(окончание. Начало в №3/2014 и сл.)
15. Эпилог: Письмо к научному атеисту
Уважаемый профессор, если Вы следовали за мною до сих пор, Вы знаете, что я вижу в науке, как и в религии, великое достижение человеческого разума. Ее открытия в прошлом веке были совершенно поразительными. Проникновение во Вселенную на макро- и микро- уровнях открыло факты почти за пределами нашего понимания их деталей, разнообразия и сложности: от сотен миллиардов галактик с сотнями миллиардов звезд в каждой до человеческого организма с сотнями триллионов клеток, каждая из который содержит двойной код генома с 3,1 миллиардом букв, при транскрипции заполнивших бы тысячи книг. Как прав был Ньютон, сказав: «Не знаю, чем я могу казаться миру, но сам себе я кажусь только мальчиком, играющем на морском берегу, развлекающимся тем, что вемя от времени отыскиваю камешек, более цветистый чем обыкновенно, или красивую раковину, в то время как великий океан истины расстилается передо мной неисследованным»!.[1] Мы исследовали часть поверхности океана, и у нас есть только неясное представление о том, что еще обнаружат наследники Ньютона, продолжая путешествие по удивительному океану мысли.
Наука выполняет три функции, которые мне представляются важными для авраамической веры. Она снижает уровень человеческого невежества и увеличивает могущество человека. Она представляет собой свидетельство того, что мы сотворены по образу Божьему. Бог хочет, чтобы мы знали и понимали. Он ждет от нас ответственного пользования свободой. И Он хочет, чтобы мы использовали его дар – наш интеллект. Это утверждение не обязывает ученых верить в Бога, но обязывает верующих уважать ученых.
Однако со знанием приходит сила, а сила становится властью, требующей ответственности. Мы достаточно хорошо знаем историю и можем быть вполне уверенными, что ответственность не игнорируется только тогда, когда разделяется между людьми, когда специалисты разных дисциплин и направлений участвуют в содержательном обсуждении лучшего маршрута к еще не открытой земле под названием «будущее». Оно неизвестно, потому что у нас, создающих его, есть свобода воли.
Моя цель при написании этой книги не заключалась в том, чтобы убедить вас стать верующим. Как еврей я не считаю, что мы призваны обращать других в нашу веру. Я принадлежу к религиозной традиции, чьи канонические тексты представляют собой антологию аргументов – «аргументов во имя небес» по ее собственному слову. Я вспоминаю беседу с секулярным израильским писателем Амосом Озом, транслировавшуюся в эфире. Он начал беседу словами: «Я не уверен, что соглашусь с рабби Саксом во всем, но во многих вещах, я не согласен сам с собой». (Другое типично еврейское высказывание, которое я ценю, принадлежит Сиднею Моргенбессеру. Отвечая на богословский вопрос: «Почему существует нечто, а не ничто?», он спросил: «А если бы не было ничего, вы бы также жаловались?»).
Я просто попытался показать вам, что религиозная вера не является абсурдом, что она не возникает в силу отказа от наших критических способностей, что она не стремится и не должна стремится препятствовать свободному научному исследованию, что она не опирается на противоречия и парадоксы, что она не заставляет нас принять страдание как Божью волю для нашего мира и что она не просит нас поверить в шесть невозможных вещей перед завтраком.[i] Религия включает в себя формы взаимодействия с миром, существенно отличающиеся от науки, но не несовместимые с ней. Меньше всего она может позволить себе говорить ученым, когда они правы и когда нет. Наука есть деятельность ученых, реализуемая научными методами.
Я не считаю атеизм незащитимой позицией в понимании мира. Я знал нескольких великих атеистов нашего времени и глубоко восхищался ими. Я многому научился у них и не в последнюю очередь в отношении самой религии, о чем говорил на страницах этой книги. Мы разошлись во взглядах, но я не хотел бы жить в мире, в котором люди придерживаются одинаковых взглядов. Знание растет через разногласия. Благодаря разногласиям в жизни мы взрослеем.
Тем не менее, я обеспокоен той злобой, которой наполнились дискуссии в последние годы. Мы, как кажется, вошли в эпоху битв между непримиримыми, воинственными атеистами и религиозными экстремистами. Одни отрицают мир духа, другие бросают вызов самой нашей свободе. Мы наблюдаем столкновение фундаменталистов, не желающих трезво и внимательно прислушиваться к голосам отличным от их собственных. Если так будет продолжаться, то мы увидим мир, о котором можно будет сказать словами Мэтью Арнолда:
Лишен любви и света, и стыда,
Надежды, мира, помощи извне,
И мы с тобой как в смеркшейся стране,
Огнем и лязгом сметены туда,
Где бьется насмерть темная орда.[ii]
Но мы можем строить более человечный мир, даже видя его основы по-разному. Мы живем в конце одной из глав истории и открываем следующую, не имея представления о том, какой будет новая глава. Мы знаем, что конец холодной войны не привел к глобальному распространению либеральной демократии, к падению всех тираний во имя прав человека, к большему равенству внутри стран и между ними или к большей терпимости между конфликтующими взглядами на мир.
