Харизматик из села Белики
Был он невысокого роста. Сухощав, скрываемый священнической рясой. Чуть впалые щеки, обрамленные небольшой бородкой. Прямые, длинные черные как смоль волосы почти до плеч. Но главное, глаза! Мало кто мог выдерживать их долгий, прямой взгляд, казалось, просвечивавший человека насквозь. Оратор. Особый, необыкновенный, странный. В присутствии нескольких человек часто тушевался, иной раз становился будто косноязычным. Но перед массой людей речь его необычайным образом воспламенялась. Может быть, происходило это от скрытого от него самого честолюбия, которое и «отверзало» ему уста. Никто не оставался эмоционально равнодушным. Многие, встречавшиеся с ним, говорили, что похож он на иконописного Христа.
Это набросок портрета Георгия Гапона – харизматической личности, способной вести за собой рабочий народ. Он родился в 1870 г. в селе Белики на Полтавщине. Мальчишкой крестьянствовал, но рано показал себя способным к учебе. Раз так, его определили в духовное училище, а потом и в духовную семинарию, котороую он закончил в 1893 г. Уже в следующем году рукоположен был в дьяконы, а вскоре в священники и получил приход в церкви «Всех святых» на полтавском кладбище. Тут Гапон проявил свои незаурядные качества На его наставления и его проповеди стекалась масса народа. Слушали со всем вниманием а, расходясь, оживленно обсуждали услышанное. Но Гапон не только говорил и призывал. Он бескорыстно помогал неимущим, бедным прихожанам. Известность его росла. Последствия не заставили себя долго ждать. В некоторых душах братьев-священников взыграли и зависть и недоброта. По церковному начальству пошли письма, обвинявшие Гапона в честолюбии и тщеславии, при помощи которых он якобы создавал себе популярность. К этим немалым неприятностям прибавилась и настоящая беда : в 1898 г. неожиданно умерла жена, оставив ему двоих детей. Поддержку оказал епископ Илларион. Написал письмо лично ему известному обер-прокурору Священного Синода К. Победоносцеву.Тот являл собою твердого консерватора и непримиримого поборника самодержавия. И именно как таковой он видел в православной религии прочную защиту от распространения революционаризма и и демократии, которую считал «великой ложью нашего времени». Илларион в письме Победоносцеву характеризовал молодого Гапона как священнослужителя, вполне достойного для поступления в петербургскую Духовную академию. И был принят. Но проучился там он недолго. Учеба показалась ему скучноватым делом. В 1899 г. он уехал в Крым, но уже через некоторое время вернулся в Петербург. Гапон приехал в Петербург в канун больших,судьбоносных для России событий. Великая реформа, ликвидировавшая крепостничество, дала мощный толчок углублению и расширению капиталистического предпринимательства. Создававшимся заводам и фабрикам требовалась все новая и новая рабочая сила. Ее «вбрасывала» в основном деревенская Россия. Десятки тысяч вчерашних крепостных крестьян становились наемными рабочими на различных промышленных предприятиях. Еще в разгар дискуссий о радикальной аграрной реформе многие дальновидные люди (преимущественно из числа консерваторов) указывали на то, что такая реформа (как и всякая реформа вообще) неизбежно будет иметь обратную сторону. Отмена крепостного права, утверждали они, неизбежно создаст в России «язву пролетариатства». Так и произошло. Конечно, не на всех предприятиях условия жизни и работы были одинаково изматывающе-тяжкими. Но в большинстве случаев было именно так. Цеха и мастерские, как правило, находились за городскими заставами, где, как пелось в песне, «закаты в дыму», уровень жизни был низким, социальной защиты – почти никакой, зарплата невысокая, быт неустроенный, бескультурный. М. Горький описал все это в романе «Мать».
«Полицейский социализм»
Власть не могла оставить проблему «язвы пролетариатства» без внимания. Она сознавала ее опасность для существовавшего режима. И этой проблемой все в большей степени занимались сотрудники охранных отделений департамента полиции министерства внутренних дел. Среди них живым умом и образованностью выделялся Сергей Зубатов. В молодости он симпатизировал революционным настроениям, лично знал многих из лидеров народничества, но затем разочаровался в этой среде и отошел от нее. И начал работу провокаторского характера в департаменте полиции, где его знания и опыт были бысто оценены. В 1896 г. он стал начальником московского охранного отделения, а в 1902 г. возглавил особый отдел департамента полиции. Зубатов хорошо понимал какую угрозу представляет растущий рабочий класс существовавшему строю. «Рабочий класс, – писал он, – коллектив такой мощности, какой в качестве боевого средства революционеры не располагали ни во времена декабристов, ни в период «хождения в народ», ни в моменты массовых студенческих выступлений. Будучи разложены социалистической пропагандой и революционной агитацией в направлении уничтожения существующего государственного и общественного строя, коллектив этот может оказаться серьезнейшей угрозой для существующего порядка вещей». Главная цель Зубатова заключалась в том, чтобы выбить из рабочей среды почву для революционной пропаганды и агитации, главным образом социал-демократической, эсеровской и др. Это, по его мыслям, должно было быть достигнуто не только привычными репрессиями, но главным образом созданием на предприятиях легальных рабочих организаций, хотя и подконтрольных охранным отделениям. По сути зубатовская идея была направлена на попытку проповеди государственного и классового мира. Первой организацией, которую создал Зубатов, было московское «Общество взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве» (1901 г.). За ним последовали другие: в Петербурге, Одессе, Минске, Вильно и др. На собраниях обществ читались лекции (в Москве обычно в помещении Исторического музея), обсуждались прочитанные книги (специальную брошюру для рабочих по просьбе Зубатова написал бывший народник, ставший монархистом, Л. Тихомиров), формулировались разного рода запросы и предложения, связанные с трудом и бытом и т.п. Хотя политическая проблематика в зубатовских обществах, как правило, не допускалась, она все-таки не могла совершенно исключатся. И многие в департаменте полиции с самого начала подозрительно поглядывали на зубатовскую «затею», называли ее «полицейским социализмом». Чтобы отвести эту « шутку», Зубатов стремился привлечь для работы в своих обществах образованных людей, духовных лиц, священников. Как раз в это время в Петербурге и объявился приехавший из Крыма Гапон.
В столице он сразу включился в церковную жизиь и особенно в религиозно-благотворительную деятельность. Он проповедовал в храме «Милующей Божьей Матери», находившейся в Галерной Гавани – районе беспросветной нищеты и босячества, чем-то напоминающем горьковское «На дне». Одновременно Гапон принимал активное участие в «Обществе религиозно-нравственного поведения в праздничные дни» и составил «План общества ревнителей разумного христианского поведения». А еще в 1900 г. Гапона назначили главою сиротского приюта» «Святой Ольги» и священником приюта «Святого Креста». Популярность Гапона в Петрограде быстро росла. Он часто выступал с проповедями и молебнами с широко известными в столице духовными лицами, в том числе со знаменитым Иоаном Кронштадтским. Известность Гапона открывала ему двери в верхние круги общества. Особо он привлекал некоторых высокопоставленных дам, неудовлетворенных, пресыщенных жизнью и уже готовых видеть в молодом священнике выразителя высших, божественных сил, праведника и учителя. И все-таки именно рабочий люд Галерной Гавани, прихожане находившихся там церкви «Милующей Божьей Матери» и других церквей были постоянной средой Гапона.
