Человек на войне — это жизнь между жизнью и смертью. Все остальное — сопровождающие обстоятельства фронтового быта. Сознание и подсознание определяет главное — между жизнью и смертью.
Вот как об этом, всего в нескольких строках, пишет в своей великой книге «Как кончаются войны» Василий Субботин:
«Знаете ли вы, что значит подняться в атаку первым? Первым, не первым, все равно! Я когда в сорок первом поднимался — было мне легче... Наверно, потому что молод был".
А в сорок пятом, в Берлине, у стен рейхстага, в 24 года, значит, уже не считал себя молодым.
Первый эпиграф к книге — тютчевский: «Блажен, кто посетил сей мир, в его минуты роковые...» А второй — строчка неизвестного фронтового поэта: «Никому неохота умирать на последней странице...»
В апреле сорок пятого все понимали, что война вот-вот закончится. Знал, конечно, и рядовой Петр Пятницкий. В тот день, 30 апреля…
«Среди имен бойцов и офицеров — людей, бравших рейхстаг, забыто имя Пятницкого. Петра Пятницкого. Между тем именно он первым выпрыгнул на мостовую из окна дома Гиммлера, когда начали штурм, при первой атаке. Потом под огнем, у канала, когда роты надолго залегли, встал солдат с красным полотнищем… — и увлек за собой своих товарищей. Это был — Петр Пятницкий.
А потом человек с флагом упал…
Когда под вечер, после артиллерийской подготовки, атака была возобновлена, и бойцы его батальона подбежали к рейхстагу, Пятницкий лежал перед подъездом с флагом в руках. И чтобы его не затоптали, его отнесли и положили у колонны… А когда хватились — его уже похоронили где-то в братской общей могиле… Во время новой атаки, добежав до подъезда рейхстага, флаг из рук мертвого Петра Пятницкого подхватил командир отделения Петр Щербина. Этот флаг он привязал к одной из колонн рейхстага».
Это эпос. Античный эпос. Античный подвиг. Фигура и судьба Петра Пятницкого — некий обобщенный образ и символ народного подвига и самопожертвования. Он ведь знал, что на этой простреливаемой насквозь площади шансов на жизнь у него практически нет.
Когда «Правда» и «Новый мир» в 1960 году напечатали рассказ Субботина «Забытый солдат», страна вздрогнула. Были сказаны ключевые для нашей жизни и судьбы слова – забытый солдат. Горькие слова.
Василий Ефимович Субботин родился в 1921 году в деревне Субботинцы Вятской (ныне Кировской) области, в семье крестьянина: «Я один из немногих оставшихся в живых — один из родившихся в 1921 году. Когда началась война, нам было по двадцать лет. Нас почти не осталось... Какое это было поколение... Как штыки!»
Он встретил войну утром 22 июня 1941 года на западной границе, в танковом полку. Башенный стрелок среднего танка. Отступал, сражался, был ранен. В зиму 1943-44 года, после трехмесячных офицерских курсов, танкист Субботин по случайности оказался в стрелковой дивизии, в редакции газеты «Воин Родины». (Так он стал избранником судьбы. Субботин всегда пишет и говорит, что на войне, более чем где-нибудь, все определяет случай.) Именно эта 150-я стрелковая дивизия — обычная, рядовая, не гвардейская и не краснознаменная — в апреле-мае 1945-го штурмом взяла рейхстаг и водрузила над ним Знамя Победы. И корреспондент газеты старший лейтенант Субботин волею фронтовой судьбы стал летописцем последних дней и часов войны, собственным корреспондентом Истории.
Он знал почти всех бойцов дивизии: такова была его работа, работа корреспондента «дивизионки», «дивизионщика» — пять дней на передовой, потом два дня отписываться, и снова из батальона в батальон, из роты в роту. Поэтому именно он сохранил в блокнотах и назвал в книге «Как кончаются войны» имена и фамилии тех, с кем дошел до Берлина и рейхстага.
Чем дальше мы уходим от тех лет, тем чаще обращаемся к книге «Как кончаются войны». Потому что хотим знать, а как оно было на самом деле. Кто там был, что сказал, что сделал.
Да, но чем дальше мы уходим от тех времен, тем яснее становится, какими отмеренными дозами писалась книга, многие книги тех времен. Какие намеки, какие сигнальные флажки расставлены.
Читаешь сейчас некоторые книги уже давних дней, вышедшие тогда из-под пера старших товарищей, и видишь, какие страницы написаны скупо и сжато не только потому, что краткость – сестра таланта, а потому, что только так и можно было – вроде бы вскользь, подсказкой, намеком на подлинную суть событий; подсказкой, которую поймут и расшифруют. С годами. И горько думаешь: как же они работали, многое зная, понимая, но не имея возможности сказать, написать, напечатать?
А ведь слово невысказанное, слово ненаписанное — оно прожигает сердце.
