***
Скоро вьюги, а небо грозово
Морщит тучи над чернью реки.
И томит меня тайное слово
Фиолетовым блеском тоски.
Что томишь меня, тайное слово,
Не похожее с виду на смерть?
Что ты тучи сгибаешь грозово?
Чтобы молнией в душу влететь?
ЧЕРНОКРЫЛАЯ БАБОЧКА
Чернокрылая бабочка
с желтой каемкой на крыльях
Сумасшедше проснулась
двадцатым числом октября.
В приболотных полянах
не видно цветов изобилья,
Только желтые листья
пластают трава и земля.
Скудным северным солнцем
прогрело подсохший торфяник
На угрюмой дороге,
хранящей гулагскую быль.
Чернокрылая бабочка
нежные усики тянет,
Согревается тельцем,
усевшись на теплую пыль.
Опозданье? Обман?
Козни смерти, запрятавшей лето?
Или благость богов
и удачи лукавящей дар?
Чтобы только на день
прикоснуться небесности света
И, увы, никогда
не испить мироносный нектар.
По торфяным карьерам
голы ивняки и березы,
Только мох все свежей
зеленеет в мазутную водь...
Чернокрылая бабочка, —
счастье мое ты и слезы! —
Я и сам ведь не там,
где мне тропы назначил Господь.
ХОЛОД
«…какой-то холод тайный…»
М. Лермонтов
У поворота — «скорая» и в груде
Металла трупы, темной крови слизь.
На пять минут в толпу собрались люди
И, поглазев, в заботы разошлись.
Бессвязный город — много их в Отчизне! —
Бежит, жужжит, трезвонит, строит быт.
Мне нечего терять в нем, кроме жизни,
С которой разлучиться предстоит.
Еще с тех пор, когда совсем был молод
И рыл судьбу сквозь быт, как землю крот,
В глазах друзей я видел тайный холод,
В сердцах подруг я трогал тайный лед.
Я пил вино в прохладах ресторанов;
За деньги пел Отечеству хвалу;
Терял друзей, как мелочь из карманов;
Менял подруг, как дерево листву.
И в кабаках над пропастью бокала,
И в кабинетах для работ ума
Я видел: в людях медленно вставала,
Как лед в реке, душевная зима.
В снеговерченьи чувственной метели
Погибли смысла листья и цветы,
И только ели, черной масти ели,
Топорщат иглы в холод мерзлоты.
Так и живем теперь в своей Отчизне,
Жужжа, трезвоня, строя гнусный быт;
Нам нечего терять в ней, кроме жизни
Холодной, как кладбищенский гранит.
НОЯБРЬ
Берег Волги. Ветер просыревший
Морщит воду, в шум вплетая стон.
Вместо чаек, к югу улетевших,
Бродят кромкой парочки ворон.
На земле все нудит и печалит:
Как скелеты, грудятся леса;
Сумрак далей дня не замечает...
Брошу землю, съеду в небеса.
Заведу себе кота-комету,
Буду нежить длинный пышный хвост
И кормить сметановым обедом,
Снятым с молока остывших звезд.
Буду гладить взгорбленную спину,
Целовать в отметины на лбу...
Врут мечты: не в небеса, а в глину
Прячет осень листья и судьбу!
***
В окне смеялся месяц-нелюдим;
Он в комнате печалился один;
А на окне — бутылка «каберне»...
Пришло на ум, что истина в вине,
Что выжжет из души хмельной огонь
Предавшую любимую ладонь
И с пепельным забвением невзгод
В сознание сияние сойдет.
Он выпил сладко-терпкое вино,
Но на душе по-прежнему темно,
Точней, еще темнее от вина...
Свидетельство, что истина темна?
МЫСЛЬ
Мысль, словно мудрая змея,
Шипит, лишь тронешь стержнем ручки.
Мысль любит жить в немом беззвучьи,
В болотных травах бытия.
А город грозами накрыт,
Дождем, листвой, мотором шумен.
Он, как все явное, безумен,
Влюблен в железо и гранит.
И лишь к рассвету, как обвеет
Его твердыни сна трава,
К нам сходят иногда слова,
Которые любезны змеям.
