Латынь из моды вышла ныне? Осторожности ради после знаменитой пушкинской фразы ставлю знак вопроса — в Германии тысячи гимназистов стараются попасть в «латинский» класс. Юрия Вадимовича Шанина друзья в шутку называли «латинистом» или «живым классиком». Наша дружба с ним продолжалась почти полстолетия.
Последний раз я звонил ему из Кёльна за две недели до его ухода. По ТВ демонстрировался конкурс Евровидения, и врачи на день отпустили его из больницы. Дома у него в этот день были гости, много звонков — сплошное притворство сквозь слёзы — все понимали, что счёт жизни идёт на дни. Другу в Киеве он велел придти попрощаться в больницу в юбилейный день – 11 июня, когда ему должно было исполниться 75 лет. Но не дотянул трёх дней…..
Время неумолимо, но, к счастью, ещё живы его соученики по 91 киевской школе, сокурсники по классическому отделению филфака Киевского университета им. Т.Г.Шевченко, коллеги с кафедр классической филологии разных стран, участники легендарной 16-ой полосы и «клуба 12 стульев» «Литературной газеты», раздела «В шутку и всерьёз» журнала «Вопросы литературы». Велика молодая поросль его учеников, бывших студентов Киевского мединститута, читателей «Крокодила в халате» — раздела газеты КМИ «За медичнi кадри».
Нужна коллективная память, чтобы рассказать о феномене Юрия Шанина.
Мой рассказ сугубо личностный, лишён хронологической последовательности — память произвольно выбирает наиболее яркие страницы нашей дружбы…
В первый раз мы случайно столкнулись на аллее сирени в киевском ботаническом саду над Выдубецким монастырём. Он мне улыбнулся, а я подумал:
— Вот хороший человек.
Эта встреча была запрограммирована свыше — Юра оказался другом и моих лучших друзей.
Интеллигентность — глубинное свойство личности — становилось понятным после первого с ним знакомства. Мне казалось, что принадлежность к этой категории людей, круг которых узок, а слой тонок, не определяется происхождением, образованием или профессией. Но интеллигентами оказались его предки, по крайней мере, в четырёх поколениях. Среди них были дворяне, представители духовного и мещанского сословий — военные, инженеры, педагоги. Как объяснить «генетический» виток — прадед Юрия Вадимовича — А.С. Преображенский преподавал в Красноярске русскую словесность и латинский язык? Или «космический», по выражению Юры, потенциал языковеда у его главного учителя и наставника профессора Андрея Александровича Белецкого, сына знаменитого литературоведа Александра Ивановича Белецкого. Отец и сын оба были учёными с мировыми именами.
Юра много и охотно рассказывал о своих родителях и предках.
К революции в России они отнеслись положительно, но уцелели чудом – прадед, благодаря личному вмешательству Н. К Крупской, дед при советской власти «сидел» четыре раза, а отец, крупный инженер – энергетик – два раза.
Я был знаком с родителями Юры. Вадим Петрович был главным инженером Киевской электростанции ГЭС-2, преподавателем Киевского политехнического института. Его, человека кипучей энергии не сломили тяжелейшие болезни — суставной ревматизм и повреждение позвоночника, и он продолжал до самого последнего дня работать.
Александра Фёдоровна — коренная волжанка по рождению окончила гимназию, работала в краеведческом музее, занималась художественным рукоделием, прекрасно пела. Во время войны и эвакуации не гнушалась любой самой тяжёлой работой, чтобы уберечь семью от голода.
У отца Юра заимствовал «лёгкий, счастливый характер», у матери — живость, общительность, любовь к поэзии и песням. Красавицами были и сёстры Юры — полная жизни и энергии Оля, и задумчивая, слегка отрешённая Инна. Мать передала сыну и дочерям не вполне славянскую, скорее южнорусскую внешность. Юрин крупный нос и слегка грассирующая речь — предмет постоянных шуток друзей.