Читаем внимательно главу об отступлении лета 41 года. В ней есть строчка, которую любили цитировать критики 60-70-80-х годов, говоря о героизме наших людей: «Какое это было поколение... Как штыки!»
Но сразу же за ней следуют совершенно загадочные фразы (их не цитировали): «Если бы нам сказали. Если бы эту силу взять в руки. Мы бы легли там, где нам показали, и защитили страну... Никто б не побежал. Никогда немец не зашел бы так далеко».
Что значит: «Если бы нам сказали»? Какие-то неподходящие по всему строю слова. Сама их несуразность цепляла внимание, заставляла задуматься.
Поколениям советских людей насаждали миф о многократном превосходстве противника в технике. Теперь-то мы знаем — перевес был у нас. В танках — в 3,5 раза, в самолетах — в 2 раза, в орудиях и минометах — в 1,5 раза. И тем не менее, гитлеровцы за семнадцать дней захватили Прибалтику, Белоруссию, Западную Украину и подошли к Киеву и Смоленску. К концу 1941 года только в плен попали 4000000 (четыре миллиона) наших солдат. (Все цифры — по данным ВНИИ документоведения и архивного дела.)
Как известно, в 1937 и 1938 годах были расстреляны и брошены в лагеря более 40 тысяч военных. Среди них — 3 заместителя наркома обороны, нарком Военно-морского флота, 16 командующих военными округами, 26 их заместителей и помощников, 5 командующих флотами, 8 начальников военных академий, 25 начальников штабов округов, флотов и их заместителей, 33 командира корпуса, 76 командиров дивизий, 40 командиров бригад, 291 командир полка, два заместителя начальника Политуправления РККА, начальник Политуправления ВМФ.
Репрессии не только обезглавили армию, но и парализовали волю оставшихся генералов и офицеров. Когда грянула война, когда нарушилась связь высшего командования с войсками, когда надо было принимать самостоятельные решения, почти никто не осмелился взять на себя ответственность и приказать батальону, полку, дивизии: «Стоять здесь и держать оборону». Боялись. Родину защитить боялись! Сотни тысяч солдат брели, расстреливаемые в спину, оставленные командованием.
Вот что зашифровано под тремя словами: «Если бы нам сказали...»
Субботин часто упоминает Варшаву. У него есть стихотворение, как у солдата при виде разрушенной Варшавы навернулись на глаза слезы. Он пишет о том, что ничего страшнее разрушенной Варшавы за годы войны ему видеть не пришлось. Наверно, у многих читателей возникал вопрос: «Товарищ писатель, неужто за годы войны вы не видели наших разрушенных деревень? Почему же так болит у вас душа за Варшаву?»
Теперь-то мы знаем, КАК была разрушена столица Польши. Советские войска могли взять ее в конце лета 1944 года — такой был набран ход мощного, неотвратимого наступления. Но как раз в то время в Варшаве вспыхнуло восстание. И советским войскам (командовали ими, по злой иронии судьбы, этнические поляки маршал Рокоссовский и генерал Поплавский) приказали остановиться. Потому что возглавили восстание не коммунисты, а люди из польского эмигрантского (буржуазного) правительства. И войди мы в Варшаву, нас бы встретило буржуазное правительство, и мы тем самым признали бы его...
Вот почему наши солдаты с того берега Вислы смотрели, как гитлеровцы расправляются с варшавянами. И только когда восстание подавили, убили 200 тысяч человек, разрушили город до основания (нынешняя Варшава — восстановленный город), только тогда советские дивизии двинулись через Вислу и изгнали фашистов.
Вот что зашифровано за строчками: не видел ничего страшнее разрушенной Варшавы...
Так складывалась книга «Как кончаются войны».
Сам ее строй тихо противоречил тональности литературы и искусства послевоенного времени. Да еще в описании заключительного события войны. Всем сказано и показано - вот фильм «Падение Берлина», где в финале народы мира восторженно приветствуют Сталина, прилетевшего в Берлин. А Субботин — про какого-то рядового Пятницкого, который поднял наших в атаку, с флагом в руках рухнул под пулями уже на ступенях рейхстага, был похоронен в братской могиле и до 1960 года, до выхода берлинских рассказов Субботина в «Правде» и «Новом мире», числился без вести пропавшим.
Одновременная публикация берлинских записок в «Новом мире» и в «Правде» сразу же сделала Василия Субботина знаменитым. «Новый мир» — признание на высшем литературном уровне. Полоса в «Правде» – признание на высшем официальном уровне и на всю страну. А когда в 1965 году вышла книга «Как кончаются войны», о ней восторженно отозвались крупнейшие писатели страны — от Николая Тихонова до Константина Симонова. Ираклий Андроников прислал автору телеграмму: «Своей книгой вы давно уже в будущем, только люди об этом еще не догадываются».
