Жан Тирош
Быть первопроходцем всегда трудно и легко одновременно. Трудно потому, что впереди никого нет, и приходится учиться на собственных ошибках. Но никто и не стоит на пути, не корит за эти ошибки, а, значит, не надо оправдываться. Остается неуклонно стремиться к победе, лишь иногда вынужденно останавливаясь, чтобы зализать многочисленные раны, ушибы и ссадины.
*
Старожилам Квартала художников Яффо есть, чем гордится – на их глазах творилась История. Какие невероятные судьбы, какие взлеты и падения! Выставки, презентации, финансовый успех, статьи в газетах, репортажи по радио и телевидению, приемы в посольствах, узнавание на улицах, распахнутые двери самых престижных ночных клубов, модных салонов, ощущение причастности к элите общества. Все это для весьма немолодых людей, большей частью, уже в прошлом. Они не без труда вспоминают, кто из них раньше вселился в квартал, кто позже, часто путаются, спорят друг с другом. Но, вот, о первенстве вопрос никогда не возникает. Первым был Жан Тирош. Это признается всеми.
Правда, иной раз слышишь скептическое «Как бы то ни было, а по большому-то счету, он к искусству имел косвенное отношение: галерейщик - не художник», на что сам Тирош любил повторять: «Написать картину – это работа, вот продать ее – это уже искусство».
*
Если уж касаться голых фактов, то первым был, все-таки, Шлемо Цафрир. Ввиду сложившихся семейных обстоятельств талантливый художник покинул свою Тель-авивскую квартиру в конце 50-х годов прошлого столетия и снял на побережье Яффо помещение, примыкающее к греческому православному монастырю. Там же, чтобы по вечерам не умирать от скуки, устроил на пару со своим другом актером Зеевом Берлинским ночной клуб «Омар Хайям». Заведение выгодно отличалось от себе подобных смысловым содержанием: это был не привычный по тем временам «дансинг» в британском стиле. Здесь собиралась вся богема центра страны: художники, модные журналисты, артисты театра и кино, поэты и музыканты. Они делились новостями друг с другом, пили, веселились и танцевали под выступление таких звезд эстрады, как Яффа Яркони, ансамбль «Дудаим» и многих других, ставших впоследствии классиками израильской сцены.
Вскоре после открытия клуба сюда зашел молодой Тель-авивский антиквар с красавицей женой. Разговорившись с новыми гостями, хозяин заведения уже не отходил от пары, и с того вечера они стали неразлучными друзьями, что, собственно, и положило начало нашей истории.
Жан Тирош с первого взгляда влюбился в это место у моря, до боли напомнившее ему родной Монмартр всей своей атмосферой.
*
Он родился в Польше в 1925 году под именем Авраам-Адольф Вайнтроб, а в двадцать девятом семья переехала в самый центр Западной Европы – Париж. На первых порах им помог дядя матери, «известный в определенных кругах» портной, но через короткое время в доме иммигрантов уже чувствовался достаток. Отец, столяр-краснодеревщик, быстро нашел себе применение: чинил подержанную мебель и продавал ее на «блошином рынке». В этом деле ему активно помогал взрослеющий сын, у которого рано обнаружился настоящий коммерческий талант. Присмотревшись к торговле, мальчишка предложил не тратить силы и время на реставрацию рухляди, а заняться вещами, представляющими художественную ценность и имеющими спрос у ценителей. Так они стали антикварами.
Во время войны рослого не по годам парня укрыла у себя мадам Ронси - молодая вдова, которая, выправила ему документы на имя Жана-Пьера Шевалье и помогла уйти к партизанам в отряд Маки. Там он занимался подрывом поездов и мостов. А в 1945 году все закончилось. Родителей давно не было в живых. Старших братьев – тоже: занимаясь подделкой документов для переправки евреев в Палестину, они попали в лапы гестапо и сгинули в тюремных застенках. Оставалась надежда на магазин, хорошо кормивший семью до войны, но и там поджидал неприятный сюрприз. Пронырливый торговец, успешно договорившийся с фашистскими властями, купил место на рынке, официально принадлежавшее «каким-то евреям». Возник скандал, за ним потасовка. На шум прибыла полиция и, разобравшись в ситуации, вынесла решение: несколько месяцев - на сворачивание бизнеса, а затем безоговорочная передача помещения законному владельцу.