Деятельность Гапона, его успешные проповеди среди рабочих не прошли мимо Зубатова. В 1902 г. он пригласил Гапона сотрудничать в петербургском «Обществе взаимовспомоществования рабочих механического производства». Градоначальник Н. Клейгелс со своей стороны просил Гапона побывать на заседаниях зубатовских собраний и высказать све мнение. Гапон согласился. Он посетил несколько собраний «Общества взаимовспомоществования». Начальнику департамента полиции А. Лопухину после писал, что считает необходимым в благородном стремлении под руководством истинно русских образованных людей выработать трезвый, в христианском духе, взгляд на жизнь и положение рабочих». И выражал надежду на «улучшение жизни и труда рабочих без насильственных нарушений порядка и законности в своих отношениях с хозяевами и правительством». Тут была,так сказать,основополагающая идея, сближавшая Зубатова и Гапона Вероятно,эта связь стала почвой, на которой впоследствии проросли и черные слухи о «провокаторстве» Гапона. Он, конечно, знал о них и всегда с гневом отрицал. Увы, слухи обладают немалой силой
Отход от Зубатова
А митрополиту Антонию, градоначальнику Н. Клейгельсу и самому Зубатову Гапон писал, что, по его мнению, очевидные связи зубатовских организаций с полицией, ее плотный контроль над ними, политически компрометируют их и отталкивают от них рабочую массу. По мысли Гапона рабочим обществам, возникающим не на партийной, а на профессиональной или христианской основе, следует функционировать, например, в духе, близком английским профсоюзам, во всяком случае они должны иметь больше самостоятельности. Любопытно, что, такая точка зрения Гапона нашла одобрение митрополита Антония, градоначальника Кейейгельса, а позднее у самого министра внутренниъ дел, одного из самых крепких столпов самодержавия П. Дурново. Вероятно, они усматривали в «не слишком полицизированной гапонаде» объединения, способные противостоять революционной пропаганде среди рабочих. Верилось, возможно, и в силу личного воздействия и обаяния самого Гапона. Зубатов со своей стороны отверг высказанные Гапоном соображения. Он полагал, что вне полицейского контроля и постоянного наблюдения рабочие общества могут легко стать открытыми для проникновения в них революционных элементов. И хотя Зубатов находился во вполне лояльных отношениях с Гапоном, он не считал его своим единомышленником. «Не будучи моим искренним сторонником, – писал Зубатов, – Гапон и не мог быть моим естественным продолжателем».
Гапон не стал «продолжателем» дела Зубатова и по другой причине. Личные столкновения Зубатова с министром Дурново в 1903 г. привели к тому, что Зубатов был вообще уволен из департамента полиции в отставку и уехал на жительство в Москву. Гапон фактически стал единственным возглавителем рабочих объединений в столице.
В феврале 1904 г. министерство внутренних дел с небольшими поправками утвердило гапоновский проект «Собрания русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Петербурга» (официальное открытие состоялось в апреле ). Поначалу численность членов «Собрания» была относительно невелика, тем более, что Гапон отверг почти всех бывших зубатовцев. Вместе с тем он стремился привлечьь в свой круг рабочих, уже имевших политический опыт левого направления. Осенью 1903 г. он сумел установить связь с рабочими, прошедшими через социал-демократические кружки. Они вышли из них, не приняв некоторых строгих «норм партийности» и не находя контактов с партийной интеллигенцией, что было близко и взглядам самого Гапона. Наиболее активную роль среди них играли А. Карелин (бывший большевик), Д. Кузин (бывший меньшевик), И. Васильев и Д. Вермишев (беспартийные). Поначалу Карелин и другие проявляли недоверие и осторожность, подозревая Гапона в связях с Зубатовым и полицией. Их, естественно, не могли миновать слухи о том, что Гапон не только провокатор, но и платный полицейский агент. Однако Гапон познакомил Карелина и др. с тремя основными частями своей программы, в которую входили: «Меры против невежества и бесправия русского народа», «Меры против нищеты народа», Меры против гнета капитала над трудом». Программа полностью соответствовала мыслям рабочих. Она получила название «программы пяти». Доверие рабочих к Гапону постоянно крепло. Своему товарищу, рабочему И.Павлову, Карелин писал: «Гапон по своему внутреннему существу не только не провокатор, но, пожалуй,такой страстный революционер, что может его страстность в этом отношении немного излишняя. Он безусловно предан идее освобождения рабочего класса». Гапоновское «Собрание» довольно быстро росло. Гапон не жалел ни сил, ии времени, хотя по-прежнему являлся настоятелем церкви Святого Благонравного Михаила Черниговсого. Разъезжал по разным городам, агитируя рабочих за вступление в «Собрание». К осени 1904 г. оно уже состояло из 11 обществ. Больше всего их было в Выборгском, Василеостровском и Нарвском районах. В них уже числилось около 20 тысяч человек. Но цели Гапона шли гораздо дальше. Он мечтал, ни много, ни мало, об объединении рабочих всей страны! «Ежели, – писал он, – мы устроим наши клубы как в Петербурге в Москве, Харькове, Киеве, Ростове, Иванове, покроем постепенно такою сетью всю Россию, объединим рабочих всей России, может быть произойдет вспышка всеобщая экономическая, а мы предъявим требования политические».
Численное расширение «гапонады» поставило вопрос о создании ее руководящего ядра, и Гапон у себя на квартире стал собирать кружок (некий «тайный комитет») наиболее доверенных людей – человек 9-10. В него вошли А. Карелин, И. Васильев, Н. Варнашев, Д. Кузин и др. Если на общих собраниях организаций обсуждались вопросы быта, просветительства, производства и т. п., то на «тайном комитете» рассматривались политические проблемы тактики и планов всего гапоновского движения на более или менее длительные сроки. Возник своего рода штаб гапоновского движения.
Поздней осенью 1904 г. в стране по инициативе либерального «Союза освобождения» развернулась так называемая банкетная (или петиционная) кампания. Она была приурочена к 40-летию судебной реформы 1864 г. и либеральные златоусты вкупе с видными земскими деятелями устраивали юбилейные встречи, произносили на них пышные речи. Они заканчивались принятием петиций (по старорусски – челобитных), публично требующих дальнейшей демократизации страны, введения конституции и парламентского представительства. Поддержать кампанию «Союз освобождения» предложил и гапоновскому «Собранию». «Тайный комитет» согласился. Решено было, наряду с либеральными и земскими петициями, подготовить и подать петицию о нуждах рабочего класса. Весь «тайный комитет» вначале поддержал эту идею. Но постепенно произошел раскол. «Антипартийны» – А. Карелин и его сторонники, поддержанные либералами и земцами, доказывали, что именно сейчас –самый подходящий момент для выступления с петицией и медлить ни в коем случае нельзя. Но Гапон держался другого мнения. Он призывал к осторожности, считал, что рабочие в массе своей еще не готовы к широкому совместному выступлению, а если оно произойдет, то полиция без труда подавит его. Своих противников Гапон назывл «скорополитиканами», а их ссылки на поддержку интеллигенции отвергал. «Интеллигенция, – говорил он, – кричит только из-за того, чтобы захватить власть, а после сесть на нашу шею и на мужика. Это будет похуже самодержавия». Надо, считал он, ждать более благоприятного времени. Споры приобретали все больший накал, и «карелинцы» готовы были даже устранить Гапона как руководителя. Неизвестно, что могло произойти, если бы...
Забастовка на Путиловском
Если бы не события, происшедшие на Путиловском заводе в конце декабря 1904 г. С завода уволили четырех рабочих. Администрация уверяла, что увольнение произошло на вполне законном основании. Но этому не верили. Считали, что от рабочих избавились по той причине, что они состояли членами Нарвского отделения гапоновского «Собрания», быстро увеличившимся численно. И сокращение должно было стать знаком для прекращения роста «гапоновщины» на заводе. Дело дошло до Гапона. Его заключение было однозначным. «Мы, – говорил он, – обязаны защитить своих товарищей, иначе – кто мы такие и зачем мы вообще?» Избрали три депутации: к директору завода, фабричному инспектору и градоначальнику И. Фулону. Директор и инспектор настаивали на своем, хотя депутации и грозили cтачкой. Чтобы защитить уволенных рабочих, Гапон считал ее вполне достаточной. «Мне казалось, – говорил он, – что наверху успеют понять настоящее положение дела и не дадут развернуться событиям – пойдут на уступки, т.к. сделают путиловской администрации внушение, и она удовлетворит наши пока мирные требования».
