14
Почему Бог?
Среди всех моих пациентов, вступивших во вторую половину жизни,...
не было ни одного, для которого главная проблема не сводилась бы,
в конце концов, к отношению к религии...
и по-настоящему никто не излечивается,
если не возвращается к своей прежней религиозной установке.
Карл Юнг [1]
Если народы потеряют Религию, то у них не останется ничего,
что заставляло бы их жить в обществе, никакого щита для защиты,
никакого средства, чтобы посоветоваться, никакого основания направиться в ту или другую сторону,
никакой формы, в силу которой они вообще могут существовать в мире.
Джамбаттиста Vico [2]
Моменты органического слияния между живой религией и живой культурой
являются творческими событиями в истории, по сравнению с которыми все
внешние достижения в политической и экономической сферах преходящи и незначительны.
Кристофер Доусон [3]
В январе 2009 года Британская гуманистическая ассоциация заплатила за рекламу на лондонских автобусах: «По всей вероятности Бога нет». Именно эта реклама окончательно побудила меня написать данную книгу, потому что она указала на самый серьезный экзистенциальный вопрос: «Как мы должны жить?» Следуя вероятности? Или веря в возможность? Человечество трансформировалось в истории благодаря способности человека оставаться открытым к неожиданному, к маловероятному. Это стало очевидным, как никогда раньше, в результате научных открытий прошлого века.
Космология
Возьмем творение. На протяжении более двух тысяч лет религиозные мыслители сталкивались с преобладающей среди философов и ученых точкой зрения Аристотеля, согласно которому не было никакого творения, потому что Вселенная не имеет начала во времени. Материя вечна. Моисей Маймонид в двенадцатом веке сказал нечто интересное в связи с этим: если Аристотель прав, необходимо просто переосмыслить первую главу книги Бытия. Он не испытывал никакой трудности в согласовании религиозной веры с научной истиной, даже если, как может казаться, последняя отрицает элемент веры столь фундаментальный, как творение.[4]
Но он идет дальше и говорит, что Аристотель не доказал свой тезис. Маймонид был большим поклонником аристотелевской этики, психологии и метафизики, но был достаточно критичен и знал, что тот, кто прав в большинстве случаев, не обязательно прав во всех. Маймонид не был убежден в вечности материи, и его скептицизм оказался оправданным. В 1964 году, почти восемь столетий после публикации его «Путеводителя для растерянных» Арно Пензиас и Роберт Вильсон открыли микроволновое реликтовое излучение – след Большого взрыва 13,7 млрд. лет назад, создавшего Вселенную. Независимо от того, как он произошел, акт творения имел место. Невероятно, но факт.
Наряду с этим было открыто, что вся физическая Вселенная от крупнейших галактик до мельчайших частиц регулируется шестью математическими константами: отношением электромагнитной силы к гравитационной между двумя электронами; структурной константой, определяющей образование различных атомов из водорода; космологической постоянной; космической силой антигравитации; постоянной, определяющей связь между плотными скоплениями галактик; числом пространственных измерений во Вселенной.[5] Если бы значение любой из этих констант отклонилось хоть на небольшую, почти бесконечно малую величину, не было бы Вселенной, способной порождать жизнь. Материя расширялась бы слишком быстро, и звезды не могли бы образовываться или произошло бы сжатие Вселенной после первоначального взрыва и так далее. Эта тонкая настройка Вселенной для возникновения жизни известна как «антропный принцип». Все здесь выглядит слишком точно подогнанным к возникновению такого результата, чтобы казаться случайным.
Это привело несколько ученых, среди них Мартина Риса и Стивена Хокинга, к мысли о существовании бесконечного числа параллельных Вселенных, каждая из которых характеризуется наборами различных констант. Наша Вселенная тогда оказывается маловероятной только в том случае, если она является единственной. Но если существуют бесконечное множество Вселенных, то, по крайней мере, у одной из них будут параметры, необходимые для возникновения жизни, и наша Вселенная оказалась именно такой.
Эти идея снимает с нашей Вселенной характер невероятности, но только за счет привлечения к рассмотрению еще более высокой невероятности, ибо у нас нет никаких конкретных оснований предполагать существование параллельных Вселенных, и мы никогда не смогли бы установить их существование, даже если они существуют. Если мы могли бы вступить в контакт с параллельной Вселенной то по определению она не была бы параллельной Вселенной, но частью нашей собственной, которая просто оказалась бы более обширной, чем мы думали раньше.
Невероятность умножается еще и другими астрофизиками, признавшими, что Вселенная создала сама себя, став бытием из ничего. Опять же, это в высшей степени возможно. Именно так возникла Вселенная в соответствии с Библией, если слова «Да будет» вырезаьть из нее. Видение остается, но звук исчез. Выдвижение таких гипотез свидетельствует о том, что для объяснения существования Вселенной, которое точно соответствует набору математических констант, без признания существования Творца мы вынуждены постулировать возникновение бесконечного множества самозарождающихся Вселенных, не имея свидетельств их существования. Правило логики, известное как бритва Оккама: «Сущности не следует умножать без необходимости»[6], как кажется, поддерживает мысль о существовании, пусть недоказуемом, одного Бога, а не гипотезу о существовании, столь же недоказуемом, бесконечного числа Вселенных. Как бы то ни было, космология стала одной из тех областей, в которых маловероятное стало превалировать над раннее принятыми концепциями вероятного.
Аргумент от жизни
Также и биология. Среди более ста миллиардов галактик, каждая с сотнями миллиардов звезд, только одна планета Земля, насколько мы знаем, оказалась пригодной для возникновения жизни. Но каковы промежуточные стадии между неживой природой и живой? Существует монументальный разрыв между неживой природой и самыми примитивными формами живой, простейшая из которых – микоплазма содержит 470 генов. Как инертная материя стала живой, самовоспроизводящейся жизнью и к тому же в течение относительно короткого промежутка времени? Этот вопрос так сильно озадачил Френсиса Крика, одного из первооткрывателей ДНК и убежденного атеиста, что он был вынужден заключить, что жизнь возникла вообще не на Земле. Она пришла на Землю с Марса. Поскольку никаких следов жизни до сих пор не найдено на Марсе, это тоже звучит как замена одной невероятности другой.
Как жизнь стала разумной? И как сознание переросло в самосознание, в этот странный феномен, которым обладает только Homo sapiens и который позволяет нам спрашивать «Почему?». Так много невероятного, что Стивен Дж. Гулд был вынужден придти к выводу, что если бы процесс эволюции начался заново, вряд ли человек разумный появился бы вообще.
Вы не должны быть верующим, чтобы испытать чувство благоговения перед удивительной невероятностью случившегося. Джеймс Ле Фаню в книге «Почему мы?» утверждает, что наука стоит на пороге смены ее парадигмы. Сложность генома, появление первых многоклеточных форм жизни, происхождение человека разумного с неожиданно большим объемом мозга – все это и многое другое вызывает вопросы, слишком деликатные для редукционистской, материалистической, дарвиновской науки.
