Саша Ганелин и фестивали в галерее «Мигдальор»
Александр Ганелин – не галерейщик. Он не умеет продавать. И никогда не умел: ему всю жизнь претили торговые взаимоотношения с людьми. Особенно с теми, кто близок ему по духу, каковыми считает большинство художников. Он ни о ком из них не отзывается неуважительно, предпочитая вести разговор в тонах, лишенных экспрессивности, эпатажа и фальши. Получается просто, убедительно и откровенно – так же, как его живопись.
Психоаналитики утверждают, что все человеческие проявления «растут» из глубокого детства. Саша родился в интеллигентной семье ассимилированных московских евреев. Отец – успешный инженер-ракетчик, мама – литератор, сценарист, выпускница ВГИКа. Будущий художник, по всему выходило, появился на свет с золотой ложкой во рту. Но края этой ложки способны, порой, очень больно ранить.
Период правления Н.С.Хрущева отличался особой капризностью «погоды». Оттепель в ту пору сменялась частыми заморозками. Лидеров страны снимали и восстанавливали, Всемирный фестиваль молодежи и студентов радостно шумел, заглушая грохот танков, давивших Венгерское восстание, художников возводили в ранг бессмертных, громя их выставки бульдозерами, партийные бонзы грозили кулаком Америке, открыто завидуя ее промышленным и сельскохозяйственным успехам, а идеологи сходили с ума, не понимая, что запрещать, что разрешать. Все вокруг бурлило в неопределенности.
Потом наступила эпоха Л.И.Брежнева, которая тоже не принесла покоя. Тревожно было в домах, особенно, в домах еврейских. В 1967 году после молниеносной победы израильтян в войне с Египтом советская армия стала спешно избавляться от офицеров «с пятым пунктом», и Лазарь Менделевич Ганелин неожиданно для всех оказался безработным. Десятилетний Саша плохо понимал, что происходит, только видел растерянное лицо отца да слышал настороженный шепот родственников. Его щадили. Кстати, только спустя много лет он узнал, что его мама, блестяще закончившая сценарный факультет ВГИКа, а до этого – легендарный ИФЛИ (Московский институт философии, литературы и искусства), всю жизнь проработала под чужим именем, поскольку получила диплом в 1947 году, а в то время как раз набирала обороты антисемитская «Кампания борьбы с безродными космополитами».
Но это все он осознает, повзрослев, а пока мир представлялся ребенку совсем не мрачным. Родители любили его, старались понять и, по мере сил, помогали развить природные способности. В 6-летнем возрасте он записался в кружок рисования при Доме кино. Ездил туда раз в неделю по воскресеньям, через пол-Москвы, потом стало скучно, бросил и до 10 лет рисовал дома бесконечные иллюстрации к «Мифам древней Греции» и батальные сцены. А потом поступил в 4-й класс средней художественной школы-десятилетки, которую тоже впоследствии бросил – чувствовал, что и этого недостаточно. Он остро нуждался в наставнике, которому бы полностью доверял, а его все не было и не было.
Наверное, счастливые случаи представляются всем в равной мере, просто готовы к ним единицы, их-то и называют «удачливыми людьми». Когда у соседей сын поступал на художественный факультет ВГИКа, к экзаменам его готовил художник, которым они были очень довольны и посоветовали в качестве учителя для Саши. Соседом был приятель мамы, знаменитый драматург Эмиль Брагинский, а художника звали Николай Иванович Дрегалин. Вот он и дал Александру Ганелину путевку в жизнь искусства.
– Я ему обязан всем. Ходил к нему на занятия два раза в неделю в течение четырех лет. Уже студентом ВГИКа был, на художественном факультете учился, а все ходил. И продолжал бы с удовольствием, если бы Николай Иванович сам решительно не сказал: «Хватит!». Думаю, родители вздохнули тогда с облегчением – это же из их семейного бюджета ежемесячно выкладывалось по 90 рублей на мои частные уроки. По тем временам – целая зарплата! Они меня очень поддерживали, очень!
