ОЛЬГА БАСЮК
Осколки жизней
Рассказы
Буря по имени Светлана
Сегодня утром она ушла.
Побросала свои вещи в чемодан, все, что только попадались под руку; не переставая ругаться и перечислять обиды, попыталась привычно меня ударить, не менее привычно ушибла руку, еще больше разозлилась и громко хлопнула входной дверью, оставив меня недоумевающего, сонного, растрепанного в гулкой тишине, посреди бардака, что она оставила в квартире и в жизни.
Она ушла после двадцати лет брака, взрослой дочери, моря проб и ошибок, которые почему-то называют семейной жизнью.
Она ушла, моя сероглазая буря по имени Светлана.
Все еще оглушенный, я отправился на кухню. Поставил чайник на плиту. Вымыл вчерашнюю грязную посуду.
Я остался один.
Сколько лет такая возможность казалась несбыточной. Я так ждал этого шанса, этого самоустранения ошибки молодости, что была больна наивностью и идеализмом. Сколько вечеров, слушая причитания очередного героя ее сериалов, я задавался вопросами: зачем все это, и когда оно закончится?
Зачем те бесконечные годы назад, зимним днем, я в первый раз взял ее за руку?
Когда смогу наконец, честно глядя ей в глаза, признаться, что я хочу уйти?
Чайник захлебнулся свистом.
Я заблудился в своей памяти.
Знала ли она, что я не люблю ее? Я так и не осмелился ее спросить.
Вообще, забавная это штука ‒ смелость. Сколько раз ночами, гладя ее по растрепанным рыжим волосам, я был уверен, что наутро расскажу ей все как есть; что соберу вещи и уйду, великодушно даря надежду быть с кем-то искренним, любящим и заботливым. Но каждое утро она убегала на работу, оставляя на плите теплый завтрак, а каждый вечер я встречал ее уставшую, сердитую, такую привычную, и правда и смелость становились чем-то неважным и незначительным, что могут подождать еще немного.
И они ждали.
И я дождался.
Дождался внезапно грянувшей свадьбы, оглушившей нас обоих шумной
БАСЮК Ольга Васильевна – выпускница факультета информатики и вычислительной техники Донского государственного технического университета. Член литературного клуба «Путник». Неоднократный лауреат конкурсов молодых писателей, в том числе фестивалей «Ростовское время-2012» и «Дон литературный – Ростовское время-2014». Дебютировала в «Ковчеге» № XXXVI (3/2012); печаталась также в № XXXVIII (1/2013). Живет в Ростове-на-Дону.
© Басюк О. В., 2015
музыкой, одинаковыми поздравлениями и бесконечными: «Горько!», и совсем скорого появления крохотного комочка жизни, названного Евгенией.
С того дня мне было стыдно уже перед двумя женщинами.
Господи, сколько же всего было!
В молодости я прозвал ее ураганом, бурей. Она любила устраивать сцены, красивые как в кино, с разбиванием нелюбимых или надоевших тарелок об стену, с обязательными слезами под конец и покупкой новой посуды на следующий день. Как же я их ненавидел!
Семейный статус научил нас обоих держать лицо и улыбаться, ругаясь только шепотом, за дверями закрытой спальни, о чем-то обыденном, мелком: где летом отдохнуть, почему новые сапоги ей нужны больше, чем новый ноутбук мне, кто виноват в том, что дочь проколола губу уже в третий раз и снова вернулась только под утро.
В этой стабильности семейной жизни я не любил ее еще больше.
Но сегодня утром через привычную до оскомины маску жены вдруг пробилась та самая буря, неудержимый ураган, что когда-то перетряхнул мою остановившуюся жизнь.
Она была яркой, огненной, живой, кричащей.
Совсем как двадцать лет назад та, что заставила меня жить.
Та, что хохотала в голос, ныряя в набегающую волну ночного моря.
Та, что закусывала губу и часто-часто моргала, смотря очередную историю о чьей-то любви.
Та, которую я так любил все эти годы.
Сегодня. Она. Ушла.
Сумасшедшие
Квартира-то? Квартира у нас хорошая, ремонт был недавно, окна новые вот. Да вы проходите, проходите, сюда куртку, вот тапочки. Да, дальняя комната свободна, она самая светлая. И ремонт приличный. Прошлые жильцы делали, но он, знаете, как бы и сказать-то, на любителя. Проходите, проходите. Вот и комнатка. Да говорю же вам, сами всё делали. Они кто? Ой, тут такая история была с этими сумасшедшими, и не поверите… да расскажу, конечно.
Я-то в этой квартире всю жизнь живу, всех знаю. Анька с дочкой своей глухой куда-то съехали, доконали ее свекор со свекрухой, а может, и она их, так эти сумасшедшие и поселились. Вот честное слово вам, я их как в первый раз увидела, так сразу своему Митьке и сказала: «Сумасшедшие!» Марина и Петр их звали. Въехали с двумя сумками вещей и сразу же ремонт взялись делать. Маринка ‒ она художницей была, это все на стенах сама рисовала. Нет, ну что я вам врать буду, всё сама она делала! Как сейчас помню, распахнут дверь и носятся оба по комнате, в краске перемазанные с ног до головы, смеются, гвалт на всю квартиру устроят, а Нина Петровна, наша старая соседка, та еще ведьма была, только посмеивалась, мол, молодо-зелено. Валюша, дочка моя, вот уж любила у них крутиться. Маринка ей рисовать на стенах разрешала, прямо руками, представляете?
Ой, вообще они не шумные были, но странные. Вот Петр ‒ вроде бы ученый, серьезный человек, в НИИ работал, даже премию какую-то получил, за достижения, но сам ‒ ребенок ребенком.