Особенно неожиданным был результат декодирования генома человека.Ожидалось найти по крайней мере 100 тысяч генов и в результате объяснить уникальность человека, установить один-к-одному корреляцию между отдельными генами и физическими характеристиками человека. Невероятно, но наш геном содержит всего лишь 26 тысяч генов, не намного больше, чем у слепого, миллиметрового круглого червя, нематоды, имеющего 19100 генов.
Еще более невероятными оказалось то, что мастер-гены, руководящие строительством сложных форм жизни, оказались одними и теми же у самых разных биологических видов. Гены, которые позволяют мухе быть мухой, позволяют мыши быть мышью. Ген Pax-6 у мыши вызывает развитие глаз камерного типа, а будучи пересажен в личинку мухи производит фасеточные глаза, характерные для мух. Гены оказываются далеко не «эгоистичными», но артистами ансамбля, способными таинственными путями знать контекстуально, где они играют и элементом какого ансамбля они являются частью. Стивен Гулд сказал, что значение этих результатов «заключается не в открытие того, что было неизвестно раньше, но в их явно неожиданном характере».[7] Снова невероятность!
Мы все еще не ближе и к пониманию того, как биологическая эволюция привела к появлению организма, способного к самосознанию, мышлению, анализу, воспоминанию, терзанию вопросом «Почему?». Это, пожалуй, самое невероятное явление из всех и самое впечатляющее по своим последствиям. Дидро замечательно сказал: «Если устранить человека, существо мыслящее и созерцающее... Вселенная превратится в чудовищную пустыню, где явления природы, никем не наблюдаемые, будут возникать и исчезать непонятыми и немыми».[8] В Homo sapiens Вселенная впервые осознала себя.
Стивен Дж. Гулд и Ричард Левонтин утверждают, что высшие формы сознания играют в жизни человека ту же роль, что арки в архитектуре собора, то есть они являются случайным побочным продуктом, декоративным мотивом. Можем ли мы доказать обратное? Нет, но мы можем сказать с большой долей уверенности, что это очень странное понимание условий жизни человека. Человеческое самосознание лежит в основе всего искусства, метафизики, поэзии; всей науки, математики и космологии; всего, что делает человечество уникальным, особым, выделенным в природе существом. Наименее значимой особенностью Homo sapiens является факт нашего приспособления к среде. Так развились все виды, и у всех у них есть, по словам Спинозы, conatus, воля к жизни. Нас отличает то, что мы являемся животными, ищущими смысл, творящими культуру. Именно этим характеризуется человек. Представление о самосознании как о декоративном мотиве нашего существования подобно видению собора как укрытия от дождя. Но собор является зданием, построенным ad majorem Dei gloriam, «к вящей славе Божьей». Не видеть этого, значит не понимать, чем является собор. Почему надо думать о человечестве по-иному?
Не менее неожиданным и прямым следствием открытия ДНК является тот факт, что практически вся жизнь от самой примитивной бактерии до человека имеет один источник – ДНК. Все живые существа имеют единый генетический код, названный Френсисом Коллинзом, руководителем проекта декодирования человеческого генома, «языком Бога». Коллинз является лишь одним из нескольких выдающихся ученых, кто сделал религиозные выводы из своей научной работы. Сегодня мы можем признать истинность утверждения «единство порождает многообразие». Оно не доказывает какую-либо богословскую истину, но, тем не менее, имеет глубокий духовный резонанс, а именно: многое исходит из Одного.
Но единство не кончается здесь. Продолжительные исследования экологии Земли показали, что все проявления жизни во всем ее почти невообразимом разнообразии взаимосвязаны. Не только все человечество разделяет единую судьбу, – «Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством» (Джон Донн), – но и вся природа. Жизнь представляет собой ряд взаимосвязанных систем, каждая из которых играет свою роль в целом, и потеря одного вида может повлиять на существование многих других. И здесь многое указывают на Одного.
Само количество невероятных научных открытий двадцатого и двадцать первого веков подавляет. В 1894 году Альберт А. Майкельсон, американский физик немецкого происхождения сказал: «Наиболее важные фундаментальные законы и факты физической науки открыты, и они сейчас установлены так твердо, что возможность их когда-нибудь заменить чем-то новым вследствие новых открытий крайне мала». В 1900 году, выступая перед Британской ассоциацией содействия развитию науки, лорд Кельвин повторил: «Сегодня смело можно сказать, что почти все законы физики уже открыты, осталось лишь отшлифовать некоторые мелкие детали». Длинный список неудачных предсказаний должен убедить нас ожидать неожиданное. Мы являемся непредсказуемыми животными, прокладывающими свой путь через Вселенную, которая от квантовой физики до черных дыр с бозоном Хиггса оказалась более странной, чем могли себе представить ученые девятнадцатого века.
Все интересное в жизни, во Вселенной, во всем, что есть, маловероятно. Об этом хорошо рассказал Нассим Николас Талеб в книге «Черный лебедь» с подзаголовком «Воздействие крайне маловероятного».[9] Название книги напоминает о времени, когда европейцы были убеждены, что черного лебедя не существует, но его обнаружили в Австралии.
Моим любимым примером невероятного является то, что случилось с человеком, изобретшим теорию вероятностей. Блестящий молодой математик Блез Паскаль решил в возрасте тридцати лет отказаться от математики и естественных наук и посвятить остаток своей жизни исследованию религиозной веры.
Ничто из вышесказанного не предназначено служить доказательством существования Бога. Сама Библия высмеивает египетских магов, которые, не сумев воспроизвести нашествие мошек, смиренно сказали: «Это перст Божий» (Исход 8:19). Так обстоит дело с «богом белых пятен», с ссылкой на Бога как на объяснение того, что еще не объяснено наукой. Это путь египтян, но не веры Авраама. Наука вызывает у нас чувство удивления, но ничего не говорит об источнике этого чувства. Маймонид сказал, что наука, открывая нам необъятность Вселенной и малость человечества, ведет нас к любви и страху Божьему.[10] Он не сказал, что она ведет нас к вере в Бога.
Созерцание природы дает нам намек, не больше и не меньше, на присутствие огромного интеллекта, действующего во Вселенной, – интеллекта, способного постоянно удивлять нас, показывая нам, что чем больше мы знаем, тем больше мы не знаем, и при этом манить нас к чему-то, что находится за пределами видимого горизонта.
Аргумент от истории
Так обстоит дело с наукой. Как насчет истории? Какова вероятность того, что один человек, не совершавший никаких чудес, не произнесший ни одного пророчества, не имевший легиона учеников и не обладавший никакой властью, Авраам станет самым влиятельным человеком в истории, а его духовные наследники составят больше чем половину из шести миллиардов человек живущих сегодня? Какова вероятность того, что крошечный народ, дети Израиля, известные сегодня как евреи, насчитывающие менее одной пятой части одного процента населения мира, переживет все империи, искавшие их уничтожения? Какова вероятность того, что небольшая преследуемая секта, известная как христиане, со временем станет крупнейшим движением любого рода в истории?
