Начнем немного издалека. Откроем изданный более 100 лет тому назад, но хорошо сохранившийся «Первый еврейский сборник. Новые веяния», Москва, 1907, изд-во С. Скирмунта, 420 с лишним страниц. Здесь повести и рассказы С. Ан-ского (С.А. Раппопорта) и Шолем-Алейхема (sic!), сказка Ицхока Переца и другие жемчужины еврейской литературы. Однако глаз читателя останавливается, прежде всего, на предисловии, подписанном скромно, но несколько загадочно: «Шми». Читаем:
– Революцию в России совершают евреи, так говорят антисемиты теперь. Но близко уже то время, когда они будут утверждать, что евреи в русской революции ни малейшего участия не принимали. <…> Покойный Плеве неоднократно утверждал, что евреи составляют 80-90 % всех революционеров в России. Никто не обязывается, конечно, доверять цифрам патриарха сословия сыщиков и гороховых пальто, но что число евреев в революции (особенно во времена Плеве) было относительно очень велико, это едва ли можно оспаривать. В «Журнале министерства юстиции» (апрель 1906 г.) приведены официальные данные по статистике государственных преступлений; по этим данным, евреи в 1901-1903 гг. составляли 29,1 % среди привлеченных по политическим делам; в особенности же высок % евреек – их было 45,18 % среди привлеченных женщин. При этом евреи составляют в России всего лишь 4 % всего населения[1].
Как показала История, товарищ Шми (удалось выяснить, что этот псевдоним принадлежал литератору, по совместительству – коллежскому советнику, Моисею Тривусу) в своем предсказании был таки прав, хотя и не на все 100 %. Было бы очень интересно и поучительно подробно, с цифрами и диаграммами в руках, проследить, как изменялись в течение последних 100-120 лет количественные и качественные оценки участия евреев в революционных событиях. Эти оценки и сейчас взлетают и падают в волнах российских политических баталий, подобно воспетому Валентином Катаевым[2] и Леонидом Утесовым[3] пароходу «Тургенев», переваливавшемуся с боку на бок на линии Одесса – Аккерман, когда его пассажиры перебегали с правого борта на левый и обратно под истошные крики капитана: «Що вы делаете! Вы ж перекинете пароход! Бежить на правый борт!» А через минуту-другую: «Щоб вы уси подохли! Бежить налево!»…
Автор не ставит перед собой задачу исследования этого многолетнего и размашистого колебательного тренда, но надеется, что предлагаемый очерк даст читателю возможность почувствовать связь времен и сделать те или иные собственные выводы.
***
И совсем о другом. Больше шестидесяти лет тому назад за ленинградскую футбольную команду «Зенит» выступал игрок Борис Левин-Коган (1918-1998), надолго запомнившийся многим зрителям не только своей выдающейся игрой (в основном, он играл головой) и спортивными трусами особого фасона, но и не совсем обычной для футболиста фамилией. Во время матча тысячи зрителей дружно скандировали, обращаясь к нему: «Играй за двоих, за Левина и за Когана!». И это действовало, команда успешно набирала очки.
Заранее предупреждаю читателей, среди которых наверняка встретятся и ветераны-болельщики: кроме формального сходства двойных фамилий, никакого отношения к героям нашей статьи знаменитый футболист не имеет. Поэтому: дальше о футболе и футболистах – ни слова. Речь пойдет о совсем других людях: троих Коганах-Бернштейнах, двоих Бернштейнах-Коганах и нескольких славных женщинах из этого клана. Из пяти мужчин двое, отец и сын, казнены: один – в царское, другой – уже в советское время; третий тоже не избежал политической тюрьмы, но чудом остался жив... Каждый из них не играл, но сражался, сражался, сил своих не щадя, и не за двоих или за семерых – за весь народ. Но – каждый по-своему…
В разные годы и в разных странах бывало, что на широкую историческую арену выходили родные братья. Несколько только самых известных примеров: Александр, Владимир и Дмитрий Ульяновы; Джон, Роберт и Эдвард Кеннеди; Зиновий и Яков Свердловы; Иосиф (Юзеф) и Бронислав Пилсудские; Михаил Кольцов и Борис Ефимов (Фридлянды); Николай и Сергей Вавиловы; Станислав, Владислав, Иосиф и Казимир Косиоры; Иван и Валерий Межлауки; наконец, в последнее время – близнецы Лех и Ярослав Качинские. И во всех этих дуэтах, трио или квартетах один из братьев, а то и все, трагически погибали во цвете лет. Случайность или закономерность? В голову приходит только один пример, противоречащий этому эмпирическому правилу: Фидель и Рауль Кастро. Да еще, пожалуй, братья Гонкуры, один из которых, по утверждению Ильи Ильфа, писал романы, а другой бегал по редакциям за гонорарами…
Трое «наших» братьев: Яков Бернштейн-Коган (01.10.1859[4]-12.05.1929), Лев Коган-Бернштейн (12.01.1862-07.08.1889), Владимир Бернштейн-Коган, а также их сестра Анна Бернштейн-Коган (16.08.1868 – ?), родились в Кишиневе, в семье купца – Матвея (Мотла, Мотеля, по иным сведениям – Мордехая) Бернштейна-Когана и его жены Доры (Дворы, Двойры). Почему их фамилии оказались зеркально перевернутыми, можно только догадываться[5].
Жизнь и трагическая смерть, настигнувшая Льва Матвеевича во время «Якутского бунта», описаны его друзьями и коллегами в нескольких номерах журнала «Былое», выходившего в начале XX века (сначала в Париже, затем в Санкт-Петербурге), в историко-революционном вестнике «Каторга и ссылка», издававшемся в двадцатые годы в Москве, а также в статье «На ледяном краю Ойкумены»[6]. Активный народоволец, он, по замыслу Андрея Желябова, должен был 1 марта 1881 года стать бомбометателем при покушении на Александра II. Лишь в последний момент Исполнительный комитет партии Народной Воли благоразумно решил не впутывать еврея в цареубийственное дело и заменил его Николаем Рысаковым.
Что же касается Якова Матвеевича, который, будучи гимназистом, симпатизировал той же партии, но потом «пошел другим путем», то не только о нем, но и о его дочери – израильской актрисе и режиссере Мириам Бернштейн-Коган (1895-1991), и внучке – тоже актрисе, Авиве Гур (1933-2006), российскому читателю неизвестно практически ничего. Вероятно, и другим читателям настоящего журнала, даже израильским, тоже не намного больше. И почти не встречаются в медиа имена сестры Якова и Льва – Анны Матвеевны и брата – Владимира Матвеевича.
***
Часть первая. Лев Матвеевич и Наталья (Сарра) Осиповна
Начнем рассказ не по старшинству. Лев Матвеевич Коган-Бернштейн, средний из трех братьев, революционер с юных лет, незаурядный мыслитель, агитатор и пламенный оратор, родился, как уже сказано, в январе 1862 года в Кишиневе. Как отмечает исследователь С. Малышева[7], фамилия Коган-Бернштейн была хорошо известна демократической России двух поколений – «Народной Воли» и периода российских революций. Еще в 1929 году Льву Матвеевичу, его жене Наталье и сыну Матвею была посвящена статья, одна на всех, в Малой Советской Энциклопедии. Но в 1938 году в Большой Советской Энциклопедии нашлось место уже только для Л.М. В последующих изданиях эта фамилия вообще больше не появлялась. Не слишком щедра к братьям была уже и «Еврейская энциклопедия» Брокгауза-Ефрона начала XX века: Льву в одном из ее столбцов отведено 8 строк, Якову – побольше, аж 26[8]. О том же, что они – родные братья, ЕЭ почему-то умалчивает.
Учился Лев сначала в классической гимназии в Одессе, откуда был родом его отец, а с 1876 года в Бердянске, уютном портовом городке на берегу Азовского моря, расположенном на расстоянии 110 км от ближайшей железнодорожной станции Мелитополь. Коммерческие интересы отца, кишиневского купца, былисвязаны с Бердянском благодаря торговым привилегиям этого города, представлявшего собой что-то вроде свободной экономической зоны. Сюда переезжали многие негоцианты из Одессы, Ростова и других мест: здесь можно было хорошо заработать. В городе проживало более пяти тысяч иностранцев, действовали 14 иностранных консульств, жить здесь было, как сказали бы сейчас, престижно.
Среди учащейся молодежи наблюдалось сильное брожение. Гимназисты, юность которых пришлась на эпоху народничества, хотели знать всю «правду – истину» и «правду – справедливость», объединялись в кружки и группы, читали вместе книги, готовили рефераты, спорили и дискутировали между собой.Директором гимназии, соперничавшей по своему уровню с одесской гимназией Ришелье, был Феодосий Вороной, впоследствии – профессор Варшавского университета и член-корреспондент Российской Академии наук.
Мы верили, писал Наум Геккер[9], младший классом соученик Льва, что идеи социализма, которые мы постигли путем чтения и долгих размышлений, близки простому народу, в силу общинных начал владения и пользования землей в России. Нужно только пробудить дремлющий в сознании народа идеал лучшего будущего, справедливой и счастливой жизни. Нужно придти к народу и поделиться с ним нашими знаниями и настроениями, чтобы в ближайшее время он стал готов к вооруженному восстанию и совершил социальную революцию. Мы верили, что в уже совсем недалекий день социальной революции народ сметет правительство вместе со всеми эксплуататорами. И тут же, на следующий день после революции, установится справедливый строй <…>.
При этом нужно идти прямо в царство социализма, без каких-либо отступлений в сторону капитализма. Цель у нас была одна: просветить, революционизировать и организовать народ, слиться с ним воедино, чтобы ускоренным маршем идти к победе. И все, что шло вразрез с этим внутреннимголосом или противоречило ему, игнорировалось и трактовалось, как неприязненное и враждебное нам. В том числе, прежде всего, те влияния, которые исходили от либерального директора, который систематически, сознательно и преднамеренно боролся с нашими «социалистическими заблуждениями». Но столь же резкий и настойчивый отпор встречали у нас и другие течения общественной мысли, которые не соответствовали нашим народническим и пропагандистским стремлениям. Это, во-первых, убеждение в необходимости политической борьбы против агентов правительства; и, во-вторых, чисто культурная деятельность, уже давно пустившая в обществе глубокие корни, мирная и «постепеновская» – чисто оппортунистическая, на наш взгляд, система проведения в жизнь мелких принципов и маленьких дел.
Первое, политическое, направление отличалось ярко террористическим характером. Оно было порождено теми гонениями и казнями, которыеправительство обрушило на мирных пропагандистов-народников за их революционно-подготовительную работу в народе. По мере того, как обострялось отношение правительства к революционерам, их сердца ожесточались, и они начали отвечать смертельными ударами на произвол и насилие наиболее свирепых агентов власти. Революционный террор пока еще носил случайный и несистематический характер, он был, как считали революционеры, местью за поруганную честь и достоинство товарищей, за опустошения в рядах бойцов. И те, кто практиковал его, были пока еще далеки от мысли о систематической борьбе, о целесообразной и планомерной политической деятельности. Однако эта мысль медленно, но настойчиво и упорно просачивалась в интеллигентные головы и постепенно разрушала аполитические формы борьбы. В нашей гимназии, в наших народнических, пропагандистских и аполитично настроенных кружкахтеррористическое направление встретило резкий отпор и оппозицию.
Другим направлением, которому мы противодействовали, было культурническое, на современном [речь идет о 1876 годе. – Прим. авт.] языке – «академическое». Оно ставило во главу угла знание для знания и требовало, чтобы мы учились и учились для получения диплома – патента на звание образованного человека. Оно было врагом всякой политики и не признавало за учащимися права заниматься чем бы то ни было, кроме науки. Оно было далеко от всякой революционной деятельности, отнимавшей силы у главной задачи – чистого самообразования, и даже враждебно относилось к ней. Оно говорило лишь одно – учитесь, учитесь, чтобы стать образованными и полезными гражданами. Пусть те, которым суждено быть революционерами, идут в революцию. Но пользу народу и человечеству можно приносить и иным путем, на поприще просвещения и культуры. И кто знает, какая деятельность более продуктивна. Счастье и благо людей достигается не сразу и не потрясениями, а постепенно, путем улучшений и медленных преобразований. Для созидательной же работы нужны знания и образование, нужна долгая, медленная и упорная подготовка. Будем же учиться!
Так говорили наши культурники и постепеновцы. Это были ученики старших классов. И в их главе стоял (пусть читатель не удивляется, – продолжает Н. Геккер) не кто иной, как Лев Матвеевич Коган-Бернштейн, тот самый Коган-Бернштейн, который годом позже в Петербургском университете возглавилстуденческое движение с пощечиной министру Сабурову, а еще позже был душойвооруженного сопротивления против якутской администрации. В гимназии он был тихим и мирным, солидным и благонравным юношей, преданным серьезным занятиям и углубленным в разрешение самых сложных научных вопросов. И трудно было представить, что из этого миролюбивого и солидно настроенного молодого ученого выйдет со временем, и даже очень скоро, один из крупных и влиятельных революционеров.
Он был не только миролюбив и лоялен, но и выступал сознательным и убежденным противником всяких революционных действий и направлений. Являлся сторонником мирного и постепенного развития человечества и полагал, что путь к социализму, в царство равенства, братства и свободы, лежит прямо через просвещение сознания культурных людей, и что пройти по этому пути можно без особых потрясений и кровопролитий. Проповедовал просвещение и культуру, потому что верил в их благотворное влияние не только на умы, но и на сердца людские, и думал, что нужно только рассеять невежество, чтобы свобода пришла сама собой, а с нею счастье и благосостояние. И в своем идеализме шел так далеко, что не считался с реальными силами действительности, а тех, которые прибегали к более острым средствам борьбы, считал заблудшими и фанатиками. И, стоя на почве просвещения и культуры, выступал горячим противником всех иных методов борьбы, не жалея ни красноречия, ни научной аргументации, чтобы убедить противников в истинности и верности своих доводов.
Его пропаганда была вполне легальна и даже поощрялась директором гимназии, который видел в ней лучший оплот против натиска разрушительных идей и увлечений. Приходилось напрягать все силы и всю энергию, чтобы парализовать силу убежденного слова, исходящего от искреннего и уважаемого товарища. И эти усилия не оставались напрасными. У нас, революционеров, не было ни столько знаний, ни таких благоприятных условий для пропаганды. Но сила обаяния была все же за нашими идеями и за тем настроением, которое создавалось самим временем и потребностями нашей эпохи.
Лев Матвеевич имел успех лишь в старших (седьмом и восьмом) классах, где большинство учеников находились под влиянием директора и усердно занимались науками, предвкушая скорое усовершенствование в университете, о котором они мечтали с жаром и увлечением молодости. И оба первых выпуска гимназии оправдали надежды и старания просвещенного директора: например, они дали миру такого известного во всем мире ученого, как бактериолог Владимир Хавкин (1860-1930), и многих других общественных деятелей.
Подытожим сказанное. Два основных направления разделяли социалистически настроенную молодежь в 1878-1879 гг. Первое – революционно-народническое, пропагандистское – было господствующим. Оно собирало нас под своими знаменами в кружки для самообразования и самоподготовки к званию революционера и пропагандиста, к выступлению в качестве полномочного проповедника идей революционного социализма среди рабочего люда. Другое направление – с политическим оттенком, террористическое – пока еще только носилось в воздухе и не имело ярких определенных очертаний. Сочувствовали емунемногие. Третьим направлением, побочным, было культурническое, постепеновское.
***
Летом 1880 года родители отправили Льва в столицу для продолжения образования, и он стал студентом юридического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета. Столичный воздух, которым дышали студенты, не отдавал запахами азовской барабульки или кефали, но, тем не менее, был очень похож на бердянский. Это был воздух, насыщенный флюидами Великой французской революции 1789 года, лозунгов Свободы, Равенства и Братства, Декларации прав человека и гражданина, воздух, заряженный событиями войны 1812 года и последующими заграничными походами русской армии. Пронесшийся над болотом царского режима, вскруживший дворянские и офицерские головы, взметнувшийся смерчем на Сенатской площади и оставивший за собой убитого генерала Милорадовича, виселицы, сибирские каторжные рудники и аракчеевщину. Новая волна демократических идей взметнулась либерально-реформистским движением середины века и отменой крепостного права, прошлась завихрениями народничества, породила революционную партию Народной Воли.
Хождение в народ, начавшееся в 70-е годы, захватило очень разные по взглядам группы и кружки тогдашней молодежи, в которых были и люди, очень мирные по существу, но поддавшиеся общему увлечению. Все мечтали о социальных преобразованиях. Революционные акты будоражили столичное юное общество, желающее перемен и социальных преобразований, создавали во многих случаях атмосферу одобрения и сочувствия.
Полицейский генерал Н. Шебеко так рисует состояние России к началу 1881 года: «Умы всех находились в возбуждении и, несмотря на блестящий, полный веселья ближайший зимний сезон, никто не смотрел на надвигающееся будущее с чувством доверия и безопасности. Капиталисты переводили свои фонды за границу, иностранные корреспонденты стекались в Петербург наблюдать схватки власти с народом…»[10].
В столице, как и во многих других, особенно в университетских, городах России, партия Народной Воли (далее – Народная воля, НВ) уже действовала с большим размахом. Программа партии была опубликована в январском номере журнала «Народная воля» за 1880 год. В преамбуле сообщалось: члены партии по своим убеждениям являются социалистами и народниками, уверенными, что«только на социалистических началах человечество может воплотить в своей жизни свободу, равенство, братство, общее материальное благосостояние и полное всестороннее развитие личности, а стало быть, и прогресс». Обстановка, в которой живет и действует российский народ, оценивалась как состояние «полного рабства, экономического и политического». Утверждалось, что народная воля может быть высказана и проведена в жизнь только свободно избранным Учредительным собранием, которое должно преобразовать все государственные и общественные учреждения.
Основными требованиями программы были:
– установление постоянного свободно избранного народного представительства с законодательными функциями, переход от монархии к парламентской республике (к «самодержавию народа»);
– полная свобода совести, слова, печати, собраний, ассоциаций, избирательной агитации;
– всеобщее избирательное право без сословных и имущественных ограничений, широкое областное самоуправление, выборность всех должностей снизу доверху;
– самостоятельность мира как экономической и административной единицы;
– передача земли народу, фабрик и заводов – рабочим;
– национальное равенство и право наций на самоопределение.