Они, из сна проникнув в слух,
С ума стирают фальши пудру...
Нет, не будильник будит мудрых,
А третий иль второй петух.
МАГАЗИН ЗЕРКАЛ
Мне дверь открылась в магазин зеркал,
Хоть я его, конечно ж, не искал,
И сотни моих верных двойников,
Кто спереди, кто сзади, кто с боков,
Взглянули на меня из глубины
Серебряно-холодной тишины.
Как странно, озирая ровный ряд,
Сто раз увидеть собственный свой взгляд
И в блеске глаз, сереющих, как сталь,
Прочесть раздумья, старость и печаль,
А в бороздах бестрепетных морщин —
Излишества шагреневых годин!
Неровность губ, сутулая спина
И в жидких прядях блещет седина...
О Господи, какой я стал чужой
Всему, за что заплачено душой!
А продавец, являя бойкий дар,
На сто рулад расхваливал товар.
Но огорчить пришлось мне продавца:
Несносен вид мне моего лица,
И не куплю, как ввек не покупал,
Я и теперь любое из зеркал.
И губы искривили двойники,
Являя жала мудрые тоски.
Я вышел прочь, убрав одно из жал.
Народ, скользя, по улицам бежал,
И так была приятна толкотня,
В которой не смотрели на меня.
Тащили елки, скоро новый год,
Где хватит мне и без зеркал невзгод.
ВОКЗАЛЫ
На вокзалах разлук и рыданий
В тупиках сквозняковой любви
Затянулись в узлы расставаний
Русовласые годы мои.
То Савеловский, то Павелецкий,
То Казанский, то Рижский вокзал...
Я в отваге своей молодецкой
Никогда возвращений не знал.
Где татарские смуглые очи?
Прибалтийский загадочный лён?..
Все сглотнули вагонные ночи,
Засосал уходящий перрон!
Корку горя оставив в столице,
Я бродил по российской глуши
И лечился горящей водицей
Да туманным похмельем души.
Но теперь в одинокие бденья
Под тревожной лампадой ночей
Я прошу через годы прощенья
У обманутых мною очей.
Обнищавшим вельможей в рыдване
Проклинаю остуды мои
На вокзалах разлук и рыданий,
В тупиках сквозняковой любви.
ПЕРЕЖИВШИЕ
Тянись, тянись бесцветная тоска;
Прядись, прядись бестрепетная скука...
Седеет день. Сереют облака.
И каблучки громчеют острым стуком.
Всё глуше свет. Всё больше юных пар,
В объятиях сомкнувших крепко плечи.
Как ни сверни, повсюду тротуар
Заводит в ночь, оставив сзади вечер.
О эти ночи в трепете огней
Витрин, реклам, фонарных хороводов;
Мы столько в них сожгли и чувств, и дней,
Чтоб к нам пришла постылая свобода.
Мы от всего свободны: от беды;
От счастья; от сомнений, жгущих вежды;
От дум по добыванию еды;
От радости; от грусти; от надежды...
Рассвет забрызгал желчью облака,
Трамвай окрестных галок будит стуком...
Тянись, тянись предсмертная тоска,
Прядись, прядись кладбищенская скука.
В ЦЕРКВИ
Угас заутрени басовый труд,
Подсвечники старушка чистит с тщаньем.
Пять человек грехов счищенья ждут,
Безмолвствуя у двери в ожиданьи.
У аналоя пастырь приходской
К лепечущей склонился прихожанке...
Да, божий страх есть клейкий стыд людской,
Но он к нам липнет в подленькой изнанке.
Спешим от грязненькой души ключи
Отдать, чтоб распрощаться с божьим страхом,
И, очищенье в церкви получив
От зла грехов, опять мерзим с размахом.
В привычках этих проступает гнусь
Мирских удобств и сатанинской рожи.
Но, может, и поэтому нам Русь
Святой земли и райских кущ дороже.
Подлея, льнем к грозе ее веков,
Карающей нас молний исступленьем
За наше зло, за сонмы поколений,
Не смывших кровью грязь своих грехов
На божьей жатве грехоискуплений.
