Калган-гора0

НИНА ОГНЕВА

 

КАЛГАН-ГОРА

 

Рассказ

 

Когда в ясную погоду, особенно после дождя, подъезжаешь по железной дороге к нашему городку, первым делом видишь вдали колокольню старинного собора, что стоит на южной стороне круглой городской площади, и высокий зелёный холм на удивление правильной формы – будто огромное великанское дитя в незапамятные времена поиграло на этой плоской местности в куличики: насыпало влажной земли в высокую чайную чашку, перевернуло да и, оставив так, убежало по своим детским делам на сотни лет.

За века «куличик» не осел, не осыпался, а напротив – крепко был схвачен корнями обильной флоры, на нём произрастающей. Чему весьма способствовал некий геологический феномен: ровно семь ключей неустанно били в разных точках близ яйцевидной вершины холма, и ровно семь чистейших ручьёв бойко стекали вниз, к подножью, образуя вокруг жесточайше непроходимое болото, поросшее где камышом и чаканом, а где – весьма романтически – аиром, кувшинками и стрелолистом.

Кем был назван холм, когда и почему получил наименование Калган-горы – то неведомо даже самым въедливым местным краеведам и продвинутым топонимистам. Правда, калган – растение, схожее во многом с имбирём, встречалось неподалёку от упомянутого болота, но так же встречалось оно и повсеместно в наших краях, даже и в известном нашем Городском саду – на диких, но живописных лужайках, спокон веку возобновляющихся самосевом и никаким искусственным ландшафтным дизайном не изуродованных по сию пору.

Народ в нашем городке по большей части не склонен к приключениям. Способствует ли уравновешенности и обстоятельности горожан некая местная геомагнитная аномалия или особая, отличающаяся от иных ближних поселений городская архитектура – сказать не могу. Факт то, что часть случайных приезжих с первого же дня начинают жестоко томиться от всепоглощающей скуки, другие же, напротив, – полагают, что попали в рай. Срединных, уклончивых мнений коренные жители от гостей не слыхивали. В совместных разговорах подтверждалось не раз.

Антону Миллеру по обстоятельствам жизни почти четверть века пришлось провести в иных краях. А затем вернуться, как это иной раз бывает – в связи с печальными и, одновременно, обнадёживающими обстоятельствами: скончался его дядюшка, а точнее сказать – родной брат покойного Антонова деда. Умер внезапно, не преминув, впрочем, составить задолго до того завещание. Внучатому племяннику предлагалось вступить во владение приличной по площади квартирой в самом центре городка – в старинном, немецкой постройки трёхэтажном особняке красного кирпича, с башенкой,

ОГНЕВА Нина Сергеевна – автор книг стихов «Поэзия», «Ни серебра, ни злата», «Никого нет» и др. Член Международной федерации русских писателей. Постоянный автор «Ковчега» с № IV (2004); прозу представляет впервые. Живёт в Ростове-на-Дону.

© Огнева Н. С., 2015

увенчанной куполком, крытым зубчатыми пластинами, и бойко вертящимся кованым флюгером в виде целящегося лучника.

Скрывать не стану: при всём огорчении кончиной по сути последнего его кровного родственника старшего поколения, наследство Миллеру было на ту пору донельзя кстати: отношения его с семьёй: женой, да и повзрослевшими уже сыном и дочерью – давно разладились окончательно. Статус то ли городского дурака, то ли домашнего идиота, в который глава семьи был возведён едва ли не с самого первого года семейной жизни, думаю, был во все эти долгие годы только подтверждаем всем его поведением и всяким высказанным вслух (по нечаянной утрате бдительности) словом. Отъезд из страны (с сохранением гражданства), инициированный энергичной супругой, не исправил ситуации. Даже не исключаю, что и на самом деле характер Антона Францевича и способ мышления в какой-то мере претерпели изменения в соответствующую сторону, и разойтись с семьёй окончательно мешала исключительно житейская проблема – категорическое нежелание его «половины» каким угодно – хоть бы и драконовским способом делить совместно принадлежащую жилплощадь в Мегаполисе. Теперь же – велением судьбы и естественным ходом событий – вопрос сам по себе оказался разрешённым.

Миллер уехал из благополучной Европы – со всеми её условными благами – ни секунды не задумываясь. Что ему с них, этих благ? (Вот ещё одна причина, по которой его и посторонний человек без проблем мог бы охарактеризовать как идиота.)

Тело покойного в связи с задержкой похорон обустроить в холодильнике при морге помог я лично. На удачу Антона, я-то никуда из родного городка не уезжал и дослужился до заведующего патологоанатомическим отделением нашего НИИАА. Не поучаствовать в проблемах старого приятеля я, понятное дело, морально не мог. Чем тот и воспользовался. Таким образом, на целые двое суток Антон остался предоставлен самому себе. Тут-то и начались его приключения, в которые невольно оказался замешан и я. Всё описанное здесь я частью передаю с устного рассказа моего героя, а частью – видел собственными глазами. И не только видел… Впрочем, по порядку.

Оставив вещи в своём новообретённом жилье, даже и не пытаясь хоть как-то обустроиться (времени впереди – вечность), Антон вышел в город. Имелось в виду, что он вышел в «Старый город» – до которого ходу неспешным шагом минут пятнадцать.

Тёплым сентябрьским вечером на главной улице – Большом проспекте – было многолюдно и оживлённо. Помести сюда без всякого предупреждения жителя Западной Европы и не дай ему отойти в сторону на два-три квартала, тому бы и в голову не пришло, что городок насчитывает жителей меньше ста тысяч и что находится не в Швейцарии или Германии – столь причудлива архитектура его центральной части, так не похожа на застройки в соседних, куда более продвинутых населённых пунктах.

Все мы так привыкли за годы юности к красному нештукатуренному кирпичу, узким высоким окнам и неизменным башенкам с коническими и яйцевидными куполками, к традиционным в наших местах каменным вазам с цветущими растениями возле подъездов четырёх- шестиквартирных особнячков, что даже никогда и не задумывались – откуда этот европейский стиль ведёт своё начало, кем построен городок, почему никак не приживается в нём многоэтажное строительство…

Итак, наш герой, минуя заросший гледичиями и вездесущим айлантом узкий переулок, вышел на Большой. Там кипела прогулочно-торговая жизнь. Антона даже несколько поразила неожиданно представшая перед ним картина. Первым делом, вывески над дверьми магазинчиков, по дизайну вполне соответствующие духу времени – двадцать первый век на дворе. Правда, с явным преобладанием стиля ретро. А даже и более чем ретро. Поскольку, несмотря на явно нынешних времён материалы, из которых они были изготовлены, царил здесь дух средневековья. Ну а что ж тут удивляться? – Грамотный дизайнерский подход: с архитектурой и шрифты, и изображения как нельзя лучше гармонировали.

Во-вторых, отовсюду доносилась музыка – негромкая, ненавязчивая. На границе меж источниками звука отдельные мелодии как бы даже сливались в занятную, но приятную композицию.

Затем – достаточно бойкое движение людского потока и в ту и в другую сторону: с востока на запад и с запада на восток.

В магазинные двери входили и выходили покупатели, редкая машина небыстро проезжала по узорной мостовой, слышался девичий смех, гогот молодняка, возбуждённые переговоры супружеских пар, нагруженных пёстрыми пакетами со снедью и, как ни странно, цветочными букетами.

Народу на улице всё прибывало. Солнце, под которым в ярко-синем небе то и дело бойко проплывали белые, купно оформленные облачки, кстати, уже склонилось к западу. Освещение едва ли не ежесекундно менялось, то погружая нарядную толпу и торговую роскошь проспекта в прозрачную мглу, то нещадно ослепляя наблюдателя пронзительным контрастом колеров и светотеней.

Миллер очнулся от несильного толчка – прохожий неловко задел его локтем. Пешеход извинился, указав на причину неловкости: засмотрелся. Рядом деловито шествовала группка: два здоровенных головастых зайца в цветных комбинезонах на лямках и кот – в красных, обильно складчатых шелковистых ботфортах и шляпе с пером из бумажной стружки. Кот нёс в плюшевых лапах коробку, полную жёлтых рекламных буклетов. Один из зайцев, откинув вверх сетчатую шторку, прикрывавшую овальную прорезь для лица, поправлял гарнитуру. Не справился, снял косоглазую голову с плеч, оказавшись пареньком лет двадцати, привёл аппаратуру в порядок, привычным движением определил основной элемент костюма на положенное место: «Скидки, скидки, праздничная распродажа…» – заголосил из недр заячьей головы динамик. Голова задвигала ушами и обморочно завращала пластмассовыми глазами, не в склад не в лад поморгала.

А вокруг команды уже собрались ребятишки, всякий из которых пытался – кто потянуть кота за полосатый хвост, кто подтырить у зайца из кармана на животе оранжевую надувную морковку, обильно снабжённую выцветшей пластмассовой ботвой.

Вдруг раздались отчётливые звуки духового марша – издалека, но очевидно было, что играет живой оркестр. В самом конце просторной улицы, полого уходящей по склону вниз, к излучине реки, показалось нестройное шествие: впереди музыканты с трубами, валторнами и тарелками, возглавлял команду, как заведено, пританцовывающий спиной вперёд тамбур-мажор, вооружённый своим живописным жезлом с колокольчиками и стягом. Оркестр, крепко фальшивя, воодушевлённо играл «Турецкий марш» Моцарта. Следом, под звон колокольчиков, двигалась запряжённая лошадьми с султанами на макушках, украшенная воздушными шарами, лентами и цветочными гирляндами фура, полная не только «зайцев» и «котов», но и головастых Золушек, Красных Шапочек, пиратов, колдунов, кажется, даже скелетов с косами за плечами – бог знает кого там не было, издали не разберёшь.

Что за наваждение? – Антон встряхнул головой, огляделся. С чего такое веселье?

– Так ты была на Площади? Я тебя не видела… – услышал он неподалёку женский голос.

– Конечно! Венецианский карнавал отдыхает. Говорили, будет фейерверк?

– Фейерверк и файершоу завтра, – ответила другая. – На сегодня – всё, «концерт окончен, свечи гаснут», господи, как я устала! Пошли кофе попьём?..

– В «Калган»?

– А то…

И собеседницы свернули в узкий переулок меж почти одинаковых кирпичных трёхэтажек, отделённых друг от друга палисадниками. Среагировав на слово «кофе», Миллер механически последовал за дамами, не теряя из виду их яркие юбки. Оглянулся в последний раз на редеющую толпу горожан, явно возвращавшихся с праздничных гуляний. Взгляд упал на полотнище растяжки, пересекавшей улицу: «Нашему городу – 700 лет! Мы на пути к СВЕТЛОМУ БУДУЩЕМУ!»

День города, да ещё и юбилейный – догадался Антон. Патриот малой родины из меня никудышный, повинился он про себя. Ситуация стала понятной…

Слегка оглушённый ритмичной суматохой, он неспешно двигался по немноголюдному и нешумному переулку. Притормозил возле витрины, за стеклом которой на чёрном бархате расположились в художественном беспорядке весьма занятные предметы: стеклянные глаза, покрытые розовыми прожилками (почти как настоящие), гелевые лужицы крови, фарфоровые кучки дерьма, вставные челюсти вампира, несколько слегка пожелтевших от времени человечьих черепов самых разных размеров – от брелочного до вполне натуралистического; «стальные» (из неотожжённой фольги) когти Фредди Крюгера; обыкновенный тряпичный Петрушка с омерзительно свесившимся к верхней губе носом и свирепо изогнутым оскалом (и самое место ему там, среди традиционных нынешних страшилок), «мешочки со смехом» (а то и с мерзкими звуками пуканья и рыгания), а также умилительные с виду, перевязанные ленточками бонбоньерки и шкатулки, оклеенные виниловой бумагой миль-флёр и таящие в своих недрах уж точно какую-нибудь гадость на пружинке. Чего там только не было!.. – Магазин приколов. Хотя в первый момент, при взгляде в глубь застеклённого витринного короба, на секунду померещилось, что всё происходящее – сон. Включая и смерть деда, и обретение долгожданных жилищных свобод, и собственно возвращение в родные пенаты – как представлялось, теперь навсегда, до конца дней. Да может ли быть такое?