Ну а пока «законному владельцу» ничего не оставалось делать, как занять у того же дяди-портного денег на покупку грузовичка, необходимого для бизнеса. На нем он стал наматывать тысячи километров, объезжая деревни и скупая старые вещи. Покупал, к примеру, за 30 франков, продавал за 45, вкладывал вырученные деньги в следующую поездку и так продолжал вести свои нехитрые дела. В послевоенные времена цены на вещи были бросовые, и проданное за 45 франков через 15 лет уже стоило десятки тысяч долларов, но тогда каждый грош имел свою, особенную стоимость. И, как всякий «селф-мейд-мен», он учился в суровой школе собственных ошибок, совершаемых, главным образом, по невежеству.
В конце 40-х Европа повально «заразилась» Америкой. Фильмы, музыка, образ жизни и, конечно, домашняя обстановка. Все делалось по заокеанскому образцу и многие люди стали продавать старую добротную мебель, чтобы купить вместо нее узкую тахту, журнальные кресла и столы из «формайки». Жан-Пьер (он так и остался при своем «военном» имени) договаривался на общую сумму, гарантируя вывоз «под ноль» всего, что находится в квартире, с тем, чтобы опустевшее помещение можно было обставить в соответствии с современной модой. Не раз и не два ему попадались стеклянные изделия: настольные лампы, цветные стаканы, вазы, елочные игрушки. Никакого спроса на них не было – максимум, 3 франка за штуку, в то время как в машине они занимали довольно большой объем, совершенно непропорциональный своей стоимости. Проблема решалась просто: стекляшки бились, мелкие осколки сбрасывались в мусорный контейнер, а кузов заполнялся «дорогим» деревянным антиквариатом. И только спустя несколько лет, с приобретением знаний и опыта, ему открылась ошеломляющая истина: то, что беспощадно и с демонстративным грохотом колотилось в сельских дворах, являлось ничем иным, как шедеврами знаменитых французских стеклодувов Эмиля Галле и братьев Огюста и Антонина Дом. Художественный уровень этих изделий таков, что и сейчас на мировом рынке они уходят по тридцать-сорок тысяч долларов, а в иные времена спрос поднимался настолько, что состоятельные коллекционеры на аукционах по полмиллиона выкладывали.
Такова истинная цена настоящей учебы!
Постепенно молодой человек начал приобретать известность как антиквар, завел новых, респектабельных друзей. Но и со старыми не расставался. Война давно закончилась, и теперь его соратники по движению сопротивления, в большинстве своем, коммунисты, активно боролись за социальную справедливость. Но не только за это. Жан – Пьер примкнул к компании «горячих голов», мстящих французам, сотрудничавшим с гитлеровцами во время оккупации. Эта противозаконная деятельность не ускользнула от внимания властей и в начале 1949 года ему вручили повестку в полицию. Дальнейшее не нуждалось в комментариях, ближайшее будущее вырисовывалось предельно ясно. Пришлось срочно воспользоваться помощью вдовы старшего брата - того самого, что подделывал документы. На пароход, отправляющийся с группой еврейских детей в Палестину, вместе с ним загрузили несколько ящиков с упакованными в спешке товарами.
*
Он остановился в семье дальних родственников. Глимеры приехали из Польши лет пятнадцать тому назад, знали язык, местные нравы, людей: одним словом - опытные старожилы! И относились к Жану Тирошу (в Израиле он сразу же сменил свое имя) как к сыну, помогли начать свое дело. В результате на Алленби в Тель-Авиве открылся новый антикварный магазин «в парижском стиле», вскоре этот магазин перебрался на Бен-Йехуда, и уже затем прочно обосновался на Дизенгоф, превратившись в салон для «особо важных персон». Сюда приходили крупные чиновники из Министерства иностранных дел и Министерства обороны, когда нужно было подготовить ценный подарок заморскому гостю, городская элита, ищущая нечто оригинальное для обстановки квартиры, состоятельные туристы, желающие увезти на память об Израиле не банальную безделушку, а эксклюзивный предмет. То был блаженный для антикваров период, когда немецкие иммигранты, прожившие в Тель-Авиве по 20-25 лет, расставались с привезенным добром для того, чтобы обеспечить подросших детей квартирами. Они хотели продать, он - купить, желания сторон полностью совпадали и бизнес процветал. К нему уже на регулярной основе стали попадать вещи международного значения: замечательные образцы старинной мебели, металлические, керамические и стеклянные изделия, ценные картины.