При этом Гапон очень рассчитывал на Фулона, с которым был в хороших отношениях. Фулон обещал переговорить с С .Витте, в то время занимавшим пост председателя Комитета министров. Но надежды оказались тщетными. Гапон вознамерился было попасть на прием к министру внутренних дел П. Святополк-Мирскому, однако тот его не принял. И тут Гапон уступил давившим на него «левакам» из «тайного комитета» в петиционном вопросе. 5 января к забастовке на Путиловском заводе присоединились другие предприятия Петербурга. Но забастовщики уже требовали не только восстановления на работе 4-х своих товарищей. Был сформулирован перечень экономических требований: 8-часовой рабочий день, установление расценок с участием рабочих, включение их в комиссии по жалобам на администрацию и др. Гапон теперь говорил: «Сознавая, что в свою очередь я сделал все, чтобы сохранить мир, я решил,что другого исхода не было, кроме всеобщей забастовки, а так как такая забастовка несомненно вызовет закрытие моего Союза, то я и поспешил с составлением петиции». Было ясно: гапоновское Собрание переходило к политической борьбе. Хозяева, – объяснял Гапон рабочим, – «берут верх» потому, что правительство и его чиновники – на их стороне. И мы должны потребовать ликвидации «средостения» между властью, царем и народом... Мы должны требовать уничтожения такого политического строя, при котором на нашу долю выпадает только бесправие. И отныне одно будет нашим изречением: «Долой чиновничье правительство!»
На свет была извлечена гапоновская «программа пяти». Но она представляла собой только перечень тех мероприятий, которые по мнению Гапона должны были быть осуществлены в интересах рабочих. Обоснования мотивов этих мероприятий и необходимые комментарии отсутствовали. Требовалась поэтому серьезная доработка. Понимая это, Гапон стал приглашать журналистов и оппозиционных интеллектуалов для дополнеий и редактуры. Однако некоторые предложенные тексты (например, журналиста Я.Стечкина) он отклонял, считая,что они написаны специфическим «пртийным стилем» и не будут понятны простым рабочим. Существует мнение, что окончательный текст петиции писал журналист из газеты «Наши дни» А.Матюшевский. Он и сам заявлял об этом. Но многие близкие к Гапону не соглашались с таким утверждением. А. Карелин считал, что основной текст в итоге был написан самим Гапоном. «Это гапоновский слог, –утверждал Карелин. Это его слог – простой, ясный, точный, хватающий за душу, как и его голос».
Петиция 9 января
Текст петиции состоял из трех частей. Первая часть начиналась обращением к царю. В нем говорилось: «Мы пришли к тебе искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют немыслимым трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся, как к рабам. Пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук». Свои экономические пожелания и требования мы уже излагала предпринимателям-хозяевам. «Мы не многого просили», но и они были отвергнуты. Получается так, что мы, рабочие, находимся в полном бесправии. Весь народ –рабочие и крестьяне – отдан на произвол чиновничьего правительства, состоящего из казнокрадов и грабителей. Чиновничье правительство довело страну до полного разорения, ведет Россию к гибели». И здесь петиция переходила к своему главнейшему требованию: «Повели сейчас же призвать представителей народа земли Русской от всех классов, всех сословий. Они должны быть избраны всеобщим, прямым и равным голосованием и образовать Учредительное собрание, которому надлежит решить все важнейшие проблемы огромной страны». Осуществление такого кардинального требования вело бы к концу вековое российское самодержавие, ибо Учредительное собрание почти наверняка высказалось бы за конституционную монархию, либо даже за республику. «Это, – говорилось в петиции, – самая главная наша просьба. В ней и на ней зиждется все, это главный и единственный пластырь для наших больных ран». А если не так, не лучше ли умереть – умереть тут всем нам, трудящимся всей России, –говорилось в петиции. – Пусть живут и наслаждаются капиталисты и чиновники-казнокрады, грабители русского народа». Вслед за изложением этого поистине убийственного для самодержавия требования, петиция включала гапоновскую «программу пяти»: «Меры против невежества и бесправия русского народа», «Меры против нищеты народа», «Меры против гнета капитала над трудом». Эти меры включали такие требования, как окончание войны, гражданские свободы, 8-часовой рабочий день, бесплатное образование народа, отмена выкупных платежей и передача земли народу, нормирование труда и многие другие. Петиция заканчивалась словами: «Повели и поклянись исполнить их (требования) и ты сделаешь Россию счастливой и славной. А не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу, мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем!»
Петиция была отпечатана в 12 экземплярах и роздана в каждый из 11 отделов Собрания Там многие переписывали ее от руки. В большинстве отделов петицию читали назначенные Гапоном люди. Но повсюду ждали самого Гапона. Сила его воздействия, казалось, достигла пика. Слушая его, мужчины и женщины плакали, падали на колени, молились: «Помоги, господи, люди твоя!» Женщины подносили к Гапону детей и просили благословить их. В эти дни Гапон предстал перед народом чуть ли не в облике пророка, а происходившее напоминало религиозную экзальтацию. По призыву Гапона присутствовавшие клялись не отступать, умереть за лучшую жизнь и свободу. В умах и душах подавляющей части рабочих царил только Гапон. Революционеры–эсдеки (большевики и меньшевики), а также эсеры утратили какую-либо значимость, отошли на задний план, стушевались. Их агитаторов не слушали, нередко и прогоняли. Социал-демократ С. Гиммер признавал: «Видно было, и в этом надо сознаться: Гапон поставил нам мат». То же в сущности докладывал по начальству прокурор петербургской судебной палаты: «Гапон дал пощечину революционерам, которые потеряли какое-либо значение». Тем не менее эсдеки все же выпустили свою прокламацию, в которой говорилось, что свобода и равенство не добываются петициями, просьбами и даже требованиями. Она завоевывается в жестокой борьбе, часто кровавой. И потому не просить надо царя, а свергать его. Однако такие призывы в канун 9 января успеха не имели. Чаще всего такие прокламации рвали. Но Гапон все же не отвергал участия представителей эсдеков и эсеров в петиционном шествии. Напротив, он призывал к общему, единому выступлению, но только на тех условиях, которые были выработаны руководством его Собрания. «Партийцы» не должны были провозглашать собственных лозунгов, поднимать красных флагов, учинять насильственных столкновений и т. п. Понятно, что все это никак не могло прибавить симпатий партийных центров социал-демократов и эсеров к гапоновскому Собранию. Гапон хорошо понимал, что включение в петицию политических требований, особенно требование созыва Учредительного собрания, может встретить самую острую реакцию (вплоть до применения оружия) со стороны властей. Поэтому, стремясь умерить радикализм и возможный экстремизм революционных (левых) партий и групп, он предпринимал меры, направленные на то, чтобы свести к минимуму неизбежные репрессивные действия властей. Утром 7 января Гапон написал два письма: министру внутренних дел Святополк-Мирскому и самому царю. Письмо министру повез Кузин, но тот оказался в отъезде. Письмо царю, которое, в частности, заверяло его в полной безопасности, на поезде повез в Царское Село некий рабочий, но по пути для смелости хвативший, видимо, немного горячительного. По прибытии в Александровский дворец он, конечно, тут же был арестован.
«По толпе беглым «Пли!»
