Интервью писателя Игоря Михалевича-Каплана с историком
религии, доктором философии Михаилом Сергеевым
Михаил Сергеев. Родился в 1960 году в Москве. В 1982 году окончил Московский государственный институт международных отношений по специальности журналистика. Работал корреспондентом международного отдела в еженедельнике «Собеседник», редактором в Гостелерадиофонде, заведующим литературной частью в московском театре-студии «Арлекин». В 1990 году уехал в Соединенные Штаты на аспирантскую учебу на кафедре религиоведения в филадельфийском Университете Темпл. В 1997 году, с отличием защитив диссертацию по русской софиологии, получил степень доктора философии по специальности «философия религии». Преподает историю религий и современного искусства в Университете Искусств в Филадельфии. Автор многочисленных статей на русском и английском языках, опубликованных в российских и американских научных журналах, а также ряда книг. Составитель Антологии – «Поэзия русских философов ХХ века». Редактор философского журнала «Symposion», издающегося в Калифорнии.
Игорь Михалевич-Каплан. Мы с Вами знакомы много лет, наши пути-дороги пересекались на многих литературных проектах. Вы учились в Темпл Университете, а теперь преподаете в Университете Искусств. Чем Вам полюбилась Филадельфия и что Вас с ней связывает?
Михаил Сергеев. В апреле 1990 года меня приняли на учебу в аспирантуру на религиоведческий факультет филадельфийского университета Темпл. Мне выделили небольшую стипендию, достаточную для того, чтобы получить учебную визу и въехать в США. В декабре того же года я приехал с семьей в Америку и сразу же оказался в Филадельфии.
Моя аспирантская учеба затянулась на годы. Сначала меня приняли на мастерскую программу, но после того, как я получил степень магистра в 1993 году, я продолжил свои занятия в докторантуре. К тому времени, когда четыре года спустя я защитил диссертацию по русской софиологии и получил степень доктора философии, мы уже прочно осели в Филадельфии. Я еще во время учебы преподавал в различных университетах Пенсильвании и Нью-Джерси, а с 1997 года поступил на работу в филадельфийский Университет Искусств, где и преподаю по сей день. Так что в Филадельфии мы живем уже более двадцати лет. И так уж сложилось, что судьба моей семьи оказалась связанной с этим городом.
Филадельфия мне близка, однако не только исторически, но и символически, и, я бы даже сказал, метафизически. Филадельфия – изначальная столица Соединенных Штатов, а США представляют из себя первое государство, основанное на принципах европейского Просвещения. Филадельфия, таким образом, символизирует сам проект Просвещения, призванный облагородить человеческий род и привести его к золотому веку всеобщего мира и процветания. Недаром Филадельфию называют «Городом братской любви».
Проект европейского Просвещения является также и средоточием моих философских размышлений. По специальности я – философ религии, а если говорить более конкретно, то в своих работах я занимаюсь исследованием того, как традиционные и новые религиозные движения реагируют на идеологию Просвещения. Так что с Филадельфией меня связывают нити как личного, так и метафизического свойства.
И. М-К. В Университете Вы преподаете удивительные экзотические курсы, например, по апокалипсису или священной войне. Я всегда восхищаюсь Вашей эрудицией и скромностью одновременно. Чем Вам интересны эти необычные предметы? В чем секрет увлечения?
М. С. Университетские курсы бывают двух видов – стандартные и авторские. Я преподаю и те, и другие. Большая часть стандартных курсов, которые я читаю своим студентам, связана с религией и философией. Когда, пятнадцать лет назад, я начинал работать в Университете Искусств, в активе нашего гуманитарного отделения было всего лишь несколько курсов по религиоведению – «Восточные религии», «Религии единобожия», «Введение в Библию». За эти годы я ввел в программу ряд других общеобразовательных курсов – по мировым религиям, религиям в Америке и христианству.
Наряду с предметами по моей специальности, мне приходилось преподавать и другие общегуманитарные дисциплины, такие, например, как «Западная цивилизация», или «Искусство модерна 19-го и 20-го столетия». Их названия могут звучать весьма привлекательно для бывших советских граждан, которые в институте изучали, в основном, историю КПСС, но для американских студентов это обычные университетские предметы.
Что же касается моих авторских курсов, то тут, действительно, сплошная экзотика. Для нас, россиян, мой курс «Русская философия, литература и мистицизм» звучит весьма обыденно. А для американцев, которые не имеют ни малейшего представления о русской мысли, это нечто диковинное, заморское. Ну а мои авторские курсы по апокалипсису или священной войне будут представляться экзотичными не только американцам, но и русским.
И. М-К. Почему Вы выбираете такие необычные темы для занятий со студентами? Это как бы дополнительная нагрузка…
М. С. Николай Бердяев в одной из своих работ заметил, что русские мыслители либо нигилисты, либо апокалиптики. Нигилизмом я переболел еще в России, а в Америке, видимо, переживаю апокалиптическую фазу своего развития. Если же говорить серьезно, то мы действительно живем в апокалиптические времена. Что такое история двадцатого века, как не сплошной Страшный Суд? Так что курсы о святой войне или о том же конце света – не экзотика, а самая что ни на есть правда жизни.
Кстати говоря, такого рода предметы пользуются необычайным спросом у американских студентов. Когда я только начал преподавать мой курс по апокалипсису (или, как я его называю, апокапиталипсису), то запись на него шла молниеносно, а тем, кто не успевал записаться, ждать приходилось по несколько лет. Студенты нашего Университета Искусств вообще проявляют повышенный интерес к религиозно-философской тематике. Возможно, это связано с тем, что для людей творческих профессий эта область интересов особенно близка и даже необходима. Начинал я преподавание этих дисциплин с одного курса в семестр и в течение нескольких лет довел до трех, а потом, благодаря поддержке студентов, ввел на нашем отделении так называемый minor – малую специализацию – по философии и религии. Координатором этой программы я являюсь и по сей день.