Николай Бердяев (1874-1948), русский мыслитель, в молодости ценил марксизм, затем отверг его и стал нетрадиционным христианином. Он был обвинен в богохульстве за критику Русской православной церкви в 1913 году, эмигрировал из России в 1922 г. и, в конце концов, поселился в Париже. В книге «Смысл истории» он вспоминает, что побудило его отказаться от марксизма: «Я вспоминаю, что в дни моей юности, когда меня привлекало материалистическое понимание истории, когда я старался проверить его на судьбах народов, мне казалось, что величайшим препятствием для этого является историческая судьба еврейского народа, что с точки зрения материалистической судьба эта совершенно необъяснима. Нужно сказать, что со всякой материалистической и позитивно-исторической точки зрения этот народ давно должен был бы перестать существовать. Его существование есть странное, таинственное и чудесное явление, которое указывает, что с судьбой этого народа связаны особые предначертания».[11]
Обратите внимание на следующий факт. Библия упоминает несколько обещаний Бога Аврааму: от него произойдет великий народ, у него будет потомков столько же, сколько звезд на небе или песка на берегу моря. Их кульминацией было пророчество: Авраам станет «отцом многих народов». Тем не менее, в книге Второзакония 7:07 мы читаем слова, как кажется категорически противоречащие обещаниям Бога: «Не потому, чтобы вы были многочисленнее всех народов, принял вас Господь и избрал вас, --ибо вы малочисленнее всех народов».
Как кажется, нет возможности примирить эти тексты, особенно учитывая, что обещания Бога явно не реализовались во времена канонизации книг Моисея. Однако в двадцать первом веке мы можем придать им совершенно определенный смысл. Более половины из шести миллиардов человек живущих сегодня признают себя наследниками Авраама в буквальном или метафорическом смысле. Среди них 2,2 миллиарда христиан и 1,3 миллиарда мусульман. Авраам стал «отцом многих народов». Тем не менее, евреев – тех, чья вера определяется законом Моисея, – только 13 миллионов. Они остаются «малочисленнее всех народов». Как покойный Милтон Химмельфарб однажды заметил, общая численность населения мирового еврейства имеет размер статистической погрешности в китайской переписи.
Так или иначе, пророки Израиля, небольшой и уязвимой нации, окруженной большими империями, были убеждены, что он будет жить вечно. «Так говорит Господь, Который дал солнце для освещения днем, уставы луне и звездам для освещения ночью, Который возмущает море, так что волны его ревут; Господь Саваоф--имя Ему. Если сии уставы перестанут действовать предо Мною, говорит Господь, то и племя Израилево перестанет быть народом предо Мною навсегда» (Иер. 31:35-6). Пророки были уверены, что их монотеизм в конечном итоге преобразует воображение человечества. Тогда не было ничего, что могло оправдать их веру, и, возможно, еще меньше после тысяч лет гонений, погромов и «окончательного решения еврейского вопроса». Тем не менее, невероятно, но евреи и иудаизм живут. Король Фридрих Великий однажды спросил врача Циммермана из города Бругг, кантона Аргау: «Циммерман, можете ли вы назвать мне хоть одно доказательство существования Бога?»– Врач ответил: «Ваше Величество, евреи!».
Аргумент от энтропии
Рассмотрим структуру жизни цивилизаций. Одним из первых мыслителей, изложивших циклическую концепцию истории, был Джамбаттиста Вико. Все цивилизации подчиняются закону подъема и упадка. Они рождаются в условиях самоограничения. Затем достигают богатства и силы. Затем становятся декадентскими и в конечном итоге падают. «Сначала люди ощущают необходимое; затем обращают внимание на полезное, потом замечают удобное, после развлекаются наслаждением и потому развращаются роскошью; наконец, безумствуют, растрачивая свои имущества». Единственным противоядием этому процессу, по мнению Вико, была религия, которая мотивирует людей быть добродетельными и заботиться об общем благе. Если Провидение «возвращает первоначальную простоту первого Мира, то они [люди] становятся религиозными, правдивыми и верными; таким образом, среди них снова появляются благочестие, вера, истина — естественные основания справедливости, благодати и красоты вечного порядка от Бога».[12]
Аргумент Вико был повторен в наше время Вацлавом Гавелем и Юргеном Хабермасом. Гавел, протестуя против материалистического понимания человеческой жизни, утверждал, что такая точка зрения неизбежно ведет к «постепенному размыванию всех моральных норм, обессмысливанию всех критериев порядочности и повсеместному разрушению уверенности в значении таких ценностей, как истина, принципиальность, искренность, альтруизм, честь и достоинство». Гавел добавляет: «Чтобы демократия могла не просто выжить, но и успешно развиваться... она должна заново открыть для себя и обновить свои трансцендентные корни. Она должна возобновить в себе уважение к нематериальному началу, которое существует не только над нами, но также в нас и среди нас».[13]
Хабермас, как Гавел, является секулярным интеллектуалом. Тем не менее, и он говорит о том, что «просвещенный разум» впадает в кризис, когда он обнаруживает, что у него больше нет достаточной силы «пробуждать и поддерживать в умах своих секулярных приверженцев ясное сознание разрушения солидарности во всем мире, осознание того, что исчезает и взывает к небесам». Философ заключает: «Среди современных обществ только те сумеют спасти сущность человечности, которые окажутся способными внести в секулярные сферы существенное содержание своих религиозных традиций, выводящих общество за пределы только человеческих устремлений».[14]
История знала много сверхдержав: Испания в пятнадцатом веке, Венеция в шестнадцатом, Голландия в семнадцатом, Франция в восемнадцатом, Великобритания в девятнадцатом, США в двадцатом. Но иудаизм существует в той или иной форме на протяжении большей части последних четырех тысяч лет, христианство на протяжении двух тысяч лет и ислам в течение четырнадцати веков. Религии выживают. Сверхдержавы нет. Духовные системы имеют силу побеждать закон энтропии, действующий в жизни наций.
Мы можем проследить этот процесс в настоящее время. Гарвардский социолог Роберт Патнэм прославился в конце девяностых годов фразой «боулинг в одиночку», указавшей на потерю в либеральных демократиях Запада социального капитала: сетей взаимности и доверия. Все больше людей играют в боулинг с десятью кеглями, но все меньше присоединяются к командам и лигам. Это стало символом индивидуалистической, атомистической, само-озабоченной культуры Запада. Вещи, которые люди когда-то делали вместе, мы теперь делаем в одиночку. Наши взаимные связи становятся все тоньше.
