Иосиф Цирульников: хроника 1941-1942 гг. Короткая жизнь и долгий поиск0

От автора

Я всегда знал, что мой дядя Юзик – мой дядя Иосиф Абрамович Цирульников - погиб во время Великой Отечественной войны. Но оказалось, что о его гибели не сохранилось никаких документов. Не было ни "похоронки", ни даже уведомления о том, что он пропал без вести. Его последнее письмо было отправлено 25 июня 1942 г. из села Городище под Сталинградом, и после этого – полное молчание.

Конечно, мой дедушка еще в годы войны обращался в различные инстанции в поисках хоть каких-то сведений о старшем сыне. Он писал в отдел комплектования Генерального штаба и в штаб Южного фронта, в отдел кадров ВВС РККА и в бюро потерь РККА, командующему Сталинградским фронтом генерал-полковнику А.И. Еременко и даже своему прямому начальнику – наркому черной металлургии И.Ф. Тевосяну.

Все ответы гласили, что "по спискам убитых, умерших от ран и пропавших без вести Цирульников И.А. не зарегистрирован".

Уже после войны дедушка, имея в виду возможный плен, обратился в Управление уполномоченного СНК СССР по делам репатриации граждан СССР и получил ответ, что "сведений о репатриации Цирульникова И.А. не имеется".

И получилось, что вообще ничего не известно – ни что случилось с Юзиком (погиб или пропал без вести), ни где это произошло, когда именно, при каких обстоятельствах. Не был известен даже номер части, поскольку эта часть была только-только сформирована из снятых с обучения в летной школе курсантов и резервистов.

Был человек – и его не стало, и никаких следов.

Для нас же он остался "навеки девятнадцатилетним", по точному определению писателя-фронтовика Григория Бакланова.

В наше время, когда были рассекречены и стали доступными многие архивы, когда появись широчайшие возможности поисков в интернете, я решил исследовать все достоверно известные точки военной биографии Юзика и попытаться установить его судьбу.

Очень помогли 62 письма Юзика, которые он писал домой, начиная с июля 1941 г., и которые заботливо хранятся в нашей семье уже более 70 лет.

Я рассылал десятки бумажных и электронных писем в Нижний Новгород (место призыва), Челябинск (место обучения в авиашколе стрелков-бомбардиров), в Нижние Серги Свердловской области (место краткой переподготовки в пулеметно-артиллерийском батальоне), в Городище Волгоградской области (место отправки последнего письма). И, конечно, в Центральный архив Министерства обороны РФ в Подольске.

В ходе поисков я встретил понимание и поддержку со стороны самых разных людей, и мне удалось установить ряд важных фактов и во многом реконструировать возможный ход событий.

Что из этого получилось – судить читателям.

 

1. Детство и юность

Мой дядя Иосиф Абрамович Цирульников (в семье его называли Юзик) родился 12 июня (червня) 1923 г. в г. Николаеве. Его свидетельство о рождении № 382 было выдано 17 февраля (лютого) 1934 г. Николаевским ЗАГСом. Его родителями были мои бабушка Цецилия (Циля) Марковна и дедушка Абрам Иосифович (Иосипович) Цирульниковы. Из детских фотографий Юзика сохранились немногие.

 Сохранилась и большая семейная фотография, на которой трехлетний Юзик сидит на руках у своей бабушки Софьи (Шейвы) Иосифовны Едвабной. Слева от них – родители Юзика – Абрам и Циля, в центре его дедушка Марк Исаакович Едвабный и его дядя Исаак Едвабный, младший брат Цили. И еще одна фотография, сделанная через два года. Слева от Юзика его отец Абрам Цирульников, справа и сзади Марк и Моисей, младшие братья Абрама.

 Там же, в Николаеве, Юзик пошел в школу – вероятно, в 1930 г. В октябре 1933 г. отец Юзика А. Цирульников получил назначение на Харьковский электромеханический завод начальником финансово-плановой группы, и семья переехала в Харьков, где прожила около двух лет. А в июле 1935 г. Абрам Цирульников начал работать на недавно введенном в строй металлургическом комбинате «Запорожсталь» в качестве зам. начальника финансового отдела. Почти одновременно с этим, в августе 1935 г. в семье родился младший брат Юзика – Вадик, мой отец.