И. М-К. Какое у Вас личное отношение к религии и верованиям в целом? Я понимаю, что вопрос задан в широком смысле…
М. С. С религией взаимоотношения сложные. По маминой линии у меня ортодоксально-еврейские корни; по папиной – православно-христианские с отдельными протестантскими вкраплениями (один из моих прадедов был латышом и лютеранином по вероисповеданию). Сам я рос и воспитывался в светской семье в Советском государстве и в юности был атеистом.
В двадцать четыре года, незадолго до горбачевской перестройки, я разочаровался в коммунистической идеологии и увлекся религией. Точнее, самыми разными религиозными учениями. Штудировал иврит и старославянский, читал сочинения по оккультизму и йоге, занимался медитативными практиками. В конце концов, эти увлечения привели меня в Америку на религиоведческий факультет Темпла, где я и получил основательное образование в избранной области.
За долгие годы изучения и освоения религий у меня сложились собственные воззрения на этот счет. Во-первых, религия не является самоцелью, а служит средством духовного воспитания человека, и поэтому не каждый верующий по-настоящему духовен, а духовно-развитый индивидуум вовсе не обязательно является формальным членом религиозной общины. Во-вторых, у каждого человека свой путь к Богу, и поэтому люди различаются не в том, какую религию исповедуют, а в том, какой морали придерживаются. В-третьих, поскольку Бог всемогущ и всеблаг, то в конечном счете все люди без исключения должны быть и будут спасены.
У меня, естественно, есть свои личные предпочтения в сфере религии. Из традиционных конфессий мне ближе всего христианство; из молодых религиозных течений – Вера Бахаи, зародившаяся в Персии в середине девятнадцатого века. Формально же я состою членом христианской общины Учеников Христа (Disciples of Christ), однако по давней советской привычке избегаю регулярного хождения на какие-либо сборища, включая церковные служения, которые подчас до боли напоминают мне комсомольско-партийные собрания. Тут уж ничего не поделаешь. Я все соотношу со своим советским прошлым и, когда вижу формально-радостные лица прихожан, меня так и тянет запеть на новый лад старый коммунистический псалом: «И Jesus такой молодой, и юный декабрь впереди!»
И. М-К. Обычно философы придерживаются определенной системы взглядов. В чем состоит Ваша система, как бы это правильно выразиться, «личная» философия?
М. С. Ключевой концепцией моей философии является теория религиозных циклов. Согласно этой теории, религия представляет из себя смыслообразующую систему, состоящую из двух компонентов – священного писания и священного предания. В зависимости от соотношения этих двух составляющих я выделяю пять общих фаз в развитии религиозных систем – формативную, ортодоксальную, классическую, реформистскую и критическую.
В процессе своей эволюции религия проходит через два рода кризисов – структурный и системный. Для структурного кризиса характерен пересмотр священного предания, который приводит к формированию альтернативных ответвлений внутри уже существующих религий на основе новых толкований писания. Системный же кризис случается тогда, когда назревает необходимость пересмотреть сами священные писания и заложить основы новых религиозных систем.
Для христианской веры, к примеру, протестантская Реформация знаменовала собой структурный, а европейское Просвещение – системный кризис религии. Согласно моей теории, мы живем в эпоху глобального кризиса религиозного сознания, выходом из которой может стать только создание новых религиозных систем, преодолевающих постулаты Просвещения и указывающих человечеству пути к дальнейшему духовному совершенствованию.
И. М-К. В философии Вы занимаете позицию «западника». Почему Вам этот взгляд на мир ближе?
М. С. Я считаю себя западником в той мере, в какой страны запада представляют из себя цивилизованное сообщество людей. В моем понимании цивилизация – это средство защиты индивидуума от себе подобных, и как таковая включает в себя различные механизмы ограничения власти одного человека над другими. Я имею в виду выборность руководителей, разделение исполнительной, законодательной и судебной власти, отделение церкви от государства, равенство граждан перед законом и т. д. На сегодняшний день страны запада в большей степени, нежели, скажем, латиноамериканские или африканские государства, олицетворяют эти ценности. Но если завтра азиатские страны выработают иной, более гуманистический и духовный тип цивилизации, то я немедленно переметнусь в лагерь азиатов. Я – за цивилизованность вне зависимости от того, в какой части света она находит свое проявление.
И. М-К. Я знаю, Вы человек широких интересов. Вам, насколько мне известно, близки точные и гуманитарные науки одновременно. А как же разделение между «физиками» и «лириками»?
М. С.. Философы делятся на две категории. Те, кто к философии приходят из логики и математики, и те, кто становятся философами через искусство и литературу. Из классиков к первому типу принадлежит Аристотель, а ко второму – Платон. В двадцатом веке мы тоже видим похожее разделение философов на «физиков» и «лириков». К первому разряду относятся позитивисты, а ко второму – экзистенциалисты.
Я в юности и не подозревал, что захочу стать философом, но увлекался и математикой и искусством. Математику я обожал, причем любую – геометрию, тригонометрию, алгебру, интегральное и дифференциальное исчисление. Математика давалась мне очень легко и была для меня символом гармонии и порядка, которые я так любил и к которым стремился.
Увлекался я всерьез и литературой. Стихи я начал писать в семнадцать лет, и пик моего стихотворного творчества пришелся на молодые годы. Я работал тогда журналистом в еженедельнике «Собеседник» и вел колонку игры на гитаре, а потом перешел в театр-студию «Арлекин» на должность завлита. Работа в театре вдохновила меня на написание ряда инсценировок по произведениям А. Белого, Ф. Кафки, М. Булгакова, Дж. Оруэлла. Но после переезда в Америку мои занятия философией и религией заслонили все мои прежние увлечения и заняли главное место в жизни.