Вот Маринка и крутила им как хотела. Он ей завтрак всегда сам готовил и в комнату чуть ли не в кровать таскал. Нет, она-то, конечно, готовила, но подумайте: какой нормальный мужик сам будет завтраки каждый день делать? Вот то-то же! Моему Митьке такое и в голову никогда не придет, он с голоду так и помрет, если ему все не приготовить да на стол не подать.
Или вот, бывало, Маринка разболеется, голова у нее болела часто из-за краски, так Петр ее на руки только ‒ оп! ‒ и во двор, как настоящую царицу выносил. А если зима, так по коридору туда-сюда так на руках и таскал, пока та не уснет.
Говорю вам, сумасшедшие были! Включали вечером пластинки у себя и давай танцевать в коридоре, он-то широкий, сами видите, развернуться есть где. И соседи, бывало, с ними плясали, и Валюша к ним все под ноги лезла. Вот сколько раз ей говорила: «Не лезь! Ненормальные они, такой же станешь!» А ей все равно, только Петра видит, так с визгом к нему на шею несется. Отцу родному так не радовалась, как соседу. Правда, Митька пил тогда сильно и поколачивал ее, но это же все равно неправильно, верно я говорю?
И вот взрослые же люди были, Петр ‒ так ученый, я уже говорила, а вели себя как дети. Постоянно тащили к себе в комнату то картины, то пластинки какие-то. Денег у них не было постоянно, а чуть копейка появится, они сразу то на море, то в горы укатят, то просто всю ночь прогуляют. Вернутся под утро, я им говорю: «Где ж вы ночами шляетесь?» А Маринка знай себе смеется. Говорит: «Теть Полин, сегодня затмение лунное были и звезды такие огромные!» Да какие ж звезды, когда на работу обоим?
Что? Почему съехали? Так они и не съехали, тут беда случилась: сбила Петра машина, месяца не прошло как он умер. Маринка сначала пропала куда-то. Вернулась ‒ тень, а не человек, молчит, не ест. Редко-редко с Валюшей поболтает ‒ и опять замолчит. Детишек у них не было. Маринка-то, молодая ж была, девке жить и жить бы еще, а она как свечка за мужем своим и сгорела, и полугода не прошло.
Да, вот так вот. Где было бы видано, чтобы жена за мужем в могилу шла? Не в сказке же какой живем. А-а-а, что с них взять… Сумасшедшие…
Цветочница
Назойливый стук капель о жестяную поверхность раковины убивал сон не хуже самого беспощадного будильника. Надо было бы его починить, затянуть потуже, но ей все сил не хватало, а помощи попросить было и не у кого.
Ночной ветер опять распахнул рассохшееся окно и выстудил маленькую комнатку так, что едва ли пар не шел от дыхания. Тонкое покрывало совсем не спасало от знобящего холода, как-никак осень, еще не поздняя, но уже та, что раскрасила все деревья в цвета пожаров.
Она поежилась, прижавшись в последний раз к шелестящей подушке, и бросилась в новый день, как бросаются со скалы в ледяную воду.
Комнатка наполнилась жизнью: шорохом растоптанных тапочек, задорным ворчанием закипающего чайника, отчаянным грохотом воды о старую жестяную раковину.
Она порхала по комнате, делая сразу сто дел, и зеркала не успевали за своей хозяйкой. Они изо всех сил старались поймать ее отражение, но выходило показать то невесомые волны неубранных волос, то мягкую улыбку уставших глаз, то взмах по-девичьи тонкой руки.
Она не любила зеркала. Отражения были слишком не похожи на нее, слишком беспощадны в своей откровенной правде, поэтому каждое утро она замирала на минуту-другую у старого, обгоревшего по краям портрета, почти не мигая глядя на задорную улыбку девушки, почти еще ребенка, открыто и светло глядевшей с изображения.
Чайник зашипел, она поспешила к печке, негромко распеваясь. Мягкий чарующий голос плыл по комнате, смешиваясь с запахами чая, мяты и цитруса, преобразуя все вокруг, делая пространство светлее, ярче, больше, и замер на самой пронзительной нежной ноте. Аплодисментами послужил все тот же ровный стук капель.
Она позволила себе вздохнуть. Когда-то ее стоя приветствовали огромные залы, горящие тысячами свечей, и букеты летели на сцену огромными благоухающими мотыльками, и она могла смеяться, благодарить, слать воздушные поцелуи и снова смеяться.
Взглянув на часы, она поспешно начала собираться, критично осмотрев содержимое шкафа.
Очень давно, так, что казалось это было не в жизни, а в полузабытом сне, у нее было чудесное любимое платье. Оно было особенным, все в голос утверждали, что в нем она невероятно мила. Да сама она прекрасно знала, что в легкой голубой такни выглядит как хрупкое неземное создание.
Платье это пропало, сгорело, как и много других вещей из ее прошлого, как и все ее прошлое. Да и к чему оно ей сейчас? Есть вещи годные лишь для юных, тех, чья жизнь льется через край, кто меняет дни, не замечая их неповторимой ценности. Они имеют право на легкость и веру в лучшее, на яркие надежды о будущей жизни и ворох мечтаний, часто противоречащих друг другу. А все, что осталось у нее, ‒ это лоток с фиалками и розами, старый платок зимой и летом, да вечера, когда она в полный голос может петь романс за романсом, успокаивая больную тоску дешевым кислым вином, и музыка будет плыть над парком, заставляя поздних гуляющих замирать, прислушиваясь к голосу, и гадать, кто может петь в такое время и где. И никому не придет в голову мысль о старой знакомой цветочнице.
Она закуталась в платок, гордо подняла голову и вышла навстречу своему новому дню, громко хлопнув дверью, оставив улыбающуюся девушку с портрета в тишине пустой холодной темной комнатки.
