ДВЕ ПОЛУРЫБКИ
повесть
Федор Михайлович Достоевский однажды до слез
довел свою молодую жену словами: « Я думал,
что ты—одна из миллиона! А ты
оказалась...тысячью из миллиона!» Отношения у
них были трогательные и страстные...
1.
...Есть такая незамысловатая городская легенда о том, что в неизбежной суете обыденной жизни у каждого мужчины и женщины всегда припасены брелоки в виде небольших серебряных полурыбок – не просто изящный сувенир, но Талисман, который только и может соединить две ищущие души. Выглядит это примерно так: встречаются мужчина и женщина, симпатизируют друг другу, даже иногда влюбляются, и в самый сокровенный момент должны вытащить полурыбки и приложить одну к другой, и посмотреть, совпадет ли сложный рисунок чешуек, совпадет ли вес и размер, совпадет ли все до мельчайших подробностей в сокрытых от глаз узорах...Обычно не совпадает, потому как вероятность этого—один случай на миллион. Один случай на миллион! Но на то он и случай, что бывает это редчайшее совпадение. Это не сказка, это обычная городская легенда, а легенды, как известно, несут в себе зернышко правды...
...Вроде бы все у него было в порядке: красивая и не слишком требовательная жена; в меру ворчливая теща; молчаливый тесть; скромная пенсия по инвалидности за полученное ранение в ногу во время командировки на Северный Кавказ; неплохая работа по первой своей художественной профессии с небольшим, но стабильным заработком, и любимое дело, в которое он мог уходить с головой как в медитацию или молитву, так, что для него словно бы переставало существовать время. Работал Сергей, или, как его звали на работе Сергей Петрович, учителем в одной из местных городских школ, где преподавал рисование в младших классах. А после работы, приходя домой, доставал из ящика письменного стола деревянную заготовку, брал резец и начинал вырезать из дерева очередную фигурку. То из-под его резца выходил корабль, то—крохотный медвежонок, то—цветок, то—что-нибудь абстрактное, в котором при желании можно было увидеть и цветок и корабль одновременно, то—и вовсе ничего не выходило. Но была у него среди поделок одна, которую он никак не мог довести до совершенства, посмеиваясь над своей неуемностью в работе, смутной тревогой, которая возникала у него, стоило ему взять в руки уже почти завершенную фигурку девушки; и не раз, снимая резцом очередную шероховатость на изгибе руки или плеча или талии, он вспоминал легенду о Галатее, об ожившем творении скульптора, в которую тот влюбился без памяти. Вспоминал и чувствовал, что в этой красивой сказке, в этой вымышленной истории содержится куда больше реальности, чем во многих других историях из так называемой реальной жизни. То была иная реальность, которую можно было почувствовать, но нельзя увидеть. Ему казалось, что когда резец снимет последнюю ненужную линию этого образа, тогда в душе его из неясной еще, но довольно сильной энергии, заставлявшей столько времени вглядываться в неодушевленный кусочек пространства и убирать из него все лишнее, явится воплощенное чувство Гармонии,--ведь рука любого творца, каким бы скромным делом он ни занимался, находится в зависимости не только от его острого взгляда, но и от тех душевных движений, в которых сокрыта тайна искусства.
Сергею было двадцать четыре года. Многие его странности, над которыми добродушно посмеивалась почти вся его родня,--тесть, теща и даже его собственные родители,--значили для него гораздо больше, чем это полагали близкие ему люди, уверенные, что блажь эта—резать фигурки из дерева, вместо того, чтобы заниматься настоящим мужским делом, приличествующим молодому умному мужчине, то есть зарабатывать деньги, добиваться власти, карьеры, тем более, что к нему не раз приходили друзья-однополчане и звали его на офицерские должности в экспертно-криминалистический отдел МВД,--блажь эта вскоре пройдет. Только не рассказывал им Сергей о том, как однажды он согласился провести один день с друзьями на работе в милиции в качестве практиканта, и что из этого вышло. Не рассказывал, как поехали они с сотрудниками уголовного розыска проводить оперативные мероприятия по поиску украденной машины местного начальничка ...Как майору Тузову захотелось во что бы то ни стало раскрыть эту кражу самому любой ценой. Как впустую промотались весь день, а потом Тузов нашел крайнего —мальчонку лет тринадцати из близлежащей деревни...Тщедушный такой, уши торчком, глаза навыкате. «Это,--объявил Тузов.--Известный в округе похититель велосипедов и мотоциклов Федя Пупырин. Ща мы с ним поработаем, мигом расклад получим...» Федя аж затрясся от страха. Привезли его в отдел, а мальчишка тянет за рукав Сергея и, едва сдерживая слезы, шепчет: «Дяденька, скажите им, чтобы они меня только по голове не били. У меня там пластина стоит. Меня в детстве папка пьяный ударил по темечку каблуком маминой туфли и голову-то пробил. У меня там титановая пластинка, дядечка. Вы меня только по голове не бейте.» Так все это задело Сергея за живое, что отпустил он мальчугана на свой страх и риск да денег ему еще сунул, чтобы тот до деревни сумел добраться. Разумеется, после такой практики ни о какой милиции больше и речи не было. Однако, никто из родственников Сергея об этой истории не знал, не говорил он им, чтобы не огорчались. А те считали, что у Сергея после ранения и контузии на войне блажь какая-то началась. Но вслух ничего не говорили, да и обижаться по-настоящему не могли. На все их намеки по поводу возможной работы в милиции Сергей отвечал тихой, подкупающе мягкой, доверчивой улыбкой, за которой, очевидно, скрывалась какая-то тайна, разгадать которую они были не в силах. Иногда, впрочем, это их возмущало, иногда злило, иногда приводило в замешательство. Однако даже они, эти крепкие двужильные существа, забывающие, порой, о деликатности в обращении с близкими,--даже они не могли рассердиться на Сергея по-настоящему. Потому что было во всем его облике нечто такое, что усмиряло их гнев и сводило справедливую, как им казалось, напористость к легкому пожатию плечами, недоуменному переглядыванию между собой и тихому заключению, не раз произносимому вслух в присутствии самого героя: « Чудак, и лентяем не назовешь. Странный...Впрочем, пройдет. Нужно дать время.»
Один только раз тесть взорвался. Он пришел с работы уставший и пьяный, а по пути домой кто-то из соседей в голос пожалел его, беднягу, за непутевого зятя. Василий Иванович еще не успел разуться, как с порога заревел: «Что ж ты дочь себе такого инвалида нашла! На пенсию его да зряплату в школе вы скоро ноги протянете. Чужой он! И нам чужой и тебе!»
Сережиной жене казалось, что во всем было виновато его увлечение резьбой. Ведь когда он приходил с работы, садился за стол и извлекал недоделанную фигурку, Оксана, незаметно наблюдавшая за выражением его лица, не один раз отмечала, как при этом менялся его взгляд. Он становился не просто сосредоточенным, какой бывает у человека, занятого тонким и кропотливым делом, но в нем появлялось что-то для нее новое, непостижимое. Глаза оставались добрыми как всегда, добрыми...но чужими, будто видел он не кусочек обработанного дерева, а женщину из своих грез, ту самую, одну на миллион, с которой совпадет его серебряная полурыбка. И это пугало Оксану больше всего. В такие минуты ей казалось, что она абсолютно не знает своего мужа и перед ней находится чужой человек—чужой человек со знакомым профилем. В те мгновения, когда он уходил в свое любимое дело, весь окружающий мир, включая ее, самого близкого человека, переставал для него существовать. Это была молитва богу, немая мольба о том, чтобы ниспослано было то редкое и единственное счастье, которое один случай на миллион. Это был безмолвный крик нищего на паперти, который вымаливает у Бога любви...Когда Сергей брал в руки фигурку, оставались в этом мире только он и она, маленький творец и гигантская по затратам его сил фигурка. И больше никого вокруг. Наверное Оксана ревновала Сергея к его увлечению, и эта ревность вспыхивала с новой силой, когда он брал в руки не корабли, не лилию, не медвежонка, а ту незавершенную фигурку девушки, которая Оксане не давала покоя. Не раз в сердцах у нее чуть не слетало я языка язвительное: «Живем как шведской семьей —я, ты и твоя деревянная кукла.»