И. М-К. Ну, положим это не совсем так. Вы печатаетесь как литератор в европейских и американских изданиях на темы современного искусства, на русском и английском языках. У Вас издано семь книг, Вы один из составителей и авторов Антологии «Поэзия русских философов ХХ века». Я думаю, что не стоит прибедняться. Давайте поговорим немного на другую, но не менее интересную тему. Вы читаете курс Апокалипсиса в мировых религиях. В моем понимании – это о том, что мир будет существовать вечно, что мертвые восстанут, и наступит жизнь и воскресение, что мир будет восстановлен по велению Бога. Не так ли? Всё ли верно?
М. С. Зороастр – первый пророк Апокалипсиса. Древнеиранская религия Зороастризма – один из самых ранних источников апокалиптической литературы, получившей дальнейшее развитие в иудео-христианской традиции. Исследователи до сих пор спорят о том, когда жил основатель этой религии, персидский пророк Заратустра. Одни склоняются к XV веку до нашей эры, считая его первооткрывателем апокалиптической мысли. Другие называют XII столетие до н.э. или библейскую эпоху Исхода иудеев из Египта. Большинство же ученых полагают, однако, что Заратустра жил в VI веке до н.э., будучи современником Будды, Конфуция и ветхозаветных пророков.
И. М-К. Какова «личная» история самого Заратустры?
М. С. Согласно традиции, Заратустра родился неподалеку от нынешнего Тегерана в обедневшей семье воинов. С детства он проявлял интерес к религии и был обучен жертвоприношениям и священным песнопениям. Когда пророк достиг тридцатилетнего возраста, он был вознесен к престолу верховного божества Ахура Мазды, который направил его к людям с призывом выбирать между ним и противостоящим ему злым духом Ангра Майнью.
Заратустра проповедовал религиозные реформы и учил своих последователей вести праведную жизнь, руководствуясь благими намерениями и мыслями. Тем, кто встанет на защиту добра, пророк обещал благоденствие в земной жизни и бессмертие в мире грядущем. Предсказал он также и окончательную победу небесного воинства Ахура Мазды, которая произойдет после Судного дня, когда земля пройдет очищение, а силы зла будут полностью разгромлены.
В античные времена Зороастризм стал государственной религией трех персидских империй – во времена правления Ахеменидов, парфянских царей и также династии Сасанидов. Однако, на протяжении своей долгой истории Зороастризму не удалось сохранить монотеистическую направленность, столь характерную для Иудаизма и Ислама. При Сасанидах зороастрийские жрецы склонялись к дуалистической картине мира, в которой Ариману (Ангра Майнью) отводилась роль непримиримого и равновеликого соперника Ормазда (Ахура Мазда) в битве между добром и злом. Сегодня немногочисленные общины последователей Зороастра сохранились в Индии, Пакистане и восточном Иране.
И. М-К. Какова судьба священных писаний этой удивительной религии, её наследия?
М. С. Собрание священных писаний Зороастризма, известное под названием Авесты, было завершено столетия спустя после смерти основателя этой религии – также при династии Сасанидов в IV-V веках н.э. Одним из самых древних пластов Авесты являются Гаты – литургические гимны, написанные на древнеперсидском языке. Уже в Гатах мы встречаем упоминание о Судном Дне и других апокалиптических темах. По окончании земной жизни каждый человек должен будет пройти по Мосту Разделения, и сам Зороастр будет сопровождать праведников, которых по другую сторону моста будет ожидать Дом Благого Ума. Иная, горькая участь ожидает после смерти грешников, чья совесть будет терзать их души и чьим пристанищем станет Дом Лжи.
В более поздних комментариях к Авесте, написанных в эпоху мусульманского господства в IX веке н.э., описания Судного Дня и воскрешения из мертвых носят более детальный характер. Здесь мы читаем о делении человеческой истории на три тысячелетние эпохи, каждая из которых начинается с добра и благоденствия, а заканчивается хаосом и разложением. Первая такая эпоха была провозглашена самим Зороастром. На исходе последующей эпохи придет обещанный третий Избавитель – провозвестник всемирного обновления, которое будет сопровождаться воскрешением из мертвых, Страшным судом и победой над злом и смертью. В те дни человеческая история придет к своему завершению, и Ахура Мазда установит свое царство на земле вовеки.
И. М-К. А вот индуизм сумел сохранить себя до наших дней…
М. С. Индуизм – одна из самых древних религий мира, насчитывающая миллионы приверженцев как в Индии, так и за ее пределами. Индуистская вера сегодня – это сложная и многообразная традиция с яркой историей и самыми различными религиозными течениями. Приверженцы Индуизма поклоняются множеству богов, наиболее популярными из которых являются божества, составляющие «индуистскую троицу» – бог-творец Брахма, бог Вишну, олицетворяющий порядок во Вселенной, и бог разрушения Шива.
Древнеиндийские космогонии описывают Вселенную, не имеющую ни начала, ни конца, в которой всё существующее появляется на свет, живет и умирает, давая место новым рождениям и угасаниям, составляющим вечный круговорот жизни. Священные писания Индуизма рисуют грандиозную картину возникновения и угасания миров, которые длятся тысячелетиями и проходят через определенные стадии, называемые «югами».
Впоследствии состояние мира ухудшается, и из идеального оно постепенно превращается в запущенное. Из-за воровства, кривды, обмана беззаконие возрастает. Последняя из четырех юг – эпоха богини Кали – проходит уже под знаком полной деградации всего существующего. Мир приходит в состояние, которое не поддается ни поддержанию, ни исправлению.
По окончании полного цикла юг этот круговорот повторяется снова и снова, пока, наконец, на исходе тысячи юг или одного дня Брахмы мир людей не постигает окончательное разрушение. Махабхарата рисует устрашающую его картину, вызывающую в памяти катастрофу библейского Апокалипсиса:
«И вот на исходе тысячи юг... начинается многолетняя засуха – наступает конец жизни. Обитающие на земле живые существа, изголодавшиеся и немощные, гибнут одно за другим... Семь пылающих солнц выпивают всю воду из морей и потоков...» Махабхарата приводит также любопытные сведения о длительности каждой из этих эпох, составляющих грандиозную космогоническую эпопею, начало и завершение которой теряются в глубине веков.
