(продолжение. Предыдущие главы см. в №2_3/2015, №4/2015, №5_6/2015, №7/2015)
Глава девятая
Подушный налог
К вечеру, когда солнце еще не село, а луна уже взошла, на склоне горы появилось странное существо, навьюченное поклажей. Чем ближе оно подходили селу, тем больше напоминало Зеэва Шлезингера.
– Это он, мой ненаглядный, – воскликнула Двора.
Зеэв бросил на землю чемоданы, протер запотевшие очки, молитвенно посмотрел вверх. Небо молчало.
– Ты вернулся, навсегда вернулся, – повисла рыжая на его взмыленной шее.
– Против судьбы не попрешь. И против партии тоже, – обреченно подтвердил возвращенец.
Пешему переходу Шлезингера через горы предшествовала бурная сцена на перевале. Геула в самой категорической форме потребовала, чтобы помощник Дольникера выполнил свой должностной и человеческий долг.
– Жизнь твоего босса в опасности, ты обязан быть рядом с ним, – стукнула она кулаком по колену.
Номенклатурщики поддержали госпожу Геулу дружным мычаньем. Зеэв пытался отбиться, беспомощно повторяя, что ссылка в края не столь отдаленные сведет его в могилу. Геула оставалась неумолимой. Их спор принимал затяжной характер, и номенклатурщикам не терпелось поскорее вернуться домой, рассказать своему боссу о судьбе его давнего соперника. Поэтому они приняли экстренные меры:
– Даем три минуты на размышление. Решай, Шлезингер, что ты выбираешь, выйти из машины или выйти из партии? – задали они кинжальный вопрос.
Надо отдать должное Зеэву – он выбрал первый вариант, даже отпущенных трех минут не использовал. Номенклатурщики по-джентельменски помогли ему достать из багажника чемоданы – свои и Дольникера, но подбросить на машине до села категорически отказались.
– Ты хочешь, чтобы нас там схватили конные мстители? – в ужасе спросили они и отпустили навьюченного поклажей долговязого референта на все четыре стороны. В долгом и тяжком пешем переходе душу Зеэва грела мысль о спасенном партбилете.
Дольникер встретил блудного помощника градом упреков.
– Назовем вещи своими именами, – с расстановкой произнес он, – ты настоящий оппортунист. Предал меня за чечевичную похлебку, примкнул к заговорщикам. Но Дольникер тебе не простачок, он умеет за себя постоять. Что, съел?
Я вел себя недостойно, признаю и каюсь, – опустил Зеэв повинную голову, – скажу только в свое оправдание, что я заботился о благе страны.
– Ошибаешься, Шлезингер, предательство не может служить во благо, – сформулировал Дольникер крылатый афоризм. – Вспомни, кто вывел тебя в люди, кто дал тебе положение, статус референта? Может, моей самой большой ошибкой было то, что я пригрел тебя, обласкал, пристроил.И что получил взамен – черную неблагодарность.
– Я полон раскаяния и готов искупить вину, – убитым голосом произнес Зеэв.
– Ладно, дам тебе шанс. Садись и пиши.
– Что писать, босс? – перепугался Зеэв.
– Приглашение членам совета на очередное заседание.
– Какая повестка дня? – у Зеэва полегчало на сердце.
– Сбор средств на содержание администрации,
***
На этом собрании Дольникер ввел новшество – регистрацию депутатов. Все оказались налицо.
– Кворум полный, – объявил он результаты подсчета голов, – переходим к повестке дня. Слово для отчета о проделанной работе по сбору статистических данных с целью выявления будущих налогоплательщиков предоставляется члену Совета Оферу Кишу.
Коротышка портной прибавил фитиль в керосиновой лампе, поднес тетрадь к самому носу и часто забубнил:
–В целях составления списка семей, обладающих трехстворчатым шкафом, мною лично обследовано домов – 65, комнат – 206, семей – 75. В результат тщательной проверки выявилось, что означенных шкафов имеется в наличии ноль целых ничего десятых.
– Брось заливать, это тебе не мерку снимать дли костюма или для могилы – прервал его сапожник, – говори коротко и ясно, сколько у кого шкафов.
– Сказано тебе, дурья голова, ни одного. Ты что, иврит не понимаешь? – нахохлился Киш.
– Я ведь предупреждал, – вмешался Алифаз, легче загнать пасту обратно в тюбик, чем собрать в нашем селе налоги.
Дольникер постучал молотком по ящику.
– Попрошу тишины. Вы же сами приняли резолюцию о пошкафном налоге и поручили господину Кишу составить опись. Откуда тогда такой скепсис?
– Нет у нас шкафов, вот и вся опись, – отрезал Шохат.
Выход, как всегда, нашел Зеэв:
– Очевидно, вы имели в виду не наличие шкафов с тремя дверцами, а возможность их приобретения.
– Правильно, именно, – обрадовался Алифаз, – невидаль шкаф, главное – возможность.
Дольникер подвел итоги.
– Предлагаю создать налоговую комиссию, в обязанность которой войдет выявление потенциальных обладателей означенных предметов роскоши. Согласны?
– А каким аршином мерить имущественное благосостояние? – усомнился Шохат. – Не пойдет: у одного участок больше, у другого – поголовье скота, у третьего – квартира.
– Самое разумное – бросить жребий, – нашелся Зеэв.
Дольникер одобрительно улыбнулся референту, мол, можешь, когда хочешь, и сказал:
– Идея неплохая. Только предварительно установим количество дворов, которым придется платить налог.
– Двенадцать, – не задумываясь, выпалил Шохат.
– Почему именно двенадцать? – спросил Гурвиц.
– По числу колен Израилевых, – обосновал свое Предложение ортодокс.
Логику «раввина де-факто» все сочли веской.
Дольникер велел Кишу переписать фамилии всех жителей села на отдельных бумажках и бросить их в шляпу харчевника. Портной расторопно выполнил указание. Затем, зажмурившись, перемешал все бумажки в шляпе. Хасидов предложил, чтобы все двенадцать фамилий вытянул господин инженер. Но Дольникер не согласился.
– Вы должны научиться мыслить самостоятельно, – объяснил он свой отказ – без чужих подсказок. Вот уеду, как будете тогда принимать решения?
– А мы вас не отпустим, – вытянул по-утиному шею парикмахер.
– Коль инженер не хочет, пусть Алифаз тянет, шляпа-то его, – решил Цемах.
Харчевник в подражание портному зажмурился и опустил руку в шляпу. Вынул первую бумажку, прочел фамилию, затем – вторую, третью... Жеребьевка проходила как по маслу. Но на последней, двенадцатой бумажке Алифаз запнулся. Долго вертел ее и разглядывал.
– Хрен тут поймешь, как курица лапой нацарапала, – сказал он в сердцах – пойди разбери, черман, дерман, герман...
Положение сложилось щекотливое. Всем было ясно, что харчевник вытащил собственную фамилию, и ни у кого не вызывало сомнений, что включать его в список безнравственно. Положение на этот раз спасла Малка:
– Брось дурить, – крикнула она мужу, – положь ее обратно и возьми другую.
Германович немедленно смял бумажку и брезгливо бросил ее обратно в шляпу. Киш снова перемешал все записки. Алифаз залез в шляпу всей пятерней, извлек записку, развернул и в ярости затопал ногами:
– Что ты, преследуешь меня, что ли, проклятая?
– Жребий явно меченый, его следует предать аутодафе, – заступился за Алифаза Зеэв.
Парикмахер записал новое словечко в блокнот.
Третья попытка прошла благополучно. Алифаз вытянул немятую бумажку. Все двенадцать кандидатов были названы пофамильно. Оставалось издать указ. Ну, а всевозможные протоколы, указы и прочие бумажные творения были коньком Зеэва, и вскоре родился такой документ:
«Глубокоуважаемый товарищ (имя, фамилия, адрес). Налоговая комиссия при временном совете села Знайнаших после добросовестного изучения вашего финансового положения и в результате бросания жребия пришла к заключению, что ваши доходы, освобожденные от налогообложения, позволяют вам в случае нужды приобрести шкаф о трех дверцах с зеркалом и вешалками.