В то время самую большую читательскую почту получал Сергей Смирнов — автор «Брестской крепости», ведущий телепередачи "Подвиг". А после него – Василий Субботин. Один конверт был даже надписан так: «Москва, Субботину». И почтовики нашли адресата!
Несмотря на общее признание, тиражи, издания, Субботин никогда не входил в официальную литературную номенклатуру. Он был чужд ей по литературной и человеческой природе своей. Всю жизнь оставался в стороне от кланов и группировок. «Вася, ты как отдельно стоящая сакля», — говорил ему Расул Гамзатов.
Книга "Как кончаются войны" переиздавалась к каждому юбилею Победы. Но официально не превозносилась. Та идеологическая система и служившие ей люди чуть ли не органически, на уровне инстинкта, не переносили правды. Даже когда она была безобидной или, более того, - героической. Все равно требовали сделать так, как надо. Тут разговор на уровне абсурда, сумасшествия. Почему они думали, почему считалось, что правда придуманная, приукрашенная, лучше служит системе, чем правда подлинная? Как раз очень часто правда подлинная и сильнее всего, и ярче всего утверждала бы те или иные идеологические ценности и постулаты, кстати, далеко не всегда античеловеческие. Но — нет. Считалось, что необходимо —как надо. И тот, кто знал правила и следовал им, был своим.
Иногда я думаю: приукрасил бы Субботин книгу чуть-чуть — и сразу же своим бы стал. Они это тонко чувствовали, чуяли. При этом можно было и особо не грешить против правды и совести. Ну, напиши, например, что сразу же после падения рейхстага, после трехдневного боя внутри горящего здания, после того, как из подвалов вышел с поднятыми руками последний гитлеровский солдат, где-то вдруг зазвучала гармошка и кто-то пустился в пляс. Без указания точного места, фамилий и званий, просто где-то и кто-то. Да в конце концов, вполне могла быть та гармошка! Где-то за углом, в другом батальоне, полку. Могла быть. И даже, наверно, была!
Ну напиши про гармошку — и сразу станешь своим.
В конце концов, черт с ними, с идеологами — натура человеческая такая, что она тоже просит приукрасить. Не обижай людей, приукрась!
Нет! Субботин пишет, что в полдень 2 мая, сразу после того, как закончился бой, как по всему Берлину утихла канонада, они рухнули на теплые камни площади перед рейхстагом и уснули. Где-то еще шла война, наши танки рвались к Эльбе и Праге, впереди было восьмое и девятое мая. А они — спали. Двое суток беспробудно.
Они десять суток не спали, прорываясь с боями сквозь Берлин к рейхстагу. «Держались уже на одном только напряжении да еще, пожалуй, на коньяке и спирте. Хорошо, что немцы оказались запасливыми!»
На угасающей волне хрущевской оттепели книгу «Как кончаются войны» выдвинули на соискание Государственной премии СССР. Но тут в "Новом мире" вышла статья В. Кардина с вызывающим названием "Легенды и факты". Написана была с тогдашней новомирской либерально-демократической страстностью. В ней говорилось и о том, как правдива книга Субботина, о фактах и легендах вокруг боев в Берлине. Например, действительные участники событий через многие годы вспоминали сержанта Иванова, который вместе с ними устанавливал флаг на рейхстаге... Не было такого Иванова! Был Иванов — главный герой фильма "Падение Берлина", который чем дальше, тем больше, становился одним из «участников»...
Потрясающий пример пропаганды, манипулирования сознанием, свойств человеческой памяти.
Статья "Легенды и факты" вызвала большое раздражение в некоторых официальных кругах, в Комитете по Ленинским и Государственным премиям, и сыграла немалую роль в том, что Государственную премию Субботину не дали.
У писателей, работающих в таком жанре — назовем его художественной документалистикой — особая судьба. Тут не спрячешься за "художественный образ". Каждое слово — под взглядом твоих же героев. Автор обязан быть скрупулезно точным во всем. Вот почему Константин Симонов в предисловии к «Как кончаются войны» назвал книгу Субботина романом от первого лица – «не по жанру включенных в нее вещей, а по более важному признаку — по цельности ее духа».
С 1965 года, с первого выхода ее, Субботин продолжал работать над книгой, расширяя и дополняя написанное, восстанавливая события, эпизоды, истории, имена. Чтобы никто не был забыт. Ведь быстро пройдут и наши времена. И тогда великая война и, разумеется, штурм рейхстага станут великим мифом. В самом лучшем смысле этого слова — уникальным мифом. Абсолютно достоверным, абсолютно точным.