Оксана любила и тревожилась, и задавала вопросы... «Что случилось, Сергей?--спрашивала она, с волнением поглядывая на своего мужа.--Почему в последнее время ты ничего о себе не рассказываешь? Почему на все мои вопросы ты отвечаешь только улыбкой? Почему? Почему?» Сережа мягко обнимал ее за плечи и произносил ту самую округлую фразу, которую она неоднократно слышала и от мужа, и от отца, и от своих подруг, в искренность которых, впрочем, она уже давно не верила. « Подожди, пройдет, дай мне время...Наверное, это контузия...»
2.
Друзей у Сергея почти не было. Сослуживцы по командировкам почти все определились в милицию, обвыкли там, заматерели, брали теперь от жизни все, что она дает, и даже больше...Два-три школьных товарища, забегавшие в иные времена посплетничать об общих знакомых, покурить и выпить вина, исчезли из его жизни примерно в то самое время, как Сергей решил изменить образ жизни—перестал есть мясо и выпивать.
Теща, привыкшая к странностям зятя, тем не менее очень болезненно отреагировала на его отказ от мясной пищи. Вегетарианство она считала одним из самых великих заблуждений человечества, была убеждена, что всякий христианин должен на исповеди каяться на Мясопусной Неделе за то, что не ел мяса,--ведь каются же православные во время Поста, что мясо едят, стало быть и наоборот нужно!--часто говорила, что Толстой Лев Николаевич мог бы прожить еще лет двадцать, если б не сглупил, отказавшись от мяса в пользу растительной пищи. Иными словами, Екатерина Васильевна была яростной защитницей мясоедства и с превеликим удовольствием проглотила бы какого-нибудь худосочного вегетарианца во время их гнусных проповедей отказа от мяса...Однако,---такова, видно, тяжкая доля всех тещ,--и к этой странности своего контуженного зятя она постепенно привыкла. « Повзрослеет еще... и блажь пройдет»,--думала она.
Однако блажь не проходила. А вместе с этим в их доме стали появляться странные личности, особенно же выделялись худые, разряженные под хиппи, девицы, во внешности которых тесть усмотрел ту же отстраненность от жизни, что иногда всплывала во взгляде Сергея. В комнате зятя иногда висел какой-то тяжелый табачно-свинцовый дым, играла странная музыка и время от времени все собравшиеся там безудержно хохотали, хотя повода, кажется, никакого не было. Среди девиц выделялась одна – она была очень красива лицом. Звали ее Вероника. Однажды случилось так, что дома у Сергея никого не оказалось, а Вероника почему-то была одна. Она дала ему затянуться папиросой, потом полезла в карман своих потертых джинсов и достала оттуда серебряную полурыбку. Сережа достал свою и....рассмеялся-- у него был хвостик от морского окуня, у нее —голова болотного сазана.
Продолжались эти «творческие вечеринки» не долго. Однажды тесть Сергея глубокомысленно изрек: « Это сектанты. Какое-то тайное общество. Сговор...» И это слово «сговор», пущенное подвыпившим тестем на кухне, вскоре было подхвачено всей многочисленной Оксаниной родней и через какое-то время вернулось к Сергею устами его жены. К удивлению Оксаны, Сергей громко безудержно расхохотался. Екатерина Васильевна, которая присутствовала при этом, метнула на дочь красноречивый взгляд и молча удалилась. «Диагноз» Василия Ивановича был подтвержден.
...Дни проходили незаметно. Незаметно наступили летние каникулы, долгожданное время для детишек и учителей средних школ. Отпуск почти на все лето, обилие солнечных дней, чувство освобождения,--все это нахлынуло на Сергея новым приливом бодрости, и он почувствовал, что именно эти летом ему удастся избавиться от своих тревог и сомнений и обрести долгожданный покой. За день до отпуска в школе в мастерской кабинета рисования тесный коллектив отмечал окончание года. Пили шампанское, веселились. Одна из коллег Сергея Петровича, выпускница Суриковки Марина пьянела быстрее остальных, рассказывала не очень остроумные анекдоты, смеялась над ними сама же, пыталась нашептать на ушко Сергею какую-то только ему понятную историю, о которой он впервые слышал...Потом почему-то они остались наедине, учителя куда-то волшебным образом исчезли, Марина ласково отняла у Сергея тросточку, с которой он не расставался из-за хромоты, поставила ее в уголок просторной мастерской, подошла к Сергею вплотную и
прижалась губами к его губам. Сергей почувствовал что-то неестественное и ненастоящее в этом поцелуе, достал из кармана свою серебряную полурыбку -талисман...И оказался прав интуитивно: и вес, и размер, и рисунок чешуек не совпадали вовсе. Однако это не омрачило общего веселья. Вернулись откуда-то по волшебству остальные коллеги, и пиршество продолжилось...
Фигурка девушки, над которой он трудился уже больше года, аккуратно стояла на журнальном столике под широким сводом настольной лампы. Когда вечерами Сергей, включая лампу, оживлял эту миниатюрную смотровую площадку и, откинувшись на спинку кресла, вглядывался в свое творение, он с радостью замечал, что не хватает каких-нибудь двух-трех штрихов в овале лица и линии шеи для того, чтобы творение было завершено. Мужчина понимал, почему так ревниво к его увлечению относилась жена – фигурка девушки была совершенно не похожа на Оксану, и при этом выглядела такой реальной, будто где-то совсем может быть недалеко от города, в котором жил Сергей, жила и ОНА. Такого просто не могло быть, чтобы не жила она, чтобы не дышала тем же воздухом, не ходила по той же земле...такого не могло быть, потому что не могло быть —величайшая из всех логик мира!
3.
...Она жила недалеко от города, в котором жил Сергей, и писала письма самой себе, в пустоту, в надежде быть услышанной Богом...
« Милый мой, родной, ты где-то есть на свете. Быть не может, чтобы не было тебя. Недавно прочитала я Маканина, не по программе школьной, для себя. Для школьной я уже ничего не читаю, работаю учителем литературы в старших классах. Маканина люблю, он хорошо о любви пишет. Знаешь, милый, есть такая городская легенда о мужчине и женщине, которые носят с собой серебряные брелоки, полурыбки с узором чешуек, с рисунком плавников и глаз...И когда мужчина влюбляется в женщину, то они непременно должны достать свои талисманы и приложить их друг к другу. Говорят, что совпадение бывает—бывает одно на миллион! Нет, я не плачу, милый, так слегка всгрустнулось...такой уж слезный сегодня выдался день, реденький дождик, легкий сплин, почти как Лондон. Только не Лондон и не Париж. К черту Париж и Лондон! Мне нужен ты, единственный—один из миллиона. Да, на меньшее я не согласна. Твоя Юлия.»
Двое учителей Сухаревской средней школы, расположенной в двух километрах от города, не торопясь, шли в сторону автобусной остановки. Одну звали Маргарита Ивановна, она была завучем и школьным старожилом, другую-- Любовь Андреевна, она была учителем начальных классов и главным специалистом в вопросах личной жизни и сердечной гигиены своих коллег. Любовь Андреевна знала про всех все и... даже больше. На улице была весна, светлый как радуга дождик распылял вокруг себя терпкие запахи скорого лета. Да, скоро лето! Скоро лето – любимейшая пора долгожданных отпусков.
---Слушай, Рита, как бы нам Юльку Онисову замуж вытолкнуть? Помешалась ведь совсем баба. Принца ждет. Ну, куда ей принц? Был один. Бросил. С ребенком оставил принц этот...Может, есть у тебя кто на примете? --спросила Любовь Андреевна.