Конечно, виною изменённого состояния здесь послужило, вероятно, обычное переутомление, да переменная – достаточно ясная, но ветреная, неровная погода.

Миллер зашёл в поблизости расположенную лавку, оформленную в стиле фермерского дома, купил пять итальянских апельсинов, кольцо полукопчёной колбасы, булку и пару пива в стеклянных бутылках – на вечер. На ходу чистя апельсин, продвинулся ещё на несколько шагов по переулку, прельстился стабильной мрачноватой тенью под холщовым навесом летнего кафе – «Калган».

В заведении было почти пусто – только две давешние дамы, значительно опередившие Антона, продолжали оживлённо переговариваться меж собой, сидя за дальним столиком.

Миллер проследовал к стойке, прочитал в меню, среди привычных капучино, эспрессо, американо, – «Калган-кофе с пряностями». Подумал: почему нет? Видать, здешнего разлива изобретение – дань местному колориту.

Калган-кофе и вправду отличался необычным ароматом.

Сидя за одноногим столиком возле решётчатого – ромбиками – ограждения, отделяющего весьма условно территорию кафе от брусчатого тротуара, Миллер вернулся к недочищенному апельсину и, разделяя его на дольки так, чтобы не замараться соком, прислушался к многозначительным интонациям дам-собеседниц за дальним столиком.

– Копают?.. В праздник??? Археологи, что ли?

– Археологи?.. Какие археологи! То есть, конечно, наверное, и археологи… Но!..

– Ну, ну!

– Омон! Да там только танков не хватает. Всё, всё оцеплено – а такое говорят!..

– Ну, ну! Кто говорит?

Дальше – шёпотом, неразборчиво, с характерной активной жестикуляцией, которая живо напомнила Антону анекдоты про рыболовов.

Затем снова достаточно отчётливо:

– Так что же, теперь негде будет гулять? А фейерверк??? Они что же, весь сад теперь перекопают?

– Нет, только между аркой и западным входом. Там и забора никакого не надо – ворота запереть и охрану поставить. Но, говорят, навсегда. До Рождества, вероятно. Пока не разберутся…

Антону отчего-то донельзя крепко захотелось узнать – о чём это? Но только было он – с весьма безразличным видом – наклонил голову так, чтобы звук приглушённых дамских голосов прямиком следовал к уху, как довольно громкий спор за решётчатой оградой внедрился в мерный шум улицы: двое ребятишек – мальчик и девочка – как-то нерешительно топтались меж кустами сирени и тамариска. Мальчик будто уговаривал – то ли подружку, то ли сестру – что-то сделать, а девочка сомневалась, возражала и хныкала.

Дети мало заинтересовали Антона, вызвали только досаду: дослушать окончание загадочной беседы двух дам ему так и не удалось – нескольких секунд хватило, чтобы те поднялись с места и направились к выходу из заведения.

Дети тоже исчезли из поля зрения и слуха. Миллер поразмышлял немного – вполне философски и отстранённо – о том, что вот, и его сын и дочь когда-то были маленькими. Но из попытки умилиться ничего путного не вышло: припомнились космодромно грохочущие аттракционы в луна-парке и всякий раз рефлекторно возникающее неутолимое желание выпить большой бокал холодного пива, под конец воскресной прогулки обыкновенно доходившее до пароксизма.

Опорожнив наконец свою чашку и доев апельсин, Миллер покинул кафетерий и пошёл, что называется, куда глаза глядят…

Так, погрузившись в вольное течение нехитрых мыслей, он оказался внезапно для самого себя почти у самых Западных ворот Городского сада. Прошёл бы мимо, не заметив, но был остановлен и вправду не совсем обычной картиной, немедленно напомнившей ему услышанные давеча слова: «омон, заграждение, танки…». Танков, конечно, и близко не было. Но две военные спецмашины для перевозки людей стояли напротив открытых настежь кованых ворот, с одной стороны которых вдоль улицы продолжалась стрельчатая чугунная ограда, с другой же к Городскому саду примыкало многоуровневое кирпичное здание старого свечного завода.

В проёме распахнутых ворот твёрдо укрепились двое охранников. В глубине справа, под стенами заброшенных художественных мастерских, деловито сновали люди, но вовсе не в военной форме, а в сизых халатах или таких же сизых комбинезонах – явно какая-то спецодежда, подумал Миллер.

– Бомбу, что ли, опять откопали? – услышал он позади себя голос любопытствующего прохожего.

А наверно, и вправду – бомба. С войны. Впрочем – какая бомба? Немцев здесь и близко не было… Хотя мирных, обычных немцев как раз много – есть такие места в России.

Миллера стражи ворот с наблюдательного пункта не прогоняли, но было очевидно, что пропустить его (или кого угодно другого постороннего) за условную черту они не намерены. Ни при каких обстоятельствах.

Антон отошёл немного в сторону – тем самым показывая стражам полное безразличие к происходящему в охраняемых глубинах сада. На самом деле ему представилось, что, изменив и увеличив угол обзора, он сможет хоть что-то разглядеть там, в таинственно копошащейся массе обладателей сизых одежд, догадаться о характере их действий по жестикуляции, траекториям передвижений.

С другой точки кроме интригующего действа открылись его взору возвышающаяся над кружевными ветками гледичий кровля и шестиугольные чердачные окошки полуразрушенного ветхого строения, во времена оны получившего расхожее, употребимое меж местной богемой название «Монпарнас». Или просто Парнас.

В богемных кругах у Антона было немало приятелей и приятельниц, не раз случалось ему проводить вечер-другой, а то и ночь-другую в высоких, как театральные залы, помещениях мастерских. Пили по обычаю того времени красное вино (со здешних виноградников) либо пиво, в заводе были кофе, чай и – крепко, но безопасно и беззлобно побузить.

Не сильно раздумывая о дальнейших действиях, Антон решительно снялся с места и твёрдо направился вдоль чугунной ограды к проходу меж западной частью сада, врезавшейся в застройки прямоугольником небольшой площади, и основательным, довольно масштабным для здешних мест зданием бывшего пожнадзора.

Огромная двустворчатая внешняя дверь, габаритами похожая более на ворота слоновника, оказалась грубо заколоченной крест-накрест двумя нестругаными и неошкуренными горбылями в осеребрившейся от времени и зимних дождей коре. По сторонам от двери – два узких окна в вестибюль. Левое крепко забрано размалёванным листом фанеры – давней древности щит с анонсом повторного кино. В правом сохранились стёкла.

Как и прежде, каменный балкон с массивной балюстрадой по периметру поддерживали две кирпичные колонны с отвалившейся местами штукатуркой. Будто специально для такого случая приготовленный, у подножия одной из них, под нетолстым слоем лиственной трухи, нанесённой из сада осенними ветрами, лежал крупный, неправильной формы камень.

Антон огляделся. Метрах в ста, на поляне меж садовых буков, прогуливались две мамаши с колясками. Гораздо дальше, в просвете меж домов туда-сюда сновали прохожие. Три облезлых кота мирно спали на рубероидной кровле приземистого сарая, притулившегося задней стеной к боковой стене Парнаса. Животные являли собою жутковатое зрелище: глаза, подёрнутые плёнкой, полуприкрыты, а три пасти – в синхронном мертвецком оскале. Падаль падалью. Однако – всклокоченные бока едва заметно вздымаются и опадают, шевельнётся то ухо, то кончик свесившегося хвоста – притворщики.

Антон встал спиной к застеклённому окну. За колонной с этой точки ему не было видно ни женщин с младенцами, ни просвета на широкую улицу. Справа – глухой тыл пожнадзора, слева – пустынная (по причине праздника) лесопарковая часть сада.

 

Здоровенный камень, с силой брошенный крепкой рукой с расстояния метра в три, попросту целиком, вместе со стёклами, выбил сгнившую раму. Осколки с глухим звоном просыпались внутрь тёмного вестибюля.

Антон постоял тихо с минуту. Потом выглянул из-за колонны. Из павильона звукозаписи на углу так же, как и минуту назад, доносилась джазовая мелодия. Из кухонных служб не видного отсюда кафе «Сандрильон», скрытого от Антоновых глаз самим зданием мастерских, слышался звон посуды, звяканье винных бутылок, жестяной перестук и скрип тележек-этажерок для перевозки порционных блюд и всяческой кулинарии.

Ни единой живой души в проезде меж садом и стеной дома. Мамы переместились на несколько метров в глубь сада и не проявляли никаких признаков беспокойства.

Вестибюль Парнаса, и в прежние времена (лет двадцать назад) не отличавшийся цивильной отделкой и особой чистотой, нынче представлял собою настоящую трущобу. Пол просторного темноватого помещения, вымощенный цветными квадратными плитами, выглядел как после нашествия орды варваров и вандалов: в густых насыпях строительного мусора там и там виднелись части людских тел – кисти рук, обломки лиц, фрагменты бёдер и амфор, корзин и голубок. Гипс, мрамор, мыльный камень, глина, запорошенный цементной пылью скульптурный пластилин. Возле стен – разлохмаченные подмокшие рулоны бумаги, картонные шаблоны и фанерные лекала, расслоившиеся на пласты полусгнившего шпона.

Широкая лестница на этажи наполовину рухнула, обнажилась арматура. Прутья, изогнувшись самым противоестественным образом, будто щупальца, замершие в пароксизме страсти, тянулись к жалкому свету, едва пробивающемуся через толстые стёкла чудом уцелевшего потолочного плафона.

Быстро и бесшумно пробравшись до верхнего этажа по остаткам мраморных ступеней, сохранивших безусловную прочность только возле самой стены, Антон наконец остановил своё стремительное продвижение, почувствовав, что переоценил силы – случилась одышка. Сердце гулко стучало. Медленно прошёл через широкий коридор со множеством открытых настежь (а где-то и отсутствующих вовсе) крашеных белых дверей в мастерские графиков и живописцев. Просматривались через провалы в стенах брошенные на своих местах, будто во время бомбёжки, мольберты с начатыми когда-то, а нынче выцветшими холстами на подрамниках, свёрнутые в неопрятные рулоны полотна с невнятными сюжетами, элементы которых просматривались на отогнувшихся углах и, казалось, давали представление о композиции, скрытой в закрученном пространстве великанского свитка. Там и там виднелись то тяжеловесная гипсовая розетка, изображающая завиток несуществующего растения, то голова римлянина, то шар, испещрённый кавернами, или куб со щербатыми гранями. Изрядной величины, весьма натуралистично выполненный макет средневекового городка промелькнул в разверстом проёме – нарядные черепичные кровли величиной в полураскрытый полноформатный журнал, миниатюрные дверцы и окошки, незавершённая кладка стены, фактура которой ловко имитировала свежий, поблёскивающий кварцевыми вкраплениями ракушечник…

«Экую красоту бросили, как так?» – мимоходом посожалел Антон.