Семья Ганелиных, действительно отличалась уважительным отношением к творчеству и хорошему образованию. Это передавалось из поколения в поколение: Соломон Абрамович Манзон – дедушка со стороны мамы, выпускник знаменитого Екатеринославского Горного института, был известным инженером, а бабушку, Иду Исаевну Беленькую, знала вся Москва как выдающегося врача-эндокринолога. Кстати, в спорах по поводу особенностей русского языка дед – «технарь» всегда одерживал верх над мамой – профессиональным филологом. Саша всегда удивлялся этому, пока в шестнадцатилетнем возрасте не открыл для себя книгу воспоминаний Надежды Мандельштам, в которой она подчеркивает большую разницу между людьми, окончившими университет до революции и после нее.
– Я похож на деда во всем: в своих реакциях, в отношении к жизни. Даже внешне между нами какое-то невероятное сходство. Помню, в 19 лет поехал на институтскую практику и решил в поезде сбрить бородку и усы. Смыл мыло, вытерся, глянул в зеркало и обмер: оттуда смотрел молодой дед. Он на меня повлиял, пожалуй, больше всех. Не поверишь, я даже ходил к нему учить иврит. Жаль, что не выучил тогда. У него было три большие библиотеки, две из них пропали: войны, многочисленные переезды. А третья частично досталась мне, привез его книги сюда.
В 1991 году жизнь Саши разделилась на «до» и «после»: семья репатриировалась в Израиль. Позади – успешная карьера художника, материальная независимость, выставки, дома творчества, собственная трехкомнатная мастерская на Таганке, признание коллег и вполне понятная жизнь. Впереди – абсолютная неопределенность, длительная немота и глухота ввиду незнания языка, угроза нищеты и весьма ограниченные возможности для профессионального роста.
За несколько лет до своего отъезда Ганелин посетил Бельгию, познакомился с дальними родственниками, эмигрировавшими туда в 1925 году. Они свели его с местными художниками. Те стали расспрашивать о жизни, о работе. Когда же услышали о том, что государственный фонд покупает картины, что есть личная студия, что семья не нуждается ни в чем, откровенно изумились: «Так что еще надо?». Он не знал, что ответить.
– А мне было просто противно. Ужасно противно. Это необъяснимо. Я уже не мог там находиться, зависеть от всех, даже от продавцов, выдающих тебе продукты «из-под полы». Я научился «доставать», договариваться, приспосабливаться, унижаться. Я не любил, ненавидел в себе это, но не было никакого выхода. И я бросил ту жизнь и уехал «в никуда», понимая, что просто граблю семью. К примеру, мне родители купили квартиру в 19 лет, когда женился, а я не смог и не смогу сделать подобное своим детям. Это горько сознавать, а, все равно, нисколько не жалею о выборе.
– Значит, что-то другое приобрел?
– Да, приобрел. Нематериальное. И оно стоило всего того, что оставил в прошлой жизни.
Действительно, у каждой свой путь. Судьба – не кафтан и по заказу ее не пошьешь. Впрочем, жизнь Ганелина в Израиле сложилась совсем неплохо. После учебы в иерусалимской Академии искусств «Бецалель», проб, попыток и поисков обосновался Саша в Старом Яффо, в том самом месте, которое, по традиции называют «кварталом художников». В 2003 году открыл на центральной площади Кикар Кдумим свою галерею под названием «Mansohn House» (вот где, неожиданно для себя, оказался дедушка Манзон!), потом перекочевал на другое место, потом на третье. Сейчас снимает помещенье в соседнем квартале – на «Блошином рынке». По всей видимости, тоже ненадолго.
– Арендные цены в этом районе кусаются. Времена, когда художникам здесь жилось вольготно, прошли. Теперь легко не подступишься.