Новые коммуникационные технологии меняют почти все, что мы знали и еще недавно принимали за нечто само собой разумеющееся: национальное государство, национальную культуру, формы политики и экономики, методы ведения войны и поддержания мира, структуры человеческих общин и, возможно, саму архитектуру человеческого мозга. Мы страдаем от переизбытка информации и дефицита внимания. Интернет делает почти невозможным отличить правду от слухов и является наиболее эффективным когда-либо изобретенным средством распространения паранойи и ненависти
Проблем, с которыми человечество столкнулось в двадцать первом веке, легион: изменение климата, разрушение биосферы, ответственное использование био-и нано-технологий, крайняя уязвимость международной экономики, эффективность устрашающих терактов в достижении их цели в насыщенном информацией мире, а именно, в привлечении внимания всего мира. Почти в каждой области мы перешли, по-видимому, от устойчивого равновесия к сложному состоянию, описываемому теорией хаоса, когда взмах крыла бабочки может привести в движение цунами.
В мире усиливается религиозность. Он дестабилизируется. Это рождает страх, и немного есть вещей хуже политики страха. Она создает ощущение жертвенности и готовность демонизировать тех, кто отличается от нас. Одним из симптомов этой болезни является новый секуляризм, злее и нетерпимее, чем старый. Другим симптомом является рост новой религиозности, утверждающей себя продолжением традиции, но не являющейся таковой. Лучшее, что могут сделать в таких условиях умеренные представители всех сторон – это искать и находить точки согласия.
В эпоху страха все реже встречается умеренность и все труднее ее поддерживать. Кто хочет слушать утонченные аргументы, когда все, чего мы ждем, это появление кого-то, кто избавит нас от бремени размышлений и убедит нас, что мы были правы с самого начала? Люди предпочитают издеваться, обвинять, навешивать карикатурные ярлыки, демонизировать оппонентов. В эпоху страха мало кто может услышать тихий голос – голос библейского Бога.
Отсюда и проистекает аргумент Сэма Харриса, упомянутый в тринадцатой главе, согласно которому реальными злодеями являются умеренные верующие. Избавьтесь от умеренных верующих, утверждает он, и у нас будет поединок на равных между научными атеистами и религиозными неандертальцами. Если бы Сэм Харрис знал историю, он бы помнил о результатах всех таких поединков. Варвары побеждают. Они всегда побеждают!
Вы не должны быть атеистом, чтобы бояться воинственной религиозности. Я верующий, но я тоже боюсь ее. Я боюсь гневных людей, ссылающихся на Бога и религию для оправдания своего гнева на мир, если он не соответствует их ожиданиям. Я боюсь религии, когда она заставляет верующих клеймить как еретиков тех, чьи взгляды выходят за традиционные рамки. Я боюсь религии, когда она становится воинственной и настраивает своих приверженцев против мира вместо того, чтобы исправлять мир, когда она вовлекается в партийную политику, разделяя тех, кого она должна объединять, и когда она приводит к тираническим или тоталитарным режимам, где практикуются варварские наказания и подавляются права человека.
Есть разница между праведностью и религиозной самоуверенностью. Праведники смиренны, самоуверенные надменны. Праведники знают сомнения, самоуверенные непоколебимы. Праведники находят в людях хорошее, самоуверенные становятся самодовольными и находят в людях только плохое. Праведники возвышают вас, самоуверенные принижают. С праведником легко дружить, святош следует избегать.
Мы нуждаемся в умеренных людях, понимающих, что возможны столкновения между одними «правыми» и другими «правыми», а не только между «правыми» и «неправыми». Мы нуждаемся в людях, способных признать познавательный плюрализм, то есть, правомерность более чем одного способа видения мира. Нам нужны люди, способные выслушать мнения оппонентов без страха за себя. Нам нужны люди, способные испытывать смирение.
Именно поэтому я прошу Вашего понимания. Эдвард Уилсон написал замечательную книгу об охране природы «Творение» в форме открытых писем к некоему пастору южных баптистов. Он объясняет свой выбор тем, что религия и наука являются двумя наиболее мощными силами в современном мире, включая, прежде всего, США. Если религия и наука смогут объединиться в усилиях по сохранению биосферы, проблема скоро будет решена.[2]
Лично я не думаю, что какая-либо реальная проблема будет решена в ближайшее время. Путь всегда долог и труден. Но мы можем его пройти только вместе: религия и наука, верующий и скептик, агностик и атеист. Какое бы ни было наше отношение к Богу, на карту поставлено благополучие человечества, будущее наших детей и наших еще не родившихся внуков.
