Окончание. Начало см.: № 3, 2012. (http://litbook.ru/article/407/)
Глава 14. Мое темя заросло, и связь с космосом затруднена
Камешки остались дома. Командировки в Бийск все-таки не удалось избежать. Драгоценный друг Коля Шипилов устами одного из своих героев потребовал вернуть городу Бийску его историческое название — Убийск. Мир тесен, Коля, оказывается, был знаком и с ним. Впрочем, ничего удивительного — оба писатели. А город Бийск ничем не хуже прочих, из наших европейских чем-то напоминает Волгоград: тот вытянут вдоль Волги, этот — вдоль Бии. Ну, разумеется, Бийск поменьше в несколько раз. Здесь заканчивается железная дорога, отсюда прямой путь в Горный Алтай, в Монголию…
— Надо всегда иметь в виду наши интересы в Республике Алтай, — не раз приходилось слышать на совещаниях у руководства.
“Наши интересы”… В Республике нет ничего, кроме земли, удивительной земли, про которую сочинили тысячи сказок и прочих небылиц. Горы, реки, озера, долины, тайга, ледники, древние курганы — почти все, чем богата планета Земля, здесь присутствует. Это и есть самая настоящая сказка. И потому “наши интересы” в этом регионе не вызывают никаких сомнений. Почему-то подумалось, что красота, представляющая финансовый интерес, теряет свою первооснову. Все равно что взять букет из белых лилий и завернуть в дензнаки. Однако… Для нее коммерческая составляющая “наших интересов” находится в области газет, журналов и телевидения. Все! Остальное, мадам, не ваше дело.
Она поприсутствовала на встречах кандидатов в мэры с избирателями, для себя сделав вывод, что стоящий из всех только один, не попавший в круг “наших интересов”. Потом собрала редакторов местных изданий, которые входят в их холдинг.
Не хотелось проводить ночь в гостинице, но пришлось, ничего не поделаешь.
Зашла в Интернет, отметила в поисковике — “Горный Алтай, земля, участки”. Ага, вот оно!
Санкт-петербургская организация “СИОН. Земля на Алтае” предлагает для жилищного строительства состоятельным семьям Запада лучшие заповедные земли в самых живописных, уникальных и неповторимых местах Горного Алтая.
“Мы предлагаем вам стать обладателем собственного оазиса, расположенного в Горном Алтае, в легендарной стране Шамбала, где все вокруг пропитано таинственной живительной Силой. Здесь вы ощутите желанную легкость бытия, гармонию и настоящее счастье, а родник жизни в вас вновь станет полноводной рекой!”
И далее.
“Внимание, акция! Начался перевод земель в индивидуальное жилищное строительство. Мы можем с высокой гарантией сказать, что займет это всего пару месяцев. Хотим обратить ваше внимание, что вы можете успеть купить землю практически по цене сельхозугодий и построить свое родовое поместье. А мы готовы помочь вам осуществить ваши мечты. Регион выгодно отличается уникальным природным ландшафтом, целебным горным воздухом, живой водой из минеральных источников и неповторимой, практически осязаемой энергетикой. Эти качества оценил и высший истеблишмент страны, выбирая Алтай для отдыха”.
Все понятно — истеблишмент. С этого все и начинается. Один не в меру язвительный человек изрек как-то: все у нас принадлежит обществу с ограниченной ответственностью “Государство РФ” в лице учредителей. И можно сразу забыть про запрещение строить в заповедных местах, про всякие водоохранные и прочие правила, про закон, запрещающий продавать землю иностранцам на приграничных территориях…
Не хочется об этом думать. Только и слышишь: мне бы домик где-нибудь в Горном Алтае. Ей эта мысль ни разу не приходила в голову, — а что там делать? Полгода пережидать зиму в теплых стенах? Природа! В Альпах сейчас тюльпаны цветут, а здесь морозам конца-края не видно.
А ведь теперь они действительно в разных городах. А вот взять… и по возвращении в Барнаул объявиться. Увы, переписка расселила их куда надежнее, чем если бы то было взаправду, и сейчас уже почти невозможно представить, что она возьмет и преодолеет этот путь — из Барнаула в Барнаул.
“Последние твои фотографии — это просто фантастика, но в то самое время, когда ты пыталась прицепить фотки к почте, или по крайней мере около того, я сидел в турагентстве и рассматривал здоровенный проспект “Черногория”. Там есть похожие виды. О-бал-деть! О таком даже мечтать страшно.
Возвращаюсь к концовке твоего письма. Грустно, неожиданно. Как-то и не очень похоже на тебя... Опять полез копаться, вроде сам себе запретил. Как ты замечательно написала про персики и инжир, про нашу козу, которая сразу же получила прописку в ряду классических образов. Трагедии древней Греции — козлиные песни — это уже факт истории и литературы.
Тебе и впрямь надо тупо зарабатывать деньги. Понятно, скучнее нет занятия, но если есть возможность и благая цель… Домик с козой на привязи, море между деревьев, зарядка без трусов. Боже ты мой — инжир начинает темнеть… Ты даже не представляешь, как я люблю инжир! Ты даже не представляешь, как помогает он моему больному сердцу! А это уже факт медицины, неопровержимый.
Что-то куда-то сегодня несет… Абрашино… Есть такая деревня в Новосибирской области на берегу Обского моря. Этакий рай для любителей уединения. Сосны вокруг деревни, обские просторы и мраморное озеро. Голубое от чистоты и глубины и действительно в мраморных скалах. Зимой оттуда кажется весьма гипотетическим существование городов вроде Москвы, Новосибирска и даже Барнаула. Все заметает напрочь, собаки приходят к магазину посмотреть на людей. А еще там есть ноу-хау местного розлива, этакий образец новой экономики. У всех и каждого самогонный аппарат и, соответственно, самогонка. Но идут покупать ее друг к другу, создавая в отдельно взятом населенном пункте некоторую финансовую активность. Движение денежных средств налицо, товары, производимые в деревне, реализуются и приносят доход. Покупают все у всех, и, разумеется, продукт, по причине его употребления, исчезает. А деньги-то выручены! Это не беда, что они вернулись к своим прежним хозяевам в прежнем объеме, зато они совершили некий круг, люди были в это время при деле. А что пили — так пили, пьют и пить будут при любой экономической формации или — в нашем случае — модели.
Итак — выпили. Что дальше? Производить заново? На то нужны усилия, определенный навык в добыче, а сил нету, на питие истрачены. И пошли все свободные средства на приобретение родимой в монопольке. А вот уж когда закончится завоз или деньги (когда-нибудь они все равно закончатся), вот тогда русская удаль, сметка и решимость пробьют дорогу к новому витку производства. И — ура! — все заново. Ибо пенсию принесут, опять появятся оборотные средства…
Рай-то рай, но вся экзотика закончилась, когда вслед за одним изгоем-счастливцем потянулись другие. Ага, вот тут поселился художник… Изгой? Что вы такое говорите, у него только что прошла выставка в Испании, дешевле десяти тысяч евро не продано ни одной картины. Потом подтянулся еще писатель и удачливый директор издательства. Скит, таким образом, потерялся, пропал безнадежно.
Если немного тебя отвлек — хорошо. Уже писал, по-моему, что на выходные еду за город гулять в кабак под названием “Бродячая собака” (вот, выяснил, наконец, как правильно называется). Не очень хочется, но надо.
Живу среди сплошных похорон, каждую неделю случаются.
Сегодня без сценария, потому что гонят на официальную встречу. Бр-р-р! Дураки! Компьютером гвозди забивать — любимое российское занятие”.
“У меня просто упадническое настроение, поэтому несу всякую чепуху (это о предыдущих своих письмах).
На самом деле — я плачу горючими слезами, перечитываю в который раз твой роман и понимаю, что понимаю главную истину жизни.
Благодарю ту случайность, что привела тебя из прошлого...
Все мои письма всегда были правдой, пусть в чем-то смешной, но, видимо, так хотелось сказать. Пишу это как оправдание — все написанное вдруг показалось таким наивным...
Ладно... Все хорошо. Не обращай внимания — бывает, особенно у женщин.
Правда, роман твой — очень настоящий. А читаю я его так: выбираю время, настраиваю себя, определяю ту часть, которая более всего подходит для чтения, которая “ляжет”, как того требует в настоящий момент душа, и, медленно передвигая курсор, читаю так, словно собираюсь выучить наизусть. Сегодня как-то особенно плакала... Еще и оттого, что это мало кто прочитал... а роман, как мне кажется, сильнее того... Нет, не скажу какого.
Насчет зарабатывания денег ты вовремя заметил. Да, видимо, начну… Только дело не собственно в деньгах, мне их хватит. По-настоящему на службу скоро, очевидно, ходить перестану, надоело, но вот некий проектик запущу. Но именно для души. Может, сложится!
А грусть моя — моя грусть. Крест… И вчера что-то шибко прихватило… и вдруг поняла, что никак не могу придумать, как изменить ситуацию, в которой оказалась моя дочь. Сама-то я уехала, а она осталась, а там — жуть что происходит… сатанинские пляски. Сердце разрывается, а сделать ничего не могу.
Знаешь, скажу тебе по секрету — я же на самом деле женщина, а все последние двадцать четыре года несу на себе все мужские обязательства. И чувствую, что силы как-то теряются. Вроде бы еще много чего надо сделать, и планы нарисованы, но словно кто-то оттягивает мои силы, не дает в небо подняться… Кандалами это называется. И снять бы их, сбросить этот груз, но не нашла пока инструмента, оттого и горюю. А секрет вот в чем: хочу замуж. В прямом смысле — за мужа…
Но отчетливо это нарисовалось не так давно. Только не подумай чего…
Ладно, проехали!
Это опять все оттуда — из ненаписанного романа.
Ты кормишь меня славными рассказами про деревни и их обычаи — так задушевно! Всякий раз возникает желание увидеть все это. Я так тебе благодарна за эти картинки — они меня греют. И ложатся на благодатную почву — последние полгода не выходит из головы мысль: бросить все. Вот только в деревню не хочу. Останавливают проблемы медицины. Там, в деревне, конечно, болеть перестанешь, ибо когда живешь в согласии с самим собой, болезни не появляются, но все равно медицина нужна…
А инжир лежит передо мной — к сожалению, не мною собранный, купленный, но я его тоже ем постоянно, это класс! Там, в Черногории (бог мой, страна называется, а все ее население, вместе с горами и городами, меньше барнаульского!) инжир в каждом дворе. А еще там растут киви, смешные такие, как виноград, лозой карабкаются. Если смогу, пришлю карточку (то есть если Интернет сможет оперативно прикрепить).
Почему я зависла на Черногории — там люди как дети, таких никакие американцы не изменят, лет триста пройдет, а они такими же и останутся. Да и тихо там — как в нашей же деревне, но море рядом.
Уж не помню, кто сказал: “Кто познал жизнь, тот никуда не торопится”. Услышала от дочери, кажется. Это про меня. Вопреки всей своей жизни — начинаю понимать, что суета — не мое занятие. Пришло осознание того, что в этой жизни я уже все умею, все видела, что пришло время просто жить. Я бы еще только научилась писать романы и водить большие грузовики. Зачем — не знаю… Так немного времени осталось для любви. А ее так много еще осталось.
Может, оно тебе и не надо, может, своих рассказов хватает, но как-то выложилось само собой. Не знаю, что будет завтра, не знаю, что произойдет со мной позднее, но я так живу теперь: более нет иных переживаний, кроме дочери. Я все расчистила на этом пути.
Знаешь, если проанализировать жизнь, то всегда получается, что мы чем-то за что-то платим. Понятие “плата” — библейское. Жаль, что мы не всегда об этом задумываемся. Было бы гораздо проще жить, зная наперед, что почем.
Эка меня унесло…
Как-то давно на одной из остановок наткнулась я на лохотронщиков; они то ли шарик разыгрывали, то ли еще что — не помню. И я заступилась за какую-то тетку, не зная, что все они в одной компашке. Дело весело на спор пошло, я и сняла обручальное кольцо — для доказательства. Так оно там и осталось, а я облегченно вздохнула: туда ему и дорога…”
“Хочу, чтобы сразу наступила зима, безо всякой весны и лета. Кстати, никакого садика-огородика у меня нет, сажать потому нечего. Я бы вскопал соток пятьдесят — чтобы размяться. Право слово — что за состояние? Заходят, спрашивают — а чего надо-то? Не понимаю! Ау! На Марсе! Мое темя заросло, связь с космосом затруднена, что делать? Последняя знакомая с дыркой в голове живет в городе Оренбурге. Да и то куда-то отдалилась; может, виной тому мои перемещения в пространстве?
В том же турагентстве узнал, что некие бизнесмены из Барнаула купили себе землю в Черногории. Раздосадован, ибо они занимают места, которые должны принадлежать тебе. Встретишь — скажи, пускай восстановят справедливость и валят оттуда подальше. Им что, не хватает места в Баден-Бадене?
А в турагентстве я брал тур для жены: Вена — Прага. Сам я не хочу никуда, разве что на хайрюзовую речку. Да и то… Сейчас явился тот самый человек, который занял мою землю. Он так ничего и не понял, рассказывал мне, что обнес ее (мою землю!) забором, будет размещать на ней ульи. Сладкого меда тебе, товарищ! Да… А там и хайрюза, и елки с пихтами, и голубое озеро… Люди обладают удивительной способностью все портить.
Не слишком ли высоко ты оцениваешь мою прозу? Я уже сам ничего не понимаю. Тут весточка из Питера: кто-то прочитал — понравилось, но денег нету, чтобы что-то за этим последовало. Наверно, на самом-то деле не понравилось, потому что… когда мне нравится — я делаю, издаю, особенно если это не мое. Почему-то легче получается. Находятся люди, деньги, возможности.
Признаться, не хочу впредь ни в ком принимать участие, не хочу — и все тут… Куда-то не туда меня сегодня несет. Зачем-то понадобилось, чтобы я переправил в информагентства заметку про то, как ректоры совещались, чтобы их выпускники устраивались на работу по специальности. Бог мой, мне глубоко наплевать, устроятся они по специальности или на хрустальном унитазе.
Представляешь, идет по коридору коллега, крупная дама с толстыми пятками, и молвит: отдать вам, что ли, ваши сто рублей, а то ведь в другой раз не займете. Господи! И не научишь уже! И нет былой прыти, когда орудие всегда наготове и ты можешь развернуть ее, болезную, к стене — и с пролетарской ненавистью!.. Как за растрату!
Вот, дорогая, что из любовного акта делает глупость и растерянность-потерянность.
Во! Опять пришел полутаежник-полудруг! Сидит, в окно смотрит. Сейчас скажет: а завтра Ваня привезет мне халявной рабицы, а послезавтра Пашка — досок для обшивки веранды. Я молчу, сижу, пишу тебе… Все, ушел, обиделся, верно. Представляешь, они еще и обижаются! Чуткие, блин!
Да что меня растащило на них сегодня? Может, тебя не чувствую, что-то заслоняет, какие-то сильные переживания тебя гнетут. Вот прямо сейчас, сию минуту…
Дождь унылый вторые сутки. Выпью вина, помогает”.
“И Вену видела, и Прагу. Когда первый раз — интересно, а когда в другой-третий, не очень. Тогда понимаешь, что такое Старый Свет. Пусть твоя юная жена сходит в Вене в православный храм — там к чаю собирается весь русский цвет — начиная от первой волны эмиграции и по сию пору. Зрелище! Мы там с Ленкой как-то часов пять просидели — слушали настоящую русскую речь. Интересно!
Я тоже тебя не особо почувствовала. А рассказ — почувствовала… Нет, не превозношу. Я вообще не умею превозносить, скупа. Но когда дерет внутри — не могу скрыть.
Ты пришли мне, что ли, свою книжку, тогда еще яснее будет.
Вчера стало известно, что прекратила свое существование моя бывшая газета. По иронии судьбы — именно в тот самый день, когда и была зарегистрирована тринадцать лет назад. Можно сказать определенно, что завершился век независимости в нашей провинции — в столице-то он давно завершился. Это была единственная областная независимая газета — первая полноцветная, первый толстый еженедельник, первое издание, получившее первую губернаторскую премию, и еще много других “первых”. У меня только реальной (не организованной властью) подписки было три десятка тысяч, плюс десять тысяч розницы. Больше не было в регионе другой такой газеты.
Все эти годы ее финансировали газовики — от этого и независимость, потому что “генерал” не любил власть, все разрешал… А потом прислали нового генерала, который лег под власть, времена такие пришли; и я с ним не сработалась, пошла на выборы, он стал мстить закрытием газеты. Я уж уехала, а он все мстил… Таки закрыл, придурок!
Это, конечно, настраивает на унылые мысли, что в сегодняшней жизни такие придурки просто необходимы. Впрочем, от свободолюбия очень даже легко можно отвыкнуть.
Ну, светлая ей память, моей чудесной газете.
Видимо, у меня такое горестное настроение, потому что меня давно никто не обнимал…
А во дворе дети ругаются матом, им лет по десять. И это в нашем, элитном дворе! Что за жизнь? Или это я уже старею?..”
Глава 15. Амазонит (выносливость). Наверное, это шизофрения
Какая-то странная метель — по земле переползает жиденький снег, ложится переметами тут и там, а воздух будто молоком наполнен, белый и непрозрачный. Не покидает ощущение, что она лишняя в этом городе, да и сам город все меньше и меньше нравится. Повсеместно это уродливое соседство облезлых кирпичных коробок и современных вычурных построек, где все вроде красиво, но не имеет никакого отношения к среде, куда помещено. Недавно в ужасе сбежал со своего поста главный архитектор города, на прощание дав интервью краевой газете, что никакого отношения к нынешней застройке не имеет.
Вечером бал в развлекательном центре под названием “Колизей”, устроители приглашали чересчур настойчиво. Что ж, есть возможность надеть новое платье. И только у гардероба, когда ливрейный принял ее пальто, она вдруг испугалась, что может встретить здесь его. Это очень даже вероятно. “Что ж, — успокоила себя, — значит, так тому и быть”.
Удивило обилие чиновников и бизнесменов. А где же виновники торжества? Сегодня здесь должны вручать премии в области искусств — литературы, живописи, музыки. Как выяснилось, виновников посадили подальше, в затененный угол — очевидно, чтобы не застили вид на сцену почтенной публике. На самом деле, они никому не интересны, так же как не интересны сами себе. Кто-то их читал, слушал, вглядывался в полотна? Многие в этой жизни не успевают, не смеют занять свои места… Горные растения — бадан, золотой корень, копеечник — теряют целебные свойства, когда их высаживают у себя в огороде. Хотя растут с удовольствием. С людьми так же. Они не виноваты, их занесло на чужую почву случайным ветром, что тут поделаешь… Всем плохо, а исправить нельзя. Поздно.
Она оказалась за одним столиком с милой молодой парой, четвертое место пустовало.
— Вина, водочки? — спросил молодой человек, подделывая интонацию официанта.
— А давайте-ка водочки! — в тон ему ответила Ольга.
И стало весело. Болтали о пустяках, не имеющих никакого отношения к происходящему.
На девушке было черное платье, на котором красиво поблескивало зеленоватое ожерелье.
— Лита, — представилась она и повторила, увидев Ольгины удивленные глаза: — Лита.
— Это, вероятно, неполное имя, — попыталась уточнить Ольга, но тут же остановилась, поскольку девушка явно не хотела развивать тему.
“Скорее всего, что-нибудь вроде Аэлиты, — решила про себя. — Ее родители, вероятно, зачитывались фантастикой”.
На смену речам пришла музыка, они танцевали с молодым человеком по очереди — юная брюнетка и светловолосая дама в возрасте, фигурой не уступающая своей соседке. Потом ее пригласил мэр города и сказал с печалью в голосе:
— Вы обворожительны!