По вышеназванным соображениям было принято решение обложить вас единоразовым налогом в размере 85 (восьмидесяти пяти) шек., из которых 80 (восемьдесят) шек. предназначаются на строительство конторы, остальные 5 (пять) шек. будут направлены на прочие расходы. В случае злостного уклонения от уплаты налога комиссия оставляет за собой право на конфискацию вышеупомянутого шкафа после того, как вы его купите.
Мы надеемся на вашу сознательность и готовность оказать помощь муниципальным властям, решившим обустроить село.
С уважением, Залман Хасидов,
Староста де-факто)»
На следующий день Дольникеру пришлось созвать экстренное собрание: поступила жалоба Офера Киша на несознательность некоторых элементов, оказавших сопротивление законной власти. Рассыльные – Хейдат и Мейдат – обежали всех членов совета и вручили им повестки. Второе совещание за одни сутки вызвало ропот недовольства. Но, увидев измордованного портного, совет успокоился.
– Полюбуйтесь, как меня изукрасили, чуть руки-ноги не обломали, – пожаловался Киш.
– Вот это так фонари, – с трудом сдержал улыбку парикмахер.
– Теперь ты можешь рыть могилы и ночью, – съязвил Шохат.
– Всю одежду изодрали, заплату на заплату придется ставить, – двусмысленно посочувствовал сапожник.
–Над кем смеетесь, над своим же представителем, – бросил общий упрек Киш, – слышали бы, какой они хай подняли, что кричали, как обзывали, собак на меня спустили!
– Самосуд! – возмутился Шохат.
– Рукоприкладства мы не допустим, – твердо сказал Дольникер. – Ну, а если откажут в доверии, устроим референдум.
– Значит, распускаемся, – обрадовался сапожник, – вперед, к новым выборам.
– Проведем сперва старые, – охладил его пыл парикмахер, – нельзя отступать перед трудностями. Я прав, господин инженер?
– Самораспускаться? Исключено! Мы найдем на них управу. Демократы не сдаются, а прибегают к репрессивным мерам.
Если я вас правильно понял, нам пора обзавестись полицией, – растолковал тезисы босса Зеэв.
– Вот именно, органами внутренних дел. Только служить в них будут добровольцы, поэтому назовем лучше милицией, – решил Дольникер.
– Поставим вопрос на голосование? – спросил Шохат.
– Не надо, этим я займусь сам, лично. Спасибо за внимание, – закрыл совещание партфунк.
***
Дольникер беспокойно ворочался с боку на бок, дожидаясь пастуха. Наконец Миха ввалился в комнату, пропахший козьим и овечьим духом, уселся на кровать.
– Как дела, приятель, что нового, хорошего, – словно со сна проговорил Дольникер.
– Дела – как сажа бела, – пробурчал себе под нос пастух.
– Чем ты недоволен? Стадо, слава Богу, в порядке, с Дворой тоже отношения налаживаются. Или мне показалось?
– Двора в мою сторону и не смотрит. Все с этим пугалом в очках лижется. Вот понюхает моего кулака, будет знать, как целоваться с моей возлюбленной.
– Кулаками девушку не приманишь. Вот если бы тебе занять положение, стать видной фигурой...
– Меня и без того батя фигурой не обидел. И положение мое очень даже почетное – стадо пасу.
– Пастух – не функция. Хочешь пленить сердце дочери сапожника – записывайся в стражи порядка.
– Это еще что за хреновина?
– Милиционер, полицейский, уважаемая личность.
– Лучший страж – моя собака, злее ее во всей Галилее не найти.
– Я тебе, Миха, добра желаю. Ты молод, силен, за стадом следить мастер. Тебе сам Бог велел стать милиционером.
– Кусочником?
– Вечно ты перебиваешь, дай досказать. Я предлагаю тебе должность не постового, а начальника отделения.
– Это другой табак. Надо подумать.
Дольникер в темноте не видел лица собеседника, зато слышал, как тот скребет волосатую грудь.
– Начальником в чине капитана, – решил он подбросить полено в костер.
– А кто будет старше меня? – загорелся Миха.
– Никто, ты самый главный.
– Тогда по рукам, – согласился пастух. – Перед капитаном Двора точно не устоит. Капитан важнее этого чучела со стеклянными глазами.
– Значит, договорились. А теперь, Миха, собери все свои умственные способности и выслушай краткий курс милицейского дела. Ты ведь служил в армии, знаешь три заповеди солдата: ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не знаю. Так вот, офицер милиции – все наоборот: все слышит, все видит, все знает. Первым появляется на месте преступления, допрашивает свидетелей. Заруби себе на носу, одного свидетеля недостаточно, надо найти двух или трех. Затем составляется протокол. Записывать надо в форме вопросов и ответов. Например: «Свидетель, ваше имя, фамилия?» «Так-то и так-то».
Такого имени не бывает.
– Пойми, Миха, это я условно. Далее: «Год рождения?»
– Забыл. Сосчитайте сами, в прошлом году, в конце мне 28 стукнуло.
– Вот бестолочь! – вспылил Дольникер, – не о тебе разговор. Пошли дальше.
Три часа каторжной работы все же дали свои плоды, Миха выучил азы допроса свидетелей. Предстояло натаскать капитана милиции в искусстве взимания налогов, но эту науку партфунк оставил на будущее. Остаток ночи он посвятил вопросу, как оградить муниципальные власти от вмешательства органов внутренних дел.
– Офицеру категорически запрещено заниматься политикой, – внушал он уже охрипшим голосом, – ты должен быть железным кулаком сельсовета. Со временем, когда прославишься, тебя так и будут звать – «Железный Миха». И все будут тебя бояться.
– Цемах Гурвиц тоже?
– Сапожник – член совета. Но если он нарушит закон или порядок...
– Он уже нарушил. Закон о женском равноправии. Можно его арестовать?
– Этот закон еще не принят. Но я добьюсь его обсуждения в Кнессете. А пока слушай и запоминай. Капитан должен быть беспощадным ко всем без разбора. Если, скажем, прикажут арестовать родного брата – вяжи ему руки.
– Но у меня нет брата, только две сестры.
– Это я фигурально, то есть для примера. И еще: приказы не обсуждают, их выполняют. Если, предположим, тебе прикажут повесить самого себя...
– Дудки, накося, выкуси! Отстаньте от меня, в гробу я видел вашу милицию, гробу и в белых тапочках, – Миха засопел, как опоенная лошадь.
– Чего ты вздыбился, шуток не понимаешь, забудь об этом.
– Обо всем?
– Нет, только о виселице. Давай поспим немного.
Следующую ночь Дольникер посвятил новой главе краткого курса, и на этом переподготовка пастуха была завершена. Утром пришел Офер Киш со списком неплательщиков. Миху позвали дела.
Вскоре молва о «Железном Михе» обошла все сельские дворы. Стоило капитану постучаться в чью-то дверь – и кубышка открывалась сама собой. Случалось, жертва спрашивала, почему именно она, а не сосед, должна платить налог. Миха, широко улыбаясь, отвечал:
– Политикой не занимаюсь. Мое дело маленькое, выполнять приказ. Прикажут повесить родного брата – повешу. Слава Богу, у меня его нет. Размышлять – не моя функция.
Сельчане тоже старались не размышлять. А если кто жаловался на произвол, ему советовали помалкивать в тряпочку и не лезть на рожон, ведь никто по живому не режет, а затянуть пояс потуже – еще не смертельно.
Платить сельчане платили, молчать молчали, но возмущаться втихаря не переставали.
Сапожник решил воспользоваться брожением умов. Хватая каждого за полы, Гурвиц науськивал сельчан на Хасидова, чья подпись красовалась под указом, убеждал, что будь он старостой, бремя налога легло бы на другую дюжину.