Выдающийся художник Михаил Туровский наряду с графическим оставил и словесный портрет друга:
Душой он русский, телом — грек, лицом еврей, но человек
В поздравительной оде Шанину к 70-летию есть такие (мной написанные) строки:
«Места и главы, жизни смены,
Уж не вместит двадцатый век,
Загадочны твои нам гены,
Но знаем, наш ты человек! »
Впрочем, «копанье» в биографии Шанина не всегда было столь доброжелательным. Как гуманитарий он не мог работать преподавателем, тем более зав. кафедрой вуза, не будучи членом партии. После единогласного голосования в первичной организации, некоторые коллеги по работе, а теперь и по партии отводили его в сторону и спрашивали:
— Мы бы всё равно голосовали «за», но скажите честно, ведь вы еврей?
Всерьёз этот вопрос «встал ребром», когда началась эмиграция в Израиль, и Юра десятки раз оказывался в робких группах отъезжающих-провожающих на Киевском вокзале.
Его вызвали в отдел кадров, предупредили, а он продолжал в том же духе.
К тому времени он уже имел своё общественное поощрение – звание «почётный еврей».
С лёгкой руки писателя П. Вайля в литературе и искусстве утвердилось понятие: «гений места». Для меня Шанин был «гением» своего родного Киева, в котором он прожил почти всю жизнь.
Запомнился серый осенний день 1991 года. По Мало-Житомирской улице в сторону Крещатика, медленно чеканя шаг, шёл сутулый пожилой человек. Седые растрёпанные волосы, усы, бородка «эспаньолка» и мутный невидящий взгляд. С печалью мы обнялись. Прошло больше года со дня смерти жены Риты, а Юра всё ходил как неприкаянный, и не мог найти себя. Неожиданно, оживившись, он спросил, знаю ли я, где в Киеве Шанинское «гнездо». Ускоряя шаг он подошёл к дому на углу Михайловского переулка и Мало-Житомирской, взбежал на пятый (!) этаж (лифт, конечно, не работал). Постучался в одну дверь, толкнул другую. Мы оказались на балконе, и полился его неудержимый рассказ. Старый больной человек превратился в «жука на палочке», как звали его в детстве, резвого ребёнка, бросавшего с этого балкона на головы прохожих вещи, не раз тонувшего, прыгавшего вниз с зонтиком вместо парашюта, побывавшего под трамваем. Мягко говоря, не отличника — «единственную медаль в нашу семью принёс породистый кот Гаврик». Состарившись, я прочёл это и многое другое в его книге: «Не уставайте слушать стариков. Воспоминания пожилого киевлянина».
После смерти Риты ему невыносимо было оставаться в квартире подолгу одному. Юра обходил друзей, бродил по городу и при каждом удобном случае отправлялся в путешествия. Своё состояние в эти годы он передал в стихотворении «Летучий Голландец»:
И хочется, тянет сменить обстановку,
И стали родными чужие пороги,
И вновь я бросаюсь в командировку -
Летучий голландец железной дороги.
Эмигрантская ностальгия по Киеву для меня связана с квартирой молодых Шаниных на Печерске — на углу нынешних улиц Шелковичной и Лютеранской. Бойко взбежав на восьмой этаж (лифт редко работал) и, потоптавшись на наружном коврике с надписью SALVE, я оказывался в мягком вращающемся кресле напротив Юриного письменного стола. На стене фотография — Юра с ушами кролика- остаток какого-то чествования. Слева набитые книгами шкафы. Напротив диван, превращающийся в двуспальную кровать. Эта комната Риты и Юры — кабинет, спальня, гостиная, а подрастающая Галя проживает в соседней комнатке с выходом на балкон. Как они там втроём размещались, да ещё с приезжими и местными гостями, сменявшимися иногда раза три за вечер? В дни рождения и юбилеи набивалось гостей по 30-40, и всем хватало выпивки и закусок — безразмерное гостеприимство широко открытых душ!
Каждый праздник здесь превращался в карнавал, и отмечался приходом трёх «команд» гостей. Нами, причисленными к числу близких — в первый день, родственниками — во второй, и незапланированными «бродячими поздравителями» — в любое время.
Разбушевавшийся тамада, рождая всё новые экспромты, ненароком мог опрокинуть бокал или вилку на соседа. Принимая предосторожности, мы старались не уступать по части ответных «алаверды» — тостов. Редко звучала музыка, но внутренний мелодизм наших встреч передаёт песня «Как молоды мы были…», хотя многим из нас тогда уже переваливало за сорок.