 Там же, в Запорожье Юзик окончил среднюю русскую школу № 50, о чем свидетельствует аттестат, выданный 17 июня 1940 г. Юзик имел ярко выраженные наклонности к искусству и музыке, он хорошо играл на трубе. Об этом свидетельствовали и его отличные оценки в аттестате по рисованию, черчению и пению, а также по военной подготовке. Хорошие оценки были поставлены Юзику по географии, природоведению, истории, конституции СССР и УССР и физкультуре, а все по всем остальным дисциплинам были выставлены посредственные отметки.

 Честно говоря, мне не очень понятна природа этих посредственных оценок Юзика, в частности, по русскому языку и литературе. Как мы увидим в дальнейшем, все свои многочисленные письма в 1941-1942 гг. он писал очень аккуратно и грамотно, вполне приличным (для 18-летнего парня) языком.

 Юзик очень хотел получить музыкальное образование, но в то время для этого не  было возможности. Поэтому летом 1940 г. он поступил в Запорожский институт сельхозмашиностроения, где проучился почти весь первый курс.

 Правда, в архиве этого института (теперь это Запорожский национальный технический университет - ЗНТУ) данные об Иосифе Цирульникове отсутствуют (так гласит ответ на мой запрос ректора ЗНТУ С.Б. Беликова от 29 июля 2010 г.). Скорее всего, это связано с гибелью довоенных архивов во время оккупации.        

Вероятно, по этой же причине и Государственный архив Запорожской области также не подтвердил факт обучения Иосифа Цирульникова в Запорожском машиностроительном институте – ЗМИ (еще одно, более позднее название этого вуза). Ответ из этого архива за подписями директора А.С. Тедеева и нач. отдела Е.Г. Величко извещает, что «в документах Запорожского машиностроительного института им. Чубаря за 1940 г. списки студентов отсутствуют, в связи с чем предоставить сведения о гр. Цирульникове И.А. не представляется возможным». Любопытно, что этот ответ был прислан на двух языках – русском и украинском.

О Юзике этого периода есть упоминание в книге мемуаров Александра Марковича Цирульникова (двоюродного брата Юзика) «К слову пришлось» [1]. Там есть такие строки: «Я его [Юзика] видел в жизни один раз, когда он с тетей Цилей, дядей Абрашей и маленьким Вадимом приходил к нам домой в Николаеве, это было, наверное, в 1940 году. Он мне казался тогда очень большим, и я называл его дядей. Ему было семнадцать лет, а мне почти три года» Вероятно, это происходило во время приезда семьи Цирульниковых в отпуск из Запорожья в Николаев, где жили почти все их близкие родственники.

  2. От приезда в Горький до начала войны (апрель – июнь 1941 г.)

В начале апреля 1941 г. Абрам Иосифович Цирульников, который к тому времени стал коммерческим директором комбината «Запорожсталь», был переведен на Горьковский металлургический и инструментальный завод, где 12 апреля 1941 г. приступил к работе в должности заместителя директора по коммерческой части. С ним в Горький переехали жена Цецилия Марковна и дети Юзик и Вадик.

Вначале вся семья некоторое время жила в горьковской гостинице "Интурист", № 312 (так указано в автобиографии А.И. Цирульникова, заполненной 8 апреля 1941 г.), но позже Цирульниковым дали квартиру вблизи завода по адресу: Московское шоссе, д. 17а, кв. 32.

23 апреля 1941 г. Абрам Иосифович и Юзик побывали в дирекции Горьковского индустриального института (ГИИ) им. А.А. Жданова (сохранился разовый пропуск № 5447 на фамилию "Цирульников" на 2 чел.), в результате чего Юзик был переведен из Запорожского машиностроительного института в Горьковский индустриальный институт с 29 апреля (приказ № 221 от 30 апреля 1941 г.) и приступил к занятиям на факультете кузнечно-прессовых машин (КПМ) по специальности ОМД-40 (группа 40-а).

