Главной литературной вехой нынешнего года, широко отмечаемой в Америке и в других странах, является столетие со дня рождения лауреата Нобелевской премии Сола Беллоу. К юбилейной дате приурочены публикации ряда новых исследований творчества писателя, в том числе фундаментальный труд Зэкари Лидера (Zachary Leader), по мнению которого произведения Сола Беллоу и Уильяма Фолкнера сложили становой хребет американской литературы XX века. Пока что в свет вышел только первый 800-страничный том, охватывающий первую половину жизни Беллоу, вплоть до издания романа «Герцог», принесшего 48-летнему писателю подлинно мировую славу. А поскольку Беллоу умер на девяностом году жизни, то во втором томе, надо полагать, страниц будет никак не меньше.
Сол Беллоу
Мне же, начиная свой очерк, хотелось бы сразу вспомнить один из последних романов Беллоу «Чаще умирают c горя» («More Die Of Heartbreak»), где повествование ведется от лица ... профессора русской литературы. Но хотя фабула романа раскручивается вокруг семейных коллизий известного ученого-ботаника, рассказчик по имени Кеннет то и дело подпускает сравнения, замешенные на известных ему в силу профессии русских реалиях. И при этом выказывает глубокие знания не только произведений русских литературных классиков, но и философов, историков и даже советских публицистов. Приводимые им цитаты и в наши дни звучат весьма злободневно. К сожалению, я могу дать их только в обратном переводе с английского, и вот одна из них: «...В эти дни мне приходят на ум неофициальные высказывания одного из сталинских подручных, Пантелеймона Пономаренко. Он толкует, что, дескать, практические задачи руководства страной вываливались на преемников Революции горами нечистот, и чтобы при этом сохранить наивность масс, наши вожди были вынуждены идти на немыслимые преступления, творить жестокости в невиданных дотоле масштабах. Поэтому множество подобных дел пришлось «засекретить», а массам подавать лишь те «открытые» факты, которые способны удержать их в мире иллюзий». Не правда ли, словно вырвано из пропагандистских текстов сегодняшних российских СМИ?
Профессором русской литературы Сол Беллоу сделал своего рассказчика вполне осознанно, так как отлично знал свой материал: в годы молодости и довольно низких гонорарных ставок за первые романы его главным заработком было чтение лекций по американской и мировой литературе в Принстоне и других университетах. В свои курсы, как правило, он включал произведения русских классиков, Любопытно, что для наглядности Беллоу сравнивал советских лидеров с классическими русскими персонажами. Например, отмечал в Хрущеве черты Федора Карамазова. О блистательных лекциях и семинарах Беллоу сохранилось немало восторженных отзывов его студентов и среди них – таких известных писателей, как Филип Рот, например.
Русский, наряду с идишем, был основным языком общения в доме его родителей, проживших большую часть жизни в России. Иное дело, что Сол, самый младший ребенок, родился в канадском Квебеке, недалеко от Монреаля, куда вся семья эмигрировала в 1913-м году. Отец же его Абрам Белоус (уже в Америке писатель изменил фамилию на Беллоу), судя по документам, в свое время бежал из тюрьмы, куда угодил за незаконное проживание в Петербурге – несоблюдение пресловутой «черты оседлости». Как дорогую семейную реликвию хранили его дети и внуки пожелтевшую от времени российскую газету со статьей: «Сбежал еврей!» – то есть, их отец. Общеизвестно, что только мизерное число евреев имели право на законное проживание в столице империи. Одним из таких «привилегированных» был Наум Гордин, брат матери Сола, женившийся на уже немолодой вдове кантониста. Для кантонистов – тех немногих, кто, будучи 12-ти лет от роду насильно крещен и забрит в армию, доживал до отставки после 25-летней военной службы, – делалось исключение в виде разрешения селиться с семьями за пределами черты оседлости. Он и другой дядя Сола по матери Рафаил разбогатели на привезённых из Южной Африки бриллиантах, отработав там несколько лет на рудниках. Они-то и собрали 10 тысяч рублей приданого для сестры, когда она выходила замуж за Абрама Белоуса, а затем раздобыли для молодоженов поддельное разрешение на проживание в Петербурге. Мать Беллоу Элишева – дома она звалась Лизой – увлекалась русской литературой, читала детям поэмы Пушкина и Лермонтова.