Правда состоит далеко и не только из рассказов о глобальных событиях и их оценки — она растворена в мелочах, в повседневности, которую контролируют не идеологические вожди, а самые что ни на есть рядовые служащие. Субботин восстанавливал (и восстановил) в истории имена лейтенанта Рахимжана Кошкарбаева и рядового Григория Булатова (они в день штурма, 30 апреля, поставили на рейхстаге первый флаг), а ему говорили: «Ну зачем тебе еще какой-то Кошкарбаев, своих, что ли, не хватает...» Потом, когда книга переиздавалась в Казахстане, там просили: «А нельзя ли, Василий Ефимович, как-то выделить нашего Рахимжана Кошкарбаева?»
Вот оно, отношение к факту, к истории. До смешного и горького.
Но если б только политорганы, включая редакции и цензуры. А есть ведь еще население, воспитанное политорганами, редакциями и цензурами.
Например, встретил Субботин после штурма, в коридорах рейхстага, знакомца еще по Калининскому фронту, перематывающего портянки (детали немного изменены, дабы читатели не установили фамилию), перекинулись парой слов. Сцена отразилась в книге. После выхода ее и всесоюзной известности поступает письмо в ЦК КПСС: «Прошу принять меры к товарищу Субботину, который оклеветал меня на весь мир. В то время как я с автоматом в руках доблестно сражался с немецко-фашистскими захватчиками, он изобразил меня перематывающим портянки!»
Подобных писем было немало. А еще — от пионеров и генералов, которые лучше солдат знали, как они воевали.
То есть не о Субботине речь. О том поколении писателей, документалистов. Немногие знают, как травили некоторые боевые соратники Героя Советского Союза, знаменитого партизанского командира, автора знаменитой партизанской саги! В ресторане Центрального дома литераторов он буквально рыдал: «Я их прославил, я их ввел в историю. За что же они меня так?!»
Сейчас издательство «Новый хронограф» планирует к выпуску уникальную книгу Василия Субботина "Прощание с миром. Записные книжки и воспоминания. 1942 – 2012". Дневники с 1942 года до наших дней.
«Прощание с миром» — название повести, которая входила в одну из книг его «Избранного» в пяти томах. Это была повесть о детстве, юности автора, о прощании с миром, куда уже нет возврата, но он не забыт, остается с нами навсегда. То была повесть о детстве, а теперь война - война, с которой начинается эта книга, и которая идет уже второй год. Название, что и говорить непростое, ведь все, что записано, принадлежит прошлому, как и любой прожитый день и час. Это прощание с тем, что было, что случилось с нами, а значит — и прощание с миром, в котором каждый прожитый день был миром, и каждый новый день становится новым миром.
Записи за 70 лет. Эпоха.
Заметки, наблюдения, мысли свидетеля и участника исторических событий, нашего современника.
С одной стороны, то, что мы называем эпохой, имея в виду масштаб событий, временной охват. С другой – дневник человека. Одного из миллионов. Жизнь одного индивидуума, запечатленная им самим.
В том и суть, что они неразделимы. Как неразделимы мемуары маршала и дневники солдата. Кстати, мне, автору этих строк, приписывается анекдот, приведенный, к моему удивлению, в книге Субботина. Маршал Жуков, планируя Берлинскую операцию, созвал военный совет. «Где, в какой дивизии у нас служит Васька Субботин?» Ему ответили: старлей Васька Субботин в 150-й Идрицкой. "Вот эту дивизию и поставим на направление главного удара, чтобы было кому потом описывать взятие рейхстага", — сказал Жуков.
Через 21 год они встретились, старший лейтенант и маршал. На одном из первых публичных выступлений Жукова, только что вышедшего из опалы. Субботин подарил ему в издании "Роман-газеты" свою книгу "Как кончаются войны", надписав на ней: "От старшего лейтенанта с Первого Белорусского".
"А чем же я вам отвечу, — сказал Жуков. — Книги у меня еще нет, и я не знаю, будет ли?"
(Обратите внимание: 1966 год, речь о его мемуарах, без которых сегодня немыслима историческая литература о Великой Отечественной войне. "И я не знаю, будет ли?")
Субботин на тот вечер взял с собой листок - благодарность от имени командующего Первым Белорусским фронтом за овладением районом и главным зданием рейхстага. И показал Жукову.
— "А кто подписал?" — спросил маршал.
— "Начальник политотдела нашей дивизии Михаил Васильевич Артюхов", — ответил Субботин.
— "Так я же должен подписать!" — сказал Жуков.
— "Так в том-то и дело, Георгий Константинович..."
Повторю простую мысль: жизнь человека, запечатленная в его дневниках, записных книжках, и то, что мы называем эпохой, — неразделимы.
Что отличает людей того поколения от других, нынешних? Приведу несколько строк из Дневника, по поводу которых можно много и долго говорить и писать… но нет у меня точных слов и мыслей, чтобы отразить суть, да и возможны ли они здесь? Лишь отмечу предварительно, что, наверно, нелегко второй раз отправляться на войну, на фронт. Возможно, в первый раз двадцатилетнему человеку представляется, что война – это только подвиги, и сам он неуязвим. Но к тому времени Субботин уже знал, что такое война — с первого ее дня, с горького отступления 1941 года. От самой границы. Потом ранение, госпиталь, офицерские курсы. И вот снова — на фронт.