Вот, кстати, с живописью, в отличие от прочего, Жан поначалу чувствовал себя не очень уверенно. В историю вошла одна из его особо «удачных сделок» того времени. Купив по случаю немецкую картину, изображающую уличных проституток, он поменял ее в галерее Розенфельда на «раннего» М. Ардона (работа 40-х годов). Кстати, не так давно этот Ардон ушел за 70.000 долларов, что, конечно, немало. Но, вот, немецкий экспрессионист Эрнст Людвиг Кирхнер, основатель знаменитой группы «Die Brücke<span ru"="" style="font-size: 14pt; color: rgb(37, 37, 37);">» («Мост»)... Та его картина по любой оценке стоит сегодня не менее десяти миллионов долларов.
Тирош весело посмеивался над своими ошибками, он их не стеснялся. Но при этом не переставал учиться. Вскоре он познакомился с Мане Кацем и получил право на представление в Израиле его работ. Это стало поворотным моментом, началом совсем нового этапа жизни. Знаменитый живописец был тесно связан с величайшими художниками ХХ столетия и находился на самом острие современного изобразительного искусств. Они стали ездить друг к другу, беседовать. Это общение повлияло на модного антиквара. Теперь он все больше отдавался своему новому увлечению - картинами. Не хватало последнего толчка.
*
Раз в несколько месяцев Жан с женой ездили закупать товар в Париж. Они любили эти поездки, всегда сулившие новые впечатления, знакомства, интересные беседы. Но на этот раз путешествие оказалось судьбоносным. На корабле чета Тирош познакомилась с французами, возвращавшимися домой. Те оказались владельцами модной столичной галереи современного искусства. Неделя пролетела незаметно в разговорах и обсуждениях, рассказах о смешных случаях. Жан поделился своими планами. Он только что присмотрел приятное место в Яффо и задумал туда переезжать со своим антикварным магазином. И тут он услышал:
- Слушай, что ты возишься с этим своим старьем? Будущее, поверь нам – за современным искусством!
Это был тот самый последний толчок, которого ему не хватало для принятия решения.
После возвращения он объявил своему компаньону о выходе из дела и открытии принципиально иного направления. Тот только всплеснул руками: «Сумасшедший!».
Художественная галерея Тироша открылась в Старом Яффо в 1960 году. По соседству с ней жил лишь одинокий Шлемо Цафрир да ночующий на ступеньках наркоман. Таким образом, с переездом Жана население будущего Квартала художников увеличилось на треть. Кстати, это будущее тогда и вообразить себе было невозможно. Вся приморская полоса представляла собой огромный пустырь, образовавшийся в результате британской военной операции «Якорь». Там и здесь в развалинах жили семьи нищих репатриантов из Северной Африки. И, конечно, девушки. Очень много девушек, зарабатывавших себе на жизнь самой древней профессией. Район Старого Яффо был одним большим притоном, пропитанным «ароматами» наркотиков, разврата и криминала всех мастей. Монмартр? Скорее всего, именно его увидел в перспективе бывший парижанин, купивший помещение в центре этой клоаки: большой салон, поделенный на три комнатушки, целомудренно прикрытые занавесками. Перед комнатушками сидели свободные от работы девушки в ожидании очередного посетителя. Купив у сутенера помещение, новому хозяину пришлось сразу же заняться капитальным ремонтом: все перестраивать, красить, создавать европейский дизайн. Но он верил, что труды даром не пропадут. И оказался прав.
Прошло несколько месяцев, любовь Жана Тироша к Яффо только усилилась. И дела, вопреки прогнозам коллег, пошли совсем неплохо. В 1962 году уже вся семья полностью переехала из престижного Рамат-Хена в дом, купленный неподалеку от галереи. Старший сын Мики, которому в то время было 10 лет, до сих пор вспоминает безлюдный пустырь, песчаный холм, за который уличные проститутки уводили своих клиентов, любимый транзистор «Zenith» в кожном дырчатом чехле, и вечно дремлющего наркомана на ступеньках клуба «Омар Хайям». Наркомана дети жалели, снабжали его кулечками с орехами и семечками, чтобы тот продал их прохожим и купил себе еду.