Отец Сола, как и большинство евреев, учился в хедере в Двинске, и, обладая феноменальной памятью, знал наизусть весь Талмуд. В Петербурге талмудистика в ту пору была, мягко говоря, не в почёте, поэтому Абрам переключился на торговлю и в качестве коммивояжера объездил всю империю, продавая сухие фрукты из Испании и лук из Египта. Он с гордостью говорил, что знает большие русские города лучше собственного дома. Дом его близ Невского проспекта был, надо сказать, и вправду большим, солидным, со слугами, кучером и своим выездом. А всё же проживали в нём Белоусы, как шутили тогда зажиточные евреи, «на правах швейцарских подданных», то есть, полностью зависимыми от благорасположения швейцаров, которые, если не дать им взятки, могли и донести в полицию о незаконно проживающих. Белоусам принадлежала еще и дача в Финляндии, но её заодно с домом они вынуждены были в одночасье бросить, чтобы с помощью все тех же дядей Сола бежать за границу. И как своевременно – за год до Первой Мировой войны!
Поскольку большинство этапных семейных событий, вместе с образами родных и знакомых, являются в беллетристически измененном виде в многочисленных романах и рассказах Беллоу, было бы удивительным, если бы он ничего не написал о бегстве отца. Побегу из тюрьмы посвящен опубликованный в 1989 году рассказ «Связной Белароса» (The Bellarosa connection). Только что сюжет в нем перенесен из России в фашистскую Италию. Начинается он с того, что еврей по имени Гарри Фонстейн, живущий по поддельным документам, попадает в полицию, где подделку моментально обнаруживают. По договоренности с эсэсовцами, его надлежит депортировать в Освенцим или другой концентрационный лагерь. Из ниоткуда возникает тюремный охранник, от которого заключенный Фонстейн неожиданно узнает, что в назначенный час сможет открыть дверь камеры и, пройдя по длинному коридору налево, Фонстейн должен выйти на улицу, где его будет ждать машина. Осуществлялся побег, как позже выяснилось, на деньги известного бродвейского продюсера Билли Роуза (по рождению Розенберга), стараниями которого многих евреев удалось вывезти из Италии, благо итальянцы, в отличие от прочих европейцев, сочувственно относились к своим евреям и всячески стремились уберечь их от выдачи гитлеровцам.
Сцену побега Беллоу описал весьма подробно: поджидавший беглеца связной вручил ему пальто и шляпу, сообщил, что рапорт о его задержании изъят из полицейского досье, что ему приготовлен гостиничный номер в Генуе, откуда он сможет морем переправиться в Португалию и затем в США.
Именно таким путем, на пароходе «Аскания» переправилась в Новый Свет и семья Белоусов, причем, вспоминала позже старшая дочь Джейн, детям велели весь долгий путь называть отца «дядей», так как по документам он проходил Рафаилом Гординым, 29 лет от роду. Только возраст и был прописан настоящий, тогда как в графе «специальность» значилось «рабочий».