Но в 2010 году в книге American Grace («Американская благодать») Патнэм сообщил более благоприятные новости. Мощный источник социального капитала все еще существует. Им является религия: церкви, синагоги и другие культовые сооружения, которые все еще объединяют людей во взаимных связях и ответственности. Обширный опрос, проведенный по всей территории США в период между 2004 и 2006 годами, показал, что постоянные прихожане церквей или синагог более склоны жертвовать на благотворительность независимо от того, является ли ее цель религиозной или светской. Они также чаще работают добровольцами в различных общественных организациях, подают милостыню бездомным, возвращают лишнюю сдачу продавцам, сдают кровь, помогают соседу по дому, проводят время с теми, кто чувствует себя подавленным, дают дорогу другому водителю впереди себя, уступают место незнакомцу или помогают кому-то найти работу. Религиозные американцы чаще, чем их светские сограждане, делятся временем и деньгами с другими, не только внутри, но и вне своих общин.
Их альтруизм идет дальше. Те, кто посещает церкви или синагоги регулярно, являются также и значительно более активными гражданами. Они скорее вступают в общественные организации, и в рамках этих организаций с большей готовностью включаются в работу администрации или комитетов. Они принимают более активное участие в местной общественной и политической жизни от местных выборов до городских собраний и демонстраций. Они составляют непропорционально большую долю среди местных активистов социальных и политических реформ. Они вовлекаются, участвуют и руководят. Статистика показывает значительный разрыв во всех этих сферах между ними и более светскими гражданами.
Проверка по религиозному критерию проявила, что религиозность, измеренная частотой посещения церкви или синагоги, оказалась более сильным индикатором альтруизма и сочувствия, чем образование, возраст, доход, пол или раса. Религия создает общины, община создает альтруизм, и альтруизм направляет наше внимание от себя к общему благу. Патнэм даже предполагает, что атеист, который регулярно ходит в церковь (возможно, ради супруга), более склонен к добровольной работе, например, в общественной столовой, чем верующий, который молится в одиночестве. Существует что-то в укладе жизни религиозной общины, что делает ее эффективным воспитателем гражданского сознания и доброго отношения к людям.[15]
Это новаторское исследование известного социолога подтверждает то, что большинство членов религиозных общин знают из своей жизни. Их общины создают сети взаимопомощи, часто удивительные своей энергией и нравственной красотой: посещение больных, утешение в горе, помощь тем, кто переживает личный кризис, поддержка тех, кто оказался в материальной нужде, оказание помощи людям, потерявшим работу, уход за престарелыми и т.д. И все эти дела последовательно доказывают, что тяготы делятся пополам и радость удваивается, когда они разделяются с другими. Даже сегодня религия по-прежнему проявляет невероятную способность возобновлять привычки сердца, дающие жизнь гражданскому обществу и побеждающие энтропию и упадок цивилизации.
Аргумент от счастья
Такова цена аргумента от вероятности. Но реклама Британской ассоциации гуманистов «По всей вероятности Бога нет», украсившая лондонские автобусы, имела продолжение. «Брось беспокоиться и радуйся своей жизни».
Я был озадачен выводом, не соответствующим посылке. Для меня вера говорит мне словами Библии: «веселись о всех благах, которые Господь Бог твой дал тебе и дому твоему» (Втор. 26:11). Речь идет о праздновании, благодарности, прославлении и о том, что Вордсворт и К.С. Льюис назвали «быть удивленным радостью». Для многих людей религия является неотъемлемым компонентом стремления к счастью.Множество опросов показывают, что верующие люди, регулярно посещающие службу, больше удовлетворены жизнью и живут дольше, чем те, кто этого не делает.[16]
Секуляризация Европы привела в течение двух поколений к широкому распространению, особенно среди молодежи, депрессивного психоза, стресса, наркотиков и алкоголизма, уголовных преступлений и попыток покончить жизнь самоубийством. Стабильные семьи были замещены почти неограниченными формами сожительства мужчин и женщин, оставляющих на своем пути проблемных и обездоленных детей. Все меньше людей окружены сетью поддержки, раньше создававшихся местными общинами. Роберт Белла и его соавторы представили в книге «Привычки сердца» (Habits of the Heart) диагноз многочисленных сфер, где наша социальная экология сегодня оказывается больной в результате «разрушения тонких связей, объединяющих людей друг с другом, и погружения их в страх и одиночество».[17]
Озабоченность современного человека возможностью быть счастливым, о чем свидетельствует массовая продукция руководств по «счастью», побуждает нас спросить, не взяли ли мы ложное направление в необузданной погоне за экономической выгодой. Потребительское общество, нацеленное на то, чтобы мы были счастливыми, достигает обратного. Оно поощряет нас тратить не имеющиеся у нас деньги и покупать ненужные нам вещи ради счастья, которое не будет длиться долго. Постоянно направляя наше внимание на то, чего у нас нет, вместо того, чтобы побуждать нас радоваться тому, что у нас есть, потребительское общество становится высокоэффективной системой производства и распределения несчастья.
Что мы знаем о счастье? Оно предполагает наличие базовых вещей: пищи, одежды, жилья, здоровья, которые Абрахам Маслоу определил как потребности тела и безопасности[18], аналогично тому, как Маймонид говорил, что совершенство тела имеет временной приоритет перед совершенствованием души. Невозможно сосредоточиться на высотах духа, если вам холодно, голодно, страшно и больно. Одним из аспектов иудаизма, вызывающих у меня уважение, является его отказ романтизировать бедность.
Но помимо основного минимума отношение между уровнем дохода и счастьем незначительно. Исследования подтверждают теорию Маслоу, что высшие потребности в любви, принадлежности, достоинстве и самореализации определяют счастье более существенно. Наиболее важными факторами оказываются крепкие и дающие удовлетворение личные отношения, чувство принадлежности к сообществу, сознание, что тебя ценят другие люди и что ты живешь осмысленной жизнью. Но это именно те вещи, которые создает религия, освящая брак, придавая семейной жизни обаяние возвышенности, организуя и сохраняя тесные сообщества, в которых люди ценятся за то, кем они являются, а не за то, чем они владеют. Религия создает атмосферу, в которой наша жизнь приобретает смысл и цель, даже блаженство. И никто иной, как Карл Маркс должен был признать, что религия есть «сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков».
Два английских автора, Ричард Уилкинсон и Кейт Пикет (Richard Wilkinson andKate Pickett) написали недавно, что общества, в которых люди чувствуют себя равными, как правило, имеют более высокие показатели удовлетворения жизнью.[19] Религиозная вера сама по себе не создает экономическое равенство. Но она утверждает наше равенство в глазах Бога. Каждый из нас имеет значение.Молитвенный дом остается одним из немногих мест сегодня, где богатые и бедные, молодые и старые встречаются как равные и где они ценятся не за то, сколько они зарабатывают, но за то, кем они являются.
