«К вечеру в понедельник боевые действия между правительственными войсками и остатками прорвавшихся из блокированного Белого Дома бандформирований переместились в район станции метро “Улица 1905 года”...».
“Московский комсомолец”, 6. 10. 93
Тревожный октябрь 1993… Каждое утро майор милиции Виктор Перегуд с небольшой группой подчинённых ему милиционеров откомандировывался ОВД Восточного округа для несения службы в оцеплении Белого Дома. Вот и сегодня ему с товарищами предстояло заступить на дежурство в районе Краснопресненской заставы.
...На место прибыли быстро. Столица просыпалась не спеша, враскачку, зябко поеживаясь от осеннего, бодрящего холодка. В сквере напротив станции метро “Улица 1905 года” уже скучали омоновцы. “Накачанные парни – с невольным уважением подумал Виктор, на ходу окинув цепким взглядом мощные торсы и импортную, “с иголочки” экипировку “волкодавов”, – не то, что мои “заморыши”. Он мысленно сопоставил свою команду, собранную, что называется, “с бору по сосенке”, с элитной силой и классической мощью специально подготовленных профессионалов. По-настоящему, как говорится, “на все сто”, майор мог положиться только на своих “афганцев” – сержантов Пономарева и Швырко, да еще, пожалуй, на водителя Сергея. Это бывалые воины, они могли спокойно, подстраховывая и прикрывая друг друга, “работать” под огнем, как это случилось, например, вчера, здесь же, неподалеку, в ходе патрулирования жилого дома на улице Красная Пресня.
Тогда, при отработке сигнала граждан, прямо в подьезде, возник стихийный огневой контакт с неустановленными лицами, в ходе которого самый молодой милиционер в их отряде, Смирнов, пришедший в отдел месяца два назад, с началом пальбы буквально впал в состояние прострации. Белее мела, он, как некая идеальная мишень, застыл на линии огня, не реагируя, а может, действительно не слыша среди хаоса, суматохи, автоматного треска и звона от рикошетирующих об лестничные перила пуль команд: “Ложись! Ложись, Смирнов! Убьют ведь!..”. Выждав момент, Виктор точно рассчитанным броском, в падении, вышиб его, как кеглю, из зоны обстрела, надежно припечатав к заплеванному бетонному полу. Когда все стихло, Виктор рывком за отвороты шинели поставил подчиненного на ноги:
– Ты что, г…а поел, что ли, Смирнов?
Смирнов молчал, белыми невидящими глазами глядя куда-то сквозь Виктора. На лице – ни кровинки. Перекуривавшие неподалеку “афганцы” понимающе переглянулись и незлобно оскалились. Виктор как следует встряхнул Смирнова, вывел на улицу, на ветерок, и подозвал водителя:
– Сергей, отведи этого “героя” в автобус, напои горячим чаем и положи на заднее сиденье. Пусть поспит. Може, оклемается к вечеру, к смене. А я останусь тут, попрацую за него.
– Может, ему не чаю, а чего-нибудь покрепче, товарищ майор, так он в себя быстрее придет. У необстрелянных-то, у них ведь всегда так...
– Я вот тебе сейчас самому волью кое-куда покрепче по первое число! Делай, что говорят!
– Есть, товарищ майор! – Сергей вытянулся во фронт, изображая дисциплинированного, бывалого солдата, пряча пляшущие смешинки в глазах. Потом сочувственно добавил, – А вы-то как же, товарищ майор, вторую смену подряд... – но, увидев построжавшие глаза командира, посерьезнел, – Понял, понял, уже пошел...
К вечеру рядовой Смирнов действительно оклемался и, улучив момент, подошел к Перегуду, чтобы, виновато глядя в сторону, попросить:
– Дайте ещё один шанс, товарищ майор, не подведу...
...С командиром омоновцев, невысоким спокойным майором, они сразу нашли общий язык. Уточнили позиции, договорились о взаимодействии.
– Значит так, майор, ты со своими ребятами вставай вслед за нами и подразделением внутренних войск, если что, спину прикроешь. В мои дела не лезь, сами с усами, справимся. У тебя необстрелянных-то много?