В вышеупомянутом романе профессор русской литературы замечает, что «Россия была страной весьма неприятной, и тем не менее тамошние евреи накрепко привязаны к русской культуре». Сам Беллоу гордился своим русским наследием, в частности тем, что уже в 10 лет прочитал «Войну и мир». Тут надо отметить, что не было бы счастья, да несчастье помогло: мальчик тяжело заболел и долгие 5 месяцев пролежал в больнице, там-то и прочёл впервые многие произведения русских и французских классиков, пристрастившись на всю жизнь к чтению. А потом, уже в старших классах школы, собрал вокруг себя кружок таких же, как он, сыновей еврейских эмигрантов, чтобы в своём «узком кругу» обсуждать не только русскую литературу и поэзию, но и политику. Происходило это в начале тридцатых годов, Америку сотрясала Великая депрессия, а интеллектуальная молодежь сплошь и рядом увлекалась идеями социалистической революции, речами Ленина и Троцкого. Последним Сол особенно восторгался за то, что в перерывах между боями с Колчаком первый красный командарм почитывал в подлиннике французские романы. Французский станет его любовью и, прожив несколько лет во Франции, Беллоу овладеет им в совершенстве, как и рядом других языков. Со своей возлюбленной он совершит путешествие по Мексике, рассчитывая, в частности, встретиться с опальным Троцким, но буквально за день до предполагаемой встречи тот будет убит сталинским агентом Рамоном Меркадером, так что Беллоу увидит его только в морге, с кровавыми подтеками вокруг страшной раны на голове от удара ледорубом.
О несостоявшейся встрече с Троцким Беллоу пишет в блистательном автобиографическом романе «Приключения Оги Марча» («The Adventures of Augie March»), к счастью, недавно переведенном на русский язык. На меня огромное впечатление произвел не только сам роман, написанный словно на одном дыхании, но и рассказ автора о его зарождении. В ту пору Сол жил в послевоенном Париже, работая над очередным романом. Это был совсем другой город, нежели Париж 20-х годов, восторженно описанный Хемингуэем в романе «Праздник, который всегда с тобой» (The Movable Feast). Настроение у парижан после позорной фашистской оккупации было хуже некуда, они пытались как-то поднять на ноги развалившуюся экономику и с неподобающим высокомерием третировали американцев с их спасительным Планом Маршалла в том смысле, что он фактически спасал Францию и от полного экономического развала, и от захвата коммунистами. И без того не в восторге от Парижа, он испытывал «writer’s block» – писательский ступор, когда ни одна удачная мысль просто не приходит в голову. И он пребывал в депрессии.
До тех пор, пока одним прекрасным утром, прогуливаясь по парижской улице, не обратил внимание на то, как рабочие отмывают тротуары мощной струёй воды из пущенного на полную мощь гидранта. Вода переливалась на солнце всеми цветами радуги, и «именно сверкание солнечных лучей на воде вдруг вызвало у меня прилив веселья, – рассказывал Беллоу в интервью Филипу Роту. – Психиатры, возможно, назовут этот феномен «гидротерапией», но в мимолетном состоянии душевного подъема депрессию у меня как рукой сняло. И я сказал себе, а почему бы не бросить все начатое и не засесть за новый роман, писать самопроизвольно и естественно, подобно бегущей из колонки водe...» Тут же пришло решение назвать главного героя Августом, сокращенно Оги, по имени разбитного товарища детских игр, который, сражаясь с ним в шахматы, то и дело вскрикивал: «у меня есть план!». Как-то разом Беллоу вдруг вновь окунулся в свою юность – нашел для романа органичный язык, сделав рассказчиком мальчишку, впечатлительного подростка. Первый абзац возник стремительно, словно вылился из того же гидранта: он начинался со слов: «Я американец, родившийся в Чикаго» (в раннем детстве Сола семья переехала в Чикаго, ставший его родным городом).
Тут примечательно, однако, что именно за границей Беллоу испытал мощный импульс написать о родине, по которой скучал. И в этом он не одинок: вспомним, что Гоголь писал «Мертвые души», трясясь в тарантасе по дорогам Италии.
Именно за «Приключения Оги Марча», романа диккенсовского масштаба, Беллоу получил первую из трех своих Национальных премий. Помимо Нобелевской, он также был удостоен Пулитцеровской и нескольких международных премий – никто из американских писателей не получал столько наград.
