир, кроме нас самих, учится на наших ошибках, а мы мчимся вперед, рассеянные по свету, как сперматозоиды, оплодотворяя чужие культуры, не имея, по сути, единой своей.
В то время как различные непросвещенные и совсем даже неизбранные гои, во многом с нашей помощью, по-женски неторопливо строили и сохраняли свои государства, обживали земли, мы свои теряли. И теперешнее израильское правительство…
Когда разговор доходит до политических восклицаний, начинается недовольный ропот, покашливание, некоторые просто откладывают текст, и чтобы договорить, необходимо вернуться к абстрактному, не касающемуся современной жизни, сюжету. Или просто произнести заключительную фразу.
Печально, что, не имея в Святом языке своего исконного имени, окруженный целомудренным молчанием, фаллос, пусть даже украшенный знаком избранности, остается неизменным символом нашей духовной позиции, воплощением силы, плодородия, таланта, здоровой жизненной агрессии, но и неспособности учиться на собственных ошибках, сохранять и лелеять достигнутое.
Как хочется, чтобы эта история когда-нибудь завершилась благополучно. Но в глазах многих моих собеседников я с грустью замечаю неугасающий фаллический блеск.
Март – Апрель 2009 г.
Май – Июнь 2011 г.
Октябрь 2013 г.
Иерусалим.
[1] Бэрейшит 34:1 – 34:31
[2] Подробнее об этом напр. см. Р. Кипервассер. История Дины, дочери Иакова в изложении сыновей Израиля и дочерей Израиля.
[3] Рамбам, Маймонид, Моше бен Маймон 1135-1204г. Крупнейший раввинистический авторитет и кодификатор Галахи, философ, врач и самый прославленный ученый послеталмудической эпохи.
[4] Рабби Овадья Сфорно, 1475-1550г. Один из выдающихся еврейских мудрецов Италии эпохи Ренессанса.
[5] Рамбан, Нахманид, Моше Бен Нахман 1194-1270 г. Талмудист и галахист, библейский экзегет, каббалист, философ, поэт и врач.
[6] Использованы материалы статьи раввина Носона Вайса. «Обсуждение недельной главы Ваишлах»
[7] Бэрейшит 34:30
[8] Бэрейшит 49: 5,6, 7.
[9] Раши, Рабби Шломо Бен Ицхак 1040-1105 г. Крупнейший средневековый комментатор Талмуда, Библии, духовный вождь еврейства Северной Франции.
[10] Любавичский Ребе, Менахем Мендл Шнеерсон 1902-1994 г. Раввин, седьмой Любавичский цадик, лидер течения хасидизма Хаббад. В последние годы жизни был объявлен своими последователями Мессией.
[11] Обращение нееврея в иудаизм, а также обряд, связанный с этим.
[12] Использованы материалы статьи Шолема Лугова «Хорошо или плохо поступила Дина, дочь Яакова?»
[13] Напр. Берешит Раба, 60
[14] Избранные главы из книги Зоар, Берешит. Автор-составитель рабби Симха Авраам аЛеви Ашлаг.
[15] Аггада – часть устного закона, не входящая в Галаху, т.е. не имеющая характера религиозно-юридической аргументации. Включает притчи, легенды, сентенции, проповеди, поэтические гимны и т.д.
[16] Краткая еврейская энциклопедия, далее КЕЭ т.18 кол.203-204
[17] Возрасты героев, и даты событий приводятся согласно удивительному, фундаментальному исследованию Элиэзера Шульмана «Последовательность событий в Библии»
[18] Берешит Раба 91:6
[19] КЕЭ т.4, кол. 716-719.
[20] Берешит 34:5
[21] Вено – калым, выкуп за невесту.
[22] Шемот 22:16
[23] Тель-аль-Амарна, современное название развалин древнеегипетского города Ахетатона, основанного фараоном Амехнотепом IV (правил прибл. 1375-1358 г. до н.э.), как столица единого солнечного бога Атона (или Атума). Здесь при раскопках в 1887 г. была найдена переписка египетских царей с их азиатскими вассалами, которая предоставила обширные сведения о древней истории.
[24] Амихай Мазар. «Археология библейской земли». Иерусалим 1996 г.