Запись от 3 ноября 1943 года:
"Итак, пришел этот долгожданный день, я во второй раз отправляюсь на фронт, на войну. Еду – с радостью, не стану говорить никаких торжественных слов, но если надо будет отдать жизнь, отдам, потому что так надо. Буду честным, прямым и исполнительным солдатом, потому что, повторю еще раз, так надо".
Остановимся, читатель. Сделаем в своем сознании отметку: как мы понимаем, двадцатидвухлетний лейтенант писал эти строчки без расчета, что будет печатать их через 70 с лишним лет. Писал для себя. "Если надо будет отдать жизнь, отдам, потому что так надо".
Так надо! Наверно, это некий основополагающий устав жизни того поколения.
И далее:
"Ноябрь 5. Никаких разговоров о предстоящих боях, о войне, о фронте. Всё само собой разумеющееся... У меня настроение хорошее — всюду неуют, грязь, холод, теснота, спешка, но все это не ново, привычно. С постелью, с уютом покончено, и теперь жизнь на ногах, на колесах, походная жизнь. Ничего нового, все привычное, все давно и хорошо знакомое!"
"1944 Март 28. Неожиданно начался сильный огневой налет, я бы даже сказал — обстрел. Я бросился в какую-то брошенную в овраге холодную сырую землянку... Огонь артиллерии на этот раз был таким сильным, что, казалось, пролети здесь муха, ее бы убило".
Обыкновенные записки. Однако чувствуется рука поэта. Даже в коротком рассказе о пережитом: огонь такой плотный, что и муху убило бы...
Субботину — в то время двадцать два года, его другу Владимиру Савицкому, командиру батареи — чуть больше, около тридцати.
"Апрель 24. На "нейтралке" — много трупов, сразу за бруствером траншеи. На обратном пути заходил к Савицкому, но землянка была пуста. Только на нарах нашел бумажку с его стихами: "В дверь землянки светится луч зеленый месяца, я пишу письмо тебе, милая ровесница..." Сам Савицкий вместе со своими пушками перебрался на другой фланг полка. Грустно мне стало!"
Они в окопах, в блиндажах писали стихи, послания милым своим ровесницам.
И еще — они были членами коммунистической партии.
"Август 9. Получил вчера партбилет. Вручил мне его замначполитотдела майор Дмитриев. Долго держал мою руку в своей и говорил: "Вы еще молодой, но у вас трудная и ответственная работа. Растите, работайте, впереди у вас большой путь..." И другие всякие хорошие слова. Получил красную книжечку партбилета, он дорог мне тем, что получен в решающем, может быть, последнем году войны".
"Август 10. Окоп копаю. Может быть — могилу? Стихотворение, которое я, может быть, никогда и не напишу. Но, может быть, и не надо ничего дописывать".
Далее в записях от того же дня 10 августа:
"Из рассказа солдата: Реку переплывали сотни, может быть, тысячи бойцов. Когда я плыл, за меня пытались ухватиться раненые, может быть, и просто обессилевшие. Вода в реке сделалась красной, как море...
Придем домой, и ни о чем, наверно, не расскажем...
Он поставил ее карточку к стене и сделал три выстрела из пистолета. Все правильно, но зачем патроны портить? На земле лежало помятое письмо".
И, наконец, 1945 год:
"Март 17. Мы, пожалуй, ближе всего к Берлину. Я сейчас пишу это, сидя возле указателя, на котором написано "82". Восемьдесят два километра до Берлина! Помню, как сидели однажды у одного такого указателя, на котором было написано "500". А вот сейчас – "82". Как долго мы шли до этой указки, до этого указателя!"
"Апрель 4. Если война когда-нибудь кончится, я очень хочу учиться. Не знаю, удастся ли мне это? Все-таки студенческие годы — лучшее время, так это мне представляется. И потом — я очень хочу писать... Так хотелось бы успеть сделать что-то — из того, что задумано".
"Могила перед немецкой траншеей в одном из пригородов Берлина. Деревянная дощечка, надпись на которой была выжжена раскаленным гвоздем: "Виктор Крыжановский, первым шел на Берлин. Погиб здесь, в танке, 23 апреля 1945 года".
Апрель 29. Вчера, 28 апреля, убит Алексей Семенович Твердохлеб, комбат 674 полка, тот, что вел разведку боем на Одере, а сегодня — наш редактор Вадим Всеволодович Белов погиб… Твердохлеб убит был немецкими автоматчиками, выходившими из тыла, прорвавшимися к его штабу, Белов, по словам водителя, выпущенным из окна фауст-патроном…
Май 1. Вернулся вчера в редакцию поздно… Все эти дни я провел там, у рейхстага, а затем и в самом рейхстаге...
