Однажды меня словно вынесло на незнакомый берег. Было странное чувство отстранённости от всего, что меня окружало, будто я осталась наедине сама с собой. Текст, который я читала, уводил меня в незнакомые прежде глубины, но вместе с тем он говорил понятным мне языком, хотя и язык этот – иврит, я, недавняя тогда репатриантка, ещё недостаточно хорошо знала. Меня притянула не только неожиданная новизна материала, но и поэтичность в его изложении, и, преодолевая трудности, я продолжала читать. То были комментарии Ханана Пората к недельным главам Торы.
Я ждала их, казалось, для меня написанных, эти несколько печатных листов, объединённых общим названием «Меат мин ха ор», под которым стояла ещё одна строка, словно рефрен песни «Меат мин ха ор дохе харбе хошех». «Слабый свет рассеивает непроглядную тьму». Кто из наших мудрецов не писал о свете, духовном свете? Его великую силу подчёркивал каждый по-своему. Писал царь Шломо «И увидел я, что есть преимущество мудрости над глупостью, как преимущество света над тьмой». (Коэлет, 2:13).
Но слова, которые Ханан Порат выбрал для своих брошюрок, были написаны раби Шнеуром-Залманом, основателем движения Хабад, в его книге Тания, философском труде о душе человека, её связи с духовными мирами, её тяге свету.
Как утверждают хасиды раби, они идут от самого Баал Шем Това.
Эти недельные брошюрки учили смотреть в сущность вещей, открывали еврейский взгляд на мир, нашу землю, наш народ. Ты словно бы оказывался в центре дискуссии, которую вели между собой мудрецы, вслушивался в их голоса, вдумывался в их слова, каждый из них дополнял другого, а Ханан Порат бережно вёл тебя от первого поверхностного слоя, вглубь, помогая обрести свою позицию. Он умел соединить земное и небесное: мир наших праотцев, их провидческие сны и вместе с ними вполне земное, реальное, относящееся к нашей жизни. Он перебрасывал мостик от мидраша, на сотни лет отстоящего от нас, к стихотворению, рождённому в раздумьях о сегодняшнем дне. И рождался «мидрашир»: мидраш в соединении с песней, стихом – «шир». В его текстах звучала музыка, ты чувствовал в них душу поэта.
Как-то я прочла у Ханана Пората о поэте Натане Йонатане. Лишь тот, кто черпал вдохновение в библейских образах, как черпают воду из источника, мог написать о войне так, как написал о ней Натан Йонатан. Когда в войне Судного дня погиб его сын Лиор, он вспомнил царя Давида, потерявшего Авшалома, и в его стихотворении исчезло разделяющее их расстояние: та же боль роднила двух отцов, потерявших сыновей.
Один лишь в сердце замысел таил:
Хотел спасти хоть одного ребёнка,
Хоть одного–от войн и от венца.
Хотел я, дурачок мой, лишь тебя,
Тебя, Авессалом…
Нет, он не был религиозным человеком, Натан Йонатан, но ждал эти субботние листки с комментариями и благодарил за них Ханана Пората, признавался, что они, с их обращённостью к еврейским источникам, питают его творчество, он черпает в них вдохновение и добавил «Тора и её источники излечивают душу».
В книге Натана Йонатана «Соль и свет»[1] сливаются в единую мелодию страдание и радость, любовь к земле, прошлое и настоящее.
И так естественно, что и Ханан Порат обращался к его поэзии. Их путь был похож, их роднило то же чувство к этой земле, её героям, её «соли и свету».
Как-то я поймала себя на мысли, что образ Ханана Пората сливается для меня с образами библейских героев. В шестидневную войну он воевал в бригаде десантников, освобождал Старый город, одним из первых со своими товарищами оказался у Котеля.