Но были в квартире Юры и Риты незабываемые праздники особого рода — пиры духа, когда за столом оказывался очередной приезжий гость: Борис Чичибабин, Юнна Мориц, Феликс Кривин, Натан Эйдельман, Вадим Левин, Марк Соколянский, Ян Непорожный (Польша) (список неполный!). Все они с любовью, трепетно относились к семье Шаниных.
На наших глазах развивалась их дружба с Борисом и Лилей Чичибабиными. По серости я впервые узнал о существовании выдающегося русского поэта из тетрадки переписанных им от руки стихов — дара Юрию Шанину. Стихи меня потрясли. Если не ошибаюсь, у Чичибабина была опубликована тогда лишь одна «обрезанная» Главлитом книжечка, потом после ареста его долго не издавали.
Во время приездов в Киев Юра опекал Бориса — водил по городу, показывал его стихи киевским и московским литераторам (Юнне Мориц).. Позднее супруги Чичибабины жили в квартире Шаниных на Печерске. Юра принял участие в организации одного из первых официальных выступлений уже известного поэта в здании кинотеатра «Заря» (бывш. караимская Кинасса). Представлял поэта выдающийся деятель украинской культуры Иван Дзюба.
Юра сыграл большую роль в жизни и творчестве своего близкого друга — врача и литератора Виталия Коваля. Его имя теперь носит улица в Жорновке.
Город Шанина включает для меня не только квартиры, в которых он жил на Печерске, университет и мединститут, где он работал, книжный магазин «Современник» и зал «Дома Учёных», в котором не раз выступал. Юра и Рита, к сожалению, часто болели, и я не пропустил ни одного лечебного учреждения, в которых они лежали. Чтобы их посетить, я выбирал нетрадиционное время – после четырёх часов дня, когда больничные обходы прекращались, а вечерние приходы посетителей ещё не начинались.
У Юры были, по его выражению, «проблемы с нижними конечностями», Рита страдала тяжелейшим заболеванием суставов. Однажды они лежали вместе в одной палате — оба в гипсе, и Юра читал мне свежий цикл стихов: «Записки на гипсовой ноге».
Юра был в ударе, и, прочитав очередной опус, бросал его на пол, а я поднимал и предлагал перепечатать.
— Это первый экземпляр, Бобочка, а ты хочешь им закусить. После первой не закусывают. Кстати, принёс ли ты закуску? Водочки от тебя не дождаться — ты ведь Ритин любимчик.
Лицо Риты исказилось от смеха и боли.
— А вот и главный алкоголик — спаиватель, — обрадовался Юра входящему заведующему отделением, — ему больные постоянно носят, но он сам всё до капли выпивает.
Хохот в палате нарастал, дверь в коридор была открыта, и волны смеха стали выплёскиваться наружу, веселя больных — Юра в любой больнице сразу заводил знакомства.
Прошло время. Светлого ангела и страдалицы Риты уже не было с нами.
Однажды утром Юра позвонил мне на работу из Института нейрохирургии и попросил срочно приехать. Я пытался узнать, надо ли что-либо взять с собой, но разговор прервали. Дрожа от волнения, отыскал нужную палату, постучал и приоткрыл дверь. Весёлый Юра с загипсованной ногой беседовал с каким-то посетителем.
— Слава Богу, — с головой всё в порядке, — с облегчением подумал я, и, чувствуя слабость, уселся на свободную постель.
Юра с улыбкой объяснил, что его положили с подозрением на инфаркт миокарда, но в ортопедии и терапии соседних клиник места не нашлось, а зав. отделом в нейрохирургии слушает у него лекции по латыни.
Потом он познакомил меня со своим одноклассником, который прилетел на пять дней в Киев из Австралии, где живёт уже пятнадцать лет. Он попросил показать ему Киев. Заглянул сосед по палате с перевязанной головой после трепанации черепа; карман у него подозрительно оттопыривался, и Юра заметил, что в Австралии — это не проблема — там сумчатые животные могут припрятать любой предмет.
Свою популярность любимого педагога Национального медицинского университета (КМИ) Юра чаще, чем для себя, использовал для оказания протекции многим друзьям, нуждающимся в консультации медиков из института.