В описании конца света, знакомом нам из Библии, мы читаем о Страшном суде и последующем втором пришествии Христа. В индуистской версии апокалипсиса за гибелью мироздания также неминуемо следует возрождение, которое связано с появлением в мире нового воплощения божества. Согласно индуистским верованиям, этих людей – посредников между небом и землей – называют аватарами. Аватар рождается в мир в периоды кризиса, обновляет религиозное учение и тем самым закладывает основу духовно-нравственного подъема. Одними из самых почитаемых таких духовных богатырей Индуизма, чей авторитет остается непререкаем и по сей день, являются герои эпических произведений Рамаяны и Махабхараты, два святых воина древней Индии – Рама и Кришна.
И. М-К. Один из авторских курсов, которые Вы преподаете в Университете Искусств, называется «Священная война». В чем, по Вашему мнению, выражается сущность такой войны, и чем она отличается от обычных военных действий?
М. С. Мой курс по священной войне разбит на три части. В первой студенты читают отрывки из священных писаний разных религий, и мы обсуждаем саму концепцию святой войны. Вторая часть посвящена ее историческому воплощению во времена Средневековья и Реформации. Я имею в виду, конечно же, крестовые походы и тридцатилетнюю войну между католиками и протестантами. Наконец, в третьей и заключительной части курса мы переходим к Новому времени и к практикам священных войн в современном нам обществе.
Так вот, что касается самой идеи святой войны, то она была сформулирована в писаниях трех мировых религий – Иудаизма, Индуизма и Ислама. В древнееврейской религии священная война описана в Книге Иисуса Навина, события которой ученые-библеисты относят приблизительно к двенадцатому веку до нашей эры. Книга Иисуса Навина повествует о преемнике Моисея, который привел свой народ в землю древнего Ханаана и, уничтожив коренное население, распределил ее между иудейскими племенами.
Книга Иисуса Навина – одна из наиболее тяжких для чтения в Ветхом Завете, поскольку речь в ней идет об этнической чистке или, как мы бы сейчас сказали – геноциде целого народа, да еще и по воле Божьей. Соответствуют ли военные кампании, описанные в этой книге, реальным историческим событиям? Увы, однозначного ответа на этот вопрос историческая наука дать не в состоянии. Проведенные археологические раскопки показали, что следы внезапного и насильственного разрушения присутствуют в несколько городах, относящихся к тринадцатому веку до нашей эры. Однако при раскопках Жерико и Аи – двух ключевых населенных пунктов, упомянутых в Библии, – ученые не нашли никаких признаков военных действий, связанных с тем временем.
И. М-К. Однако, в современной библеистике существуют три гипотезы о том, что в действительности произошло в древнем Ханаане.
М. С. Да, Согласно одной из них, библейское повествование исторически точно и описывает реальные события, происходившие более трех тысячелетий назад. По второй, военные действия в земле обетованной вели не иноземцы, а местные жители во главе с Иисусом Навином, взбунтовавшиеся против засилья аристократической элиты. Наряду с этой «революционной» моделью событий, есть и третья гипотеза, которая вообще отрицает ведение боевых действий на этой территории во времена Навина. Ее сторонники полагают, что происходило мирное и постепенное переселение племен из одних мест в другие. Повторяю – ни одна из этих теорий окончательна не доказана.
В Индуизме идее священной войны посвящена знаменитая Бхагавад Гита – самая популярная книга в индийской культурной традиции. Она является частью многотомного эпоса Махабхарата, повествующего о войне между двумя кланами, Пандавами и Кауравами, восходящими к одному племени Бхарата. Бхагавад Гита рассказывает об одном из воинов клана Пандавов по имени Арджуна, который переживает сомнения накануне решающей битвы. Он хочет покинуть поле боя, поскольку ему предстоит сражаться против родственников и, что еще хуже, против своего духовного учителя. В индийской религии учитель или гуру дает ученикам второе, духовное рождение. Убить своего гуру – тягчайшее преступление, за которым следует неизбежная расплата. Арджуна хочет сложить оружие и спрашивает совета у своего возничего Кришны, который на самом деле является аватаром, или воплощением Верховного Божества. В ответ Кришна объясняет смятенному воину, как надо сражаться, чтобы сохранить святость и избежать дурного влияния кармы.
В религии Ислама концепция священной войны выражена, как известно, в идее джихада. Однако с термином этим, как и самой мусульманской религией, нужно обращаться аккуратно. На Западе существуют две позиции по отношению к Исламу – либеральная и фундаменталистская. Либералы утверждают, что Ислам – такая же мирная религия, как и Христианство. Мусульмане поклоняются тому же «милостивому и милосердному» Богу, а также исповедуют общие для религий авраамского корня моральные ценности. Фундаменталисты, напротив, уверяют, что Ислам – это религия перманентной войны, что пророк Мохаммед был главным террористом, и что Аллах не имеет ничего общего с христианской Троицей.
И. М-К. На мой взгляд, обе эти крайние позиции значительно упрощают ситуацию, вырывая Ислам из контекста всемирной истории и рассматривая его сквозь призму собственной идеологии.
М. С. На самом деле, мусульманская религия, как и всякая другая, значительно сложнее и многограннее, нежели ее рисуют западные апологеты. Мусульманство принимало разнообразные формы в зависимости от конкретной исторической эпохи и культурных обстоятельств. В конце концов, и само Христианство вовсе не такая уж мирная религия, как стараются это представить нынешние его последователи.
Та же история и с термином «джихад», который буквально переводится как «борьба». Он неоднократно встречается в Коране, зачастую в идиоматическом выражении «борьба на пути Бога». Западные исследователи определяют джихад как религиозную войну с иноверцами. Однако, мусульманские ученые различают три вида джихада – духовный, социальный и, собственно, милитаристский.
Духовный джихад – это внутренняя битва с собственными недостатками, которую денно и нощно должен вести каждый верующий. Социальный смысл джихада заключается в том, чтобы бороться за построение справедливого и гуманного общества. И только в буквальном понимании джихад означает применение силы для защиты мусульманской веры, и то – в случае необходимости.