--Гордячка она, эта Онисова,--нахмурившись, отвечала завуч.--Кого я ей только не сватала, и трудовика из пятой школы. Ну и что, что лыс и стар? Она-то, чай, тоже не молодая. Для женщины двадцать четыре плюс ребенок равняется...сколько? Тут другая арифметика. Равняется все пятьдесят. Не знаю,--смягчилась она.--Тут у нас вечер встречи намечается. Есть у меня идейка одна. Не принц, конечно, но и не дурак. Так, серединка на половинку.
И женщины, лукаво переглянувшись, рассмеялись—они были большими специалистами в области чужой сердечной гигиены.
Около автобусной остановки шла какая-то возня. Рабочие вырыли глубокую траншею для того, чтобы найти и починить поврежденную трубу. Как водится, бригада сантехников была навеселе. Бригадир их куда-то отлучился, вот и слонялись они без дела, не зная, куда и на что время убить. В эту минуту к рабочим подошел известный в округе деревенский сумасшедший Федька с Кирпичного завода. Любил он кататься бесплатно на автобусах, всем улыбался, у церкви копеечку просил, носил всегда фуражку офицера-пограничника. И приспичило Федьке подойти к мужикам, которые были из другого села и блаженного дурачка этого не знали, и с умным видом и начальствующим голосом приказал мужикам яму назад закапывать. Те спьяну решили, что Федор какой-то крупный начальник и взялись исполнять «строгое» повеление.
Учителя, увидев такое, тут же бросились выручать убогого.
--Убегай отсюда, Федор, да побыстрее,--прошептала ему Любовь Андреевна.--Мужики очнутся, тебе несдобровать.
Федька по-детски рассмеялся, отдал честь и прежде, чем поскакать вдоль трассы, неожиданно пропел: « Тили-тили, вы сглупили...Уже идет тот, кто несет...И не принц вовсе, а тот самый...тот самый, о котором та просила, о которой вы сглупили...» И пропев это, побежал вприпрыжку Федька, оставив двух опытных педагогов в полном недоумении.
4.
Новые друзья Сергея Петровича, которых тесть окрестил «сектантами», на самом деле были местными художниками из молодежного клуба с весьма воинствующим названием «Молодые львы». Они ходили друг к другу в гости, курили иногда какую-то дрянь веселую, слушали кришнаитские песенки под бубенцы, мнили себя последователями принца Гаутамы, перевоплощениями Вишну и Шивы, ламаистами, дзенбуддистами, древними аскетами исихазма, еще какой-то дрянью себя мнили, особенно, когда пили чай из галлюциногенных грибов, иногда устраивали выставки своих лучших работ, делились впечатлениями. Однако каждый из них отличался от Сергея тем, что твердо знал, что от жизни хочет, и шел к этому коротким путем. Сергей Петрович с удовольствием выслушивал их мнения, вместе со всеми обсуждал работы других, но когда речь заходила о его собственном увлечении, он не мог с уверенностью сказать, что именно побуждало его заполнять свое свободное время столь кропотливым и сложным делом, как резьба по дереву, и почему он совсем не стремится к славе, деньгам, всеобщему узнаванию. И когда «молодые львы» задавали ему резонный вопрос : « Ну тогда зачем тебе все это нужно?» --он обычно отвечал так: «Для меня это форма психотерапии, попытка не сойти с ума, стул для висельника. Выбей его из-под меня, и я начну болтаться в прямом и переносном смысле...» Умалчивал он только о той полурыбке, которую всегда носил с собой...Тогда и для них, людей близких ему по духу и ремеслу, он казался немного чужим и чуточку странным.
5.
После того, как Юлию Андреевну Онисову оставил муж, она впала в какое-то отупление. Мужа своего она не любила, так случилось, что в девятнадцать выскочила замуж, родила сына, потом муж загулял с другими, все завертелось, все пошло кувырком, а она лишь уходила в свою работу и молча переживала происходящее. Не вмешивалась ни во что, в конце концов супруг объявил, что уходит к другой, и сделал это быстро, безболезненно для себя, эгоистично. Она даже не сразу сообразила, как это произошло, а когда сообразила —было уже поздно. Теперь ей иногда казалось, что жизнь ее проходит впустую; что подруги ее только притворялись подругами, а сами ждали случая порадоваться ее горю. Что работа ее—никому не нужное, бесполезное дело, что муж ее...да-да, тот самый мужчина, с которым она много лет разделяла ложе любви, оказался таким же как все...или большинство из них, «дон жуанов». Поманит пальчиком какая-нибудь смазливая девчонка—и все...пошла цепная реакция плоти...Фу, какая пошлость! Жила с таким человеком, с девяносто девятым из таких же ста! А думала—один на миллион, как у Маканина, нет, не думала, просто ждала такого и писала письма себе и Богу... «Милый мой, хороший, где ты? И есть ли ты вообще сегодня? У нас идет дождь и радуга, по которой хочется взобраться на небо. Но только вместе с тобой, слышишь, любимый? Мы будем крепко держать друг друга за руки. Ты ведь не отпустишь меня? Если отпустишь, мы полетим...Я полечу и разобьюсь...нет, я схвачу тебя за руку, и мы упадем вместе. Правда, любимый? Лучше вместе падать, чем летать одной. Одни люди не летают. Только во снах. А ты мне уже снился, любимый. Ты был похож на хорошего доброго волшебника из сказки, только почему-то ты был немного болен. Ты хромал на правую ногу, и у тебя была трость. Какая глупость! Я напридумала все это, вспомнив сказку «Огниво», где был солдат в исполнении Даля, он шел к принцессе, насвистывая веселую музыку, и при ходьбе опирался на посох. Какая я глупая, это же был просто посох! Но это был ты, любимый. Мы когда-нибудь встретимся? Встретимся. Я это почему-то знаю. Не знаю, почему, но знаю. До встречи, родной мой!»
Работала Юлия Андреевна в одной из пригородных школ учителем русского языка и литературы, в последнее время все чаще и чаще задумывалась о том, что ее предмет никому не нужен. С каждым годом дети становились циничнее, копировали родителей, боготворили деньги. Литературу старшеклассники откровенно игнорировали, а великое слово «любовь» вызывало у них нездоровые глупые ассоциации. Не развив в себе удивительно прекрасную и возвышенную сферу чувств, они хорошо знали, что такое секс. Кичились своей раскованностью и открыто издевались над теми, у кого еще оставалось целомудренное чувство стыда и неприятие пошлости.
За несколько дней до каникул в учительской к Юлии Андреевне подсела завуч Маргарита Ивановна, положила ласково на ее худенькое запястье руку и тихо произнесла:
– Вот что, Юля, вижу я, как ты мучаешься, сердце кровью обливается. Хочу тебе дать совет. Скоро будет юбилей школы. На него приглашены наши бывшие ученики. Среди них —наши спонсоры, очень богатые люди. В этом году они нам пять компьютеров подарили, два телевизора и мебель. Хватит тебе страдать. Ты у нас баба красивая. Принарядись как следует, глазки, губки подведи, юбку покороче надень и вперед. Клюнут. Есть у нас среди них один неженатый. Да ты его помнишь – Генка Ухарев, троешник, кто бы мог подумать, что он таким важным станет. Целая сеть магазинов у него. Сыта будешь, обута и одета. Поверь моему жизненному опыту, и принца своего ненаглядного не жди. Нету их, принцев, перевелись как ископаемые динозавры. Вспомни, сколько ты стыда перенесла от этого...как его, ну, придуманного Светова что-ли?! Письмо еще к тебе случайно пришло, а ты уж из этого тогда романтический какой-то клубок навертела...помнишь что ль?
Онисова покраснела и ничего не ответила.
---Так что приходи, милая, на вечер встречи и покажи, на что способна умная красивая женщина. Придешь?
Юлия Андреевна безразлично кивнула.
---Ну вот и хорошо,--поспешила закрепить победу Маргарита Ивановна.--Меня еще добрым словом помянешь за такой дельный совет.