***
Расцвет муниципальной деятельности едва не привел Знайнаших к кризису животноводства. Сигналом бедствия прозвучало протяжное мычание коров. Население скотного двора требовало ежедневного выпаса, а Миха предпочитал пасти Офира Киша и его налоговую кампанию. Работать по совместительству капитан категорически отказался.
Жалобный рев скотины оглашал село с утра до вечера и с вечера до утра. Дольникеру ничего не оставалось, как собрать членов совета. Все пришли вовремя, только Гурвиц задержался. А когда он появился, Хасидов панически шепнул жене:
– Смотри, он пришел в отутюженных штанах, сегодня нам не собрать большинства голосов.
Парикмахер как в воду смотрел. При голосовании портной поднял руку за предложения и Залмана, и Цемаха. Создалась патовая ситуация.
– Мне стыдно за вас, товарищи! Ваши разногласия повлекут падеж рогатого скота. Может, вы хотите, чтобы я пас стадо? – спросил Дольникер с ядовитой усмешкой.
Присутствующие были настроены на серьезный лад, и почин Дольникера вызвал возгласы одобрения:
– Да здравствует Дольникер!
– Слава господину инженеру!
Только штатный вопрошала Шохат поинтересовался, знаком ли господину инженеру пастушеский труд.
– Что за дамский вопрос в мужском обществе! – вскинулся Зеэв, – господин Дольникер с младых ногтей руководит, он, можно сказать, родился с кнутом в руке.
Шутка Зеэва не имел успеха. Члены совета поставили вопрос на голосование. Партфунк погрозил референту кулаком. Зеэв, спасая положение, внес поправку, согласно которой «трудовую повинность будут нести все жители села, обладающие правом голоса».
– А что будет с субботой? – забеспокоился радетель традиций Шохат.
– По субботам будут пасти те, кто не молится, а таких большинство, – решил проблему Дольникер.
Собрание окончилось, но депутаты не спешили расходиться. Каждому хотелось пожелать господину инженеру приятного времяпрепровождения и высоких надоев. Зеэв пристроился в конце очереди. Наконец, они остались одни.
– Нашел с кем шутить, балаболка, – проворчал Дольникер, – завтра, как миленький, пойдешь со мной.
– С какой стати, босс, ваш почин – вам и пасти, – заартачился референт.
– Значит, дружба дружбой, а табачок врозь? – набычился Дольникер, – неужели ты думаешь, что я в свои пятьдесят семь лет могу справиться с мычащей оравой?
– Инициатива наказуема, босс, – назидательно произнес Зеэв.
– Шлезингер, ты вновь предаешь меня!
Зеэв потупился в знак полной и безоговорочной капитуляции. Сбавляя себе десяток годов, Дольникер не оговорился. Он действительно чувствовал себя помолодевшим, способным на новые подвиги в беседке. В последнее время, после неудавшегося похищения, партфунк встречался с Малкой каждую ночь. Стряпуха уже довязала свитер и взялась за варежки. Дольникер тоже продвинулся далеко вперед – перешел к рассказу о своей партийной карьере. Слушать его было так увлекательно, что Малка однажды, не сдержав чувства, воскликнула:
– Господин инженер, вы такой большой и необычный, много бы я отдала, чтобы Хейдат и Мейдат пошли в вас. Не знаю, как благодарить судьбу, которая привела вас в мою с Алифазом постель. Видно, Бог меня любит.
– На Бога надейся, а сама не плошай, – заметил Дольникер, стараясь не упустить оборванную нить мысли.
***
Чуть только рассвело, Дольникер с Зеэвом погнали стадо на пастбище. Дольникер, опираясь на суковатую палку, подбадривал скотину пастушескими возгласами: «Хойс, хойс!» Если какая-нибудь корова от бивалась от стада, он посылал за ней Зеэва. Упрямый Миха не доверил преемнику свою собаку. Коровы разбрелись по лугу, а новоиспеченные пастухи растянулись на траве. Дольникер тут же уснул, как вырубился.
Трудно сказать, как долго он спал, и как высоко успело подняться солнце, но разбудили его не горячие лучи, а чьи-то шершавые руки. Он приоткрыл глаз; и в ужасе зажмурился: над партфунком склонилось привидение в арабской одежде. В бытность членом комиссии по делам нацменьшинств Дольникер видел таких людей, но никогда не сталкивался с ними нос носу. А тут вдруг встретился в чистом поле и без личной охраны. Дольникер издал неопределенный звук и потянулся за палкой. Но араб упредил его атаку:
– Нескафе? – спросил он, глупо улыбаясь.
Партфунк поискал глазами референта. Тот хлестал прутом непослушную корову.
– Зеэв, поди сюда, спроси, чего он талдычит, – позвал Дольникер, – тебя ведь учили в институте арабскому.
Порывшись в памяти, тот выудил несколько слов, но араб снова глупо улыбнулся и зацокал языком.
– Может, этот араб не знает арабского? – саркастически спросил партфунк.
– Он говорит на сленге, а нас учили литературному языку, – оправдывался Зеэв.
– Значит, как всегда, придется искать выход самому. Попробую найти с ним общий язык. Муве пан по-польску? Шпрехен зи... идиш? Говорите по-русски? – будучи членом комиссии по абсорбции, партфунк иногда посещал места компактного заселения репатриантов и заучил несколько ходовых фраз. Приобретенный опыт оказался как нельзя более кстати.
Араб закивал головой, показал корову и повторил:
– Нескафе.
– Ишь, чего захотел, предлагает за корову банку кофе, он нас за идиотов принимает, – возмутился Дольникер.
– Парле франсе? – наугад спросил Зеэв.
Араб снова кивнул головой, но улыбнулся уже не так глупо. Зеэв с грехом пополам объяснился с ним по-французски.
– Он предлагает сто банок растворимого кофе за одну корову, – перевел он боссу, – это очень дешево.
– Лучше спроси, коммерсант, откуда он взялся, – отклонил бартерную сделку партфунк.
– Говорит, из Ливана, – перевел референт.
– Это – ближнее зарубежье. Я так и думал, нашего араба сюда палкой не загонишь. Раз он чужой – прекрати переговоры.
– Пусть убирается?
– Если враг не сдается, его – что? – уничтожают!
– Значит, убьем?
– Без суда и следствия это дело органов безопасности.
– Отведем к капитану?
– Прежде выпытай, как ему удалось пересечь границу.
Из ответов ливанского лазутчика выяснилось, что он – частый гость пастуха Михи и второй после «Тнувы» поставщик товаров ширпотреба. Кроме того, он иногда привозит свиней, которых евреи не разводят, но охотно покупают.
– У араба неточная информация, из него разведчик, как из тебя президент, – сделал вывод Дольникер, – свиней у нас разводят в кибуце, но в малых количествах, а продают с наценкой за некошерность. Это не переводи, спроси лучше, может ли он достать для меня израильскую прессу.
Араб поцокал языком и сказал, что за тридцать лет контрабандой торговли с Израилем он ни разу не получал такого заказа. Но если эфенди хочет, готов поискать этот дефицитный товар. И попросил уточнить, какую именно газету желает получить эфенди – арабскую или английскую. Дольникер назвал ивритскую – орган своей партии.
Араб учтиво попрощался, пожелал новым клиентам полного выздоровления и ускакал на осле заграницу.
– Забыл предупредить, – спохватился Дольникер, – желательно пятничные номера.
– Разрешите поинтересоваться, босс, почему газеты можно, а кофе нельзя? – не удержался референт.
– Потому что растворимый кофе – это предмет контрабандной торговли, а газета – источник информации, полученный из вражеских рук, – назидательно ответил Дольникер. – Усек разницу?
С приближением сумерек коровы потянулись домой. Пастухи бодро зашагали следом. На склоне горы они увидели крестьян на тминной плантации. Дольникер приветственно помахал рукой. Труженики полей в ответ подбросили в воздух шапки.