Путь к достижению этих целей народовольцы, в отличие от своих предшественников – землевольцев, вдохновлявшихся идеями Герцена, Добролюбова и Чернышевского, видели только один: вооруженное восстание. А единственно подходящими действиями, способными спровоцировать восстание, вожди НВ считали громкие террористические акты.
Партия строилась строго централизованно, как сеть народовольческих кружков (групп, фактически – отделений), подчиняющихся Исполнительному комитету. В ведении Исполкома находились все общепартийные функции.
По-видимому, именно осенью 1880 – зимой 1881 во взглядах восемнадцатилетнего «культурника-постепеновца» Льва произошел крутой поворот. После знакомства с основателями и членами Исполкома НВ Андреем Желябовым (сыном крепостного крестьянина – дворового) и Софьей Перовской, представительницей знаменитого дворянского гнезда, его жизненные планы кардинально изменились – теперь он стремился как можно скорее принять участие в революционном движении. Лев Матвеевич душой и сердцем принял программные задачи народовольцев, хотя террористом все же не стал. Ровесник Льва – дворянин Владимир Бурцев, публицист и издатель, называл его «народовольцем-пропагандистом».
Желябов и сам всего лишь год назад был чистейшим пропагандистом и убежденным народником, но внешние условия вынесли эту увлекающуюся и деятельную натуру на гребень другой волны. Современники отмечали его ораторские способности, умение бить на эффект и захватить слушателя, готовность отразить удар, радость успеха и прилив сил, сквозящие в глазах, необыкновенную предприимчивость и инициативность. Позже Желябова ставили в один ряд с Робеспьером и Гарибальди.
Л. Коган-Бернштейн стал одним из руководителей Центрального университетского кружка (или, по-другому, группы) НВ. Заседания кружка, продолжавшиеся регулярно до февраля 1881 года, происходили поочередно у кого-либо из его членов. Наблюдала за деятельностью кружка Софья Перовская. Она приходила на каждое заседание, не пропуская ни одного. Группа объединяла и направляла студентов, гимназистов и семинаристов столицы, а через местные организации партии – и многих городов страны, в том числе Москвы Харькова, Киева, Одессы, Казани. Кружки готовили партийных активистов, распространяли прокламации, устраивали сходки, демонстрации, различные обструкции властям.
Уже в ноябре 1880 года каждый член Университетской группы получил в свое ве́дение небольшой рабочий кружок. Коган-Бернштейн «вел преступную пропаганду» и распространял революционные издания среди рабочих. Вот выдержка из отчета Департамента полиции: «В рабочей организации руководят А.И. Желябов, С.А. Перовская, Рысаков и Гриневицкий. Собрания устраивались в квартире рабочего Гаврилова и студента Подбельского. Пропагандистами были Подбельский, Коган-Бернштейн и другие. В революционной среде Коган-Бернштейн известен как Лев Матвеев» [11].
Система рабочих кружков была трехступенчатая. В кружках 1-го разряда (по 5-6 человек) преподавали грамоту, арифметику, географию; в кружках 2-го разряда читали лекции по истории, излагали учение о социализме; кружки 3-го разряда образовывали «Центральную агитационную группу». Собирались в формально «рабочих» квартирах (хозяин – рабочий, жилец – студент-преподаватель, он же – руководитель кружка). Для защиты от полиции формировались «боевые рабочие дружины».
Петербургская Рабочая группа объединяла сотни рабочих различных заводов. Была выработана особая «Программа рабочих, членов партии Народной Воли». Как полагали теоретики – лидеры партии, застрельщиками будущей революции выступят студенты и военные, им на помощь придет главная ударная сила – рабочие, а окончательная победа будет достигнута после того, как поднимется главная созидательная сила – многомиллионная масса крестьянства. Крестьянство и народ вожди НВ не разделяли, отождествляли как единое целое.
Члены Исполнительного комитета брали на себя обязательства свято исполнять Устав, требования которого состояли в обещании отдавать все свои духовные силы на дело революции, забыть ради него все родственные узы и личные симпатии; а если это нужно, пожертвовать и своей жизнью. Гораздо позже, пройдя через 20 лет заключения в Шлиссельбургской крепости, Вера Фигнер отметит: «Своею строгостью и высотой они [эти требования] приподнимали личность и уводили ее от всякой обыденности; человек живее чувствовал, что в нем живет и должен жить идеал». Для этой одержимости высоким идеалом точный термин нашел Юрий Трифонов, назвав свой роман, посвященный жизни Андрея Желябова, словом «Нетерпение».
Лев Коган-Бернштейн не был членом Исполкома, но требованиям Устава, как читатель увидит из дальнейшего, удовлетворял в максимальной степени...
5 февраля 1880 года партия Народной Воли организовала взрыв в Зимнем дворце, осуществленный Степаном Халтуриным. Только по случайности никто из царской семьи не пострадал. На стол, накрытый в столовой, упала люстра, посыпалась штукатурка, но стулья были пусты, так как поезд, на котором к обеду должен был прибыть брат императрицы, опоздал на полчаса. Правительство, отвечая на теракт, наряду с чрезвычайными мерами пошло и на определенные уступки общественному мнению. В частности, был уволен министр просвещения Д.А. Толстой, ненавистный обществу, и в апреле 1880 года назначен новый министр – попечитель Дерптского учебного округа А.А. Сабуров.
Уже в сентябре студенты передали ему через ректора Санкт-Петербургского университета А.Н. Бекетова (которому суждено было стать дедом Александра Блока) петицию с требованиями об улучшении условий жизни студентов. Однако в министерстве ее положили под сукно. Не получив ответа, студенты решили дискредитировать Сабурова публичным оскорблением. В развитие этой идеи Желябов и Перовская предложили Папию Подбельскому и Льву Когану-Бернштейну сорвать годичный Акт университета.
Папий Павлович Подбельский родился в городе Верхнеуральске Оренбургской губернии, в семье священника[13]. Окончив Челябинское духовное училище, а затем (с золотой медалью) гимназию в Троицке, поступил в Санкт-Петербургский университет. Любил пофилософствовать на мистические темы. Занимаясь в студенческом кружке НВ, закалился как активный борец с монархией под влиянием того же Андрея Ивановича Желябова.
8 февраля 1881 года в присутствии около 4 000 студентов, преподавателей и почетных гостей открылся университетский Акт, задуманный ректором для примирения министра со студенчеством. Но ожидания ректора не оправдались: антиправительственная демонстрация, устроенная народовольцами во время этого собрания, взбудоражила всю Россию. Акция вошла в историю под названием «Сабуровская». Живую картину рисует один из первоисточников – листок «Народной Воли» № 5 от февраля 1881 года.
– По прочтении проф. Градовским университетского отчета раздались рукоплескания. Но в это время с хоров послышался голос [Льва Когана-Бернштейна. – Прим. авт.]. Приводим эту речь целиком.
«Господа! Из отчета ясно: единодушные требования всех университетов оставлены без внимания. Нас выслушали для того, чтобы посмеяться над нами?! Вместе с насилием нас хотят подавить хитростью. Но мы понимаем лживую политику правительства; ему не удастся остановить движение русской мысли обманом! Мы не позволим издеваться над собой: лживый и подлый Сабуров найдет в рядах интеллигенции своего мстителя!».
– 4000 голосов, – говорит очевидец-студент, – слились в оглушительный рев, в котором только и можно было расслышать брань, да протяжное «В-о-о-н»! С хоров справа и слева полетели прокламации[14], обличающие лицемерие Сабурова. Ректору удалось на минуту восстановить тишину; он пользуется этим, чтобы обратиться к «благоразумным студентам» с просьбой <..>. выдать бунтовщиков. «Не приучайте студентов к шпионству», – закричали протестанты.
– Поднявшийся шум мешал расслышать слова говорившего. Крики: «тише», «слушай», «молчать» наполнявшие залу, приводили публику в смущение: неизвестно было, к кому они относились – к говорившему студенту или к тем, кто мешал ему говорить. В это время из толпы товарищей выделяется студент первого курса Подбельский, подходит к Сабурову и дает ему затрещину. Несмотря на то, что внимание публики было отвлечено шумом на хорах, слух о пощечине разносится по зале. Подымается ужасный шум, раздаются крики: «вон наглого лицемера», «вон мерзавца Сабурова», «вон негодяев». Несколько студентов-юристов кидаются на хоры, с целью схватить оратора. Кое-где происходит свалка... Ни Бернштейн, ни Подбельский, однако, не были арестованы. Спокойствие в зале мало-помалу восстановилось, и Акт продолжался.
Затрещина Подбельского оказалась финальным эпизодом карьеры Сабурова. В создавшейся суматохе Подбельскому и Когану-Бернштейну удалось выскользнуть из толпы, оторваться от шпиков и укрыться на конспиративной квартире народоволки Геси Гельфман. Ниточка, на которой держалась связь друзей с миром легальной или полулегальной борьбы за свои идеалы, описанными событиями была оборвана…
Один из студентов потом вспоминал, что акция привела весь университет в чрезвычайное возбуждение, охватившее, в том числе, и значительную часть профессуры. На следующий день (9 февраля) все студенты, не поднимаясь в учебные аудитории, скопились в обширных шинельных (в переводе на современный язык – в раздевалках). Шинельные были похожи на переполненный до краев котел, в котором кипела и бурлила взволнованная масса. В стихийно образовавшихся группках страстно обсуждали как саму акцию, так и связанные с ней вопросы: политическое значение демонстрации, пути борьбы за лучшие условия жизни и работы студентов, допустимость публичных возгласов, протестов против политики правительства и оскорблений представителей власти действием. Попутно оспаривались правомерность присвоения себе какой-либо студенческой организацией наименования «Центральная» и ее право говорить и действовать от имени всего студенчества. А в одной из компаний разгорелся острый спор о том, морально или аморально студентам брать на себя обязанности шпионов (сегодня мы сказали бы – стукачей); один из споривших, будущий известный профессор философии, горячо доказывал, что шпионы и доносчики – доблестные граждане России, и т. п.
Современница вспоминает об этих днях так: «Когда мы вышли из университета, я была словно в угаре и совершенно не могу припомнить, как и почему мы очутились в зале какого-то ресторана на Васильевском острове. Большая полутемная, с низким сводчатым потолком, зала была почти пуста, и только несколько поодаль от нашего стола, тоже за чайными стаканами, сидели двое. Один <…> бросался в глаза чрезвычайно выразительной физиономией с большой темной бородой и длинными густыми волосами, откинутыми назад над высоким белым лбом, Вскоре отворилась дверь, и к ним подошел третий, очень молодой человек, блондин, с нежным, почти девичьим цветом лица и ярким румянцем на щеках. Склонившись к сидящим, он, улыбаясь и блестя глазами, сказал что-то им, и вслед затем все трое поднялись и вышли. Мужчина с бородой был Желябов, а румяный блондин – Коган-Бернштейн...»
Обструкция воскресным днем 8 февраля 1881 года стала прелюдией к трагедии не только имперского, но и европейского масштаба – к убийству «царя-освободителя» Александра II, совершенному народовольцами ровно через три недели, 1 марта. После «удачного» срыва годичного акта Желябов намеревался поручить Льву роль одного из бомбометателей, но Исполком НВ на последних этапах подготовки террористического акта заменил его Николаем Рысаковым. Возможно, Исполком опасался обвинений в национальной окраске готовящегося покушения, или, может быть, посчитался с предложением члена Исполкома Александра Михайлова – поберечь молодых, не допускать их к опасным акциям, дать возможность созреть и окрепнуть в революционной борьбе. И Лев Матвеевич, не став террористом, получил другое поручение: вести пропаганду среди рабочих в Саратове.
Если Сабуровская акция была только вступлением к трагедии 1 марта, то оба эти события, взятые совокупно, можно назвать началом конца Народной воли. Главные лидеры партии – Андрей Желябов, Софья Перовская, техник Николай Кибальчич, исполнители теракта Тимофей Михайлов и Николай Рысаков – были разысканы и 3 апреля, уже через месяц после цареубийства, повешены на Семеновском плацу[15]. Гесе Гельфман ввиду беременности казнь была заменена вечной каторгой (она умерла в тюрьме). Веру Фигнер и Александра Михайлова тоже приговорили к вечной каторге. Народная воля вступила в нисходящую фазу своего существования.
В Саратове Льва быстро выследили, но он успел перебраться в Москву. Однако развернуться с поручением Исполкома и здесь не успел: уже в апреле 1881 года, во время расклейки прокламаций, его тоже арестовали и препроводили в Дом предварительного заключения. В том же месяце в Петербурге, по доносу предателя Ивана Окладского, был арестован и Папий Подбельский, выходя из частной библиотеки, служившей местом конспиративных свиданий. Почему-то именно библиотеки были опасными (заколдованными?) местами, своего рода критическими точками, через которые проходили жизненные пути многих революционеров. Недаром давно было сказано, – Собрать все книги бы, да сжечь…
Вот обнаруженный в архиве Российской Академии наук автограф Когана-Бронштейна. Не будем с уверенностью утверждать, что автор этого стихотворения – именно он, но текст, несомненно, соответствует чувствам Льва Матвеевича.
Пойми, мой друг, мои страдания
В далеком, мертвом уголке,
Пойми души моей терзанья,
Без дел изнывшей вдалеке.
Пойми печаль моей разлуки
С отчизной, стонущей, в крови –
Поймешь, родимый, ада муки;
Ты в глубь души моей взгляни!
Скажи, какую нужно жертву
В алтарь тирану принести; –
Готов живым я кануть в Лету,
Чтоб только родину спасти.
Готов на мелкие крупицы
Себя, родных своих терзать, –
Готов гореть я дни и годы,
Чтоб родине свободу дать.
Придумай новые страдания,
Каких не видел еще свет;
Приму их смело, без стенанья, –
Не изменю отчизне! Нет!
Но разве первый я готовность
Идти на плаху показал?
И разве первый свою верность
Родной стране я доказал?!
Смотри! Встают из гроба тени
Принявших смерть за свой народ, –
Их дух свободный, чуждый лени,
На дело славное зовет!
Зовет, манит отчизны счастьем,
Зовет сынов Руси святой!
И вот блестит уж над ненастьем
Надежды, веры луч златой!
Не спит Россия сном могильным,
Не замерла в безверье злом,
Но всех лучом любвеобильным
Крепит на бой с своим врагом!
Сквозь мрак могильный луч проникнет
И в келью дальнюю мою, –
И вновь души порыв возникнет
И озарит всю жизнь мою.
Аминь.
Дом предварительного заключения
Июнь 1881 года
Лев Матвеевич еще очень молод: ему нет и двадцати, он образован, хорош собой, статен и физически крепок, не нуждается в деньгах или других материальных благах. Но впереди осталось всего лишь 8 лет жизни. И удивительным, почти мистическим образом он это чувствует. Притом готов без колебаний отдать жизнь и здоровье за свободу других людей уже сегодня, ужесейчас, готов «на мелкие крупицы себя, родных своих терзать»… Это не ложный пафос, не бравада. Это проявление того самого нетерпения и заряд несокрушимой внутренней силы, не позволяющей юноше думать, говорить и поступать иначе…Мы еще почувствуем эту силу в его предсмертных письмах 1889 года…
Между тем на фоне этой высокой жертвенности звучат и другие слова, принадлежащие известному народовольцу, будущему члену-корреспонденту Академии наук СССР Л.Я. Штернбергу – автору брошюры «Политический террор» (Одесса, 1885) – первого в России «печатного пособия» на эту тему[16]:
– Как выиграл бы знаменитый процесс [по делу 1 марта. – Прим. авт.], если бы на месте жалкого Рысакова фигурировал мужественный Лев Матвеевич, который с такой готовностью принял предложение Исполнительного комитета. Но ему не суждено было взойти на эшафот вместе с Желябовым и Перовской.
И далее, – Какая ирония судьбы! Много лет спустя то же еврейское происхождение, которое лишило Л.М. возможности принять славную смерть перед лицом всего мира, по делу 1 марта, привело его на эшафот в далеком безвестном Якутске, в обстановке, при которой мученическая смерть не давала достойного жертвы удовлетворения.
Да простят нас читатели за длинную цитату, но мы не могли не привести эти кощунственные слова. С какой легкостью высокоученый Лев Яковлевич Штернберг, хотя бы и мысленно, посылает юношу на эшафот!
И, забегая вперед, еще несколько слов о мистике. По утверждению того же Штернберга, летом 1888 года во время тюремной прогулки и потом несколько дней подряд в одиночной камере у него над ухом раздавалась фраза: – «Гаусман и Коган-Бернштейн погибли»… Это было за год до казни обоих в Якутске! Возможно, считает Штернберг, ему передалось какое-то трагическое предчувствие, промелькнувшее на лице Л.М. во время их единственной встречи осенью 1885 года в Одессе. Без комментариев.
12 мая 1882 года последовало Высочайшее повеление: «За сближение с рабочими, преподавание им революционного учения, произношение на университетском акте противоправительственной речи и разбрасывание воззвания от имени Центрального Университетского кружка, за проживание на конспиративной квартире у Геси Гельфман, расклеивание и разбрасывание революционных прокламаций выслать Льва Коган-Бернштейна в Якутскую область административным порядком под надзор полиции на пять лет».
Это цитата из хранящейся в архиве копии «Статейного списка на государственного ссыльного Когана-Бернштейна»[17], рядового запаса, сына купца, бывшего студента 1-го курса С.-Пб. университета, веры иудейской. Там же – приметы этого опасного преступника: «Росту 2 аршина 8 вер. [178 см. – Прим. авт.], Волосы, бакинбарды (sic!), борода, усы, брови темно-русые, на бороде несколько впадающие в рыжеватый цвет, глаза серые, нос прямой, рот обыкновенный, зубы все, подбородок обыкновенный, лицо круглое, чистое. По словам, страдает светобоязней (sic!) и поэтому носит темное дымчатое пенсне».Особые приметы (родинки и т. п.) здесь перечислять не будем.