Представление о Вселенной как о нашем доме, о том, что Кто-то захотел, чтобы мы были здесь, и о том, что часть из нас останется жить после смерти, имеет значение для счастья. Религиозная жизнь: молитва, выражающая благодарность; ритуал, утверждающий смыслы; священный нарратив, открывающий смысл мира и нашего места в ней; обряд посвящения, наполняющий индивидуальную жизнь опытом общим для всех поколений бывших и будущих; дела взаимной доброты, объединяющие нас общей верой, лояльностью и доверием, – все эти моменты религиозной жизни создают структуры смысла и отношений, в рамках которых наша индивидуальность может процветать. И здесь многие из нас находят свое счастье.
«По всей вероятности Бога нет. Брось беспокоиться и радуйся своей жизни» – это одно из самых плоских суждений, рожденных коллективным разумом людей, гордящихся своим интеллектом. Оно по меньшей мере также примитивно как суждения типа: «Экзамены не имеют значения, работа – неблагодарная трата времени, любовь не длится долго, ответственность приводит лишь к разочарованию».Не стремиться ни к чему ценному дается легко, но может ли что-либо, не имеющее ценности, чтобы стремиться к нему, принести счастье? Вряд ли. Удовольствие – возможно, веселье – может быть, но счастье в любом смысле этого слова – нет. Если бы я захотел перестать беспокоиться, я бы не принял мир слепой к моему существованию, равнодушный к моей судьбе, без утешения в этой жизни или в любой другой. И я бы не доверился тем, кто высмеивает мои глубочайшие обязательства.
Самая большая невероятность
В 1832 году молодой француз Алексис де Токвиль едко заметил: «Философы XVIII века очень просто объясняли ослабление религиозных верований. Религиозное рвение, говорили они, неизбежно угасает по мере того, как расцветают свобода и знания. Досадно, что факты не подтверждают эту теорию».[20] Токвиль сделал свое открытие в 1831 году в полном шоке от увиденного в Америке, в стране, установившей принцип разделения церкви и государства, но оставшейся глубоко религиозным обществом. Такой она остается и по сей день. Сегодня больший процент американцев еженедельно посещают богослужения, чем процент граждан в теократическом Иране.[21]
Выживание религии является величайшей невероятностью из всех. Мир изменился до неузнаваемости со времен средневековья. Религия утратила многие из своих функций. Чтобы объяснить мир, у нас есть наука. Чтобы управлять им, у нас есть технология. Чтобы получить власть, у нас есть демократическая политика. Для накопления богатства у нас есть рыночная экономика. Если мы больны, мы идем к врачу, а не к священнику. Если мы подавлены чувством вины, мы можем пойти к психотерапевту, а не обращаться к исповеднику. Если мы в депрессии, мы можем принять антидепрессант, не открывая книгу Псалмов. Школы и службы социального обеспечения предоставляются государством, а не церковью. И если мы будем искать спасение, мы посетим соборы современности – торговые центры, где потребительское общество отдает дань уважения своим богам.
Вера, как кажется, стала избыточной в современном мире. И все же она далека от исчезновения, жива, здорова и процветает в каждой части мира за исключением Европы. В Америке строятся мега-церкви, вмещающие десятки тысяч прихожан. В Китае сегодня больше практикующих христиан, чем членов Коммунистической партии и почти столько же мусульман, сколько в Саудовской Аравии. В России, где религия была в изгнании на протяжении семидесяти лет, опрос в 2006 году показал, что 84 процента населения верят в Бога.[22] И как заметил редактор журнала The Economist, в то время как в прошлом религии часто ассоциировалась с бедностью, сегодня «ее рост совпадает с ростом благосостояния».[23]
Почему это так? Потому что религия делает то, что ни один из великих институтов современного общества не делает: ни политика, ни экономика, ни наука или технологии. Религия отвечает на три великих вопроса, возникающих у каждого думающего человека: «Кто я?» – вопрос идентичности. «Почему я здесь?» – вопрос о цели, и «Как я должен жить?» – вопрос этики и смысла.
Сегодняшние атеисты: нео-дарвинисты, социобиологи и эволюционные психологи слишком часто впадают в противоречие с самими собой. Они убеждены в формуле «выживает только то, что успешно работает»: гены в биологии и мемы в культуре.[24] Но, совершенно очевидно, религия выживает. Вера живет. Верующие люди имеют больше детей, чем не верующие[25], и лучше передают свои гены и мемы следующим поколениям. Между тем, после трех веков секуляризма, нередко агрессивного, мы входим, по выражению Юргена Хабермаса в «пост-секулярный век». Но вопреки всем свидетельствам, на которые в других случаях опираются их собственные теории, новые атеисты утверждают, что религия есть эпифеномен, случайный побочный продукт чего-то другого: когда-то функциональный, теперь дисфункциональный. Если бы это было так, религия давно бы исчезла. Ее выживание оказывается самой большой невероятностью.
Поражение вероятности силою возможности
Если вероятность была бы мерой существования, не было бы ни Вселенной, ни жизни, ни сознания, ни самосознания, ни человечества, ни искусства, ни наших вопросов, ни поэзии, ни Рембрандта, ни чувства юмора, ни святости жизни, ни любви. Какова вероятность того, что примитивная бактерия в один прекрасный день превратится в человека, способного декодировать свой геном? Или вероятность того, что небольшие религиозные группы переживут великие империи и что наступит день, когда их веру люди примут за самоочевидную истину: «Все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью». Рабство будет отменено, тирании падут и апартеиду наступит конец?
Вера есть поражение вероятности силою возможности. Пророки мечтали о невероятном и этим помогали осуществить его. Все великое в искусстве и науке, а также в жизни духа было достигнуто благодаря тем людям, кто игнорировал вероятное и верил в возможное.
Как это случилось? Это произошло на Западе, потому что Авраам и его потомки верили в Бога, стоящего за пределами всего естественного порядка, за пределами царства причин и следствий и самой вероятности. Они верили в Бога, сказавшего о себе: «Я буду тем, кем Я буду», то есть «Я буду тем, там и таким, как Я выберу». Бог не поддается предсказуемости и не подчинен вероятности. Создав нас по своему образу, Он дал нам также власть бросать вызов вероятности, преодолевать само собой разумеющееся штампы эпохи и находить другой свет. Так возникла вера Запада в великое взаимодействие науки и религии, в законосообразность Вселенной с одной стороны и в свободу человека с другой.
«Отбросьте всё невозможное, то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни оказался», – сказал Шерлок Холмс. Таков путь левого полушария мозга формулировать аргументы. Совокупный вес свидетельств от космологии, биологии, истории, упадка и гибели цивилизаций, провала секулярных революций, сохранения альтруизма в эпоху индивидуализма и самого стремления к счастью указывает на наличие громадного интеллекта, действующего во Вселенной – интеллекта, открывшего себя прямо или косвенно нашим предкам и через них нам. Несмотря на благородное усилие Эдварда Уилсона сформулировать «Консилиенс», научную «теорию всего», самой простой, элегантной и всеохватывающей гипотезой остается представление о том, что разумный Творец наделил свое творение творческой силой. Для тех, кто ищет доказательство существования Бога, эта гипотеза дает самое близкое приближение к тому, какое мы можем сформулировать сегодня, учитывая наше нынешнее знание о Вселенной и о нас самих.