И пока сидела в учительской Юлия Андреевна и ждала звонка на урок, вспомнила она ту смешную и грустную одновременно историю про незнакомого мужчину по фамилии Светов, письмо которого по ошибке оказалось в ее почтовом ящике. Глупая история, смешная...Сергей Светов...Боже мой! Да, действительно однажды вечером в ее почтовый ящик каким-то чудесным образом залетело чужое письмо. На конверте стоял штемпель далекого города, отправлено было неким Сергеем Световым и адресовано было некоей Ирине Кузьминой. Выходило, что перепутал почтальон адрес и принес послание не на улицу Счастливую, а в переулок Счастливый, где жила Онисова с сыном. Странное выходило совпадение, очень странное. Может быть, одно на миллион? Подумала она. А почему нет? Такие совпадения—улица Счастливая, письмо от мужчины с фамилией Светов...Ой, много совпадений. Одно на миллион? Она вытащила из кармана халата свою полурыбку-талисман и внимательно посмотрела на него. Он сверкал в лучах электрического света...Света....Светов...Счастье...Слишком много совпадений для одного вечера! Она всмотрелась в чужое письмо, долго не решалась вскрыть его, ведь адресовано оно было другой женщине, некой Ирине Кузиной. Однако нахлынувшее ощущение тайны и жгучее любопытство вынудили Онисову совершить грех—она аккуратно надорвала конверт и заглянула в письмо. « Милая моя девочка,--писал неизвестный Светов.--Вот уже три дня нахожусь в командировке в другом городе и жду не дождусь той минуты, когда сяду на поезд и вернусь домой. Живу в гостинице, иногда по ночам сплю, хотя бывает это крайне редко, потому что у меня перед глазами всегда твое лицо. Это какое-то сумасшествие. Что бы я ни делал, с кем бы не говорил, я всегда думаю о тебе. Вчера делал доклад на симпозиуме и чуть не уронил видеокамеру, задумался о тебе. Просыпаюсь всегда с острым ощущением, что тебя нет рядом. Мне кажется, что когда я был ребенком, у меня случалось что-то похожее, когда я терялся в огромной толпе, и мне казалось, что я один на свете...А вчера метрдотель осторожно предложил мне услуги проститутки, и я рассмеялся ему в лицо, но так, чтобы не обидеть. Он наверное подумал, что я ненормальный или импотент. Черт с ним! Как объяснить этому серому миру, что он цветной, что в нем тысячи разных оттенков, что он ярок и светел, как твой лик. Милая моя девочка, все время твержу твое имя как заклинание. Счастье —это оказаться на Счастливой улице рядом с тобой...»
Онисова прочитала письмо, всплакнула чужому счастью, а потом совершила такую глупость, за которую потом ей было очень стыдно. Просчитав в уме по времени, что Светов этот уже должен был вернуться из командировки домой на улицу счастливую, Юлия Андреевна быстренько собралась и отправилась на тот адрес, опьяненная какой-то чужой, не своей мыслью о том, что мужчина этот, который откроет ей дверь на звонок, окажется ее принцем, тем самым, который один на миллион. Боже, какая глупость! Это была не ее мысль, чужая!
Перейдя улицу и отыскав нужный дом, Юлия Андреевна с замиранием сердца, точно растерянная влюбленная школьница, остановилась у подъезда и взглянула на окна третьего этажа. Там за аккуратными розовыми занавесочками и цветками бегонии должен был находится принц. Она судорожно сжала запотевшей ладонью в кармане плаща серебряный талисман, и тут все литературные бесы и ангелы , жившие в ее душе, окружили ее словно тени. Над головой ее вспыхнул яркий нимб из желтых бабочек, из тех, что появляются поздней весной и ранним летом над головами влюбленных, по небу проплыла унесенная ветром поэзии Маркеса красавица Ремедиос, вознесшаяся на небо вместе с домашним бельем, которое развешивала для просушки; вдали уже румянились алые паруса с капитаном Греем; в эту минуту Юля была счастлива, счастлива, счастлива! Она расскажет незнакомому Светову, как долго она его ждала, мечтала, посылала импульсы в космическое пространство. Видимо, мечтание это материализовалось. Где-то она слышала, что наши мысли и слова обладают материальной природой, и если чего-то очень, очень сильно захотеть, это непременно сбудется. Так сбываются детские сны, так сбываются смелые грезы взрослых. Ее капризная женская мечтательность почему-то не допускала иного развития событий, кроме одного—Сергей Светов станет ее капитаном Греем, а она – его Ассолью. О другой женщине, Ирине, которой Светов так красочно признавался в любви, она почему-то всерьез не думала. Она еще раз взглянула на окна третьего этажа, но вокруг ее головы уже не кружили желтые бабочки, а Ремедиос, уносимая ветром на бельевых веревках, скрылась из вида, пропали и алые паруса...Юлия Андреевна пришла в себя и подумала: «А что если там, у них, у чужих для нее людей, у мужчины и женщины есть свое счастье? Что если ее полурыбка предназначена для другого?» Третий всегда лишний в счастье двоих. Эта простая, кажется, мысль, которая должна была бы в первую очередь прийти ей в голову, обожгла ее, протрезвила. Юлия Андреевна, красивая и умная Юлия Андреевна покраснела от стыда за свои мысли о принце. Но ведь секунду назад она же была счастлива, счастлива, счастлива! Куда исчезает это внезапное счастье? Откуда оно появляется? Мечта...мечта должна жить, иначе —закроются все шлюзы. Тогда даже мысль о возможном счастье будет проглочена, как солнышко в сказке Чуковского о злом крокодиле, который даже солнце проглотил. И все вокруг померкнет, наступит темнота, которую она едва ли выдержит. Ребенок? Сын? Ребенок для женщины —это только половина счастья, светлая половина, большая половина, способная сделаться целым, но...все-таки половина! Онисова всплакнула —такой уж слезный выдался день...Подумав минутку, женщина медленно вошла в подъезд, бросила письмо в почтовый ящик и устало побрела в сторону своего дома. Не нужно вторгаться в чужое счастье—хотя бы потому, что это может кончится истерическим приступом тоски, и ничем более.
Вероятно, вид у Онисовой в эту минуту был такой растерянный и жалкий, что уже через сто шагов к ней привязался мужчина. С первого взгляда на него ей стало ясно, что принадлежал он к столь распространенному типу уличных повес-донжуанов, которые готовы были увязаться за первой встреченной юбкой и у которых всегда имелся при себе набор до тошноты одинаковых комплиментов – как набор отмычек для любых замков у квартирного вора. Юлия Андреевна в душе всегда смеялась над такими. И всегда отгоняла их от себя каким-нибудь мягким, но угрожающе-точным словесным выражением—уж это она умела! Однако в эту минуту почему-то испытала потребность даже в таком фальшивом любовно-театральном действии. Уличный повеса был гладко выбрит и имел приятную мордашку как у женщины.
--Девушка, девушка,--прицепился он.--У вас такой загадочный вид. Голову даю на отсечение, что у вас заниженная самооценка. Если бы у вас была нормальная самооценка, вы бы раз и навсегда влюбились в свою внешность...
--Как Нарцисс?--перебила Юлия.
--Что?--смутился донжуан.--Нет, при чем здесь Нарцисс...Вы шли бы по улице, подняв голову, а мужчины валялись бы у ваших стройных ножек...
Женщина расхохоталась.
--Валялись у стройных ножек?--смеясь, переспросила она.-- Это что-то новенькое в обиходе у уличных приставал.
--А что? Я ...У вас красивые ножки...я просто хотел...констатировать факт...
Онисова еще раз расхохоталась.
--Позвольте представится,--приложил руку к груди немного ошарашенный мужчина.--Меня зовут Валери. Я художник.
--Художник?--бросила умоляющий взгляд на смешного типа учительница литературы.--А вы рисовать-то умеете, художник?
--О да!--воскликнул молодой человек.--Пишу портреты, иногда панорамы. Сейчас вот заканчиваю современную боярыню Морозову...так скать версию...так скаать новую интерпретацию.
