1
Ледяной, как шампанское, воздух,
Веселит и щекочет в носу –
Пузырьками созвездий на острых
Угловатых деревьях в лесу.
Что нас ждет в наступающем мраке,
Когда вдруг улетучится хмель?
Поезд катится. Лают собаки.
Не колышется черная ель.
Мы еще поскучаем в сторонке,
Повздыхаем, скрывая зевок.
С Украины летят похоронки
Тихо-тихо, как первый снежок.
Зарывают – без славы, без чести,
Как собак, вез венков и знамен,
Даже матери и невесте
Зарыдать не дают. Напоен
Трупным запахом, сладкой нирваной
Спящий берег, и луг, и холмы.
И не надо кивать на тирана,
Потому что тиран – это мы,
Молчаливые тихие люди,
Тихо к сердцу прижавшие Крым.
Мы не слышим раскатов орудий,
Нас навеки согрел и укрыл
Тихий свет голубого экрана:
Ну-ка, сон золотой нам навей!
Нам труднее подняться с дивана,
Чем на смерть отдавать сыновей.
Тихо спим, засветить не готовы
Кулаком в этот глаз голубой,
Только черные ели, как вдовы,
Окружают нас плотной толпой.
Спит и брат, убивающий брата,
Только ветер пускается в пляс,
Только ярое око заката
Разгорается, глядя на нас.
2
Слова-то во рту – Мариуполь,
Луганск – ветерок, сахарок:
Не тают – взлетают под купол
Лазурный – и в горле комок.
Играли словами – украли
Полцарства, хлебнувши с утра
Для храбрости. Слышишь, Украйна,
Мне стыдно – ты слышишь, сестра?
Играли словами – случайно
Убили под крики «ура!»
Им нравится это. Украйна,
Мне страшно – ты слышишь, сестра?
Как будто в чужую квартиру
Забрался домушник – боюсь,
Что он окровавит полмира,
Войдя незаметно во вкус,
Катя, как арбузы и дыни,
Ворованные города.
Мне стыдно, Украйна, мне стыдно,
Да толку-то что от стыда?
3
С утра до вечера
Глотаем жир
Засевшей в печени
Осклизлой лжи.
Чтоб брат на брата шел,
Кровав, угрюм,
От Львовской ратуши
До самых Сум,
Чтоб ошарашенно
Гробы таскал
В солдата ряженный
Хохол, москаль,
Тасуют картами
Нас шулера –
Живыми, мертвыми –
Сдавать пора,
Сияют, потные,
Как на пиру.
О, дайте рвотное,
Или умру.
4
Вот и конец нежданному
Бабьему лету. Рука
Гладит землю – Адамову
Голову. Облака
Запеклись, как на противне,
В обмороке – трава.
Киев, ты – моя родина,
Так же, как и Москва.
Чем беззаботней оттепель,
Тем тяжелей – назад,
В холод пещерный. Кто теперь
Скажет – не виноват?
Каиновы ли отпрыски
Там, посреди стрельбы?
В отпуске были, в отпуске,
В лес пошли по гробы.
Скажем опять – не ведали,
Спали, были пьяны
Или не сыты бедами?
Разве не мы войны
Жаждали? Ох, похмельная
Долго еще башка
Будет вертеться мельницей,
И расплата – тяжка:
Все, что вчера украдено,
Завтра – назад нести.
Киев, ты – моя родина,
Если можешь – прости.
* * *
Прощай, страна!
Мы идем ко дну.
Ну, да, я любила тебя одну,
Одержимую демонами, на шаг
Отступившими вроде бы – но, круша
На пути последнее, в прежний дом
Возвратившимися.
Поделом,
Если честно: могли бы и подмести
И замыть блевотину.
Отпусти.
Не держи меня больше. Я не хочу
Ни вылизывать задницу палачу,
Ни своим нулем округлять число
Убиенных, ни выдохнуть: «Повезло!» -
Проскользнув по грязи, забившись в щель.
Смотри, какая вокруг метель,
Одичавшие улицы стаей псов
Пробегают, мерещится Пугачев
В подворотне – тулупчик, не то Махно,
Видишь – во поле пусто, в душе темно.
Ей бы взмыть, беглянке, в седую ширь,
Да к ногам привязаны сотни гирь
Те поля заросшие, те холмы,
На которые падая, воем мы.
* * *
А вот и Великий пост – как канатный мост
На кровью братьев, текущей через блок-пост
До самого Киева: огненная река.
Качается мостик.
Выжжены берега.
Качается маятник-сердце меж берегов.
Читаем сводки. Молимся за врагов.
Как страшно ступить вперед –
и ступить назад,
И ветер в ушах грохочет: «А где твой брат?»
* * *
Ветер послал Господь – и канавы, залитые цветами,
Всколыхнулись, и лес зашумел, будто бы на свиданье
Бросился, полоща еловыми рукавами,
Тяжело дыша, набухая несказанными словами.
Ветер послал Господь – и внутри зеленого шара
Листвы зародился звук – предвестие дара
Речи – дрогнуло дерево – словно жало
В сердце ему вонзилось: если б могло – побежало
Куда глаза глядят, через шоссе, через поле,
Только б не чувствовать этой молнии, этой боли,
Заставляющей трепетать непослушными языками,
То ли в Познани подслушанными, то ли в Тоскане,
В страхе гадая – побили его или приласкали.
Убежать бы – да земля на корнях – тисками.
Видно, придется стоять всю ночь, ворочая пуд за пудом
Глыбы воздуха, полного словом, а утром
Вдруг понять, что нету больше ни сил, ни тепла, ни крова–
Только ветер – и самому превратиться в слово.