Замечая на ходу несущественное краем глаза, Антон наконец оказался в пределах торцевого просторного помещения. В западные окна с густо-синего неба светило солнце. Перистые чешуйчатые тени от колеблющихся, причудливо изогнутых веток гледичий вздрагивали на противоположной стене в прямоугольниках света.

Закурил и, не выпуская сигареты изо рта, но пристроив пакет с купленной давеча снедью у стены, по приставной деревянной лестнице поднялся и протиснулся в неширокий квадратный лаз, ведущий на чердак.

Перешагивая через выступающие в пыльном полу балки, наступая на рельефные узоры голубиного помёта, прошёл к одному из шестигранных окошек, врезанных в кровельные выступы. Не без труда отпер прикипевший шпингалет, отворил раму.

Свежий прохладный ветер ворвался в отверстие. У Антона зарябило в глазах – воздух над открывшимся внизу садом дрожал, как над лесным костром. Чтобы привести себя в обычное состояние, он закурил ещё одну сигарету, прилёг локтями на нижний брус массивного оконного обрамления и принялся со вниманием разглядывать открывшийся перед его глазами вид на пространство западной части парковой зоны.

Пепел от сигареты слетал под несильными порывами ветра, взгляд Антона неторопливо продвигался, следуя от ворот, за пределами которых сколько-то минут назад ему пришла в голову мысль воспользоваться этим высоко расположенным укрытием в качестве наблюдательного пункта. Взгляд следовал неторопливо и внимательно вглубь, в сторону фасонистой ротонды. За нею следовала мраморная лестница, соединяющая малый участок с нижней, основной территорией. Та была обустроена в форме террас, укреплённых тырсовыми блоками, и засажена кустарником и цветочными куртинами.

…Выложенная плиткой тропа, каменный барьер, отделяющий тропу от невысокого, засеянного газонной травой плато.

Справа – фонтан в виде скалистого грота. Бассейн до половины наполнен зелёной, зацветшей от яркого летнего света водой.

Далее – группка мужчин в комбинезонах. Они курят и о чём-то переговариваются.

Аккуратный, как видно – недавно изготовленный из свежей вагонки то ли ящик, то ли контейнер кубической формы, высотой сравнимый с человеческим ростом. На расстеленной синей плёнке – дюжина объёмистых тюков. Один развёрнут. Похоже – это синтетическая вата, какую используют при паковке хрупких предметов.

Малогабаритный автокран немецкого производства – такие Антону случалось видеть только в рекламных буклетах даже и во времена своего долгого проживания в Мегаполисе – проследовал прямо через площадку, разделив группку «людей в сизом».

Через гущу ветвей не особо хорошо было видно искомое. Просматривался лишь глубокий ров, пролегший с запада на восток и оставивший по краю террасы только узкую тропу, да поваленный и продолживший расти в горизонтальном положении гигантский тополь с глубочайшим дуплом посередине. Он лежит здесь с тех времён, когда Антон был малым дитятей. Ствол пустил обильную поросль, образовав миниатюрную низкорослую тополиную рощу, вполне пригодную для прогулки карликов или гномов.

Так, задумавшись о Маленьком Народце – законных обитателях Вересковых пустошей и прочих романтических местечек в краях Туманного Альбиона, Антон перевёл взгляд далее, вгляделся в не особо хорошо различимые недра искусственно вырытой траншеи. Немецкий автопогрузчик, с поднятой в приветственном жесте крепкой невысокой стрелой, уже пробирался вдоль неё по неширокой тропе беззвучно и небыстро.

Машинка слегка застопорила, дёрнулась вперёд, подала назад и – треск ломающейся, толстой, но сухой как хворост ветви, густо усеянной посеревшими стручками, нарушил благолепную тишину.

Ветвь с шумом рухнула на тропу, едва не покалечив крановщика. Но лишь осыпала летучей растительной трухой и его зелёный комбинезон, и сиденье.

Дно траншеи, раскопанной на этом участке вширь, открылось внезапно.

Миллер вгляделся. А разглядев, на пару секунд зажмурил крепко глаза и снова открыл – что-то сместилось в пространстве, точнее – в масштабах обозреваемых предметов: натуралистично выполненная яркая машинка-модель, ловко и правдиво пристроенная среди высохших стеблей жёстких травянистых растений, – вот как это выглядело. Неглубокая выемка в глинистой почве. В выемке – нечто округлое, желтовато-белое, совершенно узнаваемое.

Череп.

Слово как-то спокойно и даже вяло само сказалось в уме Миллера.

 

На дне траншеи, несомненно, лежал череп. По всему – человеческий. Дыры глазниц, характерный извилистый рисунок костных швов на темени. Неровный провал в области носа. В оскале верхней челюсти отчётливо видны не особо ухоженные зубы. Левого клыка не хватает.

Миллер с недоумённым вниманием рассматривал предмет, различимый на таком изрядном расстоянии в деталях до странности отчётливо. Как вдруг – будто что-то беззвучно щёлкнуло в голове, сместилось. Тут Миллер уже не зажмурил глаза, а напротив – открыл пошире. Да так и застыл с прилипшей к губам сигаретой: поехал на зрителя, преодолевая лиственно-семенное препятствие, лакированный игрушечный автокран, а навстречу ему уже спешили маленькие кукольные человечки в своих спецкомбинезонах. Спешили, собственно, к траншее-канавке, к предмету Антонова внимания. Сгруппировались в непосредственной близости от обычного раскопочного человеческого черепа. Только вот теменем тот доставал человечкам не менее как по… в общем, до той части торса, откуда ноги растут…

 

Посторонний звук отвлёк внимание Антона от необычного зрелища: внизу, в верхнем этаже послышались чужеродные шорохи, звяканье, что-то похожее на тихое, но выразительное кошачье мяуканье. А затем и звон стекла. Пиво! – с досадой понял Антон. Коты! Несомненно, вслед за ним, привлечённые запахом колбасы, на верхний этаж забрались коты. Разворошили и опрокинули пакет; жратву либо унесли, либо прямо там, на месте, торопливо пожирают, урча и чавкая.

Глянул напоследок в шестиугольный просвет окна. Но то, что принял за череп (конечно же – померещилось), уже оказалось прикрытым синей пластиковой плёнкой. А через секунду и вовсе пропало из виду – ровно в створе меж траншеей и наблюдателем встал подъехавший к месту раскопок электрокар, на платформе которого высился уже упомянутый дощатый ящик-контейнер.

Экая ерунда приблазнится…

Не без труда Миллер спустился по шаткой лестнице, не преминув пару раз грозно но негромко крикнуть в пространство: «Вот я вам! А ну, брысь!» Но снизу не раздалось в ответ ни звука – будто разбойники, заслыша негодующие возгласы ограбленного, не бросились стремглав в разные стороны, скрежеща когтями по загаженному краской полу и завывая от ужаса, а растворились в воздухе как привидения.

Объёмистый пакет из плотного экологически чистого крафта с верёвочными ручками лежал на боку в значительном отдалении от того места, где Миллер его оставил. Антон поднял пакет. Пиво на месте, бутылки целы. Однако жратва, как Антон и ожидал, исчезла бесследно. Кем и как так ловко покрадена – не вполне понятно: апельсины! Коты представились ему теперь сомнительной версией. С другой стороны – кто кроме?.. Да некому, ясен пень.

Антон оглянулся вокруг. В дальнем конце помещения, играя оранжевыми боками в лучах заходящего солнца, небыстро катился оранжевый плод. У стены остановил своё продвижение. Ничего себе! Я что ль случайно так ногой его поддал? – усомнился Миллер. Прошёл к стене, поднял, отправил в пакет.

Несколько глотков пенистого малость снизили актуальность неожиданных впечатлений: только с поезда, и вот, пожалуйста – недосып на вагонной полке, целый день на ногах, иной климат, неуёмный ветер, облака, всё бегущие и бегущие по небу и то открывающие, то затемняющие дневное светило с противоестественно методичной частотой. Малопродуктивные прогулки по городу, кофе с пряностями… – что ж тут удивляться, что мыслительная машина пошаливает?..

Антон допил начатую бутылку, пристроил пустую тару ровно на базовую точку крепко покарбованной гипсовой плакетки с центрально-симметричным орнаментом. Спустился вниз, выбрался из помещения. Прикрывая веки, отяжелевшие от случившейся вдруг несильной головной боли, отправился прямиком в сторону законно унаследованного жилища – углового дома с башенкой в двух кварталах к северу от оцепленных ныне боковых ворот Городского сада. Задумавшись, едва не налетел на знакомую уже парочку зайцев-промоутеров, давеча раздававших жёлтые листовки. Ребята шли намного быстрее. Миллер отметил, что они скрылись в подъезде дома, в который он направлялся. Когда Антон приблизился к крыльцу, ребята вышли, уже в цивильном – обычных майках и джинсах.

– Опоздали, – раздосадованно пробормотал парень.

– Да ничего с ними не станется, – утешила его подруга. – Кому они на фиг нужны? Детей пугать? Их напугаешь!..

– Ну, всё ж таки – под расписку как бы… – неуверенно засомневался парень.

Больше ничего Миллер не услышал.

Дверь под лестницей, ведущая в подвал, была облагорожена, а на двух петлях висел простенький чёрный замок. В глубине под лестничным маршем виднелся задвинутый в угол пёстрый узел тряпок. Не погашенный с прошлой ночи дежурный фонарь в противоугонной решётчатой клетке скупо освещал выпроставшееся из кучи серое заячье ухо, розовый шёлковый нос. Блеснул косо и тотчас погас пластмассовый глаз.

 

В квартире на третьем этаже, где с утра были оставлены не распакованными два чемодана и дорожная сумка, оказалось душновато и темновато. Окна гостиной затворены и зашторены. Там, за шторами, – роскошный вид с просторного балкона на западную часть городка и на Калган-гору, прямо за круглой вершиной которой каждодневно скрывалось в тишине и безмолвии закатное солнце.

Не раздеваясь, прилёг на диван, задремал. Мерещилось из прежнего, детского: недельные гостевания у деда, запах приличного трубочного табака, омлет с сосисками по утрам. Тяжеленные книги с яркими, визуально плоскими вклейками-иллюстрациями, рисующими картины неведомой, чужой жизни. Сказки Гофмана в современном – дешёвом, на газетной бумаге – издании. Как и нынче, лампочка в пыльном китайском абажуре с вышитыми линялым шёлком фанзами и фазанами – слабого накала. На стене, среди эстампов с изображениями псовой охоты и сельских пасторалей, – знакомое, слегка пожелтевшее фото в рамке под стеклом. Поясной портрет дядюшки-дедушки. Весёлый парень в стильном английском кепи и клетчатом пиджаке. Большой палец правой руки поднят вверх. Снимок сделан, как видно, на фоне какой-то киноафиши – за левым плечом молодого человека, склонив голову, радушно улыбается здоровенный бородач, рядом с которым герой фото смотрится умеренно мелким лилипутом. А ещё левей, из-за клетчатого пиджачного рукава, выглядывает огромный большой палец, оттопыренный в одобрительном жесте…

 

Дрёма никак не переходила в отдохновенный сон. Картинки (и визуальные, и слуховые, и с запахами и прикосновениями) сменяли одна другую, суетились в уме. «Как же я прежде с такой лёгкостью засыпал на этом самом диване, в этой самой комнате? – горестно подумал Антон. Возраст? Переутомление? Кофе, а следом пиво?..»

