(перевод с украинского Аркадия Шпильского)
* * *
И уже когда ты спишь, начинается снег.
Придя из ночи,
возникнув из ничего,
из чёрного шёпота,
из горизонта тревог,
из дуновений всех,
из разломов всех.
Когда ты спишь, он двигается из хуторов,
двигается меж деревьев,
падает над тропами,
над крыльцами и дорожками,
над кирпичными воротами,
над каждым из перекрёстков,
над каждым из дворов,
над каждым из бездорожий,
над каждой из крыш,
над школами,
над вокзалами,
над мостами,
падает до бесконечности,
до изнеможенья усталый.
Когда ничего нет.
Когда ты спишь.
Над каждым из жилищ,
над каждым окном,
падает над магазинами,
падает над дворами,
засыпая русла,
закручиваясь ветрами,
влетая в подвалы,
достигая потолков.
Над каждым из пустырей,
над новостройкой любой,
над каждой из веранд,
над каждой из ставен.
Пробираясь вглубь
окрестными местами.
Снег входит в город так,
как под кожу входит любовь.
Глубоко.
В сухожилия.
В кровь.
В тёмные места,
где начинается дыхание.
Сладко, как усталость, словно одурманивая.
Остро, будто уверенность, будто боль.
Вдоль нервов,
как будто в речной поток.
На дне лёгких, словно на дне рудников,
свидетельством всех будущих
бессониц и тупиков,
свидетельством всех остановок
и всех дорог,
свидетельством метаморфоз,
что бывают тут,
свидетельством всех начинаний
и всех утрат,
зрелая, будто август,
ломкая, словно март,
любовь поднимается телом,
как нагретая ртуть.
Прогревая горлом
промёрзшее стекло.
Над всеми аллеями,
над домами.
Когда ты спишь,
и ничего не случается с нами.
Когда даже то,
что было всегда, ушло
... Храни это чувство
горечи и пустоты,
ощущение ада,
что к пальцам твоим припеклось,
когда касаешься её одежды и волос,
когда протягиваешь ей руку,
выводя из темноты.
Это она впитывается в хребта высокую тьму.
Это она чередами гонит
золотые метели.
Радуйся этой чёрной любви в собственном теле.
Несмотря ни на что.
Вопреки всему.
* * *
Просыпайся. Пока ты спишь, трамваи с повинными вздохами
замирают на углу, как будто идти передумав.
Пока ты не проснулась, время за твоими окнами
ходит на цыпочках, лишь бы не поднимать шума.
Ты всё ещё спишь.
И время поэтому
будет ждать, не спеша и не перетекая ни во что.
И город с его плакатами и поэтами
тоже будет ждать, нетерпеливо и горячо.
Пока ты не соберёшься с вещами и мыслями,
с тем, что тебя страшило и утешало,
снам и теням будет легко неистовствовать,
сидя на плече, кружа над тобою из шалости.
И небу достаточно будет короткого дыхания,
лёгкого движения всеми своими пружинами,
чтобы добиться тебя, твоего пения и очарования,
чтоб разбудить нежность твою вознесёнными машинами.
Делись с ним после этого своими шансами,
своей откровенностью, частичками её, мелочёвками.
Трамваи трогаются: кто-то зайдёт, кто-то останется.
Всё самое интересное случается между остановками.
* * *
Пока жажда в тебе томится,
пока в тебе держится твоя вера,
солнце двигается с точностью птицы,
и время подбирается с осторожностью зверя.
Отчизны поздняя вокзальная облава,
тёплые руки и декабрьские снегопады.
Страна болит, как перебитая лапа
щенка, что вырывается из ночной осады.
Вырывайся, вырывайся из ночи и тумана,
выгрызай уныние и безнадёжность.
Я буду лечить потом твою рану,
насколько успею, насколько возможно.
Я потом увижу, потом обозначу,
когда следом за тобой вырвусь,
всю твою бесприютность собачью,
эту всю твою детскую верность.
Оставляй ни с чем их подлую стражу,
обходи расставленные умело капканы.