– Есть, – неопределенно отозвался Виктор, ещё раз вспомнив о “храбром” Смирнове.
– Добре! Фамилия у тебя какая интересная, хлопец! Не из украинцев, часом?.. – омоновец, получив утвердительный ответ, заторопился к своим подопечным.
...До обеда все было подозрительно спокойно. По скверику шли редкие прохожие. В сторону Ваганьковского кладбища проехали три или четыре траурные процессии. Беспокойство вызывало другое: иногда по площади проносились немногочисленные машины и, что самое неприятное, какие-то зловещие бронетранспортёры без опознавательных знаков. Эти “летучие голландцы” и тревожили заслон сейчас больше всего: они не отвечали на запросы, не подчинялись правилам дорожного движения и поэтому представляли большую опасность. Кто в них сидел – неизвестно. Риск нарваться на шальную пулемётную очередь из такого вот БТРа был велик как никогда.
Радиоэфир гудел, как растревоженный улей. То и дело выходил на связь Центр, требовал докладов, сводок, уточнял обстановку. Дважды на чёрных «Волгах» объявлялось высокое руководство. Подполковник Соснин, приданный группе координатор от окружного ОВД, лихо, с блеском даже, встречал инспектирующих, показывал диспозицию отряда, докладывал, о чём просили. Начальство давало невнятные “ценные” указания, стращало появлением в зоне ответственности милицейского заслона представителей бандформирований и благополучно исчезало. До лучших времён. Словом, царили привычные в таких случаях неискоренимая российская показуха и бестолочь. Жители окрестных домов, в основном женщины, проявляли в отношении прикомандированных «солдатушек» трогательную заботу: приносили воду, какую-то еду, звали к себе в гости…
И всё же Виктор был доволен тем, что над ними Хоть Кто-То Был. Всегда спокойнее ощущать, что ты – не один, что про тебя не забыли, приятно, знаете ли, осознавать, что при необходимости, можно выйти Наверх, посоветоваться, разделить ответственность, а если потребуется, и попросить помощи. Это, если честно, грело. Ведь, несмотря на то, что перед ними стояли омоновцы и еще одно подразделение ВВ, на душе у майора было неспокойно. Обостренное внутреннее чутье, интуиция, подсказывали ему, что самое тяжелое, самое страшное ещё впереди, что обстановка может решительным образом измениться в считанные секунды.
Так оно и вышло в итоге. Но – обо всём по порядку. К полудню внезапно без объяснений и предупреждений снялись и ушли неизвестно куда надежные омоновцы, за ними вслед по тревоге быстро погрузились на машины и умчались к Белому Дому и “краснопогонники”.
Заслон майора Перегуда остался один на один с неизвестностью. Канонада со стороны Белого Дома, почти не слышимая с утра, к полудню резко усилилась. Мимо милиционеров, обдавая красно-жёлтые обочинные деревья сизым выхлопным смрадом прошли, натружено ревя и угрожающе лязгая, несколько танков. Смотровые люки на них были наглухо задраены, орудия – расчехлены.
– Дело-то керосином пахнет, товарищ майор? А? – провожая новенькие “восемьдесят вторые” взглядом и пытаясь как-то скрыть тревогу, неловко пошутил Сергей-водитель.
– Во-первых, не керосином, а соляром, а во-вторых, ты мне скажи, когда ты перестанешь зубы свои, надо – не надо, скалить, начальник рулевой баранки? – осёк его Виктор.
– А я что, я ничего, я как все... – забормотал, оправдываясь, Сергей.
Первые выстрелы раздались в 14.18. Майор Перегуд запомнил время точно, ибо машинально посмотрел на часы. По асфальту Краснопресненской заставы, как первые редкие-редкие капли дождя, затюкали пули:
– Товарищ майор, снайпер!