Он по возможности расслабился телом и представил себя самим собою лет пяти. Лежал тихо. В уме стало заводиться сновидение – не сейчасашнее, а тогдашнее – детское, вспоминать которое ему всегда нравилось. В своё время он даже пытался пересказать его сюжет сперва сыну, а потом дочери, но получалось невыразительно, надуманно и скучно. Ни тот ни другая не «погрузились» в то непередаваемое состояние, которое, видимо, только одно и заставляло Антона вспоминать сон так часто – сюжета, коллизий в этой короткой интерактивной картинке, по сути, и не наличествовало.

А сон был таков: Антон, к удивлению своему и восхищению, видит балконное ограждение не изнутри, а снаружи. Не прилагая никаких усилий, влекомый неведомым, но не опасным, медленно поднимается выше – плитка балконного пола, комнатные растения в горшках и кадках вдоль боковой стены – внизу, чуть в стороне. Проплывает перед глазами кирпичная стена. Каждый кирпич зрим до выбоинки в его тёмно-красной шершавой поверхности. Всё ниже и ниже опускается мозаичная мостовая. И вот уже рядом – можно дотянуться рукой (или, как минимум, палочкой от детского сачка для ловли бабочек) до ажурного карниза под основанием башенки. А затем и сама башенка: её выложенный жестяными крашеными пластинами куполок – внизу. Антон смотрит на него сверху. Тот оказывается изрядной величины, более чем пространна округлая его поверхность – с улицы и не подумаешь.

Антон, не отрываясь, с жадным любопытством разглядывает прогрунтованные красно-коричневым суриком ромбы купольной кровли – чуть выпуклые, сужающиеся кверху по мере продвижения к вогнутому изгибу «луковки». С трудом отводит от них глаз, поскольку внутреннее волнение и беззвучный восторг от новизны происходящего физически затрудняют дыхание.

Над головой – небо с остановившимися на нём серыми тучами. Вершина Калган-горы тёмным шершавым яйцом читается на фоне такой же серой западной части небосклона. Там, там и там один за другим, как свечки, загораются в лесной чаще оранжевые огоньки. Их немного, и светят они неярко и ровно…

Внезапная догадка заставила Антона очнуться. Сейчас, именно здесь – в этой квартире, по прошествии многих лет, он, с убеждённостью сумасшедшего, вдруг осознал, что это не мог быть сон. Как, из каких жизненных впечатлений его мозг пятилетнего домашнего ребёнка мог воссоздать в таких подробностях картину, недосягаемую зрению? В городке спокон веку не было ни одного строения выше двух-трёх этажей. Антону, по малости лет, в те времена ни разу не случалось бывать не только на крышах соседних домов, но даже и во вторых-третьих этажах у чужих людей. Отчего так покойно и не страшно было подниматься невесть каким образом над кровлей башни? Да и каким, собственно, «невесть каким»? Посредством автокрана? – Нелепо. Самому по себе? Но не возникало ощущения полёта, обезвешивания, которое хорошо знакомо было Миллеру по иным его сновидениям.

Чувство реальности происходившего тогда, десятки лет назад, по устойчивости равное безусловной истине, заставило Антона подняться.

Он, не включая лампы, с трудом открыл рассохшуюся балконную дверь, вышел на забранную витой загородкой площадку. Закурил.

Ветер с наступлением ночи прекратился, похолодало. Круглая луна стояла низко над невидимым горизонтом в удивительной тишине, каковая так свойственна полнолунию и которую не заглушают обычные звуки жизни – далёкая музыка, шаги пешехода, плач ребёнка.

Где-то неподалёку как бы и в самом деле плакал ребёнок – не младенец, а мальчик-подросток с уже ломающимся голосом, большой ребёнок, у которого случилось какое-то – пока ещё детское – неизбывное горе.

Антон докурил сигарету – в голове прояснилось. Перегнулся через перила – не идёт ли кто внизу, собрался бросить затушенный окурок, попав при этом по возможности в старинную каменную вазу с оцинкованным мусорным ведёрком внутри, стоящую прямо возле открытой настежь двери подъезда. Как вдруг понял, что звуки сдержанных рыданий доносятся не откуда-то издалека, а как раз из тёмных лестничных глубин.

Поколебавшись недолго, достал из сумки ветровку и отпер входную дверь…

 

* * *

Далее я вынужден оставить свои жалкие попытки придать моему рассказу живописную художественность. Постараюсь изложить происходившее суше и документальней, поскольку буквально минутами позже описанного я сделался невольным и непосредственным свидетелем и участником совершенно невероятных событий.

Мой старый друг Антон Миллер, первый день приезда которого в родной город я пересказал с его слов, утром, ещё только сойдя с поезда, сразу позвонил мне. Мы договорились встретиться назавтра. Поэтому его телефонный звонок, раздавшийся около полуночи, сам по себе не особо удивил меня – оба мы стопроцентные совы, на том в своё время и сошлись. Странен был наш диалог.

– Мишаня, поверь, я не сошёл с ума, – были первые его слова, когда я взял трубку. – Ты нужен мне как врач и человек. Нет, «скорая» – никак (тут он нервически засмеялся), если ты не хочешь завтра навестить меня в дурдоме. Приезжай прямо сейчас, зайди за Ликой. Всё. Зачем Лика? Быть может, ты в совершенстве владеешь старонемецким? Нет, санскрит и суахили – не вполне то. В общем – жду. Не спрашивай ни о чём. Увидишь – всё поймёшь. Не всё, так что-то…

 

Наш научно-исследовательский институт анатомических аномалий – НИИАА – известен по всей стране и за рубежом своей уникальной кунсткамерой… Впрочем, относительно информации о нашем «Музее монстров», как называют его обыватели, сразу отсылаю вас в Интернет, иначе меня не остановить – о моём детище я могу говорить не уставая.

Лика – кузина Антона, кстати, уже официально завещала своё тело нашему музею. Вообще, она кандидат филологии. При случае консультирует специалистов по вопросам старогерманского, староанглийского и прочее. А в свободное время водит экскурсии по моему музею и пишет «проблемные» статейки в местную газету «Вечерний Калган». С социальной активностью у неё полный порядок, иной раз и зашкаливает. Заметки её печатают с удовольствием: пропесочить местные власти или зарвавшихся управленцев малого масштаба она умеет так, что и обыватели довольны, и объекты критики хохочут до упаду. Что касается музея – у приезжих такой колоритный экскурсовод оставляет едва ли не более сильное впечатление, нежели экспонаты. Местные жители к нашей Лике привыкли и давно не таращат глаза на крошечную – не выше трёхгодовалого малыша – красивую, изящно одетую женщину, с сумочкой из крокодиловой кожи через плечо, в итальянских туфлях на высоких каблуках стремительно передвигающуюся по улицам города. Или безо всякого смущения карабкающуюся по высоченным ступенькам городского автобуса – как левретка на полевых учениях с препятствиями для служебных собак крупных пород.

Я заехал за Ликой – Миллер предупредил её телефонным звонком, как и мне – ничего не объяснив. Мы вошли в подъезд. Оба мельком заметили, что дверь, которая на моей памяти прежде вела в весьма завлекательный для нас, мальчишек, подвал, отделана вагонкой и заперта на висячий замок. В углу, на идеально чистой плитке, почему-то лежала объёмистая груда какого-то непотребного секонд-хенда и плохо опознаваемого хлама. Мне даже померещилось, что из развала цветного тряпья выглядывает то ли свиное рыло, то ли слоновый хобот. Но мы торопились, и я не стал приглядываться.

Ожидая нас, Антон взволнованно ходил по передней. Его шаги сопровождались знакомым скрипом половиц и явственно слышались в гулкой колодезной тишине парадного – в детские годы всем нам троим часто приходилось бывать в этом старом доме.

– Потом, всё потом, – были его первые слова. – Чай?.. Пиво?.. Да, конечно… Идёмте.

И он сперва потянул меня за рукав. Потом неожиданно загородил собою дверь в гостиную, даже как бы оберегая вход руками. Несколько секунд о чём-то напряжённо думал, выдохнул, решительно шагнул в сторону и пропустил нас с Ликой… Снова оттолкнул и вошёл первым.

Мы были немало изумлены таким приёмом – после многолетнего отсутствия нашего старого друга, на минуточку. Но молча последовали за ним.

Обстановка здесь, казалось, не изменилась с тех самых пор, как мы с Антоном в школьные годы захаживали к его дядюшке-дедушке – «заглянуть в Энциклопедию». Либо просто «сменить обстановку» – так мы объясняли свои неожиданные визиты в те часы, когда в школе вовсю шли уроки. И нынче – те же массивные книжные шкафы вдоль стены в гостиной; квадратный стол на точёных ногах в углу подле балконных дверей; китайский абажур с птичками. Эстампы, олеографии и чёрно-белые (точнее – жёлтые) фотографии в рамках.

Однако,  похоже, мы здесь оказались не первыми посетителями.

О наличии посторонних в комнате я догадался, прежде всего увидав не особо вразумительное отражение в большом – в рост человека – угловом трюмо. Стул и скатерть, свисающая со стола, частично закрывали обзор. Поэтому несколько мгновений я с сомнением таращился в глубь зазеркального пространства: из дальнего полумрака на меня поглядывала живая смазливая физиономия. Явно не моя и не хозяина дома. Похоже, не одна… Однако размер их – физиономий – явно не вписывался в представления о нормальных отражающих способностях зеркального стекла. Я попытался припомнить – обладал ли этот элемент интерьера в прежние времена гиперболическим эффектом. Но безуспешно: что за дело было мне, на ту пору мальчишке, до разглядывания зеркал – атрибутов девчачьего бытия?..

И я перевёл свой внимательный взор с отражения на собственно объект…

 

…На продавленном диване, небрежно покрытом гобеленовым ковром, изображающим водяные мельницы и оленей, пришедших на водопой, сидели двое. К нашему с Ликой немалому удивлению, это были как бы ДЕТИ…

Ну, чему тут особо удивляться? Не слоны же в конце концов. Но!..

Габариты этих «малышей» превосходили всяческие представления о реальности!

Да, без сомнения, это были настоящие, живые мальчик и девочка. Но какие! Голова каждого из малышей достигала в диаметре полуметра. Рост, судя по всему, соответствовал росту невысокого взрослого человека.

На гидроцефалию непохоже, сразу определил я. У «ранних» гидроцефаликов тельце, при огромной голове, как правило, остаётся младенческим, детским или близким к тому. У больных, которых нездоровье одолело в более позднем возрасте, разращение костей черепа локализуется в верхней части, контуры собственно лица искажаются, но не увеличиваются в размерах.

– Вот, – сказал Антон, устало опускаясь на валик старого дивана возле своих подопечных.

Надо сказать, этот здоровенный мужик смотрелся рядом с удивительной парочкой необычайно комично: карлик карликом.

Физиономии у ребятишек были перепуганные, глаза девчушки полны слёз – она кривилась, изо всех сил стараясь то ли не заплакать, то ли не засмеяться.

– Лика, прости, – Антон вытер лоб рукой. – Я не мог объяснить – сама видишь. Разве такое объяснишь? Я нашёл их под лестницей. Бедняги. Да… Внизу контора по найму этих – промоутеров. Там они прятались, замёрзли, укрылись тряпками. Их нужно отвести домой, к родителям – не в детскую же комнату? Иначе как? Сперва я так и хотел сделать… Но потом… позвонил вам. Одному мне… Бог мой, что я несу?.. Детская комната, родители… Да: они говорят по-немецки, но я… не понимаю. Кажется, не понимаю. Хотя с разговорным немецким у меня, конечно, без проблем. Поговори с ними, а?..