Юлия Андреевна была достаточна умна, чтобы понять, какую пошлую дешевую чушь несет этот доморощенный ловелас, однако настроение у нее было такое, что ей было в эту минуту наплевать, кажется, на все.
--У меня тут студия неподалеку,--щебетал псевдо-Валери.--Вы бы так подошли на образ купеческой дочки. В этом ужасном городе такая проблема с красивыми натурщицами,--плакался он.
Онисова остановилась и презрительно взглянула на приставалу.
--Пойдемте, я согласна.
От удивления молодой человек приоткрыл рот.
Домой она вернулась поздно, сын был дома. Женщина как зомби устало подошла к телевизору, уставилась в какой-то пошлый российский сериал, но через минуту вдруг разрыдалась. Лицо корежило словно от судорог, она ненавидела себя, рыдала навзрыд. Сын молча подошел к матери и легонько тронул ее за плечо. Мать резко обернулась, схватила мальчика, прижала к себе и принялась осыпать его мокрыми поцелуями.
--Сыночек, милый мой, прости меня,--шептала она.--какая же я у тебя дрянь! Ты мой ангел...прости меня. Я...я...тебе это трудно понять. Просто прости меня и ни о чем не спрашивай. Ты чистый. Ты мой ангел, а кругом пустота. Прости меня...
6.
В начале июня Сергей поддался на уговоры жены, и они отправились отдыхать на юг в Адлер. Оксана была единственной дочерью в семье, любимой и избалованной, и родители старались удовлетворять любые ее капризы, особенно в этом усердствовал Василий Иванович, ее отец и тесть Сергея. Деньги на поездку дал тесть, потому что Сережиных отпускных хватило лишь на билеты в одну сторону.
Молодым людям довольно легко удалось снять на побережье небольшую, но уютную комнатку, однако три недели, которые они провели на курорте, оказались для Сергея почти что пыткой и подтвердили скрытые опасения жены, которая еще до отъезда предчувствовала, что с таким настроением супруга и ее отдых грозит превратиться в кошмар. Так оно и случилось. Сергей возвратился из этого путешествия загорелый, но подавленный и уставший, как будто вместо отдыха у моря ему пришлось вкалывать до седьмого пота на огороде у нелюбимой тещи. Впрочем, как раз огород-то он любил, только любил бывать там в одиночестве. Не смогли на юге растормошить его и случайно встреченные в вечернем кафе друзья-однополчане. Они набросились на приятеля шумной толпой, предлагали выпить, а он сидел как каменный гость и молчал, чем изрядно обидел армейских друзей, не привыкших к такой отстраненной сухости. Они бы не обиделись, если бы знали, что происходило в душе Сергея...Поездкой Оксана была недовольна. У нее было громадье всевозможных планов—съездить, сфотографироваться, купить, щегольнуть в новом наряде...да что там! Она исполнила только один из них—придала своей коже бронзовый модный оттенок, а все остальное....Остальное было беспощадно разрушено, разбито, растерзано! Сергей был по большей части замкнут, иногда раздражен, и всякий раз после вечернего купания в море ей приходилось уговаривать его сходить с нею в какой-нибудь бар или на дискотеку, попить кофе, потанцевать или выпить вина. Как только она начинала заговаривать с ним об этом, его хромота странным образом усиливалась, и он уже не мог обходиться без палочки хотя за день или два до этого спокойно спускался к морю и плавал, забыв о спасительной трости. Одним словом, Сергей обманывал ее. Она не могла понять почему всегда такой податливый супруг неожиданно превратился в упрямого и капризного мальчишку, который только и делал, что валялся в комнате на диване и читал какую-то толстенную книгу. Сергея как будто подменили, и после возвращения домой Оксана наконец поняла, что ее муж больше ее не любит.
--Ты на меня не обижайся,--спустя неделю после возвращения домой сказал ей как-то Сергей. Тещи и тестя в тот день дома не было.--На курорте у меня был приступ фрустрации.
--Че-го?--широко открыв глаза от удивления, спросила Оксана.--какой еще прострации?
--Фрустрации,--тихо поправил супруг.--У мужчин это бывает чаще, чем у женщин.
И заметив на лице жены недоумение, с улыбкой добавил:
--Это слово означает состояние психики человека, который очень сильно желает что-нибудь сотворить, но по разным причинам не может этого сделать.
--Милый мой,--раздраженно проговорила Оксана.--И сколько же еще будет продолжаться твоя фрустрация? У других мужья как мужья. Вместе с женами отдыхают, развлекаются, радуются жизни. Ты же копаешься в себе как...--Она тяжело вздохнула и опустила взгляд.--Я так ждала этого лета, думала, что на берегу теплого моря можно позволить себе вообще ни о чем не думать. Лежи на горячих камнях, дыши морским воздухом и не загружай себя ничем посторонним. Даже здесь дома, когда рядом с тобой были эти...игрушки,--она презрительно взглянула на деревянную фигурку женщины,--ты был со мною любезнее. А все началось именно с нее!
Оксана схватила со стола ненавистное для нее творение супруга.
--Я заметила это раньше тебя!--резко проговорила она.--Поверь женской интуиции. Эта фигурка! Будь она тысячу раз проклята! Я ненавижу ее с такой же силой, с какой ты ее обожаешь. Ей ты уделил больше внимания, тепла и ласки, чем мне, твоей законной супруге за все время нашей с тобой совместной жизни. Ты больной человек!--Она распалялась все больше и больше.--Ты провел с нею столько времени, что мне и не снилось. Постоянно о ней думаешь, лелеешь ее в своих мыслях. Живешь с ней, а не со мной!
Оксана истерически расхохоталась.
--Ты не помнишь, когда мы с тобой в последний раз спали в постели как муж и жена? В прошлом году или в этом? Я уже готова любовника завести, чтобы не забыть, что такое близость. Тебя кто-то сглазил или...
Оксана подняла над своей головой хрупкую фигурку девушки, которая в эти мгновения словно ожила, вдруг скукожилась от страха, уменьшилась в размерах, стала нежной, крошечной и беззащитной, и с силой сдавила ее в руке.
--Ты просто не любишь меня, а любишь вот эту...Тебе лишь осталось вспомнить, кто она? Покопайся в памяти.
В это мгновение раздался характерный для дерева сухой треск, фигурка сначала треснула, а потом распалась на две половинки. Оксана вспыхнула как огонь и тут же угасла. Из ее руки на ковер упало то, что еще секунду назад было прекрасным единым целым. Женщина побледнела и принялась поспешно дрожащими руками соединять сломанную фигурку, как бы вдавливая одну часть в другую, точно они были сделаны не из дерева, а из воска.
Сергей медленно поднялся с дивана и подошел к жене. Вид у него был такой, какой бывает у человека, которому сообщили о смерти самого близкого ему существа.
--Не надо,--сказал он едва слышно.--Не трудись. Я причинил тебе много зла, ты права. Есть такая легенда о двух половинках единого, которые когда-нибудь непременно должны встретится и предъявить друг другу свои серебряные талисманы...
---Талисманы? О чем ты?
--Так, ни о чем...
Возникла пауза величиною в смерть. Оксане показалось, что она отчетливо слышит тяжелые удары сердца мужа. Или это стучало у нее в висках? Она была готова к его гневу, к потоку брани, ко всему тому, что можно было ожидать в этой ситуации от человека, у которого на глазах сломали год его жизни, надругались над тем, что он с таким усердием создавал. Целый год он тащил тяжелый камень своего творчества на вершину горы для того, чтобы оттуда , с высоты, ощутив полноту творческого подъема, увидеть то, что открылось бы его взору—увидеть и понять тайну творчества, стать хозяином своего ремесла. И вдруг перед самой вершиной близкий человек взял и подставил ему ножку.
--Для тебя этот год был тяжелым по-своему,--неожиданно спокойно и даже хладнокровно прибавил Сергей.