«Скрипача», как на милицейском жаргоне величают снайперов, вычислили относительно легко. Огонь вёлся с чердака дома на противоположной стороне враз обезлюдевшей площади. В крайнем слуховом чердачном окне Виктор увидел легкую вспышку света, словно бы кто-то чиркнул спичкой о терку спичечного коробока. Почти одновременно со вспышкой, сантиметрах в десяти от его головы, кирпичную стену клюнула пуля и, срикошетив, ушла в никуда.
Перепуганной птицей запоздало встрепенулось сердце, мозг ошпарило: “А если бы чуть-чуть правее?” Виктор напружинено бросил своё натренированное тело вправо, под защиту бетонного перекрытия.
– Пономарёв, Швырко! Живо вот к тому дому! – Виктор показал на подозрительный дом, – На чердаке… Видите, справа, возле слуховой? Лишнего не рисковать… Мы прикроем…
Афганцы, короткими перебежками начали выдвижение в указанном направлении. Остальные не покидали своих “штатных” позиций: под автобусом, за припаркованными у обочины автомобилями, за деревьями.
Минут через десять всё было закончено. Из подъезда вышли Пономарёв и Швырко, ведя перед собой невысокого человека. Уже издали лицо задержанного показалось майору очень и очень знакомым... А когда подвели поближе, Виктор ахнул, признав в доставленном на заслон человеке Николая, Колю Вельяминова, однокашника, одновздводника своего по Волгоградской «Вышке» – Высшей школе милиции.
– Николай – ты?
Тот молчал. Странная гримаса застыла на его лице.
– Ты что, меня не узнаёшь? – ещё раз обратился к задержанному майор. Ответа опять не последовало. Тогда Виктор повернулся к стоящим чуть поодаль “афганцам”:
– Докладывайте!
– Принимайте “скрипача”, товарищ майор – пробасил Швырко. – А вот и “скрипочка” – добавил он, снимая с плеча армейскую снайперскую винтовку с цейссовской оптикой и протягивая её командиру.
– Всё выкладывайте, черти, не тяните кота за хвост!
– Дело понятное, командир. Поднялись мы на чердак, на цыпочках, тихохонько, а этот – Швырко ткнул глазами в задержанного, – у слухового окна с винтовочкой стоит. И шмаляет с неё. И до того увлёкся, что даже не слышит ничего. Точно глухарь на току. И гильз вокруг десятка два, россыпью... Ну, мы сзади навалились, огрели раза два, за шкирку и сюда...
Николай? Не может быть! Когда-то они жили с ним в одной комнате, служили в одном взводе, но потом, получив назначения в разные города, как-то быстро отдалились друг от друга. Виктор вдруг вспомнил, что отец Николая, честный, порядочный человек, так и не смог пережить развала страны в 1991... Восприняв случившееся с СССР как личную трагедию, как крушение основ, болезненно полагая, что в этом есть доля и его вины (как партийного функционера областного масштаба), он вскоре покончил с собой – выбросился из окна высотки на Котельнической набережной. Николай к тому времени был уже капитаном, заместителем начальника горотдела милиции в подмосковном Ногинске. Смерть близкого человека “убила” и его. Он замкнулся, начал пить, и вскоре, под шумок, был уволен из органов. И вот, встреча, да ещё при таких странных обстоятельствах! Произошедшее не укладывалось в голове майора.
Эх, Николай, Коля! Ещё Виктору вспомнилось, как однажды, когда они, молодые курсанты, возвращались ночью с дискотеки, и на них из тёмной подворотни вывалилось человек пять пьяных парней, Вельяминов не дрогнул! В драке, сумел он вывести из строя двоих нападавших и смог перехватить нож, занесённый третьим над полуоглушённым Виктором. Остальные убежали…
– Да, это я! – неожиданно нарушил молчание задержанный, – Да, я стрелял, не в тебя, конечно, я стрелял в предателей, которые продались заокеанским хозяевам, буржуям-толстосумам, сдали на поругание страну. Великую страну! – голос Николая окреп, зазвенел, в груди что-то захрипело. Прокашлявшись, снайпер продолжил. – Тысячу лет они пытались покорить нас и не могли. Пока не поняли, что Россию бесполезно давить танками и самолётами, достаточно склонить к измене наших вождей. Купить со всеми потрохами... А мы знать не знаем, что руководство-то наше уже прикормили и приручили... – Николай снова закашлялся. – И Великая страна рухнула, обвалилась в одночасье... Мне ещё тогда отец говорил, предупреждал, а я ему не верил. А он боролся, боролся с ними до конца, он выступал... он им в лицо правду-матку резал, письма писал… Измена кругом, Витя, измена... Прикажи своим людям отойти, я должен что-то важное сказать...