А она отчего-то вдруг представила его в белой пилотке с кисточкой и с красным галстуком на шее. В сопровождении двух барабанщиков он подходит к развернутому алому знамени и отдает салют.
— Вам смешно?
— Мне весело!
Потом была кутерьма с одеванием, разбором машин… А потом — коньяк из крохотных стаканчиков на стылом парапете в компании все той же пары и еще нескольких молодых людей.
— Поехали с нами!
Этот призыв засел в ушах и не уходил, пока она добиралась домой, шла по лестнице к подъезду, раздевалась, ставила чайник. Почему же она не поехала?.. Просто представила, что там какое-то молодежное жилье, может, съемная квартира, может, общежитие или даже мастерская художника. И она — в вечернем наряде… Отговорки, да.
А ночью она вышла из своего тела. Но оболочка не осталась пустой и недвижимой, она видела, слышала, разговаривала сама с собой. И это не было просто раздвоением — две различные субстанции, эфирное тело и плотское.
— Ты кто?
— Я — Ипполита.
Ипполита. Предводительница амазонок. Вспомнилось предположение некоторых ученых, что амазонки, помимо Малой Азии, обретались где-то в районе скифских курганов, на Урале, не так уж далеко от Оренбурга.
Ипполита. Ип-по-ли-та… Лита! Вот оно, полное имя девушки! А вот и она сама. Выплыла из темноты, как будто прошла сквозь стену в зеленом прозрачном покрывале, в шлеме воительницы и опояске, расшитой зелеными камнями. Проплыв по комнате, она вошла в Ольгино тело и исчезла вместе с ним.
— А как же я? — кричала она в ночь, но слова не выходили наружу, они тоже стали бесплотными.
“Очень точно характеризует это имя П. А. Флоренский: “Ольги обычно имеют черты лица и фигуру значительные и, скорее, красивые, но не тонкие; в них дышит сила почти не женская... Ум ее — тоже сильный, выше среднего, не формальный и не отвлеченный, а очень гибко применяющийся к обстоятельствам и находящий наиболее верный путь к достижению желаемого”.
Надо же, кто бы мог подумать, что имя Ольга столь много в себе несет. Живешь себе, думаешь, что можешь больше, чем не можешь. А тут тебе еще и имечко неслабое помогает быть умной и сильной… Вот и попробуй при этом наборе быть дурочкой. А иногда так хочется!
Мы, девушки, хотя и слабые, но сильные.
К слову: всю свою жизнь грешу словесными играми, их всегда было немало в моем лексиконе. Например, определяя, так сказать, уровень достатка семьи, я всегда говорила: “они жили богато, но бедно”, или — “она была человеком счастливым, но безумно несчастным”… И много чего еще. Как это называется, не знаешь?
Скажи, у тебя часто бывает, когда что-то напишешь, а затем через некоторое время утыкаешься в этот текст, сам недоумевая, кто же это написал? Заметила — со мной часто. Интересно, это от склероза или от талантливости? Мне часто кажется, что когда пишешь, то это кто-то ведет твою руку (или мысль?). Во всяком случае, находя свои стихи (ага, иногда — да-а-авно! — находило на меня и такое), я совершенно не верю, что это мои строчки. Смешно…
Мне кажется, я что-то уж больно много тебе написала писем (графоманка какая-то!), а от тебя мало пришло. Если это тебя насилует, ты признайся, я сокращусь, хотя эта переписка стала частью меня. Наверное, ты прав — тогда не наговорились или не с кем теперь говорить. Твои письма — это воздух, озон, это уже необходимая потребность для меня в сегодняшней жизни. Нет, не от одиночества (переношу его, живу с ним всегда, это стало давно привычным), не от замкнутости в провинциальном пространстве, это просто жажда открытости и понимаемости. Авторедактор подчеркивает слово “понимаемость” — он таких слов не знает.
Мне кажется, когда мы встретимся, говорить будет не о чем. Именно этого мне и хочется безумно — говорить молча, как святые. Дурочка, правда?
Возраста нет. Живу ощущениями молодости, как ни стараюсь казаться старше. Одежда солидной женщины мне не к лицу — наверное, это шизофрения.
Купила в магазине грибы — замороженные подосиновики из Сыктывкара. Так захотелось грибного супа! Сварила. Вкусно. А вдруг они не подосиновики вовсе? Если отравлюсь, ты один будешь знать, чем именно.
Ты хоть чего-то напиши про себя — а то все про кого-то…”
“Тут приезжал один из нынешних москвичей, он хорошо меня знает. Пишет на месте обратного адреса — Женева, Париж или что-то в этом роде. Так, думает, забористее для издателей. Этому парню всегда известно, что кому надо. Мешок красной рыбы для вступления в Союз писателей или личное клеймо диссидента и репрессанта. Он таскает за собой по стране целое издательство, которое объявило его чуть ли не гением всех времен и народов. Наверно, думаю, за его же деньги. Сходил на творческую встречу с ним. Он пыжился изо всех сил, а потом объявил, что где-то присутствует тот самый ИВ, который не пригласил его к себе на ужин. Этих людей не интересует ничего. Не станешь ведь всякой сволочи объяснять, что у меня только что умерла жена (встретились мы случайно, на улице), у меня не было денег на ужин сыну. А он в это время мне рассказывал, какие деньги загребает его сын и какие куски отламываются ему. Это из гадов гад, его появление на всероссийской сцене вполне закономерно: этому гадскому времени нужны гадские герои, гадские таланты, гадский воздух.
Уф-ф-ф! Начал с конца, теперь уж порядка не жди. Болею, не могу оправиться от простуды, куча прочих болячек. Я радуюсь твоим письмам, мои перерывы говорят только о моем отсутствии, не более того. Ты умеешь вплести в ткань эпистолы поэзию, а я — нет.
Грибы из Сыктывкара, закрытая газета — все будто бы из кино, которое кто-то смотрит в соседней комнате.
Я болен, извини”.
“Чем же тебя скорее выздороветь? Блин, отдохнуть тебе надо!
Было такое выражение у моей бабушки — “развеять мысли”. Слишком много в твоей башке мусора накопилось… усталость, уже не вмещающаяся в организм. Тебе надо кардинально переключиться.
Смешно, но порой мне кажется, что шлешь ты мне письма с фронта — редко, мало, о чем-то несущественном, типа “сегодня взяли высоту такую-то, потери такие-то”. Видимо, приближается 9 мая — ассоциативный ряд.
Сегодня видела сон: твой любимый инжир свисал с веток; нереальных, несуществующих размеров, такой темный, тяжелый. Да и коза не дает мне покоя, ходит следом.
Вообще-то надо еще помечтать… Почему бы не придумать себе такую затею: поехать в эту самую Черногорию как-нибудь вместе? Может быть, это когда-то осуществится. Может быть, у тебя появятся желание и силы (нет-нет, про финансы мы сейчас не говорим!) посмотреть своими глазами на эту территорию. А если и говорить про финансы, то, думаю, это будет не столь уж дорогое удовольствие; единственное, что может оказаться недешевым, это путь до Москвы. У меня есть знакомое черногорское агентство, которое устроит такую поездку. Но это — как ты скажешь.
Наши однокурсники задумали очередную юбилейную встречу — в Кемерове, в сентябре (папа-то военный, где только нас не носило). Хотелось бы съездить. И в Барнаул бы заехала…
Вот это да… “В Челябинске 13 градусов мороза, возможны осадки”, — передает радио. А я вспоминаю, как мы с Колькой Давтяном однажды (кажется, это был август 83-го) совершали экскурсию до Челябы и окрестностей… Пресмешная история!
Колька (это он позже стал Колькой, а поначалу все было очень официально) приехал к нам на ТВ с обменной программой — что-то там про нацкультуру. Наши посмотрели, поохали, а что дальше делать — не знают. И тут кто-то говорит: а давайте его отправим на Южный Урал, пусть погуляет. А мы пока ему подготовим ответную программу — надо же как-то командировку оправдывать. Кто поедет с ним? Королевы эфира дернулись, было, но тут же отказались, увидев, что Колька — маленький, тщедушный мальчонка. Кинулись: ау, кто-нибудь! И я — тут как тут. “Ну, езжай”, — сказали шефы. Нам дали уазик, мы поехали. Шофер был занудой, имени уже не помню, но с ним никто никогда не хотел ездить. Ему разрешили взять с собой подружку — чтобы сговорчивее был. Он взял. Едем, говорим про ТВ, про Армению (в смысле, мы с Колькой), про какую-то еще фигню… В общем, приезжаем в какую-то Сатку. Тоска! Колька говорит: “Блин, такая красота у вас тут… столько земли! И вы ничего на ней не выращиваете. Давайте хоть настоящий армянский шашлык для вас приготовлю, тоску развеем, пойдем на рынок, мясо выберем”. А это 83-й год… Рынков у нас тогда еще в нынешнем понимании не было. Но мы пришли. Ряды были пустыми. Две бабульки продавали редиску. Коля в шоке — где мясо? Он-то привык, что у них там все ряды только одно мясо и предлагают… Уныло идем по, кажется, единственной улице города, вдруг я вижу, что навстречу мне едет мальчик на велосипеде. “Стой! — кричу, узнав сына моей дальней приятельницы. — Ты что здесь делаешь?” — “К бабушке приехал”. — “А где мама?” — “Собирается уезжать, она здесь”. — “Веди!” Почти врываемся к чужим людям. Обалдевшая Людка: “Вы здесь откуда?” — “Вот, приехали. Мясо есть?”
Людка к матери, та удивленно: немного есть, в холодильнике. “Давайте, доставайте, а то перед гостем неудобно”. Короче, достали из чужого холодильника чужое мясо. Коля обрадовался столь искреннему радушию, тут же разделал кусок под шашлыки. Нашелся и лук, и специи, не было только шампуров. Но Коля сказал: “Ничего. Теперь надо красное сухое вино”. Да где ж его взять… Людка позвонила какой-то однокласснице, завмагом. Нашли. Коля залил мясо вином и прямо в кастрюле (похоже, самую большую в хозяйстве забрали) мы его повезли. Вместе с Людкой. Едем, хохочем — молодые!
Шофер, узнав про шашлык, обрадовался, по дороге место хорошее выбирает для привала. Тормознули на берегу, развели костер. Коля стал преобразовывать мясо в шашлык, нанизывая куски на прутья. Купить вина побольше ума не хватило! Но Коля откуда-то достал армянский коньяк, все пошло как надо. Помню, мы хохотали, вспоминая и обсуждая всю эту историю с поездкой, с мясом, с армянским телевидением — мол, с какой стати ты, Коля, сюда приперся? Оказалось, это была ошибка — просто города перепутали. Армяне — что с них возьмешь!
Зато потом было продолжение. Я поехала в Ереван…
Но это совершенно другая история. Хотя Колька там тоже был… “Ольга! — кричал в пять утра на всю гостиницу из холла. — Хватит спать, поехали хаш кушать!” Он не знал, в каком номере я поселилась, а телефон я оторвала вместе с проводами — “ночные портье” достали.
Боже, как давно это все было. И со мной ли?..
Вот так сидишь на кухне, слушаешь по радио погоду…”
Глава 16. Яшма (здоровье). Сердце мое рвется на части
Что запомнится от этой поездки больше всего — запах несвежих мужских носков. Она сидит на нижней полке рядом с толстой теткой, едущей в обнимку с огромным мешком, набитым едой, и никак понять не может, каким это образом ее угораздило попасть в плацкартный вагон? И купейные билеты были, и на самолет… просто она пришла в железнодорожную кассу и сразу же спросила плацкартный билет. И, насколько она помнит, мыслей о другом не возникало.
Почитать спокойно не получается — стук, хлоп, дерг…
— А вы с нами не присядете перекусить?.. А в дурака? Четвертого не хватает…
В руках у нее сочинение Бертрана Рассела. Взяла с собой. Всегда мечтала поехать далеко и расслабляться за чтением чего-нибудь пустого. Хм, Бертран Рассел… “Не наука, а только поэтическое воображение может видеть во времени деспотичного господина мира, наделенного всей безответственной игривостью ребенка…”
Предыдущая ночь прошла в каком-то удушливом кошмаре. Проводницы нагнали температуру в вагоне до тропической жары, очевидно, чтобы никто ночью не дергал: холодно, мол. И вот снова вечер, снова беспокойное ожидание ночи. Еще не стемнело, когда поезд въехал в туннель. Странно — на этом пути туннелей не должно быть. Впрочем, ехали они здесь давным-давно, в пору скитаний с отцом, тогда еще молодым офицером. Забылось. Но откуда в вагоне столько китайцев? Будто бы они подъезжают к Забайкальску, а не к Екатеринбургу. Она проспала станцию, где насело их великое множество. Запах, чужой запах… и эти проклятые носки.
А туннель все не кончается, а свет в вагоне постепенно меркнет. И вот уже полная темнота, и не слышен перестук колес, будто переместили поезд на воздушную подушку, а пространство уже срослось со временем. А туннель все тянется и тянется…
Она встала с постели, трудно приходя в себя от тяжелого морока. На несколько мгновений приоткрыла окно, выпила холодной минералки, прилегла. Тут же оказалось, что сном были эти ледяные струи воздуха и вода из холодильника, а наяву поезд наконец-то вылетел из туннеля, и выяснилось, что он — действительно безрельсовый транспорт. Горы, тайга, полное безлюдье и дикость неосвоенного пространства. Сухое русло пробегавшей здесь недавно реки завалено глыбами порфира, сургучной яшмы, копейчатой, античной… Из вагона, каким-то образом оторвавшегося от остального поезда, вышел один-единственный человек, художник Георгий Алексеев.
— Ты знаешь, — сказал он, — я ведь нашел две колонны из ревневской яшмы, те самые, из стоявших на входе в храм Христа Спасителя. Их убрали до взрыва. Где-то еще четыре…
“А я ведь служил где-то в тех местах — Южный Урал, Челябинск, Златоуст… В выжженных орско-халиловских степях мы стреляли по учебным целям и ели солдатские консервы. Забавно! Так бы и не вспомнил! Все ты. А впечатления — одуревшие от жары суслики, марево над голой степью, сумасшедшая жара в моей железной будке, в которой я обязан был находиться безвылазно — боевое дежурство. Градуировки термометра не хватало. И еще изнасилованные перепонки — эти придурки летчики все время врубали форсаж. В общем, голодуха, мерзость, грязь, полный упадок сил и ничего больше.
А далеко это все-таки, получается. До Москвы ближе. Я опять подумал, что с помощью денег можно решить кучу вопросов. Чертовы деньги! Ведь кому-то они совсем не нужны…
Натюрморт нашей встречи складывается все определеннее — белое сухое вино, инжир, банка солдатской тушенки… Что там еще?
Слушай, Оля, а ведь я старый уже. А вспоминаются совершенно неожиданные эпизоды из жизни. Собираю землянику… Я всегда любил самый тупой труд. Собирать ягоду, особенно землянику — это и есть тупое занятие. Мысли на уровне озарений — никогда и нигде больше не приходило таких, только там, на земляничных полянах. Я уже несколько лет не собирал земляники, я уже несколько лет не придумывал ничего стоящего. Вытоптали мои земляничные поляны, горожане понастроили вокруг домов и изгадили окрестности. Я тебе уже писал про потемкинские леса. Как-то вот сохраняются такие места, как та же Черногория. Хотя, если там появился мой знакомый бизнесмен и строитель, не видать им воли и белого света, твоим замечательным взрослым детям.
Купил прекрасный крымский портвейн и козьего сыру. Думал, приеду в гараж, накрою стол и сяду в одиночестве и тишине. Приехал, а там толпа. Не станешь же давиться портвейном, закрывшись в гаражном боксе. Почти ничего не досталось. И так ежедневно.
Все более и более становится ясно, что моя работа в холдинге исчерпала себя. Однако понятно и другое — никуда меня больше не пустят. В подобных ситуациях на моей памяти еще ни разу не удалось победить здравому смыслу. Но есть и другой подход к теме — судьбе не угодно, она бережет. Поглядим. Во всяком случае, я далек от переживаний, на все происходящее смотрю глазами вивисектора: как там ампутированная лягушачья лапка, дергается еще без связи с прочим телом и нервной системой?
Впрочем, судя по твоим письмам, любая наша провинция — это одно и то же.
Написал еще целую страницу, а она взяла и стерлась. Стало быть, не то написал, восстанавливать не буду. Все вершится не здесь, не нами, не нашей волей, потому на все надо смотреть с улыбкой. Судьба с тобой всерьез общаться не будет, разве что пошалит. А трагедия? Что ж, шалости бывают жестокие. Неспроста же самые близкие к Богу создания, дети, очень жестоки во многих своих проявлениях.
Я подумал, что если бы продать штук сто моих книжек, мне бы хватило на дорогу до тебя и обратно. У меня в гараже их сотни две, а то и больше. Не берут!
Сегодня дежурю по конторе (придумали какой-то праздник и усилили охрану сотрудниками. Но чего здесь брать?) и, пожалуй, впервые за последние года три — трезвый. Так совпадало… совсем не потому, что я хотел бы быть на работе все время пьяным.
Честно сказать, я в очередной раз глянул в окно и поразился: как это ты, ИВ, столько лет просидел в этом городе!
— Мы, — говорит молодая, образованная чиновница, заметьте, талантливая поэтка в недавнем прошлом, — не пригласили на литературный праздник поэта имярек, потому что его никто не знает. А вас кто знает?..
А кто кого вообще нынче знает? С вами такими вообще никто никого никогда не узнает. Зовите опять своих одышливых старцев, пусть они повторяют бесконечные умные глупости.
Критика, лучшего критика нашей занюханной родины не позвали, потому что его тоже не знают. Он, говорю, руководитель секции критики московской организации — это уже немало, он автор замечательных программных эссе и статей об отечественной литературе. Ткните в Интернет — там про него вагон и малая тележка. Нет, они не знают. И знать не хотят!”
“Еще вопросик… Что добавить в натюрморт — автомобиль? Хотя этот предмет весьма далек от возможности занесения на холст. Но, думаю, козий сыр с инжиром на капоте, на высоте две тысячи метров над уровнем моря (которое почти видно!) — это неплохое дополнение к рисуемым картинам. Ты представляешь (в данный момент подхватываю ноутбук, перебираясь для собственного представления на лоджию, захватив кружечку чая), как будет здорово с автомобилем! Это же абсолютная свобода передвижения! Можно вообще сэкономить на стационарном жилье, останавливаясь там, где красиво. Настоящее путешествие — в пространстве и времени… Вот она, мечта! Продам землю — и вперед!
Как твое здоровье, любимый? Ты меня напугал, я только и делаю, что силюсь изо всех сил, мысленно посылая тебе энергию выздоровления. Еще раз прошу: выброси лишние и ненужные мысли, перестань думать о грустном. Думай о мечтах, о приятном и жизнерадостном. Вот видишь, даже слово такое вспомнилось, было такое старинное определение “жизнерадостность”. Но начинает стираться. А зря! Очень правильное слово.
Что-то часто ты говоришь о старости… Это потому, что ошибочно считаешь внешность и годы чем-то определяющим — и напрасно! Ты вспомни этих заграничных дедулек-бабулек, которые шляются по Москве без устали. Они счастливы! И внешне, и внутренне. Они вообще не понимают, по-видимому, сколько им лет — живут в свое удовольствие. Вот с кого надо брать пример и следовать их взглядам.
Дочь… Да-а, переживаю. Ей выпала тяжелейшая доля жить рядом — на пятидесяти квадратных метрах — с человеком, который вряд ли может считаться отцом. Но она молодец, я научила ее закаляться, а она сама научилась мужеству. Сердце мое рвется на части — она там одна! Мои куриные крылья прежде заслоняли ее от этого ужаса, но сейчас я ее оставила, уехав, надеясь, что все выправится. Не выправляется! Я даже развестись с ним не могу — так он запутал все наши бумажно-денежные документы. И не в первый раз. Впился в нас, мотает наши тонкие души и получает от этого удовольствие.