Лейтенант Рахимжан Кошкарбаев, молоденький солдат Григорий Булатов, а за ними и другие выскочили из окна первого этажа дома Гиммлера на площадь, на которой стоял рейхстаг. Флаг, который был дан комбатом, лежал теперь на груди, под фуфайкой у Кошкарбаева. Короткий бросок вперед, после которого пришлось залечь. Оглянувшись, Кошкарбаев увидел, что огонь отсек остальных, что они остались одни с Булатовым…Они подбежали к рейхстагу, к его подъезду, Кошкарбаев, обхватив Булатова за ноги, поднял его и сказал ему: «Ставь!» Они установили его, этот свой самодельный, импровизированный, солдатский флаг, сунув древко его в одну из бойниц… Этот флаг был потом перевешен, перенесен на крышу рейхстага.. В те же часы по перебитой снарядами лестнице, с заранее подготовленным Военным советом армии Знаменем победы поднялись на крышу рейхстага двое разведчиков другого полка — Кантария и Егоров с лейтенантом Берестом во главе…
Обстановка в тот день складывалась так. Батальоны Неустроева и Давыдова находились в рейхстаге, на крыше рейхстага развевался красный флаг, а рейхстаг — горел… Немцы стреляли с лестниц и с чердаков, орудия их вели огонь с Паризерплаца, со стороны Кроль-оперы и из Тиргартена… Пожар быстро распространялся. Триста наших бойцов стояли, тесно прижавшись один к другому, некоторые из них лежали на полу. Кое-кто из них натянул противогазы, но не у многих они оказались. Людям из подразделений вокруг Королевской площади, в трехстах метрах от рейхстага, казалось, что все, кто находился там, в рейхстаге, сгорели…
Но поджог или пожар этот ничего не дал, не изменил в положении немцев в рейхстаге. Наши бойцы выстояли и, едва это стало возможным, снова закупорили, снова блокировали выходы из подвалов... Я думаю, что сражавшиеся в это время наши солдаты не знали, не понимали, что война кончается, но это, я думаю, хорошо осознавали немцы, укрывшиеся в подвалах под рейхстагом.
Таким был длинный этот день 30 апреля... День первого мая был последним днем боев в Берлине. В ночь на второе берлинская группировка капитулировала.
Май 5. Кантария и Егоров, вернувшись из рейхстага, доложили командиру полка Зинченко, а тот в свою очередь командиру дивизии Шатилову о выполнении задания, о том, что знамя над рейхстагом — установлено.
Кантария:
— Докладывал я, полковник сказал нам: «Молодцы! Выполнили свой долг». Поблагодарил нас. Мы рассчитывали только на смерть. На нее и шли.
Май 10. Ночью вчера проснулся от какого-то шума и криков и долго ничего не мог понять… Что-то передавали по радио, по приемнику по нашему. И хотя не сразу, но все-таки понял, что война закончилась. «В ознаменование победоносного завершения Великой Отечественной войны 9 мая объявить днем всенародного торжества — праздником победы», — донеслось до меня.
Одевшись, я выбежал за дверь… Первым, кто мне встретился, был сотрудник одного из отделов штаба, Виноградов. Мы обнялись… Известие об окончании войны передавали из политотдела дивизии, звонили по всем полкам и подразделениям…
Рано утром сегодня у меня был Савицкий, мы расцеловались. Ну вот, и Володька, друг мой дорогой Володя Савицкий, уцелел. Да, мир, боже мой, мир. Настал мир!»
Потом эти записи и стали книгой «Как кончаются войны», исторической летописью последних дней и часов войны.
Потом был мир. Жизнь, о которой они мечтали. И которой не знали. Как и сказано в одном из стихотворений Субботина: «Двадцатилетние парни, мы вырастали в траншеях, на потрясенных равнинах участь решали земли…» Строки, которые, казалось бы, и не требовали какого-либо продолжения. Или вот это: «Окоп копаю. Может быть — могилу?» Десятилетия, прошедшие с тех пор, показали и доказали, что это не просто законченные стихотворения, а строки, за которыми жизнь и судьба поколения.
После войны Василий Субботин несколько лет работал в Крымском областном издательстве, затем учился в Литературном институте имени Горького и на Высших литературных курсах. Переехав в Москву, заведовал редакцией поэзии в издательстве "Советский писатель", издавал первые книги стихов Евтушенко, Вознесенского, Окуджавы и многих других известных поэтов и прозаиков того времени. Около 30 лет был членом редколлегии «Литературной газеты».
Военное поколение дожило до распада СССР. Это был тяжелый удар. Рухнула страна, которую они строили, за которую погибали, проливали кровь. У многих солдат их жизнь, их война и страна соединились в сознании с идеологическим режимом, при котором они (и мы) жили. У Субботина, к счастью, не во всем: "Давно уже не было никаких иллюзий, все давно уже было ясно: эксперимент не удался".