Однако, говоря лично, я считаю, что стремление формулировать подобные доказательства основано на заблуждении. Это подчеркивалось мною на протяжении всей книги. Оно возникло в результате уникальной комбинации событий в первом веке нашей эры, когда две совершенно разные культуры Древней Греции и Древнего Израиля достигли синтеза, который со временем привел людей к мысли, что наука и религия, объяснение и интерпретация, безличное и личное знание имеют единую природу, являются частями одной сферы мысли. Я утверждаю иное: именно потому, что они не имеют единой природы, их противоположность и взаимодействие давало и до сих пор дает жизни человека глубину и пафос. Мы не можем освободиться ни от одной из них, как не можем освободиться от какого либо из двух полушарий нашего мозга.
Если это так, то перечисленные невероятности не являются доказательством существования Бога, но являются только серией намеков. Наука не делает религиозных выводов, религия не выдает научных результатов. Наука объясняет, религия интерпретирует. Наука расчленяет вещи, чтобы посмотреть, как они работают. Религия собирает вещи вместе, чтобы раскрыть их смысл. Они являются разными интеллектуальными процессами, использующими разные полушария мозга. Наука – линейная, атомистическая, аналитическая – есть типичная деятельность левого полушария мозга. Религия – интегративная, целостная, реляционная – есть, прежде всего, работа правого полушария мозга. Сказанное остается только метафорой, но имеющей глубокий смысл.
Взаимная вражда между религией и наукой является одним из проклятий нашей эпохи, и она наносит ущерб религии и науки в равной мере. Библия не до-наука, псевдонаука или миф, маскирующаяся под науку. Она интересуется совершенно другими вопросами. Кто мы? Почему мы здесь? Как нам жить? Отвечая на эти, а не на научные вопросы, мы стремимся познать разум Бога. Мудрость не сводится к науке. Последняя не может сказать нам, почему мы здесь или как мы должны жить. Науке маскироваться под религию так же недостойно, как религии маскироваться под науку.
В своих лучших устремлениях наука и религия являются воплощениями человеческой страсти раскрывать тайны, продолжать путь, чей конец постоянно ускользает от нас, всегда остается за дальним горизонтом. Эта готовность искать и вопрошать делает нас теми, кто мы есть. Как воскликнул Уоллес Стивенс в своей поэме «Тринадцать способов увидеть черного дрозда»:
Я не знаю, что предпочесть:
Красоту модуляций
Или красоту подразумеваний,
Пение черного дрозда
Или тишину после этого.[26]
После всех модуляций остаются намеки, знаки, подсказки, «тихий голос», услышанный пророком Илией, видение «как бы сквозь [тусклое] стекло» Павла, «чувство чего-то, проникающего вглубь» Вордсворта. Когда все научные объяснения даны, великие вопросы остаются.
Вера есть мужество принять риск
Где-то за краем Вселенной, в самой дальней области познаваемого есть или нет Присутствие, которое дало существование ей, жизни и нам. Вы должны сделать выбор, и он повлияет на всю вашу жизнь.
Вы можете сказать: я отказываюсь верить в то, что я не могу проверить, чему я не могу дать даже в принципе какое-либо доказательство. Так тому и быть. Но всякое важное решение в жизни, как я узнал от Бернарда Уильямса и из дилеммы Гогена, является таким выбором. Вы никогда не можете знать заранее факты, которые гарантировали бы успех вашего решения в сложившихся обстоятельствах. Это относится к решению жениться, иметь ребенка, открыть бизнес, начать научно-исследовательский проект, написать симфонию или картину. Нет творчества без риска. И Библия впечатляет меня откровением, что даже для самого Бога создание человека содержало в себе риск, ведь Он пожалел однажды вначале, что создал человека.
То же самое верно по отношению к жизненно важным выборам. Как я могу знать заранее без сомнения, должен ли я доверять человеку, с которым подружился, которого полюбил, которого простил после причиненного им мне вреда, который подвел меня раньше? Как я могу знать заранее результат честного поведения, отказа от соблазна совершить предосудительный поступок даже при уверенности, что не буду разоблачен? Как я могу знать заранее эффект моего решения пожертвовать своими интересами ради других или не стать циником, даже если я знаю худшее о мире и о людях? Здесь невозможен рациональный выбор, ибо нет процедуры проверки его результатов до реализации его последствий. Они остаются неопределенными не в последнюю очередь потому, что мой выбор влияет не только на то, что происходит, но и на то, каким человеком я становлюсь сам.
Быть человеком значит жить в мире с постоянным риском. Мы открыты будущему, которое непознаваемо, а не просто еще неизвестно. Вера есть риск, и нет никакой возможности избавиться от риска, играть безопасно. Слова Гамлета: «Какие сны приснятся в смертном сне» напоминают нам, что нет даже смерти, не говоря уже о жизни, без риска. Те, кто не готовы взять на себя риск, не готовы жить полной жизнью.
Вера есть мужество взять на себя риск.
А что, если я ошибаюсь? И все-таки я предпочту прожить свою жизнь с верой в лучшее о человеке и Вселенной, чем с верой в худшее. Конечно, можно, причем последовательно, не верить в существование творческого Интеллекта, действующего во Вселенной, или признавать только слепой «разум» эволюции. Можно последовательно верить, что жизнь порочна, жестока и несправедлива, что homohomini lupus est, «человек человеку волк», что пессимизм защищает нас от разочарований и цинизм является нашей лучшей защитой от предательства.
Нет ничего иррационального в признании, что жизнь не имеет смысла, что от нас ничего не зависит в мире, что жизнь коротка и смерть не имеет конца и потому следует стремиться к удовольствиям доступным нам, одновременно закаляя свое безразличие ко злу и несчастьям, которые приносит жизнь, то есть жить согласно наставлениям гедонистов, эпикурейцев и стоиков Греции третьего века до нашей эры. Но это была философия усталости от жизни, характерная для цивилизации приближающейся к своему естественному концу.
Несомненно, есть секулярные гуманисты, чья жизнь наполнена альтруистическими делами, борьбой с несправедливостью, бедностью и болезнями, и кто стремится к истине, добру и красоте ради них самих, без поиска их определений внутри всеохватывающих концепций метафизики бытия. И я надеюсь, все верующие чувствуют свою жизнь обогащенной, более того, благословленной такими людьми. Верить, что религия имеет монополию на добродетель, столь же ложно, как и верить, что наука владеет монополией на истину.