Я был одинаково влюблён в Юру и его жену Риту. В ней объединялись внешняя и внутренняя красота, доброжелательность и интеллигентность. Хороший детский врач, педагог, один из авторов книги по уходу за ребёнком, она была спокойной и уравновешенной — в противоположность шумному, легко возбудимому, иногда «взрывоопасному» Юре. Но они очень любили и прекрасно понимали друг друга. Рита была мужественной женщиной — на её долю выпали тяжкие страдания.
Однажды, не зная об её болях, я без особой нужды зашёл к Шаниным. Юра был в командировке, а Рита ни словом не обмолвилась о своём состоянии — угощала пирогом, не отпускала, выслушала какие-то мои жалобы. Через день позвонил вернувшийся Юра — Риту с болевым шоком отправили в больницу. Она передавала привет и спрашивала, уладились ли мои проблемы.
Присутствие Юры среди друзей в любом месте вносило атмосферу праздника, но если был конкретный повод, Юра готовился и не приходил с пустыми руками. Среди прочих подарков приносил скрученный в трубочку «свиток» с поздравлением. Стихи его были полны юмора, злободневны, профессиональны. Я храню их как реликвии.
Привёз я с собой из Киева в Германию почти все его книги. Большая часть их относится к «агонистике» — физкультуре и спорту у древних греков. Это слово чуть было не сыграло опасную роль в Юриной судьбе. Во время защиты диссертации университетская машинистка сделала ошибку в её названии, написав «агностика». Это слово действовало на сидящих в зале марксистско-ленинских философов, как красная тряпка на быка. Пришлось извиняться.
Реликвией для меня стали Юрины книги, благодаря его стихотворным посвящениям и эпиграммам. Я обязался давать на них ответы – такими были жёсткие условия игры.
На титульном листе «академичной» монографии: «Олимпийские игры и поэзия эллинов» Юра написал:
Я рад подбросить для пародий пищи вам,
И жду в ответ божественного слова….
Сей раз меня сменяли на Радищева,
Но впредь меняйте лишь на Фиалкова.
(Юрина книга оказалась дефицитной, и моя жена Мила отдала за неё букинистам книгу Радищева).
На книге «Мифы и люди Олимпии» надпись:
«Рубенчики, примите от меня
Частицу олимпийского огня….»
На книге «Афоризмы»:
Активным строителям коммунизма
От автора 101-го афоризма.
На книге пародий, фельетонов и эпиграмм «Вместо бессмертия»:
Однажды штурмом Рим едва не взяли галлы,
Но отступили всё ж, застенчивость храня…
Пока Рубенчик пишет только мадригалы,
А мог бы ведь и — эпиграммы! На меня!
На книге «От эллинов до наших дней» — просто и мило:
Дарю свой опус Миле, Боре, Оле.
Я вас люблю — чего же боле?
И так далее, и тому подобное…
Любимая тема Шанина–юмориста — студенческая жизнь («Малая студенческая энциклопедия», «Вечный студент», «Третья молодость» и другие) Его фельетоны, пародии мадригалы, афоризмы, входят в «Антологию сатиры и юмора ХХ века», издаваемую в России.
В конце 2004 года Юра прислал мне третье, иллюстрированное издание знаменитого бестселлера «На байдарке» — удивительную книгу — сплав профессионализма, интеллигентности, юмора и дружбы.
Автор — Феликс Квадригин. Перед именем каждого в квадриге можно поставить эпитет «талантливый». Доктор мед. наук и литератор Гелий Аронов, инженер-электронщик Михаил Гольдштейн, профессор-латинист Юрий Шанин и выдающийся профессор-химик Юрий Фиалков.
Об этой маленькой книжке, ставшей легендарной, написано много. Одни сравнивали её с книгой Джерома К. Джерома: «Трое в лодке, не считая собаки». Другие считали, что «на службу байдарочного спорта авторы поставили мировую культуру и литературу».
В байдарочных походах Юре отводилась почётная роль «Адмирала». Какова его роль в регате мы с женой не знаем — на дно байдарки не ступали, но уверены, что это был самый остроумный в мире Адмирал, и что его улыбка была флагом всех кораблей.