И он сжал руками виски: явно в мыслях у него был полный кавардак. Ещё раз ободряюще погладил девочку по пухленькому плечику (она не отдёрнула руку), отошёл к балконной двери, открыл её настежь и нервно закурил.

 

– Стопроцентный древневерхненемецкий язык – Althochdeutsch, – констатировала Лика через пару минут, обернувшись к нам, позорно пребывающим на периферии событий. – Самая древняя зарегистрированная форма немецкого языка, примерно семьсот пятидесятые – одна тысяча пятидесятые. Восточногерманские диалекты… Названия Дюссельдорф либо Бенрат, как и можно было ожидать, им явно ни о чём не говорят… Похоже, они… местные?.. Странная история…

Девочка вдруг протянула к Лике свои огромные маленькие ручки, подхватила, как куклу, посадила нашего добросовестного переводчика к себе на колени и что-то прошептала ей на ухо. По правде говоря, шёпот по тембру напоминал урчание добродушно настроенного морского котика.

Похоже, дело пошло на лад.

Мы ждали более подробного отчёта. Лика в ответ на наше нетерпение жестами показывала: потом, всё потом. Она полностью была погружена в беседу, внимательнейшим образом вслушиваясь в сбивчивый басистый лепет и в самые ответственные моменты с пониманием кивая головой.

– Их надо накормить, – резюмировал наш контактёр после пятнадцатиминутной беседы. – Это же дети! У тебя есть молоко, манная крупа, мюсли, ну, хоть что-нибудь, кроме пива, суши и кильки в томате? – обратилась она к Антону.

 

Была глубокая ночь. Ганс и Мария – так представились наши юные найдёныши (иначе как их охарактеризовать?), – умяв кастрюлю рисовой каши с тушёнкой и окончательно умаявшись от своих – мне пока неведомых – приключений, уснули в соседней комнате на дедушкиной двуспальной кровати, остававшейся в неприкосновенности со времён его давнишней супружеской жизни.

Нам, «большим» – как выражался Л. Н. Толстой, – не спалось.

Мы сели пить чай в кухне.

– Очень странно, – повторила Лика.

– Пожалуй, – подтвердил я. – Никогда не читал о такой сочетанной патологии: гигантизм и гидроцефалия в одном флаконе. Гигантизм – это когда в пору открытых эпифизарных зон роста возникает гиперсекреция передней долей гипофиза – гормона роста, – насколько возможно понятно объяснил я Антону, поскольку он при слове «гигантизм» поднял брови и посмотрел на меня как на идиота. – И никаких признаков акромегалии… Но – при чём тут старонемецкий? Супружеская чета вместе с больными детьми приехала из Германии? Зачем? На лечение? Надо сказать, обычно случается наоборот – наши страдальцы отправляются в немецкие клиники в надежде хоть там получить квалифицированную помощь. И почему гости Миллера изъясняются на языке, сотни лет как вышедшем из активного употребления? По-русски они явно не понимают ни слова – на наши реплики они реагировали не более осмысленно, чем мы, заговори при нас, например, на шицзячжуанском диалекте.

Сидя, как на диване, на Антоновом объёмистом чемодане с молниями, уложенном на два стула, Лика пила чай из японской чашечки для сакэ (такие у Генриха Карловича водились, он был любитель изящных вещей).

– Конечно, я не дефектолог, но…

– Что – но? – заинтересовался я.

– Ребята не блещут интеллектом. Да и лексикон у них небогатый – речь довольно примитивная. Но у меня не создалось впечатления, что это умственно отсталые подростки. Так изъясняются не олигофрены, а… просто очень маленькие дети, трёх-четырёхлетние малыши. Я ведь даю частные уроки немецкого, в том числе дошколятам. Поверьте, я всё-таки женщина. Тема для меня актуальна… как для всякой нормальной… самки.

 

Из коллективного рассказа Антона и Лики я усвоил следующее…

Потеряшки потерялись от папы ранним утром прошедшего дня. Ночью, когда было ещё темно, дети проснулись. Оказалось, что папа «по очень, очень важному делу» собрался уйти на целый день «вниз», в «город гномов», велев Гансу и Марии слушаться дедушку. Дедушка строгий и скучный, играет только с маленькой Гретхен. Мама? – Ни Лика, ни Миллер так и не смогли разобраться в этом вопросе…

…Дети стали проситься с папой и даже плакали. Он не разрешил идти с ним. Но, пока дедушка укачивал Гретхен, они потихоньку убежали и пошли следом…

…Папа, освещая дорогу фонарём, шёл через лес по утоптанной тропе, ведущей всё вниз и вниз. Фонарь то светил, то исчезал за деревьями, а потом снова появлялся. Шли долго, но идти было нетрудно. Вдруг впереди появился свет ещё одного фонаря. Затем ещё одного. И ещё. Дети не поняли – что это значит и как быть? И пошли куда глаза глядят. Было страшно.

Потом они вышли из леса: то там то там горели фонари на столбиках. Сзади гора, с которой они спустились. А папы поблизости не было.

Стало светать, все фонари погасли. Рядом с лесом стояли маленькие длинные домики с колёсами, сцепленные между собой, как бусы. Один домик был выше других, внутри кто-то ворочался. Ганс и Мария подумали, что папа там…

 

Далее наши гости попотчевали своих спасителей сказкой на старонемецком. Конспект продолжения прилагаю.

…Они влезли по высоким железным ступенькам и открыли незапертую дверь. Там было почти темно, но в глубине стоял некто – большой и добрый. Он ласково смотрел на детей умными глазами и громко пыхтел очень длинным носом. Но это был не папа, совсем не похож. Вдруг откуда-то выскочил маленький-премаленький гном с большой плёткой в руках и тоненьким голосом закричал на непонятном языке. Размахивая плёткой, он кричал так грозно, что Ганс и Мария испугались и выскочили. И побежали.

Вдоль домиков шёл высокий колючий забор – как из веток терновника, только железных. Деться было некуда. И тогда они спрятались от свирепого гнома в самый последний домик. Как вдруг всё закачалось, загрохотало и домики друг за другом поехали, всё быстрее и быстрее. А когда остановились, то оказалось, что Ганс и Мария уже далеко-далеко от леса, в городе гномов. Через окошки они видели, как гномы ходят неподалёку и по-своему о чём-то говорят друг с другом. Но Ганса и Марию гномы не заметили – солнце ярко светило прямо в стёкла окошек. Дети немного поплакали и от усталости уснули. А когда проснулись, то солнце уже стояло высоко в небе.

Они вылезли из домика и пошли искать папу. И скоро оказались на большом каменном лугу без травы, где множество гномов играли в игру: притворялись детьми людей и детьми зверей: весело кричали и прыгали под музыку. Гномы не обращали внимания на Ганса и Марию: они думали, что те тоже играют в игру и притворяются. Правда, некоторые гномы, которые не притворялись детьми людей и детьми зверей, завидя Ганса и Марию, показывали на них пальцами, поднимали вверх маленькие серебряные и чёрные шкатулочки, из которых выскакивали молнии… Потом стало темно и холодно. Ганс и Мария забрались в большой дом гномов и спрятались под лестницей…

Тут из спальни раздалось басистое хныканье. Мы потихоньку приоткрыли дверь.

Мальчик постанывал во сне. Физиономия его покрылась капельками пота. В комнате при запертых окнах было жарко. Мы открыли створки. Свежий воздух втёк в помещение. Парнишке сразу стало легче – он, не просыпаясь, заулыбался, зачмокал губами.

Пользуясь случаем, я внимательно осмотрел детей – насколько это представилось возможным, не потревожив их сон. Да: телосложение, кисти рук, ступни ног – абсолютно все пропорции соответствовали возрастным нормам трёх-четырёхлеток обычной человечьей породы. Но лишь пропорции, а не фактические параметры. Измерить малышам давление было нечем, тем паче – провести какие-либо другие, более сложные обследования. Одежда малышей тоже вполне соответствовала случаю, хотя и казалась необычной по моим меркам. Впрочем, что я понимаю в моде и нынешних веяниях? – Провинциал, сухарь, бирюк, озабоченный только лишь проблемами пополнения своего музея да известного характера рутинной работой в анатомичке. Итак (подсказывает Лика): жёлтая сорочка из плотного шёлка, холщовые штаники до колен, на лямках; стоптанные кожаные башмаки ручной тачки, в которых маленький (ха-ха!) гость так и уснул. На девочке: кирпично-красное, изрядно вылинявшее, довольно длинное шёлковое платьице, сандалии из кожаных узких ремешков и грубой вязки белые носочки (как раз на меня – ножка у Марии оказалась изящной, как и положено девочке). На шее у милой фройляйн – ожерелье, собранное из семян гледичии, сухих красных ягод – возможно, боярышника (подсказывает Антон), – и мелких полупрозрачных камешков-бусинок.

Антон поправил перекрутившуюся лямку на детских штанишках…

Пуговица.

Размером – что та чашечка для сакэ, из которой Лика давеча попивала чай. Оба мы – и я, и Миллер – сразу подумали об одном и том же:

– Помнишь?..

– А то!..

 

* * *

Когда мы были мальчишками, по нашим пацанским делам нам часто случалось выбираться за город. Благо, городок наш невелик, далеко идти, тем более – ехать, чтобы попасть в ближнюю рощу или на озеро, не приходилось.

Несколько раз мы планировали взойти на Калган-гору.

Восхождение не представляло особых проблем: это ведь не настоящая гора, а так – холм, поросший лесом, без скал и расщелин, стремительных рек и водопадов. Ходили, правда, слухи, что там, на самом верху, обитают то ли беглые заключённые – бичи, то ли вообще прокажённые. Те якобы сбежали целой группой из настоящего лепрозория, который и в самом деле в начале двадцатого века размещался километрах в ста, в степи, но потом был расформирован по причине отсутствия пациентов: в гражданскую – кто помер, а иные разошлись кто куда – ищи! Сам я не видел, но слыхал от старших, что если зайти за Калган-гору с другой стороны, то на склонах её по ночам можно заметить огни костров. Дымок, по правде говоря, часто курился над вершиной и в дневное время, особенно зимой, но пожаров не случалось, и мало кто обращал внимание на это явление – видать, иногородние туристы забрели.

Вообще, к нашей достопримечательности горожане всегда относились с неизменным пиететом. Говаривали даже, что небезызвестный Ной по окончании путешествия по волнам Всемирного Потопа, скорее всего причалил свой ковчег вовсе не на вершине Арарата, как гласит история, а именно что на склоне Калган-горы… Ну, это вряд ли, конечно. С другой стороны – кто его знает? Так давно это было…

Нам, детям, перспектива обогнуть холм тогда представлялась такой же недостижимой, как, к примеру, увидеть обратную сторону Луны. Только однажды мы дошли до самого болота (см. начало повествования), побродили вокруг да около, по колена перемазались в тине и грязи да и вернулись к озеру. Но с трофеем. Антон увидал привлекательно блеснувшее из месива металлическое кольцо – вроде тех, на которых вешают шторы. Потянул и вытащил некий предмет. Замкнутая, чуть уплощённая полусфера – нечто вроде маленькой неглубокой миски с припаянной к ней крышкой. «Крышка» снабжена полукруглой металлической петлей (то, что мы приняли за часть кольца). Выпуклость предмета вся в чеканном концентрическом узоре с эмблемой по центру. Антон вымыл находку, хотел отнести домой, показать дедам. Но кто-то из нас пошутил, что это летающая тарелка с маленькими зелёными человечками внутри. Мы стали по очереди запускать её на манер спортивного диска. Я размахнулся слишком сильно и не очень точно – красивая железяка полетела прямиком в глубокую озёрную воду. Там и нашла свой покой.