– Вот тебе наглядный пример, как личное общение поднимает массы на трудовые подвиги, – отметил партфунк.
Через два дня на пастбище появились Хейдат и Мейдат. Они залегли в высокой траве и долго упражнялись в стрельбе по коровам из игрушечных пистолетов.
– За что вы обижаете животных, ведь они не сделали вам ничего плохого, – спросил Дольникер.
– Мы учимся попадать, – ответил Хейдат.
– Другого объекта не нашли?
– Мы пробовали в птичек, но они такие маленькие, – оправдался Мейдат.
– Где вы взяли пистолеты?
– Шофер «Тнувы» привез.
– Подарок на день рождения?
– Почему? Купили.
– А деньги откуда?
– Мы немного побыли сиротами.
Дольникер усадил двойняшек на колени и стал осторожно расспрашивать. Ценой клятвенных заверений, что он – могила, партфунк узнал подробности сбора пожертвований для сирот тети-бочки.
«Бедная, бедная Геула, – мысленно шептал он, – я знал, что ты плохо кончишь, но чтобы так бездарно!»
Близнецы побежали к двигающимся мишеням Дольникер проводил их взглядом и вдруг осознал что он, вырастивший целые поколения, впервые держал на коленях детей.
***
Пока Дольникер пас стадо, Хасидов договорился « местным мастером на все руки о строительстве конторы. Тут и машина подвернулась. Шофер «Тнувы» сделав левый рейс, доставил полный грузовик цемента и кирпича. Сельчане и глазом моргнуть не успели, как рядом с «тмининформом» выросли четыре столба. Парикмахер разогнался заказать еще одну машину стройматериалов, но касса оказалась пустой. Новому зданию конторы грозила судьба долгостроя. Хасидов, не любивший отступать перед трудностями, взял да написал Указ о налоге на добавочную стоимость. Платить его предписывалось тем же двенадцати дворам. Офер Киш в сопровождении капитана Михи с собакой пошли по второму кругу. Крестьяне в знак протеста и солидарности не вышли на плантации.
В тот же день, возвращаясь с пастбища, Дольникер в привычном приветствии поднял руку. Ни одна шапка не взлетела в воздух. Дурное предчувствие кольнуло в сердце партфунка. Подойдя к складу, он понял, что Знайнаших сползает в хаос. На стене красовалась огромная надпись:
«Лысый парикмахер обирает село налогами!»
Дольникер матерно выругался и, оставив коров на Зеэва, затрусил к сапожной мастерской.
– Как вы смели намалевать такой пасквиль! – напустился он на Цемаха.
– Не я это писал, – отрекся сапожник.
– А кто, Бялик?
– Вот и не угадали. Мой папа.
Дольникер бросил на старика грозный взгляд. Несостоявшийся коммунист бросился в паническое бегство.
– Куда?! – схватил его за полу Дольникер.
– Я не согласен работать на час меньше! – прокричал тонким голосом старик.
– Самодеятельность развели! Да за такие художества сослать бы вас, куда Макар телят не гонял!!! – бушевал партфунк.
– Господин инженер, сами же говорили, что пора начинать кампанию, – напомнил Цемах, – выборы не за горами, а папа – мой помощник, доверенное лицо.
– Логично, но при чем тут лысая голова парикмахера?
– А что, он кудрявый? У него голова не только лысая, но и дурная. Указы печет, как блины. Мыслимое ли дело так обирать народ!
– Какие еще указы?
– Будто не знаете. Залман собирает еще по тридцать шекелей на контору.
– Этого только не хватало! – схватился за голову Дольникер.
***
Такого в Знайнаших не слыхали со дня его основания. Залман Хасидов собрался в Тель-Авив. По дерзости поступок парикмахера можно сравнить разве что с путешествием Колумба или с исходом Дольникера из Омска. Дольникер пригласил Хасидова к себе в Белый дом, чтобы проверить, насколько справедлив этот слух.
Залман без утайки изложил свои намерения. В последнее время, – сказал он, издаваемые указы не внушают доверия, так как не скреплены печатью. На чеках «Тнувы», например, печати стоят и сверху и снизу, так что они имеют свободное хождение, а наши указы – вроде туалетной бумаги. Печать необходима, как воздух.
Дольникер подтвердил, что селу, обретающему человеческое лицо, нужна атрибутика. Следует подумать о гербе, знамя пусть будет красное, гимн – дело плевое, можно взять любую песню и втиснуть в нее нужные слова, это они с Зеэвом возьмут на себя, печать же необходима безотлагательно.
Так парикмахер получил о'кэй инженера на вояж в столицу. Вечером для порядка он передал папку с делами и нераспечатанным конвертом, который привез шофер «Тнувы», в руки и.о. старосты де-факто Яакова Шохата. Яаков погладил бородку и торжественно пообещал, что будет «беречь порядок, как зеницу ока». Провожать Хасидова вышло все село. За исключением, правда, лидера оппозиции: сапожник по этическим мотивам отказался участвовать в возвеличении парикмахера.
Отшумел летучий митинг, Залман сделал всем ручкой, и автолавка скрылась с глаз. Крестьяне группами побрели к «тмининформу». Выходить в поле все посчитали неразумной тратой времени.
Залман сразу же за поворотом дороги попросил шофера затормозить, вышел из кабины, откинул брезент кузова, помог Ривке спрыгнуть на землю и усадил рядом с собой.
Парикмахер не вернулся ни на второй день, ни на третий. Назревал щетинный бунт. Ценой больших усилий Шохату удалось уговорить селян побриться самостоятельно.
Автолавка прикатила только в конце недели. Случайные прохожие могли наблюдать, как Ривка тащила в дом картину, на которой были изображены фрукты, скрипка и Библия в роскошном переплете. На голове старостихи красовалась шляпа с пером. На каждый роток не накинешь платок. По селу поползли слухи. Временный совет вынужден был отреагировать. Для проверки отчета Хасидова была создана контрольная комиссия. Изучив квитанции и расписки, комиссия пришла к выводу, что «отчет составлен тяп-ляп, и дело пахнет керосином».
Парикмахер вел себя нагло и вначале вообще отказался явиться на слушание дела о пропавших из кассы деньгах. Но под давлением общественности новое мышление восторжествовало. Хасидов предстал перед комиссией.
– Почему ты включил в отчет стоимость картины? – спросил председатель.
– А кто должен платить, твоя бабушка? – ответил Хасидов.
– Где ты пропадал целых четыре дня? – спросил председатель.
– А кто тебе сделает печать за четыре минуты? – ответил Хасидов.
– С какой стати ты взял с собой жену? – спросил председатель.
– По-твоему, я должен был куковать один? – ответил Хасидов.
– Показывай печать, где она? – спросил председатель.
– Еще не готова, – ответил Хасидов.
– Ну и дела, – сказал председатель.
– Я придумал, как обойтись без нее, – сказал Хасидов.
– Говори, – сказал председатель.
– Обложим налогом тмин, пусть платит «Тнува», – сказал Хасидов.
– Блестящая идея, – сказал член комиссии Офир Киш.
– Зачем торговать, если не ради навара, – сказал член комиссии Алифаз Германович.
Предложение старосты де-факто было встречено с одобрением широкими кругами общественности. И все же, вопреки здравому смыслу, в тот же день на второй стене склада появилась новая надпись:
СКОЛЬКО СТОИТ ШЛЯПА ЖЕНЫ ПАРИКМАХЕРА?
А утром на третьей стене кто-то нацарапал аршинными буквами:
ДОЧЬ САПОЖНИКА ПРОГЛОТИЛА АРБУЗ.