Я купила ей квартиру, а все документы он оформил на свое имя. Теперь сам там живет и вытворяет немыслимые чудеса. И теперь его еще выгнали с работы, в запое третий месяц.
Но это уж сильно не вписывается в канву письма, поэтому не стану расстраиваться еще пуще.
О книгах… Странно, почему у вас не устраивают встречи с писателями? Очень удобная форма продажи книг… Надо подключить нехилого менеджера и каждую пятницу устраивать сбор интеллигентной публики для непосредственного общения с живыми классиками. На дворе двадцать первый век, всюду идет такая работа, это нормально, если в городе случаются книжные ярмарки. Если не случаются, надо организовать. И вообще — есть универ, институт культуры — почему этот ресурс не используется? В советские времена это было…
А в книжных магазинах — это пустое. Народ не покупает книг в магазинах! Впрочем, от магазинов тоже можно потребовать интенсивной работы — это же их хлеб. Как все запущено! Я помню, творческой публике какие-то фильмы показывали. Почему не показывать писателей? Если бы через ваши газеты поднять волну за культуру, можно было бы и ярмарки отвоевать, и встречи с писателями, и еще много чего. Тем более, судя по строчке твоего письма, потенциально ты уже готов к этому. Если самому лень, ты поговори с заинтересованными людьми — пусть они возьмутся. Пропадает хорошая советская традиция, надо немедленно за нее взяться циклом публикаций. И эту местную поэтку можно публично поставить на место, пусть сначала выучит фамилии корифеев литературы. Не знаю, мне бы эта войнушка доставила удовольствие, я бы выпустила ядику. Люблю народ защищать…
Вернемся к приятному. А какая там ежевика — огромная, черная, сладкая! Даже помидоры — объеденье! Уж как славятся оренбургские, выращенные на степном солнце, но те… да с козьим сыром… И вино — два евро! Вся красота тех продуктов заключается в том, что выращены они под чудесным солнцем и не испорчены пестицидами. Местным просто неохота тратить деньги на химию, они выращивают все на экологически чистых землях. И как любят русских. Славяне! Братья с незапамятных времен. Мне там было хорошо. Надеюсь, ты тоже когда-то их узнаешь. Улыбайся!”
“Спасибо за киви, никогда не видел в природе, почему-то считая, что это тропический плод. Мне, кстати, прописаны эти мохнашки, очень хорошо для сердца. Как смоква.
Сижу, обдумываю, как буду жить, уйдя из холдинга, что уже решено окончательно. Кстати, о газетах и прочих пиар-возможностях. Ты, кажется, иногда меня не слышишь, и дело не в утерянных письмах. Я тебе писал, что меня здесь никто за писателя не считает. Это их проблемы, но я не могу ни сесть на их места, ни влезть к ним в головы. В наших газетах, по-моему, вообще запрещено писать на литературные темы, потому что их шефы (все, заметь!) были в друзьях с моим бывшим литературным начальником, ну и, понятное дело, переняли его отношение ко мне. Полемика, публицистика — ни в коем случае. Это притом, что все мои предложенные и отвергнутые статьи опубликованы в Москве.
Иногда мне самому перестает нравиться тон, с каким я общаюсь с тобой. Ты уж прости. И потом — я не хочу себя контролировать, получится некое насилие, а я против этого. Как течет, так и протекает — ладно? А уж если говорить о том, что происходит во мне во время нашего письменного общения — это ощущение праздника. Такой вот я зануда, сам себе порчу праздники.
Несколько раз я выносил на встречи с читателями свои книги, оценивая их (в рублях) ниже, чем в магазинах. Чувство неловкости с обеих сторон — и больше ничего. Ни одной книги не продано! Я и оставил попытки… А уж я ли не умею выступать перед читателями! Иногда даже самому нравится.
Никто из известных мне писателей у нас не смог ничего продать. Очевидно, для того нужны специальные люди, специальная культура, специальные подходы.
И вот думаю: скоро начнется лето, оно уже который год приходит неожиданно, даже без весны. Весна мутная какая-то, невыразительная, непоэтичная — не оживать хочется вместе с природой, а плакать. Но сегодня другое: по мне — хоть завтра снова снег выпадай, поскольку работать зимой лучше, чем летом. А мне надо зарабатывать, чтобы рассчитаться с долгами. Правда, сил для работы нету. Вечный раздор с действительностью!
Люди с возрастом, говорят, умнеют. По-моему, это самая настоящая чушь. Про себя точно скажу — это не так. Умные делают глупости, а дураки только и думают о том, как бы их сделать.
Облако подо мной сильно прогнулось из-за излишнего веса, того и гляди продавлю его до земли. И все, отлетался!
Ау, девушка из прошлого!”
“Ну, во-первых, я тебя слышу, но я тебя еще и читаю… И понимаю, что ты есть самый настоящий русский писатель, твой слог и стиль легок, прост, глубок по эмоциям, тонок по деталям. Хотя, может, я не столь образована, как хотелось бы, но даже в этом состоянии вижу, что стоит за написанием того или иного сюжета. Это ты не понимаешь, кто ты! Просто оттого, что живешь в этом городе, что привык к тому, что кто-то тебя не любит, не слышит и не видит. А это, мой друг, оказывается, самая элементарная реакция толпы, которая всегда в России не переносила талант. Что, собственно, теоретически ты и без меня знаешь, но к себе не примеряешь. Вот поэтому-то я и мечтаю выдернуть тебя оттуда, чтобы оторвать от болота, в котором ты увязаешь все больше. И не в Оренбург, а дальше.
Я же тебе на собственном примере рассказывала о великопровинциальном шовинизме. Я ведь девочка тоже непростая. И то, что ты пишешь про себя — фигня. Потому что срезаешь верхний пласт, который есть в тебе, а я вижу (и даже чувствую) глубже, зная, что на самом деле ты заслуживаешь иной атмосферы и иной оценки.
Увы, времена Пушкиных и Достоевских прошли, но и им тоже было несладко… потому что — талант! Тесно тебе там! И давно бы уже придумал эмиграцию для своего таланта, но бабы… бабы тебя не отпускают. Ты выбери.
А тон твоих писем меня ничуть не смущает — я переросла такие вещи, напротив, рада, что хоть здесь (в письмах) ты можешь быть собой. Слава богу, что появилась эта удивительная возможность. Я тебя чувствую очень хорошо. Мне многое понятно и между строк. Но более ты мне становишься понятен, когда читаю тебя. Там не скроешься — весь, как есть, сколько бы ни придумывал сказок. Там, в сказках — мироощущение! Там ты голый, как мама родила.
А мне вот не нравится тон твоей жизни. Мне не нравится тон твоих мыслей о себе. Это даже не депрессуха, а привычка уже много лет держать себя в этом черном теле. Зачем ты это культивируешь? Ты же можешь жить иначе, я знаю. Ты всегда с высоты смотрел на низших, так и продолжай. Пусть всех это раздражает, но ты, как там пели в песне, постарайся себя не терять. Думаю, что это в тебе временное, ты и сам знаешь, что временное. Пройдет! Как бы наивно это сейчас не прозвучало, но поверь, что это так: когда думаешь о мечте, она сбывается. Я тебе уже говорила об этом, примеры приводила, убеждала. Думай о мечте всегда — и утром, и ночью, и днем, но только определенно думай: “Я хочу, чтобы все мои книги раскупили в самое ближайшее время”… или еще что-то в этом роде. Но только не “хочу, чтобы было много денег” — они как-то иначе приходят. Видимо, так примерно: “Я еще молод, полон сил, на меня очень скоро свалится солидное состояние, заработанное моим трудом”. Или сам придумай, чего ты хочешь, о чем мечтаешь.
Эх, нам бы встретиться раньше! Тогда еще, встречаясь с вами, я говорила, что вам здесь не место, но она тоже была домоседкой, к сожалению, хотя и умница большая! Тогда у меня были совсем другие возможности, выход на первых лиц страны. Можно было решить многие проблемы — и творческие, и житейские. Не захотела! Сейчас — увы! — поезд ушел… Но это же не означает, что движение по магистрали остановлено, что нет других поездов, даже самолетов… На верблюде! — вот и первая ошибка: на верблюдах Корейко передвигался, Бендер… Они нам не товарищи.
Мне, к примеру, обидно, что некто легко и спокойно публикует свои романы в “Новом мире” — пусть и неплохие. Но твои-то — масштабнее, глубже, эмоционально тоньше. Вспомни, кстати, что из твоих произведений собирались в кино ставить — найди еще, пришли.
Чувствуешь, как мои внутренности клокочут от несправедливости? Короче, хватит хныкать, живи спокойно, полно, радостно, мы еще повоюем.
Сегодня другое время. Пришли менеджеры. Может быть, к вам еще не дошли. Но то, что делают в московском книжном мире — это уже индустрия. Продают всякое дерьмо! — и за хорошие деньги. Да и вот у того же новомировского не так давно наши мужики продали на встрече с писателем штук сто книжек — без напряга, без менеджеров, просто развлекались. Я спрошу в Москве, как действует такая схема. Там что-то не слишком сложное…
Ты не горюй, хотя я понимаю, что непросто быть чужим среди своих, но это — как руководство к действию. Значит, что-то надо менять. И не допускать мысли в собственной голове, что ИВ — не писатель. Чем больше ты об этом думаешь, тем больше оно так и складывается. Сам себе закрываешь путь. Светофор ты наш. Открой зеленый и чеши с большой скоростью. Облака продавливаются… Чушь. Все только начинается. Верь!
Я научилась уменьшать фотографии! Сейчас попробую прислать тебе несколько штучек — для настроя. У нас в Минрегионе был один мужик — умняга! — он всю страну знал, как свои пять пальцев, он так над ними ржал! Тупицы, говорил, дальше носа не видят, не соображают, как делать деньги на том, на чем сидят — в хорошем смысле. Например, он совершенно не понимал, как можно в Астрахани торговать арбузами и черной икрой — там же, говорил он, поле непаханое для туризма, для судоходства. Так нет, это же надо думать… “Перестрой в башке рамку, придурок! — говорил он разным людям. — И будешь в шоколаде”.
Вот и мне кажется, дорогой, что тебе следует перестроить в башке рамку. И все пойдет иначе! Но только это ты сам должен сделать — у меня не получится так изысканно, как ты умеешь.
И вот еще. Мне кажется, я не девушка из прошлого — это вторая ошибка. Я, скорее, девушка из будущего? Ты поразмышляй над этим на досуге…”
Глава 17. Халцедон (от депрессии). Однажды вздрогнуть и понять
Вообще-то удивительно. Она каждый день просматривает целую гору местных изданий, ни разу не встретив его материала или хотя бы заметки, информации. Может, печатается под другой фамилией? А может, выполняет в своем холдинге роль креативного редактора или пиар-менеджера. Эти специалисты обычно за кадром. Сходила в три книжных магазина, в одном даже спросила продавца — нет, книг не было, такого имени та не встречала.
Найти человека (публичного!) в семисоттысячном городе большого труда не составит. Сколько уж раз возвращалась она к этой мысли, но… сначала было рано, теперь поздно. Подходящий момент пропущен… или вообще его не было. Многое решит отъезд. Вот останется до него день или два — отсеется, отлетит все, что она не возьмет с собой, определится главное, необходимое. Она обвела взглядом комнату. Как быстро обрастает человек всякой ерундой! И название всему этому подстать, ползучее какое-то — имущество! В этой квартире, где она прожила всего несколько лет, где чужая мебель и шторы на окнах, все-таки чересчур многое принадлежит ей.
— Это музей? У меня есть замечательная картина Иванова… Нет, который умер. Может быть, вы ее заберете?.. Никаких денег не надо… Пейзаж, лето, похоже на Заобье… Метр на метр или около того… Нет, мы не были знакомы… Не важно. Подарок одного состоятельного человека. В свою очередь, хочу подарить… Да, ценность представляю… Только забирайте сами. Вот адрес…
Иногда отъезд начинает казаться бесконечно далеким, иногда — вообще нереальным. И в природе никаких перемен. Она никогда бы не подумала, что март может быть таким беспробудно зимним.
Все было… как в известном кинофильме “Титаник”. Ночь, на палубе тысячи мечущихся в панике людей, ее тащит куда-то, пытаясь спасти, молодой человек, которого играет актер Ди Каприо, — Ди Каприо и тащит… И все-таки это кино. Что-то ей это подсказывает. Ей больно, голливудская звезда вцепилась в руку хваткой погибающего, но ее не покидает ощущение непричастности к происходящему. Нос корабля все больше погружается в воду, на палубе, вставшей почти вертикально, уже невозможно удержаться. Ее сметает людской массой и… Почему-то вода теплая.
Через затемнение (опять же — киношный прием) открывается солнечный день, бирюзовая гладь моря и пустынный берег, на котором никого. Почему-то она знает, что перед ней Мраморное море, и недоумевает, как могла она в мгновение попасть сюда из северных широт…
И снова картина меняется. Невдалеке от обнесенного крепостными стенами Халкидона развернул свой лагерь царь понтийский Митридат. Только что его войско разметало ахейские вооруженные ряды, сам он стоит у входа в наспех развернутый походный шатер, грудь вздымается от неуспевшего остыть дыхания, борода в крови, будто он зубами рвал неприятеля, на одежде частицы человеческой плоти… Зверь в человеческом обличье, страшный и… желанный. Но что делает здесь она? Кто она — пленница, наложница, жена? Ей кажется, что она в эти минуты должна быть по другую сторону крепостной стены, там, в городе… И почему-то не пугает кровь на одежде и руках царя, огонь смерти в его глазах, наоборот, ее тянет к нему с такой силой — она и не припомнит, когда и кого бы еще так желала…
Снова она на берегу моря и опять одна. Разглядывает свою одежду из тончайшей ткани абрикосового цвета, украшения на запястьях и перстни — вся гамма халцедонов, от ярко-красного карнеола до голубого сапфирина. И вдруг она увидела проявившиеся берега. Они на глазах у нее сближались, все больше уменьшая водное пространство. Вот уже не море перед ней, а озеро в скалистых берегах известняка. Мраморное озеро! Что-то знакомое, где-то она слышала, нет, видела это озеро!..
“Что ж ты будешь делать — опять я от тебя плачу… Я тупица, слов не могу найти, чтобы выразить свои чувства, читая твое. Размазываю слезы по щекам. Видимо, тоже где-то в глубине понимаю, что такая литература не нужна этому гадкому миру. Хотя верю, что есть — остались или уже появились вновь — люди, которым это надо. Которые, прочитав, не найдут слов, но будут смахивать слезы, читая…
Знакомо все — и хайрюзовые речки, и дальние пасеки, и нравы тех людей, что живут в этой чистой заповедности… Наступает миг — осталось всего-то несколько недель! — когда вновь покроются листвой дерева, и я представляю, как это было бы там, где стоит сибирская тайга, где ходят на медведя, на соболя (но остались ли теперь там соболя?)…
Я жила в тайге в юности, ловила в горной реке хариусов, весной напитывала душу цветущим багульником. Теперь, когда все это далеко, остались в сердце светлые воспоминания — как о первой любви. Что теперь там — умерли все…
К сожалению, нынче все меряешь через собственный опыт — вдруг вспомнилась трагическая поездка в Архангельск, когда не смогла избежать больничной койки из-за болезни, случившейся именно в самолете.
Ты шибко-то не загружайся насчет моего упаднического настроения — было и прошло. Так у меня вся жизнь чередуется. Как говорит один мой знакомый — гороскоп такой. Мотыляет из одной стороны в другую, когда нет генеральной линии партии.
Но когда есть чем заняться — я всегда на коне скачу, порою даже впереди всех. Когда затишье — лезут в башку всякие бестолковые мысли. Я сама от них страдаю — но как есть…
Благодарю Бога, что послал тебя.
Час ночи. Дочитала. Тебе нельзя пить. Тебе нужно писать романы. Даже подумать страшно, что когда-то спала с автором. Талант! И полный идиот. Разве можно не печатать такие вещи в столицах?
На сей раз не плакала, но забирает… честно!
Вот что скажу: надо напрячь мозги и придумать, что сделать, чтобы народ стал читать твои романы (повести, рассказы). Этого... как его... забыла… — тот, что написал “Медиасапиенс”, — просто взахлеб... а там литературы вообще на треть.
Да, нужен пиар… Но мне надо знать, напечатано ли хоть где-то, нужно, чтобы никто не украл авторство… сейчас это так распространено. Даже у столичной раскрученной Марининой воруют!
В общем, солнышко, береги здоровье, ладно? А мы тут подумаем с товарищами над вашим будущим”.
“Я же не машина по производству печатной продукции. Нутро приказывает пить — пью. Зря, конечно, можно жить и по-другому. Наверно. Странно как-то осознавать, что все, связанное с тобой, находится за пределами ощущаемого мира… А насчет украсть у меня… Ты думаешь, я много чего написал? Отнюдь! Вот собирался в это самое время наверстывать, да детей нарожал, кормить надо. И что тут поделаешь? Судьбу выбирают, судьба выбирает…
Кстати, если ткнуться в Интернет, там про меня одна-единственная рецензия — и та поносная-разносная. Ты, наверно, переоцениваешь меня. А что касается прочего населения… Я высокомерен и честолюбив, но все эти качества ничто по сравнению с моей ленью. Очень болит сердце, путает мысли. А ведь, проснувшись утром, заготовил для тебя хорошее письмо, что-то открылось во мне, что-то вспомнилось. Но вот сижу теперь — и ни шиша в голове. Звонят из управления по печати: “А вы не напишете о том, как развивается сегодняшняя деревня?” Да про то, как накрасили губки этой сегодняшней деревне, рассказано много уже. Хотите, расскажу, как известная своими талантами деревня переродилась в купеческий двор на большом туристском пути? Как спивается эта деревня вместе с прочими?..
Зачем я пишу тебе всякие глупости? Да лезут ко мне с ними — и я к тебе.
Почему-то вспоминается стоянка автомобилей перед нашим аэропортом. На капоте скатерка с выпивкой и закуской, нас двое — Боря Устинов и я. Боря только что вышел из тюрьмы, где просидел семь месяцев под следствием. Деньги (почти половину годового бюджета края) сперли за него, а повесили на Борю. Все кончилось миром. Правда, деньги ушли безвозвратно. А Боря вышел на волю этаким философом. Он вообще непотопляемый человек, правда, не знаю, где он сейчас. Он подарил мне машину “Ладу”, она по какой-то причине не доехала из Москвы. Потом он подарил мне “Вольво”, она тоже где-то по дороге потерялась. Но как мы обмывали эти подарки! Потом мы с ним открыли на Кипре предприятие, потом продали его, потом несколько раз летали в Москву и кутили в лучших кабаках, а по пути умудрялись вусмерть упаивать пассажиров в самолете. Тогда, выпивая на капоте, — я провожал Борю, — он сказал мне: “Всевышний никогда не отпустит человека из жизни, если тот не выполнил назначенное ему…”
Но я тебе обещаю, что к концу этого года допишу новый роман, что сяду за стол в первый же день после увольнения из своей конторы, что бы ни было мне уготовано далее. Хочу побывать в Черногории — и я там буду, вопрос времени. Это, видишь ли, тоже, так сказать, с твоей подачи. Ты мне много полезного подсказываешь, хотя… Есть много мест, где хотелось бы побывать. И я хочу, чтобы в той замечательной Черногории у тебя был бы собственный угол, это было бы просто здорово!
Ну вот, пятница, опять перерыв… Впрочем, я почти всегда в выходные бываю на работе, так что ты отвечай сразу.