Я рассказал отцу про «летающую тарелку». Описывал бестолково. Отец рассердился: «Ничего не понял, нарисуй». Я нарисовал. Отец только посмеялся: «Это ж офицерская пуговица! Чьей армии – бог его знает. Не иначе как  бробдингнегской… Не морочь голову». Я обиделся и больше про находку разговор не заводил…

 

* * *

О том, чтобы в данной ситуации использовать как средство передвижения мой личный ВАЗ-21047, не могло быть и речи. А вот ПАЗ 3742, 79-го года – катафалк-фургон, переданный на баланс нашему НИИАА щедрыми городскими властями, это самое то: габариты!

Чтобы дойти до морга, который располагался там же, на территории нашего Института, взять у сторожа ключи от гаража, выкатить труповозку, заехать за Миллером, Ликой и ребятишками, у меня ушло не более получаса.

– Что, Петрович, барбекю? – поинтересовался «Страж Врат», как сам себя называл этот колоритный, всегда философски настроенный старик.

– А то! – не стал я спорить. К чему споры? Никакая истина в них не рождается, могу вас заверить, милостивые господа и дамы.

Выехав за ворота НИИАА, я увидел неподалёку оборвавшуюся с одного конца праздничную ленту-транспарант. Она свисала недвижимо, не колеблемая ветром, с фасада городской управы. «Нам 700 лет! Наш путь – в СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ!» – было написано сверху вниз на полотнище белым по разноцветному фону, во множестве украшенному смайликами. К верхнему, необорванному краю была прикреплена связка накачанных гелием воздушных шаров. Целым из грозди на тот момент оставался только один. Я не поленился и, пользуясь отсутствием свидетелей (город спал, утомлённый первым актом торжества), оборвал ленту окончательно. Проволочные крепления с обеих сторон остались при транспаранте. Закрепить его вокруг кормы фургона и привязать к проволоке одинокий шарик не составило особого труда.

На авто, оформленном с таким парадоксальным дизайнерским изыском, я и подъехал к дому Миллера.

Войдя в гостиную, я увидел на полу кучу разноцветных тряпок. Там был и плюш приятного серебристо-серого цвета, и ситец в цветочках… Впрочем, возможно, это были вовсе не плюш и ситец, а мадаполам и креп-жоржет либо шифон и твид – я плохо разбираюсь в сортах текстиля. Там были и яркое японское кимоно, и чёрный плащ, сзади разрисованный под человеческий скелет флуоресцентной белой краской, и какое-то почти прозрачное покрывало, оклеенное полосами из голографической плёнки. А на диване, в рядок – индийская чалма, оснащённая огромным рубином величиной с велосипедный катафот, и две косоглазые заячьи морды, каждая размером с… ну, ни дать ни взять – с гранитные шары на парапете прогулочного причала, что на набережной.

– Нас может остановить ГИБДД, – удовлетворила моё недоумение Лика. – Или нам всем придётся выйти, чтобы преодолеть непреодолимое для труповозки препятствие. Да мало ли что… А так – праздник!..

Разумеется, Антон успел рассказать нам о том, что успел увидеть из чердачного окна Парнаса. Концы с концами начинали сходиться.

Если до раскопок в городке и ходили слухи о великанах, водившихся на этих территориях в незапамятные времена, то подобные россказни здравомыслящими горожанами ставились в один ряд с НЛО, полтергейстом и прочей телепортацией. Слухи они и есть слухи. Совсем другое дело – материальное подтверждение в виде настоящего, анатомически безупречного, из кости, а не из пластика или гипса – человеческого черепа размером с… ну, тут уж шары на набережной отдыхают… Разве что – метеоаэрозонд?.. Что уж говорить о наших подопечных.

«…Даже если популяция великанов на Калган-горе насчитывает всего одну семью, наша задача – сохранить все условия для её спокойного существования в естественных условиях на возможно более длительный срок. А вот после естественного ухода из жизни кого-либо из членов сообщества обсудить вопрос о юридически оформленной (в соответствии с законом) передаче тела моему музею…» – я уже мысленно составлял конспект доклада на конференции медиков-аномалистов, которая, конечно же, когда-нибудь состоится, и уж точно – на базе нашего НИИАА… Интересно, кстати, как обстоят у этих ребят дела с регистрацией?.. Практикуется ли нечто вроде удостоверений личности?.. И – какова высота потолков в залах нашего музея?..

Лика не особо вежливо прервала ход моих мыслей:

– Какова длина салона у твоей труповозки? Если мы разыщем папашу, неловко будет предложить ему пешую прогулку через полгорода, тут уж маска зайца нам никак не поспособствует…

Времени у нас было не так уж много. И мы поехали прямиком к Городскому саду.

Западные ворота оказались на замке, как мы и ожидали. Но охрану подле них на ночь сняли.

Мы обогнули сад с тыла, с севера. Ездить по садовым аллеям ночью – дело небезопасное: в тёмное время суток там дежурит конная полиция. Задержать всерьёз нас было не за что, но попросить предъявить документы и открыть задние двери фургона стражи порядка имели полное право.

Я притормозил возле первой же аллеи, протянувшейся меж старых лип перпендикулярно нашему движению. Антон пошёл на разведку. В течение десяти минут выяснилось, что никогда прежде не запиравшиеся воротца арки, соединяющей анклав с основной территорией, свежезаварены двумя металлическими пластинами. На этом Антон не остановился. И совершил подвиг изобретательности и мужества. На обратном пути он свернул на боковую тропу и прошёл до маленького зданьица администрации Городского сада. Там же располагался опорный пункт полиции. Загранпаспорт с регистрацией жителя Мегаполиса у него был, естественно, в полном порядке. Выговор, характерный для нездешних краёв, выдавал в нём «гостя города». Миллер выглядел опрятно, благопристойно, держался уверенно, но без гонора. А посему он, ничтоже сумняшеся, подошёл к двери пункта и попросту постучал в неё – не укажут ли служители закона заблудившемуся туристу дорогу к отелю. Никакой реакции. Нажал кнопку звонка. Аналогично. Сложил руки и заглянул через оконное стекло внутрь тёмного помещения – мрак. Похоже, сад в праздничную ночь остался бесхозным. Правда, нельзя было исключить вероятность того, что полицейские на своих гнедых как раз в этот момент объезжают окрестности в целях предупреждения нарушений. Оставалось убедиться либо в том, либо в другом.

Версия капитального загула с возлияниями по поводу царившего повсеместно праздника мне лично казалась наиболее убедительной. Однако рисковать мы не могли. А потому я тронул на малой скорости, и мы принялись медленно, как и подобает ритуальному авто, продвигаться по периметру сада, приглядываясь и прислушиваясь – окна кабины оставались открытыми с обеих сторон.

Так мы объехали сад наполовину. Ни цокота копыт, ни конского ржания, ни говора людей в ночной предрассветной тишине.

Вдруг Антон знаком попросил меня притормозить. Машина остановилась. Мы прислушались. Непривычные звуки доносились со стороны луна-парка – городка аттракционов. Сходства с конским ржанием они явно не имели. Глубокий трубный звук, уже не заглушаемый негромким, но непрерывным шумом мотора, раздался повторно. К нему присоединился ещё один: будто где-то неподалёку демонстрировался мультфильм – персонажи анимаций обычно разговаривают характерными голосами.

На территории аттракционов горела лишь одна дежурная лампа над окошком кассы. Мы с Миллером вышли из кабины, поднялись по широкой мраморной лестнице, что вела из переулка в Городской сад с восточной стороны. Продвинулись через заросли барбариса поближе к открытой, слабо освещённой площадке с маленькой шатровой каруселью посередине. Настороживший нас механический голосок, а также редкий, но методичный хруст ломающихся веток приблизились, но их источник скрывался за концентрическими рядами живописно раскрашенных лошадок, осликов, верблюдов, слонов и, кажется, уточек. Как раз перед нами оказались ступеньки, ведущие на площадку карусели. Мы, пригнувшись, стали потихоньку красться между закреплёнными в шахматном порядке скаковыми и вьючными животными.

– Слон, – вдруг сказал вполголоса Миллер, по случайности на шаг опередив меня.

– И не один, – согласился я, не без труда протискиваясь между слоном величиной с трёхмесячного поросёнка и соседствующим с ним двугорбым верблюдом размером со щенка афганской борзой.

– Да. Похоже, с погонщиком, – уточнил Миллер.

Я выглянул из-за верблюда и с изумлением обнаружил, что Миллер как никогда попал в точку: по травяной лужайке между «Космодромом» и Колесом Обозрения степенно прогуливался слон. Он поднял хобот и коротко… я бы сказал – хрюкнул, если это не прозвучит оскорбительно по адресу столь умного и благородного животного. И тут со мною случилось нечто, живо напомнившее мне рассказ Миллера о картине, открывшейся перед ним с высоты чердачного окна. Всё вокруг сжалось, резко сократилось в размерах. Слон же – и без того крупное животное – вырос на глазах до габаритов того гигантского надувного голубого слона-монгольфьера, который ровно год назад – в честь праздника – целый выходной день, здесь, неподалёку, возле парадного входа в Городской сад, болтался над верхушками самых высоких пирамидальных тополей и декоративных елей, удерживаемый канатом. Только здешний теперешний гигантский слон был, как ему и назначено природой, серый. Притом, живой, а не пластиковый. Он мирно пасся на садовом газоне. И на спине у него сидел маленький человек с длинной гибкой тростью в руке. Погонщик, как точно подметил мой друг.

Слон-великан снова поднял хобот. Я инстинктивно зажмурился и заткнул уши пальцами. Но гигант не затрубил, а всего лишь сломил здоровенную, густо облиственную ветку с ближайшего китайского ясеня и отправил её в рот. Тем самым «механическим» голосом погонщик прикрикнул на слона: «Ай-яй-яй! Ты шкодишь? Ай плохой мальчик, плохой слон!». И слегка постучал концом трости по слоновьему темечку величиной с… – нет, тут уж мои способности к сравнению как литературному приёму явно дают слабину. Придумайте сами, с чем можно сравнить площадь темени слона, если слон – габаритами с междугородний двухэтажный автобус. Вот: капот легкового автомобиля, пожалуй, подойдёт.

Миллер, не проронивший более ни слова, вдруг тихо прошептал: «Лика!.. ‒ И малопонятно пояснил: – Этот парень из ихних…»

Погонщик тем временем снова пожурил своего подопечного: «Ай-яй-яй! Ты хочешь, чтобы я рассердился на тебя, а? Митя не даст Мальчику киселика. Ай, Митя сам выпьет киселик, всё ведёрко. А Мальчику – ни-ни. Ни-ни!..»

Чудовище, добродушно скосив глаз, потянулось за следующей веткой и на несколько шагов приблизилось к нашему скудному укрытию за раскрашенным акриловыми красками кораблём пустыни.

Да ведь это парень невелик, а не слон огромен, вдруг сообразил я. И не парень вовсе, а взрослый дядька с короткой тёмной бородкой. Только маленький. Как наша Лика. Слон – цирковой. Как и хозяин-дрессировщик.

Мы молча слезли с карусельной площадки, ретировались в кусты, а затем спустились к месту парковки нашего авто.

