ххх
Так много печали в оранжевом цвете,
и в желтом, и в желтом так много печали!
Сильнее других это чувствуют дети.
Их оповещает о близком начале
учебного года настурций цветенье,
и пчелы, и шмель-одиночка с мотором –
июльские первые предупрежденья
о чем-то большом, неизбежном и скором.
Начнутся осенние кроссы на время,
заколет в боку, ярко вспыхнет дорога,
и вдруг перестанешь держаться со всеми,
начнешь отставать, отставать понемногу…
И все потеряются в желтом мелканьи.
А ты не успеешь. Тебя обманули.
Верней – умолчали, что хватит дыханья
не дальше настурций, не дольше июля.
Ведь все пробежали сияющим парком.
Ведь все уже знали и просто молчали
о том, что вот именно в светлом и ярком,
в оранжево-желтом так много печали.
ххх
С яблока течет долгий и густой
запах.
Что-то же должно круглым быть, простым,
ясным.
Как там ни крути Землю, все равно
запад
Вечно будет там, где закат цветет
красным.
Как тут ни топи, северу не быть
югом.
Сколько ни страдай, сладкому не стать
горьким.
Как же просто все! Просто голова
кругом!
Будто не в окно смотришь, а летишь
с горки.
Обогнал июль, август промелькнул
смуглый.
Сзади медный звон, а летишь на цвет
меди.
Кто там разберет, проживая год
круглый,
Осень ли на нас, мы ли на нее
едем.
Сколько ни гадай, сколько ни верти
блюдце,
Глядя, как листва медленно течет
с веток,
Яблоко, пока запахи с него
льются,
Освещает стол… каждой стороной
света.
ххх
В этом городе тесном, где все надоели друг другу,
И язык онемел от привычного бодрого «здрасьте»,
Где нельзя наклониться, шагнуть или вытянуть руку,
Не наткнувшись на чье-то махрово цветущее счастье,
Где годами живет у меня под окном на заборе
Объясненье в любви симпатичной соседке Наташе,
Где заплачь о себе – и придется на чье-нибудь горе,
Где приходится жить, потеснившись, и нашим и вашим,
Где приходится им враждовать и ругаться вполсилы,
Где и я так ждала и прощала, как больше не буду.
В этом городе, все получив, чего я не просила,
Говорю: «Здесь я все прожила, не хочу даже чуда.»
ххх
Что ж, поезжайте, звоните, пишите из Ялты:
дышит ли там еще море спокойно и мерно,
ходят ли там в стороне от курортного гвалта
дамы с собачками из отдаленных губерний.
Видимо, ходят, ведь мир-то везде одинаков.
Скуки и пыли и здесь на десяток романов.
Свет электрический дом вынимает из мрака,
поздний прохожий ключи достает из кармана.
Город совсем опустел. Никого не осталось.
Даже собаки уехали в теплые страны.
Так вот разъедутся – и репетируешь старость,
так примеряешь и этак – и страшно, и странно.
Может быть, рано? А впрочем, выходит неплохо.
Стрелка от страха ползет побыстрее по кругу.
Лето проходит, и долго доносится грохот –
поезд на юг убегает, дрожа от испуга.
ххх
Если, скажем, надеть то же самое платье
или так же подстричься, я помню, как было…
Так на новом витке вновь пытаюсь поймать я
тот же день, тот же час, но. Как видно, не в силах
так разбрасывать счастье скупая природа,
не обманешь ее ни покроем, ни цветом.
Измениться бы разом, легко, как погода
поступает порой, если выхода нету.
ххх
На всей Земле не топят,
должно быть, мерзнет Куба,
и ливня громкий топот
напоминает грубо,
что больше нет пощады
ни северу, ни югу,
сентябрь шуршит плащами,
прижатыми друг к другу.
И хриплые признанья
такою дышат страстью,
что кажется, и нами
теперь займется счастье.
На чахлых наших ивах
такие зреют фиги!
Сентябрь, храни счастливых,
их ссоры, их интриги,
простуженный их шепот,
любой их жест пугливый,
когда еще не топят,
когда уже дождливо.
ххх
Как будто множеством тяжелых атмосфер
К газетной вырезке придавлена стена,
И вечный дождь, смертельно бледный Агасфер,
Проходит медленно и виден из окна.
Что тяжелей ему: тоска или вина?
Что может сбросить он, оставить, уходя?
Статьей о Диккенсе и держится стена,
Что отделяет нас от вечного дождя.
Стенограф юный, оторвавшись от листка,
Какие трудные увидел времена.
И круглым почерком в них вписана тоска,
И резким росчерком проставлена вина…
Но нас не примут в ясный кукольный роман,
От наших всюду проникающих погод
Куда мы денемся, когда глухой туман,
Совсем не лондонский, нас молча разведет?
ххх
Пробираясь по ходу поезда по вагонам,
И дойдя наконец до первого, до предела,
Или в комнате с вечно занятым телефоном,
Где ты, в общем, по делу, и до тебя нет дела.
Или бледной, как свечка, ночью на сон грядущий
Устремившись, как будто тебя позвали,
Или, вынырнув из его кофейной гущи,
Вдруг услышишь явственное «что с вами?».
Это – вместо того эфирного поцелуя
Доброй феи, давно пропавшей без вести в чаще,
И тем самым к твоей колыбели пустившей злую,
Подающей изредка голос, больше молчащей.
Уборка
Вещей, простых и настоящих,
мне не хватало.
С трудом открыла нижний ящик –
всё заедало!
Больничный пасмурного цвета.
не раз продленный,
и профсоюзного билета
мундир зеленый…
На снимке бледном и размытом,
под икс-лучами,
мой зуб ещё болел пульпитом,
белел печально.
Смешались скрепки, папки, люди,
медикаменты,
открытки: яблоки на блюде
и пляж, где тенты.
Я запихнула всё обратно,
отбросив жалость, -
лицо двоюродного брата
слегка помялось.
А помню брата я нескладным,
всегда последним,
в Таврическом саду прохладном –
девятилетним.
И скобку на зубах, и папку, -
на ней съезжали
с горы зимой, в сугробе шапку…
Беда с вещами!
Их тьмы и тьмы. Какие тучи
легли на плечи!
Я помню всё гораздо лучше,
чем эти вещи.
Я, собственно, письмо искала:
«Ушел туда-то…».
Слова я помню: там их мало,
вот только дата!
Я помню, что начало лета,
я – в чем-то желтом.
Как знать, что на тебе надето,
когда «ушел» ты?
Какой был год, узнать бы точно,
и как давно мы
пожизненно теперь, бессрочно
с тобой знакомы.
ххх
Попробуй до конца додумать мысль «Я умру» -
Жизнь тебе тут же крикнет: «Нет, ни за что!».
Примется теребить за рукав пальто,
Тормошить, подсылать троюродную сестру
Из Харькова или из Сиднея грипп:
Жар, спутанные сознанье и речь,-
Сгодятся январский хруст и апрельский всхлип –
Лишь бы тебя от этой мысли отвлечь.
Припасет для тебя сума, а то и тюрьму,
Стоит тебе задуматься – хватит минут пяти:
«Умру, мол, как хочешь, тут без меня цвети…»
Да она влюблена в тебя, и мучает потому!
Она потеряла многих, и ты расстанешься с ней.
Уже примериваешься, пробуешь воду ногой.
Ты всё чаще и чаще думаешь о другой,
А эта – ты знаешь, кто – мстит больней и больней.
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 12(69) декабрь 2015
Адрес оригинальной публикации: http://7iskusstv.com/2015/Nomer12/Kapustina1.php