И, все-таки, несмотря на его постоянную миграцию, есть такое место, где с Сашей можно встретиться неизменно. Начиная с 2009 года, в доме 13 по улице Мигдальор в Яффо, по соседству с православным монастырем Святого Георгия, находится галерея «Мигдальор» («Маяк»), в которой Александр Ганелин при поддержке Министерства абсорбции проводит регулярные фестивали русскоязычных художников. Каждый такой фестиваль включает в себя 3-4 выставки, сменяющиеся каждую неделю. Иногда получается 12 выставок в год, а иной раз – и чаще – тогда приходится развешивать картины в других галереях. Отбор – достаточно демократичный. Наряду с известнейшими художниками выставляются и те, чьи имена пока знакомы лишь «узкому кругу лиц». Ганелин работает над этим проектом беспрестанно, полагая, что подобные презентации эффективно продвигают мастеров.
– Я заинтересован в том, чтобы было очень много работ, чтобы посетители зашли к нам и задержались, удивились. Чтобы возникло желание прийти на следующую выставку.
Не знаю, у кого как, а у меня лично такое желание и не пропадает. И, действительно, одна выставка лучше другой! Имена художников тоже говорят сами за себя: Сергей Буньков, Александр Окунь, Борис Карафелов, Тенно Соостер, Элишева Несис, Эдуард Левин, Йосеф Йосаде, Анатолий Баратынский – да разве всех перечислишь! И еще одна особенность: выставки непременно сопровождаются живой музыкой. Саша приглашает всегда первоклассных исполнителей, в том числе своего двоюродного брата – знаменитого Славу Ганелина. Атмосфера, царящая в экспозиционном зале, невольно раскрепощает даже самых «затянутых» людей, и общение продолжается на улице, перед входом в галерею, поскольку относительно небольшое помещение просто не способно вместить всех желающих. Наверное, именно таким представляли себе «Квартал художников в Старом Яффо» организаторы проекта реконструкции в далеких шестидесятых.
Однако самого устроителя праздников гложут постоянные заботы. Средств, выделяемых на фестивали, не хватает, приходится докладывать из своих, прямо скажем, не великих доходов, Саша живет от минуса до минуса и уповает лишь на долготерпение жены, способной безропотно выносить тяготы хронического безденежья. А ведь он – крепкий, состоявшийся профессионал, чье имя хорошо известно. Крупная канадская галерея заключила с ним договор, пообещав вполне приличное ежемесячное вознаграждение за постоянное сотрудничество. Но времени на собственную работу не оставалось, и договор пришлось расторгнуть.
– Ну, и зачем тебе все это надо?
– Понимаешь, я выбрал такой образ жизни, он меня возвращает в знакомый мир. Когда мы приехали в Израиль, больше всего угнетала полная разобщенность и отсутствие какого бы то ни было обмена мнениями между художниками. Мне хотелось, чтобы люди встречались, обсуждали свои работы, делились впечатлениями. Я же рос на этом с юных лет. В нашем доме на «Аэропорте» жили кинематографисты, напротив – писательские дома, воспетые (пусть и не без сатиры) Войновичем, Галичем, Сарновым. Чуть подальше – дома художников, журналистов, цирковых работников, редакции журналов «Советский экран», «Искусство кино», Дирекция выставок СССР, поликлиника Литфонда, ателье Союза писателей. Это был такой отдельный, уютный «мирок» на территории Москвы, живущий своей жизнью. Идешь утром к метро, а во дворе всегда печальный Леонид Гайдай свою собачку выгуливает, Эльдар Рязанов из подъезда выходит, поэт-пародист Александр Иванов куда-то спешит, артистка Майя Булгакова из окна подругу окликает. Я как-то рассказывал обо всем этом сыну, он воскликнул: «Папа, так это же натуральный «Беверли Хиллс!».
Я помню, как писатели, отсидев день за машинкой, подтягивались во двор, отдохнуть на лавочке, что-то обсудить, а за ними пристально наблюдали «топтуны» – неприметные люди из черной «Волги»: шла охота на Войновича. А поздно вечером на этой же лавочке сидел и я со своей одноклассницей, мы строили какие-то планы. Помню и шумные вечеринки у соседей, и их взаимовыручку, и творческие споры...
Наверное, правы те, кто говорит, что все мы вышли из детства.
(продолжение следует)
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 8-9(186) август-сентябрь 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer8_9/Lisnjansky1.php