Глава десятая
Персона нон грата
О том, что рыжая Двора «проглотила арбуз», стало известно из кругов, близких к Герману Шпигелю. Дочь сапожника обратилась к ветеринару с жалобами на частые головокружения и тошноту. Шпигель основательно прощупал ее и пришел к выводу, что Двора на все сто процентов беременна. Девушка бросилась ветеринару на грудь, умоляя не разглашать ее тайну. Шпигелю пришлось напомнить ей, что врачи дают клятву Гиппократа и свято хранят чужие секреты, поэтому он даже о беременности коров никогда не рассказывает их хозяевам.
Шпигель сдержал слово, он никому и не заикнулся об интересном положении дочери сапожника. Кроме жены.
Последним сенсационную новость узнал Дольникер: он теперь целыми днями сидел взаперти после того, как банда Хасидова отстранила его от общественных дел, и был страшно удивлен, когда к нему ввалился залитый слезами Зеэв, крича сквозь окровавленные губы:
– Убивают, помогите!
– Кто тебя так избил, – подхватился Дольникер, – живого места не оставили! Надо обратиться к капитану!
– Обращался. Умолял его о пощаде, просил сжалиться, все без толку. Он только размахивал кулаками, топтал меня своими сапожищами и при этом приговаривал: «Вот тебе за Двору! Вот тебе за арбуз!»
– Выходит, сами органы прибегают к пыткам, но ты ведь не враг народа. Миха злоупотребляет данной ему властью
– Не без вашего молчаливого согласия.
– Выходит, я виноват, что капитан устроил тебе мордобой? Может, и Двора по моей вине забеременела?
– Да нет, я только...
– Скажи спасибо, что легко отделался. В иные времена тебя бы камнями закидали. И вообще ты забыл, что служение высоким идеалам партии несовместимы с низменным развратом. Зачем далеко ходить, и Цезарь, и Наполеон, и Габсбурги, и Мотька Фридлянд прославились благодаря сексуальной воздержанности
– Дольникер, замолчите! Меня убивают, а вы лекции читаете...
В это мгновение послышались крики с первого этажа. Вспыльчивый Алифаз выяснял отношения каким-то клиентом. Зеэв решил, что пришли по его душу и опрометью бросился на балкон. Ухватившись за халат, он соскользнул вниз и был таков.
...Утром распространилась весть, что слуга инженера пропал без вести.
***
Следствие по делу о таинственном исчезновении Зеэва Шлезингера вел капитан милиции Миха. По подозрение в соучастии попало все население Знайнаших. Капитан дотошно вел расследование и вскоре кто-то навел его на сторожа склада. Последний дал показания, что в тот вечер Зеэв прибежал на склад весь дрожа, потребовал взаймы буханку хлеба и бутылку апельсинового сока, запихнул все это в желтый портфель и, не прощаясь, исчез из виду. Таким образом, стало ясно, что Зеэв сбежал. Свидетелей потасовки с нанесением телесных повреждений, кроме самого себя, капитан не нашел. Но инструкция гласила, что одного свидетеля недостаточно. Поэтому дело за отсутствием состава преступления было закрыто. Однако спрятать концы в воду органам не удалось. Вмешалось общественное мнение в лице Шохата. Разгневанный пастырь стада Аврамова притащил на пятачок лестницу-стремянку, влез на нее и начал гневно обличать соседей:
– Греховодники! Развратники! Сами не ведаете, что творите! Превратили село в бардак. Опомнитесь, говорю вам, посыпьте головы пеплом и молитесь. Но для этого надо построить синагогу. Кто ослушается – чума ему невеста!
Крестьяне встретили гневную проповедь Шохата дружным смехом. Даже шпильки стали подпускать:
– На Синайскую гору вскарабкался?
– О чем беседуешь с Богом?
– Покажи нам скрижали!
Праведник налился яростью:
– Богохульники! Пришел день расплаты за грехи. Завтра в шесть утра Господь покарает вас одиннадцатой казнью египетской – лишит питьевой воды!
Прорицатель слез со стремянки, сложил ее и удалился, испепелив на прощание насмешников грозным взглядом.
***
Утром ровно в шесть ноль-ноль вода в кранах иссякла. Перепуганные сельчане муравьиной цепочкой потянулись к обители Шохата. Они были полны веры, что смогут уговорить пророка де-факто сменить гнев на милость. Коль он и вправду доверенное лицо Создателя, пусть совершит чудо, ударит, подобно Моисею, палкой по трубам и вернет селу живительную влагу. Ведь если хорошенько подумать, отвечать должен тот, кто повинен в грехопадении дочери сапожника, разве мы соучастники, за что нам такое коллективное наказание?
Участок перед домом Шохата превратился в синагогу под открытым небом. Сельчане гуртовались вокруг дома, прикрыв макушки кто кипой, кто носовым платком, кто детским чепчиком или подгузником. Только парикмахер и сапожник из соображений престижа остались у высохших кранов.
Сам Шохат заперся в доме и истово молился. Изредка он выходил на крылечко, чтобы протрубить в шофар (бараний рог). И вновь уединялся. Так в молитвах и ожидании воды прошел день. Когда на небе зажглась первая звезда, пророк вышел к пастве и сказал:
– Братья и сестры мои! Покаянием и молитвами вы обретете прощение. Прекратите блудить, займитесь богоугодным делом.
– Рабби, мы клянемся тебе, что будем молиться денно и нощно, только верни воду в наши трубы – пообещал за всех ветеринар, придерживая на макушке кипу с вышитыми золотыми нитями словами «пай-мальчик».
– Одних молитв мало, нужно еще послушание. Знаете ли вы, о чем спросят каждого из нас на Страшном Суде? Так вот слушайте и запоминайте: вас спросят, «голосовал ли ты за синагогу»?
– Рабби, мы все как один проголосуем за синагогу, – заверил от имени села ветеринар.
– В таком случае, да утолят жажду страждущие! Завтра в шесть утра из ваших кранов польется вода. – Шохат протрубил в рог и удалился.
На рассвете все село стояло у открытых кранов с молитвенниками в руках и ждало воду, как манну небесную. Но чудо не произошло. Краны были сухи и в шесть, и в семь, и в десять. Всех охватило отчаяние. По Знайнаших бродил призрак черного дня.
Шохат метался по комнате. Этого не может быть, уговаривал он сам себя: ведь что написано пером, того не вырубишь топором. А пером было писано черным по белому. Он порылся в ящике стола и извлек письмо, которое предусмотрительно забыл вернуть Хасидову: «Председателю сельсовета Знайнаших. В связи с ремонтом насоса мы вынуждены прекратить подачу воды на сутки, начиная с 6 утра 13 числа сего месяца. Просим заранее предупредить население села и запастись питьевой водой на 24 часа. Управл. водной компании «Мекорот ЛТД».
Шохат еще раз перечитал по слогам письма и задумался. «Не может быть, – говорил он сам себе, – ведь я сделал все по написанному, почему же нет воды? Боже, что делать?»
Во дворе уже бурлила толпа. Ситуация становилась взрывоопасной. Шохат решил поговорить с людьми. И что увидели его глаза – многие пришли без кип, с непокрытыми головами. У прорицателя гора с плеч свалилась.
– Жестоковыйный народ – возопил он, – на Бога обиделись, с непокрытыми головами явились. Не будет вам воды!
– Рабби, даем честное слово, что будем носить кипы, – поклялся ветеринар.
– Ступайте по домам и молитесь. Завтра с Божьей помощью получите воду, – постановил раввин де-факто.
Но и на третий день воды в кранах не оказалось ни капли. Народ, собравшийся у дома Шохата, безмолвствовал. «Эти злодеи могут меня живьем закопать в землю», – ужаснулся Шохат. Он знал крутой нрав сельчан, и не надо было быть пророком, чтобы предвидеть такой конец. Час расплаты близился. Ветеринар, глас народа, предъявил ультимативные требования:
– Ты уговорил Создателя лишить нас воды – ты и упроси вернуть ее!
Шохат, видя, как двор заколосился вилами и кулаками, в ужасе возопил:
– Милиция! Капитан!