У Оксаны окончательно сдали нервы, губы ее затряслись, а слезы ручьем потекли из глаз и затопили всю комнату—так, что уже нечем было дышать.
--Давай попробуем ее склеить,--пытаясь улыбнуться через волну горьких слез прошептала Оксана, но Сергей не услышал ее, потому что видел только шевелящиеся как у русалки под водой губы. --Давай попробуем ее склеить!--что есть мочи завопила женщина и слезы вырвались из квартиры через открытое окно.--Давай попробуем...
Она поставила фигурку на стол, но та под тяжестью собственного веса снова распалась на две половинки.--Ведь это ж...ведь это ж можно сделать?
Платье и волосы Оксаны были мокрыми от слез и выглядела она очень жалко. Сергею стало больно не за себя, не за время, потраченное на изготовление женской фигурки, а за супругу. Из-за того, что она не понимала, что теперь уже ничего нельзя будет склеить. Ничего! Что весь тот груз тревог и сомнений, который Сергей тянул в гору вместе со своим творчеством, состоял не только из духовного поиска, но и из страха признаться себе в том, что он стал равнодушен к своей жене; что та влюбленность, которая скрашивала начало их отношений, когда он, только вернувшийся после ранения из госпиталя, был так окрылен внезапным счастьем свободы, --это после противных гнилостных запахов больниц и бесконечных перевязочных,--так окрылен свободой, что встретив Оксану, забыл в своем остром приступе счастья вытащить из кармана серебряный талисман и предложить ей...да-да, та влюбленность изначально была приправлена капелькой лжи—крохотной каплей, которая поначалу не замечается вовсе, а потом производит чудо наоборот, превращая вино любви в самую обыкновенную воду, делая любовь пресной и невкусной, а иногда и тошнотворной, как вода из-под крана. И тогда отрезвленная таким образом душа порождает образ. Оксана почувствовала это тогда, когда увидела полную непохожесть творения мужа с нею самой. Да, жена имела право на ревность к этому образу гораздо более, чем к какой-нибудь женщине во плоти.
--Теперь уже ничего не склеишь,--задумчиво проговорил художник.--Разве можно склеить время или любовь?
Оксана растерянно смотрела на мужа. Это было признание, которого она ждала и...и боялась. Боялась услышать жестокие слова от человека, которого любила...да, по-своему —но как же иначе? Любила...Она боялась утраты всего того, что так трепетно копила в душе все эти годы. «Ну как же он не понимает?--думала она в отчаянии.--как же не понимает того, что нельзя просто так взять и одним махом разорвать прошлое? Нельзя. Невозможно это сделать так просто, как это сейчас делает Сергей. Откуда в этом незлом человеке столько жестокости?»
--А как же наше с тобой прошлое?--всхлипывая, спросила она.
Сергей как-то странно, безжизненно усмехнулся.
--Прошлое?--переспросил он, опуская взгляд.--Прошлое останется в прошлом. Жизнь так устроена—что-то умирает, а что-то рождается. Нужно принять утрату.
--Боже!--воскликнула Оксана.--Что ты такое говоришь? Нужно уметь жить, возрождаться к жизни, а не принимать утрату!
Сергей с удивлением посмотрел на жену—она говорила горячо, не так, как обычно, с болью сердечной.
--Что-то умирает, а что-то рождается,--упрямо повторил он, и тут же поймал себя на мысли, что это говорит уже не совсем он, а Сергей новый, только что родившийся.
--Значит. Любовь твоя умерла?--тихо спросила Оксана.
Сергей ничего не ответил. Он взял большую дорожную сумку и начал медленно складывать в нее свои вещи.
--Ты уходишь....ты уходишь...ты уходишь...--Обессиленная Оксана присела на край дивана и стала наблюдать за хладнокровными действиями своего мужа.--Сережа...ты уходишь навсегда?
Сергей перестал укладывать вещи и устало взглянул на жену.
--Думаю, что да,--ответил он.--Мне предложили работу в другой школе, в двух километрах от города в Сухаревке. Школа тихая, провинциальная, думаю, мне там будет спокойнее. И предчувствие какое-то есть хорошее. Думаю, что все делается к лучшему.
Оксана отвернулась, чтобы он не увидел вновь набежавшие слезы. Ей хотелось в эту минуту хотя бы казаться сильной.
--Знаешь что?--дрогнувшим голосом проговорила она.--Ты никогда и ни с кем не будешь счастлив. Потому что ты живешь не в реальном мире, а в мире своих фантазий. И когда-нибудь ты будешь бояться этого слова утрата.
Перед тем, как уйти, Сергей Петрович аккуратно завернул свою полурыбку в целлофановый пакет и с усмешкой разочарования выбросил ее в мусорное ведро—теперь у него начиналась другая, как ему казалось, новая жизнь – жизнь отшельника- философа в провинциальной глубинке...Однако жизнь бывает сказочнее любой сказки, легендарнее любой легенды, волшебнее любого волшебства...
7.
На вечер встречи выпускников, который состоялся в Сухаревской школе традиционно за день до начала нового учебного года, Юлия Андреевна Онисова пришла в скромном сереньком платье, которое было под стать ее настроению. Распущенные рыжеватые волосы мягко обрамляли ее красивое лицо и падали на плечи. Она не послушалась советов назойливой Маргариты Ивановны, завуча школы, которая навязчиво предлагала одеть самый яркий наряд, чтобы выгодно отличаться от других женщин на школьном бале, и только слегка подвела глаза и подкрасила губы, чтобы уж совсем не казаться печальной. Накануне вечером Юлия со злостью швырнула в открытую форточку свой серебряный талисман, решив, что мечты романтиков всегда разбиваются о сухую прозу жизни. Да, выглядела на вечере встречи выпускников учительница литературы очень скромно, но если бы кто-нибудь внимательно вгляделся в ее глаза, в эти распахнутые миру аквариумы-оконца, то поразился бы бесконечной глубине ее женственности, берущей начало из самого сердца, поразился бы светящейся голубизне океана, со дна которого пробивался мощный солнечный луч, ослепительно-яркому солнцу, тем красивым и плавным глубоководным рыбам, которые важно и с великим достоинством породы аристократов дефилировали в ее широких душевных пространствах,--бог с ней, с этой искусственной серебряной полурыбкой! Она, Юлия Андреевна Онисова всем сердцем хочет счастливой быть и будет...будет...будет!
--Гляди-ка, наша Онисова-красотка на охоту вышла,--с недобрыми интонациями в голосе прошептала молоденькая незамужняя англичанка, обращаясь к своей коллеге. Обе они, бедняжки, были незамужними.
--Видать, прынца пришла искать,--небрежно ответила та, и обе довольно захихикали.
Когда все приглашенные на вечер гости сели за стол, Юлия Андреевна оказалась прямо напротив Геннадия Алексеевича Ухарева, полного розовощекого мужчины в белом костюме. Он не мог глаз оторвать от Юлии Андреевны, и, чувствуя свое особое положение спонсора и просто богатого человека, то и дело смело заглядывал ей в глаза. Юля, конечно, помнила жадного пухленького «троечника по литературе» Генку Ухарева из параллельного класса, и сейчас, искоса поглядывая на этого с виду солидного человека, с улыбкой думала про себя о том, как ничтожно мало меняются некоторые люди с возрастом. В самом деле, даже одного взгляда было достаточно для того, чтобы понять, что там внутри, за этой богатой «вывеской», сидит тот самый троечник по литературе, пухленький и жадный Генка Ухарев, который давал под проценты в долг мелочь пятиклассникам, а потом с ватагой более сильных ребят вытрясывал из малышей обеденные деньги, которые давали детям родители. «Да, все, что сейчас на нем,--уныло подумала Онисова.--Не более, чем смена декораций.»
Маргарита Ивановна вертелась около Онисовой, то и дело подливала ей шампанское, иногда шептала на ушко: « Не теряйся, Юлька, тебе еще сына поднимать...»
Когда вечер был в разгаре, Ухарев неожиданно предложил Онисовой потанцевать. Она согласилась с безразличной улыбкой.