7 января днем Гапон посетил министра юстиции Н. Муравьева, который уже был знаком с содержанием петиции. Гапон просил Муравьева «пасть перед царем на колени» и умолить его принять петицию во благо России, народа и своего собственного. Выслушав Гапона, Муравьв сказал, что у него есть свой долг, и он будет его выполнять. Позднее на совещании министров Муравьев рассказал о своей встрече с Гапоном, назвав его «крайним фанатиком-социалистом». Обо всем этом донесли царю, который находился в Царском Селе. В дневнике царь записал: «8 января. Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Во главе рабочего союза какой-то свяшенник-социалист Гапон». Больше ни слова. Такого рода записи вообще были характерны для дневниковых записей Николая II. Он обычно лишь скупо фиксировал события, очень редко высказывая свое отношение к ним. Во всяком случае, в тот же день, 8 января, в министерстве внутренних дел был подписан ордер на арест Гапона. Арестовать его, однако, не удалость. Полицейское начальство, зная, что Гапона охраняют рабочие, не рискнуло направить даже группу городовых.
– Терять из-за этого попа десяток своих людей не буду! – сказал полицмейстер, получивший приказ об аресте Гапона
В последний день перед 9 января Гапон буквально метался по всем отделениям Собрания. Выступая, беседуя, наставляя, он заклинал всех соблюдать абсолютный порядок по ходу шествия. Не брать с собой никакого оружия, даже перочинных ножей, не допускать никаких столкновений, ни в коем случае не прикасаться к спиртному. Хотя предстоящее шествие не являлось религиозным, Гапон намеревался придать ему вид мирного крестного хода, с хоругвями, портретами царя. Удивительно, но большинство участников шествия пребывали в каком-то странном нереальном бытии. Большинство не допускали мысли, что шествие может быть не допущено или остановлено любым путем, в том числе и с применением силы. Гапон не рассеивал подобные мысли. Похоже, что и он сам долго верил, что ему удастся мирно, без больших инцидентов довести петиционное шествие до Дворцовой площади. Лишь накануне он заколебался и засомневался в этой убежденности. Возможно, под влиянием своих разговоров с «партийцами» – эсдеками и эсерами. Так вечером 8-го к Гапону пришел его хороший знакомец, инженер с Путиловского завода П. Рутенберг. Он был убежден, что власти всеми мерами будут препятствовать выходу рабочего шествия на Дворцовую площадь. Тогда, считал Рутенберг, необходимо будет пробиваться силой.
Решено было концентрироваться по отделам Собрания (Выборгское, Нарвское, Московское, Владимирское, Коломенское, Невское, Колпинское – Обводный канал, Рождественское, Петербургское, Гаваньское) и оттуда двигаться на Дворцовую площадь. По некоторым данным в шествии должно было участвовать до 150 тысяч человек. С истинно религиозной верой Гапон считал, что ему ничто не помешает вывести такую огромную массу людей к царскому дворцу. А дальше? Дальше религиозную веру сменяла политическая наивность. Она рисовала ему два возможных исхода. Первый исход –успешный. На Дворцовой площади петиционеры выбирут депутацию, и она пройдет в Зимний, где встретится с прибывшим из Царского Села царем. Если он согласится с петицией, Гапон подаст радостный знак толпе, размахивая белым платком. Тогда можно праздновать победу! Если же петиция будет отвергнута, Гапон взмахнет красным платком, что должно означать отказ от петиции и в сущности переход к методам революции. И тогда за дело могут взяться радикалы – революционные партии эсдеков и эсеров. Было в обоих этих исходах нечто театральное.
Гапоновская петиция царю, главным требованием которой был созыв Учредительного собрания, представляла собой важнейший политический документ. Фактически, как уже отмечалось, она ставила вопрос о перемене государственного строя России, и потому реакция на неё не могла не быть только политической (исходящей от политического руководства страны). Но как раз в этих кругах странным образом еще царили то ли непонимание действительности, то ли стремление остаться в стороне от надвигающегося события, то ли какая-то апатия, то ли все вместе. Подавление петиционного шествия и расправа оказались в руках военных, которыми командовал командующий войсками Гвардейского корпуса князь С. Васильчиков, подчинявшийся командующему Петербургским военным округом великому князю Владимиру Александровичу. В Петербург были переброшены подкрепления (кавалерия и пехота) из Пскова, Ревеля, Петергофа и других мест. С приданными им в помощь полицейскими силами они составили около 40 тысяч человек. В ночь на 9 января войска стали занимать позиции в отведенных им 8-и районах города с главной задачей блокировать движение рабочих шествий в центр Петербурга. Через 12 лет, после расстрела на р. Лена царский министр внутренних дел Макаров прямо заявил: «Если вызваны войска, то они стреляют». Так произошло и 9 января 1905 г. Как это случилось, кто отдал приказ открыть огонь на поражение по мирно следующим, обезоруженным людям – остается невыясненным. В некоторых районах шедшие просто не верили в то, что солдаты будут стрелять по своим русским рабочим и не реагировали на приказы офицеров остановиться. В других районах рабочие, охваченные эйфорией солидарных действий, ожидания торжества справедливости, могли не слышать предупреждающих сигналов, требующих остановиться под угрозой стрельбы. В третьих – агрессивно настроенные военные или полицейские открывали огонь, опасаясь, что сами могут стать объектом нападения движущейся толпы. Так или наче, 9 января кровь пролилась у Нарвских ворот (здесь шествие возглавлял сам Гапон), у Троицких ворот, на Васильевском острове, возле Александровского сада, на Невском проспекте. Шествие рабочих, мирно несших царю петицию о своих нуждах и просьбах, было расстреляно. И рассеяно.
Когда солдаты открыли огонь, Гапон, как и многие другие, был сбит с ног отхлынувшей толпой. Лежащим на мостовой его заметил уже упоминавшийся П. Рутенберг. Придвинулся к нему :
– Жив, отец ?
– Живой покуда!
–Идем тогда?
– Идем!
В тот день Рутенберг, возможно, спас Гапону жизнь. Пройдет примерно полтора года, и он... Но об этом дальше. А сейчас мимо них бежали, толпились, кричали, падали. Они перешагивали через тела убитых и раненых, через кровь. Рутенберг спешно вел Гапона к знакомому рабочему, потом, путая следы возможной слежки, к другому. Там его переодели в штатское. Рутенберг сам постриг и побрил Гапона. Находившиеся тут люди брали волосы Гапона на память, шептали: «Свято!» Некоторое время Гапон скрывался на квартирах Максима Горького и писателя Ф. Батюшкова. У Горького он написал воззвание к рабочим: «Родные товарищи рабочие! Итак, у нас нет больше царя. Невинная кровь легла между нами. Да здравствует же начало новой борьбы за свободу!». В других воззваниях он прямо призывал к восстанию. «Так отомстим же, братья, проклятому народом царю, всему его змеиному царскому отродью. Смерть им всем!».
Через 10 дней 19 января депутация рабочих в составе 35 человек была принята НиколаемII. По заранее написанному тексту он сказал, что ему хорошо известна нелегкая жизнь рабочих, что много требуется улучшить и упорядочить. Однако заявлять о своих нуждах и требованиях «мятежной толпой» преступно. «Я верю в честные чувства рабочих людей и неколебимую преданность мне, – говорил царь, – а потому прощаю им их вину».