Стоит биться и привставать, даже
если потом и придётся падать.
Звёзды должны нависать над тобою
или разрываться, как связки гранат.
Сердце должно заливаться кровью
и перегонять её, перегонять.
Кости должны крепко срастаться.
Шрамы должны добавлять злости.
Что-то с тобою должно статься.
С чем-то случилось и ещё доведётся.
Пока ты всем этим живешь, бредишь.
Пока выхватываешь из судеб.
Пока ты всё это в себе держишь.
Пока ненавидишь. Пока любишь.
Тамплиеры
Второй год косит город чума.
Не работают даже бордели и тюрьма.
Закончился хлеб, нету воды.
Из культурной жизни - лишь крёстные ходы.
Ходим, зовем святых отцов.
На обратном пути подбираем мертвецов.
Папское имя теряет силу креста.
Ведьмы оставляют рабочие места.
Смысл шевелить эту муть?
Что здесь думать? Все и так умрут.
Какая разница, что скажут звёзды?
Средние века такие. Средние звёзды.
И тогда епископ приходит в еврейский квартал
и говорит: "Кто из нас не погибает за металл?
Всех нас уничтожает небесный террор,
всех нас вынесут в чёрный коридор.
Света нет. Живём бесцельно.
Самое время начинать веселье".
И тогда тишину взрывает барабан
и поднимает из земли ремесленников и путан,
и затягивает нас в свою круговерть.
Тех, кто умер, не пугает смерть.
Не пугает страшная её ипостась.
Бояться здесь надо разве что нас.
И мы надеваем перья и хвосты,
и смазываем кровью нательные кресты,
и сжигаем на улицах своего сатану,
и объявляем небесам войну,
и водим процессии вокруг огней.
Все, что у нас есть – народный гнев.
Накладываем на лицо пудру и грим.
Никогда не поздно умереть молодым.
Никогда не поздно имя поменять.
Обо мне засвидетельствует тень моя.
Но никогда, никому об этом ни слова.
Смерть не узнает в лицо живого.
Жизнь выжигает нас, как свечные фитильки,
вынимает нас, словно осколки из руки,
вырывает нас, будто нож из плеча,
мы остаёмся, дикие, как алыча,
остаёмся, призываем своих богов.
Как для покойников – у нас многовато долгов.
Остаёмся вместе – живой и мертвяк,
и нас по горло скрывает ивняк,
стоим на берегу ночной реки,
зажигаем старые маяки.
На огонь прилетает лишь саранчи орда.
Ночь глубока. И нету дна.
* * *
Бросай мёртвых за борт,
бросай мёртвых за борт.
Пускай под воду холодные тела, замотанные в шёлк.
Мёртвые не знают хлопот, не знают забот.
Сшивай разодранных, удлиняй рваный шов.
Сбрасывай зачумлённых в ночь,
в волны – вместо гробниц,
и прокажённых, и тех, кого съела чахотка, как черви,
сотни мёртвых сердец
и сотни холодных лиц,
бросай их, и будет богатая жатва в огненном чреве.
Всем хватит работы, в ней сила и толк.
Трудись вместе с нами – вернёшь долги.
Вытаскивай их, как пойманную рыбу на стол.
Делай деньги на мёртвых.
За бортом ни зги.
Всех, кому нутро пекло огнём,
кого горячка выворачивала наизнанку,
кто отошёл летним солнечным днём,
за кем не осталось никаких примет и знаков.
Выжженных лихорадкой, подобно торфу.
Отбелённых тифом, будто извёстка.
Засовывай их головы в мешки и торбы.
Бросай мёртвых за борт, отныне всё просто.
У нас будет много утех, чтоб насладиться,
на наших столах еще достаточно вина,
не думай о мёртвых, о пустых глазницах,
не вспоминай о крови, что не отстирывается с полотна.
Среди нас немало достойных и крутых,
тех, кто вступил в победные когорты.
Но мёртвым не место среди живых.
За борт их сбрасывай, мёртвым место среди мёртвых.