Так что понятия «джихад» и «священная война» не всегда совпадают. Джихад вовсе не обязательно подразумевает насилие или военные действия. Махатма Ганди вел борьбу (или джихад) за национальное освобождение Индии и создание независимого индийского государства, но она была основана на принципе ненасилия. Советские диссиденты во главе с академиком Сахаровым тоже развернули мирный джихад за соблюдение прав человека в Советском Союзе. В Соединенных Штатах Мартин Лютер Кинг возглавил американский джихад за расовое равноправие и десегрегацию афро-американцев.
И. М-К. Давайте все же вернемся к теме нашей беседы, а именно, к священной войне. Во всех трех Ваших примерах – из Иудаизма, Индуизма и Ислама – речь идет о религиозной и, в то же самое время, о священной войне. Это одно и то же, или между ними существуют различия? И, если они есть, то в чем они состоят?
М. С. Как известно, не всякий верующий достигает святости. Религиозность и святость – не одно и то же, хотя религия и является необходимым условием для достижения последней. То же самое с религиозными и сакральными войнами. Не каждая религиозная битва священна, но всякая по-настоящему священная война ведется из религиозных побуждений. А разница между ними весьма проста, и описана одинаково в Иудаизме, Индуизме и Исламе.
В Книге Иисуса Навина, к примеру, мы читаем о запрете у древних Израильтян оставлять в живых пленных после сражения. Израильтяне убивали всех своих врагов и сжигали города, поскольку им не позволялось наживаться на войне – брать себе скот или рабов. В Бхагавад Гите Кришна сходным образом наставляет Арджуну, объясняя ему, что воевать нужно без малейшей заинтересованности в результатах схватки – полностью сосредоточившись на приятии воли Божьей. А Ислам объединяет эти две ипостаси – внутреннюю и внешнюю – священной войны, различая милитаристский и духовный джихад.
В самом деле, настоящий джихад включает в себя как борьбу с эгоистическими устремлениями, так и собственно военные действия, как это демонстрируют сегодняшние мусульманские террористы. Ради джихада они готовы не только отказаться от материальной выгоды, но и пожертвовать собственной жизнью. Таким образом, можно сказать, что священна та война, которую ведут из религиозных побуждений, полностью отказываясь от какой-либо личной выгоды.
И. М-К. В теории это звучит весьма благородно и для кого-то, возможно, привлекательно. А вот в реальной жизни встречались ли такие совершенно бескорыстные войны? Ведь даже мусульманские террористы, о которых вы упомянули, действуют в некотором смысле эгоистично. Жертвуя жизнью, они надеются пожать духовные плоды своих поступков и попасть в рай.
М. С. Вы совершенно правы. Даже нынешние моджахеды, которые убивают себя во имя Аллаха, преследуют выгоду. Пусть, на наш взгляд, не реальную, а воображаемую, – но все же выгоду. В истории человечества не было бескорыстных войн. Мы, конечно, не знаем, что происходило в легендарные времена Иисуса Навина или Арджуны, но то, что нам известно о более близких к нам эпохах, не оставляет в этом сомнений.
Возьмем крестовые походы одиннадцатого-двенадцатого столетий. В 1095 году на католическом соборе в Клермонте папа Урбан II произнес знаменитую речь, в которой призвал христианский мир к походу против мусульман. В своей речи папа сослался на военную угрозу Византии со стороны турков. Он взывал к религиозным чувствам европейских христиан, описывая разрушения христианских святынь и нападения на паломников. Лидер католической церкви убеждал паству начать святую войну, но при этом не забывал посулить выгоду от нее для тех, кто последует его призыву. Папа обещал всем крестоносцам отпущение грехов, а тем, кто падет на поле битвы, – райские блаженства. Упомянул он и о материальных вознаграждениях для воинов, привлекая их захватом чужих земель и последующими богатством, властью и престижем.
И. М-К. Так что уже с самого начала крестовых походов речь вовсе не шла об истинно священной войне?
М. С. Те, кто читал хронику этих походов, описанных в «Деяниях франков», знают, что реалии оказались намного мрачнее, нежели папские посулы. Франки убивали и грабили не только евреев и мусульман, но и братьев по вере, православных христиан. По вероломству и насилию они превзошли своих врагов. После одной из битв, испытывая нехватку продовольствия, франки опустились до каннибализма, поджаривая на кострах и поедая трупы убитых ими воинов.
Возьмем теперь другой пример – тридцатилетнюю войну в Европе между католиками и протестантами, которая началась в 1618 году в Богемии на территории Священной Римской Империи. Разгорелась она из-за несогласия протестантской элиты Богемии признать Фердинанда II, католика по вероисповеданию, своим правителем. Тогда-то и произошло событие, ставшее известным в истории, как «дефенестрация Праги», – протестанты выбросили из окна королевского дворца представителей коронованной особы. Делегация католиков чудом уцелела, приземлившись в навозную кучу. С этого печально знаменитого инцидента Европа и забурлила. Фердинанд позвал на выручку своего племянника, короля Испании Филиппа II. Богемия стала искать покровительства и защиты у протестантских держав – Швеции и Дании. И пошло-поехало.
Поначалу силы распределились по религиозному признаку – протестанты воевали против католиков. Однако, на последнем этапе войны, когда Франция в 1635 году официально выступила в союзе с протестантами, окончательно выяснился не сколько религиозный, сколько политический ее характер. Католическая Франция, буквально накануне – в конце 1620-х годов – жестоко расправившаяся со своими протестантами-гугенотами, боялась усиления испанской и австрийской корон. Поэтому премьер-министр французского короля Луи XIII, кардинал де Ришелье, объявил войну сначала Испании, а затем, год спустя, – Священной Римской Империи, и повел наступление против Габсбургов, правивших в Австрии, на стороне их противников – Швеции и Дании. Так что вне зависимости от того, религиозная ли это война или нет, воюющие стороны преследуют и другие, более прозаические – политические, экономические и социальные – цели.