Такое вот желание возникло внезапно — сидеть с тобой в каком-нибудь уютном кабачке и есть вкусную пищу, очень вкусную, изысканную. И чтобы было много всякой рыбы… И легкое-легкое вино, почти и не вино даже. В последнее время часто отказываюсь от еды, потому что невкусно, невыразительно. Пожрать бы! Конечно, если сочетать морской бриз, пустынный берег, тебя рядом, зеленые фиговые деревья, молодое вино и вкусную еду — разве я против?”
“Таким вкусным ты сделал финал своего письма, что мне захотелось от него начать и свое… Ты совершенно точен: именно так оно и есть на самом деле — свежайшая рыба, божественное вино, сорванные с дерева фиги, пустынный берег моря. Только это не обязательно изысканное кафе — это там на каждом углу. Тебе официант приносит только что выловленные дары на подносе, и ты выбираешь из них ту рыбу, которую хочешь испечь на углях. Я это сфотографировала, сейчас пришлю тебе картинку. Мы, помню, назаказывали почти все меню, так хотелось все испробовать, заготовили 500 евро — расплатиться, — а нам принесли счет на 28 евро. И даже сдачи у них не было: они так мало там получают, что это месячная зарплата официантки. Русские, что с них возьмешь — ничего не понимают! К слову, в Москве, чтобы перекусить, ты платишь такие же деньги в самой унылой забегаловке.
А еще можно найти необитаемый пляж — место, куда обычные пляжники ленятся доходить, — и мечтать там до самой ночи… А еще можно взять машину и уехать куда глаза глядят. И всюду такой покой, тишина… одна природа и ничего более. Людей — в привычном смысле курортных мест — там словно и нет. Удивительно…
Но… соловья баснями не кормят! А, как ты неоднократно замечал, детям каждый день нужно молоко и фрукты… Знаешь, я в Астрахани увидела одну замечательную штуку: они открыли там такую синекуру — региональный пресс-центр, на все случаи жизни — и как информагентство, и как функционал под разные события. Вещь! Не знаю, есть ли это где в других местах, но хотелось, чтобы было. Это весьма современно — там работают профи, все у них солидно, не стыдно людям показать. Услуги — как везде, информация стоит денег. И это несмотря на присутствие других информагентств. Займись! Если, конечно… Я, честно, не узнавала, на какие деньги это создано, но, возможно, при участии областной администрации… Может, это вообще кто-то из медийных воротил создал. У вас же тоже есть олигархи от медиа.
А в противном случае надо идти разгружать вагоны… полезно с точки зрения физнагрузки и дает возможность заработать на хлеб и молоко. Шучу, конечно, просто не знаю пока, как можно заработать еще…
Я всеми фибрами своей души пытаюсь как-то вытянуть тебя на свежий воздух, порой намеренно завожу, чтобы сам завелся, — мне искренне жаль, что ты находишься в этом дурацком положении. Мы все, конечно, личности, у нас у каждого свой гонор и амбиции, но стоять в стороне и смотреть безразлично я не умею. Мне как-то хочется настроить тебя на иной лад — чтобы ты не ушел к своей бывшей раньше времени, чтобы писал, творил, публиковался… да просто жил. Потому что у каждого есть некий долг перед жизнью. И правильно сказал твой приятель: пока его не выполнишь до конца, никуда с этой земли не уйдешь (или иначе сказал, но как-то красиво). Потому и хочу, чтобы кроме денег на молоко для детей, у тебя было время и силы для себя, для того, чтобы была радость, были чувства и ощущения, отличные от невыразительности проспекта Красноармейского.
Верю в то, что это у тебя обязательно будет.
Когда переводила твою повесть в нормальный стандарт чтения, что-то сама переиграла, не могу теперь открыть чистый лист для письма.
Вот что, друг мой… ты устал. Тебе следует отдохнуть — от всех и вся. Это как раз тот случай, когда ты только сам можешь что-то сделать для себя. Я не хочу в очередной раз напрягать тебя своими представлениями о тебе — лишнее! Мое мнение — правильное, я знаю, что понимаю (или чувствую) много лучше толпы, и я не для того, чтобы тебя порадовать, пишу о твоем таланте — отнюдь! — это есть правда. Другое дело, что в этом мире таланту сложно, что ему нужна серьезная помощь, а не “дрю-сю-сю”. Но талант и не должен биться в кровь, доказывая себя, а тебе приходится... и даже пусть не биться, но находиться в среде, не воспринимающей тебя. Вот и надо тебе отойти от них куда-то вглубь, где можно остаться наедине с собой, регенерироваться. Ты не только не машина по производству печатной продукции, но и не машина для выживания. Но, опять же, считаю, что человек сам себе создает проблемы. И решать их должен тоже сам. Внутри себя. Вздрогнуть и понять, что надо что-то менять. Хирурги называют это операцией, я для себя выбираю эту самую регенерацию. Что, думаешь, так легко села и приехала в далекую провинцию, бросив дочь на произвол судьбы? Нет, дорогой… это было операцией — иначе бы сдохла там, от чего не было бы хорошо ни мне, ни ей, ни другим. Может быть, от этого и разговариваю с тобой таким образом, что знаю про жизнь не из рассказов...
Я никогда никому ничего не советую, не пережив того же сама. Слушая тебя, понимаю, что изодрал ты свое сердце — дальше некуда. Знаешь, после трех Ленкиных операций австрийский доктор мне сказал: “А теперь, мама, вы должны взять отпуск на полгода, а то и на год, чтобы восстановить свое здоровье”. — “Как, — спросила я. — Кто же мне его даст? Я же работаю!” — Он улыбнулся и сказал: “Дочери нужна здоровая мать”.
Вот и с тобой… Хочешь оставить детей сиротами? Давай, бодайся дальше. Результат-то какой будет?
Мой дорогой, подумай о себе. А то думаешь только про деньги, которые тебя наказывают своим отсутствием. Я же тебе писала недавно: переверни рамку в голове, проясни сознание, увидишь, все пойдет на лад. Честолюбие и высокомерие — это, может, и неплохо, но есть и другие слова: смирение и вера, любовь. И это даже не просто слова — это истина жизни, извини, что столь высокопарно.
Отдохни! Не в смысле курорта, а душой. Ну, придумай, что в твоих условиях возможно для этого. Не сердце твое больно — душа! Она никак тебя не поймет. Мне так кажется...
Представь, что я тебя обнимаю”.
Глава 18. Илюша Обломов до конца не прочитан
На ужин она приготовила отбивную из телятины, избежавшей заморозки. Во всяком случае, это утверждала надпись на упаковке. На большом блюде разложила листья салата, петрушку, нарезанный кружочками болгарский перец и помидоры. Ничего консервированного!
Квартира все больше напоминает ей гостиничный номер, хотя внешне почти ничего не изменилось. Кстати, ей предлагали забрать это жилье себе в случае, если она останется.
Среди небольшого запаса спиртного она обнаружила бутылку “Алазанской долины”. Легкое абхазское вино не совсем подходит к сегодняшнему ужину — сладковато. Но почему-то захотелось откупорить именно эту бутылку.
И сразу же накатили воспоминания о беззаботных днях в Пицунде. Утренняя зеркальная гладь моря, дельфины, одуряющий запах сосновой смолы… Жизнь надо начинать с праздника. Каждый новый день надо начинать именно так. И они идут в маленькое кафе, снаружи напоминающее солдатскую палатку. Хозяин кафе в приветствии вскидывает руки, предлагает мясо, которое коптится прямо здесь же, над очагом посреди палатки. Рядом вялятся головки сыра сулугуни. Пахнет дымком, пряностями и… счастьем. У счастья ароматов много, этот — один из них. Давайте сюда и мясо, и сулугуни, и что там еще… Да, вино! Именно так, с утра, вопреки всем и всему! Праздник не различает времени суток. Нет, “Апсны” мы будем пить в ноябре, специально приедем к молодому вину. А сейчас пойдет “Алазанская долина”…
“Рядом с морем человек не может быть несчастным, — подумала она. — Хотя… кто знает. Если проводить там всю жизнь, все, из чего она состоит, там и случится”.
Но это был особый случай, краткий миг, это была страсть, которая почти всегда сжигает любовь, сжигает все, оставляя после себя пустоту. Оба молоды, свободны, врата мира перед ними открыты настежь. Где он сейчас? Последнее, что знала о нем, — собкор Гостелерадио на Кубе. Зачем ворошить прошлое? Чтобы опять прийти к этой пустоте? Уж никто не полезет к ней со второго на одиннадцатый этаж по лоджиям. Однако… Вот случился же город Б., и ее нелепое пребывание в нем обратилось в историю любви. Эх, не сглазить бы!
Вдруг обнаружилась пропажа плакетки с образцами камней. Куда могла подеваться? Из дома не выносила, никто не заходил… Она перерыла все на рабочем столе, посмотрела под диван, поискала на подоконнике, заваленном книгами, — бесполезно. Села и попыталась вспомнить названия камней — вспомнила семь из двенадцати. Оглядела комнату и остановила взгляд на орской яшме, стоящей на полке книжного шкафа. Память об Оренбурге — на полированной поверхности камня пейзаж, напоминающий закат над морем. Небо, водная гладь, остывающее солнце и даже кораблик у горизонта — как нарисованные.
А ночью она увидела, что свеча, зажженная за ужином, стала на глазах таять, оплывать, огонь по стеариновой дорожке сбежал на скатерть. Вот уже весь стол объят пламенем, загорелись шторы, книги на подоконнике, а она сидит на диване — не в силах подняться…
Уходя на работу, она еще раз посмотрела на свечу, которую вчера так и не успела зажечь.
Все как-то разом пошло наперекосяк, будто сбой в процессоре повлек за собой кучу ошибок во всей системе. Первое апреля миновало, а она все еще здесь. Что держит сильнее — непонятно. Да, просьба шефа. Но ведь она увольняется, что ей до просьб бывшего шефа? Да, желание досмотреть, чем кончится натиск на их пошатнувшийся холдинг. С другой стороны — ей совсем не хочется тонуть вместе с обреченным кораблем…
“Как скучно, милая, как грустно… По-моему, я схожу с ума, я разговариваю будто с инопланетянами, меня никто не слушает, не хочет слушать. Фантастика какая-то. Я знал, что мир обречен на поглупение, но не такими же темпами!
Фотки хорошие, затягивают. Только я не понял, где там остров Абрамовича? А рестораны… Основное занятие русских за границей — ходить по ресторанам и есть, есть, есть. Сам занимался в этих поездках тем же самым. Да и не люблю я музеев почему-то, как-то больше живая красота нравится. Я угнетенным себя чувствую в этих священных стенах, а при взгляде на натюрморт кого-нибудь из импрессионистов хочется эту его рыбу порезать на кусочки и скушать. Ха-ха! Вот только… почему-то баб почти все художники рисуют не эротичными. Почему это, а? Чтобы не хотелось с ними переспать? Они же своих подруг или возлюбленных, или тайно вожделеемых рисуют… Художник, как и актер, должен быть маленько дураком, потому что ему необходимо воспринимать мир с непосредственностью, которая чужда умам искушенным, перегруженным образованием и знаниями великого объема мировых культурных ценностей. Можно быть однажды раздавленным всей этой невероятной тяжестью. Я хочу быть птичкой… И ведь не скажет же никто, что хочет быть задницей. На самом деле при подобной постановке вопроса может возникнуть великое множество ассоциаций, предположений, чувственных позывов. Это, честное слово, куда интереснее, чем первое!
Сегодня утром не спалось, просматривал свои записи, которые сделаны беспорядочно и никак не претендуют на звание дневников. Ты права, однажды я сам себе заузил пространство. Речь идет как раз о живом пространстве, о территории обитания. Могу оправдать себя одним: меня оно не очень интересовало, а истинный объем осваиваемого бытия, куда включены и небо, и земля, и всякое прочее окружение, — это мир художника, который ничего общего с реальностью не имеет. Здесь не обкрадут.
Когда-то давно за деревней, где я построил дом, баню, прочие удобства и радости, было огромное поле, ровное и необозримое. Там ходили коровы, но трава быстро исчезала, частью съеденная ими, частью сгоревшая на солнце. И коровы перебирались в другое место. И ничто более это поле не беспокоило. Почему-то его никогда не пахали даже, странно. Я выходил на край деревни, всматривался в окоем, за которым в сизых дымах плавился недальний город, и думал, что это поле, этот памятник человеческому неучастию — мой вечный символ простора, воли, мы вместе с ним великие от края и до края, незыблемые, единые… Сейчас там строят поселок, где порядочные коттеджи скучно станут соседствовать друг с другом, а их хозяева — думать, что они живут на вольном воздухе и что счастье можно запереть в пределы десяти соток.
Странно, что ты была в Черногории не со мной, очень странно, даже, я бы сказал, несправедливо как-то.
А вообще-то хочется быть женщиной. Я не верю в сильные натуры, они слишком уж быстро ломаются. А нормальный мужчина иногда хочет слез, хочет жалости к себе, участия, хочет выболтаться…
Ах, Ольга! Рыба и вино!”
“Что-то случилось — видимо, ты закидал меня, словно снегом, своими заботами о хлебе насущном, я зарылась в нем (или — в них?) с головой, потеряла свое настроение…
Пишу тебе всякую всячину, как училка, машу указкой — блин, ИВ, хватит!
Богу — богово, слесарю… Все будет хорошо. Все уляжется. Дети твои вырастут чудами, ты посвятишь им по роману…
Я опять хочу в себя, хочу быть такой же, как на тех фотках. Хочу думать про козу и лопать инжир.
Знал бы ты, как я устала от шизофрении — хочу вообще исключить из своего обихода такую жизнь, которая теперь вокруг меня. Моих человеческих сил уже не хватает — поэтому бегством на козьи тропы хочу скрасить свое отшельничество.
Представляешь, те фотки, которые я тебе прислала в последней почте, конечно, более прозаические, более реальные. Хотя… если ты внимательно посмотришь на одну из них — там виднеется остров, это остров Св. Стефана, там, конечно, отели суперкласса, но на вид — самая заброшенная деревня. На других фотках, снятых с моря, его можно рассмотреть чуть ближе, но впечатление все равно деревенское. Там отдыхают звезды, там уровень комфорта — как в лучших отелях мира. Так специально сделано. Этот остров, говорят, купил кто-то из наших, может быть, как раз Абрамович — лично для себя. Рассказываю просто для сведения, жить там я не собираюсь, мне милее маленькие виллы или дома, построенные для жилья. Я не люблю пафоса.
Представляю дорогу: с одной стороны Албания, с другой — Хорватия. Между ними — наша любимая страна. Серпантин опасен, а по нему приходится двигаться довольно долго, потому что медленно едешь. Зато по дороге встречаются разной длины тоннели, в них так забавно находиться — не знаешь, что тебя встретит на выезде. Это, конечно, когда едешь впервые. Заезжаешь с лесистой территории, из зелени, а выныриваешь на степной простор. Или наоборот. Все там такое разное — оттого, что страна маленькая и компактная. Хотя вот, к примеру, залив Бока-Каторска (не знаю ничего о названии, не изучала) имеет странную форму, как лужа, разлившаяся в разные стороны. И там люди живут вдоль береговой линии (ты увидишь на фотках), очень даже свободно. Там красота нереальная! Просто сказка. Мы объехали его вокруг, засекли: 140 километров. Для наших дорог — раз плюнуть, а там каждый километр — новое открытие. Собирались забраться наверх, там какой-то национальный заповедник, — сил не хватило. Когда есть выбор, дорога или море, — наш человек выбирает море.
Вот ведь как любопытно — православная Черногория запряталась между двух мусульманских стран. Мы забирались и на одни горы (албанские), и на другие (хорватские), но черногорские горы — самые красивые, на мой взгляд. Они какие-то белые… хотя название страны... Это, видимо, из-за того, что когда надвигаются тучи — горы темнеют.
Мне необыкновенно комфортно там. Думаю, вовсе не из-за того, что я мало где была. Была… Но эти Испании и Эмираты меня не вдохновляют — цивилизацией ли, духом ли, толпами ли народа они отталкивают мою сущность. А там я вдруг ощутила — как мне хорошо. Поэтому готова хоть козу доить, хоть землю копать — но жить там. Пусть не всегда, но долго.
…Когда круглая луна спускается за гору, на меня нисходит покой и умиротворение…”
“Привет, Олечка!
Ты не сердись, что не сразу ответил, просто расхотелось функционировать — включать комп, искать выходы, сооружать адрес, писать, читать… Я же говорил, что поразительно ленив, сейчас этому такое подтверждение — просто самого оторопь берет. Ничего не делаю, а к концу дня устаю смертельно. Наверно, я устал жить. Каждый день ругаемся с женой (о, это тоже жизнь!) из-за отсутствия денег. Ни у кого ни к кому претензий нет, но само отсутствие денег — фактор до жути раздражающий. А тут еще погода, которая не дает возможности высунуть куда-нибудь нос, распихав детей по родственникам.
Я не умею плохо питаться, это, наверно, сейчас тоже роскошь — не по карману. С новой работой (сам себе придумал сказку!) никакой ясности. Я не живу, но скучаю по жизни. Мои документы где-то зависли, и, по словам знающих людей, ко мне чересчур пристальное внимание из-за моей строптивости. Я тут в высоких кругах обмолвился, что не вижу в обозримом пространстве писателя, кроме себя (наслушался тебя и сделался нахалом). Что тут началось! Увы, подобное не прощается. Впереди мрак неизвестности, а я все-таки хочу в Монголию. На недельку, не больше. Хочу поглазеть на горы, каменные степи и пустыню.
Удивительное состояние, когда ты живешь без окружения. Первым делом на свободе (у меня сейчас что-то вроде отпуска) схватился за книжки, перечитал Мураками, Хемингуэя. Сын (средний) сейчас лежит в больнице, его туда направил военкомат. Вылечат — пойдет служить, нет — не пойдет. Как бы там ни было, он больше не будет получать пенсию, так что его квартиру оплачивать не на что. Он, кстати, защитил диплом на отлично. Как ты правильно догадалась, специальность — журналист. С работой у него полная неясность. Профессии нет, кому она нужна, эта его профессия? Кому он сам нужен?
Все жду момента, когда отваляюсь, наленюсь и начну работать, ты ведь тоже этого от меня ждешь, не правда ли? Сейчас, наверно, поеду в издательство забирать свою книжку публицистики, которую издал по нечаянности один добрый человек. Книжечка небольшая, даже маленькая совсем, но ведь забирать-то надо. А ехать неохота.
Что ты? Где ты? Как твои дела с работой? Я даже представления не имею, что это может быть — твоя работа. Мир для меня жутко разорван, и ты, такое впечатление, будто на другой планете. Черт! Жизнь кончается, а я все еще не был в Либерии! Ты вот была в Черногории, я тебе завидую. Я летаю туда во сне, мы сидим в кабачке и едим рыбу. Наши умудряются слетать отдохнуть в Анталию на десять дней с полным пансионом за двенадцать тысяч! Это как, уму непостижимо! Вот бы в Черногорию за такие деньги! Европа намного дороже, я это знаю.
Одно хорошо в моем состоянии — можно лежать и придумывать себе новую жизнь. Новые места и страны. Илюша Обломов — любимый герой, так и не прочитанный отечественным читателем добросовестно.
Я тебя нежно целую и обязуюсь собрать мозги в кучу. Вот только съезжу хоть куда-нибудь…”
“У нас тоже холода затянулись. Я завернула себя в настоящий оренбургский пуховый платок и сижу на балконе. Смотрю на капли, повисшие на железном фрагменте окна, и думаю о тебе. Меня немножко потрясывает — но не столько от холода, сколько от ощущения, что этот психофизический эксперимент, который мы с тобой затеяли в письмах, начинает давать какие-то результаты — ты сам это понимаешь и говоришь замечательные вещи. Знал бы, как близко я тебя чувствую… хотя это, возможно, еще не совсем то, что можно назвать “единым духом”, но уже сильнее, чем было.
