***
А взрыв зари над городом все выше.
Засеребрились листья, лепестки.
Зарделись, словно вдруг смутились, крыши,
Зарозовели в белых стенах ниши,
Очнулись, дрогнув, свежие ростки.
И, словно металлические, травы
Холодным блеском вызывают дрожь.
Течет по небу неземная лава.
Шоссе в ее лучах шумит шершаво.
Не потому ль, что часто долбит дождь?
И эта неуемная дорога
Опять до горизонта пролегла.
Стоят березки, словно недотроги,
В ромашках тонут беленькие ноги.
А та вон вся, как медсестра, бела.
Заря им серьги чуть позолотила,
Поигрывает бисером роса.
Ольха сейчас приветливо и мило
И встретила меня и проводила,
Прикрыв стыдливо нежные глаза.
А я спешу: такой завал сегодня!
Как и вчера. И завтра будет так.
Темп жизни будоражит и заводит,
И даже, вижу я, на небосводе
Торопятся куда-то облака.
БЛАГОДАТЬ
От воды туман клубится,
Льется в землю молоком.
Пьет его с утра пшеница
Каждым нежным колоском.
Сквозь берез высоких ветви
Пробиваются лучи.
В печке, словно солнца дети,
Пышут жаром калачи.
Распахнув окно навстречу
Солнцу утреннему, мать
И лицо свое, и плечи
Окунает в благодать.
Стол украшен теплым хлебом,
Дымка легкая над ним.
Над трубой в высоком небе
Тает детства сизый дым.
***
Пусть, пусть живут мои стрекозы
И пусть летят себе, летят
Сквозь этот небывалый воздух
И этот солнечный каскад
Куда-то ввысь,
К кому-то в гости...
Остановись
И познакомься:
Стрекозы — верные подруги
Моей несбывшейся любви.
Наклон крыла их, взмах упругий
Невидим и неуловим.
Тяжелый всплеск,
Испуг — и брызги.
Кто там исчез
Из этой жизни?
Камыш, и озеро, и сердце
Оборвались. И вот вопрос:
Каким он будет, мир без детства,
Без юности и без стрекоз?
ЯСНАЯ ДАЛЬ
Тишина, тишина пробужденья.
Осень чуткая, ясная даль.
В неподвижной воде отраженье.
Отраженье легло на эмаль.
Отдыхают пернатые хоры.
Сердце трогает легкая грусть.
На своем необъятном просторе
Из глубин поднимается Русь.
Поднимается выше и выше.
Загораются главы кремля.
Стройным князем он из ночи вышел,
И зарделась от счастья земля.
ВЛЮБЛЕННЫЙ СТРИЖ
Какой надежды чертежи
Рисуют надо мной стрижи?
Вот пара линию одну
Прилюдно продолжает гнуть.
О, ради ветреных подруг
Согнул и я немало дуг,
Но — сам собой изобличен —
Я не жалею ни о чем.
Надеюсь, ты поймешь, простишь
Меня, мой друг, влюбленный стриж.
СЧАСТЛИВЫЙ МИГ
Когда сижу без дела дома,
когда зима, снега кругом,
кувшинки знойного затона
зовут дотронуться рукой.
Но мысль — мираж, мираж и только,
ей не дано меня увлечь.
Она звенит надеждой тонкой,
надеждой отдаленных встреч.
И гул метели, не смолкая,
напоминает о зиме.
Ты этой встречи не искала,
а вот пришла, пришла ко мне.
Плывет, покачиваясь, лодка,
и ввысь и вглубь всё синь да синь…
Счастливый миг, такой короткий,
в душе моей неугасим.
***
Ветра гул за окном,
гул призывный, недобрый.
Между стрессом и сном
я болею простором.
Как он манит меня
в даль небес, как он манит!
Свет закатный, маня,
подождет, не обманет.
Мне бы выйти к Нему
и пропасть. Не навеки,
а на пару минут.
И на пару-то не с кем.
Я — в гнезде, над гнездом,
под гнездом, под бетоном.
Серой массой ведом
под мотив монотонный.
Быт, глухой и слепой,
до того опостылел, —
выпью стопку — в запой
в том же духе и стиле,
что и в славные те,
мои ранние годы,
до начала потерь
и гнезда несвободы.
И на волю нельзя
и — от воли небесной.
Можно только назад,
сколько в стену ни бейся, —
под бетон, под каблук,
под капризы и сплетни…
Ни друзей, ни подруг
среди сотен столетий.
Пустота, пустота,
в никуда путь-дорога.
Вот и мысль: растоптать
запрещенное трогать.