Миха и не подумал заступиться, у него от жажды язык прилип к гортани. Тумаки и подзатыльники вынудили лжепророка пуститься наутек.
– Антисемиты! Погромщики! – вспоминал он самые страшные ругательства, стараясь уклониться от ударов.
В этот момент прибежали Хейдат и Мейдат и сообщили радостную новость: краны ожили, вода течет рекой...
Спустя неделю шофер «Тнувы» привез Хасидову письмо от управляющего компанией «Мекорот»:
«Уважаемый председатель сельсовета Знайнаших! Рады сообщить, что неполадки в системе водоснабжения устранены. Ремонт затянулся не по нашей вине. При разборке насоса были обнаружены трещины.
Пришлось послать поршень на автогенную сварку в Хайфу. Приносим наши извинения. Управл. компанией «Мекорот ЛТД».
Парикмахер широко улыбнулся. Нет, он никому не покажет этот бесценный документ, только намекнет лидеру религиозников и пообещает держать язык за зубами. Сам Бог послал ему это письмо. Теперь он легко обратит сторонников пейсатого в «карманных» депутатов. Залман бережно положил письмо в новенькую папку. Так в селе Знайнаших было заведено первое досье.
Состояние водных ресурсов страны издавна привлекало внимание Дольникера. Лет пятнадцать назад он даже выступал с докладом на эту тему в подкомиссии по экологии. Однако когда в Знайнаших разразился водный кризис, он из стратегических соображений постарался остаться в стороне.
Конечно, вода селу необходима, рассуждал партфунк, но и партия нуждается в мандатах религиозников, без них нам у власти не удержаться. Поэтому самым разумным для представителя верхнего эшелона власти будет не вмешиваться. Но долго отсиживаться в тени Дольникеру не удалось. Перед самым концом водной эпопеи к нему заявился Гурвиц. Партфунк не дал ему и рта раскрыть, сразу сообщил, что он не собирается вмешиваться ни в проблемы водоснабжения, ни в помыслы Божии.
– Я не за этим пришел, – успокоил его сапожник, переминаясь с больной ноги на здоровую
– Тогда садитесь и выкладывайте.
Цемах рассказал, что вечером он просмотрел на свежую голову тетрадь Хасидова и нашел подозрительную запись: «Аванс сторожу конторы – 45 шек.»
– О какой конторе речь и что значит «аванс»? – возмущался сапожник, конторы как таковой не существует, а деньги выданы шурину лысого. Вы что-нибудь понимаете?
– Я не мастер разгадывать кроссворды, – уклонился Дольникер, – и вообще, почему вы обращаетесь ко мне? Я вам не затычка. Вы оба члены совета, сами улаживайте ваши разногласия.
– С Залманом не сговоришься, он больно брыкается. Прошу вас, господин инженер, потолкуйте с ним вы.
Дольникер дал себя уговорить. Он пригласил парикмахера на конфиденциальный разговор.
– Господин, так называемый староста, меня вы отстранили, а сами творите безобразия, – огорошил он с порога Хасидова.
– Не понимаю, о чем вы?
– О четырех столбах и стороже. Что сторожит ваш шурин, пустое место?
– Хромой сплетник уже успел настучать. Шурина я назначил сторожем, потому что у него родилась дочь, а денег в доме ни гроша. Мог я оставить человека в беде?
– Помочь близкому – святое дело, но почему надо лезть в общественный карман? Будьте добреньким за свой счет. Вы хоть немного дальше своего носа смотреть умеете? А если завтра Гурвица выберут старостой...
– Кукиш с маслом, не бывать Цемаху старостой Точка!
– Согласен. Но теоретически это возможно. И тогда он прогонит вашего шурина и назначит своего. Логично?
– Вы правы, придется подыскать местечко для родственника сапожника. Моя Ривка говорит, что надо делать добрые дела, и тогда Бог вернет нам воду.
В тот же вечер племянник Гурвица был назначен сторожем невырытого колодца с окладом 25 шек. Приказ содержал кабальное условие: «Если колодец не будет вырыт в течение пяти лет, администрация оставляет за собой право пересмотра трудового соглашения».
***
Жизнь села понемногу возвращалась в нормальное русло. Хасидов заказывает новые партии стройматериалов. Гурвиц-старший ремонтировал обувь, Гурвиц-младший сочинял доносы, Шпигель пользовал пациентов, Шохат обнюхивал кухню, Алифаз базарил с крестьянами, Киш рыскал по дворам, Двора носила под сердцем напоминание о Зеэве.
Один лишь Дольникер выбыл из общественной жизни. Целыми днями он сидел в четырех стенах и только по ночам, в короткие часы бесед с Малкой расправлял крылья.
Однажды к партфунку без стука вошел Алифаз и сообщил невеселую новость. Его близнецы нашли на окраине села мешок костей, оказавшийся бездыханным трупом. С помощью крестьян они перенесли останки в дом ветеринара. Шпигель высказал предположение, что труп еще дышит и, судя по длине скелета, разбитым очкам и желтому портфелю, должен принадлежать слуге инженера. Он влил в живые мощи ведро воды, и Зеэв оклемался.
Выслушав этот рассказ, Дольникер поспешил проведать референта.
– Жив, курилка? Ну, что нового на том свете, – бодренько спросил он возвращенца.
Зеэв с трудом поднял руки, заткнул уши и беззвучно заплакал.
– Прекратите говорить, Дольникер, – шептал он сквозь слезы. Референт так бился и дергался в припадке, что партфунк предпочел ретироваться.
Двора принесла возлюбленного в дом отца, напоила парным молоком, приложила ко лбу влажную салфетку. Зеэв всю ночь бредил, выкрикивал непонятные слова, метался в постели, умолял Дольникера перестать говорить. И когда Дольникер пришел повидать юного друга, рыжая не пустила его дальше порога.
– Извините, но к Зеэву нельзя, – решительно сказала она.
– Он что, заразный? – всполошился партфунк.
– Доктор сказал, солнечный удар, легкое помутнение рассудка.
– Какие симптомы?
– Он, не переставая, плачет и кричит: «Прекратите говорить, Дольникер!»
– Может, тебе показалось, обман слуха?
– Я еще в своем уме. Мне неудобно просить вас, но если это возможно, пожалуйста, перестаньте на какое-то время говорить, войдите в наше положение.
– Помутнение, значит, рассудка, заговаривается.
– Иногда он садится в постели и несет несусветную чушь, вот послушайте – Двора достала из кармана передника бумажку, стала читать: – Воплощение светлых идеалов не за горами... Дать второе дыхание судьбоносным решениям... Пролетарии всех стран, соединяйтесь... Конференция по человеческому измерению... Назовем войну миром Галилеи... Обрезание – залог успешной абсорбции». Потом опять сникает и перестает говорить.
– А ночью спит хорошо?
– Ни на минуту не смыкает глаз. Плачет и просит вас замолчать. Как будто способен слышать вас на расстоянии. Может такое быть?
Дольникер резко повернулся и зашагал к Белому дому.
Ветеринар посоветовал Дворе запереть больного в темном помещении, поить до упаду водой и дать выплакаться. Через два дня Зеэв отмок, бред прошел, хотя случались рецидивы. Он вдруг становился в позу триумфатора и изрекал «Партия охраняет и толкует принципы... мы не должны полоскать наше грязное белье у всех на глазах... мудрость, честь, совесть эпохи... консенсус обречен на воплощение в жизнь»...
***
Дольникер теперь на пушечный выстрел не приближался к дому сапожника. Да ему было и не до бредовых выкриков Зеэва. Муниципальные власти в лице Хасидова и его прихлебателей пустились в новую авантюру: решили выпускать собственную валюту. Для изготовления фальшивок в Хайфу был откомандирован Гурвиц, вступивший в преступный сговор с Хасидовым. Сапожник привез целый воз канцтоваров, два стола и стул. И еще нечто – такое, что все ахнули. Диковинкой оказался велосипед с разветвленными рогами. Правда, хромому Цемаху трудно было оседлать двухколесного конька, зато ничто не мешало толкать его перед собой от своего до Белого дома. Телега старосты де-факто рядом с этим никелированным чудом техники оппозиционера выглядела допотопной развалиной. Кляузники и завистники немедленно задались вопросом: на какие трудовые доходы простой сапожник купил этот предмет роскоши?