Через 30 лет, вспоминая тот день в своей речи в Кнессете, сказал, что это были самые великие мгновения в его жизни. Он смотрел на город с только что освобождённой Масличной горы, перед ним открывался вид на Храмовую гору, Старый город, незнакомый, но прекрасный лик Иерусалима…
Только псалом мог передать всю полноту его чувств. И он звучал в нём: «Стояли наши стопы в воротах твоих, Иерусалим». (Теилим, 122:2)
Во всём происходящем он видел Божественное Провидение. «Я почувствовал, что я солдат в войске дома Давида, воин, который идёт в бой, чтобы освободить свою землю», – сказал он о себе.
И это впечатление дополнилось неожиданной встречей: в военном джипе он увидел двух старцев, двух духовных наставников поколения: раби Цви Иеѓуду Кука и «Иерусалимского назира», так называли Давида ѓа-Коѓена. Один из командиров решил: вот-вот солдаты подойдут к Котелю, и в эти минуты рядом с ними должны быть те, кто нёс в своей душе веру в эту победу и передавал её своему поколению. И послал за ними военный джип. Ещё гремели выстрелы, ещё продолжался бой, а они ехали на встречу со Стеной Плача, чтобы первыми коснуться священных камней. Ханан был рядом с ними…
На старой газетной фотографии семеро молодых людей. Вокруг них одни камни. Привал в пустыне по дороге из Иерусалима в Эйн-Геди. Война только закончилась, прошёл всего лишь месяц, и это их первый поход. Им так не терпелось скорей пройти по этой земле, они так торопили сами себя, что не взяли воды. Стояла жара, месяц тамуз, и если бы не этот случайный источник, который они пробили с помощью автомата, всё могло бы кончиться иначе. Как молоды они, совсем мальчишки… Лицо Ханана озарено улыбкой. На привалах он учил Тору, даже ночью в пустыне, ухитрялся читать. Когда Ханана не стало, фотографию прислал один из тех, с кем он был тогда в походе. Целая жизнь прошла, а ничто не ушло, не забылось. И ожили те полные надежд и радости годы: они выжили, они победили, вся жизнь у них – впереди…
Однажды Ханан написал о себе, передавая это идущее из глубины души чувство к земле, которому, казалось, не было рационального объяснения: «…Я не знаю, почему я пришёл сюда. Авраам ничего об этом не говорил. Но я, как перелётная птица, которая сама не знает, куда и почему её тянет. Как перелётная птица, я возвращаюсь в гнездо. Некая сила заставляет меня подняться на гору и спуститься в долину и сказать: "Я здесь!"»
Своим гнездом он называл Кфар-Эцион, с которым его разлучили, когда ему ещё не было и пяти лет. Шла война за Независимость. Арабский легион приближался к Гуш-Эциону, блоку из четырёх поселений, одним из которых был Кфар-Эцион. И тогда было решено эвакуировать детей и женщин. Отцы остались защищать созданные ими поселения. Они знали, что окружены и помощи ждать неоткуда, сопротивляясь, ощущали себя «стражами стен Иерусалима». «Кто мы и что наша жизнь? Главное – это то, ради чего мы живём; будем бить врага, где только можно, помешаем ему осуществить его замысел. Мы принесём победу Иерусалиму», – эти предсмертные слова командира Гуш-Эциона Ханан знал наизусть.
Гуш-Эцион пал. Арабы расстреляли всех его защитников. В один день 145 детей остались сиротами, а их матери – вдовами. Отец Ханана руководил эвакуацией, и это спасло его.
Арабы снесли дома, выкорчевали деревья, сожгли посевы, оставили лишь одно единственное дерево. 19 лет дети и их матери в день падения Гуш-Эциона собирались вместе, чтобы хоть издали посмотреть на Иудейские горы и это возвышающее над округой дерево, ставшее для них символом потерянного дома. «Мы, дети, росли с этой болью, держались друг друга, знали, что вернёмся, не успокоимся, пока не сотрём это унижение», – писал Ханан Порат.
Свою тоску по Кфар-Эциону он сравнивает с тоской евреев после изгнания, разлучённых со своей землёй, добавляя при этом, что их тоска была в десять раз, во сто раз, а может быть в миллион сильнее нашей. Но и их чувства тоски, тоски его сверстников, изгнанных из Гуш-Эциона и потерявших там отцов, хватило на то, чтобы уже в день освобождения Иерусалима сказать друг другу: «Завтра мы возвращаемся в Гуш-Эцион».