Когда они остались вдвоём, снайпер вдруг резко, двумя руками, оттолкнул Виктора и рванулся в сторону пустыря. Отбежав метров на двадцать, он также внезапно остановился, молниеносно выхватил спрятанный под одеждой десантный нож, и на глазах у стремительно набегавших на него “афганцев” успел несколько раз со всего размаху, с хрустом вонзить лезвие тесака в себя, прямо в грудь, и чтобы затем – мягко сползти на усыпанную жёлтыми листьями бурую землю…
– Почему, почему не обыскали! – срываясь на крик, налетел, как коршун, Виктор на проштрафившихся “афганцев”.
Пономарев и Швырко виновато молчали, стараясь не смотреть на неподвижно лежащего на земле человека...
В этот-то самый момент и поступила информация о том, что со стороны Белого дома в их направлении с намерением прорваться в сторону области движется неустановленная группа, численностью до сорока – сорока пяти человек. Виктор и сам увидел, как из люков на проезжей части, словно тараканы, вылезают и вылезают вооружённые люди, кто – в “гражданке”, кто – в камуфляже и, видя перед собой милицейский заслон, расторопно рассредоточиваются по обе стороны дороги.
– По местам, чего пялиться, вооружённых людей, что ли, не видели! – как можно спокойнее распорядился Перегуд.
Он попытался связаться с Центром, но, к его крайнему удивлению, радиоэфир был пуст! Словно корова языком слизнула! Абсолютная тишина! Странно, в голове не укладывалось, ведь, ещё пятнадцать минут назад Перегуд слышал, сам слышал Центр, и Центр отлично слышал его. И вдруг... Как отрезало! Может, рация вышла из строя, или подсели батареи?
Но хуже всего оказалось то, что, в довершение всех бед, куда-то запропастился и подполковник Соснин. Как в воду канул! Выяснилось, что в последний раз видели его в расположении отряда ещё в тот самый момент, когда по заслону только-только начал работать снайпер...
Ситуация стала хуже некуда. Приказ открыть огонь на поражение мог дать только Центр или тот – пропавший подполковник... Что делать? Завязать бой, открыть огонь на поражение – суд, пропустить боевиков через себя, не открывая огня – суд! “Эх, начальники, – выругался Виктор, – когда не нужно – хоть с кашей вас ешь, а приспичит, так днём с огнём не найдёшь!”
Больше всего на свете, больше всего Виктор захотел привезти обратно в отдел всех своих подчиненных живыми-невредимыми! Больше всего! С ним – чёрт с ним, пусть его – в тюрьму, пусть его – на Колыму, под суд, куда угодно, но – только бы всех остальных отделовцев – живыми, а ещё лучше, и не покалеченными! Перегуд не мог, никак не мог представить, какими глазами будет он смотреть в глаза жёнам, детям, родителям своих подчинённых, случись с теми что-нибудь страшное, непоправимое! Ответственность за подчинённых помогала забыть о себе, преодолеть собственный шкурный страх. Который конечно, был, был, что скрывать… Но Перегуд не принадлежал себе сейчас и, следовательно, не принадлежал страху. Впрочем, ему уже не оставили выбора – боевики перегруппировавшись, решились на прорыв. Быстро приближаясь, охватывая полукольцом, они открыли по заслону огонь из автоматического и стрелкового оружия. Дольше медлить было нельзя. Перегуд поднялся, вытянул правую руку с пистолетом вверх, чтобы его видели все и громко приказал:
– По противнику, короткими очередями, огонь!