В пересыльной камере Бутырской тюрьмы Лев встретился со своим другом Павлом Подбельским, получившим аналогичное монаршее предписание, датированное 1-м июня. Ссыльным понадобилось «всего лишь» семь или восемь месяцев, чтобы по этапу Москва-Якутск пересечь всю Россию[18]. 22 января 1883 года Льва поселили в Батуруском улусе Якутской области.
В августе того же года Лев решил отбыть воинскую повинность и добровольно поступил на военную службу. Служил сначала в Якутске, потом в Кяхте, где был учителем в солдатской школе, но в декабре по болезни вернулся в улус. Однако 12 мая 1884 года его опять «сдали» (термин, кажущийся современным, – из «Статейного списка») в Якутскую военную команду. С открытием навигации на Лене он был отправлен в 4-й Восточно-Сибирский линейный батальон. Павел Подбельский тоже на короткое время был взят на военную службу.
Вместе со Львом служили новобранцы из местных жителей: – Николаев, будущий смотритель Якутского тюремного замка, и Ризов, сын уголовника-еврея, будущий унтер-офицер. С ними Льву суждено было встретиться снова во время своей второй ссылки...
Нет худа без добра: армейская служба пошла Льву в зачет, и срок ссылки был сокращен на 20 месяцев. Лев возвращается в Россию. В Томске он женится на ссыльной народоволке Наталье (Сарре) Осиповне Барановой.
Верная подруга и соратница Льва – дочь купца из города Александровска Екатеринославской губернии (ныне – Запорожье, областной центр Украины), еврейка, родилась в 1861 году в Таврической губернии. В 1878 году покинула отчий дом. Училась на фельдшерских и акушерских курсах в Симферополе иКиеве. С 1879 года состояла в тамошних организациях партии Народной Воли. Под кличками «Сорока» и «Наталия Ивановна» вела агитацию, пропаганду и организационную работу среди рабочих и офицеров. Одна из этих кличек трансформировалась в имя, и Сарра стала зваться Натальей. Народовольцем был и ее младший брат Илья Осипович Баранов.
30 мая 1882 года Н.О. участвовала в «демонстративном пении перед окнами Киевской тюрьмы» и переговорах с политическими заключенными, приговоренными к высылке. В том же году была арестована Киевским жандармским управлением и административно выслана в Томск за принадлежность к революционному кружку, в котором играла главную роль, и революционную пропаганду среди военных. В томской организации НВ в 1884 году вела агитацию и пропаганду среди учащихся, печатала и распространяла революционную литературу.
Вернувшись из Сибири, чета Бернштейнов-Коганов пытается поселиться в Одессе. Но, уже через месяц им велено оставить этот город и выбрать другое место жительства. В 1885 году они переехали в город Дерпт, Лифляндской губернии. Л.М. намеревался сдать в Дерптском университете выпускные экзамены на степень кандидата права. Старший брат Льва Матвеевича Яков в это время заканчивал там медицинский факультет. Вместе с братьями жила их мать – Дора (Двойра) Бернштейн-Коган (отец умер на стыке 1884/85 гг.).
Казалось бы, настраивается семейная жизнь, жить-поживать да добра наживать, но идеи переустройства мира и создания общества справедливости не перестают волновать молодую чету. Годы 1883-1884 – глухое время России, революционные организации были разбиты. Но Борис Оржих, Натан Богораз, Лев Штернберг в 1884-85 гг. пытаются воссоздать организацию НВ на Юге России, привлекая к этому делу Льва Когана-Бернштейна и Альберта Гаусмана.
Для этого главный инициатор, энергичный революционер Борис Оржих предпринимает нелегальное турне по маршруту Малороссия-Дерпт-Петербург-Москва. В Одессе встречается со Штернбергом, который рассказывает Оржиху о недавнем разговоре в той же Одессе с только что вернувшимися из Сибири Львом Коганом-Бернштейном и его женой, «выразившими желание помочь, чем могут, движению». Оржих быстро сообразил, какими Коган-Бернштейн и Гаусман могут быть ценными и надежными работниками[19]. Навестив «для рекогносцировки» Льва в Дерпте, Оржих отправился для встречи с Гаусманом в Петербург, а оттуда в Москву. Гаусману было поручено воссоздание петербургской группы НВ.
В результате была восстановлена деятельность нескольких кружков в Харькове, налажена связь с аналогичными кружками в Москве, Минске и Вильне, создана подпольная типография в Новочеркасске и даже оборудованы склады бомб, издан оказавшийся последним номер (11-12) газеты «Народная воля». Однако и охранка не дремала, новое поколение революционеров тоже преследовали провалы и неудачи. Типографию в конце 1885 года пришлось перебазировать из Новочеркасска в Таганрог (там ее «хозяйкой» была Н.К. Сигида), а в начале 1886 года – в Тулу, но и здесь она просуществовала недолго. Почти все московские и харьковские революционеры были арестованы. Весомую лепту в многотрудную работу по окончательному разгрому партии внес Сергей Зубатов, усердный и удачливый в своем деле профессиональный провокатор[20].
«Последними народовольцами» считали себя брат Владимира Ленина Александр Ульянов и его сподвижники (в том числе Бронислав Пилсудский, родной брат Юзефа Пилсудского), организаторы «Второго 1-го марта» – неудачного покушения 1 марта 1887 года на жизнь Александра III. Суд над ними состоялся 15-19 апреля 1887 года. Ульянов в ночь на 8 мая был казнен в Шлиссельбурге, Пилсудский приговорен к 15 годам каторги.
При аресте Оржиха в марте 1886 года по делу о таганрогской типографии были найдены письма, компрометирующие Когана-Бернштейна и его жену, и в апреле Лев Матвеевич был опять арестован и отправлен в Петропавловскую крепость, а потом в Дом предварительного заключения, где снова просидел около полутора лет в одиночном заключении.
***
5 октября 1887, после «Всеподданнейшего доклада» Управляющего министерством юстиции, родилось очередное Высочайшее повеление: по обвинению в государственном преступлении выслать Л.М. Когана-Бернштейна на жительство в Восточную Сибирь, на этот раз уже на 8 лет. Аналогичным повелением от 6 октября по тому же делу предписывалось выслать туда же и на тот же срок Сарру Осиповну Коган-Бернштейн, фельдшерицу, веры иудейской, роста среднего, волосы каштановые, глаза темно-серые, нос прямой, лицо продолговатое, особых примет нет[22]. В повелениях упущена только одна деталь: Коганов-Бернштейнов уже не двое, а трое, с ними – годовалый сынишка Митя (Матвей), родившийся 3 августа 1886 года.
Во исполнение царских указаний вышли распоряжения Главного тюремного управления: № 357 от 31 октября об отправке Л.М. из Санкт-Петербурга и № 406 от 12 декабря об отправке С.О. из Дерпта «по назначению». В эти годы революционно настроенную молодежь ссылали в Сибирь сотнями. Знаменитая Часовая башня Бутырок – центральной пересыльной тюрьмы России – была переполнена народовольцами, которых сплавляли отсюда в Западную и Восточную Сибирь. Министр внутренних дел Дурново в 1887 году в своем «Всеподданнейшем докладе» сокрушался, что по пути следования, особенно по Большому Сибирскому тракту, административных ссыльных встречают сочувственные демонстрации, и местным властям приходится прибегать к силе, чтобы воспрепятствовать торжественным встречам арестованных партий.
Распоряжением Иркутского генерал-губернатора Бернштейны-Коганы были«назначены в Якутскую область, с водворением в пунктах, определенных для евреев». Читай – за Полярный круг, в Среднеколымск. И далее: «Доставлены в г. Якутск 12 декабря 1888 г., временно оставлены в Якутском округе»[23]. Уточним: поселили их, до поры до времени, в Западно-Кангаласском улусе.
Родные не отвернулись от Льва и Натальи, поддерживали их материально. Как явствует из секретного доклада Департамента полиции, некоторые ссыльные, в том числе Л.М. Коган-Бернштейн, вскоре по прибытии в Якутск получили деньги от родственников и посылки с платьем и бельем.
По воспоминаниям народовольца Осипа Минора, жизнь ссыльных вначале протекала спокойно. В центре Якутска, на Большой улице, располагался дом якута Константина Монастырева. Ссыльные Яков Ноткин (студент-технолог) и Мориц Соломонов сняли флигель во дворе этого дома под квартиру. На средства ссыльных здесь 1 марта, в годовщину убийства Александра II, была открыта общественная читальня, одновременно служившая своеобразным клубом. Утром работали, занимаясь до обеда науками. После обеда оживал рой. Бесконечные споры, часто беспорядочные, о самых трудных и сложных вопросах, обычно заканчивались тем, что каждый оставался при своем мнении. Но сами эти споры заставляли думать о многом. Иногда кто-нибудь представлял свою работу. Так, Л.М Коган-Бернштейн читал отрывки своего труда об «Истории общества», где доказывал, что общественная жизнь всегда идет к улучшению, прогрессу, но не скачками, а как бы по спирали, постепенно поднимаясь все выше и выше. Его труд вызвал долгие споры и оживленные беседы...
Дух Великой французской революции (ВФР) ощущался и здесь, на ледяном краю империи. Третьего июля (День взятия Бастилии) предстояла сотая годовщина ВФР, Возникла идея: от имени всех якутских и даже, может быть, не только якутских, но и всех сибирских ссыльных, «послать приветствие Французской республике» Среди ссыльнопоселенцев был объявлен (по переписке) тайный конкурс на лучший текст (адрес). Лучшим признали адрес, составленный Папием Подбельским[24].
Но дело не удалось довести до конца: 22-23 марта 1889 года в Якутске, вбиблиотеке-читальне (!) разыгрались кровавые события, вызвавшие большой резонанс в России и во всем мире. Речь идет о так называемом «Якутском протесте», или «Монастыревской истории». Эта история, с предшествующими и последующими событиями, более или менее подробно была описана в «Заметках» в 2010 году[25]. Трагическим финалом Якутского бунта явились казнь через повешение троих единомышленников – Льва Бернштейна-Когана, Николая Зотова, Альберта Гаусмана, и убийство еще шестерых ссыльнопоселенцев, в том числе Папия Подбельского. 33 человека, в том числе Наталья (Сарра) Осиповна Коган, были приговорены к каторжным работам.
Свидетельствами потрясающего мужества и редкого интеллектуального уровня Льва Матвеевича остались его предсмертные, написанные накануне казни, письма жене, товарищам-народовольцам, сестре Анне, брату Якову и жене Якова. Письма соратникам неоднократно цитировались в исторической литературе. Письма жене и родным, носящие очень личный характер, обсуждать не будем.
Приведем только ранее не публиковавшийся фрагмент одного письма. Это послание товарищам по борьбе X и Y – современники так назвали их для конспирации.
Дорогие мои, хорошие друзья Александр Васильевич и Алексей Сергеевич! <…> [Я заранее благодарю Вас, дорогие друзья, за добрую память обо мне и прошу обратить Ваши заботы и внимание на того человека, которому на долю выпала гораздо более трудная участь – нести бремя жизни и каторги во имя долга матери, во имя будущей, еще не расцветшей жизни! Я говорю о моей дорогой, о моей несчастной Наташе, которой предстоит тяжелая задача самой мыкаться в тюрьме и ссылке и вырастить, выхолить бедного нашего сынка Митюшку. Помогите ей, дорогие друзья, в ее трудной доле: каждое слово участия и внимания для нее будет дороже всего на свете. Она верит в Вашу дружбу ко мне и к себе и рада будет слышать от Вас теплые утешения и видеть знаки дружеского участия. Мне хотелось бы поговорить еще с многими из Вас. Хотелось бы поцеловать дорогого Теселкина, так бодро и просто принявшего свою нелегкую кару! Хотелось бы обнять хорошего, милого Харитонова, бывшего общим другом моим и Папия Подбельского. Хотелось бы поцеловать приветливого и доброго, всепрощающего, истинного христианина Ивана Ивановича Попова и всех-всех Вас, дорогие, милые друзья, с которыми приходилось мыкаться вместе по тюрьмам и баржам. Горячо обнимаю Вас всех и шлю Вам свой последний прощальный поцелуй. <…> Я забыл сказать Вам, что я до сих пор не вставал еще с постели, а потому не удивляйтесь, что я так пишу, – я пишу все еще лежа. Не знаю, каким образом они «поведут» меня на казнь?
Обращают на себя внимание самообладание автора, образный стиль и безупречный русский язык писем, написанных в полушаге от эшафота. Полушаг – в данном случае понятие метафорическое, так как передвигаться самостоятельно Лев Матвеевич, раненный во время «бунта», не мог.
Смертный приговор был приведен в исполнение в ночь с субботы шестого на воскресенье седьмое августа 1889 года, в 4 часа утра. Льва Когана-Бернштейна, недвижимого, вынесли из камеры к месту казни на кровати. Наталья Осиповна шла рядом и держала его за руку. А Митюшка, трехлетний сынишка Когана-Бернштейна, спал, ничего не слыша...
Льва Матвеевича облачили в саван (Николай Зотов и Альберт Гаусман надели свои саваны сами), накинули ему петлю на шею, подняли вместе с кроватью и опустили ее... Обязанности палача исполнял каторжник-уголовник, а полицейский надзиратель Олесов ходил рядом и для большей надежности дергал повешенных за ноги. При казни присутствовал резник Иосиф Левин, раввина в то время в Якутске не было.
Придя утром на службу, тюремный смотритель Николаев, бывший сослуживец Льва Матвеевича, искренне его уважавший, свалился в сердечном приступе. Он вместе со всеми ссыльными до последней минуты не сомневался в том, что смертный приговор будет отменен.
Похоронили Гаусмана и Когана-Бернштейна на еврейском кладбище. На могиле Альберта Гаусмана его вдова поставила памятник, но через год полиция уничтожила надгробные надписи на русском и еврейском языках.
А. Гройсман в книге «Евреи в Якутии» (Якутск, 1995) пишет: – До настоящего времени сохранились только могилы евреев-революционеров. Несмотря на то, что в 1930 г. был закрыт молельный дом и община фактически распалась, погребальное братство неофициально продолжало существовать на протяжении всех последующих лет, что помогло сохранить еврейское кладбище. В сороковые годы Якутский краеведческий музей изготовил простые цементные надгробия, которые были установлены под деревянным навесом над могилами казненных революционеров. Эти захоронения входили в реестр революционно-исторических памятников республики. Однако это не помешало им медленно разрушаться, платя дань неумолимому времени.
На памятных плитах проступают посмертные слова революционеров, обращенные в будущее:
«Быть может, вы доживете до той счастливой минуты, когда освобожденная Родина встретит своих верных, любящих и любимых детей с открытыми объятиями и вместе с ними отпразднует великий праздник свободы. Ваш весь Лев Коган-Бернштейн. Якутск. 6 августа 1889 г.».
«Всем товарищам передайте мой горячий привет и последнее “прости”. Если когда-нибудь доживете до радостных дней, моя мысль, если так можно выразиться, будет с вами. Я умираю с верой в торжество истины. Прощайте, братья! Ваш А. Гаусман. Якутская тюрьма. 0 часов 40 минут, 7 августа 1889 г.».
Такие люди, как Гаусман, Зотов, Коган-Бернштейн, Подбельский, останься они в живых, могли бы стать в будущем крупными деятелями всероссийского масштаба. Это единодушно утверждают в своих мемуарах те их коллеги и единомышленники, которым было суждено в революционных бурях остаться в живых.
На руках Натальи Осиповны после смерти мужа остался Митя, которому только что исполнилось три года. В предсмертном письме-завещании сыну Лев Матвеевич призывает его к борьбе против самодержавия и пишет: «...Да благословит тебя Бог, да не покинет тебя всю жизнь твоя вера живая в царство правды, свободы, добра».
Ссыльный Борис Николаевич Гейман посвятил Мите оптимистическое, несмотря на трагические события, стихотворение, приведем маленький отрывок из него:
Ударит час, как тяжкий сон
В немую даль наш век уйдет!
Лучом свободы озарен,
Счастливый новый мир блеснет
Волшебной сказочной мечтой!
Через год после событий Борис Гейман опубликовал в английской газете «Таймс» корреспонденцию под заголовком «Якутская бойня».
Матвей Львович Коган-Бернштейн в 1917 был избран в Учредительное собрание по списку Партии социалистов-революционеров (эсеров), членом Центрального комитета которой он состоял. Спустя год, в сентябре 1918, в районе приволжского города Сызрани его расстреляли большевики по приговору военно-полевого суда. Наталья Осиповна стала не только вдовой повешенного мужа, но и матерью расстрелянного сына. Вот такой блеснул «луч свободы»…
У Папия Подбельского тоже остались малолетние дети. Младшего сына, Вадима, усыновил брат Папия Николай. Вадим Николаевич Подбельский стал видным большевиком, был народным комиссаром почт и телеграфов РСФСР (умер в 1920 году).
8 августа 1889 года «протестанты» были отправлены из Якутска в Вилюйскую каторжную тюрьму, пустовавшую после освобождения Н.Г. Чернышевского из ссылки (1883). В доме поселились 20 «якутян», в том числе семь женщин, плюс малыш Митя Коган-Бернштейн. Бывшая комната Чернышевского стала женской камерой. Камеры запирались только на ночь. Никаких каторжных работ не было, но каторжники сами обслуживали себя и свое хозяйство. Только доставкой дров и воды занимался якут Спиридон, так как за ворота тюрьмы разрешалось выходить только старосте. Тюрьму окружал забор из палей – тонких, заостренных кверху бревен.
Дневной паек состоял из двух фунтов ржаной муки, одного фунта мяса, сахару – ноль. Но можно было получать посылки от родных из России. Жили «якутяне» полной коммуной, в том числе и деньги были общими. Почетные обязанности истопника и самоварщика исполнял Михаил Гоц, внук известного московского чаеторговца Высоцкого. Ежедневно нужно было топить две большие голландские печи и раздувать 12 самоваров. Выйдя с каторги, Гоц стал одним из основателей российской партии социалистов-революционеров (эсеров).