В эмиграции против «партийцев»
Между тем, решено было переправить Гапона за границу. Ему указали тайные пароли и адреса, дали деньги. Но по пути он заплутался и вынужден был переходить германскую границу при помощи контрабандистов. Заметив его, пограничники стали стрелять, но Гапону все же удалось уйти. Из Германии он вскоре прибыл в Швейцарию, страну-эльдорадо для большинства российских революционных лидеров-эмигрантов. Cлава Гапона была невероятной! Первыми с распростертыми объятиями его встретили вожди социал-демократии (меньшевиков) Г. Плеханов, П. Аксельрод, А. Потресов и др. Они тут же были готовы без колебаний принять Гапона в свои ряды. Но им хотелось бы, чтобы он серьезно взялся за изучение марксизма и, главное, не требовал себе руководящего положения в партруководстве. А он как раз и подумывал об этом. Ведь это он, Георгий Гапон, а ни кто другой, сумел поднять 150 тысяч рабочих Петербурга и возглавить их для того, чтобы вручить самому царю петицию с требованием радикальных перемен в государственном и общественном строе России. Ведь это он, Георгий Гапон, заглянул в глаза смерти, вместе с рабочими приняв на себя огонь царских солдат. А вот эти социалистические вожди в то же время сидели в тихой, благословенной Женеве, читали К. Маркса и писали свои ученые трактаты. «Между тем, язык этих партийных вождей, отуманенных «отвлеченными теориями, – писал Гапон, – малопонятен или совсем непонятен простым рабочим». В феврале 1905 г. Гапон встречался и с В. Лениным, который дал высокую оценку его деятельности, но посоветовал «не слушать лести, а главное – серьезно учиться».
Побывав некоторое время в социал-демократах, в мае 1905 Г. Гапон решил перейти к эсерам. В них он усматривал людей более «практической складки», революционеров, готовых действовать и действующих не одним только словом, но и оружием, не чуждающихся даже террора. Как и социал-демократические лидеры, эсеры (В. Чернов, В. Савинков, Е. Брешко-Брешковская, А. Гоц, Е. Азеф и др.) тоже держали для Гапона двери своей партии открытыми нараспашку. Но и они, склонные все же усматривать в нем анархическое начало, отнюдь не торопились видеть Гапона в своем ареопаге, в то время, как он сам готов был занять там место. Однако и у эсеров он тоже долго не продержался. «Очень их уважаю, особенно некоторых, – говорил он, – но не могу же я подчиняться им, влезть в их рамки». Отвергнув социалистические партии (он не раз называл их «талмудистами» и «фарисеями»), Гапон проникся идеями народовластия. Уже весной 1905 г., связавшись со своими соратниками в России, он предложил создать там новую организацию – «Всероссийский Рабочий Союз». В воззвании «Русскому рабочему классу городов и деревень от Российского Рабочего Союза» Гапон писал, что социалистические партии бессильны взять руководство рабочим классом в свои руки, что рабочие «снизу» сами должны сорганизоваться и добиться освобождения. Кара не заставила долго себя ждать. В марте 1905 г. Правительствующий Синод лишил Гапона сана священника и духовного звания. В старые времена таких называл «расстригами». В начале августа 1905 г. Гапон переехал в Лондон. Здесь он близко познакомился со знаменитым П. Кропоткиным, выдающимся ученым-географом, публицистом, революционером, проповедовавшим анархо-коммунизм. Уже старый Кропоткин и молодой Гапон понравились друг другу. Кропоткин разглядел в Гапоне «большую силу», а в Кропоткинском анархо-коммунизме (и близком ему рабочем анархо-синдикализме) Гапон увидел многое, ему близкое и понятное. Кропоткин проповедовал создание низовых, самоуправляющихся организаций трудящихся, отвергал в них участие и власти, и политических партий. Эти идеи Гапон готов был разделять. В Лондоне он написал автобиографию – «Историю моей жизни», которую закончил предсказанием неминуемого свержения Николая Романова. В это время в некоторых местах России прокатились еврейские погромы, и Гапон резко выступил притив антисемитизма. В обращении к русским рабочим и крестьянам, изложенным «церковным языком», Гапон писал: «Христос заплакал бы, увидев как вы празднуете его воскресенье погромами его народа любимого – бедноты еврейской». Но в Лондоне, как и вообще в эмиграции, Гапону было «тесно». Широта размаха его души требовала действий.
Когда Гапон прибыл из России в Швейцарию, несмотря на поражение шествия 9 января 1905 г., он верил в себя, в то, что он сумеет объединить разные партии, организовав все революционные силы для вооруженного восстания против самодержавия. И уже в феврале он выступил с предложением созвать межпартийную конференцию для обсуждения и решения этого вопроса. Конференция состоялась в апреле 1905 г. с участием представителей 11 партий. Председателем был избран Гапон. Конференция приняла резолюции, требующие выборов в Учредительное собрание и установления в России республики. Для достижения этих целей провозглашался лозунг вооруженного восстания и создавался Боевой комитет. Восстание готовилось. Его движущей силой были главным образом эсеровские (в том числе финские) боевики. Для приобретения оружия сумели получить японские и финские деньги: примерно 100 тыс. руб. Решено было загрузить купленным оружием шхуну, но чтобы запутать слежку в скрытом месте, прямо на Ла-Манше перегрузить винтовки и все остальное оружие на зафрахтованный в августе пароход «Джон Графтон». Оружие предполагалось выгрузить под Выборгом и возле некоторых поселков на финском побережье. Там его должны были принять рабочие гапоновских организаций. Гапон заверял, что он способен собрать в этом районе десятки тысяч рабочих-повстанцев, готовых двинуться на Петербург. Скорее всего это было, мягко говоря, некоторым преувеличением. Но Гапон рассчитывал, что он сможет поднять «окружающее население». Дело однако сорвалось. В шхерах «Графтон» сел на мель. Оружие стали спешно переносить на берег, где большая его часть вскоре попала в руки полиции. Сам «Графтон» был затоплен командой, которая рассеялась. Вопрос о том, почему провалилась так тщательно готовившаяся операция «Джон Графтона» не прояснен до сей поры. Но так или иначе этот провал усилил рознь между партиями и теми участниками, которые готовили эту операцию. Одни возлагали вину на других.
Вернувшись в сентябре из Финляндии после провала с «Графтоном», Гапон с присущей ему энергией принялся за организацию своего «Российского рабочего союза». Первым делом был созван съезд. Гапона избрали председателем Союза, выдав ему невиданный мандат: «вождь русского рабочего класса». Он провозгласил лозунг: «Рабочие для рабочих!» и по-прежнему проповедовал недоверие к партийной интеллигенции. И интеллигенции вообще. А планы были просто грандиозными. Шли переговоры об объединении рабоих и крестьян во всероссийском масштабе через сеть потребительской кооперации! Но в итоге съезд ( не исключено, что в том числе и раздражавшее многих партийцев провозглашение Гапона «рабочим вождем») привел к еще большему отчуждению Гапона с руководителями соцпартий – эсдеками и эсерами. Социал-демократы обвиняли Гапона в авантюризме и демагогии, а его политику квалифицировали как раскольническую. Еще хуже складывались отношения Гапона с эсерами. Здесь «яблоком раздора» прежде всего стала «экспедиция Графтона». Гапон самонадеянно приписывал ее организацию в основном себе и своим людям. Эсеры считали это ложью. Действительно, «Графтон» готовили и люди из английского профсоюза моряков, некоторые финские и латышские социал-демократы, большевики М. Литвинов и Н. Буренин, несколько эсеров, в том числе П. Рутенберг. Впрочем, Гапон от расхождения с лидерами партий не слишком страдал. На высказываемые сожаления некоторых своих сторонников замечал: «Когда начнется настоящее дело, они (т.е. партии) сами придут к нам».
17 октября 1905 г в России был опубликован царский Манифест, во многом изменившим жизнь страны. Начался ее переход от самодержавной к конституционной монархии. Политические арестанты подпадали под амнистию, а политические эмигранты могли возвращаться на Родину. Освобождались и активисты отделений гапоновского «Собрания фабрично-заводских рабочих г. Петербурга». Все. Кроме Гапона. Освободившиеся тут же принимали решения о восстановлении гапоновского Собрания. Особые депутации направилась к председателю Совета министров С. Ю. Витте и другим министрам с просьбой санкционировать открытие отделов Собрания.