Два стола и стул были поставлены между столбами будущей конторы, канцтовары разложены на кирпичах. Хасидов мог приступить к изготовлению собственной валюты. Ривка нарезала плотную бумагу, парикмахер ставил штамп, указывал достоинство купюры, пририсовывал шестиконечную звезду, ставил витиеватую подпись. С этого дня в Знайнаших вошли в обращение новые дензнаки – «тминки». Шекели же и талоны «Тнувы» Залман прятал в ящик, мобилизовывал для закупки товаров на внешнем рынке, за перевалом. Таким путем парикмахер исхитрился превратить деревянные шекели в твердую валюту.
Народ валом валил на выставку достижений канцелярского хозяйства. Всякий норовил потрогать дырокол, цветные карандаши, шариковые ручки, подушечку для печати и прочие мудреные предметы. Отдельные смельчаки садились к столу, поднимали бровь, делали «умное лицо».
Когда Залман завершил изготовление валюты, встал вопрос, что дальше делать с этими канцелярскими цацками.
– В Европе принято производить перепись населения, – глубокомысленно изрек Шпигель, – может, нам тоже стоит взять на учет все поголовье села?
– Для этого понадобится целый штат, – вспомнила Ривка словечко Геулы.
– Штат, говоришь, то есть, писаря, – ухватился парикмахер, – дельное предложение, а то мне все приходится делать своими силами.
Члены совета не только одобрили идею Шпигеля – Ривки, но и выдвинули на открывшуюся вакансию каждый своего родственника.
– Так не пойдет, – сказал Хасидов. – Подбор кадров – дело серьезное. Давайте поручим это Шохату. Человек он религиозный, авось поступит по совести.
Яакова Бог тоже не обидел родственниками. Все его племянники носили кипы, молились, не служили в армии, не работали в поле, имели право голоса. Пораскинув умом, Шохат назначил на должность четырех родственников, каждого на четверть ставки, остальным пообещал ротацию.
***
В последнее время почти все жители Знайнаших перестали выходить на плантации. По наблюдениям Дольникера, сельское хозяйство села раскручивалось по спирали кризиса.
Как-то во время моциона партфунк заглянул по пути в строящийся курятник Хасидова. Внутри было накурено, хоть топор вешай, и шумно, как на базаре: все орали, не слушая друг друга.
– Что за шум? – нахмурился Дольникер.
– О, господин инженер, – удивился парикмахер, – какими судьбами? Садитесь, коли пришли, гостем будете. Мы обсуждаем виды на урожай.
– И каковы перспективы?
– Тмин нынче не уродился, против обычного сдадим «Тнуве» меньше половины.
– Должен вам заметить, господин брадобрей, что под вашим чутким руководством село катится к пропасти. За такое короткое время вы ухитрились развалить сельское хозяйство, уничтожить базис, на котором зиждется надстройка, превратить тружеников в бездельников, а совет в сборище болтунов. Я требую созыва конференции! Застой не может продолжаться!
– Наше вам с кисточкой! На конференцию мы придем с весомыми, зримыми результатами. По нашим достижениям можно судить, кто болтун, а кто – подлинный руководитель. Пусть мы снизили урожай, зато подняли цены. Тмин теперь сто́ит в три раза дороже. Люди работают меньше, а получать стали больше. Вот и оказалось, что лучше меньше, да лучше.
– И этого очковтирателя я своими руками посадил в телегу, то бишь в номенклатурное кресло! – схватился за голову Дольникер. – Полный развал структур, животноводство парализовано, права человека попираются, село захлестнул беспредел.
– Балалайка бесструнная, – прервал его с места Киш, – хватит, наслушались!
– Заигранная пластинка! – добавил жару хозяин харчевни.
Появление конторского служащего в кипе остановило готовый уже разразиться скандал. Племянник Шохата протянул Хасидову письмо. Парикмахер, изучив послание, произнес:
– Господа, Цемах Гурвиц просит всех срочно к себе. Уважим сапожника.
– С каких пор хромой научился писать? – удивился Алифаз, – он ведь в иврите ни бе, ни ме, ни кукареку.
Хасидов бросил ему письмо. На клочке бумаги были нарисованы домик, фигурки людей, ботинки и шнурки, указывающие направление. Все поспешили к Гурвицу. Возле сапожной мастерской уже собралась толпа любопытных. В распахнутой настежь двери стоял Цемах с охотничьим ружьем наперевес. Посреди комнаты высился Зеэв в мятом костюме с чужого плеча. К нему, словно к фонарному столбу, прислонилась Двора в белом платье и фате. Жених не спускал глаз с ружья в руках Цемаха. Званые гости, растолкав любопытных локтями, пробились к Гурвицу. Сапожник рассыпался в извинениях:
– Извините за общее приглашение, я бы каждого пригласил в отдельности, но мне нельзя отлучаться, еще сбежит, – мотнул он головой в сторону Зеэва.
Депутаты поздравили коллегу с бракосочетание дочери, заверили, что «подарок за нами».
Церемония обручения подходила к концу. Шохат добубнил молитву, велел молодым обмакнуть губы в вине, показал жениху, как надевают кольцо. Зеэв послушно подписал ктубу (брачный договор), со второй попытки разбил тарелку, продемонстрировал, что целоваться ему на самом деле горько, но что поделаешь, и не такие подвиги совершали мужчины под ружейным прицелом.
Ветеринар закричал: «Плодитесь и размножайтесь!» и все бросились поздравлять молодых.
Сапожник с облегчение спрятал ружье в шкаф, обнял Зеэва, обозвал его сыном и громко объявил:
– Пусть никто не думает, что дочь Цемаха Гурвица – бесприданница. Я отпишу Дворе три гектара плодородных угодий, как только будет создано Управление земельных угодий и войдет в силу закон о приватизации.
Дольникер, когда пришла его очередь поздравлять молодоженов, заверил Зеэва и Двору, что приложит максимум усилий для продвижения в Кнессете этого законопроекта.
– Господин инженер, я так счастлива, просто слов нет, – заворковала Двора, обвив руками шею партфунка, – все произошло так стремительно. Папочка достал из шкафа ружье и сказал Зеэву, что пристрелит его, как собаку, если он не женится на мне, не сходя с места. Зеэв – умница, тут же согласился.
– Поздравляю и желаю большого счастья. Рад за вас обоих. Как говорили у нас в России, не было б счастья, да несчастье помогло, – улыбнулся Дольникер, – выше голову, референт, держи хвост пистолетом.
Зеэв, не выпуская руку босса, увлек его в другую комнату.
– Поговорим без дураков, – сверкнул он очками, – вы, в самом деле, уверены, что я в восторге от этого балагана?
– Ты нашел свое счастье, будешь жить припеваючи, растить детей, доить коров, дышать свежим воздухом, что еще человеку надо? Апропо, тебе светит пост старосты, открываются широкие перспективы роста, партийной карьеры...
– Для этого мы забрались в эту Тминтаракань? Черт меня дернул тащиться с вами!
– Позволь, разве это была не твоя идея?
– Врите, да не завирайтесь, Дольникер!
Партфунк подскочил, как резиновый мячик:
«Дольникер врет? Амиц Дольникер завирается? Да такое даже Гройдс не посмел бы произнести! А этот лизоблюд, политический проходимец смеет! Вот она, молодая поросль, будущее партии», – зло подумал он, а вслух сказал другое:
– Зеэв, я понимаю, что ты взволнован, и готов простить тебе необдуманное хамство, если ты возьмешь свои слова обратно.