Так начинался Квартал Художников в Яффо. Чуть позже сюда вселились Эли и Рахель Гера, Дан Бен-Амоц, Дан Эйтан, Давид Шарир, Циона Шимши, Нафтали Безем, Моше Гат, Матанья Аврамсон, Эли Илан, Хая Шварц, Илана Гур и многие другие. Постепенно стали открываться первоклассные галереи, рестораны, магазины, появились туристы. Закипела жизнь.
*
Жан начал с выставок современных израильских мастеров. Затем все чаще и чаще в галерее стали звучать французские имена: Шагал, Модильяни, Паскин, Сутин. Местная публика, не привыкшая к такому размаху, была в восторге. Однако вскоре стало очевидно, что для великих нужны великие деньги, которых в то время у него просто не было. И тогда Тирош переключился на менее известных еврейских художников, представителей Парижской школы, открывая посетителям галереи творчество Кикоина, Кислинга, Кременя, Каца, Федера, Альтмана, Минчина, Любича, Эпштейна и многих других, а, по сути, выстраивая культурный диалог между Израилем и Францией. Все знали про его специализацию. Он приезжал в Париж 4-5 раз в году, скупал у торговцев уже подготовленные для него картины, собирал контейнер и отправлял в Израиль, где товар с нетерпением ожидали розничные продавцы и коллекционеры. В этом и заключался его бизнес до 1967 года.
А в 1967 году, после Шестидневной войны, к нему в галерею зашли два американских предпринимателя. Поглядели, одобрительно поцокали языками, разговорились с хозяином и подружились с ним. Спустя несколько месяцев, перед своим возращением домой, они сделали ему предложение, перед которым было трудно устоять:
- Что ты торчишь в этой дыре? Разве это твой масштаб? Тут же все маленькое. Езжай с нами в Америку, мы вложимся в дело, создадим настоящую империю искусства.
И уже через полтора года во Флориде открылась большая художественная галерея, а через девять месяцев после этого – еще одна, в Нью-Йорке, на середине Мэдисон. Феноменальная. В американском стиле. Четыре этажа! Жан, как сумасшедший, мотался в Париж и обратно, скупал великих импрессионистов: Моне, Ренуар, Боннар. В его распоряжении были миллионы долларов, с такими деньгами европейские коллеги конкурировать не могли и почтительно уступали ему право покупки на торгах. Имя Тироша стало знаменитым.
Но в один прекрасный день он сел и задумался: «Прошло четыре года, бизнес идет отлично, однако где прибыль? Почему я не вижу на своем счету серьезных денег?». Он решил посоветоваться со специалистами.
И тогда на свет выплыла весьма неприятная истина. Оказалось, что его компаньоны, представлявшиеся крупными богачами, вложили в дело не свои средства, а взятую под огромные проценты банковскую ссуду. Вот на погашение этой ссуды и уходила вся многомиллионная прибыль, полученная от неустанной деятельности Жана Тироша.
Он очень рассердился. Зашел в галерею, выбрал 12 картин, среди которых были работы Модильяни, Вламинка, Утрилло, Шагала, Фужита, и позвонил своим «друзьям»:
- Господа, мне стало все известно про ваши финансовые художества. Я вас оставляю, взяв то, что мне по праву причитается.
Компаньоны подали против него иск, однако, суд принял сторону Жана. Более того, от них потребовали добавить к уже полученной «компенсации» еще две ценные картины, одна из них кисти Вламинка.
С таким багажом Жан, расстроенный, но непобежденный, вернулся в 1973 году к себе домой в Яффо.
За время его отсутствия здесь мало что изменилось. Картинная галерея функционировала исправно, к ней еще перед отъездом он прикупил соседние помещения, в которых разместился антикварный магазин, управляемый сначала его друзьями, а потом братом Ицхаком. Все постепенно стало возвращаться к нормальной привычной жизни: утром – административные хлопоты, вечером галерея, ночью - покер с друзьями.