В Вилюйской тюрьме Наталья Осиповна и Митя пробыли только год. В 1890 году по Высочайшему повелению каторгу им заменили поселением в городеВерхоянске, известном как полюс холода: морозы там достигают –70° по Цельсию. Н.О. страдала частыми обмороками. По состоянию здоровья, после долгих хлопот, ей заменили Верхоянск на Якутский округ. С февраля 1892 года мать с сыном жили в Намском улусе. Помогал им и даже опекал ссыльнопоселенец – доктор Александр Александрович Сипович.
В 1891 году был заложен Великий Сибирский железнодорожный путь (Транссиб). В связи с этим вышел целый ряд царских указов и манифестов, смягчавших участь узников и, главное, позволявших использовать их труд на строительстве железной дороги. «Якутское дело» начало рассыпаться. В мае 1893 года Н.О., по ходатайству родственников, разрешили поселиться в Красноярске, и она служит там фельдшерицей под началом известного местного врача В.М. Крутовского. В Якутском госархиве хранится прошение А.А. Сиповича о разрешении ему тоже переехать в Красноярск, вслед за Н.О. и Матвеем.
В 1898 году Н.О. довелось познакомиться с В.И. Ульяновым-Лениным, ненадолго приехавшим в Красноярск с места ссылки, села Шушенского в верховьях Енисея, и остановившегося на квартире доброго знакомого Н.О., будущего агента «Искры» П.А. Красикова. Ленин с большим интересом расспрашивал Н.О. о подробностях Сабуровской акции и Якутского бунта, замалчивавшихся цензурой. И тогда, и позже, в эмиграции – при встречах с Лениным на Капри, в Женеве и других уголках Европы, а также после Октябрьского переворота, уже в Москве, Наталью Осиповну удивляла теплота Ленина по отношению к ней. Она объясняла это тем, что жизнь и смерть ее мужа, по-видимому, напоминали Ленину судьбу его брата Александра Ульянова.
В 1903 году Наталья Осиповна получила право выехать из Красноярска на Кавказ (Кавказ, как и Сибирь, был одним из установленных законом мест ссылки), но в 1904 году сумела уехать за границу и жила с сыном в Гейдельберге (Германия).
На какие средства жили Наталья Осиповна и Матвей в Германии, кто оплачивал его учебу в Гейдельберге и поездки по Европе? Можно предположить, что родные выполняли обращенную к ним в предсмертных письмах Льва просьбу о помощи его вдове и любимому сыну.
Н.О. вернулась в Россию в 1909 и поселилась в Воронеже. Как и Матвей, приехавший в Воронеж в 1915, она состояла в партии социалистов-революционеров. После 1917 переехала в Москву, участвовала в работе Общества политкаторжан. Скончалась 26 декабря 1927 в Москве.
***
Что же заставляло юношей и девушек, выходцев, как правило, из отнюдь не бедных семей, будоражить народ, бороться с самодержавной властью, вплоть до физической ликвидации ее высокопоставленных, в том числе и царственных, особ, идти, не задумываясь, на сибирскую каторгу или на виселицу?
Вот что эмоционально пишет на эту тему один из современников (между прочим, отец видного советского ученого, академика Б.С. Стечкина)[26]:
– Кто не жил тогда, с трудом может вообразить себе 80-е годы, царство реакции, дикого, бессмысленного, издевательского произвола. Кругом жизнь – тюрьма, на каждом шагу насилие…
Эти слова сказаны, между прочим, потомственным дворянином и опубликованы отнюдь не в советское время, а в 1907 году.
П.Л. Лавров, полковник, профессор Артиллерийской академии в Санкт-Петербурге, в своих «Исторических письмах» (1867 год) призывал: «Нужны энергические, фанатичные люди, рискующие всем и готовые жертвовать всем». И в ответ на такие призывы, как писал народник-террорист С.М.. Степняк-Кравчинский в книге «Подпольная Россия» (1882 год), «…Все, в ком была живая душа, …оставляя родной кров, богатство, почести, семью, отдавались Движению с тем восторженным энтузиазмом, с той горячей верой, которая не знает препятствий, не меряет жертв…». В том числе, а во многих случаях и впереди других, шли евреи.«Террор – ужасная вещь, – говорил Кравчинский, – есть только одна вещь хуже террора: это – безропотно сносить насилия».
Каковы возможные цели и мотивы этой революционной одержимости, типичной для молодежи 70-80-х годов позапрошлого века? Другой вопрос – какие у нее были реальные возможности для достижения поставленных целей – здесь обсуждать не будем.
Переход по программе-максимум к республиканской форме правления, по программе-минимум – к конституционной монархии? Нужна ли была россиянам, в том числе евреям, Российская республика? Конечно, нужна. И конституция, разумеется, тоже. Случайно или не случайно, Якутский бунт произошел аккурат в годовщину столетия ВФР. И ссыльные, несмотря на сильнейшую озабоченность своей судьбой и судьбой своих детей, нашли перед бунтом время и силы для обсуждения и принятия текста приветствия французскому народу по этому поводу! При рассмотрении дела военно-судной комиссией «сношения с иностранной державой» (терминология вице-губернатора Якутской области Осташкина) были им поставлены в вину, и даже после исполнения приговора полиция пыталась организовать новый процесс для рассмотрения этого «преступления». Только отсутствие на этом свете возможных обвиняемых – Когана-Бернштейна и Подбельского – помешало возбудить дело...
К сожалению, в XIX веке и позже не нашлось провидцев, способных учесть и экстраполировать на российскую почву исторический опыт ВФР, прямым ходом приведшей республику через революционный террор в объятия бонапартизма и затем – к Реставрации… Или опыт Парижской коммуны 1871 года, закончившейсяконтрреволюционным террором… Хрен редьки не слаще?
Борьба за религиозное равноправие? Не только в местечках черты оседлости, но и в столице империи – Санкт-Петербурге, в губернских городах действовали синагоги или молельные дома, мечети, лютеранские и католические соборы, даже буддийские храмы, учебные заведения при них. Согласно религиозным канонам содержались национальные кладбища. С другой стороны, каких-либо массовых выступлений магометан, иудеев, католиков против православия не зафиксировано. Напротив, известны крещеные народовольцы: Осип Аптекман, Владимир (Натан) Богораз, Борис Оржих и другие.
Борьба за экономическое равенство? Мы не располагаем статистическими данными, позволяющими здесь сравнить материальное положение различных российских народов. Можем лишь предположить, что на фоне всеобщей российской нищеты чрезвычайной разницы в среднем уровне жизни людей разных национальностей не наблюдалось. Во всяком случае, у молодых народовольцев-евреев, происходивших, в большинстве случаев, из богатых семей, не было заинтересованности в личном обогащении. Более того, революционная деятельность, как правило, приводила к снижению того привычного уровня жизни, который мог быть обеспечен молодежи родителями или собственными усилиями. Вот некоторые цифры (без учета национальности): средний возраст революционеров в 70-е годы не превышал 23,6 года; дворян среди них было 31-32 % (в 1886 году – 24,2 %), студентов – 37,5 %, гимназистов – 11,3 %, учителей – 7,6 %, семинаристов – 4,6 %, лиц свободных профессий – 4,2 %, военных – 0,6 %[27]. Бедняки в этом списке не просматриваются.
Классовая борьба? Крепостное право в России, хотя и с запозданием на многие лета, в 1861 году было отменено. Половинчатая реформа, не оправдавшая многих крестьянских надежд, не спасла царя-освободителя, через 20 лет убитого борцами с самодержавием. Почва для крестьянских волнений осталась и породила социально-революционное движение, названное «аграрным социализмом» и позже эволюционировавшее в ПСР – партию социал-революционеров. Однако крестьян среди евреев практически не было, за исключением жителей отдельных земледельческих колоний на Украине и отставных солдат – бывших кантонистов, отслуживших в армии по 25 лет. Рабочий класс в России только зарождался, Российская социал-демократическая рабочая партия (РСДРП) организационно оформилась лишь в конце 90-х годов (первый съезд партии состоялся в 1898 году в Минске), Бунд создавался тоже примерно в это время. До активной борьбы за так называемую «диктатуру пролетариата» в России 80-х годов было еще далеко.
Борьба за национальное равноправие, по примеру событий 1848-49 гг. в Австро-Венгрии? Однако Каракозов, Фигнер, Засулич, Желябов, Халтурин, Перовская, Кибальчич, Александр Ульянов никоим образом не относились к числу национально ущемленных людей. То же самое можно сказать об их идейных кумирах и вдохновителях: Герцене, Чернышевском, Писареве, Лаврове, Бакунине, Кропоткине и многих других. О национально-освободительной борьбе в те годы со стороны малороссов (украинцев) и белорусов тоже читать или слышать не приходилось. Финны, получившие еще в начале XIX века широкую автономию, пока молчали; прибалтийцы, кавказцы, жители Средней Азии, татары, башкиры – за отдельными исключениями, тоже. Остаются поляки; что да, то да, волнения в Царстве Польском не прекращались со времен третьего раздела Польши (1775) и ненадолго затихали только после жестоких усмирительных акций, сопровождавшихся виселицами и массовыми высылками в Сибирь, Закавказье, Среднюю Азию.
А евреи? Ни для кого, кроме них, в России не существовало черты оседлости, ограничений доступа к среднему и высшему образованию, к государственной и военной службе, запретов на поселение не только в крупных городах, но и в деревнях с русским или украинским населением, даже в черте оседлости. В Западном и Юго-Западном краях евреи испытывали особенное национальное угнетение, порождавшее непримиримую ненависть к самодержавию и царизму, по их представлению – главному источнику и насадителю зверского шовинизма. «Симпатия» была обоюдная, однако никаких антирусских или антиукраинскихнастроений и выступлений со стороны евреев не было. Следует сказать, что до 1881 года не было и еврейских погромов, за исключением «случайных явлений» 1821, 1859 и 1871 годов в Одессе, якобы исключительно вызванных недружелюбным отношением местных греков к евреям (так объясняет причину этих событий Еврейская энциклопедия)[28]. О гнусных наветах, обвинениях иудеев в ритуальных убийствах здесь говорить не будем, это отдельная тема.
Даже А.И. Солженицын в своем двухтомнике[29] приходит к выводу, что мотивы евреев-народовольцев не были антирусскими, ими двигало желание освободить все человечество от бедности и рабства. А «к евреям евреев повернули погромы», утверждает он.
Официозную точку зрения 20-х годов высказал марксист-ленинец Иван Адольфович Теодорович (1875-1937), объясняя огромный процент еврейской интеллектуальной и, отчасти, ремесленной молодежи в последнем поколении народовольцев. Якобы, подхватив лозунг первого поколения народников, – «Задушить буржуазию в самом зародыше», они, защищая интересы мелкого товаропроизводителя, стремились приостановить развитие капитализма и дать окрепнуть росткам социализма, «производительной ассоциации»[30]… Этот тезис, удобный для большевиков, кстати, согласуется с воспоминаниями Н. Геккера, цитированными в начале статьи. Добавим от себя: совершить подобный скачок, растянувшийся на 70 или 75 лет, попытались большевики. Его результаты известны и в комментариях не нуждаются…
Куда же, все-таки, мог направить свои силы молодой еврей (чаще всего – интеллигент в первом поколении), остро ощущавший на себе неравноправие и другие «свинцовые мерзости жизни», неспособный преодолеть впитанную с материнским молоком тягу к знаниям, проштудировавший вдоль и поперек труды Чернышевского и Лаврова, Писарева и Добролюбова, Маркса и Плеханова, Э. Бернштейна и Лассаля и стремившийся не только все понять, но и все переустроить в этом, мягко говоря, не совсем правильном мире? Основных путей, на дилетантский взгляд автора, было несколько.
– Первый: забыв (на время или на всю жизнь) о своей национальной принадлежности, вступить в борьбу за социально-экономические права «бедных и обездоленных» российских крестьян (например, в рядах партии НВ или нарождающейся ПСР), или за права наемных тружеников всей планеты (например, в составе будущей РСДРП). Народовольческий путь выбрал для себя Лев Коган-Бернштейн, эсеровский – его сын Матвей.
– Второй: отодвинув на второй план мечты и заботы о «счастье трудового народа», начать борьбу за национальное равноправие, за трудно представимую автономию евреев в пределах России или за пока еще четко не сформулированную идею объединения многомиллионного еврейского народа, рассеянного по разным странам и континентам, в географически компактном регионе. По этому пути пошел Яков Бернштейн-Коган, которому посвящена вторая часть статьи.
– Третий: доверив решение общественных социально-экономических и национальных проблем более решительным и смелым людям, устремиться в искусство, науку, технику, медицину, коммерцию или предпринимательство, удовлетворяя этим свою любознательность, честолюбие и материальные амбиции и в посильной мере способствуя развитию страны, а следовательно – и всех в ней живущих, независимо от пребывания наверху тех или иных очередных кормчих. Это путь инженера-технолога Владимира Бернштейна-Когана, его сына Сергея, врача Анны Бернштейн-Коган (получившей образование в Сорбонне). Заметим, что этот путь считал в свое время правильным и юный гимназист Лев Коган-Бернштейн.
– Четвертый путь – пассивно-фаталистический: сидеть, сложа руки – в переносном смысле, разумеется, ибо кормить семью в любом случае нужно – и ждать у моря погоды, никуда не высовываясь: будь, что будет.
Разумеется, паллиативы или сочетания этих путей тоже были возможны и многочисленны, в том числе приверженность идеям Бунда и родственных ему партий. Решение о том, какой путь – самый правильный, каждый молодой человек принимал сам, в зависимости от времени и места и своего небогатого, в силу возраста, жизненного опыта. Не будем только забывать, что у наших предков в XIX веке еще не было и не могло быть необходимого и достаточного практического опыта или, по крайней мере, достаточных ассоциативных знаний, чтобы хоть на минуту представить себе отдаленные результаты своих действий. И, в частности, они не предвидели возможности установления тотальных режимов в наступающем двадцатом веке, позже гениально названном «Век-волкодав»...
Часть вторая. Яков Матвеевич
А теперь обратимся к брату старшему. Оставим за кадром его гимназическую юность, в которой, по некоторым сведениям, он симпатизировал народовольцам, и начнем сразу со студенческих лет. Для этого мысленно перенесемся в небольшой, но очень уютный, уже упоминавшийся в первой части статьи город Дерпт (с 1893 года – Юрьев, с 1917 – эстонский Тарту). Город основан в XI веке, вошел в состав Российской империи в 1721 году и относился к Лифляндской губернии, в которую тогда входила южная часть нынешней Эстонии. В 1802 году здесь, на берегу впадающей в Чудское озеро живописной реки Эмбах (сейчас именуемой Эмайыги), после почти столетнего перерыва вновь открылся Дерптский университет, основанный еще в 1632 году шведским королем Густавом, а в России оказавшийся вторым после Московского (1755).
Университет, alma mater не только Якова, но и Льва, Владимира, Анны, считался немецким, и вплоть до 1890 года лекции читали, в основном, немецкие профессора, на своем родном немецком языке. Учились здесь в основном прибалтийские немцы, евреи, русские. Эстонцев среди студентов практически не было.
В Лифляндской и Эстляндской губерниях, с общим населением около 1,7 млн. человек, по переписи 1897 года постоянно проживали 31106 евреев (всего лишь 1,82 %). В черту оседлости эти губернии не входили. Тем не менее, в 1887 году, накануне введения процентной нормы (10 % для фармацевтов, 5 % для остальных), евреи (240 человек) составляли, по-видимому, самую большую этническую группу: 15 % от общего числа студентов[32]. Из них почти 90 % (214 человек) изучали медицину, остальные – юриспруденцию.
Современники подчеркивают, что студенты, как правило, чтили своих наставников, добросовестно и настойчиво стремились к вершинам науки и почти не отвлекались на другие важные проблемы; в частности, по-юношески трепетно относились и к молодым, и не очень молодым представительницам слабого пола… Уважение учеников к немецким учителям было взаимным. «О различном отношении к студентам в зависимости от их национальности не могло быть и речи», – вспоминал бывший дерптский студент Евгений Деген. А Владимир Соллогуб[33]писал, – В этом городке все дышит какой-то умственной деятельностью и душевным молодым разгулом. По улицам толпятся молодые люди в коротких плащах и дружно толкуют между собою. Другие, с тетрадями и книгами подмышками, спешат на голос благовествующей науки, тогда как за белыми занавесками хорошенькие личики, с ярким румянцем на щеках, украдкой на них поглядывают.
По другим сведениям, не все проистекало так уж благостно, бывали и «нечаянные» прегрешения. На эти случаи существовала своеобразная такса: за каждого ребенка, прижитого от студента, мать – эстонка получала от виновника через университетское начальство семь рублей в месяц. Один студент прославился тем, что ежемесячно выплачивал семи женщинам 49 рублей[34].
Бывали и дуэли, в том числе и с участием евреев. Так, А.И. Браудо, будущий фактический директор Публичной библиотеки в Петербурге, был серьезно ранен на дуэли в грудь, первокурсник из Киева Б. Захер – убит. Несколько вечных студентов, больших любителей пива или чего-нибудь покрепче, с утра до вечера просиживали штаны в закусочных... Короче говоря, здесь в полной мере гейдельбергским духом пахло…
Молодые люди объединялись в компании и общества – конфедерации – по интересам, заодно обособляясь таким образом от инакомыслящих. Одни, леворадикальной ориентации, заботясь обо всех бедных и униженных на Земле, мечтали переделать весь окружающий мир; другие ставили во главу угла свою национальную принадлежность; третьих связывали только отличное пиво и губернско-земляческая дружба. Каждая конфедерация имела свой клуб, цвета фуражек-конфедераток тоже были разными.
Братья-студенты Яков и Лев (после возвращения с женой Натальей из своей первой якутской ссылки), а также мать Якова и Льва Дора (Двойра) жили в одном доме. Юность братьев, как и многих молодых идеалистов того времени, пришлась на годы народовольческого движения, ведущего, как многим тогда казалось, прямой дорогой к всеобщему народному счастью. Эти годы, годы борьбы и полного обновления патриархальных – говоря по-русски, отцовских – взглядов, породили целое поколение бунтарей-идеалистов, готовых, если требуется, плыть против течения и сражаться за свои идеи до гробовой доски – в буквальном смысле этих слов. Таким был Лев, чья жизнь закончилась в 27 лет в Якутске, таким был и «этот принципиальный Яков Бернштейн-Коган», как его называли коллеги[35].