Растоптать, разметать
и гнездо, и запреты
и уйти в те места,
где народы, как дети.
В те места, где ни зла,
ни насилья не будет,
где летам нет числа
и все люди как люди.
МОЯ ТРОПА
1
Моя тропа, теряясь в чаще,
Меня теперь уж не ведет,
А волоком к обрыву тащит,
Чтоб сбросить там в водоворот,
В пучину горьких размышлений
О преходящем, о земном.
Да, как бы мы ни сожалели
О прошлом, — думаем о нем.
Совсем не так, как в те моменты,
Когда решительно, легко
И — нам казалось — незаметно
Плевали на любой закон.
Ведь жизнь была еще в начале,
И — много сил, и — мало лет,
И мы в себе не замечали
Губительных, прескверных черт.
Но если даже понимали,
Что нами движут силы тьмы,
То не противились нимало —
Торжествовали с ними мы.
Торжествовали, веселились:
Все, что старее нас, — на слом!
И вот они, те дни, явились
Тяжелым беспробудным сном.
2
Тропа с лицом моим усталым
Решила все же отдохнуть.
И ей, и мне полегче стало.
Лежим, глядим на Млечный Путь.
Что там накоплено веками?
Что там таится до поры?
Летят, летят на землю камни.
Наточим — будут топоры.
Врагам на головы обрушим,
Вскипит, вздымит кровавый пир,
На нем не будет места душам,
Лежащим посреди тропы
И размышляющим о вечном,
И сожалеющим… О чем?
Мир был всегда бесчеловечен.
А значит, тоже обречен.
3
Гоню я прочь плохие мысли,
Любуюсь тем, что мне дано
Сейчас и здесь, — вот эти выси —
Моих мечтаний полотно.
А если станут все вот так же
Смотреть на небо и мечтать,
Возможно, сбудутся однажды
Мои желания, — как знать! —
Не будем враждовать и злиться,
Согласия достигнем мы —
И просветлеют наши лица,
И светлым станет мирный мир.
4
Как знать! Я возвращаюсь снова
Все в тот же лес, и вот он, мой
Отрезочек пути земного,
С какой-то силой неземной
Меня опять влекущий в дебри
Моих мечтаний и забот,
Перечисляющий потери —
В начале — за минувший год,
Потом за век, за все столетья,
Что собрались вокруг меня.
И вот уж их стальные сети
Мнут, давят, кольцами звеня.
Моя тропа, теряясь в чаще,
Меня теперь уж не ведет,
А волоком к обрыву тащит,
Чтоб сбросить там в водоворот,
В пучину горьких размышлений...
***
Темнота, темнота
затопила пустое пространство.
Вылетает огонь —
и опять тишина, темнота.
Хочешь — дома сиди,
а не хочешь — да Бог с тобой! — странствуй.
Так и так хорошо,
если только душа не мертва.
Если только душа
различает цвета и оттенки,
слышит сердце и видит
вдали нарастающий свет,
и спешит, и спешит,
разгибая-сгибая коленки,
в эту даль, чтобы там
обнаружить искомый ответ.
Почему темнота,
для чего так — для каждого — много?
Почему темнота, если свет — это жизнь?
Жизнь несет!..
Жизнь несет…
Жизнь несет…
Может быть, потому,
что мы все отвернулись от Бога,
превратились в обычный
ревущий и блеющий скот?
Сами губим себя
и, свои неокрепшие души
заполняя не светом,
а душными силами тьмы,
превращаемся в черный,
чертям и вампирам послушный
и безликий комок биомассы, не ведая, мы.
Темнота, темнота…
Наших душ отраженье. И звезды,
пробиваясь сквозь мрак,
не сумели пока разбудить
в наших душах желанья
поверить Тому, Кто нас создал,
что светло только тем,
кто умеет по-божески жить.
***
Безмолвный лес моих прошедших лет
туманится и листья осыпает.
Душа моя — уже полуслепая —
его нет-нет да примется жалеть.
Мне надо бы заботиться о нем,
спасая от различных червоточин,
но я о нем заботился не очень
и обернулся в нем трухлявым пнем.
Пустынный лес, прогорклый запах трав.
Куда ни бросишь взгляд, — темно и сыро.
Жизнь, я хочу, чтоб ты меня простила
за неприглядный вид, за слабый нрав.
То шел вперед, то прятался в кустах...
Но никогда не думал, что придется
вернуться и взглянуть на дно колодца,
где прятал я свой детский жуткий страх.