--Ты стала такая красивая, Юлия Андреевна,--обратился он к ней с комплиментом, когда музыка волнами закачала танцующие пары.--Не ожидал здесь увидеть такую женщину.
--Что ты, Геночка,--улыбнулась она глазами.--Я только чуточку подкрасилась, вот и весь секрет.
--А где твой супруг?--спросил Геннадий.
--Он меня бросил. Ты не знал?
--Да что ты?--оживился Ухарев.--Ну и дурак же он! Бросить такую женщину.
Они проплыли мимо того места, где сидела завуч. Юля заметила ее одобрительный взгляд.
--А я ведь сейчас президент компании,--с ходу начал хвалиться он.--Несколько магазинов, склады. Между прочим торгую французской косметикой. Могу привести, хочешь?
--Это та, что цистернами в бочках? Грузите апельсины? Нет, Гена, не нужно. А то ж ведь я привыкнуть к этому могу. Разоришься на мне-то. Я ж ведь не как дюймовочка по зернышку в день. Мне подавай косметику бочками, духи цистернами...Вот какая я стерва!
Ухарев понимающе хохотнул
--А это ничего. Бизнес у меня процветает. Могу вас, Юлия Андреевна, обеспечить до конца ваших дней. Вот вы мне скажите, что у вас за зарплата? Курей насмешить? Стыдоба.
Он придвинулся к ней поближе. Юля брезгливо отвернулась, почувствовала себя вещью на аукционе.
--А ты ведь литературу преподаешь? Кому она сейчас нужна? Сейчас люди книжки не читают. Время другое. У меня секретарша получает раз в пять больше вашего директора.
--Как ты сказал?--рассеянно переспросила Юлия Андреевна.--Секретарша? Да...да...секретарша...Но ведь директор школы никогда не справится с обязанностями секретарши, не так ли? Не так ли, Гена? И вообще—разве ж хорошо все это?
Он снова рассмеялся. Смех у него был крепкий, напористый, как хорошо поставленные удары боксера. Ухарев чувствовал себя хозяином положения, и это доставляло ему удовольствие. Ему конечно хотелось при Юлии щегольнуть кое-какими остаточными знаниями литературы, в особенности —изречениями писателей по поводу всесокрушающей силы денег, и он уже хотел было бросить единственное запомнившееся из Моэма о том, что деньги есть некое шестое чувство, без которого пять остальных можно считать неполноценными, однако Юлия перебила его.
--Слушай, Генка, неужели весь мир твоих партнеров и...как их еще там—компаньонов...весь этот мир живет только ради денег? Как же это вообще возможно? Ведь это же, наверное, ужасно скучно так жить?
Ухарев тяжело вздохнул —минута торжества его остроумия была безвозвратно потеряна.
Они продолжали танцевать молча. Юлия Андреевна не могла себя обманывать. Ей нужно было обязательно хоть за что-нибудь зацепиться в мужчине, чтобы хотя бы отголоски интеллекта услышать. И она решила разговорить Ухарева.
--Послушай, Геннадий, ты когда-нибудь читал Владимира Маканина?--спросила она, хотя, кажется, заранее знала ответ.
--Я книжки не читаю,--важно заявил он.--Это баловство. Серьезные люди занимаются бизнесом.
Юля подняла на него удивленный взгляд. Толстокож. Не понял даже, что этой фразой мог меня обидеть.
--Так вот, Геночка, у Маканина есть прекрасная аллегория на отношения мужчины и женщины. Представь себе серебристую металлическую рыбку с чешуйчиками, плавничками, глазами, ртом...
Гена лукаво смотрел на учительницу, не совсем понимая, что же она от него хочет —какая-то рыбка?
--Представь себе теперь, что у мужчины одна половинка такой рыбки, а у женщины другая. И вот когда они встречаются, то достают из карманов эти половинки и прикладывают их друг к дружке. И глядят, совпадут ли чешуйки? Совпадет ли размер? А может получиться так, что хвост окажется от кильки, а голова от леща? Или—хвост белуги, а голова глупого сома?--Юлия Андреевна весело рассмеялась, глядя на обескураженного Ухарева.--Или хвост будет от золотой рыбки, а голова от кита? От рыбы-пилы? От дельфина? Нет, дельфин и кит —это не рыбы. Я наврала. Что ж ты меня не поправил, президент крупной кампании? Я тут ему вру, понимаешь, про рыбок, про русалок, которые ночами заманивают засыпающих рыбаков, а он и усом не ведет.--Юлия Андреевна захмелела.---Почему у тебя нет усов, Гена? У всех президентов кампаний должны быть усы, а у тебя нет. Какой же ты президент без усов? Даже у нашего директора школы и то усы есть...Так ты меня насчет рыб понял?
От напряжения на лбу у мужчины выступили капельки пота.
--Знаешь, мне сейчас показалось, будто я школьник и меня вызывает к доске строгая учительница литературы,--пробормотал он.---Сказала бы ты мне проще... мол, надо тебе, к примеру, полтонны копченого леща, мигом бы сделал. А тут миф что ли какой-то рассказывала? О двух половинках? Слышал я где-то такое похожее...
--Не совсем миф, что-то похожее...Ген, скажи, а у тебя, наверное, с женщинами проблем никаких? Стоит только поманить пальчиком, да?
Ухарев со значением улыбнулся. Юлия тяжело вздохнула.
--Что за время...--прошептала она.--Все с ног на голову.
--Чего?--спросил Ухарев.
--Да ничего,--улыбнулась Онисова.--Это я о своем, о женском.
Музыка закончилась, и они вернулись за общий стол. Директор школы, пожилой интеллигентный математик на пенсии с густыми, закрученными кверху казачьими усами—очевидный предмет его гордости,--взял слово и с бокалом в руке произнес длинную как транспарант первомайской демонстрации нудную речь. В сущности она сводилась к тому, какие все ж таки замечательные люди, эти спонсоры. Гости были навеселе от шампанского и танцев. Юлия Андреевна опьянела быстрее всех остальных. Последние месяцы тоски высосали из нее последние силы. Чувствуя, что еще немного, и она сама среди праздника может завыть как белуга, Юлия Андреевна стала поспешно прощаться с коллегами. Завуч незаметно подмигнула Геннадию. Уж больно ей хотелось стать Талисманом для счастья незамужней учительницы...
--Нет-нет, я тут живу недалеко...провожать не надо,--попыталась отбиться учительница, но Ухарев настоял на своем.
На джипе они быстро доехали до ее дома. Геннадий помог ей подняться на третий этаж и вошел вместе с нею в квартиру. Обстановка в ней была скромненькая: пара живописных полотен местного художника Дымова, старинная, почти антикварная мебель, множество книг...огромное количество книг, которые у гостя вызвали неприятные ощущения библиотечности пространства, даже музейности какой-то, отчего Генка Ухарев громко чихнул.
---Ой, у тебя сын, наверное, спит,--прошептал он, лукаво взглянув на хозяйку.
--Сын у мамы, – сонно зевнула Юля.--Будь здоров, Геночка.
Она подошла к холодильнику и извлекла бутылку шампанского, которое всегда хранила для гостей. В этот вечер ей хотелось быть пьяной.
Когда выпили по фужеру шампанского, Юля с озорством посмотрела на своего гостя и совершенно неожиданно для него произнесла:
--Слушай, Генка, хватит притворяться. Ты же увязался за мной, чтобы лечь в постель?
Он несколько стушевался, но очень скоро приободрился —после такого откровенного намека со стороны Юлии. Он снял белоснежный пиджак, подсел к женщине поближе, попытался ее приобнять. Но тут Юлия Андреевна вдруг быстро заговорила:
---Погоди, погоди, Гена, я так не могу...погоди. Давай сначала допьем шампанское, посидим, поговорим, куда нам торопиться? Погоди!--Она налила два полных фужера, выключила большой свет и включила ночник.--Давай о чем-нибудь поговорим,--повторила она, присаживаясь на диван и подгибая под себя ноги.
