ИРИНА МУДРИЧЕНКО
АВТОПОРТРЕТ
Стихи
Одна колыбель
Ты родился в Заречье,
Где серый волчок бродил
И сказки сплетали ветви,
Пряча твою колыбель.
Пела тебе мама-птица,
Как вырастают цветы
Из капель крови.
И знал остроухий месяц –
Волчок его сторожит.
Я родилась далеко-далеко от твоей Реки.
Здесь сказки – плесень на стенах домов,
Приговорённых на слом.
Из наших чёрно-багровых луж совсем ничего не растёт.
Но вот я тихонько сползаю на край кровати…
«Баюшки-бай…»
И вижу не месяц, а хитрую серую морду в окне.
Я знаю –
У нас с тобою была одна колыбель.
Без права
Ты ещё навоюешься всласть,
пластмассовый глупый солдатик
(Что же слаще, чем в рот
забитая взрывом земля!),
А пока и не знай: трибуналом почище небесного
(наспех зачёркнута дата)
Кто-то был осуждён жить без права
на воздух и на тебя.
Словно угольный круг, замыкаю губы
последней кривой чертою.
И на самой чёрной границе
что-то ещё поскуливает и дрожит,
А внутри уже огненная пустота.
‒ Этот голос не сдан без боя! ‒
Я тебе расскажу: я узнала: без воздуха можно долго,
долго и страшно жить.
МУДРИЧЕНКО Ирина Борисовна – автор пяти поэтических сборников, публиковалась в альманахах и периодике. Обладатель Гран-при фестиваля «Дон литературный – Ростовское время-2014». Дебют в «Ковчеге» – № XL (3/2013). Живёт в г. Шахты Ростовской обл.
© Мудриченко И. Б., 2015
* * *
Кричащее небо. Царапины крыльев.
Луна на запястье, как свежий порез.
Текучий беспамятный шёпот: «Не выжить...»
И привкус металла: «Мы старше, чем Смерть!»
Вороны (а может быть – бабочки пепла?).
Зрачок автомата отчаянно лжив.
«Хороший, не жмурься – ведь солнце ослепло» ‒
И молча под кожу: «...не больше чем Жизнь».
Будни
…рискую потеряться в молдавских буднях,
остаться ненужной самой себе!
Светлана Родионова
Не ветер, а солнце качает ветку.
(Как складки коры под лучами упруги!)
Спросить бы, да знаю – не будет ответа:
«Какого же цвета молдавские будни?»
Не листья, не руки –
Качели, качели!
(А может, ответ не так уж и нужен?)
Да, знаю: ты видишь – венок мой репейный
Плывёт по стеклянной оконной луже.
Первые капли
Расскажи мне,
как в сёлах у вас
дождь вызывают,
как, бывает, пыль затаится
перед взрывами первых горячих капель,
а когда увлечёшься,
на изломе самой нежданной секунды
спрошу я тебя о том,
чего ты не знаешь
(да и знать, конечно, не можешь):
«Почему люди
Не могут не любить друг друга?
Почему люди
Не могут друг друга не убивать?
Почему всегда
два берега у реки,
один из которых
непременно зовётся "наш",
а другой...»
Прохладной доброй ладонью
твоё молчание
ляжет на губы мои ‒
горячие, как первые капли,
что пушистую пыль готовы взорвать...
Домнул[1] чёртик
Домнул чёртик давным-давно
живёт у меня в коробочке
(Та коробочка иногда называется черепной).
И ехидно кривятся очки на его треугольной,
печальной мордочке,
И себя почесать за ухом не даст – мерзавец такой.
А когда я сплю, он рисует,
свой хвостик в луну обмакивая,
акварельной латиницей в небе сыром столбы,
И смеётся ржавым таинствам старых дорожных знаков,
острый рог зачем-то приделав заглавной «i».
На ладонь его, проныру, не выманить, даже кусочком сахара.
(Я вот думаю – может, лучше пива
в жестянку ему налить?)
Мне известно всего-то: он любит щемящие запахи
И не любит ужасно два слова: «молдавский язык».
Самый главный его талант – не ответить,
даже когда не спрашивают.
На стекло подышав, вывожу зачем-то: «Аха ;)
«Домнул чёртик, дай лапку, мне холодно здесь и страшно».
А он молча чистит мелом невидимые рога.
Новый способ безумия
...да это остатки древнейших песочных часов.
Джордже Албою
Новый способ безумия изобретён:
на листках календарных писать твоё имя
(начинаю уже второй)
и смотреть, смотреть –
как летят эти серые птички-ладошки
в жерло древних песочных часов –
золотая пасть шелестит
и по букве слизать норовит
карандашные красные шрамы.
К сожалению, я не безумна...
Автопортрет
Кто-то лепил
из камня
из воды
из пламени –
в общем, из всего,
что убегает
обжигает
и неподатливо
молчит под пальцами.
Оттого и глаза растекаются
и тропинки лучатся от губ
и не чёлка на лбу –
а налипшие сорные травинки.
И в финале, как всегда, вопрос:
неужели
Кто-то и вправду думал
(напевая вполголоса),
что всё это сгодится
не для жизни, нет,
и не для чьей-то даже любви,
а хотя бы для плача?
Ветер
Ветер, мой ветер! На белом сломе
Неба застыл горьковатый сок.
Мёртвой ракушкой сомкнёт ладони
Тот, кто тебя удержать не смог.
Где ты: у речки воруешь дойны[2]
Или за пеплом летишь во тьму?..
Ветер, мой ветер, гляди: спокойно
Пальцы горячие разожму.
Ясное дело, не стану плакать –
Сохнут на коже быстрее слёз
Нити лиловых свирельных капель,
Тех, что однажды ты мне принёс.
∗ ∗ ∗
Сине‑серые звуки
Въелись в контуры комнат.
Обезглавленных кукол
Мишка кормит лимоном.
Чья‑то лапа потешно
Теребит занавеску. ‒
Кто там: старый орешник?
Или гость мой из леса?
∗ ∗ ∗
Лови корзинкой ладоней
Мою переспевшую голову:
С корочки губ не станешь
Имя своё сцеловывать
(да и не губы вовсе ‒
так, лопнула кожица,
может, у сливы, может...).
Буквы от солнца съёжатся,
Жёлтую мякоть выплакав
В слёзных сухих кристалликах...
Пальцы в замок! Слышишь? ‒
Новые сливы падают.
[1] Домнул (рум.) ‒ господин.
[2] Дойны (рум.) ‒ здесь: песни.