Юра-романтик любил поездки и путешествия, в которых новые места сочетались с новыми знакомствами, общением с друзьями. Пока была здорова Рита, они побывали в Крыму, на Кавказе, в Сибири, байдарочных семейных походах с участием Гали. Огромную роль в его жизни играл «научный туризм» — посещение конференций и симпозиумов по классической филологии, античности в России, на Украине, в Польше. Прекрасно описано Юрой путешествие по Израилю.
Но годы шли, а один заветный маршрут всё никак не входил в его «окрестности». В одном из последних писем он мне писал: «досада, несправедливость, что я, античник, даже одного раза не смог побывать в Риме и Греции».
И вдруг буквально через месяц после этой жалобы 2 ноября 2004 года он мне написал:
«…. в сентябре произошло чудо!!! Мой давний ученик попросил разрешения пригласить меня в Грецию. И я разрешил. Саша Малышев (так он зовётся) прислал мне авиабилеты в два конца и оплаченный гостиничный счет. Встретил меня в Мюнхене, и до Афин мы летели уже вместе. В иллюминаторы были видны и Альпы, и Балканы!
…Наш отель «Аустрия» стоит под самым Акрополем. И вечером с балкона моего номера был виден подсвеченный Парфенон. Автобусная экскурсия вдоль Коринфского побережья и вглубь: Эпидавр, Навплион, Микены. По мере возможностей облазил все доступные откосы и спускался в археологические раскопы: осматривал, впитывал, буквально вылизывал. Безбожно путая новогреческие слова с древнегреческими, беседовал с экскурсоводами, портье, продавцами и даже собаками…
И купался в Эгейском море. А в самолетах «Люфтганзы» пытался любезничать со стюардессами на моем ужасном (шрреклихь) немецком. Три дня — как в чудном сне!»
Письма писателя — существенный элемент творческого наследия. Юра умел в свойственной только ему юмористической и вместе с тем трогательной форме передать атмосферу оставленной нами в Киеве жизни. Он зажигал добрые огни ностальгии на пройденном нами с Милой пути.
В его письмах много личного — рассказы о семье — Гале, Нине, Гоше
Нина Борисовна-педагог — биолог из университета много лет была самым близким другом семьи Шаниных. Она помогла Юре преодолеть тяжелейшую депрессию, вызванную смертью Риты, наладить быт и отдых самых дорогих ему людей — Гали и внука Гоши. Во второй книге Юриных мемуаров занятная фотография — он и Нина в праздничных нарядах возле дворца бракосочетаний и прильнувший к ним Гоша. Подпись: «он был свидетель умиленный…»
«Души отрада» — подрастающий Гоша был героем всех без исключения Юриных писем.
Прошли годы и как гром с ясного неба — трагические новости. Смерть Юриной сестры Оли Шаниной — Мудрагель.
Мы с женой тогда уже жили в Германии, и на второй день после приезда в Киев отправились проведать Юру. Пока Нина хлопотала на кухне, сдерживая слёзы, вошли его обнять — из-за слабости Юре пришлось прилечь. Потом в несвойственной ему отстранённой манере он заговорил:
«В Греции был обычай — можно было, задобрив богов, лечь в могилу вместо любимого человека. С радостью я бы сделал это вместо Риточки, теперь — вместо Оли — она была самой молодой и самой живой из нас».
В начале 2005 года — новая трагедия — скоротечная болезнь и смерть Нины. Всё это Юре пришлось перенести…
Заканчивая, позволю себе вернуться на первоапрельский праздник 1995 года — Юра пригласил меня выступить на его творческом вечере в «Доме учёных» и прочесть пародии. Окончание эпиграммы на его книгу: «Вместо бессмертия» звучало так:
Вглядись в обложку — средь разводов алых,
И чаши животворного огня
Между колонн есть промежуток малый,
И это, Юра, место для тебя.
Нам не страшны писателей интриги,
Лишь временно пустует пьедестал
Взамен бессмертия ты даришь людям книги,
Но ты для нас давно бессмертным стал!
Не думал я тогда, что моё шуточное стихотворение превратится в эпитафию.
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 7(185) июль 2015
Адрес оригинальной публиукации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer7/Rubenchik1.php