*
Ночная жизнь Яффо - это особый разговор. Большой дом 8 по улице Ха-Цедеф, куда они перебрались, продав предыдущий, под номером 12, стал настоящим местом сбора Тель-авивской богемы. Все знали, что у Жана для друзей всегда найдется стаканчик хорошего виски и карты. Всю ночь они резались в покер. Как правило,выигрывала Симон, жена Жана. Она была сильная женщина и умела оставаться с невозмутимым лицом при любом раскладе. Наиболее частыми гостями были Ури Зоар, Шмулик Краус, Арик Айнштейн, Бени Амдурский, Эйби Натан, Хаим Хефер, Дан Бен-Амоц и, конечно, художники Шлемо Цафрир, Моше Гат, Игаль Тумаркин и многие-многие другие. По именам посетителей дома Тироша можно было бы составить энциклопедию израильской культуры.
Его очень любили. Старший сын с улыбкой рассказывает, как Ури Зоар, купивший у легендарного продюсера Пашанеля часть дома по соседству (до его вселения там располагался ночной клуб «Ха-сантер ха-кафуль»), с нетерпением дожидался возвращения отца из зарубежных поездок, чтобы придти к нему и поболтать за ужином. Углубившись в воспоминания, Мики продолжает:
- Родители устраивали великолепные бал-маскарады, многочисленные танцевальные вечера, все веселились от души. Мы, дети, наблюдали за взрослыми сверху, из своих комнат. Это была прекрасная жизнь, как в сказке. К нам часто приводили зарубежных гостей, важных визитеров, чтобы показать им красивый дом, продемонстрировать, как евреи вдыхают новую душу в древний город, соединяют западные традиции с восточными. Иногда случались курьезы. Как-то привезли британского киноактера Шона Коннери. Незадолго до того он сыграл главную роль в экранизации произведений Яна Флеминга о секретном агенте «007», и стал, чуть ли, не самым узнаваемым человеком планеты. А в это же время к нам решил заглянуть «на огонек» брат мамы, иммигрант из Марокко, очень теплый, простой и веселый человек. Он радостно открыл дверь, привычно распахивая объятия, и тут увидел... «Джеймс Бонд!!!» - в ужасе и восторге закричал дядя. Вот смеху-то было!
Симон и Жан очень любили танцевать. И не только любили, но и прекрасно умели. С этим связана еще одна замечательная история с не менее известным, чем Шон Коннери, артистом – Шарлем Азнавуром. Тирош познакомился с ним еще в послевоенном Париже, когда будущий великий певец работал на Монмартре аккомпаниатором Эдит Пиаф. Теперь они встретились в богемном Тель-авивском клубе «Сабра», где восторженные почитатели устроили вечер в честь своего кумира, прилетевшего в Израиль на гастроли. Жану было неловко подходить к знаменитому гостю и напоминать о себе, поэтому он решил скромно отсидеться в стороне. Начались танцы-танго, румба, и внезапно Азнавур сам обратился к Тирошу: «Ты, случайно, не Жан-Пьер?». Поскольку тот замешкался с ответом, он продолжил: « Лица я не помню, но эти танцевальные движения ни с чем не спутаешь». Из клуба они вышли вместе и много лет после этого были в самых теплых отношениях.
*
Но вернемся к суду. Все, вроде бы, там прошло удачно, тем не менее, Тирошу не давала покоя последняя фраза своих бывших компаньонов, проигравших процесс: «Не думай, что это конец истории!» Он знал, что у американцев в Израиле осталось очень много влиятельных друзей, что к угрозам следует отнестись серьезно, однако, представить себе масштаба мести, конечно, не мог.
Четыре года спустя после возвращения из Америки на него жесточайшим образом «наехала» налоговая полиция, устроила обыск дома, переворошила всю галерею, обвинила в уклонении от уплаты налогов, заковала в наручники и отправила в тюрьму Абу Кабир. Газеты наперебой печатали сенсационные очерки с фотографиями знаменитого бонвивана, окруженного полицейскими, радио и телевидение рассказывало про него в уголовной хронике, а он не понимал, почему с ним так несправедливо поступают, и очень обиделся. Эта обида осталась и через 5 лет, после того, как закончились все расследования, и суд его оправдал.
В 1982 году Жан Тирош уезжает в Париж, где работает, не открывая галереи. И там его бизнес тоже расцвел. Как всегда. Он мотается между Францией и Израилем, заключая сделки по всему миру. И все это время галерея в Яффо продолжала жить, нося его имя.