Защелкали пистолеты, затрещали автоматы заслона. Разгорелся короткий яростный бой. Пули щелкали по асфальту, как кнутом, высекая искры из бордюрного камня. Площадь наполнилась криками, возгласами, ругательствами. Загорелась прошитая автоматной очередью, а потом гулко взорвалась одна из автомашин. Кричали раненые. От взрыва ручных гранат сквер вскоре заволокло черным дымом. Брызнули оконные стекла в типографско-издательском комплексе. В какой-то момент на правом фланге, в районе сквера, едва не заполыхал рукопашный бой. Но Бог миловал – не дошло.
Что ещё сказать о том побоище? Стыдно говорить, но по ходу боестолкновения, в какой-то из его моментов, у Виктора появилась даже некая бесшабашная, нагловатая уверенность, в том, что он лично – неуязвим, что он как бы – заговорённый, ему казалось, что какая-то рука отводит от него пули. Кураж, в общем. Хотя он едва не погиб. Один из штурмующих метров с десяти – двенадцати ударил очередью по перебегавшему с фланга на фланг в полный рост Перегуду. Пули прошли рядом. Спас дело рядовой Смирнов, упредивший боевика на долю секунду. Срезал-таки из автомата. Спасибо, успел…
Получив отпор, потеряв до десятка человек, штурмовики отпрянули, начали неорганизованно отходить, прорываться россыпью, по одиночке, кое-кто решил спасаться бегством...
В этот момент и появились как из-под земли доблестные омоновцы и через пару минут все было закончено. Почти автоматически Перегуд глянул на свои «Командирские». Было 16.36. Стало слышно, как посредине площади стонет, зовёт раненый: “Мама, мамочка, больно, больно, мамочка!”. Потом замолчал.
Среди наступившей тишины Виктор услышал щемящие, странно-знакомые звуки, доносившиеся откуда-то. Господи, неужели? Задрав голову и до боли всматриваясь в небо, он не сразу заметил мелькавший в просветах облаков, уходящий на юг, там, высоко-высоко, журавлиный клин. Тёплый озноб волной пробежал по майорскому телу снизу вверх, и остановился прямо в горле. Словно бы кость встала – не проглотить, ни выплюнуть… Жесть полная, в общем…
– Груз 200 есть? – дрогнувшим голосом спросил он, вынужденно возвращаясь на землю.
– Убитых нет, товарищ майор. Раненые только. Трое. Но все – не тяжело!
Только сейчас Виктору стало ясно, насколько же он устал за сегодняшний день. Отойдя подальше, он присел прямо на землю. Ничего не хотелось, даже дышать.
В этот самый момент, как чёртик из табакерки, как из-под земли, и появился живой и невредимый подполковник Соснин и стал как ни в чём не бывало, по-хозяйски распоряжаться в отряде. Перегуд и все остальные проигнорировали его появление: вопросов не задавали, просто старались не замечать и держаться от него подальше...
Но именно он, именно подполковник-“координатор” Соснин отрапортовал Куда Надо об успешной ликвидации бандформирования, о получасовом бое на Краснопресненской площади, проведённом заслоном под его личным, подполковника Соснина, руководством. Именно ему, Соснину, жало руку высокое начальство, благодаря отважного офицера за проявленные мужество и героизм. Почти одновременно с появлением Соснина заработала и рация, Центр начал запрашивать сводки, сведения и передавать указания…
...К себе, в родной округ вернулись уже в темноте.
Перегуд доложил начальнику окружного управления, представил форменный отчет.
– Виктор, мы тут, знаешь, что с комиссаром порешили... Представить тебя к ордену “За личное мужество” – полковник сделал паузу, – Тебя и еще одного человека...
– Кого же? – вяло поинтересовался Виктор.
– Подполковника Соснина…
От неожиданности Виктор онемел.