Яков выбрал национально-культурный путь и в 1884 году стал одним из организаторов Akademischer Verein für Jüdische Geschichte und Literatur – Академического общества еврейской истории и литературы. Почти одновременно в Дерпте открылись еще два еврейских общества: литературно-музыкальное и научное. Студенты – члены этих обществ начинали понимать необходимость борьбы за права еврейского народа, за перестройку его экономического быта, за поиск путей внутренней и внешней эмансипации. Пути виделись разные, и один из них – эмиграция в Северо-Американские Соединенные Штаты (САСШ). Но уже через короткое время Яков стал палестинофилом, вел палестинофильский кружок среди студентов, вместе с ними создал начальную школу для детей еврейских ремесленников, живших в городе, и безвозмездно в ней преподавал.
Одним из любознательных кружковцев был студент-медик Яков Должанский, будущий старший ординатор и старший врач полевого подвижного госпиталя при пехотной дивизии во время русско-японской войны, в августе 1905 года награжденный орденом Св. Анны 3-й степени[36], а позже, во время Первой мировой войны, ставший даже генералом (!) медицинской службы царской армии. Будучи профессором Екатеринославского университета, в 1921 году он по личному разрешению Феликса Дзержинского, благодаря знакомству с его братом, уехал в Палестину[37]. Выпускниками Дерптского университета были и другие известные люди, такие, как Викентий Вересаев (Винсент Смидович), Владимир (Вольдемар фон) Даль.
Лицам, окончившим российский университет с отличием и представившим письменную работу на избранную тему, присваивалась степень кандидата наук по определенной отрасли знаний (медицина, право и др.). В 1884 году этот порядок был отменен, но в Варшавском и Дерптском университетах сохранялся до 1917 года. Яков Матвеевич стал кандидатом медицины еще в 1880 году. В Германии эта степень называется Doktor, поэтому на немецкой почтовой карточке 1910-х гг. (см. ниже) он именуется доктором. Знак Российской Императорской Военно-медицинской академии на груди позволяет предположить, что Я.М. учился не только в Дерпте, но и в Санкт-Петербурге.
***
После убийства 1 марта 1881 года Александра II по Малороссии прокатилась волна еврейских погромов. Воссевший на трон Александр III ненавидел евреев. «Временные правила», введенные правительством 3 мая 1882 года, создавали для евреев массу новых ограничений: не оставайся здесь, не иди туда. Были установлены барьеры при поступлении еврейской молодежи в гимназии и университеты (1887). Для российских евреев это стало невыносимым. Как прямой результат подобных гонений, уже в 1881-82 гг. взошли первые ростки сионистского движения.
Одним из его пионеров в России, по свидетельству уже известного читателю Л.Я. Штернберга[38], был студент Петербургского университета Василий Лазаревич Берман (1862-1896)[39]. Позже он заведовал русским отделением Еврейского колонизационного общества (ЕКО)[40], но, заболев чахоткой, уехал из России и умер в Египте.
Пропагандируя идею национального объединения евреев на основе территориальной общности, первые сионисты (правильнее было бы их назвать тоже палестинофилами) в качестве положительных аргументов выдвигали национальное возрождение Греции и Болгарии, объединение Германии, события 1848 года в Венгрии (имевшие отнюдь не только положительные последствия для евреев). Евреи-народовольцы отнеслись к сионизму резко отрицательно, считая, что нельзя замыкаться в национальных рамках, нужно бороться за свободу и счастье всего угнетенного народа России; а в уже близком светлом будущем можно будет позаботиться и обо всем страдающем человечестве...
Первоначальный интерес к переезду в Аргентину или в пустынный североамериканский штат Алабама в народе угас довольно быстро[41]. Многие российские евреи именно тогда решили: если переселяться – то в Палестину, входившую, напомним, в состав Османской империи. Султан в те годы старался крепко закрыть перед ними двери, но турецкая администрация на местах славилась своей продажностью. Искатели счастья добирались морским путем из Одессы в Яффу и обустраивались на пустующих местах, создавали новые поселения, поначалу очень бедные, такие, как Петах-Тиква, Ришон ле-Цион, Зихрон-Яаков. Особо предприимчивые евреи даже «форсировали» Иордан.
Процесс был, можно сказать, хаотическим. Палестинофилы опирались на практику бессистемного заселения прибывающих, во многом основанную на филантропии, проповедовали медленное, постепенное «строительство земли» в Палестине, не очень задумываясь о политическом статусе и будущей демографии освоенной территории, о необходимости ее плотного насыщения евреями. Сионисты, напротив, свой взгляд устремляли в будущее: их целью было планомерное превращение древней земли, этнической родины еврейского народа, в города и поселки с преобладающим еврейским населением, и получение гарантий безопасности со стороны мировых держав. Хотя нельзя сказать, что все мысли были привязаны только к Палестине; выдвигались и другие варианты, такие, как область Вад-Эль-Ариш в Египте, граничащая с Палестиной, Уганда, Кипр и некоторые другие, подробнее об этом – ниже.
Организация, называемая Ховевей Цион – «Любящие Сион» (нем. Chowewe Zion, англ. Zion Choveveh), начала собирать капитал, чтобы помочь тем, кто хотел воплотить мечты о земле Израиля. Для этой цели в Лондоне в 1899 году был организован Еврейский колониальный банк, акции которого, стоимостью в 1 фунт стерлингов, распространялись в городах и местечках черты оседлости специально уполномоченными на это лицами. В 1903 году в Палестине было учреждено Англо-палестинское общество – отделение этого банка.
Через несколько лет после окончания университета Я.М. вернулся в Кишинев и открыл в родном городе медицинскую практику. Там он стал активистом еврейской общины; основал вечерние курсы, профессиональные школы, рабочие артели различного рода. Здесь 14 декабря 1895 г. у Якова Матвеевича и его жены Леи-Доротеи родилась дочь Мария (Мириам), будущая известная израильская актриса (по версии Кишиневского раввината, Мария была на год старше). Другой его дочери, Елене, суждено было стать лечащим врачом писателя Владимира Набокова, об этом он упоминает в послесловии к американскому изданию «Лолиты».
В ходе бесед и оживленных дискуссий со своими коллегами Яков Матвеевич из палестинофила превратился в настоящего сиониста, стал активнейшим работником Движения в России, единомышленником, а затем – одним из ближайших сотрудников Теодора Герцля (это сотрудничество не мешало их горячим спорам, об этом ниже). Читателям не нужно долго объяснять, что такое сионизм. Но для лучшего понимания характера и жизненного пути нашего героя, неразрывно связавшего свою жизнь с этим движением, необходимо сказать нем подробнее.
Движение, имеющее целью экономическое и культурное возрождение еврейской нации в Палестине, выросло из мессианских ожиданий, растянувшихся на тысячелетия[42]. Как ни странно, первыми проповедниками и глашатаями, зазывавшими еврейский народ в Палестину, были христиане: Наполеон Бонапарт, нуждавшийся в пополнении своего войска во время похода на Египет; декабрист Павел Пестель, сам придумавший этот, казавшийся ему оригинальным, способ разрешения русско-еврейского вопроса; даже в пьесе французского писателя Дюма-сына «Жена Клода» (1876) один из персонажей высказывает идею переселения евреев в Палестину.
Призрак сионизма, если можно так выразиться, бродил по Европе в течение всего XIX века. Но лишь в 1895 году, когда австрийский писатель, драматург и журналист Теодор (Биньямин Зеев) Герцль в своей знаменитой брошюре «Der Judenstaat» («Еврейское государство») четко сформулировал основные положенияполитического сионизма, бесплотный призрак овладел сердцами и душами многих тысяч людей[43]. Т. Герцль, ставший вождем и лидером движения, не был выдающимся оратором, более того – он даже не читал и не писал по-еврейски, но обладал воистину неземной энергией, даром воодушевлять людей и вести их за собой. Был твердым среди противников и гибким среди сильных мира сего в стремлении к цели, сформулированной на Первом сионистском конгрессе в августе 1897 года и вошедшей в так называемую Базельскую программу: «Создать обеспеченное публичным правом убежище для евреев в Палестине».
После окончания конгресса Т. Герцль написал в своем дневнике: «Если коротко подытожить Базельский конгресс – что я поостерегусь сделать публично, – то вот он, вывод: в Базеле я основал еврейское государство. Если бы я громко заявил об этом сегодня, ответом мне был бы общий смех. Но через пять и уж, во всяком случае, через пятьдесят лет это признают все». И он не ошибся в сроках!
В России, где в пределах черты оседлости была сосредоточена наименее ассимилированная часть мирового еврейства, идеи Т. Герцля нашли особенно горячий отклик. Для западных же евреев, напротив, земля Израиля, как позже отмечал Хаим Вейцман, в значительной мере была только миражем, умозрительной конструкцией.
На Первом конгрессе была учреждена Всемирная сионистская организация (ВСО). Ее исполнительный орган – Малый исполнительный комитет (фр. Engeres Actions-Comitè, позднее – Правление) из нескольких человек и контрольно-совещательный Большой исполнительный комитет (Actions-Comitè), состоявший из 60 представителей разных стран – подчинялись Конгрессу как высшему законодателю.
Выступавший на Первом Базельском конгрессе Я.М. Бернштейн-Коган, излагая свои взгляды на проблему национального возрождения еврейского народа, подчеркивал возможность и необходимость одновременного сочетания двух не противоречащих друг другу направлений работы: с одной стороны – это практическая работа по заселению и постепенному освоению территории Палестины, с другой – оформление политического базиса, необходимого для отказа от стихийного «просачивания» колонистов в страну, то есть борьба за получение разрешения от турецкого султана и гарантий от ведущих европейских держав. На будущем, Третьем, конгрессе Т. Герцль назовет такое разрешение хартией, чартером (charter). Не менее важно политическое и культурное просвещение широких масс, воспитание твердой веры в политическое возрождение и стремления к политической независимости еврейского народа. В определенной мере Я.М. Бернштейн-Коган оказался одним из пионеров так называемого общего (allgemein – нем.), или синтетического, сионизма. Эти положения через десять лет, на Восьмом конгрессе в Гааге, были приняты в качестве программы действий ВСО.
Из числа российских сионистов на Первом конгрессе были избраны четверо «Уполномоченных» (они же члены Большого исполкома) по созданию сионистских организаций в стране. «Уполномоченным» по Бессарабии избрали Бернштейна-Когана.
С 1897 по 1901 год Я.М. возглавлял так называемое Почтовое бюро, осуществлявшее связи между сионистскими организациями в различных городах России. «Теоретические письма», инструкции и циркуляры, рассылаемые Бернштейном-Коганом, помогали молодым сионистам в организации кружков самообразования, в преподавании детям и взрослым языка иврит, еврейской литературы и истории, географии и других общеобразовательных предметов. К 1899 году в России действовали уже около пятидесяти таких кружков, а количество сионистских организаций выросло на 30 %.
На Третий Базельский конгресс (15-18 августа 1899) из России прибыли около семидесяти делегатов. Т. Герцль с восхищением отмечал: «Какой стыд, что мы верили, будто превосходим их. Образованность всех этих профессоров, врачей, адвокатов, инженеров, промышленников и купцов уж наверняка не уступает западноевропейскому уровню. В среднем, они говорят и пишут на двух-трех современных культурных языках; каждый из них, несомненно, силен в своей профессии»[44].
С докладом о состоянии Движения в России выступил Бернштейн-Коган. Он, в частности, говорил о необходимости сократить разрыв между еврейскими массами и основами европейской культуры и, с другой стороны, приблизить еврейскую интеллигенцию к своим национальным корням – основе еврейства.
Одно из постановлений Третьего конгресса: «Поселение евреев может иметь место в Палестине, в Сирии, либо в любой другой стране в любой части света» – явно противоречило ранее принятым принципиальным решениям. В связи с этим разгорелся острый спор, в котором энергично участвовали делегаты из России: Я. Бернштейн-Коган, Лео Моцкин и другие. По требованию большинства вернуться к духу решений Второго конгресса формулировка была уточнена: «Работу по заселению Еврейский банк вправе вести только в странах Востока, в особенности в Палестине и Сирии». По завершении конгресса российские сионисты дали торжественный обед в честь Теодора Герцля.
В 1901 году Кишинев посетил известный уже тогда сионист, химик по образованию, Хаим Вейцман, будущий первый президент Израиля, живший тогда в Манчестере (Англия). Тогда же Я.М. стал одним из основателей, главой и идеологом Демократической фракции ВСО. В эту фракцию вошли Хаим Вейцман, Лео Моцкин и другие. Как писал впоследствии Х. Вейцман, это была «боевая группа евреев с университетским образованием». Конференция фракции состоялась в Базеле 18 декабря 1901 года, после предварительной встречи в Мюнхене (апрель 1901). В президиум конференции были избраны Я. Бернштейн-Коган, Х. Вейцман и Л. Моцкин. После того, как Х. Вейцман огласил программу заседаний, с большим докладом о целях и задачах нового автономного объединения выступил Бернштейн-Коган.
Демократическая фракция просуществовала до 1904 года. В отличие отТеодора Герцля, лидера Движения, она ориентировалась главным образом на молодежь. Фракционеры требовали демократизации сионистской организации путем привлечения в нее широких еврейских масс, стояли на антиклерикальных позициях и заостряли внимание на необходимости совмещения, с одной стороны, дипломатических переговоров с турецким правительством, а с другой стороны – культурной работы и практической поселенческой деятельности в Палестине. Под культурной работой понималась необходимость воспитания еврейского народа в национальном духе. Против светского просвещения в сионизме выступали ортодоксы-клерикалы из партии Мизрахи, образовавшейся в феврале 1902 года.Еврейский народ нуждается в хлебе, а не в культуре, – говорили ортодоксы.
Лео Моцкин говорил на конференции о том, что Движение необходимо очистить от шовинизма, романтизма и религии. Особенно важно последнее, поскольку сионизм не есть прямое продолжение старой еврейской культуры. Другой важный, по его мнению, долг фракции – борьба против культа личности, укоренившегося в сионизме. Нельзя личность отождествлять с Движением, ибо в таком случае исчезновение личности будет восприниматься как частичная гибель самого Движения.
Яков Матвеевич Бернштейн-Коган (фото из Википедии)
Пятый сионистский конгресс открылся там же, в Базеле, 26 декабря 1901 года, под председательством Т. Герцля. Более половины его делегатов прибыли из России. На первом же заседании произошло острое столкновение между молодежью из Демократической фракции (37 делегатов) и ветеранами из контр-группы, организованной М. Усышкиным (35 делегатов). Ветераны считали, что новая фракция не принесет пользы Движению. Конгресс принял решение о создании Еврейского национального фонда для покупки земли в Палестине, Сирии и на Синайском полуострове.
По вопросу о культурной работе тоже возник серьезный спор. Несмотря на противодействие самого Т. Герцля, опасавшегося возражений со стороны религиозно-ортодоксального меньшинства, в результате энергичной борьбы Бернштейна-Когана и других оппозиционеров – членов Демократической фракции ее предложение о необходимости духовного и культурного воспитания еврейского народа в национальном духе было принято. Был также выдвинут лозунг о необходимости борьбы за права евреев в странах диаспоры.
В то же время деятельность Бернштейна-Когана как главы «Почтового бюро» подверглась острой критике. Его упрекали в том, что он часто действует по собственному усмотрению, выдавая в своих письмах и циркулярах личные взгляды за позицию всего Движения. В результате Яков Матвеевич подал в отставку, и работа «Почтового бюро» фактически прекратилась.
С 1901 года Бернштейны-Коганы жили в Харькове. Здесь в 1902 году в Харькове Я.М. был избран уполномоченным двух еврейских молитвенных обществ города (но не утвержден губернатором – по-видимому, из-за принадлежности к сионистскому движению, считавшемуся крамольным). Избирался выборщиком в I и II Государственные думы для голосования по списку конституционных демократов (еврейские депутаты тогда входили в кадетскую партию).
Сионистские организации не только направляли процесс еврейской эмиграции, но и вели политическую борьбу за эмансипацию евреев в самой царской России, предоставление евреям России гражданского и политического равноправия и прав национального меньшинства. С 1898 года Я.М. состоял под полицейским надзором, а в 1903 году даже привлекался жандармами к дознанию по делу об эсеровской типографии в Одессе.
22-28 августа 1902 года с разрешения министра внутренних дел В. Плеве в Минске состоялся Второй (единственный легальный в России) съезд российских сионистов. Х. Вейцман, Л. Моцкин, Я. Бернштейн-Коган требовали расширения демократии в руководстве Движением и большего внимания с его стороны к молодежи. Возражали этому традиционалисты из фракции Мизрахи. Они не были принципиальными противниками сионизма, но опасались, что его развитие приведет к забвению религиозных ценностей иудаизма и представит собой серьезную угрозу еврейству. Съезд принял компромиссную резолюцию: указал на обязательность национальной направленности воспитания, но в то же время избрал две отдельных комиссии по делам культуры и воспитания: от Мизрахи и от «прогрессистов». В последнюю, кроме Бернштейна-Когана, вошли великие Ахад-Гаам (Ушер Гинцбург) и Хаим Бялик. Кроме того, Я.М. избрали членом Центрального комитета (ЦК) организации сионистов России.
***
После еврейских погромов 1881-82 гг. прошли 20 лет относительного «спокойствия». Обойтись без кавычек здесь никак нельзя в связи с новыми преследованиями евреев, начавшимися в 1892 году. Так, из 30 тысяч евреев, живших в Москве, 20 тысяч, в том числе даже те, кто имел право там жить, были высланы. А 6-7 апреля 1903 года Россию и западный мир вновь потряс страшный еврейский погром – на этот раз в Кишиневе. Жертвами погрома, начавшегося в первый день христианской пасхи, стали 50 человек; 490 человек было ранено и искалечено.