В России. Соглашение с Витте
А Гапон буквально рвался в Россию. «Тяжко здесь, – писал он своим сторонникам в Петербурге, – душа простора ищет. Без отделов я, как рыба без воды. А там меня понимают, так как мы говорим на одном языке, который непонятен партийным людям, отуманенным отвлеченными теориями». Но ходатайства в Петербурге не помогали. Въезд Гапону на Родину был блокирован. Тогда в конце 1905 г. он пробрался в Россию нелегально. Слухи об этом,конечно, не могли не дойти до Витте. Можно было бы без особого труда арестовать Гапона, но Витте воздерживался, учитывая, что в либеральной обстановке (после Манифеста 17 октября, принятию которого сам Витте способствовал) это могло вызвать нежелательную реакцию. Тем более, что революция была на подъеме. В стране проходила всеобщая стачка. В Петербурге действовал Совет рабочих депутатов, требовавший избрания народного представительства. И Витте вознамерился противопоставить революционной обстановке гапоновское Собрание. По его замыслу оно должно была стать политически умеренным, не только декларативно отказаться от призывов к вооруженному восстанию,но, напротив, пропагандировать легальную деятельность, закрепление того, что уже было достигнуто в рамках Манифеста 17 октября. С помощью такой пропаганды Вите рассчитывал сбить накал революции и вывести из-под влияния революционеров определенную часть рабочих. Но он хорошо понимал, что без договоренности лично с Гапоном это будет невозможно. И по его поручению с Гапоном встречался чиновник по особым поручениям И. Манасевич-Мануйлов. После долгих выяснений и уточнений Гапон принял предложение Витте. Но со своей стороны выдвинул требование скорейшего открытия всех бывших 11-ти отделов Собрания и полной компенсации их потерь. Кроме того, он согласился, как предлагал Витте, покинуть Россию, по крайней мере, на 6 недель (в расчете на спад стачечного движения), но с амнистированием после возвращения. И Гапон уехал. Витте выдал ему определенную сумму из собственных денег.
Условия, которые выдвигал Вите были ему, конечно, выгодны. А для Гапона? Почему он-то принял их? Ясно, что одно из них помогало ему амнистироваться и легально вернуться в Россию. Другое (еще важнее) должно было содействовать восстановлению отделений его Собрания Это понятно. Но практическое изменение программы, отказ от рабочего революционаризма и замена его ненасильственными действиями против капиталистов и властей?! Сделка Гапона с Витте не могла оставаться тайной, да и сам Гапон не намерен был скрывать ее. Враги и недруги не сомневались: это своего рода итог провокаторской деятельности Гапона, берущей начало еще со времени Зубатова. Сам Гапон решительно отвергал это как клевету и наветы. «Я действую: – писал он, – по собственному убеждению и не боюсь прослыть изменником народному благу. Все же инсинуации, которые будут, без сомнения, распространять относительно меня лицемеры и недоброжелатели – заранее заявляю: буду презирать, как презирал до 9 января». Вполне возможно, что кровавые жертвы 9 января, жизнь в эмиграции, где партии, выступавшие как представители трудящихся, не только не могли действовать воедино, но проводили время в спорах и склоках, не проходили бесследно для Гапона. Не прошло мимо и влияние П. Кропоткина, анархо-коммунизм которого содержал весьма привлекательную дла Гапона идею.
Витте выполнил обещание. 21 ноября 1905 г. открылся учредительный съезд отделов гапоновского Собрания. Присутствовало 4 тыс. рабочих, а так как каждый представлял свою «пятерку», то фактически на этом съезде было представлено 20 тыс. человек. За отсутствием Гапона председателем восстановленного Собрания избрали М. Варнашева. На съезде присутствовали и социал-демократы. Большинство своими выступлениями пытались политически скомпрометировать съезд, но это не удавалось. Как писал один из журналистов, «невидимая рука Гапона» вырвала из их рук «целую армию организованных и сознательных рабочих в 20 тысяч человек». Рабочие по-прежнему верили Гапону безоговорочно.
А Гапон, покинув Россию, находился во Франции. Пресса и раньше проявляла к нему повышенное внимание, но теперь журналисты ходили за ним по пятам. Он не скрывал своего благоприятной позиции в оценке политики Витте и, с другой стороны, резко критического отношения к революционным партиям. «Вооруженное восстание, – говорил и писал он, – не может быть постоянным и непременным методом пролетариев. Бывают такие времена, когда оно может стать вредным и опасным для рабочего класса». Между тем, многие революционные партийцы, призывая к восстанию «толкают народ в пропасть», а страну в кровавую гражданскую войну. Надо уметь пережидать, закрепляя уже завевынные позиции. В революционных кругах отвергали эти « откровения» Гапона. Многие уличали его, как он и предвидел, в отходе от революционных традиций, даже подозревали в провокаторстве и предательстве. Но в начале декабря 1905 г. Варнашев получил документ об официальном открытии всех бывших отделов гапоновского Собрания, а 31 декабря в Тертоках состоялся съезд руководителей этих отделов. На съезде выступил Гапон. Он отчитался о своей деятельности за год, высказав мысль, что теперь тактика должна быть иной, что нынешнее время не способствует силовым методам, вооруженным восстаниям. Ныне требуется закрепление завоеванных позиций. И Гапон вновь был избран председателем.
В сети «охранной» и эсеровской «БО»
В начале 1906 г. общая обстановка в стране стала меняться. В Москве еще в декабре 1905 г. власти разгромили вооруженное восстание, руководимое эсерами и большевиками. В Петербурге в начале января 1906 г. арестовали и ликвидировали Совет рабочих депутатов.Cтачечное движение, крестьянские волнения, армейские и флотские восстания постепенно шли на убыль. Правительство быстро ощутимо,что предпочтение в борьбе с революцией снова следует отдать силе. В апреле 1906 г. либерал Витте покинул пост премьер-министра. Практически решающей фигурой в правительстве стал последовательный и умный сторонник самодержавия, министр внутренних дел П. Дурново. Для этого человека рабочее движение, руководимое социалистическими партиями, практически мало отличалось от отделов гапоновского Собрания. По его распоряжению сходки и собрания отделов были запрещены. Но связь с Гапоном Дурново не порвал, возложил на вице-директора департамента полиции, старого опытного «сыщика» Д. Рачковского, придав ему в помощь начальника Петербургского охранного отделения А. Герасимова. При встрече с Гапоном Рачковский сказал ему, что Дурново смотрит на «гапонаду» весьма мрачно и потому вопрос с открытием гапоновских отделов (на что соглашался Вите) обстоит «туго». Министр требует заверений в том, что ничего подобного 9-му января быть не может. Гапон ответил, что его взгляды во многом изменились: отныне он сторонник мирных путей. Дурново счел это всего лишь словами и потребовал от Гапона более веских доказательств преданности. Тогда в конце января Гапон написал Дурново текст, известный как «Покаянное письмо», хотя собственно специфически покаянного в нем трудно было различить. В письме говорилось, что в душах участников шествия 9 января жила вера в царя, и они направились к нему за правдой, гарантируя при этом неприкосновенность царской особы. Только благо русского народа, – писал Гапон, – «было для нас выше и больше». Прочитав эту фразу, Дурново в негодовании отшвырнул «Покаянное письмо» Гапона прочь. В феврале Дурново написал доклад царю. В нем он доказывал абсолютную нежелательность легального рабочего движения. Зная,что после спада революционного подъема царь во многом винил Витте как инициатора либерального Манифеста 17 октября, Дурново представлял его чуь ли не покровителя Гапона и всего его движения.
В марте 1906 г. гапоновские отделы были закрыты. Но оставался Гапон с его мощным влиянием на рабочих. В верхах департамента полиции (или в окружении самого Дурново) полагали, что лучшим способом, по крайней мере, убедиться в нейтрализации Гапона, было бы завербовать его в департаментско-полицейские сети. Эти люди, конечно, не могли не понимать, что Гапон скорее всего отвергнет их предложение, даже несмотря на посулы высоких должностей и высочайших окладов. Поэтому в их замыслах несомненно присутствовал элемент, может быть, и смертельный для Гапона. Ведь если бы он согласился, его почти наверняка как предателя «убрали» бы свои же рабочие или эсеровская Боевая организация – БО. А не согласись он, сразу превратился бы в жертву департаментских «охотников».
