СЕРГЕЙ ШИЛКИН
ПЕТЕРБУРГСКИЕ ТАЙНЫ
Стихи
* * *
Я гулял вдоль Невы, где за век – никаких изменений,
Где на старой стене след воды от былых наводнений.
Посетил Эрмитаж, был в театре на «Пиковой» драме,
И, уйдя с площадей, я бродил проходными дворами.
Всё смешалось во мне: половодья, протоки, каналы,
Анекдоты, романы, легенды, преданья, анналы,
Бесконечность дуэлей, балы, с аксельбантами звёзды
И, из камня, в классическом стиле, дворянские гнёзда.
Снег кружился по льду вдоль канала, позёмкой влекомый.
Здесь жила Лизавета – прамать моей близкой знакомой.
В лунной дымке их дом. Я зайду – ничего не задену –
И увижу, что видеть нельзя сквозь эпоху и стену…
Тонкий запах лимона – в стакане сухая мелисса.
У окошка сидит, в ожидании, бедная Лиза.
Лиза, полночь настала – а Германа нет и в помине.
Может, снова с друзьями бюджеты верстает в кабмине?
Если б так, но, увы…
Я не мот, не пройдоха, не Joker,
Но готов на ломберном столе раскидать с тобой покер,
Чтоб утешить тебя. Но не слышит меня Лизавета.
В темноте бой часов и мерцанье лампадного света.
Небо сыплет снега, и они, пав на землю, не тают.
Душу мне любопытство и жажда познанья снедают.
По моим телесам растекаются жар и истома.
Манит вглубь тишина и сакральность старинного дома.
Скрип сухих половиц, за портьерой «газон» из левкоев.
Я в потёмках, на ощупь, добрался до барских покоев.
Дверь открылась. Туда б не вошёл – мне сказали бы если,
Что сидит там, как мрамор, старуха в вольтеровском кресле.
И увидев старушку, ей бью, с извиненьем, поклоны.
Но графиня молчит и глаза у неё непреклонны.
На старушечьих плечиках кошкой облезлой шиншилла.
Вдруг раздался щелчок… И старушка как будто ожила.
Мну со страха картуз, козырёк пятернёй «парафиня».
«Три, семёрка и туз», – прошептала внезапно графиня.
И, вдогонку – рефреном – последняя бабкина фраза:
«Будешь, парень, богат, только если сыграешь три раза…»
Я совсем не игрок, мне не надо богатств Роттердама!
Ты мне в душу не лезь, окаянная чёртова дама.
ШИЛКИН Сергей Васильевич ‒ поэт, переводчик, автор стихотворных публикаций в журналах и альманахах «Крещатик», «Журнал Поэтов», «Простор», «Сура», «Южная звезда» и др. На страницах «Ковчега» дебютировал в № XLVI (1/2015). Живёт в г. Салават (Республика Башкортостан).
© Шилкин С. В., 2015
Я из дома на улицу вылетел бешеной пулей.
Не дай Бог повстречаться опять с этой страшной бабулей.
Небеса над снегами чернее девчонки-чернавки.
Ищет призрак графини пропажу вдоль Зимней канавки.
Я сбежал от неё, нос уткнув в воротник-чернобурку...
Я бродил этой странной зимой по ТОМУ Петербургу.
Ленинградская осень
Дует с Балтики ветер – веселый шалун, озорник.
Лета бабьего пик. Благодатная, в целом, погода.
Нарастающий гул в сердце страхом ещё не проник.
Это осень далёкого нам 41 года.
Фюзеляжи в крестах. В вое бомб слышен демона глас.
Полыхают склады. Старых крыш шифер бахает в небо.
По асфальту горячей рекой карамель растеклась.
К небесам едкий дым тянет руки горящего хлеба.
Страшный враг подступил – он коварен, жесток и хитёр.
Окна в белых крестах, и на стенах с призывом плакаты.
Призрак голода к городу Ленина кости простёр.
Метроном отмеряет защитникам муки блокады.
Дети тянут тележку с бедою на Невском юру.
Страшно жить им теперь без тепла и родительской холи.
Жутко зев свой разверзла земля в Пискарёвском яру,
В немоте леденящей застыв от бессилья и боли.
Смертью город зажат мёртвой хваткой морского узла.
Вместо хлеба вонючий эрзац получая к обеду,
С глада падают ниц, но встают и, не ведая зла,
Люди истово Крест свой несут, свято веря в Победу.
Октябрь
Столица ждёт худые вести.
Бурлят окраины предместий.
Пора, как сказано в Авесте,
Пожать безбожия плоды.
Идёт война. На фронте татки.
В домах доедены остатки.
Толпой голодные солдатки
Громят питейные склады.
Надев парик, собой довольный,
Вперёд шагает вождь крамольный.
Горит в ночи огнями Смольный.
В нём воцарились шум и гвалт.
Декрет готов. Он в духе старом –
«Свободу всем и землю дар-ром!»
Ильич матросским комиссарам
Шлёт телеграммы в Центробалт.
Призыв фальцетом в три октавы
Несёт в эфире глас картавый.
Дым с Нарвской стелется заставы
С гремучим привкусом золы.
Часы идут. Их ход отлажен.
И кто грядёт, тот ликом страшен.
И все калибры бронебашен
К Дворцу направили стволы.
Волны свинцовой бег неспешен.
«Аврора» выплыла на стрежень.
Стоит, как страж, ростральный стержень.
Час остаётся до утра.
Кричат испуганные чайки.
Ночь жмётся к жару обечайки.
Грядущий страх «черезвычайки»
Повис над городом Петра.
Трамвайный лязг узкоколейки.
Трёхгранный штык на трёхлинейке.