[25] Там же.
[26] В самом доме Яакова присутствовали идолы (Берешит 35:2), не говоря уж о его тесте, Лаване,
[27] Берейшит 34:3,4 Перевод Давида Йосифона
[28] Берейшит Раба 80,7
[29] Берейшит 30:21
[30] См. прим.2 на предыд. стр.
[31] Берейшит 34:2
[32] Берейшит 34:4
[33] Элиэзер Шульман. Родословная Яакова из книги «Последовательность событий в Библии»
[34] К.Г.Юнг. Либидо, его метаморфозы и символы. Стр.40
[35] Берейшит 35:5
[36] Берейшит 34:30. Перевод Ф. Гурфинкель представляется более точным, нежели перевод Д. Йосифона, где вместо слова «зловонным», написано «ненавистным».
[37] Берейшит 30:6
[38] Берейшит 49:16 Перевод Д. Йосифона.
[39] См толкования Раши к кн. Берейшит.
[40] Менделе Мойхер Сфорим – псевдоним, настоящее имя Шалом Яаков Броде, по паспорту – Абрамович Соломон Моисеевич, 1835-1917г. Писатель, основоположник новой еврейской классической литературы. Считается зачинателем возрождения языка иврит.
[41] Элиэзер Бен-Иегуда 1858-1922 г. Пионер возрождения иврита в качестве разговорного языка.
[42] Берейшит 17-11
[43] Текст выделен самим К.Юнгом в кн. «Либидо, его метаморфозы и символы» т.2 стр.156
[44] Эрнест Ренан. Философские диалоги. Цит. по кн. К.Г. Юнг « Либидо…»
[45] Иеромонах Арсений (Соколов). О религии хананеев.
[46] Там же.
[47] Берейшит 24:2; 47:29.
[48] Берейшит 17:11
[49] Берейшит 17:13
[50] Геродот (между 490 и 480 – ок.425 г. до н.э) – древнегреческий историк. Посещал Малую.Азию, Вавилон, Финикию, Египет, и др. страны.
[51] Мидраш Танхума. Цит. по кн. рав. Моше Франк. Союз обрезания. Изд. Маханаим.
[52] Мидраш Раба. Там же.
[53] Мидраш Танхума. Там же.
[54] Зоар. Там же.
[55] Мидраш Танхума. Там же.
[56] Цит. по кн. Рав Адин Штейнзальц. Введение в Талмуд. Стр.291.
[57] Кн. Пророка Йехезкеля 44:1,9
[58] Кн. Пророка Ирмеягу, 6:10
[59] Берейшит 34:14. Перевод Ф. Гурфинкель.
[60] Зигмунд Фрейд. Этот человек Моисей.
[61] Аверинцев С.С. Мировоззренческие основы древнееврейской литературы.
[62] Акива. Прибл. 50-135 г. Систематизатор Галахи, один из выдающихся таннаев, основоположник раввинистического иудаизма.
[63] Мидраш Раба. Цит. по кн. Рав Моше Франк. Союз обрезания.
[64] Шемот 33:20,21
[65] Ха-Ари – Лурия Ицхак Бен Шломо Ашкенази. 1534 – 1572 г. Создатель одного из основных течений Каббалы. Подробности его учения известны только из записей его учеников
[66] Цит. по статье Михаил Дорфман «Вернуться за Лилит»
[67] Берейшит 2:24
[68] « На основании некоторых отрывков Мидраша, в которых сообщается о прекращении половой жизни Моисея с его женой после того, как он удостоился личного общения с Богом «лицом к лицу», Моше де Леон, предполагаемый автор книги «Зоар», сделал вывод, что брак с Шехиной заменил ему земной брак». «Моше совокуплялся с Луною (символ Шехины) еще будучи в своем теле». Зоар 1 21в-22а Цит. По кн, Гершом Шолем «Основные течения в еврейской мистике» стр. 285
[69] Бымитбар11:12
[70] Шемот 4:22,23.
[71] Шемот 4:24
[72] С.С. Аверинцев Мировоззренческие основы древнееврейской литературы.
Нпечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 8-9(186) август-сентябрь 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer8_9/Bukengolc1.php