Лика мгновенно уловила все возможные преимущества альянса с артистом и его партнёром. Сама она никогда не работала в цирке. Но если уж в областной центр приезжала труппа лилипутов, обязательно покупала билет на их представления. Хотя, думаю, её бы запросто пускали и без билета. Сейчас, наверное, таких трупп уже не существует. Нанизм (дварфизм, карликовость, наносомия, микросомия) – так называется это отклонение в работе человеческого организма – нынче лечится. Правда, совсем уж полного успеха добиться часто не удаётся. Но родители всё же предпочитают по мере возможности подправлять ситуацию гормонами. А у маленьких детей, иногда почти младенцев, не принято спрашивать, хотят ли они быть «как все». Ни я, ни Антон не спрашивали у Лики, хотела ли она когда-нибудь быть как все. Мы выросли вместе. Лика младше на пять лет. Она всегда была для нас маленькой. Когда погибли её родители, отец и мама Антона взяли Лику к себе. А я неделями едва ли не жил у Миллеров – в те времена подобное было в порядке вещей. Никто ничему не удивлялся, просто жили. Быть может, дело здесь не во временах?

 

Знакомство с Митей происходило таким образом.

Лика (тоненьким голоском, выходя из кустов на освещённое место):

– Добрый день. Какой милый у вас слон. Можно его погладить?

Митя (стормозив не более чем на три-четыре секунды и разглядывая с высоты слоновьего крупа Ликину физиономию):

– Конечно, можно, очаровательная незнакомка. Мальчик, дай тёте ручку…

К нашему ужасу, слон, хрюкнув как давеча, присел на… скажем так, на свою объёмистую корму[1] (размером, ей-богу, с настоящую корму небольшого морского судна, например – баркаса[2]) и довольно высоко приподнял правую переднюю ногу, кивая при этом головой.

Лика – мы поразились её бесстрашию – протянула повыше свои крошечные пальчики с маникюром, пытаясь дотронуться до слоновьей ноги. Слон в ответ благодарственно прихватил кончиком хобота кисть её руки и несколько раз деликатно встряхнул. А затем – о ужас! – обвил хоботом Ликину талию и одним движением усадил её подле дрессировщика – к себе на спину, точнее – на просторное седло, изукрашенное латунными клёпками, джутовой бахромой и самоцветами, каждый величиной с сигнальную лампу автоматических ворот.

Мы было выскочили из своего плохо освещённого укрытия за гигантской уточкой, но, поскольку пока Лике явно не угрожала опасность, решили не афишировать своё присутствие, чтобы не исказить ход событий.

Слон с погонщиком были никак не лишними в нашей команде. «Цирк! Да мы все тут клоуны!». Это и тягловая сила – отменная альтернатива механическому подъёмному устройству, которое нам вряд ли удастся раздобыть так быстро, и… в общем, будет о чём рассказать впоследствии. В мемуарах например. Почему нет?

Мы с Миллером притаились возле карусельного барабана, на котором были намалёваны счастливые дети, в хороводе взявшиеся за руки с «детьми зверей» – зайчиками, медвежатами и прочей сказочной живностью.

Предрассветный туман спускался на город. Стало зябко. К нашему огорчению, слон вместе с седоками принялся неспешно бродить меж стволов клёнов и каштанов, лакомясь их ещё не пожелтевшей листвой и то скрываясь из виду, то появляясь в слабом луче фонаря. Разобрать что-либо вразумительное из сказанного собеседниками было не менее сложно, чем если бы они изъяснялись на языке глухонемых полинезийцев.

И тут мы услышали цокот копыт… Конная полиция! Да, ночное патрулирование Городского сада действительно осуществлялось.

Укрытие наше с Миллером представлялось достаточно условным. Конечно, слону, да и дрессировщику дела не было до того, что некто затаился в недрах детского аттракциона. Но вот профессиональные правоохранители являли для нас серьёзную угрозу. Что делают двое взрослых почти трезвых мужчин в пустынном ночном парке, спрятавшись невесть от кого за уточкой? Попробуй доступно объясни.

Цокот неспешно приближался. Мне почудилось в этих звуках что-то не так. Полицейских наверняка должно быть двое. Но по асфальту ближней аллеи стучало копытами явно одно животное. Притом – явственно слышался скрип ободьев. О том, чтобы конная полиция для своего передвижения использовала тарантас, я никогда не слышал.

Тут слон, который в этот момент был скрыт от нас во мраке зарослей, затрубил. Но и трубный крик слона в предутренней тишине на этот раз зазвучал необычно: гигант будто подавился, внезапно сорвав голос, – рёв разделился на две ноты. И ещё раз. И ещё…

– Осёл, – прошептал Антон.

– Я? – на всякий случай переспросил я.

– Два осла, – уточнил Миллер, уловив в моём голосе сомнение.

И действительно, по направлению к карусели, постукивая копытцами по каменистой дорожке, приближался приземистый ослик с кудлатыми ножками и непропорционально большой головой. Вероятно – карликовой породы. Он вёз за собою низенькую тележку. Рядом шагал толстый пузатый дядька (на удивление, хотя и невысокого, но обычного роста) в чёрно-красном полосатом свитере.

– Санчо Панса, – опять подал голос Антон, – слабо Дон Кихотом?

Мой рост и телосложение, надо сказать, делали шутку Миллера достойной всамделишнего обсуждения. Я немедленно припомнил, что в недрах фургона видел давеча небольшой алюминиевый тазик – мы держали его там на случай, если кому-либо из сопровождающих прямо во время движения катафалка сделается дурно. Правда, кроме тазика ничто из имеющегося в наличии не годилось для воссоздания традиционного образа. Впрочем, моя острая бородка и тазик на голове в предрассветной полумгле…

 

* * *

На этом я делаю паузу: позвонил мой старый приятель и коллега Аркаша Красовский, предлагает повидаться по интересному нетелефонному делу.

Аркаша работает клиническим психологом в нашей небезызвестной на всю округу психиатрической клинике, что в посёлке Веденеевка, километрах в двадцати от городка строго на восток. А при случае консультирует и наших пациентов, а чаще их родственников, здесь выступая уже в роли психотерапевта.

– Вот, почитай, – Красовский подвинул мне через стол пластиковую папку, набитую густо исписанными листами А4 (мы сидели в подсобке при его кабинете, и я как раз доставал из сумки пиво и колбасу).

– Что, интересный случай?

– Более чем. Именно для тебя интересный. Возможно.

– А что за аномалия у пациента, если не секрет? Он из местных? Почему я о нём не знаю?

– Из местных, старожил. Можно сказать – коренной житель. В смысле аномалий – да там всё в порядке, мужик как мужик. Учитель на пенсии. Малость ку-ку, но в пределах – пишет. Ходит в литстудию. Вроде как публиковался даже в нашем «Литературном Калгане». Отметил 80-летие в прошлом году – Администрация его поздравила, сам видел грамоту. Попал к нам с предварительным диагнозом острая шизофрения. Выраженных признаков деменции не заметно. Однако… Мишаня, это не к спеху, да может – и вправду шиза, но как-то не вяжется сей вердикт с хабитусом и общим статусом дедушки. Я бы предположил скорее психоз на почве какого-то потрясения. Знаешь – конфабуляции, но такие живописные и последовательные, что… Опять же – литстудия… В общем, забирай. Дома ознакомишься.

И мы принялись за пиво.

 

Далее я привожу текст сочинения, переданного мне Красовским:

 

В Управление внутренних дел города Z

от Каргина Андрея Васильевича, пенсионера, проживающего по адресу……………….

 

ЗАЯВЛЕНИЕ

 

Прошу провести расследование и принять соответствующие меры по нижеизложенным фактам.

В ночь с 8 на 9 сентября сего года я стал свидетелем ряда необычайных событий. В связи с усилившейся угрозой исламского терроризма, а также широко распространившимися слухами о возможном Конце Света, имеющем быть 21 декабря сего года от Р. Х. (что склоняет отдельных социально неадекватных граждан к разного рода провокациям), считаю своим долгом донести до сведения соответствующих органов всё известное мне по этому вопросу.

Около 4 часов утра в ночь с 8 на 9 сентября я провожал с корпоративного собрания, посвященного празднованию Дня города, члена литстудии «Вечерний звон» поэтессу А. пенсионного возраста. Моё внимание было привлечено известным по своему внешнему виду ритуальным автобусом, припаркованным в пер. Виноградном близ лестницы, ведущей в Городской сад. Кузов катафалка был украшен праздничным транспарантом, гласящим «Наш путь – в СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ!» и детским воздушным шариком. Мои размышления о неуместности в данной ситуации подобного оформления были прерваны сообщением моей крайне взволнованной спутницы. Она предположила, что её дамская шляпа с вуалью и дорогостоящей брошью в виде Амура, пронзающего стрелой невидимую цель, осталась в подсобном помещении за сценой эстрады, где члены нашего литобъединения, наравне с другими танцевальными коллективами, по очереди читали свои и других известных авторов-классиков стихи о нашем родном городе и красоте окружающей природы.

Успокоив даму и сопроводив её до места проживания, я счёл своим гражданским долгом вернуться к месту нашего совместного выступления с целью найти упомянутый предмет дамского туалета и вернуть его владелице.

Обнаружив искомое упавшим за рояль, непредусмотрительно оставленный обслуживающим персоналом на подиуме эстрады, я собрался уйти. Но был остановлен занятным зрелищем. В связи с чем спрятался за упомянутый муз. инструмент, используя на данный момент имеющуюся у меня в наличии широкополую шляпу с вуалью как элемент камуфляжа. Поскольку опасался быть обнаруженным неизвестными лицами, которые поразили моё воображение как своим видом, так и своими действиями. А будучи обнаруженным – обескуражить упомянутых необычностью моего наряда, не соответствующего полу и возрасту, и, воспользовавшись их замешательством, скрыться.

Шествие было достаточно освещено одновременно ещё не погашенными садовыми фонарями с одной стороны, и первыми лучами восходящего солнца – с другой. Шляпная вуаль нисколько не помешала мне рассмотреть происходящее в деталях.

Первым в колонне продвигался ОГРОМНЫЙ СЛОН. На его спине сидела молодая женщина…

Примечание 1. Я представляю себе немалые размеры этого замечательного животного, по достоверным сведениям интеллектом превосходящего даже служебных собак – друзей человека и незаменимых помощников в разыскании преступных элементов, а также обнаружении наркотических веществ и контрабандных товаров. Однако высота в холке данного слона превышала высоту в холке слона обыкновенного в два раза. Поскольку данный слон примерно в четыре раза превышал по росту своего погонщика (крепкого сложения мужчину с густой чёрной бородой), ведущего животное в поводу. Габариты женщины, сидящей на слоне, не противоречили моим наблюдениям. Если средний рост мужчины принять за 175 см, то мои представления о размерах слона укладываются в простую арифметику.

Примечание 2. Не исключаю, что данный экземпляр является прямым потомком (точнее – клоном) вымершего в незапамятные времена прямобивневого слона (Palaeoloxodon antiquus), скелет которого якобы найден в Германии в 1948 году. На самом деле, полагаю, останки животного были найдены при раскопках близ нашего городка, немецкое название которого сбило с толку научную общественность. Весьма вероятно, что генетики впоследствии сумели воссоздать биологическую копию ископаемого.

Непосредственно за клоном Palaeoloxodon antiquus следовала троица человекоподобных существ, анатомические параметры которых значительно отличались от наших представлений о человеке обыкновенном.

Примечание 3. Заметьте – я нигде не утверждаю, что наблюдаемые мною субъекты имели внеземное происхождение.

Голову одного из гигантов венчал блестящий плоский шлем, напоминающий пресловутую «летающую тарелку», как её изображают на иллюстрациях к статьям о «братьях по разуму». Из облака чёрного дыма, окружающего тело монстра, проступали очертания человеческого скелета.