Однако это не означает, что религиозная вера не имеет никакого влияния на то, какого типа людьми мы становимся. Десятки исследований показали, что развитие студентов зависит от того, что ожидают от них родители и учителя. Когда учителя считают, что они способны достичь многого и убеждают их в этом, студенты выполняют задания, превышая нормы. Когда к студентам относятся как к неудачникам, они становятся таковыми или, по крайней мере, хуже, чем могли бы быть.
Монотеизм ожидает многого от нас и, тем самым, ведет нас к величию. Он видит в нас образ Божий, детей Божьих, партнеров завета с Богом. Он призывает нас стать соратниками Бога в строительстве милосердного общества и более справедливого мира. Он говорит нам, что каждый из нас уникален, незаменим, драгоценен в очах Бога. Мы не сводимы к вариациям генотипа, особям вида, образцам для биолога, налогоплательщикам для правительства, расходам для работодателя, потребителю для рекламного агента, избирателю для политика.
Я вижу людей, преобразованных верой, живущих с чувством благодарности Богу за дар быть живыми и стремящихся вернуть этот долг, даря, что могут, другим людям. Я вижу их хранящими брак как священный союз. Я вижу их, исполняющих родительские обязанности серьезно, как учил Бог Авраама. Я вижу их организующими общины на основе хесед, любящей доброты. Я вижу способность веры порождать нравственную силу так, как ничто другое не способно делать.
И когда я вижу людей, достигающих под воздействием солнечных лучей божественной любви высот, не достижимых для них под безбожном небом, тогда, как герой Борхеса в «Приближение к Альмутасиму», я нахожу следы, ведущие к присутствию Бога в людях, которые не идут путями, предназначенными им учениями Маркса, Дарвина, Фрейда или их учеников. Эти следы сверкают крупинками золота в пыли и сигнализируют о трансцендентном.
Я не вижу, чтобы ценность человеческой личности, провозглашенная в любой из секулярных идеологий, как либо раскрывалась, не говоря уже о ее реализации на практике. Да и может ли быть иначе? Биологически, о чем напоминают нам неодарвинисты, мы разделяем 98 процентов наших генов с приматами и довольно много с плодовыми мушками. В любом случае, наука имеет дело с универсальными суждениями, а не с тем, что Джеймс Джойс назвал «явлениями необычного» (epiphanies of the ordinary). Научный метод должен отсеивать уникальность из уникального, то, что придает поэзии и искусству сияние.
Homo sapiens, человек разумный, открыв Бога единственного и одного, обнаружил и человеческое существо единственное в своей индивидуальности. Нет большего достоинства, чем это, как провозгласил Пико делла Мирандола в своей «Речи», ставшей высшей точкой воззрения на человека в эпоху Возрождения.Единобожие зовет нас, и все мы, а не отдельная элита, призваны к величию.
Я верую
И вот мое кредо. Я верю, что видение Вселенной созданной в любви Богом любви, Кто просит и нас творить в любви, есть самая благородная гипотеза из всех, что когда-либо возвышали человеческий разум.
Мы животные, ищущие смыслы, являемся единственной известной нам формой жизни во Вселенной, способной спрашивать: «Почему?». Не существует ни одного доказуемого, неопровержимого, самоочевидного, убедительного и универсального ответа на этот вопрос. Тем не менее, принципиальный отказ отвечать на него и утверждать, что Вселенная просто произошла, и нет ничего другого, что можно сказать об этом, есть предательство человеческой любознательности, неустанного стремления к тому, что лежит за пределами видимого горизонта, что родило науку изначально.
Смысл системы лежит вне системы. Поэтому смысл Вселенной лежит вне Вселенной. Вот почему авраамический монотеизм, вера в Бога, превосходящего физическую Вселенную и сотворившего ее в акте свободного творчества, был первой и остается единственной гипотезой, наделяющей жизнь смыслом. Без этой веры нет смысла, есть лишь индивидуальные предпочтения, фикции, воспринятые как судьба. Без смысла нет особой человеческой жизни, но есть только борьба за выживание, а также различные ухищрения, изобретенные людьми для прикрытия их скуки или отчаяния.
Без веры в трансцендентного Бога – Бога свободы, который действует согласно своему выбору – в конечном счете, невозможно сохранить идею, что у нас есть свобода и выбор, что мы определяем себя нашими выборами, что мы являемся морально ответственными существами. Наука не оставляет места для человеческой свободы, и когда свобода перестает существовать как идея, в конце концов она перестает существовать как реальность также. Цивилизации, построенные на отказе от Бога и поклонении науке: Французская революция, Советский Союз, Третий Рейх и китайский коммунизм остаются предупреждениями о том, что происходит, когда мы обращаем средства в цель. Наука как смирение в поисках истины это одно. Наука как единственная реальность – совсем другое. Она может стать самым безжалостным и беспощадным из богов.
Без свободы нет человеческого достоинства, есть лишь человек-вещь, биологический организм в ряду всех других организмов. Человеческое достоинство является, вероятно, самой преобразующей идеей, принесенной в мир авраамичским монотеизмом. Он первым провозгласил, что каждый человек независимо от цвета кожи, культуры или вероисповедания есть образ и подобие Божье. Он первый провозгласил святость человеческой жизни и достоинство человеческой личности и учил, как эти идеалы могут быть восприняты людьми и реализованы в социальных структурах, которые мы создаем нашими совместными усилиями.
Бог Авраама есть Бог сюрпризов. Он есть верховная власть, которая вмешалась в историю, чтобы освободить бессильный народ и направить его на долгий путь к свободе. Он открыл нам парадоксальную истину, что нации выживают не богатством, но благодаря заботе о бедных, не силой, но помощью слабым. Цивилизации становятся неуязвимыми только тогда, когда они заботятся об уязвимых.
Исторически вера в Бога была единственным способом установить нравственные пределы власти. Вера в верховную власть Бога бесконечно предпочтительнее веры в суверенитет человечества. Люди поклоняются. Иногда они поклоняются богатству, в других случаях – власти. Иногда, как сегодня, они поклоняются самим себе. Есть люди, которые поклоняются науке. Все это является частью жизни, но не ее тотальности, и любое поклонение ее части вело всегда к катастрофам. Единобожие учит нас единственной убедительной истине: нет ничего достойного поклонения, что меньше, чем Творец-всего-существующего.
Авраамический монотеизм говорит от имени бедных, слабых, порабощенных. Он рассказывает историю о силе человеческой свободы, вызванной к жизни при встрече с конечным источником свободы и призванной создать структуры человеческого достоинства. Он содержит в себе видение более милосердного мира. Он говорит нам, что никто не списывается со счета, не осужден на провал. Он напоминает богатым и сильным об их ответственности за тех, чья жизнь лишена того, что делает ее сносной. Он призывает нас быть частью человечной революции, указывая нам, что влияние предпочтительнее насилия, что мы должны защищать наиболее уязвимых членов общества, что мы должны быть готовы идти на жертвы для достижения этой цели и – самое смелое из всего – что любовь сильнее смерти. Он устанавливает любовь в эпицентре мира: любовь к Богу, любовь к ближнему, любовь к незнакомцу. Если естественный отбор что-либо доказывает нам, так это то, что авраамичесукий монотеизм, просуществовав дольше, чем любой другой человеческий институт, создает у своих последователей удивительную способность к выживанию.