--О чем же? --уныло спросил Ухарев.
--Ну, вот о чем ты говоришь со своими женщинами?
--Только не о литературе.
--Тогда о чем?--не унималась Юля.
--О боже, я не помню о чем. Так. О ерунде разной...
--Как можно не помнить, о чем ты говоришь во время романтического свидания с женщиной?
--Я вообще мало о чем говорю,--тяжело вздохнул он.--Разве это обязательно, о чем-нибудь говорить?
--Нет, не обязательно. У свинушек, у хряков, у гусят, лебедят, у кошек, птичек, мышек...
--Успокойся,--нахмурился Гена.--И у свинушек, и у птичек...
Она выпила еще фужер шампанского и обхватила свою голову руками.
--Ген, мне иногда выть хочется. Выйти ночью в лес, встать на четвереньки и выть на луну...Понимаешь ты, президент кампании без усов? Выть, выть, выть...Все растоптано, Гена, все загажено. Все, что я считало святым, уничтожено в один миг. И ты...ты мне говоришь о том, что я дура! Выслушай, выслушай внимательно меня, дурочку, может быть у тебя в мозгах что-нибудь сверкнет. Выслушай! Я дура, потому что занимаюсь никому не нужным, низкооплачиваемым, презираемым делом. Я дура и учу дураков литературе!
Она выпалила это почти во весь голос и зарыдала. Геннадий сидел напротив как истукан и не знал, как вести себя в этой ситуации. Он не понимал причину нервного срыва женщины. Юлия Андреевна вытерла слезы рукавом своего серенького платья и посмотрела на Ухарева красными заплаканными, но внезапно протрезвевшими глазами.
--Слушай, Ген, а может быть я какая-нибудь отсталая? Достали меня из бабушкиного сундука, и нафталином я воняю...На, понюхай! Может быть правы мои старшеклассники, которые рассуждают о сексе без любви? Скажи, Ген, есть по-твоему голый секс? То есть просто случка двух человекообразных? Секс и все. Между мужчиной и женщиной может быть один секс?
Геннадий усмехнулся.
--Может, --ответил он.
--Фу, как это должно быть противно! Как же так?--снова набросилась на притихшего гостя Юлия.--Я ничего не понимаю. Мир что ли сошел с ума? Как можно сократить дистанцию между двумя людьми...сократить до ничего и обозвать это «занятием любовью»? Бред...Я могу понять героя немецкого писателя Генриха Беля, мальчишку, который едет на войну в Восточном экспрессе и чувствует, что должен умереть, который оплачивает проститутку, а потом всю ночь исповедуется ей и не касается ее ни одним пальцем. Я могу понять эту проститутку, которая слушает этого мальчика и понимает, что она впервые по-настоящему любит. Я могу понять это, но убей меня, не пойму, что такое голый секс. Зачем он нужен? Объясни мне. Тогда проще и дешевле президенту кампании без усов купить себе где-нибудь в Германии добротную резиновую бабу! Извини за пошлость, я немного пьяна.
Ухарев не ожидал такой истерически-бурной реакции Юли на его визит и продолжал молчать. Все романтические желания, которые рождались у него на протяжении вечера в отношении этой женщины, сбились в один комок, который хотелось поскорее проглотить и удалиться. Он допил шампанское, аккуратно поставил пустой фужер на журнальный столик. Он не понимал, зачем она его вообще пригласила. Провести очередной урок литературы? Интересно, незамужние учителя все такие замороченные?--подумал он.
Геннадий посмотрел на часы и начал собираться. Юля молча наблюдала за ним. Он надел белоснежный пиджак и окинул взглядом полки с книгами. Их было так много, что рябило в глазах.
--Эх, Юлия Андреевна, Юлия Андреевна,--покачал он головой.--Не понять нам никогда ваших сложностей. И то—слава богу. Начитались вы этих книжек, а в результате что? Муж от вас убежал, в холодильнике пусто, работа вам своя уже не нравится. А секса у вас, наверное, уже никогда не будет. Никакого. Потому что к нему вам любовь подавай. Жалко мне вас, ей богу, жалко!
8.
На следующее утро в школе обсуждали, как прошел юбилей. Юлия Андреевна немного опоздала на первый урок. Одета она была в свое неизменное серое платьице, волосы были скромно собраны сзади в пучок, косметики на лице почти не было. Следы вчерашнего вечера оставались только в темных подпалинках вокруг глаз. В коридоре школы ее встречали любопытные взгляды коллег, а в учительской, куда она забежала на минуточку, чтобы взять журнал девятого класса, Юлия Андреевна нос к носу столкнулась с завучем. Расплываясь в улыбке, та произнесла:
--Юлька, милая, ну как?
Онисова схватила журнал и поспешила выскочить из учительской.
--Спасибо вам за вчерашнее,--бросила она на ходу невозмутимо.--Удружили.
Маргарита Ивановна снисходительно улыбнулась.
--Гордячка,--едва слышно прошептала она.
...Перед школой Федька -дурачок прикидывался священником, чем очень потешал толпу ротозеев. Заложив руки за спину, он важно ходил взад и вперед и выкрикивал, глядя на окна школы:
«Тили-тили, все не пропили...Дрянь пропили, любовь не пропили..Жили-были люди ...люди жили-были...не знали, не ведали, а судьбу сложили..тили-тили тесто, жених да невеста!»
И еще голосистее и громче прибавлял, приплясывая и радуясь как ребенок:
« Невеста невенчанная...венчанная веста...нет невест невенчанных...они не обручены...ха-ха-ха...они обречены ха-ха-ха...»
И все в таком духе с шутками-прибаутками—так, что даже вышедший с остановки молодой человек с тросточкой в руках, учитель рисования Сухаревской школы Сергей Петрович Верестов, который не торопясь приближался к новому месту работы, с открытой широкой улыбкой вглядывался в необычный, но какой-то до боли знакомый колорит этой местности.
9.
Урок литературы в девятом классе прошел на редкость удачно. Юлия Андреевна сумела расшевелить самых, кажется, тяжелых на подъем учеников. Руки тянули даже со стороны протестной галерки. Что-то случилось с миром, она это почувствовала. Что-то волшебное произошло со всем, что ее окружало. Внезапный сквозняк с шумом растворил форточку, через которую с улицы внесло в класс и моментально закружило вокруг головы учителя целый нимб желтых бабочек, которые всегда появлялись в начале лета и окружали головы влюбленных, но теперь был сентябрь! За окном на облаке она снова увидела летевшую на бельевых веревках Ремедиос, звуки небесных струн пронзили пространство школы, ошеломленные ученики стали вдруг наперебой читать стихи о любви, над которыми еще совсем недавно смеялись. Раздался звонок с урока в виде церковного перезвона. Все, все вокруг наполнилось музыкой, прямо на глазах расцветали цветы в горшочках школьных, ранняя осень перемешалась с весной, и было чувство, что Юлия Андреевна умирает от счастья. Она прошептала это, потому что ничего другого не могла прошептать: « Я счастлива, счастлива, счастлива !»
И было в этом счастье то настоящее, что совсем не зависит от двух потерянных полурыбок.
В учительской Сергей и Юлия впервые увиделись друг с другом, и в воздухе, точно переливы серебряных колокольчиков, прозвучало: «Они счастливы, счастливы, счастливы...» И они действительно были счастливы...
Эпилог
Пост Скриптум от автора... Друзья, вы не поверите! Оставил рукопись на ночь у себя на столе, а утром обнаружил следующую надпись, сделанную ( ей богу, не вру!) самым настоящим гусиным пером и чернилами, даже кляксу мне этот Некто поставил! А написал он следующее: « И жили они счастливо и долго, и хотя ни разу не увидели друг друга живьем, умерли они счастливыми в один день. Он—рожденный из ее снов и фантазий, и Она —воплотившаяся мечта...С уважением, Сказочник.» Вот и не верь после такого в сказки!