Религия и наука разделяют многое, в том числе и веру. Это звучит странно.
Ричард Докинз заявил: «Я думаю, можно определенно утверждать, что вера, – основной порок любой религии, – является одним из величайших зол в мире, сравнимым с вирусом оспы, но трудно излечимым. Вера является великим бегством от реальности».[3]
Но это не может быть полной картиной. Вспомните Макса Планка, лауреата Нобелевской премии по физике и основателя квантовой теории: «Каждый, кто серьезно занимался научной деятельностью, понимает, что над входом в храм науки написаны слова: “Вы должны верить”. От этого качества ученый не может освободиться».[4]
Вспомните Эйнштейна: «Наука может развиваться только теми, кто полностью впитал в себя стремление к истине и пониманию. Это стремление, однако, проистекает из сферы религии. К ней же принадлежит вера в то, что правила, пригодные для мира сущего, рациональны, то есть доступны разуму. Я не могу представить себе подлинного учёного без этой глубокой веры. Эту ситуацию можно выразить афоризмом: наука без религии хрома, религия без науки слепа».[5]
Наконец, вспомните Фридриха Ницше: «Наша вера в науку покоится все еще на метафизической вере, – что даже мы, познающие нынче, мы, безбожники и антиметафизики, берем наш огонь все еще из того пожара, который разожгла тысячелетняя вера, та христианская вера, которая была также верою Платона, – вера в то, что Бог есть истина, что истина божественна».[6]
Очевидно, Докинз понимает под «верой» нечто отличающееся от того, о чем говорят другие. Он думает о вере как об отказе задавать вопросы. Но вера для Планка, Эйнштейна и Ницше есть нечто иное, а именно: мужество и принципиальная решимость продолжать задавать вопросы, несмотря на то, что нет никакого легкого или быстрого ответа.
Вера развела научное и религиозное воображение по разным путям, но с общей для них решимостью не довольствоваться тем, что мы знаем, с общей у них не рациональной, но и не иррациональной готовностью продолжать идти в неизвестном направлении за пределы видимого горизонта, пытаться хоть смутно различить порядок в кажущемся хаосе, услышать музыку среди шума.
Это мужество начать путешествие, не зная, куда оно приведет, но с убеждением, что оно имеет цель, что есть конечный пункт, где есть порядок, где звучит пусть слабая, но подлинная мелодия, и есть вера не только ученого, но и Авраама. Он услышал голос, призвавший его покинуть свою землю, свою родину и отчий дом, и последовал зову с уверенностью, что голос не был иллюзией и обещанная ему земля не будет бесплодной.
Эта вера с ее священным беспокойством и принципиальным иконоборчеством стала основой достижений Запада. Это не культурный универсализм. Многие культуры, установив определенный порядок, не стремились двигаться вперед. Действительно, большинство религиозных воззрений в истории человечества были консервативны: «здесь мы стоим и будем стоять». В Боге или богах они видели утверждение и неизбежность статус-кво.
Но Бог Авраама – голос мира, которого еще нет, но который должен быть, чье имя: «Я буду тем, кем Я буду» – означает вопрос к будущему, создаваемому в свободе. Бог Авраама есть то, что ученые называют сингулярным, единичным, уникальным, изменяющим мир явлением. И мы, верующие или нет, являемся в определенном смысле Его наследниками.
Что это может означать для нас здесь и сейчас? Как ни странно, Библия говорит нам очень мало об Аврааме, что могло бы объяснить, почему именно он был избран для той миссии, которой он посвятил свою жизнь. Библия не зовет его праведником, как в случае с Ноем. Она не изображает его чудотворцем как Моисея. Единственное объяснение избрания Авраама дано в словах: «Я избрал его для того, чтобы он заповедал сынам своим и дому своему после себя, ходить путем Господним, творя правду и суд».
Эти слова указывают нам на три момента в жизни наследников Авраама. Во-первых, мы являемся гарантами будущего наших детей, хранителями мира, который они смогут унаследовать. Сегодня это означает поддержание политической, экономической и экологической устойчивости.
Во-вторых, они означают, что образование наших детей и наших близких является святым делом. Научите детей любить, и у них будет надежда. Научите их ненавидеть, и у них будут только гнев и желание мстить. Думы о прошлом ведут к войне. Мысли о будущем помогают установить мир.
В-третьих. Как вы остаетесь на пути к Богу? Делая то, что правильно и справедливо. В этом заключается испытание. Если религиозные люди делают то, что правильно и справедливо, они на верном пути. Если не делают, они так или иначе сбиваются с пути.
Я думаю, что мы согласны друг с другом относительно этих принципов, верим мы в Бога или нет. В 1779 году немецкий философ Готхольд Лессинг написал пьесу в духе Просвещения «Натан Мудрый», выпукло изобразив проблему религиозного конфликта и его решения. В ее композиции слышится спор между верующим и скептиком.