– Пойми, – продолжал полковник, – конечно, вёл он себя не лучшим образом, но ведь и обстановка была сложная, и ответственность большая. И вообще, не сравнивай х.. с пальцем. Ты – бывалый оперативник, а он – штабная крыса. К тому же, в отделе девятнадцать очередников на улучшение жилищных условий. И ты, кстати, в их числе. ГУВД идёт нам навстречу, выделил в этом году четыре квартиры. Соснин – родственник ... (полковник назвал знаменитую, гремящую на всю Россию фамилию). Если мы сейчас умно поведём дело, не зациклимся на принципах, спустим тихонечко на тормозах, хотя я согласен, ещё раз это повторяю, что вёл товарищ подполковник себя не очень достойно… – выплетал языком кружева полковник, видя, как на глазах меняется в лице, закипает гневом майор Перегуд, – то к Новому году, глядишь, получим ещё как минимум четы...
Виктор резко вскочил с места, и медленно, сам поражаясь тому, как он спокоен, с расстановкой, как бы вбивая слова в “яблочко”, “отреагировал”:
– В общем так, товарищ полковник, если Вы этому... этому... – он пытался подобрать нужное слово, но так и не нашёл, – “За личное мужество” дадите, я... я... соберу ребят и мы разбомбим это управление к чёртовой бабушке! Ребята за мной пойдут. За мной! А “мой” орден отдайте рядовому Сергееву, он – куда больше меня его заслужил. – Виктор вышел, громко хлопнув дверью.
…В оружейке было шумно. Бойцы сдавали оружие, в который раз рассказывая дежурному офицеру, о том, что сегодня было, какие они молодцы. Перегуд, найдя в справочнике телефон приёмного отделения института Склифософского, позвонил, справился о состоянии раненых, поинтересовался, не нужно ли чего.
В это время в комнату вошел начальник окружного ОВД. Стало очень тихо. Полковник, не глядя на Виктора, поблагодарил личный состав отряда за образцовое выполнение служебного долга в боевой обстановке и в заключение объявил:
– За героизм, проявленный в ходе выполнения поставленных задач, командир отряда майор Перегуд и... – полковник сделал паузу, – рядовой Смирнов награждаются орденами “За личное мужество”, остальным будет объявлена благодарность и вручены ценные подарки. Автобус сейчас развезёт всех по домам. Завтра у всего отряда – выходной. Спасибо за работу, сынки! – и, резко повернувшись, не дожидаясь реакции, вышел.
...“Вот и ещё один рабочий день закончился” – подумал Виктор, поднимаясь по ступенькам обшарпанной лестницы на свой пятый этаж.
Дома, несмотря на поздний час, не спали. Жена, встретив его у порога, облегченно выдохнула и бросилась к нему на шею...
– Ну, ну, – неуклюже пытаясь освободиться от её объятий, – ну, что ты, ну, что ты плачешь, как по покойнику?
– Так ведь что в мире-то делается! – жаловалась жена, – Сегодня по телевизору какие страсти показывали, как из танков по Белому Дому палили... Он весь чёрный, горит...
– Странно, а я почему ничего не знаю? А мы опять целый день в отделе просидели, – привычно соврал Виктор, – “Козла” с ребятами забивали...
– И слава Богу, что не посылали туда! Не приведи Господь! И ты, Виктор, сам не напрашивайся! Я ведь тебя, обормота, знаю. Лезешь всегда в самое пекло… Тебе до пенсии четыре года осталось, пускай те, кто помоложе, пусть они с твоё поработают…
На кухне появился белокурый мальчик.
– Здорово живешь, солдат! – Виктор обнял сына, прижал к себе, – Ну, рассказывай, аника-воин, как дела. Уроки выучил?
– Да, пап, нам сегодня стихотворение Пушкина задали наизусть... Прочесть?
– Валяй! – Виктор улыбнулся и рассеянно кивнул, думая о своём.
Мальчик набрал дыхания и с выражением начал декламировать:
“Октябрь уж наступил – уж роща отряхает
Последние листы с нагих своих ветвей,
Дохнул осенний хлад – дорога промерзает,
Журча, ещё бежит за мельницу ручей...”.