Здесь налицо определенная неточность – согласно данным сайта ЗНТУ [2], Юзик учился в 1940-1941 гг. в Запорожском институте сельхозмашиностроения (ЗИС), а Запорожским машиностроительным институтом (ЗМИ) этот вуз стал лишь в 1955 г. Однако, в регистрационной карточке студента ГИИ Иосифа Цирульникова почему-то указано, что он переведен из Запорожского машиностроительного института. Эта же неточность допущена и в вышеуказанном ответе Государственного архива Запорожской области. Где-то тут ошибка, но нам это не столь важно.

Наиболее важно здесь то, что в этом приказе есть констатация факта предыдущего обучения Иосифа Цирульникова в ЗМИ (или ЗИСМ) – факта, ранее не подтвержденного в Запорожском национальном техническом университете и в Государственном архиве Запорожской области.

 Судя по всему, учебные программы Запорожского машиностроительного и Горьковского индустриального институтов в достаточной степени отличались друг от друга. При этом вполне естественно, что Юзик за один оставшийся месяц обучения на первом курсе никак не мог освоить полностью учебную программу первого года обучения другого института, а также успеть подготовиться и досдать новые дисциплины. Но руководство ГИИ (директором которого в 1937-1943 гг. был Андрей Яковлевич Синецкий) подошло к этому вопросу достаточно формально и, я бы сказал, бездушно, что очевидно из приведенной ниже формулировки.

Согласно письма директора Центрального архива Нижегородской области (ЦАНО) О.С. Аржановой от 16 июля 2010 г., после окончания учебного года Иосиф Цирульников был зачислен на повторное обучение на первом курсе "как не ликвидировавший академическую задолженность за первое полугодие и показавший плохую текущую успеваемость в течение второго полугодия" (в соответствии с приказом № 306 от 11 июня 1941 г.). Но о каком полугодии могла идти речь, если в ГИИ Юзик учился только май?

С другой стороны, в письме зав. архивохранилищем НГТУ - Нижегородского государственного технического университета им. Р.Е. Алексеева (в прошлом, в 1934-1948 гг. - Горьковского индустриального института им. А.А. Жданова) И.Н. Судаковой от 1 июля 2010 г. содержится совершенно иная информация:«С 1 сентября 1941 года [Цирульников И.А.] был зачислен на второй курс института (приказ № 306 от 11 июня 1941 г.)».

Что же было на самом деле? Был ли Юзик все же переведен на второй курс или оставлен на первом? Сейчас это вряд ли возможно установить достоверно.

 Тем временем, 22 июня 1941 г. началась Великая Отечественная война.

  3. В Челябинской авиашколе (июль 1941 г. – март 1942 г.)

14 июля 1941 г. Иосиф Цирульников был призван в ряды РККА в Свердловском райвоенкомате г. Горького. Эта дата не фигурирует ни в каких официальных документах, но она приводится в 5 из 8 запросов, которые Абрам Иосифович Цирульников посылал в 1942-1945 гг. в разные инстанции в поисках хоть каких-то сведений о старшем сыне.

 Свердловский райвоенкомат г. Горького упоминается как место призыва в двух из этих восьми запросов (в июле и сентябре 1942 г.). Логично было предположить, что в этом военкомате сохранились какие-то документы по Юзику. Однако в настоящее время Свердловского райвоенкомата уже не существует, поскольку в послевоенные годы Свердловский район г. Горького был территориально включен в Нижегородский район.

На мой запрос в Нижегородский райвоенкомат г. Нижнего Новгорода пришел ответ от и.о. райвоенкома А. Тюлина от 26 мая 2010 г., в котором говорилось, что в военкомате"сохранились [лишь] амбарные книги, но данных о Цирульникове И.А. в них нет". Как такое могло быть, если человек был отсюда призван и архивы должны были сохраниться? Ведь Горький не был оккупирован…

В ответе на другой мой запрос о каких-либо сохранившихся документах об Иосифе Цирульникове, директор Государственного архива специальной документации Нижегородской области (ГУ ГАСДНО) В.Г. Березуцкий в письме от 29 июня 2010 г. предположил, что архив военкомата упраздненного Свердловского района теоретически мог быть передан в областной военкомат и порекомендовал туда обратиться.