В Интернете можно найти массу высказываний Беллоу на самые разные темы, из которых мне особенно нравится одно предельно короткое и явно относящееся к истории написания этого романа: «неожиданные вторжения красоты – в этом и есть сама жизнь». Своим огромным успехом у американской читающей публики роман этот обязан, мне кажется, заложенным в нём выражением американского оптимизма, предприимчивости и динамизма. За оригинальный стиль его высоко оценили и в Европе, в частности, выдающийся английский романист Мартин Эймис написал о нём, что Беллоу «…намеренно отвергает элегантность как ложный посыл, слова у него обрушиваются и с треском сбиваются вместе по собственному выбору, в ими же установленном порядке. (spurning elegance as a false lead, words tumbling and rattling together in the order they choose)».
Теперь о российских влияниях и вливаниях. Еще изучая антропологию в Чикагском университете, Беллоу снял квартиру, напоминавшую ему по описаниям пристанище российской богемы. Уникальной её делал тот факт, что хозяин по имени Перчик некогда служил егерем в охотничьем хозяйстве великого князя Кирилла, потом, спасаясь от японского плена, попал во время русско-японской войны на Камчатку, откуда через всю Сибирь добирался в течение нескольких месяцев домой. Его бесконечные рассказы на русском языке Беллоу слушал с неотрывным вниманием.
В более общем плане, критики неоднократно отмечали у Беллоу влияние Достоевского, особенно на его ранние произведения. А одну сцену он даже позаимствовал у Достоевского: помните, как Дмитрий Карамазов подсматривает через окно из сада за отцом, которого жгуче ненавидит и временами хочет убить. Точно так же наблюдает в окно из сада за бывшим другом герой романа «Герцог», сжимая в кармане пистолет, потому что тот увел у него любимую жену с ребенком. Но отказывается от преступления, видя, с какой нежностью тот купает в ванне его малолетнюю дочь. В этом романе протагонист впадает в тяжелую депрессию и борется с ней, сочиняя письма разным известным личностям, как живущим, так и давно умершим, например президенту Эйзенхауэру и философу Фридриху Ницше. Писем он, естественно, не отправляет. Но что примечательно, каждое из них написано в стиле, соответствующем положению и характеру адресата. Сам Беллоу, испытав подобное же потрясение – уход жены к ближайшему другу, сумел побороть наступившую депрессию и отомстить сопернику, написав великолепный роман.
Использование встреченных в жизни лиц и сюжетов тоже характерно, как мы знаем, для русской классической литературы. Взять хотя бы шедевр Чехова «Попрыгунья»: друг писателя художник Левитан легко узнал себя в герое рассказа и надолго разорвал с автором все отношения. Прототипами нескольких героев Толстого также служили его известные современники. Кстати, именно у Толстого, своего любимейшего русского писателя, Беллоу пытался перенять кое-какие приемы для своего творческого метода: «Я ношу в голове множество прожектов одновременно, следя за их медленным созреванием, – пишет он другу в 1980-м году, – и время от времени счастливо разрешаюсь от одного из них. Это как раз тот метод, который предпочитал Толстой». «Того и гляди, – сказал он в шутку писателю Герберту Голду, – стану настолько неуязвимым, что начну писать философские трактаты, подобно Толстому».
Это замечание сделано в загородном доме под Нью-Йорком, который Беллоу называл «маленькой Ясной Поляной». Он жил там со своей второй женой, в которую влюбился, по собственному признанию, отчасти из-за присущей ей «русской мистики». Она и в самом деле была русского происхождения – дочерью довольно преуспевавшего в то время художника Шабасова, и Сол нежно называл ее Сашей. Именно Саша Шабасова сбежала от Сола с его лучшим другом, не подозревая еще, что падет жертвой чисто литературного акта мести – писатель сделает ее персонажем своего романа, о чем она с досадой напишет потом: «Моя фиктивная жизнь в романе сделала меня достоянием широкой публики».
Подобным же образом Беллоу расправлялся и с другими своими женами, за исключением последней, а всего их у него было пять, так что захватывающих дух семейных коллизий у него хватило бы на много романов. От разных жен у писателя родилось четверо детей, причем младшая дочь – когда ему было 84 года. Cредний сын Адам стал известным писателем и главным редактором крупнейшего издательства «Даблдэй».