Шаги чеканит по аллейке
Дозор неведомых планид.
Разрушен мир великороссов.
Костры из мебельных торосов.
И ругань пьяная матросов
Дворцы собою полонит.
Упала Русь и с нею иже.
Кто сгинул здесь, а кто в Париже.
Темнеет наст местами рыже
От крови, пролитой зазря.
Льёт с неба хлад из тысяч ведер.
Оставил нас апостол Петер.
Трепещет судорожно ветер
В кровавых стягах Октября.
Медный конь
Барокко. Рама в бронзе. След облоя.
Взглянув в зерцало, я ушёл в былое…
Седой парик, в обтяжку бёдра, икры.
Шатают трон наследованья игры.
Особ тасуют, как тузов в колоде.
Неясно нам, чего же ждать в приплоде.
Итог сего премутного процесса –
Приехавшая цербстская принцесса.
Она стройна, мила и, в результате,
Пришлась девица Лизавете кстати.
Друзьям на радость, недругам на горе
В орлицу дева оперилась вскоре.
Вокруг неё кружилась камарилья.
Она над Русью распластала крылья.
Не мог Руси тогда никто перечить.
Пришла пора себя увековечить.
Зазвали к нам, за блеск и звон медалей,
Ваятелей и зодчих из Италий.
Свистели ветры, облака пестрели.
Построил на болоте дом Растрелли.
Дворец взирает стёклами балкона
Туда, где в дымке родина Фалькона
Нависла над Невой краюхой хлеба.
Взметнулся конь, пытаясь прыгнуть в небо –
Не удержим он ни уздой, ни снедью.
Сияет грива изумрудной медью.
Слова кровят, как грозди на закате:
«Сей конь навеки Цезарю от Кати».
Душа горит от соков эндокрина –
И я кричу: «Vivat, Екатерина!»
Таверна
Жизнь познавая не с обложки,
Мы ели щи из общей плошки
И в знаменитой «Техноложке»
Зубрили нудный сопромат.
Был за ЛИИЖТом бар «Таверна»,
Стоявший со времён Жюль Верна.
В нём было сумрачно и скверно –
Нас окружал отборный мат.
Мы пиво свежего увара
Пивали в сумерках пивбара
И с нами вождь из Занзибара
Едал сушёных карасей.
И, невзирая на простуду,
Кричал – мол, вечно не забуду
И расскажу всем в Удагуду,
Как жил я в лучшей из Расей!
Блуждал я днём по барахолке
С Анжелой Дэвис на футболке.
К ночи, снимая зубы с полки,
В гранит науки их вонзал.
Не думалось о жизни бренной.
По моде – твистомаккаренной –
Стирал я «манкой» изопренной
В ДК замызганный танцзал.
От вихря быстрого круженья,
Ко мне прильнув, девчонка Женя
Впервой мужского напряженья
Порыв познала – хоть кричи!
Мы с ней бродили в выходные
Через задворки проходные.
Мосты дремали разводные,
Как знак белеющей ночи.
Пришла пора – учиться боле
Заботы нет. По Божьей воле,
Отметив финиш в «Метрополе»,
Мы разбежались по стране.
Прошли тревоги и усталость.
Нам за труды с лихвой воздалось.
Лишь Женька милая осталась
На Петроградской стороне…
Взвилась эпоха без подпруги.
Умыл – кто поподлее – руки.
А кто-то кровь пролил за други.
В подлунном мире всё старо.
А я в саду сажаю груши,
Стихи пишу в дни лютой стужи,
Пророча – чтоб умирить души –
Без всякой магии таро.
Питер-Ленинград
Мы беды не боялись и злого недуга.
Было весело нам. Но бывало и туго.
От судьбы – с ней играя в её карамболи –
Принимали удары, сжав зубы от боли.
Собирали в столовых от хлеба обрезки.
В стенах «Спас-на-Крови» изучали мы фрески,
Засиявшие с лёгкой руки Васнецова
Неземным отражением Лика Отцова.
Разобраться пытались мы в старых иконах.
До общаги мотались в трамвайных вагонах.
Тротуары вдоль «конок» гранитом брусчаты.
Мы к себе и друг другу не знали пощады,
Проводя на идейных ристалищах битвы ‒
Были споры острее, чем лезвие бритвы.
День – на фронте учёбы, а вечер – на личном.
Жили в доме, который был раньше публичным
(посещаем он был и купцом и князьями) –
Мы в нём годы свои коротали с друзьями.
Пили водку, туда добавляя «бифитер».
Ленинград называли мы ласково – «Питер».
Каждый день признаваясь в любви Ленинграду,
Ощущали душою свой Крест, как награду…
Эту жизнь мы смели, повинуясь «дуркому».
Всё сегодня не так. Нынче всё по-другому…
То же самое, вроде, но всё же иначе.
Справедливость свернулась в спираль Фибоначчи.
Не звучат больше знойные речи Руматы.
Всюду чуждый язык, стран чужих ароматы.
Неподвластные запахам рынка Сенного,
Позабыв про закон притяженья земного,
Рвутся с привязи в небо чугунные кони.
Спят бомжи в тупике в проржавевшем вагоне.
Их права не учли ни законом, ни биллем.
Право их – лишь гордиться сияющим шпилем.
Под полами соборов – цари и царицы.
По подъездам валяются грязные шприцы.
Напевается бездной мотивчик ехидный.
Слепят нас купола позолотой алкидной.
Те же страсти, что видели Брейгель и Кранах.
Злость и алчность – в пудах, милосердие – в гранах.
Боль пронзает меня, душу мне раздирая…
Я люблю Ленинград, ни на что невзирая!