Всякий раз, надевая шерстяной пуловер, мне хочется под него надеть хлопок — мягкий и уютный, чтобы тело не задевала шерстяная нить. Вот так же я отгораживаюсь и от нежелательных людей, окружая себя лишь теми, кто мне ближе и понятнее. Я думаю, что тебе не хватает хлопка — чтобы уберечь свое тонкое нутро от грубых ниток. Возможно, этого требует твоя деятельность, но я бы ни за что не стала метать бисер перед свиньями. Береги себя, милый. Не растрачивай на всяких дур свое исключительное обаяние — не стоят они того. Береги себя от всяческой глупости, от бестолкового доказывания истины тем, кто не имеет понятия, что это такое. Твой уровень совсем другой — и ты тоже это знаешь. Умоляю — обойди стороной, не растрачивай себя. Тебе сейчас требуется иное — сохранить свое, родное, только тебе данное Всевышним.
Нет, дорогой, ты так и не понимаешь, кто ты… Тебе нужен покой, твое поле — или не так, не поле коровное, травное, но поле понимания, свободы, любви… Это единственное, что огородит тебя от этой грязной пены, этого болота, в котором ты находишься.
Я так хочу, чтобы все это у тебя случилось. И оно случится. Переведешь дух — и увидишь, как оно откроется.
Да… мне теперь тоже жаль, что в черногорскую поездку мне пришлось ехать не с тобой — тебя тогда не было! Но это поправимо! Когда мы там очутимся, это будет совсем другая история! Ничем не похожая ни на чьи другие. Выкинь из головы эту мелочь, она несущественна!
А остров Абрамовича (про Св. Стефана я сказала наудачу, хотя все может быть — один остров, три, четыре, какая им разница) — это такой микроскопический (почти условный) островок рядом с берегом — на фото (вид сверху) к нему ведет тропа, насыпная дамба, которую проложили на время реконструкции. А чуть ближе его фрагмент снят с катера — там, где в камнях ютятся красночерепичные домики.
Мы вообще не поедем в Будву! Мы будем жить в другом месте. Хочешь — в сербской деревне. У меня там знакомый мэр. Представляешь — мэр деревни! Отличный дядька!
Ты только сбереги себя для этого путешествия — оно даст тебе силы и новые ощущения. Это будет путешествие в совершенно другую жизнь.
Может быть, это малые крохи моих возможностей, но ведь с чего-то надо начинать… Надо сделать первый шаг, а дальше будет дорога.
Я и себя тоже должна выдернуть из бездействия (духовного. Функционировать-то приходится, никуда не деться). Мне тоже нужна свобода и открытое поле, море ли, воздух ли — отдушина, чтобы жить дальше. Мы с тобой вместе ищем одно и то же. Эти письма — это, скорее, мой разговор с собой. Я одинаково с тобой думаю, решаю, что делать дальше. Просто к этому возрасту и внутреннему моему состоянию нужна другая жизнь, эта уже исчерпана. Как платье, которое уже устарело. Его надо выбросить, а не хранить в шкафу.
Только вот порешаю некоторые бытовые вопросы — не буду о них, малоинтересно! — и шагну. Идем?..”
Глава 19. Никто не разрешил эту загадку
Утро встретила с ощущением легкости и какого-то обновления. Первая мысль, пришедшая в голову: “Самый лучший день — сегодня!”
— И что же в тебе такого замечательного? — повторяла она нараспев, принимая душ.
Интернет пообещал потепление, и вот как есть — нынче же.
По ту сторону яви она была на Аркаиме. Много лет назад. Была с ним и чувствовала в себе тяжесть их ребенка. Это будет мальчик, она уже знала, она назовет его Аркадием, в честь замечательного места, куда приходят счастливые и несчастные. Где родина предков наших, ариев, родина Заратустры. И сказал пророк: “Мы покинули сушу и пустились в плавание! Мы снесли за собою мосты — больше, мы снесли и саму землю! Ну, кораблик! Берегись! Вокруг тебя океан, правда, он не всегда ревет и порою лежит, словно шелк и золото, грезя о благе. Но наступит время, ты узнаешь, что он бесконечен, что нет ничего страшнее бесконечности…”
Она водила его по горам разума и любви, по тропам покаяния и просьб, говорила, что здесь земля соприкасается с небом, а древние наши предки сообщались с космосом. Он уставал смертельно, все просил передышки, а она шла, ощущая в себе новые силы, и думала: “Что это за океан, о котором говорил Заратустра? Огонь выгнал людей из Аркаима, и, что вероятнее всего, они сами сожгли свой город. Во всяком случае, неожиданностью пожар для них не был. Все ушли живыми, все ценное забрали с собой. Ушли? Уплыли? Улетели? Кто-то первым ушел и оставил завещание: me mortuo terra miscetur igni — после моей смерти пусть земля смешается с огнем…”
Огонь очищения. После долгого зимнего морока земля освобождается от снега — и тут же на нее нападает огонь. Горит сухая трава, посадки вдоль дорог, леса… Бывает, в такие дни даже в городе нечем дышать. Но это будет завтра…
Что еще лишнего в этой квартире, в этом ее ветшающем мире? Что она точно не возьмет с собой? Вечерние платья — вот! Дорогие и ненужные. Собрав наряды в дорожную сумку, она отправилась на работу. Решила предложить платья новостному редактору, той самой тихой красавице с чистыми детскими глазами. Кстати, от нее достался ей компьютер после сгоревшего, а той Ольга распорядилась поставить новый. Легко сказать — предложить… как бы не обидеть человека, обноски все-таки, хоть и не надеванные в большинстве. Думая об этом, она машинально водила курсором по панели и ткнула в файл с названием “письма”. Раньше не обращала внимания, а теперь увидела. Из писем было всего одно, небольшое, без начала и конца. Очевидно, прежняя хозяйка торопилась вычистить свой компьютер и не дочистила.
“Трудно резко менять поведение и ритмы организма, меняя контекст, то есть когда на работе ты вынужден очень быстро, напряженно думать, принимать решения, быть сильным, — статус велит быть на голову выше других в разные моменты. Но при этом ты не смеешь ни на кого орать, никого опускать, потому что это тоже твой статус. И так — много часов подряд, посекундный тариф. А потом вдруг — рррраз! — и приходишь домой, становясь сразу нежным и пушистым, спокойным… Нет, не всегда выходит. Очень трудно с физической точки зрения, поскольку существует инерция пружины. А представь — ты устал, в голове звенит, а дети визжат! И ты знаешь, что странно? Как раз мне-то сейчас проще, когда я уже прошла через ряд испытаний и через опыт обратного пришла к осознанию того, что нужно быть спокойной и получать, как говорят, от этого удовольствие (в том числе — от визга). Даже, поверь, научилась это делать! Мне проще сейчас быть спокойнее и веселее в данной ситуации, чем будет на первых порах практики тем, кто пока рассуждает теоретически (я имею в виду конкретных людей, которые дают мне советы и порой критикуют за излишне заметную усталость). Я точно знаю, что им еще предстоит через это пройти. И точно так же пройти через разрушение идеала самих себя (о себе ведь все воображают, что они лучше и сильнее, больше понимают), — а потом, пройдя, уже по-настоящему прийти к покою. Вот так-то. Меня регулярно мочит по этой теме Светка на работе. Пока у нее нет семьи, нет детей. Есть почти муж, с которым они купили квартиру и влезли в ипотеку. Она говорит: “Таня, нельзя так уставать, а если устаешь, не работай так много, не бери на себя… Вот мне мой Миша говорит — ой, только бы ты не стала похожа на Таню, вечно замороченную, уставшую”. Она думает меня этим задеть, но я улыбаюсь в ответ. Я соглашаюсь с ней во всем. Я просто жду, когда она пройдет через это сама. Потому что “ах, взгляд у меня потускнел, потому что я думаю о деньгах… как платить кредит”. Я улыбаюсь. И мне доставляет удовольствие быть снисходительной. Интернет вырубился, а пока я его ждала, написала тебе свои мыслишки. А еще я немножко подстриглась и записалась к косметологу на среду. Вот”.
Ольга подумала о дочери, которой совсем скоро предстоит все это пережить. Может, у Ленки будет как-то по-другому… но будет. Женская судьба. И… никаких платьев! Она оставит сумку в шкафу для одежды, просто бросит. Еще раз пробежалась по строчкам — чужое письмо неизвестному другу. Подумала: “А ведь она несчастлива”.
А потом пошли чередой странные визиты подчиненных. Первым пришел черноволосый красавец в очках “директор”.
— Ольга Владимировна, а кто будет вместо вас? Вы же вот-вот уедете, наверно, назначение тоже будет на днях…
“Я все понимаю, милый мой, — весело глядела она на него, — но ничем помочь не могу”.
— Уверена, мою должность попросту упразднят. Другое дело — что будет с холдингом. Время покажет, прогнозировать не берусь.
Потом заявилась та самая Светка, о которой она только что читала в письме. Существо, нафаршированное показным оптимизмом и уверенностью в собственной неотразимости. Про таких говорят: страшненькая, но милашка. Татьяна, автор письма, да, ее зовут Татьяна, — настоящая красавица, но грустная, в заботах.
— Вы же говорили про какой-то собственный проект. Может, вам понадобятся проверенные кадры? Мне сняться с места ничего не стоит, держаться не за что.
“А что ты умеешь, проверенный кадр? Таких специалистов в Москве пруд пруди, в четыре Больших Садовых очередь, выписывал бы вас кто из глубины сибирских руд!”
— Пока еще говорить рано. Но буду иметь в виду.
Было еще несколько подобных заходов — сговорились, что ли? Не пришла только грустная редакторша Татьяна.
“Привет, дорогая! Только что выдержал поединок с женой. Причина — наша переписка: я никогда не закрываю почту, туда доступ свободный. У нас еще молодежные забавы, вот так… Но какое хорошее письмо от тебя! Мне многому и многому у тебя учиться. Правда, все труднее даже с напряжением сил и воли улыбнуться будущему. Мою кандидатуру в конторе, куда меня пригласили, зарубили окончательно, а в прежней я успел со всеми разругаться. Теперь я безработный, без средств к существованию и с волчьим билетом — кому-то надо было раззвонить про мой афронт. Одновременно сын Михаил лишился пенсии и работы (был у него приработок небольшой). Как жить дальше — задачка. С утра до вечера просеиваем с ним конторы и объявления. Журналисты требуются в единственном качестве: найди объект, сними с него деньги, напиши. И тогда, быть может, мы поделимся твоими деньгами с тобой. В очередной раз брезжит возможность поехать в Монголию. Случится ли? Монголия… Поехать туда надо бы, потому что можно будет пару недель прожить за чужой счет, так, научная экспедиция, а я должен буду написать отчет в прессе. Вопрос — проще пареной репы. Наши хороши — втянули бедолаг в социализм, а когда самим он не понравился, забыли объяснить “шестнадцатой республике”, как жить без него. Впрочем, своему несчастному народу — тоже. Напишу — опять кому-то не понравится. “Нравственность есть правда”. Обхохочешься! Они у всех читают выбранные места — как у Гоголя.
Вчера был на вернисаже, посвященном какому-то юбилею. Убожество! Что-то недоброе и вправду происходит вокруг. Если самое стойкое из окружающего человека — искусство — хиреет… все, ребята, заказывайте панихиду. Еще момент: на открытии отсутствовали молодые, так называемые представители новых направлений. Уж эти-то, как бесы, всегда крутятся возле святых мест. Стало быть, место не свято. Плохо дело, ой, плохо!..
Небольшая поездка в долину курганов прошла тихо, даже чуть скучновато. Летом бы сюда! Понравились мне московские ребята — профессиональный фотограф и ученый, доцент кафедры экономики из МГУ, совсем молодой мужичок. Обзавидовался! Для них мир открыт — Австрия, Индия, Гималаи, Китай, Англия, Греция… Много ездили по плохим дорогам, потому медленно и долго. Зато перепели песни — отцов, дедов и так, что вспомнится. На обратном пути москвичи пожелали заехать в известное курортное место, позвали с собой. Я там ни разу в жизни не был, потому согласился. Такси, хороший отель, прогулка по курортному городку, шикарный ужин в китайском ресторане — замечательно. Правда, все вокруг какие-то некрасивые, может, и вправду, лечиться приезжают… Нормальные лица только у продавщиц и проституток, которые стайками толкутся тут и там и предлагают свои визиточки. Странное ощущение. Вроде курорт, действительно, но где же море? Моря-то и нет. Какой тогда курорт? В общем, посмотрел.
Что я такое плету, боже мой! Уж и не знаю… “Поеду, — говорю, — в Рязань, к своим”. — “В Москву ты хочешь, — говорит жена, — к своей старой знакомой, а ни в какую не в Рязань”. И возразить-то нечего.
У меня не было фотика, жена забрала с собой в Австрию. Потому показать тебе нечего. Может, московские ребята пришлют… Что-то со мной происходит, каждый день жуткие головные боли. Терпеть не могу таблетки, но приходится глотать.
Вот такое беспорядочное письмо — как и вся моя нынешняя жизнь. Холодина, а я не могу работать в таких условиях, я вообще животное тепличное. Обнимаю тебя с жестокостью палача, до хруста в твоих нежных суставах. Подожди, скоро убью совсем”.
“Ты скажи жене (смотри-ка! самое главное зацепило), что эта твоя знакомая — единственная на всем белом свете… просто святая. И водиться с нею — большая удача человеку любому. Что, мол, я и с нею (женою) могу водиться, если она захочет. И лишь по молодости своей она не понимает, как интересно жить.
А моя знакомая из Красногорска сегодня отмечает свой день рождения… в Черногории! Это которая нас в прошлом году возила там на машине. Я ее поздравила (хорошо, что SMS), а она мне пишет, мол, завтра прилечу из Плави Горизонти, расскажу, как было классно. Ой, как я заплакала. Это же тоже моя мечта — продать землю и свезти тебя вместе с собой и в Плави Горизонти тоже.
Но, блин, эти обстоятельства стоят на пути… Пока я тут с местными милягами не разрулю, ничего не могу планировать. Похоже, так до конца весны и промаюсь: ни тпру ни ну… Ладно, не загружаемся — все само рассосется. Все будет хорошо! И мы еще сплаваем!
Следующую неделю жду с особым нетерпением. Должен приехать один “алигарх”.
А ты не ломайся — нет безвыходных ситуаций. Сломаться мы всегда успеем. Ты подумай, ведь деньги все равно где зарабатывать. У нас есть в запасе плацдарм — Оренбургская область. Если туда назначат новым губером сына нашего бывшего посла в Украине (не станем громко называть эти длинные фамилии), можно вообще ни о чем не переживать. Работы будет навалом. Только вот есть некоторые переживания, назначат ли… Не вхож он в большие политкабинеты. Но… не будем загадывать! Пусть все сложится, как мы хотим!
Перескакиваю на секундочку в Белокуриху. Не тот ли это курорт, куда вы заезжали с москвичами? Ха-ха, шутка, хотя… А вспомнила я Белокуриху неспроста. В прошлом году одна моя московская знакомая упала на шею с мольбами: подскажи, куда можно поехать именно отдохнуть, взять достаточное количество энергии, чтобы враз переключиться (она отпахала без отпуска несколько лет, гоняла два года с министром и без него по странам; короче, жизнь в самолетах). Говорю: “Белокуриха — есть такое местечко в Алтайском крае”. Она сначала пришла в ужас, а потом что-то ее торкнуло, она и согласилась. Трое суток молчала. Я все передумала, приготовила несколько вариантов ответов, вплоть до “оплачу твои расходы”. Ну, сам понимаешь, человек меньше пяти звезд не видел. И вдруг она звонит и говорит, что это самый офигительный отдых в ее жизни. Она пробыла там двенадцать дней. Она рыдала, уезжая. Она благодарила меня за оригинальность и смелость, даже за то, что я есть у нее. Однажды мы с ней были в Великом Новгороде, на международном форуме… и что-то вдруг в середине форума сами по себе напились, пошли гулять босиком вдоль ихней реки… как ее… Волхов, что ли… Неважно! Короче, нагулялись допоздна, ноги мокрые от росы (блаженство!), входим в отель (а он, отель, такой у них один, крутой, стоит как раз чуть за городом, на берегу этой самой реки — грех не погулять). А эти иностранцы как раз выпивкой занимаются в холле. А мы, такие раскрасавицы, идем мимо них босыми. Тут Машка снова коньяку захотела… Короче, утром еле живые, а мне вести пресс-конференцию, а Машке на ней модерировать. Думали, не выдержим. Нет, все прошло отлично. Боже, как классно — босиком по ночной росе…
Это было лирическое отступление — про Белокуриху.
Знаешь, сегодня, конечно, трудно. Когда я замутила в Орене, мне тоже показалось (я тебе уже писала о том, как они от страха в штаны наделали, когда я заявилась), что местные так и остаются глухой провинцией, ненавидящей талант. Что ты от них хочешь? Чтобы они вторили: “Ах, это же ИВ, это же свет очей наших…” Да никогда такого не будет! Это и есть настоящий провинциализм. Мне мама до сих пор твердит: “Если бы ты осталась в Кемерове, твои же подружки тебя бы и затоптали…”
Независимость — это мощная энергия. Почему все нормальные писатели всегда уезжали из провинции в столицу? Потому что не-за-ви-си-мость! Никто никому не завидует — не успевают. Масса информации, масса людей. Некогда разбираться в чужих делах, свои бы успеть. Это же просто.
А вот вдали от шума городского, там все друг в дружке копаются, блох выискивают, да еще и показывают другим. Тебе надо хотя бы числиться каким-нибудь федеральным собкором. Надо подумать… Чтобы оторваться от местной тусы. В лучшие годы мой благоверный написал статью “Нефть в обмен на лифчики нулевого размера”, так она до сих пор власти отрыгивается, а прошло лет пятнадцать, если не больше. Думаю, тебе стоит приехать, но чуть позже. Я все узнаю, куда и для чего — ладно? Ты только не грузись… а то таблеток не напасешься.
Живи ровно, размеренно, помни о законе сохранения энергии. Разговаривай чаще с цветами — они живые.
Знаешь, мне почему-то кажется, что мы становимся все ближе — нашим душам все теплее. И это хорошо. Потому что как-то так сложилось, что мы оба что-то важное в жизни потеряли — или еще не нашли, поэтому похожи. И поэтому думаем в одном направлении, наперекор обстоятельствам. А это сближает.
А убивать меня не надо… я тебе еще пригожусь.
Со мной надо нежно, я хрупкая.
Твоя лягушка, Иван-царевич”.
“Непонятная жизнь за окном. Идет девушка, какой-то студент белит вазоны, пьяный мужик спит на крышке от дивана (ха-ха! Я в Москве спал на такой же почти полгода, только это было в квартире. Абсолютно пустой). И всего лишь один вопрос вертится в голове: зачем? Вообще все — зачем? Устал. Понимаю, почему пенсионеры, едва уйдя на отдых, умирают. Наверно, не все, а только деятельные натуры. Вчера пил с профессором, доктором философии. Он говорил что-то умное, а я ничего не слышал. В меня ничего не входит, этакая полная непроницаемость. Звонит приятель из Питера, жалуется на жизнь; из Москвы — то же самое. Это хорошо, потому что они отбивают всякую охоту жаловаться мне самому — им или еще кому-то. Глухие все вокруг. И слепые. И никто не хочет прозревать. Давайте, говорю, заново научу вас читать, понимать текст, анализировать и ощущать за словом краски и запахи. А зачем? Я, — говорит, говорят — разницы нет, — вот сейчас роман допишу, дам почитать. Не надо, ради бога, не давайте. Вы ничего не можете написать! С неба камни падают, бывает, но мышь не может родить гору. Прочие могут позволить себе навскидку сказать: он не писатель, — но за этим нет моего знания, за этим вообще ничего, кроме спеси и врожденного нелюбопытства.