До того антиеврейских беспорядков в Кишиневе не было. Молдаване и болгары в массе своей не враждовали с евреями. Зоологическую ненависть к ним из года в год возбуждали, чувствуя поддержку самых верхов, только два человека: издатель газеты «Бессарабец» П. Крушеван и подрядчик по дорожному строительству Г. Пронин. В дело шло все, от обвинений в ритуальных убийствах двух христианских подростков до распространения злостных слухов о том, что сам царь велел строго наказать евреев...
Семилетняя харьковчанка Мириам, дочка Я.М., в это время как раз гостила в Кишиневе. Был ли там в это время и Я.М.? Прямого ответа на этот вопрос у нас нет. Но И. Маор в упомянутой выше работе цитирует «Книгу о погроме» Бернштейна-Когана, (которую нам разыскать не удалось):
– Различные еврейские группы готовятся встретить погром: раввин с помощниками идут к главе православной церкви; <…> молодежь реагирует по-другому: собирается, волнуется, добывает из-под земли оружие <...> назначаются квартиры под штаб обороны и для ударных батальонов, прокладывается телефонная связь, а в моей квартире – главный телефон и место встреч и приема известий... В четыре часа дня все роты самообороны были окружены полицией и войсками, разоружены и загнаны в большие дворы. Там членов самообороны арестовали и отправили в полицию.
С болью и возмущением откликнулись на события в Кишиневе Л. Толстой, М. Горький, В. Короленко, В. Вернадский и сотни других российских интеллигентов. Раздавалось эхо и с противоположной стороны. Прошло чуть больше года после погрома, и в Одессе была запущена глупейшая басня о том, что «американские жиды» якобы собрали деньги на постройку броненосца «Кишинев»… для подарка японцам, чтобы наказать Россию за войну с Японией[45]. А газета «Новое время» утверждала: ведь евреи – выходцы с Востока; значит, они состоят с японцами в расовом родстве…
Кишиневский погром, который часто называют провозвестником Освенцима, явился катализатором еврейской эмиграции из России.
От великого (в данном случае – от трагического) до смешного – один шаг. Это бессмертное изречение подтверждает большой юдофил (как он сам себя рекомендует), бессарабский губернатор князь С.Д. Урусов[46]:
– Теперь я хочу упомянуть о том, как иногда еврейское население Кишинева оригинально помогало администрации в охране порядка. Во время рождественских праздников 1903 года был такой случай: рано утром 26 декабря ко мне явился полицмейстер с недоумевающим лицом и спросил, выезжал ли я куда-нибудь ночью. Выслушав заявление мое о том, что я ночью спокойно спал, полковник Рейхарт рассказал мне о причине своего недоумения. Из разных частей города поступили заявления, что по улицам, перед утром, разъезжал губернаторский экипаж, и сидевший в нем господин, в штатском платье, по-видимому, сам губернатор, проверял полицейские посты и справлялся, все ли спокойно. Коляска его и гнедые лошади были похожи на мой выезд, а лицо ревизора в темноте трудно было узнать. Оказалось, что мы имели дело с еврейской хитростью. Евреи не вполне доверяли нашей бдительности и, на всякий случай, нагоняли страх на полицию ночной ревизией правильного соблюдения постовой службы.
В начале августа 1903 года Т. Герцль посетил Санкт-Петербург, рассчитывая получить аудиенцию у Николая II. К царю он не попал, но пробился к министру внутренних дел России Плеве и два раза беседовал с ним. Любопытна запись в дневнике Т. Герцля, в которой он приводит слова Плеве:
– Коган-Бернштейн! <…> Нам известно, что он направляет против нас из-за границы газетную войну[47].
И Т. Герцлю пришлось опровергать сочиненную жандармами конспирологическую сказку, доказывать, что у Я.М. нет сколько-нибудь серьезных связей на Западе.
А вот что по этому поводу думал князь Урусов.
– Иностранная пресса, в особенности английская и американская, продолжала на все лады обсуждать кишиневский погром. Тогда, как и теперь, еврейству приписывали большое влияние на западноевропейскую и американскую печать. Но вряд ли одними только еврейскими стараниями объясняется тот интерес, который проявили в то время к Кишиневу и английский парламент, и американские государственные люди.
И далее продолжал,
– Однажды ко мне, в приемный час, явился англичанин, говоривший недурно по-французски, но, конечно, не произнесший ни одного русского слова. Он отрекомендовался приезжим в Одессу туристом и подал рекомендательное письмо одесского великобританского консула. Несмотря на недомолвки и осторожную речь гостя, скоро стало ясно, что он горит желанием всесторонне ознакомиться с положением евреев в Кишиневе и, в частности, с результатом предварительного следствия по делу о бывших беспорядках. Я направил англичанина к нашему прокурору, дал ему адресы некоторых кишиневских евреев и обещал предупредить полицмейстера о том, чтобы приезжему не чинили препятствий, если он захочет ходить по еврейским кварталам, собирать сведения. Но особенный восторг вызвало в англичанине предложение ехать со мной немедленно в тюрьму, куда я в этот день собирался. Он, во-первых, удивился тому, что в тюрьме содержатся громилы (а их было там до 300 человек), затем он, очевидно, не допускал мысли о том, чтобы по апрельскому делу велось правильное следствие (в этом сомнении его на другой день разубедил прокурор суда), и, наконец, надежда видеть громил в тюрьме, говорить с ними, видеть русскую тюрьму – приводили его в восторг.
Мы поехали в тюремный замок и стали обходить камеры. Я обратился к большой артели арестантов и сказал им, что они так прославились своим подвигом, что англичане прислали своего чиновника подивиться на них. Мой спутник стал задавать арестантам, через меня, ряд вопросов о поводах, вызвавших погром, о том, что побудило их избивать евреев, что им сделали евреи худого и т. п. Передаваемые мною ответы арестантов вызывали удивление англичанина, так как отвечающие, во-первых, обнаружили какую-то комическую незлобивость и веселость, перекидывались шутками и добродушно сознавались, что они согрешили немножко, но что в убийстве они, «сохрани Бог», не повинны; уверяли, что евреи – прекрасный народ, что живут они с ними в мире, что всякое бывает, иногда и православный хуже жида. Добавляли, однако, что жиды очень обиделись на погром и теперь донимают их лжесвидетельством, приписывая многим из них преступления, которых они не совершали. Я отошел к окну переговорить о чем-то с начальником тюрьмы и, кончив разговор с ним, изумился: мой спутник, подойдя вплотную к арестантам, оживленно их расспрашивал о чем-то по-русски, кивал головой и как будто захлебывался от жадного удовлетворения своего любопытства. Я отошел еще дальше, предоставив англичанину говорить с арестантами на свободе.
Дня через два англичанин приехал прощаться; он был в восторге от арестантов, от прокурора, от меня, от евреев и вообще от всего, что видел. Говорил мне, что в Англии имеют о положении дел в Бессарабии превратное понятие; что он убедился в правильности отправления правосудия в России, в лояльности административных властей, в беспристрастии и высоком качестве прокуратуры, что порядок в городе оказывается, образцовый; и что все сведения о разорении города и маразме, в который впала торговля, ложны. Говорил он еще многое, чего я не запомнил.
Месяца через два я получил от одесского консула печатную брошюру: доклад о состоянии города Кишинева после погрома, представленный министром иностранных дел обеим палатам по приказанию его королевского величества. Доклад заключался удостоверением, что в Кишиневе все обстоит благополучно. Описанный случай представляет собой прекрасный пример необходимости для губернатора быть самостоятельным, избегая по возможности обращения к петербургскому начальству. Можно себе представить, в какую комедию обратилось бы исследование английского дипломата, если бы оно было регулировано петербургскими инструкциями. Одно можно с уверенностью утверждать: благоприятного доклада о положении дел, очень ценного для русского правительства, тогда бы, наверное, не последовало.
Так, попросту, трактовал великорусский князь, считавший себя юдофилом, события в окормляемом им городе. Та самая простота, которая хуже воровства?
***
Камнем преткновения, фактически расколовшим Движение в то время, явился так называемый территориальный вопрос. По образному выражению Хаима Вейцмана, «погоня Герцля за сильными мира сего, князьями и правителями, которые должны были "даровать" нам Эрец-Исраэль, напоминала погоню за миражем». Переговоры Т. Герцля с германским кайзером Вильгельмом II и турецким султаном Абдул-Гамидом II о хартии не увенчались успехом. ТогдаТ. Герцль – реальный политик, потрясенный кишиневским погромом и тем, что он увидел и услышал в России, на Шестом конгрессе ВСО (23-28 августа 1903)предложил евреям (идея принадлежала Чемберлену) хотя бы «временный приют» на долгом пути в Иерусалим: Уганду (британский протекторат в Восточной Африке) или область Вад-эль-Ариш в Египте. Однако так называемый «план Уганды» был воспринят слушателями очень скептически. «Нет сионизма вне Сиона», – заявил один из многих Neinsager’ов («сказавших нет» – нем.), делегат конгресса Владимир Жаботинский.
Я. Бернштейн-Коган вначале говорил, что при теперешних обстоятельствах еврейство России побежит даже в преисподнюю. Однако потом изменил свое мнение и, выступив, как и большинство российских делегатов, против «плана Уганды», в очередной раз оказался одним из главных оппозиционеров. Я.М. говорил: «Мы явились сюда не только как посланцы страждущего, больного еврейства, но и как хорошие врачи. Дневник болезни еврейского народа – это еврейская история, а она ведет к Эрец-Исраэль. Мой совет вам: не принимать никакого компромиссного решения». Он предложил конгрессу выразить благодарность английскому правительству за идею, но вместе с тем недвусмысленно заявить, что ВСО, будучи верна своей основной цели, не сумеет заняться этим предложением.
Т. Герцль в своем дневнике сравнивал то сопротивление, которое ему оказывали российские сионисты, с явлением, знакомым еще Христофору Колумбу: когда прошло несколько недель плавания, а земли все еще не было видно даже с самой высокой мачты, матросы начали роптать…
После долгих дебатов, под давлением Т. Герцля, было все-таки принято решение направить в Уганду экспедицию для изучения вопроса и подготовки окончательных рекомендаций (295 голосов за, 178 против, 132 воздержались). Но «территориалисты» на этом не успокоились и предложили для колонизации еще 12 территорий на выбор, в том числе Аргентину, Австралию, Канаду, Киренаику (часть современной Ливии). Конечно, они не могли предугадать, что меньше чем через 10 лет Турция станет конституционной монархией, а в 1917 году вообще навсегда потеряет Палестину, оккупированную английскими войсками. «Чистые сионисты», верные Базельской программе, в этом смысле оказались более прозорливыми.
После оглашения итогов голосования Т. Герцль зачитал с трибуны конгресса письменное заявление семи членов Большого исполнительного комитета из России, отвергнувших резолюцию: «Нижеподписавшиеся, члены Большого исполнительного комитета, настоящим сообщают, что на заседании Исполнительного комитета они голосовали против посылки экспедиции в Восточную Африку». Не только члены Исполкома, подписавшие заявление (в число которых входил и Я. Бернштейн-Коган), но и все Neinsager’ы демонстративно перешли в малый зал, где шесть лет тому назад на Первом сионистском конгрессе была принята Базельская программа.
Т. Герцль еще перед голосованием предупредил оппозиционеров, что тот, кто проголосует против, не останется в Исполнительном комитете. Теперь же он стоял пораженный, бледный, как прикованный к месту, с совершенно окаменевшим лицом. По его личной просьбе оппозиционеры на следующий день все же вернулись в общий зал...
***
В начале ноября 1903 года в Харькове, где тогда проживал Я.М., по инициативе М. Усышкина собрались лидеры российского сионизма – противники «плана Уганды», назвавшие себя Ционей Цион (сионисты Сиона) – группа из 15 человек, в том числе И. Членов, В. Тёмкин, Я. Бернштейн-Коган, представлявшие Россию в Большом исполкоме ВСО[48]. Лидером этой группы стал И. Членов, а через два месяца – М. Усышкин. До того Усышкин опубликовал в сионистской печати резкое открытое письмо, направленное против «плана Уганды». В письме в частности, говорилось, что конгресс не имел никакого права принимать резолюцию, равнозначную «отказу от Сиона». На конференции было решено отвергнуть «план Уганды», как противоречащий Базельской программе, и в ультимативной форме предъявить Т. Герцлю следующие требования:
– до начала Седьмого конгресса (намечавшегося на лето 1904 года) отказаться от восточноафриканского проекта и не выдвигать в будущем никаких планов создания еврейских колоний за пределами Эрец-Исраэль;
– до отъезда в Уганду комиссии, созданной по постановлению Шестого конгресса, провести заседание Большого исполкома и вновь обсудить на нем целесообразность этого шага;
– незамедлительно приступить к заселению Эрец-Исраэль.
В случае отказа Т. Герцля дать письменное обязательство выполнить эти требования предполагалось накануне Седьмого конгресса созвать съезд Ционей Цион, а в перспективе – объединить сионистские кружки Западной Европы и Америки в новую всемирную ассоциацию и оспорить (в случае необходимости – даже через суд) право «восточноафриканского большинства» распоряжаться активами ВСО, Еврейского национального фонда и Еврейского колониального банка. Конференция постановила также, что до разрешения конфликта членские взносы российских сионистов не будут переводиться на счета, контролируемые Т. Герцлем и его сторонниками.
31 декабря 1903 года делегация Ционей Цион из трех человек, сформированная на Харьковской конференции, прибыла в Вену. Но Т. Герцль отказался ее принять. Таким образом, ультиматум фактически был отвергнут. Однако члены Ционей Цион не пошли на открытый разрыв с Т. Герцлем, и 11 апреля состоялось его формальное примирение с оппозицией.
Раскол Движения стоил его основоположнику жизни: Теодор Герцль умер в Вене от сердечного приступа 3 июля 1904 года, меньше чем через год после Шестого и за несколько недель до намеченного Седьмого конгресса, не прожив на свете и 45 лет...
После смерти Т. Герцля руководство сионистским движением перешло к М. Усышкину и И. Членову. Съезд Ционей Цион, открывшийся в Вильне 1 января 1905 года (в нем участвовали 47 человек), принял ряд резолюций, развивавших намеченную Харьковской конференцией программу. На Седьмом сионистском конгрессе, состоявшемся 27 июля – 2 августа 1905 года на привычном месте – в концертном зале базельского казино, но уже без Теодора Герцля, она стала программой ВСО.
На первом заседании новый президент Конгресса Макс Нордау выступил с траурной речью, посвященной памяти Т. Герцля. На втором заседании он говорил о положении евреев в мире и, в частности, о самодержавии в России, лишающем евреев их элементарных прав. По его предложению конгресс почтил память жертв новых погромов, прошедших в Гомеле, Мелитополе и Житомире, и память павших в рядах еврейской самообороны, в том числе русского студента Николая Блинова[50], вступившегося за евреев и погибшего в Житомире от рук погромщиков. Одним из пяти вице-президентов Конгресса был Я.М. Бернштейн-Коган, большинство делегатов съезда было из России.
Группа российских делегатов на Седьмом сионистском конгрессе. В центре – Макс Нордау[51].
Справа от него (предположительно) Яков Бернштейн-Коган
После трехдневной борьбы «план Уганды» и другие территориальные варианты были окончательно отвергнуты в пользу Палестины. Территориалисты всех оттенков вышли из состава ВСО.
Президентом ВСО конгресс избрал Д. Вольфсона, проживавшего в Кёльне, поэтому Правление ВСО переместилось из Вены в Кёльн. Из семи членовПравления двое – М. Усышкин и Я. Бернштейн-Коган – представляли Россию. Но Я.М. в заседаниях Правления не участвовал, хотя состоял в нем до 1907 года.
В 1907 году семья Бернштейнов-Коганов перебазировалась в Палестину. Здесь Яков Матвеевич работал врачом в Нижней Галилее, Петах-Тикве и Яффе, стал первым окружным врачом еврейских колоний. В 1908 году явился одним из основателей Объединения врачей Земли Израиля. Написал и издал ряд медицинских научных работ.
То ли климат Палестины не подошел дочерям, то ли родные места тянули к себе, но в конце 1910 года Бернштейн-Коган возвращается в Кишинев. Избирается там гласным Городской думы. В 1915 году он входит в состав временного Комитета кишиневского отделения Общества здравоохранения евреев (ОЗЕ), председателем которого был врач, контр-адмирал (!) С. Кауфман, крещеный еврей. Общество, основанное в 1912 году в России и существовавшее в Бессарабии до конца 30-х годов, решало задачи санитарно-гигиенического просвещения и охранения здоровья еврейского населения. В Советской России в 1921 году оно было распущено.
***
…Времена, события и годы бежали семимильными шагами, обгоняя друг друга: дело Бейлиса; Первая мировая война; Февральская революция; отречение Николая II от престола; декрет Временного правительства о равноправии народов и отмена черты оседлости…
Впервые российские евреи смогли свободно заявить о своих надеждах и чаяниях, получили возможность работать открыто и независимо. В мае 1917 года в кишиневском городском цирке состоялся митинг, на котором 2000 человек вслед за Я.М. Бернштейном-Коганом повторяли на иврите 137 псалом: «Если я забуду тебя, Йерушалаим, пусть забудет (меня) десница моя. Да прилипнет язык мой к небу моему, если не буду помнить тебя, если не вознесу Йерушалаим на вершину веселья моего».
А в Петрограде 24-30 мая 1917 года собрался Седьмой съезд российских сионистов: 552 делегата, представляющих 140 тысяч «шекеледателей»[52] из 680 населенных пунктов по всей территории России (кроме районов, оккупированных тогда немецкими и австрийскими войсками), 1500 гостей, около 90 представителей печати. Председатели съезда – Михаил (Менахем) Усышкин по прозвищу «Железная рука» и Ефим (Иехизль) Членов, по прозвищу «Доброе сердце». Я. Бернштейн-Коган к тому времени не являлся членом ЦК организации сионистов России, но участвовал в подготовке съезда и был избран в его президиум, а затем снова вошел в состав ЦК.
В своем докладе Членов упомянул об освободительной борьбе в России, которая продолжалась около ста лет, начиная с декабристов, и о тех, кто пал в этой борьбе, не дожив до осуществления своей цели. По его предложению съезд почтил минутой молчания память жертв революции.