Аналогичную рекомендацию прислала и директор Государственного архива Нижегородской области документов социально-правовой защиты граждан (ГАНО ДСПЗГ) Н.В. Анохина в письме от 28 июля 2010 г.

Увы, нужных сведений не нашлось и там, но, по крайней мере, из ответа и.о. военного комиссара Нижегородской области И. Суманова от 9 августа 2010 г. более понятной стала ситуация с этими архивами. Это глубоко неравнодушное письмо заслуживает того, чтобы привести его здесь полностью.

Ответ из военного комиссариата Нижегородской обл. 2010 г.

 "Мы понимаем и ценим Ваше стремление в сохранении памяти о своем дяде – Цирульникове Иосифе Абрамовиче – Настоящем Защитнике Народного Отечества и желание содействовать воспитанию нынешнего поколения своей семьи достойным его жизни – жизни во имя людей, во имя человечности, во имя всего того, за что воевал наш Великий Многонациональный Единый Народ. Ваша гражданская позиция вызывает чувство уважения и дает уверенность в том, что, несмотря ни на какие препятствия, дух патриотизма в нашем народе жив и никаким силам его сломить не дано.

Осмелимся Вам предложить, имея в виду Вашу профессию журналиста, целеустремленность и настойчивость, написать воспоминания о Вашем дяде и рассказать как можно большему числу людей, что не боги небесные подарили нам Победу, а боги-люди, шедшие в бой с врагом, осветленные человеческим разумом, человеческим чувством долга и человеческой совестью, у которых девизом в жизни было "должен", а не "хочу".

Если каждый напишет о своем близком, погибшем на той Великой войне, хотя бы страничку доброго и честного, то сколько будет настоящих, а не лживых свидетельств о том времени – времени героев, времени созидателей, времени ушедшем от нас и в то же время оставшемся навсегда с нами. Настоящая правда о той битве – битве с фашизмом, состоит в том, что она была битвой зла и добра, битвой жизни со смертью, а Ваш дядя, как и другие погибшие, был на стороне новой жизни, добра и справедливости. Он не смалодушничал, не струсил, не предал, а честно и до конца выполнил свой долг перед своей семьей, перед всем советским народом.

Мы сегодня живем в буквальном смысле благодаря Вашему дяде. И нам очень приятно, что по прошествии такого количества лет он не забыт и с настойчивостью, которая заслуживает всяческого одобрения, его потомки продолжают восстанавливать его боевой путь. Действительно, великое стихотворение написал К. Симонов "Жди меня", выразив в нем живую душу нашего народа, который по-настоящему велик во всем: и в труде, и в бою, и в самоотверженной любви, и в настоящей памяти, которая служит возвышению человеческого в человеке, а не унижению и оболганию святых страниц в истории.

Мы уверены, что Вы сумеете рассказать о своем дяде, так как из письма видно, с какой настойчивостью и кропотливостью Вы проводите трудную исследовательскую работу".

По сути запроса в письме было сказано, что "никаких личных дел (кроме офицеров, да и то далеко не на всех) у нас [в Нижегородском облвоенкомате] не имеется. Наш архивный фонд на призывников времен Великой Отечественной войны исчерпывается алфавитными книгами призыва и отметкой о вручении извещения  о гибели. В отношении других вопросов мы точно также письменно обращаемся в организации и ждем длительное время ответа, а он бывает зачастую сухим и содержащим очень мало конкретной информации. А здесь необходима живая работа в архивах непосредственно с документами, что займет массу времени и средств, а они на эти цели военному комиссариату не предусмотрены".

Осветив общую ситуацию с архивами облвоенкомата, И. Суманов перешел к конкретному ответу на запрос об И.А. Цирульникове: "...данных о призыве Вашего дяди в имеющихся книгах нет. Это может быть связано с тем, что неоднократно, в силу административных реорганизаций, документы передавались и могли каким-то образом оказаться в других местах... По этой причине (не было сведений о призыве) имя Вашего дяди, к большому сожалению, не внесено в Книгу Памяти" (вероятно, имеется в виду Книга Памяти по Нижегородской области).