Это завтра придёт не сразу, но придёт, и все свои годы Ханан Порат проживёт в Кфар-Эционе. И оттуда многотысячный людской поток проводит его в последний путь…
На вечере в честь победы Израиля в Шестидневной войне в иешиве «Мерказ ѓа Рав», где Ханан учился, в присутствии президента Залмана Шазара и писателя Шая Агнона, он прочёл свои наброски, родившиеся при встрече с Гуш-Эционом сразу после боёв. Они шли к одинокому дереву, единственному свидетелю произошедшей здесь трагедии, а вокруг была освобождённая земля, их земля, на которую девятнадцать лет не могла ступить их нога… И закончил он словами из Торы: «Страна эта очень и очень хороша!» (Книга Бемидбар, 14:7) И были в них, этих словах, и раздумье, и радость, и благодарение за победу…
Слушая Ханана, два высоких гостя, взволнованно переглянулись: кто он, этот молодой человек, который так говорит о земле, глубоком и сильном ветре, навстречу которому шла шеренга солдат и офицеров? Они подозвали Ханана, и Залман Шазар поцеловал молодого человека в лоб. Может быть, подумал в эти минуты: солдат взял в руки оружие и лиру, подобно царю Давиду…
Ханан Порат искал в прошлом Израиля те искры света, которые согревали людей, давали силу верить, открывали великую мудрость источников.
Словно река несла тебя, и воды её искрились и переливались на солнце всеми цветами радуги:псалмы царя Давида, мудрость Шломо, философия Авраама Ицхака ѓа-Коэна Кука, поэзия древняя и современная…
Уже с первой, написанной им книги, которая вышла сразу после Шестидневной войны, проявился его литературный талант. Молодёжь зачитывалась его книгой, написаной в форме писем к Анат. Уже само название «Эт Анат ани мевакеш» словно перебрасывало тебя в то далёкое время, когда Иосиф искал своих братьев:
«Эт ахай ани мевакеш» – «Я ищу своих братьев».
Ханан покорял своей искренностью. Он выражал сокровенные чувства своей души.
Не раз прочитанное в его брошюрках откликалось в моей душе, пробудив творческий заряд. Помню, как поразили меня его слова, сказанные о падении Гуш-Эциона: «Сотрём это унижение…» Унижением он называл чужую власть над его землёй. Только тому, кто чувствует свою истинную связь с этой землёй, дано написать такие слова…
В одном из его комментариев к недельной главе Торы, прочла я полные гордости слова Авраама Ицхака ѓа-Коэна Кука. После погрома в Хевроне он отказался пожать протянутую ему руку Чарльза Лока, секретаря Мандатного правительства Англии: «Руку, обагрённую еврейской кровью, я не пожимаю». Они, эти слова, облетели весь Израиль и были подобны глотку свежего воздуха для униженных чужой властью, страдающих от погромов евреев. Как порой не хватает нам этого смелого, независимого, полного собственного достоинства голоса, выразившего неуважение к тем, кто в трудную минуту предал нас, не защитил…
Как-то прочла я стихотворение «Долг» неизвестной мне поэтессы Рахель Негев. Она написала его после войны за Независимость. И как всегда, Ханан Порат повёл меня вглубь, к истоку. И отыскала я прекрасный эпизод, связанный с царём Давидом и тремя его воинами, которые проникли в логово врага, чтобы начерпать из колодца воду для своего царя. И хотя душа Давида изнывала от жажды, к воде он не прикоснулся, возлив её на жертвенник, как приношение Богу со словами: «Не кровь ли это людей, что пошли своей рискуя жизнью». Так он подчеркнул святость человеческой жизни.
Никогда не смогу оплатить этот долг.