«Закон о равноправии», принятый Временным правительством, Членов оценил как политический и юридический акт, разрушающий огромное гетто. Демократическое правительство может рассчитывать на еврейское население, которое приложит все силы для процветания новой России. Из трех основ, на которых держался прежний строй – народность, православие и самодержавие, – одна – самодержавие – рухнула навеки, считал он. Мы стоим накануне Учредительного Собрания. Бесконечно сложны и велики задачи, предстоящие ему; в частности, одна из самых сложных задач – удачное разрешение национальной проблемы, гармоничное сочетание интересов неделимого Государства и стремлений отдельных наций к самоопределению и автономной жизни. Русское еврейство кровно заинтересовано в создании демократических основ жизни всей страны и правильном решении национальной проблемы.
Вместе с тем, заявил Членов, настало время во всеуслышание заявить, что Палестина, с которой связаны наша жизнь и надежды, должна быть передана еврейскому народу, и он завоюет ее, трудясь в поте лица своего.
Иехиэль Членов умер в начале 1918 года в Лондоне.
В июле 1917 года в Кишиневе, в том доме, где жил Яков Бернштейн-Коган, открылся клуб «Герцлия». Там проводились встречи ветеранов Движения с молодежью, читались лекции по истории еврейского народа, истории и теории сионизма, географии и экономике Палестины. Одним из ведущих лекторов был Я.М., ближе узнавший эту страну за время своего пребывания в ней В 1918 году организуется спортивное общество «Маккаби», председателем которого вскоре стал все тот же неутомимый Я.М.
Осенью Я.М. был вновь избран гласным Кишиневской городской Думы. Сионистская фракция Думы выразила полную поддержку демократическим преобразованиям в России и разработала подробную программу реализации права наций на самоопределение, провозглашенного Временным правительством. Однако после большевистского переворота и смены власти в Империи городская Дума прекратила свою работу.
В конце ноября 1917 года состоялись выборы во Всероссийское Учредительное Собрание (УС). Большевики, надеявшиеся, что за них проголосует большинство, собрали всего 25 % голосов. Около 60 % голосов получила партия социалистов-революционеров (эсеров). Большого успеха добились сионисты. Из еврейского национального списка прошли семь депутатов, в том числе от Бессарабской губернии – Яков Бернштейн-Коган, от Могилевской – раввин Яков Мазе, от Херсонской – беспартийный кандидат, адвокат Оскар Грузенберг (один из защитников на процессе Бейлиса).
Депутатом УС от эсеров стал племянник Якова Матвеевича, Матвей Львович Коган-Бернштейн, он же Митюшка – сын его родного брата Льва Матвеевича, казненного в августе 1889 года в Якутске. Другим депутатом по эсеровскому списку был избран еврейский писатель и фольклорист С. Ан-ский[54], упоминавшийся в начале этого очерка.
Компания «членов» УС сформировалась, надо сказать, достаточно колоритная: от «бабушки русской революции», 73-летней Екатерины Брешко-Брешковской, Ленина, Свердлова, Сталина, Троцкого и Дзержинского, до нашего старого знакомого – бывшего бессарабского губернатора Урусова, В. Набокова (отца писателя), Симона Петлюры и будущего патриарха Русской православной церкви о. Сергия (Ивана Страгородского). Заседать бы им и заседать, но.…
Первое (пленарное) заседание Всероссийского Учредительного Собрания открылось в Петрограде 5 января 1918 года. Председателем был избран Виктор Чернов, лидер партии эсеров. Эсеры, в отличие от социал-демократов – как большевиков, так и меньшевиков, в общем, положительно относились к еврейскому национализму. Чернов, министр сельского хозяйства Временного правительства, в своей вступительной речи, в частности, говорил, что у еврейского народа, не имеющего собственной территории, будет полное право, равно со всеми другими народами, развивать в пределах Российской республики свои национальные органы самоуправления и выражать через них волю трудящихся.
Увы, первое заседание УС оказалось и последним: в ночь с 5 на 6 января большевики с помощью вооруженной силы разогнали российский Парламент.… Виктор Чернов в 1922 году бежал из России, умер в 1952 году в Америке.
Однако ведь и социал-демократы не были прирожденными антисемитами. Процент евреев среди них был достаточно весомый – здесь нет надобности подробно перечислять хорошо известные фамилии руководителей Октябрьского переворота. Но с разгоном Учредительного Собрания надежды на широкую сионистскую деятельность в России и активное участие евреев в строительстве Эрец-Исраэль были, мягко говоря, заморожены на многие десятилетия. Ленин и Троцкий, Свердлов и Сталин, ничтоже сумняшеся, широкой столбовой дорогой (которую не надо путать с Владимирским каторжным трактом, ныне шоссе Энтузиастов в Москве) повели народы России к светлому интернациональномубудущему.
Наступление на сионизм, фактически объявленный вне закона, началось в Советской России уже в июле 1919 года: ведь сионизм – форма контрреволюции среди еврейского населения – отвлекал еврейский народ от революционной борьбы, поэтому по нему необходимо было ударить железным кулаком. Одновременно начались гонения на иврит. Народный комиссариат по делам национальностей, руководимый Сталиным, выпустил 30 августа 1919 года специальный циркуляр, в котором преподавание в еврейских школах предписывалось вести на идиш, поскольку иврит – язык реакционный и контрреволюционный.
Я. Бернштейн-Коган не остался в «революционном Петрограде», вернулся в Кишинев. Бессарабия, когда-то бывшая частью Молдавского княжества, с XVI века входившая в состав Турции, а с 1812 года – в состав Российской империи, в 1918 году была оккупирована королевской Румынией.
***
Тем временем важные для евреев исторические события происходили не только в России. В том самом номере лондонской газеты «Таймс» от 9 ноября 1917 года, который сообщал о переходе власти в России от Временного правительства к Совету народных комиссаров во главе с Лениным и Троцким, была опубликована декларация британского министра иностранных дел Артура Д. Бальфура. В ней, в частности, говорилось:
– Правительство Его Величества относится благосклонно к восстановлению национального очага для еврейского народа в Палестине и приложит все усилия к облегчению достижения этой цели…
Бальфур, предложивший в июне 1917 года Х. Вейцману составить проект просионистской декларации для рассмотрения правительством Великобритании, исходил из того, что установление контроля над Палестиной позволит заменить англо-французский кондоминиум другой, чисто британской, формой управления. Кроме того, призыв к национальным чувствам русского еврейства должен был привлечь симпатии евреев к делу союзников и тем самым остановить волну пацифизма, угрожавшую сепаратным выходом России из участия в мировой войне. Проект Х. Вейцмана был предложен кабинету министров в сентябре 1917 года. Но принятию положительного решения препятствовали некоторые представители английского еврейства – К. Монтефиоре, Э. Монтегю и другие пользовавшиеся влиянием антисионисты. Поэтому утверждение документа отложили, министры решили проконсультироваться с президентом США Вильсоном. Но американцы дали уклончивый ответ, и дело застопорилось.
Лишь после личного обращения Х. Вейцмана к премьер-министру Ллойду Джорджу вопрос был внесен в повестку дня и в начале октября вновь поставлен на обсуждение. Правительство опять решило посоветоваться с Вильсоном, а также запросить мнение видных евреев – сионистов и антисионистов. На этот раз Вильсон одобрил предлагаемую декларацию. Бальфур, рекомендуя кабинету министров принять декларацию, подчеркивал главным образом ее пропагандистское значение.
Декларация Бальфура была окончательно принята 31 октября 1917 года, а 24 июля 1922 года включена в текст мандата Великобритании на Палестину, утвержденного Лигой Наций и выданного на срок до 15 мая 1948 года. Борьба, в том числе вооруженная, за осуществление декларации не на словах, а на деле, не затихала в течение всех последовавших 30 лет британского правления.
11 ноября 1917 года в хоральной синагоге Кишинева состоялся торжественный молебен, посвященный декларации Бальфура. Выступая после молебна, Яков Бернштейн-Коган и главный раввин Бессарабии Цирельсон (сионист из партии Мизрахи) выразили свою поддержку еврейскому национально-освободительному движению. 30 августа 1918 года по настоянию Бернштейна-Когана кишиневские власти зарегистрировали «Устав Сионистской организации Бессарабии». Тем самым деятельность сионистов края была легализована.
Министерство иностранных дел Великобритании уполномочило доктораБернштейна-Когана быть своим представителем во всей Румынии и выдавать пропуска отбывающим в Палестину (при наличии соответствующих разрешений от румынских властей). В архивах сохранились расписки беженцев из Украины, которым Я.М. лично выдавал билеты на пароходы до Яффы. Фактически он был «еврейским консулом» в Румынии – так его называл в своих рапортах комиссар сигуранцы (румынской тайной полиции). Наблюдение за деятельностью сионистов со стороны сигуранцы, как и ранее в царской России со стороны охранки, было неусыпным.
Я.М. был членом попечительских советов многих благотворительных организаций, а в 1919 году возглавил «Центральный комитет помощи евреям-жертвам погромов в Украине». Почетным председателем этого комитета был И. Цирельсон.
В конце 1919 года Чрезвычайное правительство Директории во главе с Петлюрой и Винниченко, властвовавшее в Киеве с декабря 1918 года, под натиском Красной армии бежало в Винницу, затем в Каменец-Подольск. Любое передвижение войск сопровождалось страшными по своей жестокости погромами. По данным Комитета Русского Красного Креста[55], на сентябрь 1919 года регулярные войска Петлюры и банды различных атаманов (Зеленого, Струка, Григорьева и др.) совершили погромы в 353, отряды Красной армии – в 13 городах и местечках Украины. Цели у погромщиков были несколько разные: красноармейцы, в основном, грабили; петлюровцы не только грабили и насиловали, но и убивали, преследуя цель полного освобождения Украины от ненавистных евреев. Для них слова «еврей» и «большевик» были синонимами.
Более 80 тысяч беженцев собрались на левом берегу Днестра, надеясь перебраться в румынскую Бессарабию. Я. Бернштейн-Коган, выступавший как представитель МИД Великобритании, и раввин Цирельсон добились от министра внутренних дел Румынии обещания не чинить препятствий беженцам при переправе через Днестр, в обмен на обязательство, что они не будут долго задерживаться в стране. Материальное обеспечение беженцев, в том числе аренду временного жилья для них, снабжение одеждой и обувью, организацию бесплатных столовых взял на себя Джойнт[56].
На базе Центрального (бессарабского) комитета осенью 1920 года был организован Объединенный американо-украинский комитет помощи жертвам погромов во главе с Бернштейном-Коганом. Тогда же Я.М. был назначен представителем Джойнта в Бессарабии. При всей своей чрезвычайной занятости он еще находил время для ежедневных врачебных осмотров детей в «Колонии для слабогрудых детей» общества «Помощь больным», вице-председателем которого он был.
После поездки во Францию и Великобританию (февраль-март 1920) Я.М. выступил с содержательным итоговым докладом «О возведении и закладке здания еврейской автономии в Палестине». 17 апреля 1920 года он открывает в Кишиневе большой благотворительный бал, а 4 мая 1920 года в том же Кишиневе председательствует на Бессарабском сионистском съезде. В своем докладе Бернштейн-Коган выразил благодарность Англии за помощь евреям в трудные моменты истории и вновь подчеркнул необходимость триединства политических, реальных и культурных факторов, в том числе общего еврейского языка, в Движении, охватившем весь мир.
Об одном, кульминационном, пункте из повестки дня съезда необходимо сказать отдельно. За полгода до того Якову Матвеевичу исполнилось 60 лет, и делегаты чествовали его, как крупного деятеля Движения. Мало того, Кишиневская сионистская организация решила приобрести в Палестине недвижимость на его имя. Растроганный Я.М. в ответ сказал: – Я ухожу туда не для отдыха, а для активной полит
ической работы. Я должен туда ехать, я не могу оставаться, там мое место, а не здесь. Я желаю быть с вами там. Но прошло еще, по крайней мере, 6 лет до того, когда отъезд действительно состоялся.
В июле 1920 года Я.М. принял участие в лондонской конференции ВСО, где встретился с Х. Вейцманом и Н. Соколовым. На конференции было принято важное решение об организации нового благотворительного «Фонда строительства Палестины» для приобретения и освоения там земельных участков. Временный комитет фонда в Бессарабии возглавил Бернштейн-Коган. Несмотря на противодействие Верховного комиссара Палестины Г. Самуэли, на средства этого фонда туда выехали, в частности, тысячи украинских евреев, бежавших от петлюровских погромов.
В личной беседе Х. Вейцман посоветовал Я.М переехать в Палестину и добавил, что собирается поручить ему там важную общественную работу. На Тринадцатом конгрессе ВСО, состоявшемся в августе 1923 года в Карлсбаде (Карловы Вары, Чехословакия), где одним из двоих делегатов от Бессарабии был Я.М., Х. Вейцман подтвердил свой совет, данный Бернштейну-Когану три года тому назад. Х. Вейцмана поддержал и Ахад-Гаам.
В 1921 году Я. Бернштейн-Коган, М. Готлиб и Н. Ройтман учредили Общество ремесленного и земледельческого труда Бессарабии. В 1924 году в Кишиневе был создан Еврейский эмиграционный банк. Одним из его основателей был Яков Матвеевич, внесший из личных средств 55 000 леев в Уставной капитал (11 % от общей суммы) и ставший председателем Административного совета банка.
28 мая 1924 года на многотысячном собрании в Кишиневе Я.М. приветствовал одного из лидеров ВСО, своего старого коллегу и жесткого в прошлом оппонента М. Усышкина, прибывшего на короткое время из Палестины. Через несколько дней в присутствии высокого гостя Я.М. сделал краткий отчет о деятельности Бессарабского комитета помощи евреям – жертвам погромов на Украине и заверил, что эта помощь будет продолжена. Помощь действительно продолжалась, но в другой, расширенной форме: 1 июля 1924 года комитет был распущен, а вместо него еще в апреле появился Центральный комитет помощи голодающим в Украине. Его членом, конечно, стал и Яков Матвеевич.
Не менее горячо и торжественно евреи Бессарабии, возглавляемыеЯ.М. Бернштейном-Коганом, в конце 1924 – начале 1925 года встречали другого лидера – соратника Т. Герцля и Х. Вейцмана, председателя Исполкома ВСО Нахума Соколова.
А в марте 1925 года организатор и руководитель бессарабской организации сионистов Бессарабии Я.М. Бернштейн-Коган вместе с семьей переехал из Кишинева в Палестину, уже во второй раз. Там с 1921 года жили его дочь Мириам, ее второй муж Аарон Хирш и их сын Давид.
Я.М. Копанский в своей фундаментальной монографии пишет, – Деятельность Якова Бернштейна-Когана в Бессарабии – это целая эпоха в истории еврейского национально-освободительного движения в нашем крае.
1 апреля 1925 года в Иерусалиме лорд Бальфур открыл Еврейский университет. Выступая на церемонии открытия, доктор Бернштейн-Коган назвал это событие «фактом громадной исторической и политической важности». Отметив большие заслуги Х. Вейцмана и Усышкина в этом направлении, о своей активной работе по этой проблеме упомянул лишь вскользь. Здание университета на горе Скопус в Иерусалиме было заложено Х. Вейцманом еще в 1918 году, а первую лекцию здесь прочитал в 1923 году Альберт Эйнштейн.
В феврале 1926 года Я.М. снова провел несколько дней в Кишиневе.
***
Вернемся в Россию, где перед революцией свыше 20 % еврейского населения жило в абсолютной нищете. Две революции освободили евреев (к сожалению, всего лишь примерно на тридцать лет) от национальной дискриминации. Очень быстро появились евреи – русские писатели и генералы, инженеры и капитаны дальнего плавания, великие режиссеры и шахматисты, ученые и народные комиссары. Не говоря уже о врачах, юристах, журналистах и людях других свободных профессий, более или менее типичных для евреев и дореволюционной России. Однако, вместе с этим, в конце 1920-х годов на 1 миллион евреев-рабочих, служащих и крестьян приходилось 1,8 миллиона евреев-торговцев, ремесленников-кустарей и лиц без определенных занятий. И это вполне объяснимо: владеть землей или арендовать ее в царской России евреи, за малыми исключениями, не имели права, промышленность была развита слабо, и чтобы заработать на жизнь, в массе своей люди ремесленничали или торговали. Теперь, после революции, многие были ограничены в правах как «классово-чуждые элементы», а их дети, как и раньше, не могли поступать в вузы, но теперь по другой причине – из-за непролетарского социального происхождения. Так, на Украине так называемые «лишенцы» составляли до 40 % еврейского населения. В то же время жизнь в местечках едва теплилась из-за государственной монополии на торговлю и централизованного распределения продовольственных и промышленных товаров; экономический обмен между городом и деревней резко сократился. В связи с этим молодежь устремилась, как говорится, кто куда.
Во-первых, многие жители еврейских местечек переехали в большие города. Однако вплоть до 1929 года, когда началась масштабная индустриализация, такие города сами задыхались от безработицы; очереди безработных на биржах труда за рабочими местами были километровые. Человеку без специальности устроиться на работу было чрезвычайно трудно. Не спасала положение и новая экономическая политика (НЭП).
Второе направление (получившее название Гехалуц) состояло в том, что еще с января 1918 года стихийно, независимо друг от друга, начали организовываться группы молодежи, желавшей уехать в Палестину. Продолжая традиции первой, ограниченной еврейской алии 1881-82 гг., юноши и девушки стремились стать первопроходцами новой, массовой алии, готовились к физическому труду и духовному творчеству, изучали иврит. Под лозунгом: «Если труд не будет наш, то и Страна будет не нашей» они осваивали профессии, необходимые для строительства новой страны. В России, на Украине, в Белоруссии, Крыму основывались центры сельскохозяйственной подготовки и артели наемного труда. Еврейские сельхозбригады и фермы появились под Харьковом, Москвой, Петроградом, в окрестностях Одессы. Бригады и одиночки батрачили в еврейских колониях Херсонской и Екатеринославской губерний. После своей обычной работы одни отрабатывали по нескольку часов на огородах, другие устраивались в мастерские и на заводы, чтобы получить техническую специальность.