Подросли дети, Мики, Орна и Серж, пошедшие по стопам отца, правда, каждый своим путем. С помощью Мики возник целый торговый дом в престижном районе Герцлии - один из самых больших в Израиле. Его владельцы, Орна со своим мужем Довом Хазаном, уже не ждут посетителей на пороге галереи, сделки заключаются по телефону и Интернету, публичные торги - каждый месяц. Имена художников в представлении не нуждаются: на аукцион выставлялся весь цвет израильского искусства. Уделяется и особое внимание еврейским живописцам парижской школы – когда-то начатая им традиция: Марк Шагал, Жак Липшиц, Жюль Паскин, Марсель Янко, Мане Кац, Исаак Анчер, Пьер Алешинский и многие-многие другие. Имена покупателей тоже у всех на слуху: политики, крупные бизнесмены, селебрити со всего мира. Наверное, так он и представлял будущее своей первой галереи в Яффо.
А ему самому уже все чаще и чаще хотелось просто домашнего покоя, семейного уюта. Хотелось общаться с детьми, внуками, вести неспешные разговоры с постаревшими друзьями.
Жан Тирош умер в ночь пасхального Седера в 2007 году, окруженный близкими людьми, оставив после себя большую семью и дело, которое продолжили дети и внуки. Он прожил долгую жизнь, наполненную разнообразными впечатлениями. Менял страны, имена, брался за неизведанное, открывал новые возможности. В этой жизни были не только грандиозные взлеты, но и тяжелые падения - ведь, без них судьба первопроходца невозможна. И, все-таки, успех настолько впечатляет, что невольно задаешься вопросом: «Не получив никакого формального образования, человек достиг огромных высот, даже после смерти о нем постоянно вспоминают, его влияние до сих пор сказывается. В чем причина? Как?».
Мики отвечает, не задумываясь:
- Отец излучал доброжелательность и вызывал абсолютное доверие к себе. Не было ни одной области, в которой он был бы стопроцентным специалистом. Но за всю свою жизнь я не встречал человека, который бы знал не менее 80% от максимума в 12-15 областях. Это и живопись, и скульптура, и африканское искусство, стеклянные изделия, фарфор, мебельный антиквариат – трудно даже перечислить. Невозможно поверить, но, ведь, не было ни одной заграничной поездки, которая бы нам что-то стоила. В какую бы дыру мы не приезжали, он тут же заходил в лавку старьевщика или галерею, находил там интересный предмет, покупал, возвращался домой, продавал - и тем самым окупал всю поездку. У него было чутье и огромная практика. В университете этого не приобретешь. Ну, и, конечно, невероятная дерзость. Дерзость приехать в Израиль, дерзость открыть бизнес, дерзость бросить налаженное дело и перевести галерею в Яффо, дерзость переехать сюда с семьей. Ведь в то время здесь ничего не было. Ничего! Муниципалитет ни в какую не разрешал ему открыть магазин. Но он нашел выход. Ора Намир, жена тогдашнего мэра Тель-Авива Мордехая Намира, неподалеку отсюда, на улице Йефет, решила организовать некую вечернюю школу культуры для детей из неблагополучных семей: курсы керамики, резьбы по дереву, ну и тому подобное. Так папа вызвался купить всю необходимую мебель за свой счет, чем сразу же изменил к себе отношение мэра. Он был первый, кто получил разрешение.
*
Со времени заселения Квартала художников прошло более полувека – срок немаленький, и большинство его первых жителей не дожили до сегодняшнего дня. Несколько лет тому назад в Тель-Авиве стали появляться типовые мемориальные таблички на домах. Это не только память, но и дань уважения тем людям, которые в той или иной мере поспособствовали развитию израильской культуры. Художники, скульпторы, литераторы, артисты, музыканты. Вот, только галеристы позабыты. А зря! Без них культура тоже не может существовать. Семья попыталась восполнить этот недочет строительством амфитеатра, который сейчас носит имя Симон и Жана Тирош. Символично то, что амфитеатр находится на самой вершине Старого Яффо, с которой открывается прекрасный вид на Средиземное море. Море, соединяющее Израиль с Францией.
(продолжение следует)
Напечатано: в журнале "Записки по еврейской истории" № 7(185) июль 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer7/Lisnjansky1.php