Цивилизации приходили и уходили: Месопотамия, Египет фараонов, Ассирия, Вавилон, Персия, империи Александра Македонского и цезарей в Риме. В современном мире нация за нацией знали возвышения: Венеция, Голландия, Франция, Германия, Великобритания. Они охватывали узкий мир как атланты, но затем слабели и отступали. Вера Авраама вот уже около четырех тысяч лет продолжает процветать, будь то иудаизм, христианство или ислам, и остается сильной как была на протяжении тысячелетий, бросая вызов бесконечным предсказаниям интеллектуалов о ее неизбежном упадке.
Религия и наука, наследие Иерусалима и Афин, продукты близнецов полушарий человеческого мозга теперь должны объединиться для защиты мира, данного нам на хранение. Мы должны быть верными нашему завету с природой и с Богом природы – Богом, Кто есть музыка за шумом; Существо в сердце бытия, чей тихий голос мы все еще можем услышать, если научимся создавать тишину в душе. Бог, верим мы в Него или нет, никогда не теряет веру в нас.
(продолжение следует)
Примечания
[1]Carl Jung, ‘Psychotherapists or the clergy’, Collected Works, vol. 11. (см. http://jungland.net/node/717)
[2] Giambattista Vico, New Science: Principles of the New Science Concerning the Common Nature of Nations, trans. David Marsh, London, Penguin Classics, 1999, p. 490.
[3] Christopher Dawson, Religion and the Rise of Western Culture, New York, Doubleday, 1957, p. 224.
[4] Maimonides, Guide for the Perplexed, Book II, 15.
[5]Существует различные выражения мировых констант. См., например, http://ru.wikipedia.org/wiki/Тонкая_настройка_Вселенной: «Тонкая настройка Вселенной (от англ. fine-tuning) — концепция в теоретической физике, согласно которой в основе Вселенной и ряда её составляющих лежат не произвольные, а строго определённые значения фундаментальных констант, входящих в физические законы. В состав минимального списка этих фундаментальных мировых констант обычно включают скорость света (c), гравитационную постоянную (G), постоянную Планка (h), массы электрона и протона me и mp заряд электрона (e). Замечено, что изменение значения констант в пределах порядка или исключение одного из внутренних квантовых чисел ведёт к невозможности существования атомов, звёзд и галактик». – Примечание переводчика.
[6] Очевидно, что здесь необходимостью является то, что Бог не входит и не может входить переменной в уравнения физики, и потому, задумавшись о возникновении нашей Вселенной физик, можно сказать, играет в модели Вселенных и строит гипотезы, чья состоятельность сводиться к их математической допустимости и которые, подобно «бесконечному числу параллельных Вселенных» не дают никакого конкретного вклада в изучение и описание нашей Вселенной, как она есть с физической точки зрения, связанной с наблюдениями и измерениями. Изобретение подобных гипотез, несомненно, удовлетворяет мировоззренческие настроения и укрепляет их по принципу обратной связи. – Примечание переводчика.
[7] James Le Fanu, Why Us?: How Science Rediscovered the Mystery of Ourselves, London: HarperPress, 2009, p. 141.
[8] Dennis Diderot, Rameau’s Nephew and Other Works, Indianapolis, Hackett Publishing, 2001, p. 292.
[9] Nassim Nicholas Taleb, The Black Swan: The Impact of the Highly Improbable, New York, Random House, 2007.
[10] Maimonides, Mishneh Torah, Hilkhot Yesodei ha-Torah 2:2
[11]Nikolai Berdyaev, The Meaning of History, New Brunswick, NJ, Transaction, 2006, p. 86.
[12] Vico, New Science, p. 489
[13]Vaclav Havel, The Art of the Impossible, trans. Paul Wilson, New York, Fromm International, 1998, p. 179.
[14] Jürgen Habermas, An Awareness of What Is Missing: Faith and Reason in the Post-Secular Age, Cambridge, UK, Polity, 2010, p.
[15] Robert Putnam, Bowling Alone: The Collapse and Revival of American Community, New York, Simon & Schuster, 2000; Robert Putnam, David E. Campbell and Shaylyn Romney Garrett, American Grace: How Religion Divides and Unites Us,New York, Simon & Schuster, 2010.
[16] Jonathan Haidt, The Happiness Hypothesis: Finding Modern Truth in Ancient Wisdom, New York, Basic, 2006, p. 88; E. Diener, et al., ‘Subjective well-being: three decades of progress’, Psychological Bulletin, 125, 1999, pp. 276–302; D. G. Myers, ‘The funds, friends, and faith of happy people’, American Psychologist, 55, 2000, pp. 56–67.
[17] Robert Bellah, et al., Habits of the Heart: Individualism and Commitment in American Life, Berkeley, University ofCalifornia Press, 1985, p. 284.
[18] Abraham H. Maslow, ‘A Theory of Human Motivation’, Psychological Review, 50:4, 1943, pp. 370–96.
[19] Richard Wilkinson and Kate Pickett, The Spirit Level, London, Penguin, 2010.
[20] Alexis de Tocqueville, Democracy in America, New York, The Modern Library, 1981, vol. I, part II, ch. 9, p. 185.
[21] Putnam, et al., American Grace, p. 9.
[22] John Micklethwaite and Adrian Wooldridge, God Is Back: How the Global Rise of Faith Is Changing the World,London, Allen Lane, 2009, pp. 1–27.
[23] Ibid., p. 16.
[24] Мем (англ. meme) — единица культурной информации. Мемом может считаться любая идея, символ, манера или образ действия, осознанно или неосознанно передаваемые от человека к человеку посредством речи, письма, видео, ритуалов, жестов и т. д. Концепция мема и сам термин были предложены эволюционным биологом Ричардом Докинзом в 1976 году в книге «Эгоистичный ген». Докинз предложил идею о том, что вся культурная информация состоит из базовых единиц — мемов, точно так же как биологическая информация состоит из генов; и так же как гены, мемы подвержены естественному отбору, мутации и искусственной селекции. - http://ru.wikipedia.org/wiki/Мем - Примечание переводчика
[25] Eric Kaufmann, Shall the Religious Inherit the Earth?: Demography and Politics in the Twenty-First Century,London, Profile, 2010.
[26] Wallace Stevens, Thirteen Ways of Looking at a Blackbird. Пер. Владимира Британишского. – Примечание переводчика.
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 10(187) октябрь 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer10/Dynin1.php