Едва нашел тот обветшавший сруб
в своей великовозрастной чащобе,
но не затем, чтоб страх забрать, а чтобы
узнать, насколько смел я стал. И вдруг...
Страх попытался выскочить ко мне.
Его бы мне и взглядом не касаться,
чтоб самому на дне не оказаться
и не остаться до скончанья дней!..
Но я взглянул и так оторопел,
что страх сумел легко ко мне вернуться,
и жизнь мне сразу показалась куцей,
и я не знаю, как мне жить теперь.
Живу. Гляжу его глазами вдаль
и ничего хорошего не вижу:
дымит над лесом мутновато-рыжий
закатный свет — вселенская печаль.
Застыл мой лес и тоже вдаль глядит,
а впереди — туман и ни росточка...
Так неужели в этом месте — точка
и полный штиль за мною и в груди?
***
Вдруг замечутся ветры, замечутся вдруг и свои
голубые глаза распахнут, а потом, утомившись, прикроют.
Брызнут капли с ресниц, синих птиц, с желтых листьев и новых стропил,
упадут, потекут ручейками и мутной рекою.
Присмиревший мужик, не скучавший все лето в пивных
и на пляжах морских, и на дачном участке, конечно,
застолбил себе место на кухне; окно приоткрыв,
глядя в стылую даль, сигаретный дымок выпускает, себя потешая, колечком.
Расплывается даль, размывается серой слезой.
Вот и всё, вот и всё… Больше нечего ждать: это — осень.
Будто жизнь позади, и не знаешь, тебе в этот час повезло
или долго терпевший твои прегрешенья Господь тебя бросил.
Ну, посмотрим еще, мы посмотрим, вернется ли к нам
яркий солнечный свет. Говорят, бабье лето еще впереди. В утешенье
духи леса медвяный закурят для нас фимиам —
каждый станет тогда и спокойней стократ, и душевней.
***
Ничего не выйдет у меня,
Я не разведу в душе огня,
Не забьюсь струной нетерпеливой.
Я усну, как этот день, в снегу
И забыть, стереть его смогу
Благостным полуночным приливом.
И не надо, больше не божись,
Что и небо — это тоже жизнь,
Только не такая, а святая.
Святость — это вовсе не судьба
Самого покорного раба —
Это дружных чувств и мыслей стая.
Соберутся в поле у ручья,
Молча — не шепча и не крича —
Яркому возрадуются свету,
А заставит сердце — и споют,
Пустят по волнам печаль свою
И забудут всё, что было спето.
Всё забудут, им не надо знать,
Что добро порой причина зла,
Чем рассвет чистейший обернется.
Может, до заката будет чист
Небосвод, и теплые лучи
Не позволят им забыть о солнце.
Но ведь есть немало темных сил,
Злых, которых сколько ни проси, —
Не дождешься никогда пощады.
Вновь не получилось! Никогда
Мне не вынуть рыбку из пруда
Без огня. А может, и не надо?
Может быть, оставить все дела,
Брать лишь то, что мне судьба дала
Или — кто еще там? — силы неба?
Может быть... А может и не быть.
Вот ведь не могу никак забыть,
Что при жизни получить хотел бы.
Получить хотел — не получил,
Не нашлось ни мужества, ни сил
Взять рубеж, доставшийся другому.
Счастлив он? Ну, вот и хорошо!
Я ему пути не перешел.
Мир ему, семье его и дому!
Мне и без боев, и без побед
Хорошо сейчас, на склоне лет,
Жить и любоваться небом звездным.
Чем я жил, все тем же и живу —
И во сне любовь, и наяву.
Уж таким меня Создатель создал.
ЯРОСЛАВЛЬ
— Ты куда? — В Ярославль.
— А зачем? — Просто так,
просто там мне, наверное, проще
отыскать свой покой в неподвижных крестах,
словно в старой березовой роще.
И подвижных крестов — перекрестков дорог,
перекрестков судеб и событий —
в Ярославле немало, их общий итог
и мою мог бы душу насытить.
Мог бы: вечностью веет от волжской волны,
от седого забытого храма...
Да еще и не все горизонты видны,
а история так многогранна.
Пробегаю, дивлюсь, восхищаюсь теплом
и изяществом старых строений,
замечать не желая приметы того,
что мы оба обвально стареем.
Вот опять старый дом удаляют, как зуб, —
от свидетельств подмены устал я.
Сяду в пятый троллейбус, и пусть повезут
вновь меня по крестам Ярославля.
Я сойду, как всегда, за последним крестом,
чтоб в его основанье вглядеться:
мудрый предок стоит там и держит свой дом —
в назидание нам — возле сердца.