Истинный облик второго существа визуально скрывали яркие переливчатые сполохи торсионного поля. В районе органа, заменяющего ему голову, светился рубиново-пурпурным цветом так называемый «третий глаз».

Тело третьего человекоподобного чудовища скрывал красный бочкообразный скафандр с ребристой поверхностью. Подле него шло впряжённое в повозку животное, напоминающее осла. Предполагаю, что это и был обычный земной осёл. По-настоящему неуместным мне показалось лишь его присутствие в этой компании. В повозке я заметил поклажу – куб из неизвестного мне материала, с размером сторон, близким к росту погонщика слона.

Описанное я наблюдал в течение всего нескольких секунд. Тут группа изменила направление движения и свернула на каменистую наклонную тропу меж газонами и куртинами. Поклажа – неизвестного назначения кубический предмет, который, как оказалось, являлся контейнером, – начала съезжать на сторону и, несмотря на действия окружающих, перевалилась через низкие бортики повозки и упала. Крышка контейнера отскочила, и на посыпанную гравием тропу выкатилась, как мне представилось, голова… Вождя мирового пролетариата. Разумеется, не настоящая. А являющая собою значительного размера скульптурный портрет – из мрамора либо другого используемого для таких целей материала. Не исключаю, что именно данное произведение искусства соцреалистического направления мне прежде неоднократно случалось видеть в просторном фойе нашего педагогического института, где я обучался в течение пяти лет в годы молодости.

Примечание 4. Описывая события, я, по возможности, стараюсь избегать эмоций и субъективных оценок.

Пока я безуспешно пытался осмыслить происходящее, внимание моё привлекло странное явление, напоминающее мерные отголоски взрывных работ, проводящихся за пределами города. Я почувствовал вибрацию.

При каждом повторе отчётливо вздрагивал деревянный настил, на котором я расположился. Потрескивание основания этого довольно крепкого сооружения, предназначенного не только для публичного чтения стихов о природе, но и для выступления молодёжных рок-групп, меня обеспокоило. На далёкие содрогания почвы глухим вулканным гулом откликались и рояльные басовые струны в непосредственной близости от меня. Слон тревожно затрубил. Осёл, подобно змеям и другим пресмыкающимся, вероятно также почуял приближение какого-то геофизического катаклизма и дважды издал ослиные крики. Я тоже чуть не издал крик немотивированного ужаса в связи с происходящим, но догадался использовать скомканную шляпную вуаль в качестве кляпа, чтобы ненароком не выдать пришельцам… (зачёркнуто) неопознанным лицам своё присутствие. А когда отважился поднять глаза, то увидел, что над купами деревьев по направлению к эстраде не быстро, но неуклонно продвигается ГОЛОВА… Отнюдь – не Вождя…

Рискую утомить медперсонал и сотрудников органов государственной безопасности уточнениями, но размером эта голова была… право, не знаю, с чем её можно сравнить. Разве что с персонажем великой пушкинской поэмы: «О, поле, поле, кто тебя // усеял мёртвыми костями…» и далее по тексту.

Следом я увидел РУКУ.

Она, поблёскивая чеканным серебряным перстнем на указательном пальце, как мне представилось – протянула лично ко мне указующий перст. Казалось, прямо возле самого лица я видел кончик пальца с перламутрово-белым серпом аккуратно остриженного ногтя и папиллярными линиями, напомнившими мне концентрические и петлеобразные борозды, оставленные граблями на песке в японском «саду камней».

Когда же в поле моего зрения появились два гигантских ЗАЙЦА в ярких комбинезонах,  быстро передвигающиеся на двух задних ногах по направлению к местонахождению упомянутой «головы», я почувствовал резкую слабость во всём теле…

Последним, что я услышал теряя сознание, был не особо мощный раскат грома, в звуках которого я, как ни странно, уловил текст рекламного слогана о пользе (или вреде?) детского лакомства под названием «Kinder Surprise»…

Что было со мною дальше, я узнал от медперсонала психоневрологической клиники, куда меня доставили по «скорой» уже поздним утром описываемого дня. Скорее всего, от фармацевтических препаратов, которыми здесь усиленно приводили в порядок моё душевное здоровье, подорванное необычными впечатлениями, память моя о последующих событиях стала давать сбои. Но всё вышеописанное до сих пор стоит перед моими глазами с полной отчётливостью и ясностью.

Предположение, что я принял за «пришельцев»* группу костюмированных артистов, возвращавшихся домой после праздничных гуляний, мне кажется безосновательным. Но, разумеется, такая версия мне в большей степени по душе, нежели вариант умственного расстройства.

* Примечание 5. На чём я, подчёркиваю, не настаивал. Поскольку таковое утверждение неминуемо задержало бы меня в этой замечательной клинике надолго, если не до конца моего бренного существования. А осталось мне немного…

 

К сему руку приложил Андрей Каргин,

Заслуженный работник образования,

почётный пенсионер, ветеран труда.

 

* * *

В тот же день я позвонил Аркаше.

– Выпускай дедушку, – посоветовал я ему настойчиво. – Пропиши валерьяновые капли и отправь домой. Ну, соври что-нибудь правдоподобное. Например, что из Андалузии по случаю праздника в город тайно прибыла труппа иллюзионистов высокого класса, но по причине неумеренной дороговизны их шоу гастроль прошла без рекламы и одно единственное представление было дано на корпоративе местной бизнес-элиты в загородной резиденции мэра. А ночью в Городском саду артисты провели блиц-репетицию на свежем воздухе. Почему из Андалузии? – Мне на уровне интуиции кажется, что осёл и слон в сочетании с прочим как-то ассоциируются именно с Андалузией. В порядке ли у меня с головой? Ну, не знаю, не знаю… Разберись при случае. Э-э-э, ну не из Тамбова же, не правда ли?..

 

* * *

Через пару недель после описанных событий мы с Антоном стояли на балконе старинного трёхэтажного дома с башенкой, курили, молчали.

Вдали, за железнодорожной насыпью и рядами ремонтно-производственных строений, как и в прежние времена, возвышался яйцеобразный купол Калган-горы, поросший густым непроходимым лесом.

В наступающих сумерках было видно, как то там то там на вершине её загораются оранжевые огоньки – посвечивают меж деревьев, покойно мерцают, то скрываясь за колеблющимися от лёгкого ветра ветвями, то появляясь вновь.

– Ну, что ж. Ликина идея оформить твой бред о тайных гастролях Андалузского Иллюзиона в виде газетной статьи оказалась весьма недурна…

– Да уж. Славно, что наши ночные похождения пришлись на праздники. Даже дворники и молочницы сачковали…

– «Наука», слава богу, тоже помалкивает. Читал? «Реконструкция канализационной системы»… Газовая труба… Бомба… Склад наркотиков… Целебные подземные ключи… Гейзеры, супервулканы, местный Йеллоустоун. Чем больше противоречий в прессе – тем лучше. Пока Парнас не вздумают снести, до собственно скелета им не добраться. Парнас – памятник истории и архитектуры. Общество охраны памятников будет дискутировать с диггерами, диггеры с археологами, археологи с Администрацией, Администрация с Горгазом и Водоканалом. Водоканал с дайверами… дайверы с драйверами, с мерчендайзерами… логистами…

– Экстирпаторами и промоутерами… – дополнил я.

– В особенности, – подтвердил Антон. – Так вот, наши ребята на Калган-горе, смотришь, что-нибудь да и придумают за это время. А мы посодействуем. Только вот… те, другие парни, что в развалинах Парнаса развелись?..

– Это, Антоша, проблема из проблем. Я в терзаниях. Музей для меня – всё. Но… здесь особый случай. Признателен тебе за такой плодотворный контакт, да ещё и с материальным подтверждением. Однако нынче я в тупике. Мозг взрывается от сомнений…

– Да уж…

Мы оба синхронно посмотрели в сторону открытой балконной двери, хотя через проём ничего путного в полутьме гостиной, конечно, не было видно. Несмотря на отсутствие освещения и надвигающийся на город мрак, все вещи в комнате оставались на своих местах. На своём месте – в ящике письменного стола – оставалась и небольшая ореховая шкатулка, в бывшем – футляр от телескопической подзорной трубы с цейсовскими стёклами, из дедова наследства.

В шкатулке, на замшевой подкладке, мирно покоился небольшой – длиной с незаточенный карандаш – человеческий скелетик. Пропорции его явственно свидетельствовали: останки принадлежат взрослой особи…

Мы наклонились через перила – посмотреть, не идёт ли кто внизу: попасть затушенным о карниз окурком в урну, обосновавшуюся прямо возле входа в подъезд, – это у нас традиция.

Знакомая троица: два зайца и кот ‒ как раз подходили к раскрытым дверям.

– Не-е, – возражал зайцам кот, волоча полосатый хвост по свежевымытой дождём брусчатке, – там действительно кое-что было. Голова Вождя!

– Чево-о? Какого вождя?

– Советского. Мраморная. Антиквариат. Они раньше везде стояли – в школах, в больницах, в подъездах – на лестничных площадках. В интернет-кафе, в суши-баре. На вокзале тоже – самые здоровые. По углам – в зале ожидания. По голове. Не обхватишь. В магазинах – в супермаркетах конечно, а не в каких-то лавках; в лавках – те поменьше… Потом их все повыкидывали куда ни попадя. Вот одна попала нечаянно в яму и закопалась. Из Парнаса, наверное, выкатилась. Там их вырубали. Отсекали лишнее и…

– Сама закопалась что ли? Не гони…

– Почему сама – ну, пришли рабочие и засыпали. А что – вытаскивать её, что ли? Она, блин, тяжеленная… Это когда ещё было!..

– А может…

С этим юные промоутеры вошли в парадное, и голоса их пропали.

Мы с Антоном воспользовались моментом и дружно метнули наконец окурки – оба точка в точку в разверстый мрак каменной вазы, уже полной подобного мусора.

 

* * *

Над вершиной Калган-горы закурилась струйка сизого дыма. Наискосок пересекая её пределы, полупрозрачной рыбьей икринкой медленно поплыл в закатное небо детский воздушный шарик…

– Э-э-э-э… – протянул Антон, отнимая от глаз подзорную трубу, – упустила… Будет плакать?..

И посмотрел на снизку разноцветных бусин и сухих ягод, которую во всё это время продолжал сжимать в кулаке…

– Ну, худшего б горя не было. Главное – они дома.

Я тоже разжал кулак, в котором грелась от тепла моей руки пуговица величиной с чашечку для сакэ. Мальчишка таки потерял её, когда, торопясь, снимал комбинезон, оснащённый объёмистым карманом, из которого торчала надувная пластиковая морковка.

Не подводить же было ни в чём не повинных трудолюбивых студентов, взявшихся в праздничные дни подзаработать на пиво с сигаретами?..

 

……………………………………………………………………………………

 

В произведении упоминаются табачные и алкогольные изделия.

КУРЕНИЕ НАНОСИТ ВРЕД ВАШЕМУ ЗДОРОВЬЮ!

ЕСТЬ ПРОТИВОПОКАЗАНИЯ. ПРОКОНСУЛЬТИРУЙТЕСЬ С ВРАЧОМ!

 

 

[1] Надо сказать, по-итальянски «корма» будет – «poppa». Здесь и далее прим. автора.

[2] Баркас – большая мореходная 14‒22-вёсельная шлюпка, длиной до 12,2 м, шириной до 3,66 м, водоизмещением 4‒5 т, с убирающимся бушпритом (для кливера) и двумя мачтами (для фока и грота).