Со стороны властей приглашение Гапона в свои «сферы» было понятно: Гапон являлся их врагом, как они считали, способным повторить 9 января. Поэтму лучше было иметь его «себе», а для этого правые и правительственные газеты начали настоящую травлю, приписывая крупные суммы, якобы полученные Гапоном от правительства, в частности от самого Витте. Травлю против Гапона развернули и с противоположной, левой стороны – революционные партии. Они опасались, что Гапон сумеет отколоть от них их «живую силу» – рабочую массу. Но этого мало. Его намеревались скомпрометировать как личность. Газеты распускали слухи, будто Гапон проводит время в лучших ресторанах, с дамами полусвета, стремится к наслаждениям и удовольствиям. Кроме того, среди левых его тоже все больше подозревали в провокаторстве, связью с охранкой и получении от нее денег. Здесь правые смыкались с левыми. Гапон писал: «Меня, лежачего, лишенного гражданских прав, со всех сторон, не стесняясь, люди различных лагерей и направлений – революционеры и консерваторы, либералы и люди умеренного центра, подобно Пилату Ироду, сошлись в одном злобном крике: ,,Распни Гапона – вора и провокатора! Распни гапоновцев-предателей!» И еще: «Разве вы не знали, что и до 9 января я посещал все гнезда старой бюрократии – и что же? Разве эта близость отношений помешала мне повести рабочие организации против оков русской жизни? Разве вы после 9 января не вознесли меня на верхи русского революционного движения? Почему же вы думаете теперь, что побеседовав с Витте, я изменил своему делу и общественному служению?». Большинство рабочих верило Гапону. «Какое нам дело, что Гапон брал деньги. Пусть берет у правительства больше. Мы ему верим и будем верить. Умрем за Гапона. Мы так же пойдем, как пошли 9 января и завоюем все, что нам нужно». А у Гапона, как мы знаем, был свой план, пусть наивный, даже фантастический. Он работал над ним, рассчитывая «обойти» как департамнет полиции с его директором Дурново, так и многих партийных руководителей. Гапон, как уже отмечалось, мечтал создать «Единый рабочий союз» с «Программой русского синдикализма». В ней говорилось. «Рабочие должны объявить себя государством в буржуазном государстве, управляться свободно выбранным правительством, издавать собственные законы, запастись средствами – и материальными и духовными. Мы не пойдем под начальство партий, мы будем самоуправляться, мы не будем ожидать чужой, всегда корыстной денежной поддержки, мы образуем свой пролетарский фонд. Мы не отдадим своих детей в буржуазные школы. Мы заведем свои школы свободного разума. Мы будем «Единый союз рабочих», обладающий могуществом – материальным и духовным. Только тогда мы будем сильны. Эту почти завершенную программу Гапон читал группе рабочих всего лишь за два дня до своей гибели.
Петр Рутенберг
И вот здесь нужно снова вспомнить о Петре (Пинхасе) Рутенберге. Настало время сказать о нем подробнее, ибо именно этот близкий друг Гапона, фактически спасший его от солдатских пуль 9 яиваря 1905 г., сыграл в его жизни роковую роль. Пинхас Рутенберг родился в 1878 г. в г. Ромны Полтавской губ. Его отец был купцом 2-ой гильдии, мать – дочерью раввина. Рутенберг получил хорошее техническое образование. Окончил Ромненское реальное училище, затем поступил в Петербургский технологический институт, из которого был отчислен за участие в студенческом революционном движении и сослан в Екатеринослав. Там он работал чертежником на заводе, железнодорожником. В 1902 г. его восстановили в Петербургском институте, который он закончил с отличием и через год был принят иженером на Путиловский завод. Здесь он сначала примкнул к социал-демократам, а затем перешел к эсерам (партийная кличка – Мартын). Через Б. Савинкова Рутенберг познакомился с Гапоном, уже приступившим к организации отделов «Собрания фабрично-заводских рабочих г. Петербурга». Гапону понравился сообразительный, смелый и волевой молодой человек. Между прочим, в его жизни случился такой эпизод. Он влюбился в русскую женщину и, чтобы жениться на ней, принял православие. Много позднее, став сионистом, он решил вновь перейти в иудейство. Переход сопровождался ударми 39-ю плетьми. Рутенберг, не дрогнув, выдержал эту суровую кару. Но это будет позже. А 9 января 1906 г. Рутенберг шел к Зимнему дворцу рядом с Гапоном в колонне рабочих Нарвской заставы, и когда солдаты открыли огонь, фактически спас его. Он же помогал Гапону эмигрировать. После опубликования Манифеста 17 октября участники гапоновского шествия 9 января были амнистированы, многие вернулись в Россию. Вернулся и Рутенберг. Не попавший под амнистию Гапон тем не менее в течение года трижды побывал в Петербурге и Москве. В департаменте полиции знали об этом, но не арестовывали его, поскольку связывали с ним определенные расчеты. В свой последний приезд (начало февраля 1906 г.) Гапон через жену Рутенберга О. Хотенко встретился с Рутенбергом. В рассказе о дальнейших драматических событиях приходится следовать в основном за фактами из воспоминаний Рутенберга, изданных в 1925 г. В разговорах с Рутенбергом Гапон по большому секрету сообщил ему, что будучи в Петербурге, он дважды секретно встречался с директором департамента полиции П. Рачковским. Тот сообщил Гапону, что он знает о его отрицательном отношении к принципу партийности в рабочем движении и предложил ему сотрудничество с департаментом полиции. Это сотрудничество должно было предполагать осведомление департамента о революционном подполье (эсдеки и эсеры) и особенно о некоторых эсеровских террористах из Боевой организации (БО). В ходе разговора с Рачковским Гапон вспомнил о своем приятеле Рутенберге, который был близок к руководству эсеров и их Боевой организации. Он сказал Ручковскому о Рутенберге, и тот согласился, что вдвоем они будут полезнее департаменту. За их сотрудничество Рачковский обещал «хорошие деньги» –до 100 тыс. рублей. «На эти деньги, – говорил Гапон при встрече с Рутенбергом, – мы расширим наше рабочее дело, активизируем отделы Собрания, потесним «партийцев». Правду ли говорил Гапон? Есть много свидетельств, что правду. «Продать себя за 30 тысяч? –писал хорошо знавших Гапона писатель С. А-ский, – да и за 300 млн. в ущерб интересам народа он не мог, но для нужд народа мог бы взять, ошибочно, увы, не учитывая последствия».
– Да,но как же быть с осведомлением департамента? –спрашивал Рутенбрерг. – Ведь мы же выдадим охранке своих товарищей-революционеров?
– Людей можно предупредить заранее, укрыть.