ВЕЧЕР ПЕРЕД ПОКРОВОМ
Бездомный пес хвостом торчит из бака,
Тоннель прорыв туда, где пахнет кость;
В соседнем — бомж, немытый, как собака,
Руками шарит, чтобы что нашлось.
Широкий дом светист и многозвучен
В свинцово-синий вечер октября.
В дали над Волгой раздвигает тучи,
Суля мороз, свекольная заря.
Суля мороз да ночь с косматым снегом,
Где даже джипы движутся едва,
И пьяный труп собакочеловека
Под благодатным снегом Покрова.
ОТКЛИК
«Русь восстанет иль пеплом поляжет…»
С. Хомутов
Мы стареем, дела наши плохи
Иль, точней, летаргийны уже,
Но родимые язвы эпохи
Все растут и кровят на душе.
Вкруг не танки гремят, не тачанки,
А в цветах лимузины-такси...
Что же россыпи красной волчанки
Вширь по душам бегут на Руси?
Под свечами богатства и рыжим
Золоченым сверканьем креста
Вширь ползет малярийная жижа,
Как в «испанке», дрожит нищета...
Мы стареем, дела наши плохи,
И не зрит исцеления взгляд:
Злом отравленный воздух эпохи
Пусть безвкусный, но действенный яд.
Абортарии, торжища, бомжи,
Хитроумие хищных страстей...
Но здесь — люди и где-то под кожей,
Под мясами и мозгом костей,
За повадками жертвы и зверя
Нечто слито с иной глубиной,
И — не знаю во что, но — я верю
В это всей своей жизнью земной!
***
Красиво и грустно в лесу.
Над свежим брусничником кочек
Березы несут на весу
Свой каждый последний листочек
Монетами древних монист
Под крупкой разреженной сини,
А воздух улыбчив и чист,
Как лотос в ручьях абиссиний.
Кончается темный октябрь
Святым просветленьем природы,
Чтоб вспомнить могли мы хотя б
Невинные детские годы,
Где с кочек сбирали листы,
Как золото Божьего Духа,
И с тайнами были на ты
Душевною чуткостью слуха.
Какие нам пели хоры!
Доныне их смыслам внимаем!..
Спасибо, Земля, за дары,
Которых мы не понимаем.
К ОСЕНИ
Когда твои листья отплачут
Басовой струной золотой,
И нищий ноябрь, словно мальчик,
Пойдет, рахитичный, босой,
По мягким скрипящим проселкам
С мольбой о тепле и любви,
Оставь мне, хотя б ненадолго,
Последние вздохи свои.
Чтоб я, безголосый и сирый,
Под серой брусчаткой небес,
Забытый и Богом и миром,
В лиловых полях не исчез,
Чтоб ржавые визги метели,
Снегов голубые угли
Не слишком уж быстро летели,
Не слишком уж яростно жгли.
На дне одиночества мира,
Вдали городов и дорог,
Чтоб я, безголосый и сирый,
Не смерть, так тоску превозмог.
***
В седой стране гипербореев
Под завыванье бледных вьюг
Живу, влюбляюсь и старею,
Как все вокруг.
И всё во мне неотличимо,
От волчьей шубы до зубов,
От тех, кто бродит нелюдимо
Среди нетающих снегов.
И даже хищная работа —
В сиренево-морозной мгле
На слово вольное охота —
Не отразилась на челе.
И, верно, в нежных теплых странах
С жестокой бледностью лица
Могу быть выдан за шамана,
Но вряд ли принят за певца.
Им непонятны наши ночи
Да дни в сыпучем серебре.
Им ненавистны наши очи,
Всегда поднятые горе!
Не потому ли в час желанный,
Провидя будущность в дали,
Из атлантических туманов
Мы в ледовитый край ушли
И, в бесконечные дороги
Влюбившись именем судьбы,
Здесь стали духом одиноки,
Как волю взявшие рабы.
Штандарты их надменно реют,
Желая мир весь покорить...
Но здесь, в стране гипербореев,
Лишь мы умеем жить!