– Замолчите, я сыт по горло вашей трескотней! Взгляните на себя со стороны. Вся ваша жизнь обставлена штампами, ваши поучения бездарны, а шутки примитивны. Мыльный пузырь, грош вам цена в базарный день. Вы заболтали все и вся. Дерьмократ! Куда ни плюнешь – всюду вы. Дольникер – политик, Дольникер – руководитель, вождь и учитель. А на самом деле – пустое место. Хотите знать, как я обдурил вас при первой встрече? Я пари держал, что запудрю вам мозги пустым набором слов. И выиграл. Но только пари, а себя – проиграл. Стал вашей безликой тенью. Перестаньте, Дольникер, сидеть за изгородью цитат и прикрывать свой срам партбилетом. Ваш поезд ушел.
Дольникер задыхался. Он расстегнул пуговицу, словно расслабил удавку на шее и произнес, глотнув воздуха:
– У тебя все? Теперь слушай меня. Допустим, я мыльный пузырь. Допустим, мне грош цена. Но кто, скажи, если не Дольникеры построили города и кибуцы, оросили целинные земли, индустриализировали страну? Допустим, я пустое место. Но кто вырастил поколения, поставил себе подобных на ноги, дал вам образование, должности, положение? Допустим, я болтун и начетчик. Но почему вы, честные интеллигенты, принципиальные партийцы не разоблачили Дольникера, не вывели на чистую воду? Почему вы льстите, угождаете, создаете иллюзию преданности? Только из боязни потерять машину, должность, положение. Допустим, мы бездарны, зашорены идеологией. Но вы, молодые, штурмующие небо, что же вы нас не разоблачаете, не говорите об изнанке жизни, не развенчиваете культ Дольникера? Кишка тонка? Шкурные интересы превыше всего? Вот и получается, что ваше поколение ничуть не лучше нашего. Даже хуже. Вы циничны и лицемерны, лживы и продажны. Мы хоть верили в какие-то идеалы, что-то строили, вы же умеете только разрушать и охаивать. Нет, Шлезингер, наш поезд не ушел, он стоит на запасном пути!
– Браво, бис, – захлопал в ладоши Зеэв, – монолог, достойный героев Шекспира.
Дольникер почувствовал, как кровью налился затылок, в висках застучало. Выйдя в зал, он нашел Шпигеля и шепнул:
Господин ветеринар, жених нуждается в вашей помощи, он за той дверью.
Письмо Дольникера Геуле
Моя дорогая! Это письмо, написанное кровью сердца, передаст тебе шофер «Тнувы»! Смотри, не показывай его продажным писакам, пусть оно останется нашей тайной. Вначале я хотел доехать на автолавке, но побоялся, что тряска окончательно подорвет остатки моего и так расшатанного здоровья. Поэтому прошу тебя лишь об одном: срочно пришли за мной служебную машину. Я непреклонен в решимости выбраться из этого змеиного гнезда.
Если бы ты, Геула, знала, как я одинок и подавлен! Все предали меня, включая нашего общего знакомого. Члены выпестованного мной совета толкнули село на гибельный путь. С некоторых пор я стал замечать, что за моей спиной готовится ползучий переворот. Эти мастера подлянки уговорили меня пасти коров на лоне природы, а сами в мое отсутствие сосредоточили в своих руках огромную власть. Когда я спустился с гор, то понял, что как человек и гражданин не могу молчать. Чашу терпения переполнила подметная записка, которую я обнаружил у себя под подушкой. В ней было написано: «Почему парикмахер строит вместо конторы телятник?» Желая спасти лицо партии, я решил показать этому выскочке кузькину мать. Я принципами не поступаюсь. И хотя я с завидным постоянством выступаю против анонимок (см. стенографический отчет заседания по вопросу жалоб без подписи, вх. № А-1, стр. 421), но на этот раз проблема показалась мне архиважной. Я вошел в совет с запросом: 1. Почему на отведенной для строительства конторы площадке стоят голые столбы, тогда как шофер «Тнувы» каждый вторник привозит машину стройматериалов? 2. Почему законсервировано строительство культурного центра, хотя на транспаранте указано, что «здесь будет возведен культурный центр имени инженера Дольникера?» Мне чуждо любое проявление культа личности, я против присвоения имен выдающихся деятелей чему-либо еще при их жизни, но в данном случае – дело принципа.
Так называемые члены совета отнеслись к моему запросу откровенно враждебно. Хасидов и иже с ним категорически отказались обсуждать «донос анонимного врага народа». Я употребил весь свой авторитет и поставил вопрос ребром. Но на свой ультиматум получил их ультимативный отказ. Тогда я велел капитану милиции начать расследование. Миха, хотя мозги у него куриные, выбрал, на сей раз, разумный путь. Он дал своей собаке понюхать анонимку и пустил первую по следу последней. Нюх привел ищейку в дом харчевника. Она поднялась на второй этаж и уткнулась мордой в кровать милиционера. Под тяжестью неопровержимых улик капитан вынужден был сознаться, что подбросил записку в знак протеста против разбазаривания народных средств. А подпись не поставил, потому что у него нет веских доказательств. Совет был вынужден создавать контрольную комиссию. Председателем избрали педанта Германа Шпигеля. Однако Хасидов отказался давать показания, сославшись на парламентскую неприкосновенность. Интересно, кто ему подсказал? Неужели наш общий знакомый? Подозрение мое усугубилось, когда сапожник принял сторону парикмахера и заявил, что ветеринар льет воду на мельницу старого интригана. Кого он имел в виду? Шпигель возмутился и пошел на непопулярный шаг: подкрался ночью к окну парикмахерской и подслушал разговор парикмахера с женой. Последняя уговаривала мужа «дать этому кусочнику-менту мешок цемента, ведь сапожник и портной получили по мешку, заткни цементом рот и милиционеру, от тебя не убудет». Утром честный Шпигель на летучке рассказал об услышанном. Парикмахер так расхулиганился, что облил ветеринара помоями, обозвав его стукачом и шпиком. А его жена, пучеглазая Ривка (ты, наверное, ее помнишь) облыжно обвинила его во вредительстве: дескать, по его вине случился падеж крупного рогатого скота. Мне нечем было их утихомирить, ибо сапожник забрал свой молоток. Бедный Шпигель так испугался репрессий, что подал в отставку.
Пришлось мне вновь взять слово. Кратко изложив историю шпионажа, я разъяснил этим горе-политикам разницу между подслушиванием и разведкой. И доказал, что перед законом все равны, вор есть вор, независимо от того, украл ли он корову, самолет, иголку или шнурок от ботинка. Не найдя иных аргументов, они прибегли к методу захлопывания. Когда я сел на свое место, лысый парикмахер обратился к присутствующим с вопросом: «По какому праву безродный чужак вмешивается в наши внутренние дела?» А хромой сапожник заявил: «Хватит злоупотреблять нашим гостеприимством, мы люди взрослые и в няньках не нуждаемся». Представляешь, Геула, эти гниды устроили чуть ли не настоящий путч, решили изгнать самого Дольникера, который вытащил их из грязи, организовал, поставил у кормила сельсовета. Я еще надеялся как-то разрядить конфликт, но тут в воздухе зазвучали призывы: «Не дадим ему говорить! Долой инженера! Хасидов – это Дольникер сегодня!» Я поднялся и вышел с гордо поднятой головой. Впрочем, уже в дверях я обернулся и сказал: «Горе селу, объявившему Дольникера персоной нон грата». Надеюсь, дорогая Геула, теперь ты поняла все и одобряешь мое решение бежать из этого гадюшника без оглядки.
У нас пошли дожди, стало сыро и холодно. Как сказал бы поэт, слякотно на улице, слякотно на душе.
До скорого свидания, мой единственный друг. Жду встречи и машину.
Сердечно АМИЦ ДОЛЬНИКЕР
Р.S. Не забудь организовать репортеров.
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 8-9(186) август-сентябрь 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer8_9/Kishon1.php