20 августа 1991 года он был у Белого дома. А уже 4 сентября в "Литературной газете" вышли его заметки под названием "Та и эта победа". Он тогда соединил май 1945 и август 1991-го:
"Я ходил по улицам и площадям Москвы с той же взбудораженностью и, может быть, со столь же сильно колотящимся сердцем, как ходил по Берлину в те незабываемые и памятные для меня дни, в последние дни боев в Берлине. Хотя тогда, по молодости лет, может быть, и не понимал еще в полной мере, что дни эти исторические и единственные. Впервые за все эти годы — почти пятьдесят лет прошло! — жил с тем же ощущением причастности к событиям, даже не будучи на этот раз прямым участником происходящего... Нельзя и невозможно забыть".
А затем, через несколько лет, слово "иллюзии" применено по отношению к тому, что вышло, что получилось из событий августа 1991-го:
"Труднее всего расставаться с иллюзиями... Нет, конечно, ничего нового в этих наших разочарованиях и сетованиях, наш брат всегда спохватывается, когда проходит время надежд и упований. Я все понимаю, и сам писал в тех же заметках моих, что нельзя надеяться, что из уродливого общества можно построить что-нибудь менее уродливое, но как быстро все-таки, как быстро... Я понимаю, что власть разрушает, неузнаваемо меняет людей, но не до такой же степени, не с такой скоростью!"
Но вот что примечательно. В те августовские дни, находясь, как свидетельствуют дневник, в возбужденном, взбудораженном состоянии, в эйфории, он, тем не менее, сделал и такую запись:
"Невольно вспомнились мне, невольно пришли в голову стихи Маршака:
За несколько шагов до водопада
Еще не знал клубящийся поток,
С каких высот ему свергаться надо,
Какой придется совершить прыжок.
Человечество сначала что-то делает, а потом пытается осознать происшедшее. Да, да, как это точно: "За несколько шагов до водопада..."
На протяжении долгих лет жизни пережить крушение стольких иллюзий – нелегкий удел для любого человека. Впору впасть в полное отторжение действительности. Ведь многие россияне находятся именно в таком состоянии – как это и показывают углубленные исследования социологов. У писателя, если овладели им подобные чувства, есть некоторый выход – все происходящее предать анафеме на бумаге. Как почти сто лет назад писал русский классик о революции 1917 года: "Окаянные дни". Однако в дневниках Субботина и близко нет таких мотивов.
Нет анафемы, есть раздумья:
"2012... У Господа природа совершенна, но как несовершенен человек, – писал я еще совсем недавно. Теперь бы я сказал не так, по-другому: Как все разумно в природе, и как странно, что все так нескладно, неразумно среди людей. Почему это?
Страна, которая, как считалось, строила единственную в своем роде единую и неделимую общность людей, стала страной единственных в мире непроницаемо высоких заборов.
"Революция — это хаос с невидимым стержнем. Она может победить и никем неуправляемая". А. Солженицын.
Мы еще плохо себе представляем, что нас ожидает, что с нами еще может произойти. Ничего еще не кончилось, все только начинается".
Ничего еще не кончилось, все только начинается. Да, это взгляд летописца эпохи, но вместе с тем — мысли и чувства человека, который живет здесь и сейчас, чувства современника, участника нашей общей жизни. А «жизнь такова, какова она есть, и больше никакова», – написала одна очень маленькая девочка уже много лет назад.
Корней Иванович Чуковский говорил: "В России надо жить долго — до всего доживешь!"
Книга "Прощание с миром. Записные книжки и воспоминания. 1942 - 2012", как явствует из названия – дневник жизни, и, как любой дневник, не рассчитан был на опубликование. Во всяком случае, на немедленное. Следовательно, более свободный, откровенный рассказ. Разговор с самим собой. Помимо общественных и политических сюжетов, это одновременно и записки о частных эпизодах, о частных лицах. С той поправкой, что автор их – писатель, и литературный мир тесно связан с миром общественным, политическим. Но при этом усугублен особенностями художественных натур, которые в то же время являются публичными фигурами, осложнен личными амбициями, борьбой страстей вперемешку с общественными дискуссиями.
В годы перестройки и гласности вышло немало статей, а впоследствии — немало книг, привлекших скандальное внимание публики. В 1991 году Субботин записал: "Развернувшееся в печати вымещение когда-то и кому-то нанесенных обид. Все друг друга в чем-то уличают. Вся страна уличает друг друга".