О Господь, воздай им
Из сокровищ Твоего богатства
Мальчикам,
Что под белыми камнями…
Я вспомнила строки этого стихотворения, когда погиб двадцатишестилетний майор Бная-Бнаягу Сарель, носивший то же имя, что один из воинов царя Давида, и строкой из него назвала свой рассказ о погибшем молодом человеке…
В войну Судного дня при переходе Суэцкого канала Порат был тяжело ранен. Долгое время находился на грани между жизнью и смертью, но едва поверив в жизнь, начал строить план заселения земли. Тогда он сказал слова, которые стали его девизом: «Не хочу создавать поселения, как вор. Здесь должны жить евреи с чувством глубокой веры, что это их дом, что они вернулись…»
Рождалось движение Гуш Эмуним. Блок верных, которому предстояла серьёзная борьба за заселение земли, истинное к ней возвращение. Ханан Порат был одним из лидеров этого движения.
Себастия… Так царь Омри назвал столицу Израильского Северного царства. Борьба за возвращение в Самарию, носила особенно острый характер. Семь раз делалась попытка установить палатки и основать поселение. Семь раз… На восьмой – около пяти тысяч человек забаррикадировались на старом железнодорожном вокзале в Себастии. Правительство боялось кровопролития и пошло на компромисс. После Себастии Ханаан Порат для одних стал героем. Они готовы были идти за ним в огонь и воду. Вот он на старой фотографии: его несут на плечах, он словно плывёт над толпой, он и рав Моше Левингер. И молодёжь ликует... Другие – не простили ему Себастию, после которой в Шомроне возникли первые поселения.
Незадолго до смерти, когда он уже с трудом ходил, Ханан попросил отвести его в Себастию. Он шёл с большим трудом, опираясь на руки Цвии и Аелет – двух своих младших дочерей. Его дух был сильнее измученного болезнью тела. Он поражал всех, кто был с ним рядом. Ханан знал, что это прощание. Но в эти минуты возвращался к своей молодости и, может быть, окидывал взглядом весь прожитый путь. Он защищал эту землю, боролся за её заселение. Сколько поселений выросло за эти годы, с борьбой, болью, потерями, но выросло, встало на ноги. И вернулась земля к жизни, вернулась к истинным своим хозяевам…
Одно из моих воспоминаний о Ханане Порате неожиданно связало меня с могилой нашей праматери Рахели. Мы были совсем новые репатрианты, жили в Гило, и однажды, петляя между арабскими домами деревни Бейт-Джала, пошли к её могиле. С тех пор во внешнем виде этого места многое изменилось, но я чувствую внутреннюю связь с упрятанной под тяжёлыми стенами могилой Рахели, чьё сердце плакало о нас, её детях. С волнением читала строки журналиста Надава Шрагаи в его книге «У дороги», о том, как хранили евреи ключи от усыпальницы, как дорога им была судьба этого памятника.
Не многие знают, что по договору Осло могилу Рахели передали Палестинской автономии. Два человека изменили решение Ицхака Рабина: Ханан Порат и Менахем Поруш. Что его больше тронуло: слёзы старого Менахема Поруша и его слова на идиш: «Зу маме Рохл, зу маме Рохл» или же сила убеждённости Ханана Пората, которого он хорошо знал и глубоко уважал, но Рабин тут же снял трубку и позвонил Шимону Пересу. Он был твёрд и краток: «Могила Рахели остаётся в наших руках…»
Однажды я оказалась рядом с Ханом Поратом. На холме в Гуш-Эционе. Под этим холмом убили Моти Липкина, светлого человека, талантливого художника, ставшего одной из первых жертв Осло. Со дня убийства исполнилось тридцать дней. Здесь была его мать, жена с четырьмя маленькими детьми, друзья. Мы карабкались вверх по камням, на них же и усаживались. Инна Винярская совместно с Хананом Поратом добивалась установки памятника на месте убийства Моти, рядом с поселением «Алон Швут», где он жил. Она представила меня Порату: «Журналист "Кол Исраэль"». Он прошёл мимо, показав всем своим видом нежелание знакомиться и давать интервью.
Я хорошо понимала его. Не могла же я объяснять ему, что мои взгляды на происходящее в стране полностью совпадают с его взглядами, что я одна из тех, для кого его жизнь, заселение Эрец-Исраэль, борьба за каждое новое поселение – пример героизма.