Дух провинции… Да, тут ты права. И абсолютно замечательное утверждение, что в отсутствии друзей уже заложено продуктивное начало. Это оковы, не более и не менее. Это путаники, проникающие в твои мозги и пытающиеся заменить их чем-то чужим. Друзья… Изменился век, жизненные приоритеты — и разом не стало этих милых друзей. Поменялось само понятие, человек переродился под влиянием обстоятельств. Человечество переродилось. Не станешь же ты обижаться на человечество! Его можно лишь жалеть, потому что никому в мире, кроме него, не дано права так уродовать самого себя, все вокруг себя. Надо сказать, оно пользуется этим правом со всем энтузиазмом, на какой ему отпущено сил. Просто еще никто не разрешил загадку, для какой цели Творец создал и поселил на Земле этих беспомощных, злобных, ненасытных существ. Где-то прочитал: не помойте человека год, не подстригите — вот вам и человек. Разгадка придет, очевидно, с последним часом последнего двуногого.
Господи, о чем это я!
Что касается Белокурихи, странно, чем мог удивить этот курорт твою искушенную знакомую? Может, роман? По-моему, место скучноватое. Сейчас там лечится один мой приятель… Блин, он почти на полтора десятка лет моложе меня, а поехал ухаживать за своим мужским достоинством. Принимает пантовые ванны. Нелепые и нескромные желания преследуют человека всю его жизнь, а впрочем, это он сам придумывает их, разжигает, лелеет и совершенствует. Иногда это потерянный кем-то чемоданчик с деньгами, иногда свалившийся на тебя тугой моток с долларами, домик на берегу моря…
Интересно, какая у тебя Москва? Какая она для тебя? У каждого, говорят, своя. Моя закончилась где-то в туманном далёко. Хотя один из лучших (чуть не написал — друзей, но друзьями мы, пожалуй, не были, хотя близки всегда) умниц в нашей глупеющей час от часу стране живет именно там. А еще рядом Рязань с могилами моих родителей.
Пока, дорогая, объяснить твою святость, как и мой невинный интерес, не удалось. Да и надо ли?”
“Нарисовать мою Москву — равносильно задаче нарисовать себя.
Я просто временами живу в Москве. Никакого восторга и прочих подобных эмоций у меня нет. До недавнего момента радовала глаз картинка из окна: бегали лошадки по кругу, манеж. (Большие скобки и один эпизод из реальной жизни: одна моя знакомая из Оренбурга, побывав как-то у меня дома в Москве, пережила прямо экстаз, наблюдая гуляния лошадок. Приехав домой, она рассказала об этом мужу. И через полгода они вдвоем пытаются добраться до меня вновь. Он спрашивает ее: “Так как найти ее дом?” — “Из ее окна видно лошадок! Я же тебе рассказывала!” — “А какие были лошадки? В камне? В бронзе? Большие? Маленькие?” — “Да живые!” — “Живых быть не может, это же центр Москвы”. — “Может! Они бегали!” Тут я вышла им навстречу и показала ему живых лошадок. Он обалдел.) Но! Но теперь манеж отгородили от дороги щитом, лошадок из окна не видно. Зато слышно, как блеет коза. Может, это та самая, наша? Эх, забыли мы про козу-то…
Но можно перейти дорогу, и ты попадаешь в прекрасный парк со старыми деревьями, бегающими по кругу и скачущими прямо по парку лошадками, дышишь именно воздухом, а не пылью, разглядывая всяких диковинных животных в мини-зоопарке (парк считается детским).
А можно порыться в кошельке и, взяв любимые “снегурки”, пойти в соседний парк на каток, что я и делаю, когда не ленюсь (он круглогодичный). Но можно пойти в соседний бассейн, поплавать, подышать хлорочкой (это все равно безопаснее, чем на Москве-реке, которая, собственно, тоже за домом, но не только купаться, даже гулять там я опасаюсь — сплошная химия).
Когда я работала, то ездила на Гоголевский бульвар, в офис. Мне нравилось ранним утром (рабочий день начинался в половине восьмого, потому что со своей Рублевки шеф пролетал еще по пустому шоссе именно в это время, и в восемь начиналось первое совещание) не торопясь шествовать по пустому пространству, просматривая, как мини-фильмы, прогулки собак со своими хозяевами. Это настраивало на человеческий лад. Но когда ночью приходилось возвращаться по тому же пустому пространству бульвара с работы — было жутковато: впереди был виден только стоящий в одиночестве Гоголь… и ни души, ни фонаря, ни аптеки.
Еще можно добавить некоторые эмоции по поводу встреч с друзьями в кафешках. Это всегда весело, все мои московские друзья — молодые, довольно задорные, с ними мне не грустно. Только недавно поняла, что как-то случайно в те времена окружила себя (не специально, это случилось само собой) 30-летними мальчиками. Я не знаю, почему, но они стаями вокруг ходили. Так получается, что где бы я ни работала — всюду мужской молодняк. Друзьями их называю лишь лексически, на самом деле это “товарищи по парте”, с которыми настроение порой уносит на посиделки в кафешки. Но это тоже занятие для разнообразия жизни.
Собственно, почти все о Москве.
А в остальном… я прекрасно отдаю себе отчет в том, что живу в Москве по касательной, что житие это временное, так сложилось, и никаких ахов, охов, “за” или “против” этой жизни у меня не существует. Однажды ко мне прилипла фраза: “Так сложились обстоятельства”. Пребывание в столице — именно из этого разряда. Я не загадываю на завтра, я не знаю, куда меня унесет через месяц, год. Хотя мечта с домиком и тобой у моря не тает. Но я пока не могу конкретно сказать, что это произойдет 24 сентября такого-то года.
Я тут чего-то дофантазировалась до того, что мысленно попала в Рязань. Говорят, славное место! Очень криминальное. Хотя… скажите, какое — не криминальное?
Правда, а почему бы тебе не поехать в Рязань? У меня там есть один знакомый дед (в любом городе мира у меня есть какой-нибудь “знакомый дед”)…
Вообще, скажу тебе честно, я научилась жить и не тужить… как бы наивно это ни звучало. Мне сейчас совсем не до шуток, даже где-то горьковато. Но что-то внутри срабатывает на защиту от негатива. Или это все еще отголоски того времени, которое научило меня быть независимой. Абсолютно не представляю никого из своих знакомых баб на своем месте — уже бы изнылись, изнасиловали бы своих мужиков тупыми разговорами, просто бы попадали с Эйфелевой башни от безысходности. Но это — не мой путь. Не знаю почему, но мне все равно нравится жить, смотреть на мир, любить, творить, несмотря на все сложности, в которых я оказалась. Видимо, это генетика.
Я бы хотела тебе все это послать заказной бандеролью. Чтобы у тебя все было хорошо…
Думаю, что если ты сохраняешь все наши письма, то позднее из них может получиться некое повествование! Роман! И мы, наконец, будем стоять рядом… на обложке.
Будет! Причем, скоро… Я тебе об этом уже не раз говорила.
Целую”.
Глава 20. В силу целой кучи обстоятельств
Весна потихоньку выбирается из своих катакомб. На открытых местах снега давно нет, на тополях набухают почки, на опушки выезжают первые любители шашлыков. Она объехала город по кольцевой, еще раз отметила про себя, как замечательно он расположен — между лесом и рекой. Да еще лес тянется несколько километров в городской черте. И трамвайчик вдоль леса бежит. А Обь переехал — там опять лес. Вперемешку — заливные луга, озера, коровьи пастбища, деревни… Среди этого простора так легко затеряться одинокому человеку. Несколько лет провела в этом городе и не нажила даже собеседника, не то что друга. Однако вот здесь, за гранью строений и суеты, никто и не нужен. Хотя… А кто же скажет тебе, как ты счастлива в настоящую минуту? Или — несчастна. Подойди на людной улице к любому и спроси: ты счастлив или нет? Скорее всего, лишь пожмет плечами. Он не знает! Он не знает про себя главного!..
И вдруг вспомнилась чья-то фраза: небеса там, где ты стоишь. Ольга остановила авто на обочине неподалеку от кольца, где дороги расходятся на запад и на юг, вышла из машины. Никаких звуков, кроме шума то и дело проезжающих машин, никаких красок, кроме серой, никакого неба, кроме низко спустившихся грязновато-белых облаков. Она постояла немного, поежилась и поехала в замеченный неподалеку армянский ресторан “Арарат”.
Внутри оказалось уютно и просторно, что редко встретишь в нынешних ресторанах — все экономят квадратные метры. На мягких диванах, расставленных вдоль столов, можно вытянуться, даже прилечь. Она села за свободный столик, который можно было так назвать лишь по привычке. Это был большой овальный стол, за ним свободно уместилась бы компания человек из восьми.
— Овощи, — повела она пальцем по меню, — ассорти…
— Айлазан, — повторил для себя официант.
— Да. И баклажаны, тушеные с помидорами. Вино…
— Белое или красное?
— А какое вы подаете дорогим гостям?
Официант, сорокалетний лысеющий армянин в белоснежной сорочке с галстуком-бабочкой, задумался на несколько секунд.
— Минуточку, — и удалился в глубины ресторана.
Ольга оглядела зал. В отдалении на подиуме отгорожено помещение для банкетов. Отсюда хорошо видно, что там справляет какое-то торжество большая компания армян. “Все правильно, — подумала она, — армянский ресторан, армянская кухня, армяне-посетители…” Тем временем вернулся официант в сопровождении высокого, стройного соотечественника с выправкой военного и улыбкой голливудской звезды. Она похвалила внутреннее устройство заведения и повторила просьбу.
— Принеси “Латвари” и “Арени”, — сказал старший официанту.
В ожидании он присел напротив Ольги.
— Вы у нас впервые?
— Да. Как-то дороги все не было.
— Дороги мы сами выбираем, — улыбка стала еще шире. — Вам понравится, придете еще. Дела привели в Барнаул? Или в гости?
— А почему вы решили, что я приезжая?
— Потому что сам приезжий, — сказал он, слегка подавшись к ней.
— Интересно… Я слышала, что армянская диаспора в Барнауле чуть ли не самая значительная?
— Армяне приезжают жить всерьез и надолго, потому среди нас нет гастарбайтеров, все регистрируются, почти все получают российское гражданство, молодые обзаводятся семьями.
— Не боитесь раствориться, потерять национальное своеобразие?
— Сменить гражданство — это не обязательно сменить национальность, мы внутри своих семей, своей общины все сохраняем. А к России у нас отношение никогда не изменится. Вы же историю знаете, не Россия — не было бы сегодня армян вообще.
“Какой-то разговор у нас — как на официальном приеме”, — подумала она, и тут принесли вино. Две откупоренные бутылки с “галстучками” из белоснежных салфеток стояли на подносе, рядом с ними почему-то четыре бокала.
— Попробуйте то и другое, красное и белое, выберите.
Он налил Ольге, чуть-чуть себе, давая понять, что качество гарантирует. Вот почему четыре бокала! — поняла она теперь.
— Ну как? — спросил через некоторое время улыбчивый хозяин.
— Замечательно! Правду говорят: в армянских винах живет солнце. Даже и не знаю, какое выбрать. Наверно, все-таки белое, мне кажется, к овощам больше подойдет. Но вы же обе открыли, как быть со второй?
— О, не волнуйтесь, все в порядке. Приятного отдыха.
Пожалуй, со времен университета Ольга не слышала такого чистого русского языка. Надо же, армяне, чтобы выжить, едут подальше от родины и думают только о родине. Самая главная национальная святыня — гора Арарат — и та находится за пределами Армении, на территории страны, которая чуть не уничтожила их всех…
Знают ли они, чего хотят? Наверно, прежде всего — жить. И не думать, что всяк живет оконцами в стенах отчужденности, проталинами в снегах безразличия, просветами во всеобщей будничности. Иначе могут считать только те, кто верит в нескончаемый праздник. А праздников, как утверждает московская консьержка Маринка, после сорока не бывает. Маринка — мудрая змея, которая изучает жителей подъезда с пристрастием ученого патологоанатома.
“Ответь на вопрос: чего тебе не хватает в данную минуту?” — “Наверно, перемены места”. — “Так и отправляйся, что мешает?” — “Ну-у, дела не доделаны”. — “Вот видишь, дела! А ведь сама знаешь, никаких дел-то уже и нету! Ты бы постаралась и вытряхнула себя из мешка с барахлом, иначе так и останешься частью этого барахла”.
Она провела за столом около часа. Перед тем как рассчитаться, попросила вызвать водителя, который доведет ее авто вместе с ней до дома. Просьба нисколько не удивила официанта. Через несколько минут вместе со счетом он принес пакет.
— От нашей администрации. Это в счет не входит.
Оставшись одна, Ольга заглянула в пакет. Там помещался довольно объемистый сверток и бутылка “Арени”. Нераспечатанная!
Водитель оказался уж очень невеселым, побитым каким-то. Ей захотелось сказать ему что-нибудь утешающее.
— Устали, наверно?
— Кой черт! — неожиданно взорвался он. — Не платят ни фига! Я для них вроде гастарбайтера, живу-то в Залесово, слышали о такой деревне?
— Насколько мне известно, это райцентр.
— Ну да. Вот я и наезжаю сюда вахтами — чужак, неместный. А кто мне работу нашел? Еще цветами торгую, когда заказов нет. Хотите гортензию? Цветет — шапка сплошная.
— Нет, спасибо, ухаживать за ней будет некому.
Она подумала, что за последние полтора часа во второй раз услышала слово “гастарбайтер” и что все вокруг говорят только о работе.
— А мой вызов такой, — заключил какую-то ведомую только ему мысль водитель, — двадцать поросят и полторы тыщи корней помидор!
Что за вызов, кому вызов? Однако приехали. Ольга поставила машину на сигнализацию и пошла к себе.
“А-а! Этот урод стер половину письма к тебе! Ненавижу компьютер! Только с похмелья можно дать себе задание: сиди и работай! А так хочется пивка! Или к девкам… Пошли, Оленька, к девкам? Это я сдуру плету, от старческого маразма, у дедушек это бывает — про девочек и про секс. Старый я, старый!.. Сидим с сыном, ищем работу — ему и мне. Хрен, говорят, вам, у нас у самих сокращение. Семейные долги нарастают катастрофически, холодильники пусты. Я что-то всерьез начинаю побаиваться. Только что давал интервью какой-то милой девушке. По телефону. Про Толстого. А чего, спрашиваю, вам знать надобно? Откройте книгу — там все написано, все есть. Это ж читать неохота, потому спрашиваете… “Ваше мнение, как вы думаете?..” Тоже — не нашла ничего лучшего, как начать разговор с вопроса: “А что вы сейчас делаете?” Лежу, говорю, в постели и вожделею вас… Онемела, бедная. Любит меня народ, что тут поделаешь?
А ты меня уж теперь не разлюбишь? А то во мне очень мало хорошего, почти что и нет ничего. Да еще я кот, который гуляет сам по себе. Хотя, честно скажу, мне это совсем не нравится.
Хотел на выходные поехать в горы — сорвалось; хотел поехать на соленые и горькие озера (там круглый год работает санаторий), полечить ноги — не получилось; собирался на Аркаим — не взяли; позвали в Китай на семинар — там резню устроили с уйгурами — все отменилось. После таяния льдов собрался проводником к сургутским богачам на рыбалку в Монголию — передумали… Твою мать! Работы нет — виданное ли дело! При этом говорят: лучше вас никто не пишет. Не понял, говорю, так в чем же дело?.. Не понял — иди гуляй.
Все больше охватывает чувство — не там живу, не в том месте, не в то время, не тот мир вокруг.
Как будто не долетают от тебя волны оптимизма, да? Еще как долетают, хочется какую-то шелуху с себя сбросить, но не знаешь, как это сделать. Вот и открываешь душевную помойку.
В Монголию хочу, в этот раз не получилось, да… Там надо учиться минимальным требованиям к жизни. Основная пища — баранина, так у них там по несколько сотен голов у каждого пасется. Но и все. Электричества нет, прочих благ тоже. И природы нет такой, на которую можно любоваться и думать, что вот ради этого уже стоит здесь жить. Пустыня или полупустыня. Счастливы? Не спрашивал, но живут ведь, детей рожают. Там, кстати, демографический взрыв, нынче Монголия — страна детей.
Сижу и думаю, что неплохо было бы почаще потакать своим желаниям. Это довольно просто. Хочу в лес — сел и поехал, бензин на карточке еще остался. Полчаса делов. Хочу на рыбалку — еще меньше затрат времени и сил. Хочу на речку — вот она, за забором. Простые желания — простые решения. Не еду, не иду, ни хрена не делаю. Скажи — почему?
Ладно, все равно пиво сегодня сильнее меня. А любимый портвейн — вообще неодолим. Москва твоя не произвела на меня впечатления. Терпеть ее не могу, Москву вашу. Москва с тобой — это пейзаж со стаффажем наоборот. В пейзаж помещают фигуру, чтобы оживить его, такая психологическая увертка, что-то вроде квадрата Малевича. А тут — фигура, то есть ты, — на первом месте.
Чувствую, скоро сойду с ума. Обнимаю. Целую. Прикладываюсь к ручке.
Ты говоришь, письма сохранять… Наверно, тебе стыдно такие сохранять.
Я уже начинаю походить на старца — и внешностью своей, и письмом, и разумом, и силой. Нет, я все понимаю, и на этот раз все понял. Веры во мне мало — это правда. Может, в этом и вся тайна непроисшедшего, непроисходящего. Но во мне не иссяк восторг жизни. Серый денек, снег пополам с дождем — и какие-то по-сумасшедшему яркие краски. Это в серый-то денек! Так замечательно, когда что-то в природе непонятно. Это как в тебе самом, многое непонятно. Ты знаешь, иногда и не хочется прояснять. Думаю, тебе знакомо это состояние или, правильнее, ощущение.
Всякие разные экстрасенсы, биоэнергетики и прочие целители постоянно отправляют меня в храм, чтобы я там поставил свечку и простил всех своих обидчиков и недругов. Я не воин, но и не блаженный. Если имеется в виду простить обидчиков, потому что ты все равно не вернешь украденное ими (а мне нанесены обиды именно таким образом, меня обобрали до нитки знакомые и друзья), тогда все понятно и закономерно. Мне жалко моих ушедших денег, я их помню, ничего не могу с этим поделать. Да ладно, это уже и не тема для обсуждения.
Господи! Еще одно “радостное” известие. Сын, не закончив стажировки, ушел с работы. Я бы мечтал о такой, задницу бы себе порвал, а он вот так: не лезут из меня телевизионные тексты. Мы затащили его на корпункт НТВ. Федеральный канал, какая-никакая самостоятельность… Что мне делать! Это продолжение меня, заряженный на неудачу, неуспех — так, что ли? Твердит одно: мне стыдно, я не могу платить за квартиру, содержать себя… А что-то решительное сделать — нет его.
Ладно, переплывем. Ай, будет как будет… Что-то мне не пишется. Трудно стало с тобой общаться, ты на мои письма не отвечаешь, ты просто пишешь свои. А и так ладно, стало быть, природе угодно.
Я тебя обнимаю и целую в макушку, пахнущую степными просторами”.
“Ну, здравствуй, это я…
Ты говоришь, что я не отвечаю на твои вопросы (в который раз говоришь мне это)… Я стараюсь отвечать. Мне очень хочется, чтобы ты знал, что я тебя рада слышать, видеть, ощущать, помогать, обнимать, дарить, чувствовать и отвечать! Но что-то, по всей видимости, не так получается… Видать, бестолкова! Ты прости дуру, не специально же! А может, я внутренне припасаю темы для всамделишного разговора, на который очень надеюсь… Я сама не знаю, почему ты считаешь, что я тебе не отвечаю. Ты понятливее спрашивай!