Красивый и необыкновенно остроумный, Сол пленял женщин, но отталкивал своим неуживчивым, трудным характером, унаследованным от отца – вспыльчивым и в высшей степени эмоциональным, независимым и непредсказуемым, не поддающимся никакому давлению извне. Похожими характерами наделены и многие его герои, потому-то и напоминают они классические русские персонажи, и вряд ли удивительно, что четырежды его браки были расторгнуты.
Что до его политического «измерения», то будучи в молодости социалистом марксистского толка, Беллоу в зрелые годы марксизму изменил и сделался либералом с сильным консервативным уклоном. Он с презрением отметал так называемую «политическую корректность» и за это не раз подвергался гонениям в американской прессе. Особенно досталось ему за интервью по поводу так называемого «мультикультуризма» в преподавании, когда он с явным сарказмом спросил у интервьюера: «А есть ли Толстой у зулусов и Пруст у папуасов?»
Окончательное разочарование в марксизме пришло с концом Второй Мировой войны: «С этого времени, – пишет Беллоу, – Советский Союз стал для меня символом деспотизма в самой унылой своей форме». Крайнее отвращение у него вызвали венгерские события 1956 года – он оказывал помощь беженцам из Венгрии, а впоследствии и эмигрантам из Румынии (четвертая его жена была румынкой – профессором математики и в качестве профессора астрономии предстала перед читателями в романе «Декабрь декана» (Dean’s December). Беллоу весьма реалистично описывает полуголодное, затравленное существование румынской интеллигенции при диктаторе Чаушеску. Мне многое здесь напомнило условия жизни в Советской России, в которой Беллоу никогда не бывал.
Чем вызвано нежелание Беллоу посетить Россию? Возможно, оно было связано с трагической судьбой его родственников: Те же дяди, Рафаил и Наум Гордины, лишенные всего состояния, умерли в нищете в 1919-м году, а их дети ютились в двух комнатах некогда огромной фамильной квартиры, уплотненной десятками жильцов. Один из них, Михаил Гордин, провоевал всю Великую Отечественную войну с фашистами в рядах Советской армии, а потом эмигрировал в Израиль.
Писатель Беллоу не приезжал в СССР в 60-70-е годы прошлого века еще и потому, что его книги долгое время не переводились и на русском языке не издавались, не то что произведения его современников Джона Чивера и Джона Апдайка. Помимо лауреатов Нобелевской премии Фолкнера, Хемингуэя и Стейнбека, чаще всего тогда печатали американских писателей левых, прокоммунистических взглядов. Я помню, что будучи студентом московского Института иностранных языков, неоднократно встречался с английскими и американскими студентами. И перво-наперво спрашивал их об отношении к Джеймсу Олдриджу, чей роман «Дипломат» пользовался в СССР в те годы огромной популярностью. К моему изумлению, никто из них слыхом не слыхал об Олдридже, как оказалось впоследствии, второсортном писателе-коммунисте и большом друге советских писателей. Выслушав отрицательный ответ, я пытался разузнать, кого же в Америке считают лучшим, значительнейшим писателем. Мне называли Генри Джеймса, Джона Дос Пассоса, Уильяма Фолкнера… и Сола Беллоу. Именно в то время я принялся читать романы Беллоу по-английски. Читались они медленно, потому что язык его поразительно богат и метафоричен, а его словарь, наверное, в разы больше словаря Хемингуэя, и это, вероятно, отпугивало переводчиков. Но не менее вероятно, что советских редакторов настораживал не столько стиль и словарный запас Сола Беллоу, сколько факт еврейства многих его персонажей.
Собственно, самоутверждение евреев в качестве американских граждан – одна из главных тем всего творчества Беллоу. При этом, в отличие, скажем, от Пастернака – как выведенных им характеров, так и самого Б.Л. – герои Беллоу вовсе не стесняются своего еврейства, отнюдь не рвутся ассимилироваться и подчас даже бравируют своим знанием идиша. У них и в мыслях нет побуждения креститься, чтобы делать карьеру и быть «принятыми повсеместно», как поступают в наши дни иные деятели русского искусства и литературы.