И. М-К. Да, конечно. Сегодняшние мусульманские террористы тоже ведь жертвуют жизнью не просто ради идеи, а для создания исламского халифата. Скажите, а есть ли принципиальная разница между крестовыми походами в Средние века и «войной с терроризмом» в наше время?
М. С. Ну, во-первых, терроризм – это не война, а бандитизм. Террористы не разбираются в средствах и не гнушаются ничем для достижения собственных целей. Они убивают всех без разбора – стариков, женщин, детей. Конечно, и во времена крестовых походов как христиане, так и мусульмане совершали преступления и убивали мирных жителей, но все же это были, пусть и отвратительные, но побочные явления, а не явно поставленная цель.
Во-вторых, говоря о мусульманском терроризме, нельзя не сказать о программе европейского Просвещения, сформировавшей демократические государства Нового времени. Европейское Просвещение – сравнительно недавнее культурное явление, начавшееся во второй половине семнадцатого века и набравшее силу в последующем восемнадцатом столетии. Оно проложило водораздел между средневековой и современной христианскими цивилизациями.
Просветители сформулировали новое мировоззрение, в основание коего положили не откровения и священные писания, а человеческий разум, который они считали самодостаточным. В результате возникла так называемая секулярная культура, источником которой была не Церковь, а мысль светская. Просветители ратовали за отделение религии от государства и модернизацию общества на основе демократических принципов всеобщего равенства и прав человека. Практическое воплощение эта идеология получила в Соединенных Штатах и Франции, которые в конце восемнадцатого века создали первые государства просвещенческого типа.
Традиционные религии реагировали болезненно на философию Просвещения, и по вполне понятной причине. Многие из них включали законы и установления, касающиеся как религиозной, так и светской – экономической, социальной, политической – сфер. Идти на компромисс они не собирались. Поэтому продвижение идеалов Просвещения, которое мы наблюдаем в девятнадцатом и двадцатом столетиях, натолкнулось на религиозно-политическую реакцию в разных уголках планеты. Так и современные моджахеды борются не только, и не столько, с Христианством, сколько с идеями Просвещения, олицетворяемыми «прогнившим» Западом. В этом и состоит одно из главных отличий раннемусульманских завоеваний от сегодняшнего джихада.
И. М-К. Однако, и в том и в другом случае мы имеем дело с религиозными фанатиками, которые во имя Бога готовы уничтожить все человечество. Может быть, правы те критически настроенные мыслители, которые считают, что вера, как таковая, есть зло? Я имею в виду представителей так называемой «третьей волны» атеизма – Ричарда Докинза, Сэма Харриса, ныне покойного Кристофера Хитченса и иже с ними.
М. С. Увы, волн этих было гораздо больше, если считать советский, китайский и прочие версии атеистического мировоззрения. Вы же говорите, конечно, о европейском атеизме. Первая волна была во Франции (Ламеттри, барон Гольбах, Дидро), вторая в Германии (Маркс, Ницше, Фрейд), ну а третья пришлась на англо-американскую культурную традицию.
Вы совершенно правы – нынешние атеисты полагают, будто религия не только бессмысленна, но и вредна. Отчасти это так. Религия, действительно, может принести зло. Но не будем забывать, что вера спасает людей от трагичности их существования. Мы осознаем себя и свою неизбежную смерть, однако понятия не имеем, что ждет нас в посмертии. Наука не в состоянии помочь людям ориентироваться в ситуации, когда «начала и концы» жизни от них скрыты. Только религия может тут помочь, но она тем и опасна, что оперирует с потусторонним миром и ее истины нельзя экспериментально ни подтвердить, ни опровергнуть.
В этом смысле религия схожа с атомом, чью энергию можно направить на самые разные цели. Кто-то построит атомную электростанцию, а кто-то создаст ядерную бомбу. Но до тех пор, пока условия человеческого существования кардинально не изменятся (если такое вообще возможно), не исчезнет и религия.
И мы должны отдавать себе ясный отчет в том, что вера может быть как полезна и даже спасительна, так и опасна, а в некоторых случаях очевидно вредна.
Как тут отделить зерна от плевел? На мой взгляд, решающее слово в этом выборе за моралью. Исторически единобожие развивалось как религиозно-этическое мировоззрение. Бог Авраама, Исаака и Иакова, в отличие, скажем, от древнегреческого Зевса или индусского Брахмана, не просто единственное или верховное божество. Библейский Ягве – это Бог, призывающий людей к нравственному совершенствованию. Религия выступает здесь средством, а целью является культивирование добродетелей. Если же она приводит верующего к имморализму и пороку, то не выполняет главной своей задачи. Это то же, что принимать лекарство, которое не лечит болезнь, а ухудшает состояние больного. От такой религии лучше вовсе отказаться.
В давние Советские времена я обсуждал эту тему с моей учительницей по литературе Эммой Дмитриевной, светлая ей память! Она была православной христианкой, глубоко верующим человеком. Я же был воспитан в строго-атеистическом духе. Во время одной из наших бесед Эмма Дмитриевна сказала мне, что главное, не во что веришь, а как живешь. Совет этот я запомнил на всю жизнь и стараюсь следовать ему и поныне.
И. М-К. Позвольте мне задать вопрос, на который, возможно, не найдется утвердительного ответа. Существуют ли религии, в которых священная война запрещена?
М. С. Насколько мне известно, в священных писаниях только одной религии есть подобный запрет. Я имею в виду Веру Бахаи – сравнительно молодую духовную традицию, зародившуюся в середине девятнадцатого века в Иране. А среди классических религий самая мирная – Буддизм. Будем надеяться, что именно эта тенденция возобладает в религиозном развитии человечества и со временем приведет к миру во всем мире, о котором люди давно мечтают, но который пока не удается достичь.