И всё же мне удалось передать ему свои чувства, сказать, что его комментарии для меня, как источник живой воды, и услышать тёпло его голоса. Мы говорили по телефону. И произошло это много лет спустя. Моей внучке исполнилось двенадцать. Я искала подарок к бат-мицве. К тому времени вышла прекрасная книга Ханана Пората, она вобрала в себя комментарии к недельным главам Торы, опубликованные в его недельных брошюрках, лучшие из тех, что были написаны за многие годы. И называлась также: «Меат мин ѓа ор». Написанная и оформленная с большой любовью, книга Пората стала событием даже в Израиле, где так много комментариев к Торе. Но пока из пяти книг были опубликованы лишь две первые. Я хотела знать, когда выйдут остальные. Этому единственному разговору дано было дополнить образ человека, о котором я уже много знала. Он говорил с большой теплотой, спрашивал обо мне, и я словно раскрывалась ему навстречу… Он был полон оптимизма.
Но болезнь уже стояла за порогом…
Вскоре после нашего разговора вышла третья книга. Четвёртую – Ханан готовил, уже будучи тяжело больным, и успел увидеть её. Последняя, пятая книга «Дварим», задержалась в пути. Зная, что Ханана уже нет, я с тревогой ждала: выйдет или нет? Неужели такой огромный труд останется незавершённым?..
Но она вышла. Не могла не выйти: всю любовь к Ханану передали люди, готовящие её к изданию. С трепетом открыла я предисловие Амити, сына Пората, и сразу почувствовала, что его роднит с отцом большая духовная близость. Он обращается к статье отца, написанной им к главе «Ваэтханан». И оживает образ Моше в словах, обращённых к Богу: «Молю Тебя: Дай мне перейти, и увижу я эту хорошую страну, что по ту сторону Иордана, прекрасную гору эту и Ливан!»
И ты чувствуешь, как рвётся его сердце к ней, этой земле. Никогда ничего не просил он для себя, только сейчас, только в этот единственный раз…
Нет, не дано ему войти в неё, в землю, к которой вёл он народ, о которой так мечтал… Лишь взойти на вершину, и увидеть издали, с горы Нево, где она вся, как на ладони, влекущая своей красотой, своей близостью, и в то же время недостижимая…
И приводит рав Ханан Порат хасидский комментарий: если Моше, которому не было равных, сказано: «Взойди на вершину <…> и посмотри глазами своими, ибо ты не перейдёшь этот Иордан!»,– то не дано в нашем мире обычному смертному достичь всего, что он задумал… И не должно быть у него горечи, не должно быть отчаяния.
Когда писались эти слова, он не знал, что они и о нём самом, что он, подобно Моше, тоже стоит на вершине горы Нево, оглядывает свою жизнь, прощаясь с ней…
Он был верен себе во всём. И уходил без горечи и отчаяния. Болезнь не сломила его. И прощаясь с отцом, сказал Амити Порат: «Ты показал нам, как слабость становится силой, ты учил нас, как обрести своё внутреннее я, как уйти из этого мира без страха, с большой верой».
«Я не боюсь умереть. Нет у меня ни грамма страха, – сказал Ханан Порат в своём последнем интервью по телевидению. – Не верю, что вместе со смертью кончается жизнь. Жизнь проходит изменения. Я всматриваюсь в голубизну небес и говорю: есть свет, есть большой свет, он над нами, над нашей жизнью. Когда я вижу наше национальное возрождение, национальный свет, всё выглядит иначе. Я приобщился к своему народу со всем, что дал ему при жизни…»
Читая его комментарии, я чувствую, как свет Торы сливается со светом его души и, подобно солнечным лучам, озаряет мир своим сиянием.
Есть люди, которым дано оставить неизгладимый след в жизни общества, и даже, когда их нет с нами, свет их души продолжает разгонять тьму…
Примечание
[1] «Соль и свет» – избранные стихи в переводе Лии Владимировой.
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 11-12(188) ноябрь-декабрь 2015
Адрес оригинальной публикации: www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer11_12/Alon1.php
