Грушевка
Стирали на Грушевке бабы,
Подолы чуток подоткнув.
Водою осенней, озяблой,
Смывали с одежки войну.
Из грубой, дощатой колонки,
Устроенной возле моста,
Прерывистой ниточкой тонкой
В корыта струилась вода.
От взглядов работу не пряча,
И лишь проклиная ее,
Стирали обноски ребячьи
Да мелкое что-то свое…
И дружно глазами тоскуя,
Глядели сквозь влажную даль
На ту, что рубаху мужскую
В тугую крутила спираль…
* * *
Швырнули речке в душу камень,
Швырнули просто, не со зла.
По глади утренней кругами
Обида тихая пошла.
Но все минуло в одночасье,
И в успокоенной волне
Круги дрожащие угасли…
Но камень… Камень-то на дне…
* * *
Стою на сквозняке… –Ты кто? – Аврутин…
– Зачем ты здесь? – Достали шулера…
Опять один в своей извечной смуте,
Опять один – как завтра, как вчера.
Душа болит… Не много-то народу
Стоит впотьмах с тревогой о душе.
Кому на радость, а кому в угоду
Мой голос тише сделался уже.
Душа болит… И слава не в зените –
Солги, попробуй, строки выводя…
«Отчизна иль дитя?» – вы мать спросите,
И мать в ответ промолвит, что дитя…
И тот ответ правдивей и превыше
Высоких слов, что в горький миг – пустяк.
Стою один… Пустых словес не слыша…
Стою один… Не понятый никак…
В тридцать лет
Да было ли?
Стекло звенело тонко,
Я слушал,
очарован и влюблен,
Как ты шептала:
«Не хочу ребенка…
Ведь, хоть немного,
нас разделит он…»
Мне тридцать лет.
Морщины огрубели.
Курю… Не спится…
Полуночный час.
Кудрявый мальчик
плачет в колыбели,
И только он
соединяет нас.
* * *
Скупой слезой двоя усталый взгляд,
Вобрал зрачок проулок заоконный.
И снова взгляд растерянно двоят
В биноклик слез забившиеся клены.
Через слезу до клена – полруки,
Пол трепетного жеста, полкасанья…
Сбежит слеза… И снова далеки
Вода и твердь, грехи и покаянья.
Вот так всегда…
Как странен этот мир,
Как суть его божественно-двояка!
Вглядишься вдаль – вот идол… вот кумир…
Взглянешь назад – ни памяти… ни знака.
* * *
Спозаранку выскочишь, не чёсан,
На крыльцо… И дальше, напрямки.
Захлебнешься болью над откосом,
Влага потечет из-под руки.
Воротишься в дом. Слезу остудишь.
Вспомнишь, что не кончены дела…
Только тише – Родину разбудишь,
Поздно, позже мамы, прилегла…
* * *
Станиславу Куняеву
По пыльной Отчизне, где стылые дуют ветра,
Где вечно забыты суровой судьбины уроки,
Бредем и бредем мы…
И кто-то нам шепчет: «Пора!
Пора просыпаться… Земные кончаются сроки…»
Алёнушка-мати! Россия… Унижен и мал
Здесь каждый, кто смеет
отравной воды не напиться.
Иванушка-братец, напившись, козленочком стал,
А сколько отравы в других затаилось копытцах?
Здесь сипло и нудно скрежещет забытый ветряк
И лица в окошечках, будто бы лики с иконы –
Морщиночки-русла от слез не просохнут никак,
И взгляд исподлобья, испуганный,
но просветленный.
Здесь чудится медленным птицы беспечный полет,
Светило в протоку стекает тягуче и рдяно.
Поется и плачется целую ночь напролет,
И запах медвяный… Над росами запах медвяный.
Дорога раскисла, но нужно идти до конца.
Дойти… Захлебнуться… И снова начать с середины.
Кончается осень… Кружат золотые сердца…
И лёт лебединый… Над Родиной лёт лебединый…
* * *
Иных пустынь иные миражи
Иные тайны явят по-иному.
И в мир иной с иной шагнешь межи,
Иной тропой бредя к иному дому.
Иное все: общенье с тишиной,
Литые свечи в тусклом абажуре…
Иная тишь… И сам простор иной –
Иные в нем сомнения и бури.
Иная гладь зеркального стекла,
Иное там лицо с твоей морщиной,
Иная складка возле губ легла
От сумрачной тоски небеспричинной.
Знакомых щек совсем иная дрожь,
Иного взгляда быстрое скольженье.
Отступишь ты… Но так и не поймешь –
Где человек, где только отраженье…
Красное…
Красен град. Красна девица.
Красен тополь у крыльца.
В краснотале плачет птица –
Не для красного словца.
И красны от стирки руки,
И красна сегодня масть…
Просит ветер краснозвукий
Листья красные упасть.
Красен снег, когда охота,
Красен праздничный кафтан.
Смерть красна, хоть жить охота,
Если ворог обуздан.
Красно солнце. Красны речи.
Красно бодрое вино.
Красный шелк на белы плечи…
Вспышка красная… Темно…