Действие пьесы происходит в двенадцатом веке на Ближнем Востоке. Султан Саладин одержал победу над крестоносцами, но она досталась ему высокой ценой, и спокойствие в Иерусалиме оставалось хрупким. Мусульмане, христиане и евреи продолжали относиться друг к другу с подозрением.
Он вызывает Натана, богатого еврейского купца, известного своей мудростью.
«Саладин: И раз уж так ты мудр, ты вот что мне скажи: какую веру, какой закон считаешь ты всех лучше?
Натан: Султан, ведь я – еврей.
Саладин: Я мусульманин, а христианин – третий между нами. Но лишь одна из этих трех религий быть истинною может... Так вот скажи и мне: какие основанья для выбора?»
Натан немедленно видит ловушку. Если он скажет: иудаизм, он оскорбит султана. Если скажет: ислам, он отвергнет свою собственную веру. Если скажет: христианство, он оскорбит султана и изменит себе. Поэтому Натан отвечает по-еврейски. Он рассказывает историю.
Когда-то жил человек, который владел бесценным кольцом со сверкающим камнем, преломлявшим свет на сотню цветов. Но в нем также была таинственная сила делать его владельца возлюбленным Бога и людей. Этот человек дал кольцо в наследство своему сыну, а тот своему, и так кольцо передавалось от поколения к поколению.
Наконец оно было унаследовано человеком, у которого было три сына, одинаково любимых отцом. Невозможно было выбрать между ними, и отец тайно поручил ювелиру сделать две точные копии кольца. На смертном одре он благословил каждого сына отдельно и дал каждому по кольцу. Каждый сын считал, что именно он получил заветное кольцо.
Отец умер. После похорон, каждый из сыновей утверждал, что именно он унаследовал кольцо. Казалось, нет пути решения спора, потому что никто не мог различить кольца.
В конце концов, они обратились к судье. Тот выслушал свидетельства и осмотрел кольца. «Подлинное кольцо, – сказал судья в своем приговоре, – имело силу обращать владельца в возлюбленного Бога и людей. Существует поэтому только один способ решить спор: каждый из вас узнает, владеет ли он подлинным кольцом, если своими действиям заслужит любовь Бога и людей»
«Браво!» – сказал султан Натану и отпустил его с миром.
Слишком простой и, быть может, слишком наивный пример оптимизма эпохи Просвещения. Но в нем заключается и истина. Вера в Бога Авраама заключает в себя также признание, что мы не можем полностью знать Его. Мы можем лишь видеть эффекты Его действий. И это, очевидно, справедливо по отношению к детям Авраама. Мы можем судить их поступки в свете их веры.
Если они любят и прощают, если они открыты для других, если они уважают своих оппонентов также, как почитают своих единоверцев, если они работают на создание лучшего мира, храня наследие природы и культуры, если они заботятся о будущем, которого сами не увидят, но которое унаследуют их внуки, то они будут любимы людьми и истинными посланцами Бога, любящего тех, кто совершает дела любви.
Таков, несомненно, есть акт веры, который могут принять и религия и наука. Давайте объединим наши усилия в строительстве более надежного будущего.
[i] Имеется в виду слова Белой королевы в «Алисе в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла.- Примечание переводчика.
[ii] В оригинале: Matthew Arnold, Dover Beach
neither joy, nor love, nor light,
Nor certitude, nor peace, nor help for pain;
And we are here as on a darkling plain
Swept with confused alarms of struggle and flight,
Where ignorant armies clash by night.
Перевод неизвестного мне поэта. – Примечание переводчика.
Примечания
[1] Sir David Brewster, Memoirs of the Life, Writings, and Discoveries of Sir Isaac Newton, Thomas Constable, Edinburgh, 1855, vol. II, ch. 27, p. 407.
[2] Edward O. Wilson, The Creation: An Appeal to Save Live on Earth, New York, W. W. Norton & Co., 2006, p. 5.
[3] Richard Dawkins, ‘Is science a religion?’ The Humanist, January/February 1997.
[4] Max Planck, Where Is Science Going? With a Preface by Albert Einstein, trans. J. Murphy, London, Allen and Unwin, 1933, p. 217
[5] Albert Einstein, ‘Science, Philosophy and Religion: A Symposium’, Albert Einstein, Ideas and Opinions, New York, Bonanza Books, Crown Publishing Co., 1984, p. 46.
[6] Friedrich Nietzsche, The Gay Science: With a Prelude in Rhymes and an Appendix of Songs, trans. Walter Kaufmann, New York, Vintage, 1974, Book V, 344, p. 283.
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 11-12(188) ноябрь-декабрь 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer11_12/Dynin1.php