И. М-К. Давайте возвратимся к нашему, сегодняшнему времени. В сентябре этого года в международном издательстве Брилл, базирующемся в Голландии, на английском языке вышла Ваша книга по философии религии, озаглавленная «Теория религиозных циклов: традиция, Новое время и Вера Бахаи». В ней Вы даете оценку Советского периода российской истории на основе концепции религиозных циклов, развитой в Вашей работе. Расскажите, пожалуйста, в чем состоит Ваша концепция? Вообще, очень интересная тема – религиозные циклы, культура модерна и современная Россия.
М. С. Моя идея религиозных циклов выросла из самых разнообразных источников. Тут и русская философская мысль, и индийские космогонии, и мой личный опыт жизни в Советском Союзе, и американская докторантура. Суть же моей теории в том, что религия в основе своей представляет информационную систему, включающую два наиболее важных компонента – священные писания и священное предание. В ходе своего развития и в зависимости от различного сочетания этих двух факторов религии проходят через шесть общих стадий религиозной эволюции – формативную, ортодоксальную, классическую, реформистскую, критическую и пост-критическую. Все известные нам мировые религии прошли через эти фазы и сформировали соответствующие ответвления, которые в наше время мирно (или не вполне) сосуществуют друг с другом. Это буддистская теравада и православное христианство, мусульманские сунниты и христианские католики, раввинические евреи и ортодоксальные индуисты, и так далее. Более подробно с моей концепцией религиозных циклов русскоязычный читатель может ознакомиться, прочитав мою статью на эту тему, опубликованную в Вестнике Российского философского общества.
И. М-К. Но мировые религии – Буддизм, Христианство и Ислам – зародились в разное время, с дистанцией примерно в шесть столетий друг от друга. Значит ли это, что в наше время эти религии находятся в разных стадиях своего развития и поэтому конфликтуют между собой? И если «да», то какого рода этот конфликт?
М. С. Нет, это не вполне так. Стадии религиозного развития одни и те же, но по времени они могут длиться дольше или быть короче в разных религиозных системах. Так же, как и у людей – один взрослеет рано, но и стареет быстро. А другой надолго остается ребенком, и до тридцати, а то и до сорока лет живет с родителями. В Америке про таких говорят «late bloomer», т.е. у них позднее цветение. Но, несмотря на разницу в развитии, все люди проходят через детство, отрочество, юность и т.д.
Поэтому то, что мировые религии были созданы в различные эпохи, не означает, что они находятся в разных стадиях своей эволюции. Как раз наоборот. Так получилось – и это отличительная черта переживаемого нами исторического периода – что и Христианство, и Буддизм, и Ислам находятся в критической фазе своего развития.
Согласно моей теории, религии переживают два вида кризисов – структурный и системный. Вспомним, что священное писание и священное предание являются двумя важнейшими компонентами любой религиозной системы. Так вот, в ходе структурного кризиса люди подвергают сомнению священное предание – иными словами, традиционное истолкование священных текстов своей веры. В результате такого кризиса внутри религии возникают альтернативные течения с новым священным преданием. Бóльшая часть их вскоре погибает, но некоторые выживают, как это случилось, например, с Протестантизмом, отпочковавшимся от католической веры в шестнадцатом столетии.
И. М-К. В чем основное отличие структурного и системного кризисов?
М. С. В отличие от структурного, системный кризис бросает вызов самой основе религиозной системы – ее священным писаниям. Такого рода кризисы приводят к появлению новых религий со своими авторитетными текстами. Так произошло с Буддизмом, зародившемся в лоне индуистской веры в шестом веке до рождества Христова, или с тем же Христианством, развившемся шесть столетий спустя из библейского Иудаизма.
На протяжении двухтысячелетней истории Христианская религия прошла через все стадии развития и в восемнадцатом веке вступила в его предпоследнюю критическую фазу. Восемнадцатое столетие, как мы помним, было веком Вольтера или Просвещения, которое Европа переживала, начиная со второй половины семнадцатого столетия. Европейские просветители поставили во главу угла человеческий разум, который они полагали независимым и самодостаточным. Новый европейский рационализм дал три основные направления мысли – рационалистический теизм, деизм и атеизм. Но, вне зависимости от того, верили ли мыслители Просвещения в религию, или верили только в Бога, а религию отрицали, или, вообще, не верили ни в Бога ни в религию, они подвергли сомнению и критическому анализу основной документ Христианской веры, каковым является Библия.
Новый европейский рационализм и выработанная им светская идеология сформировали демократические государства Нового времени. Программа секулярного Просвещения оказалась настолько успешной и привлекательной, что вовлекла в сферу своего влияния и другие религии, которые с тех пор оказались в условиях системного кризиса своих учений. В результате, в последующие два столетия люди стали свидетелями яростной и непрекращающейся борьбы между идеологией Просвещения и традиционными религиями по всему миру. В Библии это время названо Апокалипсисом. Я же, согласно моей теории, определяю его как тотальный кризис религиозного сознания.
И. М-К. В чем же связь между этим, как Вы говорите, тотальным кризисом и Советской империей? Да, Советский Союз был атеистическим государством, но он рухнул, не продержавшись и столетия. Значит ли это, что кризис религиозного сознания, если он и существовал, пошел на убыль? Нынешняя Россия ведь буквально за несколько десятилетий стала гипер-православной страной.
М. С. Ну, во-первых, как Вы сами сказали, СССР был атеистическим государством, на территории которого к тому же сосуществовали три мировые религии – Буддизм, Христианство и Ислам. И вот, руководители этой страны взялись за искоренение не просто разных вероисповеданий, а религии как таковой. Согласитесь, явление беспрецедентное. Советский Союз вошел в историю человечества как единственная в мире атеистическая империя. Уже один этот красноречивый факт свидетельствует о небывалом кризисе религиозного сознания. Пошел ли он на убыль после развала СССР? Не думаю.