Как твое здоровье? Меня некоторым образом обижает, что ты решил за меня, будто бы я считаю тебя старым. Ты подумал, что сказал? Мне тогда про себя что говорить? Давай не будем, ладно? Но для верности все же скажу. Я считаю тебя все тем же офигительным парнем, с которым мне тогда было классно и было бы классно теперь. И я считаю, что ты сделал большую ошибку, женившись не на мне (твою бывшую безоговорочно прощаю, это была твоя женщина). Да что теперь слезы ронять, не случилось…
Как бы там ни было, мне интересна твоя писательская жизнь. Я вот тут подумала, что писатель и актер — это одно тесто. Те и другие — такие незащищенные, такие тонкие, такие дети… Порой очень тяжело найти слова и жесты, чтобы объяснить им, что надо жить иначе… надо найти, как им сказать, что рядом с ними должны быть другие люди, что они живут без разбору, что их талант нуждается в защите, что не каждый человек может пойти на самопожертвование ради другого, талантливого. А они, актеры и писатели, этого не знают и не думают о своей защите. И поэтому они не всегда счастливы. Они ищут тело, а им надо искать душу. Я так думаю. И думаю так последние пять дней. Если я не права, скажи мне.
Я так давно тебя не видела, не слышала, не читала… Соскучилась! Пожалуйста, напиши скорее, а то мне будет грустно”.
“Ты опять вспомнила мою покойную жену… У меня ощущение, что кто-то из нас не отпускает другого. Может быть — оба.
Бывает тяжело. Мыслей новых не нажил. В короткой поездке (небольшой материал по заказу; в обмен на строчки — красная “пятерка” в автомобиле; как с киллером рассчитываются) о тебе думал постоянно и даже мысленно писал письма. Одно, маленькое совсем, написал наяву. Сейчас достану рабочий журнал…
“Посланье с дороги (весьма странно себя самого кавычить, не правда ли?)... Что-то приоткрылось в нашей новой встрече, заочной. Может быть, то, чему не нашлось слов при тех, очных? Есть некая опасность откровений в преклонном возрасте. Человек перестает чувствовать преграды. Они есть, безусловно, только он ими как бы пренебрегает или со временем устает обращать на них внимание. У Коли Шипилова в песне есть строчка: “Я остатки стыда на любовь променяю”. Боже мой! Да весь стыд мира ничто по сравнению с любовью! Неравноценен обмен, Коля! Остатки того и этого мы вынуждены выдавать за полноту. Можно, разумеется, свято хранить и лелеять эти остатки, можно даже наполнить их куда более изящным содержанием, только дух времени уже поел самое лучшее. Все это не отменяет наших искренних отношений, которые зиждутся на некоем творческом начале. В тебе живет гений, только я не знаю его приложения. Ты разбудила во мне что-то… Что — не пойму. Хочу понять — и не могу. Боль по утраченной молодости? Я ощущаю ее ежедневно, общаясь с детьми, с юными коллегами, с женой. Тоску по недорозданным любовям? И это не ново. Может быть, ту самую открытость, которая граничит с бесстыдством, которой многие пугаются, давят в себе, так за всю жизнь ни разу и не развернув свою закамуфлированную душу. Да… Но хотелось бы еще немного нежности”.
На этом письмо обрывается, потому что подошла дама в сомбреро и поведала, что у нее сел аккумулятор в телефоне, а ей надо позвонить. Достали даже на пенечке, куда я перебрался со стульчиком, очками и пером с бумагой.
Я не успел по-настоящему расслабиться, слишком мало времени, каких-то два дня с небольшим. Надо же еще было поработать…
Мне в очередной раз дали понять, что разговоры о работе бессмысленны. Своим коллегам я сказал: я лучший, вы никогда мне этого не простите. Умные, наверно бы, посоветовали: знай да молчи. А мне скулы сводит от скуки, когда я начинаю думать об умных. Их нет, их попросту не может быть в силу целой кучи обстоятельств. Я не говорю об исключениях, притаившихся в своих устричных створках. Но поколение дураков уже выросло, они уже правят нами и страшно боятся, что за свою глупость когда-то им придется отвечать. Потому множатся полки милиции, чахнет настоящая армия и снова забивается в свои кухни вшивая интеллигенция.
Рассматриваем вопрос отъезда, но нетрудно представить себе ворох проблем, когда за душой ни гроша, в паспорте все сказано про твой возраст и на шее двое малышей. Эхма! Мой сын, у которого на одного квартира больше нашей на четверых, не может начать новую жизнь с новым дипломом. Что уж обо мне!
Наверно, наш город когда-то был другим, даже наверняка. Но его однажды оставили все нормальные люди, вот так просто взяли и ушли — кто в небытие, кто в другие пределы.
Мне кажется, что я вдыхаю запах твоих волос; это лишнее напоминание, что вокруг остались только тени и легкие позывы эфира. Наши единомышленники сдали этот город, мы его сдали. Боюсь, что такое произошло не только с нашим городом.
Тороплюсь менять няньку, она отпросилась пораньше. Кстати, новая проблема, нянька увольняется. Я заявил категорически, что нянчиться не буду, но, понятно, в этом случае я должен хотя бы заработать на няньку. Да пропади все пропадом…
Я тебя обнимаю. Буду отсутствовать пару дней. Да, кстати, вариант гипотетического отъезда таков (один из вариантов). Моя жена находит работу в Москве, а квартиру мы покупаем в Рязани, там моя родная сестра, там цены не московские. Стало быть, я с детьми, а жена будет трудиться вахтовым методом, приезжая на выходные. Дело в том, что Рязань, как и все подобные города, с точки зрения работы ничем не отличается ни от Барнаула, ни от Оренбурга.
Пока, душа моя!”
“Мне сильно понравилось твое письмо, кое-где опять же всплакнула, но с радостью, что читаю такие умные строки.
Ага, ты совершенно прав — все дело в беспредельной открытости… ну, если по-умному выражаться. Хотя, собственно, а зачем об этом так глубоко размышлять? Мне так радостно, что я у тебя есть, что ты у меня тоже, что можно вот так, не думая ни о чем, распахиваться в своих заскорузлых польтах, и давать душе воздух, свет, нежность, тепло и любовь. Ведь, по сути, человеку только это и надо. Но понимаешь про эти пять чувств (или ощущений) поздно, когда рубиконы приличия уже остались позади. И жалеешь, что раньше — на самом деле! — так не было, словно кто-то стягивал грудь ремнями (это, похоже, из какой-то песни… Вспомнила, это Бутусов, из “Я хочу быть с тобой”!) и не позволял распахиваться. Хотя, по-моему, я всегда жила нараспашку.
Ладно, это уже похоже на сентиментальность, хотя так нежно ноет где-то около сердца, что хочется еще и еще говорить про это. Передохну, переключусь на другое.
Да, к слову о Рязани! Квартиру сына пока не надо продавать — экономически не эффективно и опасно. А вот работу для него поискать целесообразно. Даже я могу чем-то помочь. Только я совсем не знаю, чем бы он хотел заниматься, потому что работать против интереса — бесполезно. А Москве сейчас именно этот возраст и нужен. Он и сам может посмотреть по приличным сайтам уровень требований. Вопрос с женой — сложнее: ей же где-то надо будет жить между поездками в Рязань, а это лишние траты… А если ей снимать жилье по месту работы, тогда зачем ты будешь торчать в Рязани с детьми — можешь торчать и рядом с ней. Впрочем, вариант неплохой по-любому. Есть некая граница — ты прав! — в периоде пребывания на том или ином месте. У меня эта “удавка” два года затягивалась, но вот поняла однажды: не могу больше жить в этом долбаном Оренбурге! Выгребла все и вся… тоска смертельная. Уехала. И пять лет не могла себя заставить приехать. Что приехать — я ни с кем из оренбургских все это время не общалась намеренно, хотя они искали меня повсюду, встречи назначали, электронку раздолбали письмами. Нет, не могу и не хочу. А потом вдруг что-то щелкнуло, так захотелось к старым друганам… Но не все приняли. А это уже и есть провинция, мы говорили об этом не раз. Не каждый имеет в себе силу духа Отца, принимающего блудного сына…
Но вот то, что однажды тебя что-то из города выталкивает — это точно! Видимо, это остатки бунтарства, нерастраченного ранее. Потому что у многих по этой части все спокойно, все тихо-мирно. Мы же знаем с тобой массу примеров наших общих знакомых, живущих по принципу “а мне, моя мамуля, милее в Барнауле” (никто не догадался сочинить “а мне, мои подруги, милее в Оренбурге”).
Так что расправляй паруса, ничего невозможного нет.
Меня последнее время дочь наставляет: “Кто познал жизнь, тот никуда не торопится”. Я уже писала, по-моему, об этом. И я вошла в стадию спокойствия. Я никуда не тороплюсь. Мне очень комфортно ничего не делать. Да, напрягает, но внутри я совершенно спокойна — я все знаю, мне не надо много, мне хорошо с теми, с кем мне хорошо. Что изменится, если я начну рвать на себе волосы, лихорадить друзей, дочь, срывать на них зло?.. Что изменится?.. Ни-че-го!
Я учусь любить себя. Это непросто. Потому что всю жизнь я отнимала любовь от себя — для кого-то. Может быть, поэтому мне самой ничего не досталось? Пытаюсь измениться.
Солнце мое, ты прости, что я снова о себе. Опять скажешь, что я тебя не слышу. Но это не так, я очень хорошо тебя слышу.
Нет, не соглашусь с тобой — ты просто еще недостаточно понял свои ощущения — ты не убегаешь от себя (я это пережила, поэтому говорю), ты просто позволил себе, наконец, небольшой отдых, для твоей души, ей этого не хватало все эти тяжкие годы. Поэтому — передвигайся, смотри, пей, пой, старайся хоть немного порадовать себя. Это важно! Это ты заполняешь те пустоты, которые образовались… Тебе необходимо слушать себя и поступать так, как ведет судьба. Значит, так надо свыше”.
Глава 21. Говорить больше не о чем. И не с кем
Когда-то она любила ездить на автобусе. Просто сесть и проехать много-много остановок. Особенно интересно было в двухэтажном: заберешься наверх, разглядываешь город с высоты, откуда раньше не доводилось смотреть на него. Проезжаешь частный сектор — надворные постройки, грядки, кусты, собаки. И люди. Всегда в заботах. Эта патриархальная жизнь рядом с оживленными проспектами, шумными улицами, магазинами и высотными домами казалась чем-то нарошечным, посаженным в город для экзотики.
Давным-давно закончились прогулки на автобусе — занятость, круговерть, машина. А сегодня села и поехала, будто втолкнул кто в открывшуюся прямо перед ней дверь. Что интересно, остановки в этом месте никогда не было. Она даже не глянула на номер. Впрочем, какое это имеет значение… Салон наполовину заполнен, все заняты собой, вернее, своими мыслями, только на заднем сидении прыщавая девчушка лет семнадцати плаксиво повторяет в телефон:
— Давай завтра, а?
Автобусик — машина времени — везет тебя вперед. Разверни — поедет в обратную сторону, потом опять вперед. Вчера. Дождь, слякоть, аэропорт. Самолет из Москвы с “нашим человеком”.
Невыспавшиеся пассажиры не привезли с собой аромата столицы. Ощущение: ты летел вместе с ними, не поспав в пути. Усталость, раздражение, полное безразличие к событиям предстоящего дня.
— Следующая остановка — “Площадь сонетов”, — объявляет бодрый женский голос.
“Я ослышалась или она оговорилась?” — думает Ольга, зная, что сейчас должна быть остановка “Площадь Советов”. Вот и здание краевой администрации показалось, и флагшток с триколором над ним.
— Какая остановка? — переспрашивает билетершу.
— “Площадь сонетов”, — пожимает та плечами.
Она не успевает прийти в себя от удивления, а салон автобуса оглашает следующее объявление:
— “Бульвар одалисок”.
Ольга вглядывается в заоконное пространство — ничего не изменилось в городских очертаниях, все тот же центр Барнаула с вечно облупившимися фасадами. Сколько она помнит, эта остановка называлась “Кинотеатр “Россия””.
Проехали еще немного.
— “Площадь Согласия”, — оповестил динамик.
Нет, это уже чересчур! Еще бы по-французски объявили! Ольга почувствовала, будто ее погружают в какой-то нереальный мир, закрыла глаза, тут же увидев себя выходящей на знаменитую парижскую площадь. Боже мой! Париж! Когда это было!..
Она словно в полуобмороке проехала еще несколько остановок, среди которых были “Проспект любви”, “Улица Мельпомены”, “Бульвар веселых близнецов”, “Торговый центр “Любимая папина дочка””… В голову пришла странная мысль: город воюет сам с собой. Красивая война! И тут же подумалось, что полным ходом готовится отрешение мэра города от должности, идет обработка горожан в прессе, а ее холдинг в противодействии всему этому играет все меньшую и меньшую роль. Для горожан ничего не изменится, но они проиграли. “Мы проиграли”, — эта мысль засела у Ольги в голове, пока ее не тронули за руку.
— Вам на выход.
— А остановка? — встрепенулась она.
— Ваша.
Автобус выпустил ее возле самого подъезда. Еще одна странность — никогда здесь не проходили городские маршруты.
Дома она первым делом направилась в ванну и, включив свет, обмерла от новой неожиданности. Стены ванной комнаты были выложены разноцветными плитками, в которых легко угадывались знакомые минералы — опал, агат, берилл, аметист, яшма, нефрит… Весь потолок был источником света — что-то похожее на матовое свечение белого мрамора. А сама ванна была сделана из медового оникса и казалась теплой на ощупь.
Так, значит, бывает в пошатнувшемся мире. Забраться в воду, закрыть глаза, ни о чем не думать…
“Привет! Сегодня день рождения моего отца, ему было бы 93 года. Плохо представляю его в этом возрасте. Впрочем, когда-то себя самого в своем нынешнем я тоже представить не мог.
Это, наверно, самое трудное — заставить себя принять, перестань ждать чего-то со стороны — от мира, от окружающих. Но ведь ты — тоже в какой-то степени окружение, я никак не могу причислить тебя ко всей этой куче. “Если где-то нет кого-то…” Помнишь?
Безденежье достало уже до “не могу”, пошел устраиваться на зарплату в пять с половиной рублей. Опять надо будет что-то писать. Господи! Вчера как-то чересчур рано проснулся и стал читать свой роман, тот, который прислал первым… Странное дело — понравилось. Еще более странно, что никто не сказал мне, что роман хорош.
Я устал. Устал каждое утро просыпаться и отмечать, что за окном все тот же вид, тот же город, населенный все теми же знакомыми рожами.
В конце октября буду в Москве проездом.
“Ночью на белых конях”… В прошлогоднем путешествии, проезжая на своем гнедом, я видел перед собой круп белого и вспоминал этот роман Павла Вежинова. Не так давно я попытался перечитать его — совсем другое ощущение. На сей раз он мне не понравился. Опять же — странно. А путешествие было не слабое. В один из дней, а был это как раз самый трудный и долгий маршрут, мы прошли больше десяти часов под секущим дождем пополам со снегом. Понятно, что ни специальной одежды, ничего такого на нас не было. Добрались до неописуемой красоты озера — и не рады были этой красоте. То был последний день на конях, и когда мы оставляли их у коновязи в конце пути, я готов был расцеловать все эти конские морды только за то, что больше их не увижу.
В первый день мне достался конь по кличке Хан, который в предыдущем походе сбросил какого-то крутого москвича, тот даже переломал себе все ребра. Скакун, чемпион области и окраин, — вы, говорю, охренели?! Я коня второй раз в жизни вижу! Но кто-то решил, что я справлюсь. Туда доехали ничего, а обратно он решил-таки меня скинуть. Это было нечто! Самое удивительное, что я усидел в седле, а когда он сделал паузу в своих цирковых эскападах, я спешился и повел его под уздцы, до деревни оставался всего километр. Назавтра Хана отдали проводнику, его хозяину, а я сел на коня по кличке Кукушка. Прошу заметить, это — он. Этот поспокойней, хотя тоже все время порывался пуститься в галоп.
А потом водопад семьдесят четыре метра высотой… представляешь!
А еще были какие-то пещеры, в которые сумасшедшие девки полезли в первом часу ночи после 40-километрового пути на конях. Надо было карабкаться под проливным дождем по немыслимым тропам и скалам, а потом ползком на альпинистских связках спускаться на сорок два метра под землю при температуре три градуса. Я видел снимки — больные на всю голову, ей-богу! Мне хватило холода и грязи, я не пошел, о чем нисколько не жалею. Зато все время, пока они шарились в пещере, мы вытаскивали машину, которая вызвалась их подвезти. Разбили капот, подвеску. Потом парились в бане и пили, пили, пили… Столько водки я давно уже не выпивал. Воздух, свобода, холод, усталость. Девки попались в большинстве какие-то вялые, а мужики — ничего. Но пить-то, пить!.. Разве ж можно так, уважаемый ИВ!
Но что вообще невозможно передать — это купание в струях водопада. Вода кипит, дышать нечем, а восторг — взять и утонуть насовсем — до того здорово! Там была куча народа, хотя лезть пришлось несколько километров ползком. На скользкой тропе следов ног не видно, только восемь полос от пальцев рук. Я снова и снова залезал в эту круговерть и не мог насладиться обжигающими струями. Никто не осмеливался забраться так глубоко под струи, как мы с напарником и нашим старшим. Это не от смелости, у меня, во всяком случае, это от кайфа.
Потом был еще небольшой водопадик, где я купался один. Потом зарезали барана… Нет, сначала зарезали, потом купался. И все время, заметь, пьяный. Садясь на коней, мы выпивали по стакану коньяка, потом в течение дня догонялись водкой. С нами были две девочки, 15 и 17 лет, — вот где экстремалки! Этим все по фиг. Папа покупал им в каждом заходе в магазин по шесть банок пива, и они носились по горам на конях, будто родились в седлах. Ни дождь, ни холод им не в страх, я просто дурел от них. Какие же им парни нужны? Или они, заранее зная, что достойных не будет, становятся девушками и парнями одновременно?..
У меня был приятель, поэт Боря Капустин, у него в стихотворении есть строчки:
А если ты сподобишься увидеть Бога,
Скажи Ему: “О, Господи, внизу все так,
Как Ты велишь — и посох и дорога.
Страдают, веруют, жрут водку и “Сустак”…
Но — слишком много, слишком, слишком много…”
Мне отчего-то грустно. Я хочу погрузиться в свою старость. Не хочу ни быть, ни казаться молодым. Компьютер сгорел, сижу, печатаю на чужом, а он — как раздолбанная телега, достал.
Все, не могу больше, завтра хоть клаву поменяю.
А тебя обнимаю и… не знаю, что еще с тобой делаю”.
“Письмо твое — водопадное! — от него исходит фейерверк брызг и шум воды. Словно сама там побывала, рядом… Классно! Энергия из письма бьет — тысяча ватт. И поэтому хватит говорить о погружении в старость, письмо утверждает обратное — о восхождении в молодость. Восхождение — это же вверх, да? А меня не проведешь. Я все знаю — и про старость, и про молодость…
Да, роман твой — замечательнейший, он так точно вплелся в наши письма! Словно письма — фрагменты из него. Или наоборот… В нем столько же честности, искренности, сколько в наших эпистолярных откровениях. А это ни за что не может быть плохо. Я не знаю, кто тебе чего сказал — плюнь им в рожу. И забудь. Ты очень-очень… самый-самый… И никому больше не верь, никого не слушай. Я — твоя правда.
Пусть громко сказано, наплевать! Я же знаю, что я права.