Разумеется, среди американских евреев были и такие, кто стремился полностью ассимилироваться, – давление с их стороны Беллоу ощущал весьма остро. И, конечно, не раз и не два он сталкивался с откровенным антисемитизмом, свирепствовавшим в США во времена Великой Депрессии. Однако у него был на сей счет гордый девиз Фридриха Ницше: «презирай презирающих!» По признанию самого писателя, впервые он всерьез задумался над тем, как можно быть одновременно евреем, американцем и американским писателем, в середине тридцатых годов 20-го века. И тогда же решил для себя: чем трусливо пятиться перед проникновением европейской инфекции в Америку, не лучше ли и достойней позиционировать себя тем, кто ты есть? Вольно же таким известным поэтам, как Томас Эллиот и Эзра Паунд, считать тебя еврейским браконьером на их бесценных культурных угодьях (как о том же писал еще до революции А.И. Куприн). Ну и пусть их считают! А у него будет своя идентичность – и в лекции, прочитанной в 1988 году, Беллоу воспроизвёл греческое слово "метеки", которым в Древней Греции метили пораженных в гражданских правах пришельцев из других краёв. Друг Беллоу, британский писатель Энтони Бёрджесc, видел очевидные достоинства у писателей-метеков: обитая на периферии языка и культуры, они не испытывают большого почтения к устоявшимся нормам стиля и грамматики, а апеллируют непосредственно к "духу языка". По мнению Бёрджесcа, английский язык с его безбрежной пластикой более благоволит к метекам, чем к расовым пуристам и языковым ортодоксам. К литературным метекам Бёрджесс и сам Беллоу относили ирландца Джойса, поляков Конрада и Аполлинера, евреев Кафку, Бабеля, Мандельштама и Пастернака, индийца Найпола, русского Набокова (Иосиф Бродский к тому времени еще не прославился). Именно они продемонстрировали аудиториям 20-го века глубинную суть и неисчерпаемый потенциал современного им литературного языка.
Беллоу можно считать «первопроходцем» среди американских литераторов еврейского происхождения: за ним и одновременно с ним выступила целая когорта великолепных писателей, таких как Артур Миллер, Норман Мэйлер, Филип Рот, Эдгар Доктороу, Бернард Маламуд, и Джером Сэлинджер, если назвать наиболее именитых. Более того, никому иному, как Солу Беллоу, выполнившему прекрасный перевод романа с идиша на английский, в большой степени обязан своей Нобелевской премией великий еврейский писатель Башевиц Зингер. Сол Беллоу справедливо считает, что, в отличие от Европы, в Америке все американцы, в том числе евреи – пришельцы, но внесшие и вносящие свою огромную долю в её благосостояние. А коли так, то у евреев нет никаких оснований чуждаться своей национальной принадлежности и самосознания.
Книги Беллоу населяют сотни персонажей различных национальностей, профессий, биографий и темпераментов. У каждого из них есть свой неповторимый облик, свои привычки и манеры. Персонажи эти выписаны с тонким юмором, порой граничащим с сарказмом, напоминающим нам Гоголя и Диккенса. В то же время у главных героев всех романов Беллоу мы находим общие, связующие их признаки. Они не скрывают своих недостатков, своих внутренних противоречий; откровенно, выворачивая душу, повествуют о своих переживаниях и мучениях. Для них характерно обостренное чувство чести, глубокое сочувствие к оскорблённым и униженным. Объединительным началом для этих героев, будь то Оги, Герцог, Кеннет или другие рассказчики, является то, что все они – это сам Беллоу. По сути, все его произведения написаны о нем самом, а подробное знакомство с его незаурядной, рискну сказать, гениальной личностью, нам, читателям, конечно же, захватывающе интересно.
Напечатано: в журнале № 9(66) сентябрь 2015
Адрес оригинальной публикации: http://7iskusstv.com/2015/Nomer9/Messerer1.php