Как Вы справедливо заметили, Россия вновь стала православной, но с существенной приставкой «гипер». Что это значит? Дело в том, что традиционные религии могут реагировать на идеологию Просвещения двояко. Либо они ее принимают и развиваются в русле экуменизма и межрелигиозного диалога; либо – отрицают и замыкаются на своей ортодоксии и чувстве собственной исключительности. Есть, конечно, промежуточные формы, которые, кстати говоря, наиболее разумны и приемлемы в кризисных ситуациях, но в нашей беседе мы ограничимся первыми двумя примерами. Так вот, эти два крайних направления в традиционных вероисповеданиях можно назвать «либеральным» и «фундаменталистским». В терминах моей теории они представляют собой «обновление», или «возрождение» религии.
Вне зависимости от того, как сложившиеся духовные традиции реагируют на идеологию Просвещения и вызванный им глобальный кризис религиозного сознания, они не в состоянии полностью его преодолеть. Системный кризис подрывает основу религии, ее священные писания, и может быть пересилен только с появлением альтернативных священных текстов. А это означает возникновение новых религиозных движений, которым, как мы знаем из истории, нужно как минимум четыре столетия, чтобы набрать силу и обратить на себя внимание масс. Эпоха Просвещения началась в восемнадцатом веке – мы живем в начале двадцать первого. Атеизм и сектантство – два главных признака духовного упадка – переживают расцвет, но понадобится еще несколько веков, чтобы выяснить, какие религиозные движения выживут. А пока что мы находимся в эпицентре кризиса, прекратил ли свое существование Советский Союз или нет. Что же касается возрождения православия в России, то оно выходу из него не поможет – только усугубит болезнь. Тут крайне важно поставить верный диагноз. Если больной пьет таблетки от кашля, а состояние его ухудшается, то это значит, что у него бронхит или воспаление легких. Нужны средства посильней. Так же и с православием. Ведь оно не смогло отвратить людей от революции в 1917 году. Почему же мы думаем, что оно выручит нас теперь?
И. М-К. В России со времен Чаадаева соперничают два основных направления мысли – западничество и славянофильство. После развала Советского Союза дискуссии о национальной идее России вспыхнули с новой силой, и интеллигенция снова разделилась на два лагеря – теперь с приставкой «нео». К какой из этих групп Вы причисляете себя?
М. С. Я скорее западник, чем славянофил, хотя полностью не принадлежу ни к одному из этих течений русской мысли. Западничество и славянофильство это, по существу, два противоположных ответа на вызов Просвещения. Первый – либеральный, второй – консервативно-фундаменталистский. Ни тот ни другой проблему не решает, а просто по-разному приспосабливается к ней.
Я согласен со славянофилами в том, что религия переживает кризис, но я расхожусь в оценке этого кризиса. Я не считаю, что он касается только западных конфессий, которые будут «спасены» православием. По-моему, ситуация намного сложнее и масштабнее, а кризис, о котором предупреждали славянофилы, давно уже принял глобальный характер.
Поскольку традиционные религии находятся в упадке и во многом тормозят поступательное развитие человечества, то я согласен с западниками, что нужно церковь отделить от государства и ввести республиканское правление. Оно и нравственнее и эффективнее, нежели авторитарная власть. Однако, в отличие от современных западников, я не считаю, что либеральная демократия это последнее слово в политической эволюции человечества, за которым грядет, по выражению американского философа Франсиса Фукуямы, «конец истории». Западный тип демократии – это, действительно, лучшее, что было создано за многие века, но и он страдает от собственных, очень серьезных изъянов, связанных прежде всего с крайностями секуляризма.
И. М-К. Как Вам, в свете Вашей теории, видится будущее России?
М. С. Заниматься предсказаниями будущего – дело неблагодарное. Позволю себе лишь высказать некоторые выводы из моей теории, которые имеют прямое отношение к России. Поскольку Советский Союз был прежде всего духовным явлением, а не политическим или экономическим, то и преодоление его будет происходить также в сфере религиозно-духовной. Однако, согласно моей теории, мы говорим о новых и альтернативных религиозных движениях, которым нужно еще пару веков, чтобы всерьез заявить о себе. Поэтому не следует, по-моему, торопиться с поисками «спасения». Вместо того, чтобы с головой окунаться в талмудические, православные или другие устоявшиеся обряды, я бы больше внимания уделял морально-этической стороне религиозных учений. Религии переживают кризис и могут видоизменяться, а нравственные заповеди – общие и неизменные для всех. Религия это средство, а нравственность – цель, а не наоборот. И если религия приводит своего приверженца к имморализму, то от нее лучше и вовсе отказаться.
И второе – в периоды глубоких и затяжных религиозных кризисов – так же, как и во время долгих и сильных стрессов, – следует избегать резких движений, импульсивных поступков и радикальных перемен. В двадцатом веке России с этим не повезло. Россияне пережили две мировые войны, две революции и тоталитарный советский режим. Двадцать первое столетие началось, вроде, неплохо, но тут опять авантюра с Украиной. Это очень опасное развитие событий, поскольку на фоне духовного кризиса – а православие вовсе не разрешило, а еще более усугубило его, – любые политические и социально-экономические потрясения могут привести к непредсказуемым и катастрофическим последствиям.
Нужны мудрость, терпение и выдержка. Будем надеяться, что воля к миру все же возобладает. В противном случае, нас всех ждут большие перемены.
И. М-К. Спасибо Вам за беседу.
Игорь Михалевич-Каплан. Поэт, прозаик, переводчик, издатель. Родился в г. Мары в 1943 г., Туркменистан. Жил и вырос во Львове, Украина. На Западе с 1979 г. Живет в Филадельфии. Издано семь книг поэзии и прозы. Окончил Львовский полиграфический институт. Издается в России, США, Англии, Канаде, Дании, Германии, Израиле и т.д. Участник сборников и антологий: "Строфы века-II. Мировая поэзия в русских переводах ХХ века", М., 1998; "Библейские мотивы в русской лирике ХХ века", Киев, 2005, "Современные русские поэты", М., 2006, "Российская эмиграция: прошлое и современность" (издательство Научного совета РАН), "Земляки" М., 2009, и мн. др.