Когда такие статьи, мемуары выходят в свет, они подобны бомбе, поражающие осколки которой летят в разные стороны. Часто они субъективны, или даже необъективны, и похожи на сведение счетов. О чем читателю надлежит помнить, держать, что называется, в уме. Но даже при очевидной правдивости изложенных событий в этих мемуарах есть нечто, что никак не приемлет Субботин. По поводу одной из таких книг, принадлежащей близкому ему по человеку по литературному и фронтовому братству, Василий Ефимович заметил: «Я не привык давать характеристик. Я никогда не сказал никому о том, какой у кого характер, тяжелый, колючий, и прочее, и прочее. Я — крестьянин...»
Субботин верен себе, тому удивительному сочетанию, которое много-много лет назад отмечал тот же Константин Симонов: "При той точности наблюдений, которая отличает Субботина, он, на некоторых документальных страницах своей прозы, проходит как бы по невидимому острию ножа, но благородное чувство меры, опирающееся не на житейский расчет, а на глубокое природное доброжелательство, всегда выручает его в эти трудные для писателя минуты".
В заключение приведу две сценки. Первая — из ранних книг.
"Шкловский рассказывал, как он пришел к Горькому с рукописью. В ней описывалось, как он, Шкловский, возвращался с фронта из Персии в 1918 году на крыше вагона, укрываясь газетами, и как он там мерз ночью. Горький прочитал и сказал, что надо написать так: "Мне было холодно, хотя я и завернулся в газету".
— Вы должны не столько рассказывать, сколько проговариваться, — учил Горький Шкловского"...
И небольшая запись из книги "Прощание с миром" — от 2012 года:
"Подумать только, когда хоронили Маршака, по одну сторону гроба стоял сын Маршака Иммануэль и его жена Мария Андреевна с совсем еще маленькими тогда Яшей и Сашей, а по другую сторону стоял я и — рядом, плечом к плечу —небольшая, невысокая женщина. Это была Екатерина Павловна Пешкова, вдова Горького, с которой Маршак, с ней и ее сыном Максимом, жил в Ялте, когда был еще мальчиком и учился в Ялтинской гимназии...
Это я теперь, когда мне уже за девяносто, пишу обо всем этом с некоторым удивлением, а тогда во всем этом ничего удивительного не было, во всяком случае, я ничего удивительного не чувствовал, не понимал...
Самое удивительное, конечно, то, что осознаешь все это только теперь, когда прошли годы, и ты уже стар, настолько, что тебе и самому уже не верится, что все это было при тебе, что ты близко знал этих дорогих для тебя людей. Как же недолговечно все это. Только теперь понимаешь".
Читая книги Василия Субботина, все время думаешь о том, что прошлое – рядом, близко. Моя дочь Дина чуть ли не с пеленок знает дедушку Василия Ефимовича, я с ним дружу четыре десятка лет. Субботина очень любил Маршак, Маршака с детства опекал Стасов, который привез однажды фотоснимок мальчика Льву Толстому…
Все — рядом, все — близко, все связаны единой нитью. Это и называется жизнь, а если хотите — история.
ПРОЩАНИЕ
Эта книга — сборник «Великая Отечественная война: человеческие судьбы в свидетельствах литературы и культуры», издание Гомельского университета — сдана в печать.
Но Василий Ефимович Субботин ее не увидит — 24 мая 2015 года он ушел из жизни.
Один из последних солдат Великой Отечественной, участник штурма Берлина и рейхстага.
Не гремит колесница войны.
Что же вы не ушли от погони,
Наверху бранденбургской стены
Боевые немецкие кони?
Вот и арка. Проходим под ней,
Суд свершив справедливый и строгий.
У надменных державных коней
Перебиты железные ноги.
(В. Субботин, «Бранденбургские ворота», 1945 г.)
Василий Субботин — один из последних писателей фронтового поколения. Они стали для нас примером честного отношения к жизни, честного, ответственного отношения к литературе, к русскому слову.
Для меня он был учителем и другом.
Василий Субботин — избранник судьбы. Уникальной судьбы. Военной и литературной.
Судьбе угодно было, чтобы солдат Красной Армии Субботин начал войну 22 июня 1941 года на западной границе и закончил в Берлине, у рейхстага.
Чтобы писатель Субботин написал уникальную книгу «Как кончаются войны».
И в то же время Субботин — один из многих миллионов. Имя им – фронтовое поколение:
«Нас почти не осталось... Мальчики сороковых годов... Сверстники! Это прекрасное поколение, к которому я принадлежу… Непреклонные мальчики, на чьи плечи и спины оперлась Родина. Выросшие как раз к началу войны... История, как танковая гусеница, прошла по следам нашим... Товарищи мои!..»
До последних дней Василий Ефимович работал над книгой «Прощание с миром. Записные книжки и воспоминания. 1942 – 2012». Издатель готов был запустить ее в производство. Но Субботин не разрешал, он завещал нам издать ее только после его смерти.
Увы, это время пришло.
Прощайте, Василий Ефимович!
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 7(185) июль 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer7/Bajmuhametov1.php