У меня сегодня тоже… у мужа день рождения. Или день смерти? Последнее было бы кстати — пьет уже… Если в году у нас 52 недели, то 32-ю неделю… С Нового года. Однажды у кого-то оставил свой мобильник (видимо, с кем пил), утром звонит в истерике его сестра: “Что случилось?” Елка, моя дочь, спокойно ей отвечает: “А что, собственно, случилось?” Оказалось, сестра утром позвонила поздравить брата, а ей чужой мужской голос ответил: “А он умер”. А у него — еще две сестры… Плюс его контора звонит мне днем и спрашивает, на когда заказывать похороны?.. Каждый год в этот день что-нибудь да отчебучит…
Хороший стих у твоего поэта Капустина. Жизненный. А сустак — это что? Вроде бы лекарство — но от чего? У меня, видимо, склероз. Может, от него? Нет, без приколов — хорошее стихотворение.
Да, снова вернусь к той твоей поездке — позавидуешь! Это же только мечтать — чтобы интеллекта было минус четыре единицы. Лучше — минус сто. И никаких тебе интернетов, мобилок, эсэмэсок, скайпов. Только вода и ты…
Все бы отдала… хоть и плавать не умею, но вода — это ж родная стихия, я от нее кайфую и тащусь.
Знаешь, я полагаю, что сначала, когда сидишь якобы без работы, тебя что-то гложет — вот, мол, жить на что-то надо… всякие мысли приходят вонючие. А потом ты вдруг понимаешь, что нежданно получил дар Божий — насладиться жизнью. Когда у тебя еще так было?.. Ни-ког-да! Так радуйся. Деньги — это пусть молодые зарабатывают, им пока еще рано наслаждаться жизнью, им в самый раз пахать надо. Когда они такое право получат, мы еще посмотрим, как они им распорядятся…
Пять с половиной так пять с половиной; хрень надо писать — напиши левой ногой, хрен с ней, с хренью. Наслаждайся жизнью! Не обращай внимания на обстоятельства. У тебя жена, как я понимаю, юная, пусть свои амбиции проявляет.
Я в ее возрасте вообще не знала, что такое муж с кошельком. Это он из моего кормился. И всем было комфортно — мне что, денег было кому жалко? Да я тебя умоляю! Деньги — тлен. Ты же знаешь. Их с собой в гроб не положишь, а вот воспоминания — даже во гробике уснуть не дадут…
Посмотри водопадным взглядом вокруг… и меня увидишь. Одним глазиком”.
“Работать надо, а я вот пишу тебе письмо. Подкатила маленькая халтура, завтра ехать в деревню. Это хорошо — лишь бы куда-нибудь ехать.
Наверно, в октябре буду проезжать столицу. Или тебя в это время там не будет? Ты для меня где-то между там и здесь, но географически это как-то не определено. Или очная встреча может все испортить? Всякое случается… Кроме всего прочего, для меня это чужой город. И количество друзей и знакомых никак не могут сделать его ближе. Есть, правда, Юра Берестенников — помнишь такого мальчика? — он с удовольствием примет меня в своем Бутово, где снимает с женой квартиру. Но я туда не хочу. Есть лучший из лучших Куницын, но он отягощен семьей и прочими предрассудками, что помешает нормально общаться. И так — со всеми. Наверно, с иногородними потому и держится дружба, что не накладывает никаких обязательств и обязанностей. Я в Москве теряюсь, когда нет конкретного дела. А в Бутово был директором кемпинга мой очень хороший приятель, вот при нем я мог безо всяких денег жить в директорских апартаментах и валять дурака. Как-то раз мы с Колей Шипиловым разобрали в домике паркет и пожарили на нем шашлык. Чего не бывает между друзьями! Колька вообще жил там по полгода. Там, в Бутово, пролетел у меня убийственный роман с девушкой по фамилии — представь себе! — Бутова. Убили друга-директора, умер Коля, девушка уехала в Америку…
Да, ты права в оценке безделья как дара Божьего. Права и в том, что настоящая жизнь за пределами не только интеллектуальных междометий, но и логики, правил, разума. Прививка безумия должна постоянно обновляться, иначе появляется устойчивый иммунитет к нему. Этакая предупредительная терапия наоборот.
В той же Москве во времена оны мы с Колей жили в пустой квартире с единственной мебелью в виде старенького проигрывателя с набором пластинок древней китайской музыки. Когда слушаешь ее вперемешку с водкой — это, скажу я тебе, что-то неописуемое. Колька великий человек. Когда одна из его очередных жен предложила купить ему ботинки, он замер посреди улицы от растерянности, весь в сомнениях: не перевернулся ли мир этот с ног на голову?
— Так у меня же есть! — показал он на свои изношенные опорки.
Он искренне полагал, что на две ноги нужны всего два башмака и столько же штанин, остальное лишнее, от лукавого. Лучшего писателя из современных я не знаю. Мне так его не хватает. Представляешь, приезжаю я на очередной фестиваль самодеятельной песни. Коля в тихом уголке турбазы пришпилил к стенке домика листок и разучивает свою новую песню. Последними при мне были “Пароход “Уральский комсомол”” и “Палыч”. У того Палыча тыща бед — и жена ушла, и дочь ссучилась, и работы нет… А заканчивается песня так:
Растворил окно психопат.
— Посмотри, какой листопад!..
Нам всегда не хватает любви, чтобы освоить пространство вокруг себя. И сколько не одергивай свою натуру — ничего не получается. Впрочем, я не совсем прав, что-то все-таки получается. Но недостаточно.
Дьявол! Ведь и фестиваль почему-то испарился! Все хорошее куда-то подевалось. Ау, ребята! Вспоминаю, как забираемся мы к устью Бащелака — тот самый директор из Москвы, поэт Стас Яненко и я. Ни снаряжения нормального, ни хрена. Чего полезли! Дичь неописуемая! Медведь нагадил на полиэтилен, которым были на ночь прикрыты наши тела. Не зазнавайтесь, мол, мог бы и сожрать… Господи! Жизнь сожрала до времени и Стаса, и Володьку. Смотрю на старые фотки: милые вы мои придурки! Прививка безумия — это то, что открывало нам глаза на белый свет. Говорят, Володьку похоронили в Барнауле, он отсюда родом. Не знаю, спросить не у кого. Все может быть, хотя… Убили-то в Москве. И вряд ли он успел дать распоряжение похоронить его на родине.
Я не очень-то умею посещать могилы. Мне кажется, мы все туда ходим, чтобы как-то загладить вину теперь уже перед мертвыми. Поздно. Ничего не поделаешь, русская национальная особенность — любить мертвых куда больше, чем живых.
Что-то не очень веселое письмо получается. Лучше остановиться.
Обнимаю тебя, трогаю твои тяжелые волосы, пахнущие почему-то березой.
А я бы вот взял и приехал к тебе, но… У меня ведь денег нет не в том смысле, что не на что пойти поужинать в “Савое”, на молоко детям иногда не хватает.
Были на даче у моих друзей, топили баню, трепались до глубокой ночи. У нас потихоньку теплеет, хотя весной еще и не пахнет. Я совсем не могу сидеть на месте, тянет и тянет куда-нибудь. Вот уж поистине — бодливой корове Бог рогов не дал.
Иногда я думаю, что, наверно, мы ничего не умеем из того, что надо уметь сегодня.
Что-то не пишется. Ночь не спал, делал срочную работу…
Вот и завтра. Похоже, это письмо я буду писать неделю.
Разговаривал с товарищем, который определился на место жительства в далекой деревне у голубого озера посреди сопок. Счастлив безумно. Говорит, любит меня больше всех. Что ж, я вообще любим безраздельно! Но дело не в том. Он счастлив! Бросил вся и всех — и счастлив. Впервые за восемь месяцев у него побывала жена, ей сильно понравилось, как он там обустроился. И уехала — зарабатывать на жизнь, ухаживать за матерью, помогать дочери и нянчить внучку. Твое счастье — это мера твоего эгоизма. Можно, конечно, назвать сие любовью к себе. Как бы там ни было, у каждого свое счастье. А мне вспоминается Николай Рубцов с его “Добрым Филей”:
Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду.
Мир такой справедливый,
Даже нечего крыть…
— Филя, что молчаливый?
— А о чем говорить?..
Говорить с каждым днем все больше не о чем. И не с кем”.
Глава 22. Последняя в этой нелепой истории
— Это Владимир Сергеевич из Новосибирска, узнали?
Еще бы! Она чуть отдалила трубку от уха — слишком громок и напорист голос оттуда.
— У вас что, специальные усилители — перепонки лопаются, — поморщилась она.
— У нас все специальное, — рокотнуло в ответ. — А я звоню, кстати, узнать, как вам специально для вас сыгранная пьеса? Вас, очевидно, интересует, о чем речь? Не ломайте голову, сейчас зачту из недавнего, чтобы вам слишком не напрягать память. Минуточку… Ну вот, например… “Мне так радостно, что я у тебя есть, что ты у меня тоже, что можно вот так, не думая ни о чем, распахиваться в своих заскорузлых польтах и давать душе воздух, свет, нежность, тепло и любовь… Ведь человеку только это и надо. Но понимаешь про эти пять чувств (или ощущений) поздно, когда рубиконы приличия уже остались позади… И жалеешь, что раньше — на самом деле! — так не было, словно кто-то стягивал грудь ремнями…” И так далее… Полный текст вам, надеюсь, хорошо известен.
Будто бы яма образовалась у нее под сердцем, страшная пустота, в которую сердечко сей же час рухнет, оборвав все живые нити, связывающие его с кровеносной системой. “Что это? Как это понимать?..”
— И опять же прошу, не утруждайте себя понапрасну, — на другом конце едва сдерживаемое ликование. — Никто не взламывал вашу почту, надобности в этом попросту не было. Вам же самим приходилось организовывать и проводить тренинги и ролевые игры с вашими подчиненными. У нас с вами получилась вот такая игра. Ваш ИВ работает в нашем ведомстве, занимается организационными вопросами, часто бывает в Москве. Он постоянно консультировал нанятого нами бедолагу из местных писателей. Говорят, талантливый, вот и вы вроде подтверждаете…
Слов у нее не было. И даже мыслей, направленных на что-то конкретное. Она ощущала себя помещенной в огромный барабан, по которому без устали колотят и колотят. Хотелось остановить это, все более обретающее приметы фантасмагории, хотелось нажать на кнопку. В то же время она боялась пропустить хотя бы слово — столь невероятным, непостижимым, выходящим за границы понимания казалось происходящее. Ослышится — и потеряет суть. Страшную, уродливую. Но надо же понять…
— Вы можете записать на свой счет участие в спасении талантливого писателя, которого мы в буквальном смысле подобрали на помойке. Ему неплохо заплатили, он даже выглядеть стал по-другому, честное слово! Поможем ему издать его романы… если хотите — с вашим предисловием. А что… Глядишь — какого-нибудь “букера” получит. Странно, что вы поверили, будто это ваш ИВ написал, действительно странно. Представляю, сколько у вас вопросов по поводу семейных, прочих дел, но тут уже никому не разобрать, где граница между вымыслом и реальностью. Сочинитель оказался на высоте!.. Между прочим, он не так давно перебрался сюда из Барнаула, отсюда знание местных нравов и склок. Вы меня слышите, алле?.. Ощущение, будто я вещаю в пустоту.
— Говорите.
Она сама себя ощущает в пустоте. Пусто внутри, пусто снаружи.
— Зачем все это?.. Поначалу казалось, что вы нам нужны, что необходимо вас задержать на какое-то время здесь. Не поверите, даже была мысль сделать вас мэром. Пробовали же вы идти на главу Оренбурга; ничего так получилось, шумно. А потом все начало решаться естественным порядком, практически без нашего вмешательства. Сейчас даже смешно — при чем тут вы? Что касается прессы… Я тут полистал некоторые издания, связанные с выборными технологиями, нашел цифры, они относятся еще к тем годам, когда пресса, телевидение имели какой-то вес в обществе. Так вот, на долю этой самой прессы даже тогда отводилось максимум пять-шесть процентов перевеса голосов в ту или иную сторону. Повторяю — тогда! А теперь? Что такое есть пресса? Что такое весь ваш холдинг вместе с нашими рулевыми отсюда?
Все! Она окончательно выбилась из сил. Из нее будто выпустили последние остатки живого — кровь, лимфу, пузырьки воздуха в альвеолах… Это уже не интересно, это пошло, жалко, это, в конце концов, не имеет отношения к ней. Здесь говорят о посторонних людях. Некая Ольга Владимировна, медийный менеджер довольно высокого уровня, попала в разработку к резвым ребяткам из окружного центра. Можно сказать, оригинально придумано. Где-то, может, переиграли, подзатянули — так ведь и правила игры составлялись на ходу, опыта еще не было. Фигура здесь уже не важна — она, кто-то другой… Речь идет о получении результата при использовании тонких материй. Чиновникам не справиться, подтянуты творческие силы…
— Алле, алле! Вы меня слышите?
— Идите к черту! Вы мне надоели!
— Секундочку! Прошу вас, не отключайтесь! Я хотел добавить, что ненавижу женщин в политике и даже возле нее. Честно сказать, рад, что вас включили в эту игру. Я сам и включил. Вы никто, ваша карьера закончена, я уже не уверен, что хотел бы видеть вас даже на кухне, рядом с борщами…
— Идите к черту! — повторила она. — Придурки из детской песочницы!
Она не может вспомнить, где оставила машину, на работе или возле дома. Она не может понять, куда идет — в сторону работы или обратно. Нарушена ориентация во времени, в пространстве, исчезло понимание того, что происходит вокруг. Какая-то незнакомая улица с трехэтажными домами. Она подняла голову и прочла надпись возле одного из входов: “Региональный центр урегулирования убытков”. “Как это?” — возник в голове вопрос, за которым абсолютно не было интереса — как же это на самом деле. “Урегулирование убытков”, — повторяла она раз за разом, как во сне продвигаясь по чужой улице.
Придя домой, она автоматически ткнула курсором в электронную почту. Письмо от дочери.
“Привет, мамуля! Тут надвигается страшной силы роман. Ты же говорила, что мне нужен мужчина опытный, с которым никогда и ничего не надо будет бояться. Он как раз такой. Тебя, наверно, смутит его возраст, он даже постарше тебя. Но это ни о чем не говорит, у него такие молодые глаза! Мы встречались всего пару раз, так, накоротке, по работе. Он живет — вот ведь судьба устраивает сюрпризы, не поверишь! — в Новосибирске, работает со столичным представительством вашего федерального округа, почти все время в Москве. Зовут его ИВ. Все забываю у него спросить, не знает ли он тебя, завтра должны встретиться — обязательно спрошу. Да, кстати… Мы тут с папой на днях разговаривали, трезвый абсолютно, даже мне самой не поверилось. Мама, говорит, приедет — буду на коленях просить прощения, а надо — поеду к своим знакомым лекарям в Оренбург, но стану другим человеком… Видишь, мама, как все в жизни меняется…”
Ольга едва дочитала письмо до конца и кинулась набирать номер дочери.
— Господи! Дитя неразумное! — твердила она. — И до тебя добрались!
— Абонент недоступен, — бесстрастно сообщила трубка.
Тогда она вернулась к электронной почте и быстро написала ответ.
“Спасай его, доченька, своего романтика-романиста (ты же употребила слово “роман”) с молодыми глазами. Немедленно и безоговорочно. До завтрашней встречи с тобой ему не дожить, это я обещаю точно. Я его застрелю. Сама или найму кого, не имеет значения, у меня хватит денег. Думаю, за него много не попросят, невелика птица. Да, мы знакомы, более того, мы были любовниками. В доисторические времена. У меня даже мог бы быть от него ребенок. Но дело не в том. Что-то с тех пор в его жизни серьезно поменялось. Он негодяй. Живет как негодяй, служит как негодяй, окружен негодяями… Поверь мне и послушайся меня. Забудь его, вот прямо сейчас возьми и забудь, поставь жирный крест на странице с названием ИВ. Как я понимаю, у вас не очень далеко зашло. Я вылетаю”.
“Из Барнаула смогу улететь только завтра, — начала она выстраивать план дальнейших действий. — Новосибирск подойдет, там рейсы круглые сутки”. Выглянула в окно, убедилась, что машина стоит перед домом. Нашла в поисковике номер сегодняшнего вызова, позвонила.
— Передайте ИВ, что его жизнь в опасности, я уже на пути в Москву. Вы переигрываете. Женщина в политике — это действительно черт знает что; женщина с револьвером, наверно, еще смешнее. Однако ни в одной игре всего до конца не просчитаешь, остается элемент случайности, риска. У вашего преферансиста одно спасение — бежать из Москвы. Немедленно.
Она домчалась до новосибирского аэропорта за два с небольшим часа. Всю дорогу думала о том, что ее раздели донага. Принародно. Или сняли лишнее? Можно и так посчитать… Убить? Ерунда какая! Нашли убийцу! Просто она знает, что все подлецы — трусы. Или почти все. Достаточно будет того, что она окажется рядом с дочерью.
Толчея аэропорта, три с половиной часа лета, снова аэропорт, такси, в Москве уже глубокая ночь… И снег. Сюда опять вернулась зима. “Кажется, до своих дверей мне не дойти”, — думает она, провожая взглядом удаляющуюся машину. Но в окне свет, он зовет. Какое счастье — путешествовать без чемодана!
— Елка! Ты чего не спишь?
Дурацкий вопрос после сегодняшней переписки, после всего, что было сегодня.
Глаза дочери черны от ночи, в них не проникает искусственное освещение, только время суток.
— Его телефон не отвечает, — безжизненным голосом поведала она.
— И не ответит. Забудь. Вот представь, что не было ничего, фантом, вспышка далекой грозы, сон… Где отец?
— Пьяный, лежит у себя. Только что утихомирился. Я бы ушла к подруге, если б не твое письмо.
— Завидная штука — постоянство… Помнишь, когда ты не хотела ехать сюда учиться, я почти насильно привезла тебя в Москву? Была договоренность с преподавателем из МГУ, чтобы он проверил тебя на предмет знаний. Как сейчас вижу, с какой неохотой ты шла на это собеседование. А потом вышла оттуда… Помнишь? Там студенты обступили этого преподавателя, и с тобой что-то случилось, я это уловила мгновенно. Позднее ты призналась, что, увидев лица этих ребят, тебе захотелось быть в их кругу. Лица! Свободные, светлые, к ним потянуло магнитом. Всего-навсего это были другие лица, не те, что дома…
— Мама! — дочь словно очнулась вдруг от тяжелого сна, опомнилась. — Ты-то как? Я соскучилась.
— Зима нынче затянулась, тебе не кажется? Что в Сибири, что здесь, будто и не перелетела через полстраны. Давай-ка прямо завтра махнем куда-нибудь в жаркую экзотику! Сейчас залезем в Интернет, выясним, что почем, куда и почему. На Бали? На Гоа?
— Ой! — оживилась дочь. — У меня подруга уже полгода живет на Гоа, работает на каких-то московских фирмачей, компьютера достаточно — хоть весь мир обслуживай. Жизнь, — говорит, — пять копеек, удовольствий — море. Там наши все сплошь увлечены аюрведой — наукой о жизни.
— Вот-вот, — подхватила Ольга, — наука о жизни — это самое то, что нам сейчас необходимо… Значит, едем? Только давай договоримся, ничего с собой не возьмем, совсем ничего — кроме документов. Все купим на месте, все у нас будет новое.
Засыпала она с легким сердцем, хотя и не совсем так, как ожидала. Наверно, должна была бы провалиться в сон после сумасшедшего дня, разорвавшего целую жизнь, растянувшегося на тысячи километров. Но нет, одна мысль, уходящая в туман небытия, не отягощенная грузом особых переживаний, удерживала на грани сна. Кто-то же должен обрести благо во всей этой истории. Ответ пришел вместе со сном: пускай это будет тот самый писатель. Который настоящий.