Третьим выходом из положения и властям, и самим евреям представлялось превращение части советского еврейского населения в крестьянство. Еврейские земледельческие колонии существовали в Екатеринославской, Киевской, Херсонской губерниях еще с первой половины XIX века. Первыми реальное содействие новым крестьянам и переселенцам стали оказывать зарубежные еврейские организации: ЕКО (см. выше), Общество ремесленного труда (ОРТ) и Джойнт. Советское правительство начало заниматься еврейским землеустройством позже, с 1924 года.
Основным районом для переселения стала Южная Украина, в первую очередь – «старые» колонии, позднее – Степной Крым. Еще позже на карте появился Биробиджан. В Крыму было создано 29 национальных еврейских сельсоветов и 2 национальных района. Всего на Южную Украину переехало шесть тысяч еврейских семей, в Крым – около двух тысяч. Еврейским колонистам (без учета Биробиджана) было предоставлено около 500 тысяч гектаров пахотной земли.
Воскрешались идеи «угандизма», иногда приобретая фантастические формы. Некоторые высокопоставленные функционеры считали привлекательной задачей, наряду с земледелием, создание национальной еврейской автономии высокого ранга. Так, например, в 1923 году А. Брагин, один из активистов переселенческого движения, предлагал создать Еврейскую союзную республику, территория которой охватывала бы Северное Причерноморье, Северный Крым, Приазовье и Кавказское побережье вплоть до границы с Грузией. Утопический план всерьез обсуждали руководители страны и коммунистической партии. В итоге идея «Крымской еврейской республики» была признана антисоветской. Но вопрос о ней еще много лет муссировался, тлел и снова раздувался, теперь уже в интересах Лубянки и с ее подачи. Сначала (в 1948 году) агентами МГБ был из-за угла убит «известный еврейский националист», глава Еврейского антифашистского комитета, гениальный актер и режиссер Соломон Михоэлс. Затем, 12 августа 1952 года, по секретному приговору Военной коллегии Верховного суда были расстреляны еще 13 членов этого комитета, среди них известные артисты, писатели, поэты. Подсудимых, в частности, обвиняли в намерении заселить евреями Крым, опустевший после изгнания оттуда в 1944 крымских татар, армян, греков, болгар, и создать там «Еврейскую республику». Реабилитация состоялась только в 1955 году, через два года после смерти Сталина, и тоже в секретном (!) порядке.
В 1920-х годах наибольшую финансовую помощь вновь созданным крымским земледельческим поселениям оказывал Джойнт. Я. Бернштейн-Коган еще в Бессарабии был представителем этого общества. В сентябре 1926 года он принял предложение представлять интересы Джойнта в Крыму и вернулся в страну, которая за время, прошедшее с 1917 года, из Российской империи превратилась в Советский Союз. Жил и работал врачом в сельских коллективных хозяйствахКрыма. Между прочим, Шломит, жена великого актера Иннокентия Смоктуновского, родившаяся в Иерусалиме, свое детство провела в именно таком поселении-коммуне (из Палестины в Крым ее увезла с собой мать в 1930 году). Там их всех обобрали, половину пересажали, – рассказывал Смоктуновский в одном из своих интервью в июле 1992 года.
Степной Крым считался малопригодным для земледелия. Основная проблема была в недостатке воды, постоянные засухи и засоление почв наносили хозяйствам тяжелый ущерб. Быт переселенцев был очень тяжелым. Поначалу люди жили в палатках и землянках, в первобытных санитарно-гигиенических условиях. Вот, например, как московские врачи описывали санитарные проблемы новоиспеченных крестьян:
– Есть еще одна деталь санитарно-бытового порядка, на которую Мосозет[58]должен обратить внимание – это отсутствие мыла. Если временные перебои в выдаче мыла на севере при наличии древесного топлива и проточных водоемов не так сильно дают себя чувствовать (стирают белье щелоком и в проточной воде), то в условиях Крыма, где ни золы, ни проточной воды нет, недостаток мыла чувствуется населением гораздо острее.
И все-таки, несмотря на огромные трудности, переселение на Южную Украину и в Крым протекало в целом успешно, с энтузиазмом. Со временем быт налаживался, хозяйства из убыточных становились прибыльными.
К сожалению, через несколько лет коллективизация сельского хозяйства, массовый голод на Украине, война и Холокост совершили свое черное дело. НоЯков Матвеевич до этих дней не дожил. Его жизнь закончилась 12 мая 1929 года, в 70 лет, на Украине, в городе Днепропетровске (бывшем Екатеринославе).
***
Читатель, более или менее внимательно прочитавший вторую часть очерка, конечно, чувствует определенный диссонанс и некоторую недоговоренность. Это не удивительно: последние годы жизни Бернштейна-Когана – высокоидейного, глубоко порядочного и бескорыстного политического деятеля – мало соответствуют его предшествующему жизненному пути. Дорога из Бессарабии в Палестину, затем в Крым, вовсе не была усыпана розами.
Я. Копанский разыскал в архивах и приводит в своем труде письма простых людей – современников Якова Матвеевича, в которых они не только возмущаются расцветом бюрократического аппарата и коррупцией в бессарабской сионистской организации, но и упрекают руководство ВСО, не сумевшее удержать Бернштейна-Когана в Палестине и вообще в рядах сионистского движения.
Ну что ж, насчет коррупции и бюрократизма – здесь «все, как у людей», это, так сказать, некий общий «закон природы», да позволено будет нам так выразиться на основе имеющегося опыта современной российской жизни. А о личной трагедии Я.М. Бернштейна-Когана – предоставим слово ему самому. Вот что он пишет в своем Открытом письме, опубликованном только через пять лет после его смерти в газете «Бессарабское слово» (цит. по Я. Копанскому):
– <…> Когда в 1925 г. Вейцман был в Палестине, я посетил его на дому, но он ни словом не обмолвился о работе, которую он собирался мне поручить, хотя я именно по этому делу пришел к нему.
Ни Усышкин, ни кто-либо другой из моих товарищей по прежней работе не могли (или не хотели) использовать мои стремления и силы в Стране.
Напрасны были мои усилия добиться работы в «Адасе» и больничной кассе. Всюду я находил закрытые сердца и запертые двери.
В таких условиях я жил полтора года. Чувствовал я себя как узник в «одиночке» и в чужой стране. Все события проходили мимо меня, и я – активный по природе – ничего не мог сделать, как стоять в стороне и безмолвно страдать. Одна мысль служила мне единственным утешением: когда наступят времена свободы и личной и творческой работы, найдут и мои ценности свой рынок.
Нет для меня здесь деятельности, нет и духовной пищи, я не могу чувствовать, как постепенно ржавеют мои способности к труду (а они без сомнения отмирают из-за бездеятельности) и что моя энергия и духовный багаж не нужны.
Итак, для меня нет работы в моей собственной стране («Эрец-Исраэль и Иаков»), в стране моих идеалов и стремлений, и я вынужден искать новые места, где я могу быть полезен, где есть спрос на мою работу, или… совсем исчезнуть, если я в самом деле уже только заржавленная машина, которая не в состоянии принести никакой пользы сынам своего народа…
Нельзя без сочувствия читать это письмо пожилого, но полного сил и идей человека, подлинного демократа, опытного врача, с юношеских лет посвятившего свою жизнь борьбе за свободу, полноправие и благоденствие еврейского народа. Не случайно авторы посвященных ему в газетах статей называли его «молодым стариком» и «настоящим народником, печальником широких масс».
Имя Якова Бернштейна-Когана мало известно даже в Израиле, не говоря уже о России. Нет ни подробных биографий, ни книг воспоминаний о нем – констатирует Д. Хахам[59], ссылаясь на книгу И. Корна «Очерки бессарабского еврейства». По-видимому, эта фигура умолчания связана с тем недоброжелательством и тем равнодушием к его судьбе, о которых он пишет в Открытом письме.
В чем состояли причины такого отношения к нему и его бегства на старости лет из той «Ясной поляны», за которую он боролся всю жизнь – нам судить трудно. Семейные или материальные проблемы, недостаток или отсутствие жизненных средств? Трудности приспособления к новым людям и обычаям? Принципиальность и несговорчивость или недостаточная гибкость в тех вопросах, которые он считал жизненно важными? Искренность в критических оценках тех или иных руководителей ВСО, в том числе самого Теодора Герцля? Несогласие с ревизионистами – радикальной «молодой» порослью Движения, возглавляемой В. Жаботинским?
Какими бы ни были правильные ответы на эти вопросы, кончина Якова Матвеевича была с большой грустью отмечена по всей Бессарабии. А в Доме бессарабских евреев на севере Тель-Авива висит его большой портрет.
Автор сердечно благодарен Татьяне У., оказавшей ему неоценимую помощь в поиске архивных материалов при подготовке этой работы и в обсуждении ее результатов.
***
Предлагаемый очерк задумывался как чисто биографический. Однако в процессе его подготовки возникла трудная ситуация: рассказывая о Льве Матвеевиче, нельзя было не войти, по мере авторских сил, в проблемы народовольческого движения, а говоря о его родном брате Якове Матвеевиче – в проблемы сионизма. Автор статьи – не революционер и не адепт сионизма; надеюсь, читатель, прочитавший статью, это заметил. Однако в результате такого «погружения» ему открылась плеяда людей высокой идеи, редкого самоотвержения, бескорыстной любви к ближнему. Взгляды Якова и Льва на структуру и способы построения справедливого общества были разными и даже противоположными, сходясь в одном: путеводной звездой для обоих была борьба за благоденствие народа.
Примечания и источники
[1] Сергей Витте в беседе с Теодором Герцлем в августе 1903 года утверждал, что евреи, составляющие всего 5% населения России, дают почти 50% российских революционеров.
[2]. Катаев В.П. Белеет парус одинокий / М.: Гослитиздат, 1937. – 351 с. Повесть переиздавалась много раз.
[3]. Утесов Л. Пароход «Тургенев» и легкая музыка // М.: «Литературная газета», 19.01.1957.
Спасибо, сердце! – М.: ВТО, 1976. С. 354-359.
[4]. Даты XIX века в статье приводятся по старому стилю.
[5]. Даже в таком солидном источнике, как «Еврейская энциклопедия» изд-ва Брокгауз-Ефрон, Яков Матвеевич в одних томах фигурирует как «Бернштейн-Коган», а в других – как «Коган-Бернштейн»!
[6]. Виктор Гуревич. На ледяном краю Ойкумены.
[7]. Малышева С.Ю. Две казни. Судьба М.Л. Когана-Бернштейна // Отечественная история. 1994. № 3.
[8] Еврейская энциклопедия. Том IX. – С.-Пб.: изд-во Брокгауз-Ефрон, 1908-1913. – Стлб. 597.
[9] Геккер Н.Л. Революционные кружки в Бердянске (1878–1879 гг.) / Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Под общей ред. Ф.Я. Кона.–М.: 1924. – № 4 (11). С. 100-110.
[10]. Ракитников Н.И. «Народная Воля» в русском революционном движении. В кн. «Народовольцы 80-х и 90-х годов» – М.: 1929. С. 9-25.
[11]. Дело о преступной пропаганде в среде петербургских рабочих (дознание марта 1881 г.) / Былое. – 1907. – № 1/13. С. 288-294.
[12] Автор статьи в 1966-71 гг. жил рядом, на Пятой линии, каждый день покупал хлеб в отличной булочной на первом этаже этого дома и не подозревал, что это здание – такое историческое. Справа к нему примыкало длинное, тоже двухэтажное, строение, в котором размещался большой овощной магазин, а слева, где сейчас красуется кафе Macdonalds, был небольшой сквер с детской площадкой…
[13]. Подбельский Ю. Папий Подбельский (к сорокалетию его смерти) / Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Под общей ред. Ф.Я. Кона. – М.: 1929. – № 3 (52). С. 41-62.
[14] Текст прокламации был написан Андреем Желябовым.
[15]. На месте казни народовольцев сейчас стоит Театр юных зрителей им. А.А. Брянцева.
[16]. Штернберг Л.Я. Памяти Льва Матвеевича Когана-Бернштейна. В кн.: Якутская трагедия – 22 марта (3 апреля) 1889 года. – Сб. воспоминаний и материалов. Под ред. М.А. Брагинского и К.М. Терешковича / М.: Общество политических каторжан и ссыльнопоселенцев, 1925. С. 100-104.
[17]. ЦГА Якутской АССР / ф. 192, оп. 19, ед. хр. 1, л. 347.
[18]. Описание путешествия по этапу – см. ссылку № 6.
[19] Оржих Б. В рядах «Народной Воли». – Народовольцы. Сб. III. – 1934.- С. 75-172.
[20]. Виктор Гуревич. В зубах у Зубатова (к истории политических провокаций).
[21]. Революционеры 1870-х годов. Сост. В.Н. Гинев / Л.: Лениздат, 1986. 440 с.
[22]. ЦГА Якутской АССР / ф. 192, оп. 19, ед. хр. 1, л. 348.
[23]. Там же.
[24]. Этот адрес, переписанный рукой Льва Когана-Бернштейна, полиция нашла в бумагах ссыльного Менделя Уфлянда. Текст адреса опубликован в нескольких сборниках статей, посвященных якутской ссылке.
[25]. См. ссылку № 6.
[26]. Соломин С. Былые мытарства / Пережитое. – 1907. – № 1. С. 12-14.
[27] Гинев В.Н. Блестящая плеяда. В кн.: Революционеры 1870-х годов / Л.: Лениздат, 1986. – 440 с.
[28]. Еврейская энциклопедия. Том XII. – С.-Пб.: Изд-во Брокгауз-Ефрон, 1908-1913. – Стлб. 611-622.
[29]. Солженицын А.И. Двести лет вместе (1775-1975). Часть 1 / М.: Русский путь, 2001. – 512 с.
[30]. Теодорович И.А. Две годовщины. Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник № 3 (52), М. 1929.
[31]. Зинде Э. 20 фактов о евреях в Тартуском университете.
[32]. Краткая еврейская энциклопедия. Том VIII. Иерусалим. Стлб. 763-766.
[33]. Зинде Э. Цит. соч.
[34]. См. ссылку № 19.
[35]. Иногда заменяя слово «принципиальный» другим словом: «несносный».
[36]. Об участии врачей-евреев в русско-японской войне см., например, статьюВиктор Гуревич. Лекарь с мечами и бантом.
[37]. Хазин М. Послания былых времен // Вестник 2004 – № 9 (346).
[38]. Штернберг Л. Альберт Львович Гаусман. В кн.: Якутская трагедия – 22 марта (3 апреля) 1889 года. – Сб. воспоминаний и материалов. Под ред. М.А. Брагинского и К.М. Терешковича / М.: Общество политических каторжан и ссыльнопоселенцев, 1925. С. 94-99.
[39]. Еврейская энциклопедия. Том IV. – С.-Пб.: Изд-во Брокгауз-Ефрон, 1908-1913. – Стлб. 279-281.
[40]. Еврейское колонизационное общество (ЕКО), основанное в 1891 году французским благотворителем бароном де Гиршем, было создано для переселения российских евреев в Аргентину. Впоследствии оно стало оказывать содействие еврейским земледельческим колониям в разных странах и частях света.
[41]. Бен-вид Б. О методах еврейской колонизации – С.-Пб.: тип. А.Е. Ландау, 1899. – 32 с.
[42]. Еврейская энциклопедия. Том XIV. – С.-Пб.: Изд-во Брокгауз-Ефрон, 1908-1913. – Стлб. 330-347.
[43]. Герцль ничего не знал тогда о сочинении одессита Леона Пинскера (1821-1891) «Автоэмансипация», в котором тот еще в 1882 году блестяще (по мнению Ахад-Гаама) изложил учение о политическом сионизме.
[44]. Маор И. Сионистское движение в России (сокращ. перевод с иврита) – Иерусалим: 1987. – 136 с.
[45]. Гительман З. Читая журнал «Кишинев»… В кн.: Кишиневский погром 1903 года. – Кишинев: Лига, 1993.
[46]. Урусов С.Д. Записки губернатора. – С.-Пб.: Изд. М.В. Саблина, 1907.
[47]. Маор И. Цит. соч.
[48]. Краткая еврейская энциклопедия. Том IX. Иерусалим. Стлб. 655-656.
[49]. Еврейская энциклопедия. Том III. – С.-Пб.: Изд-во Брокгауз-Ефрон, 1908-1913. – Стлб. 679-680.
[50] Александр Ласкин Дом горит, часы идут.
[51]. Там же, стлб. 673-674.
[52]. «Шекеледателями» считались все евреи или еврейки, признающие Базельскую программу и уплачивающие годичный взнос – «шекель» – в размере 50 коп.
[53]. Копанский Я.М. Цит. соч.
[54].С. Ан-ский покинул большевистскую Россию и переехал в Польшу; сначала жил в Вильне, потом в Варшаве. Умер в 1920 году.
[55]. Полетика Н.П. Виденное и пережитое – Библиотека-Алия, printed in Israel, 1982. – 434 с.
[56]. Джойнт – крупнейшая в мире еврейская благотворительная организацияAmerican Jewish Joint Distribution Committee (Американский еврейский объединенный распределительный комитет), основанная в США в 1914 году для помощи евреям, пострадавшим в Первой мировой войне.
[57]. Фото из статьи Евгений Беркович. Символы Ландау
[58]:Мосозет – Московский филиал ОЗЕТ, Общества землеустройства еврейских трудящихся (не путать с ОЗЕ). Формально – общественная структура, занимавшаяся пропагандой, сбором средств, организацией общего и профессионального образования, культурной жизни, медицины для переселенцев, взаимодействием с международными еврейскими организациями. Возглавляли ОЗЕТ старые большевики: сначала С. Диманштейн, затем Ю. Ларин (Михаил Лурье, отец Анны Лариной – третьей жены Николая. Бухарина).
[59]. Хахам Д. Большие земляки // Еврейское местечко №2 (303), январь 2010 г.
Напечатано: в альманазе "Еврейская Старина" № 3(86) 2015
Адрес оригинальной публикации: http://berkovich-zametki.com/2015/Starina/Nomer3/Gurevich1.php