* * *
В желтой стерне, где чернильная капля грача
К краю стекает, за насыпью, в буйных вихрах
Серой полыни, на рельсах, где, смертно крича,
Вдруг электричка проносится, ветер и прах
Взвив за собой, на дороге, пятнистой от ям,
Крупной щебенкой засыпанных, на лугу,
Где в розоватых коронах мерцает бурьян,
Пляшут сороки на одиноком стогу;
На прошлогоднем пожарище – лапой скребя
Черную землю, тревожа цветущую сныть,
Речь, как собака хозяина, ищет тебя,
А не найдет – по-собачьи научится выть.
* * *
Да, сколько их было, родных пепелищ и гробов
Повапленных, родин
Морозных – встревоженных глаз и насупленных лбов:
Теперь ты свободен.
Тебя не поймают ни сны, ни расстрельные рвы,
И в липкую полночь
Тебя обойдет стороной, заходя во дворы,
Чекистская сволочь.
Ты вовремя выскочил в щелку, откуда сквозняк
Все тянет и тянет.
Тебя не достанет крысиная наша возня,
Кровавая баня,
Тебя не догонит обломков безудержный дождь
Безумной отчизны.
Ты знал это, правда? И не унимается дрожь –
Как будто на тризне
Твоей мы сжигаем страну – как коня и жену
Язычника-князя.
Как будто мы спим – и не в силах противиться сну
До смертного часа.
* * *
Ни среди мертвых, ни среди живых
Я не найду тебя, я не найду.
Зовет тебя осиротелый стих,
Как желтый лист, качается в саду.
Кружат над крышей легкие слова –
Им некуда, им не к кому лететь,
Блестит под ними влажная трава,
Подрагивает ковшик на плите.
Над ними ветер скручивает нить
Утиную – но им-то все равно,
Где юг, где север. Некого винить –
Сломался компас, выбито окно,
И точка в небе, сером, как шинель,
Все дальше, дальше. Тихий час. Отбой.
И кто-то плачет в этой тишине:
- А как же я? Возьми меня с собой.
Электричка
Болота, болота, болота, болота,
Романовка, Верево, Мозино, Зайцево, Гатчина.
Забота, забота, забота, забота, забота.
Небрежно земля заштрихована, вскользь обозначена.
Как лица в вагоне – в осенних тенях-паутинках
На серых щеках, в перекатах усталого голоса.
Кто спит у окна в камуфляже, в солдатских ботинках,
Кто вяжет, кто обнял рюкзак и букет гладиолусов.
И лузгает семечки, кровь с молоком, контролерша,
А кто помоложе, играет, уставившись, в гаджеты,
И в тамбуре кто-то, подвыпив, ругается: «Гад же ты!»
И бочка торчит из болота, и громче, и горше
«Куда, - повторяют колеса, - куда же, куда же ты?»
И правда, куда громыхает-бренчит электричка,
Зачем продавец приволок эту сумку с мороженым?
Куда-то неслась уже, помнится, бодрая бричка –
Вперед, меж дубравами и протокольными рожами,
И снова летит – Карташевка, Татьянино, Гатчина –
Заросшими сором пустыми полями недужными,
Меж серых заборов и речки, намеченной начерно, –
За мертвыми душами, видно, за мертвыми душами.
Неужто опять до конечной разбойничьей станции:
17 год недалече, садитесь, оплачено.
С индейкой-судьбой, как с лузгой на губе, не расстаться нам.
Тележка, ведро, Кондакопшино, Лампово, Гатчина.
* * *
Тяжеловесная осень в лепных своих кренделях
Гипсовых, крытых наспех
Фальшивым золотом. Идешь, как будто не при делах,
Между желтых и красных
Перелесков – среди витрин с барахлом –
Нет, не Гуччи и не Армани –
Это другая эпоха, пущенная на слом, -
Но и осколки не по карману,
Складки, венки, доспехи, витиеватый декор
Смутных воспоминаний, где и кого любили,
Нищим объятьям, вороватым глазам укор:
Рог изобилья.
Осень, не принимающая даров,
Но и сама приходящая не с пустыми
Руками – складывающая посреди дворов –
Головами врагов – кабачки, тыквы и заморские дыни,
Яблоки – горками верещагинских черепов,
Незаметно примешивающая к слову «любовь»
Привкус крови и запах дыма.
Осень, приносящая облака, туго спеленутых сыновей,
Свитер, еще вчера казавшийся лишним,
Спелые сливы, революции, песни, от которых бы соловей
Умер, если б услышал –
Огненную раковину трубы
И военную флейту, взвинченную до визга.
Осень
вдруг выходит из-за лепнины, колонн, резьбы –
Цыганкой с блестящей фиксой,
В неопрятных юбках, сползшем платке –
Суетливые руки, прядка седая,
Бузина, рябина, звенящая на холодке –
Дай погадаю!
Что гадать-то, милая? Попусту куковать
Не ко времени – дом казенный, король нежданный?
Брось, я и сама, если хочешь, вывалюсь из рукава
Вечной бубновой дамой.
Убери свои тряпки, захлопни свои дворцы,
И если осталось чего, налей-ка.
Спят сыновья, подогнув колени, как их отцы,
Под военную флейту.
* * *
О, ледяные ночи родины, ледяные
Очи небес, глядящие не мигая:
Мрачные мчатся тени в них, и теснятся сны и
Призраки, и земля в страхе бежит, нагая.
Ясные реки ее гаснут, покрыты ряской,
Мягкие травы спутались, одичали.
Баба вместо ребенка тащит в пустой коляске
Узел тряпья и бутылку. С узенькими плечами
Хищными стайками пробегают подростки.
В ужасе отвернешься, кинешься в даль сырую.
А у дороги стоит шиповник – курчавый, жесткий,
С лепестками, ждущими поцелуя.
Напечтано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 10(187) октябрь 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer10/Voltskaja1.php