Рутенберг обещал подумать. Но вместо этого поторопился встретиться в Хельсинки с Е. Азефом – главой Боевой организаии (супер-провокатором и секретным сотрудником департамента полиции), его помощником Б. Савинковым и главой партии эсеров В. Черновым. Там Рутенберг написал несколько «отчетов», в которых подробно изложил свои разговоры с Гапоном относительно предложений Рачковского. Азеф, у которого и раньше было немало столкновений с Гапоном, будто бы пришел в ярость и потребовал в обязательном порядке ликвидировать обоих: и Гапона и Рачковского. Его поддержал Б. Савинков. По их мнению убийство только одного Гапона может создать у эсеровских партийцев уверенность, что это дело является как бы местью Гапону за «увод» от партии многих эсеровских партийных членов. В заключение Азеф сказал, что предстоящее дело ЦК эсеров на себя не возьмет, так что придется Рутенбергу находить собственные пути его осуществления. Рутенберга это, мало сказать, огорчило. Пожалуй, напугало. Но отказаться он не мог, ибо отказ лишал его революционного престижа. Он вернулся в Петербург. 21, 22 или 24-го февраля приехал к Гапону в Териоки и сказал ему, что готов вплотную обдумать предложение Рачковского, но кое-что еще надо обдумать и обсудить. Однако скоро стало ясно, что встретиться Рутенбергу одновременно с Гапоном и Рачковским, чтобы покончить с ним, вряд ли удастся. Не все еще было для этого подготовлено, да и старый опытный охранник задолго чувствовал опасность. Тем временем Гапон развивал (на деньги, полученные от Витте и Рачковского?) планы активной деятельности по новой организации отделов своего бывшего Собрания и разрабатывал «Программы русского сидикализма». Много сил отнимала работа по подготовке к изданию собственной газеты. Но не покладал рук и бывший спаситель Гапона Петр Рутенберг. Только теперь он готовился к иному итогу. Исходя из того, что ЦК эсеров отказался взять решение об убийстве Гапона и Ручковского на себя, Рутенберг уже в начале марта создал некую собственную «боевую организацию». По его утверждению в нее вошли 6 рабочих-эсеров. Настоящие их имена неизвестны до сей поры, кроме, пожалуй, одного, установленного много позже. Он не был рабочим, учился в Военно-медицинской академии. Его фамилия – А. Дикгоф-Деренталь. О нем стоит вкратце сказать. Позднее он стал ближайшим человеком Б.Савинкова, а жена Деренталя – его любовницей. В 1924 г. все трое были арестованы ОГПУ в Минске. Савинков в 1925 г. погиб (при не совсем ясных обстоятельствах) на Лубянке, а Дикгоф-Деренталь с женой через некоторое время освобождены. Мало кто знает, что в дальнейшем он стал писателем, писал либретто для многих оперетт, с успехом шедших на сцене советского театра оппереты. И еще одна деталь. По некоторым сведениям, в группе убийц находился некий сотрудник департамента полиции.
Убийство в Озерках
Но мы отвлеклись. Вернемся в март 1906 г., к Гапону и Рутенбергу. Для своего «мокрого дела» в начале 20-х чисел марта Рутенберг снял на имя И. Петелина пустующую двухэтажную дачу в Озерках (под Петербургом), а 24-го доложил о готовности Азефу. Тот ничего не ответил. Молчание – знак согласия. В 4 часа 28 марта Гапон сел в поезд. Примерно через час сошел на станции. Его встретил Рутенберг, и они вместе пошли на дачу, где уже находилась «рутенберговская команда свидетелей». Рутенберг заранее распределил помещения. Наверху – в маленькой комнате – должны были находиться и приватно разговаривать Рутенберг с Гапоном, в соседней – большой – размещались те, кому надлежало этот секретный разговор подслушивать и в конце концов решать судьбу Гапона. Рутенбергу не требовалось придумывать «разоблачительные» вопросы для Гапона. Ведь тема встречи в Озерках была ясна: окончательное согласие Рутенберга (в связке с Гапоном) принять предложение Рачковского, т.е. фактически согласиться служить департаменту полиции. Войдя в комнату, Гапон снял шубу и, расхаживая, стал говорить совершенно открыто, считая что на даче никого нет. Отвечая на вопросы Рутенберга, Гапон говорил, что Рачковский обещает хорошие деньги, а если некоторые рабочие и узнают откуда они, то ответ может быть тот же, что и раньше: эти деньги народные и пойдут на то, чтобы широко развернуть «наши дела», дела рабочего движения. Да,конечно, придеться выдать Рачковскому имена и сведения о ряде членов Боевой организаии эсеров, но при этом заранее предупредить их, чтобы они могли скрыться. Вопрос следовал за вопросом. Нет, сидевшие в соседней комнате «свидетели» не доверяли ответам Гапона. Они верили фактам, которые приводил Рутенберг. С департментом полиции Гапон связан? Связан. Деньги от него получал? Получал. Боевиков выдать собирается? Рутенберга в провокаторы вовлекает? Вовлекает. Достаточно всего этого? С лихвой. Конечно, на подслушивателей повлияла и прежняя травля Гапона, учиненная как властями, так и революционными партиями. А дальше произошло неожиданное.
Гапону понадобилось спуститься вниз, и когда он вышел на лестницу, вдруг увидел незнакомого человека, стоявшего возле входа в ту комнату, где находились «люди Рутенберга». Гапон бросился назад с криком :
– Ужас! Нас подслушивают! Этот человек может стать свидетелем!
Рутенберг подошел к входу в большую комнату, отодвинул занавес, отворил дверь и произнес :
– А вот они, мои свидетели.
5 или 6 человек набросились на Гапона. Сдавленным голосом он просил :
– Товарищи! Не надо. Дорогие товарищи, не надо!
В ответ только хрип :
– Мы тебе не товарищи !.
Его вязали, но он отчаянно боролся и торопливо говорил:
– То, что вы слыхали – это не правда! Я старался только ради бывшей у меня идеи.
– Знаем мы твои идеи!
Когда совершалась эта жутуая казнь казнь, Рутенберг вышел из комнаты. Он не мог это видеть.
Впоследствии Дикгоф-Деренталь рассказывал, будто Рутенберг,чуть не плача, говорил:
– Ведь это я спас его. А теперь вот он висит.
И будто показывая ножницы, которой резали веревку повешенного Гапона, Рутенберг, всхлипывая, продолжал:
– Вот этими ножницами я стриг ему волосы, когда спасал в кровавый день 9 января, а вот теперь те же ножницы.
Говорил ли он это? Неведомо. Все было кончено к 7 часам вечера. Плотно заперев двери, все разошлись. Полицейские прибыли на эту смертную дачу только 30 апреля 1906 года.
Дело об убийстве Гапона так и осталось нераскрытым. Несколько раз и в разное время его пытались раскрыть следователи-профессионалы и журналисты – тщетно. Никто из убийц не был арестован, куда они скрылись –неизвестно. Рутенберг эмигрировал. Лишь в 1908 г., с помощью известного журналиста В. Бурцева Е.Азеф (это глава эсеровской Боевой организации) был разоблачен как сверх-провокатор и полицейский агент. ЦК эсеров тогда отметил, что Азеф мог иметь отношение и к убийству Гапона. Однако сам Азеф упорно отвергал свою причастность к этому делу, стремясь приписать его Рутенбергу. И Азеф не пострадал. Он бежал в Германию и благополучно прожил там до 1918 г. Ну а Рутенберг? Трагедия в Озерках все же «покачнула» его. Он эмигрировал в Италию, жил у М. Горького, писал воспоминания. Однако многие видные эсеры не советовали этого делать. Известный эсер М. Натансон писал Рутенбергу: «Для меня не подлежит сомнению, что книга Ваша произведет на широкую публику впечатление, невыгодное для автора».
Рутенберг много ездил по Европе, где постепенно стал отходить от эсерства и в конце концов примкнул к сионистам, принимавшим меры в различных странах для создания Еврейского государства. 11 лет Рутенберг отсутствовал в России. Февральская революция вернула его. По распоряжению А. Керенского он был назначен одним из управителей Петрограда и в Октябрьские дни защищал Зимний дворец от большевиков. В 1918 Рутенберг снова покинул Россию. Уже навсегда. Он обосновался в Палестине и как инженер-гидротехник много сделал для ее электрификации. Об убийстве Гапона в далеком 1906 г. он вспоминать не любил. Как-то незадолго до своего конца произнес: «Я и до сих пор не убежден, было ли убийство Гапона справедливым. Был ли он на самом деле провокатором». Большего и более ясного Рутенберг сказать не решился. А мог бы, мог.