Небу благодарствие за добрые пророчества.
Длятся долгие жатвы беззаботных дней.
Кто дотянет до конца, останется в одиночестве.
Лучше не видать ему то, что он увидит во сне.
* * *
Провидение всегда настороже,
даже если не думал убегать ты.
Бои откатываются, и уже
в городе появляются маркитанты.
Нагруженные лекарствами и вином,
проходят засады и препоны,
бредут от вокзала старым полотном,
заходят в спальники и промзоны.
Ходят по занятому только что городу,
раскладывают своё добро сноровисто.
Ещё один год пропал, как в проруби,
на сожжённых школах сидят голуби,
дети их сгоняют свистом.
Перекрывается движение на постах,
и стража на углу распевает канты.
Столько жизни в детских строках,
и сферы влияния в наших городах
делят праведники и спекулянты.
Солнце над вами кувырком, как смерч.
И для вас торговля – привычная забота.
Но пока мы платим за собственную смерть,
У вас и дальше будет работа.
Пусть покуда вам не о чем тужить,
радуйтесь щедрому медосбору:
пока ничего для нас не стоит жизнь,
ваше дело будет идти в гору.
Небо истощается, уплывая в пустоту.
Сбывайте остатки хлеба и яда,
сбывайте пехоте несвежую еду.
Те, кого ночью на казнь поведут,
говорят в темноте, словно из ада:
запоминай каждого из нас,
запоминай тьму беспросветную,
запоминай этот подлый час,
запоминай новости и сплетни,
запоминай этот мир, чудесный бред –
почти завершённый, почти готовый.
Ни одной печали. Никаких бед.
Запоминай и запоминай снова.
10 праведников
Ты сказал нам: забудьте все проклятия и страх.
Найдите десять праведников в этих местах.
Моё слово надёжное и твёрдое, как медь.
Я всё потом решу: иметь – не иметь.
Но первый праведник поймался на крючок.
А второй подавился болтовнёю, дурачок.
Третьего партнёры утопили в дерьме,
на войне, как на войне – не лучшая смерть.
Четвёртого неминуемый конец ужаснул,
и он первым сел на электрический стул.
Пятый праведник не ведал, что творил,
а судье и психиатрам при этом говорил:
Я знаю, Боже, что такое дно.
Всем давно уже всё равно.
Все понимают – идём к концу.
К тебе здесь относятся, как к мертвецу.
Так что, просто круши, просто выжигай,
церковные стены, весь этот край.
Жизнь одна, её дважды не отнять.
Круши меня, давай, круши меня.
Мы внимали воле благой из твоих губ.
Наша жизнь – утром солнце на снегу.
Наши распятия – цветной металл.
Ты с нами – боже шарлатанов и катал.
То-то шестой праведник прятался от всех.
А седьмой оказался психом, как на грех.
Восьмой с девятым создали семью.
Десятый напоролся на растяжку свою.
И вот мы стоим среди тумана и росы.
И слушаем все эти пустые словесы.
Смотрим, как солнце проступает из мглы.
Вопросов нет. Просто жги до золы.
© 2015 Переводы Аркадия Шпильского
Сергей Жадан. Украинский поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в 1974 г, в г. Старобельск Луганской области. Закончил Харьковский национальный педагогический университет имени Сковороды. Автор романов «Депеш мод», «Ворошиловград», «Месопотамия», поэтических зборников «Цитатник», «Эфиопия» и др. Литературные произведения Сергея Жадана получили многочисленные национальные и международные награды, были переведены на тринадцать языков, сделав автора одним из самых известных украинских писателей. В октябре 2015 г. за книгу «Месопотамия» награждён ежегодной премией «Ангелус», которая вручается лучшему автору из Центральной Европы.
***
Аркадий Шпильский. Ньютаун, шт. Пенсильвания, США. Родился в 1949 г. в Киеве. Закончил Киевский политехнический институт. Работал в научно-исследовательских центрах СССР и США. После эмиграции в 1992 специализируется в области биостатистики.