Таким образом, документально подтвердить факт призыва Юзика в армию в Свердловском райвоенкомате г. Горького не удалось. Видимо, эти документы потерялись в процессе объединения военкоматов. Однако сомневаться в этой информации нет никаких оснований, в том числе и потому, что Свердловский район охватывал самую старую часть города между Верхне-Волжской набережной и ул. Свердлова, а Горьковский индустриальный институт (где учился Юзик) находился как раз на территории этого района.

 После призыва Юзик стал курсантом Челябинской военной авиационной школы стрелков-бомбардиров (ЧВАШСБ). Это известно совершенно точно, поскольку имеется удостоверение на имя Цирульникова И.А., выданное отделом кадров этой авиашколы 29 сентября 1941 г. Здесь же указан и адрес: г. Челябинск, п. отд. № 15 (Юзик позднее указывал адрес п/о 15-5).

 Правда, в самой авиашколе архивов военной поры, к сожалению, не сохранилось; об этом сообщил в своем ответе от 18 мая 2010 г. полковник О. Логунов, начальник Челябинского высшего военного авиационного училища штурманов (военного университета) – ЧВВАУШ (ВИ). Одновременно он порекомендовал обратиться в Российский государственный военный архив (РГВА), где хранятся документы до 1941 г., а также в Центральный архив Министерства обороны (ЦАМО) в Подольске.

Почему Юзик оказался именно в Челябинской военной авиашколе? Судя по всему, он действительно хотел стать летчиком.  Уже в самом первом запросе моего дедушки А.И. Цирульникова от июля 1942 г. говорится, что И.А. Цирульников был направлен в Челябинскую авиационную школу «по его просьбе», а в письме от 30 ноября 1942 г. –«добровольно». В запросе от 18 декабря 1942 г. есть фраза, что Юзик был направлен военкоматом в ЧВАШСБ «в числе группы Горьковских комсомольцев в качестве добровольца», а в письмах от 4 января и 12 сентября 1943 г. – «по его личной просьбе». Можно предположить также, что военкоматом был объявлен набор добровольцев среди молодежи для подготовки летчиков.

Челябинская авиашкола существовала к тому моменту всего 5 лет. Она была создана 1 октября 1936 г. директивой Генерального штаба РККА от 13 февраля 1936 г. и первоначально называлась 15-я военная школа летчиков-наблюдателей со сроком обучения 3 года (данные официального сайта ЧВВАУШ [3]). 13 мая 1938 г. школа была переименована в Челябинское военное училище летчиков-наблюдателей (ЧВУЛН), а в ноябре того же года там состоялся первый выпуск лейтенантов (по данным Википедии, это произошло в 1939 г.) [4].

1 января 1941 г., на основании директивы Генерального штаба от 16 января 1940 г., ЧВУЛН снова стало школой – как раз той ЧВАШСБ - Челябинской военной авиационной школой стрелков-бомбардиров, в которую попал Юзик. На вышеупомянутом официальном сайте ЧВВАУШ эта реорганизация объясняется «острой нехваткой кадров в ВВС и сокращением в связи с этим сроков обучения до одного года».15 мая 1941 г. в Челябинскую авиашколу влилась Краснодарская школа стрелков-бомбардиров.

На следующий день после начала войны, 23 июня 1941 г., начальником школы был назначен полковник Василий Павлович Белов, руководивший ЧВАШСБ до 1954 г. Военным комиссаром школы был полковник М.Г. Марин. Уже 27 июня школа перешла на обучение курсантов по программе военного времени. В июле 1941 г. был произведён очередной выпуск курсантов в количестве 1352 человек в качестве стрелков-бомбардиров со званием "сержант".

После призыва основным источником информации о жизни и службе Юзика становятся его письма (за 11 месяцев он прислал 62 письма и даже одну телеграмму). Первое письмо датировано 24 июля 1941 г.

Из этого письма стало известно, что Юзик (вместе с другими курсантами) 20 июля прибыл в лагерь в 8 км от Челябинска и что он прошел медкомиссию 22 июля. Поселили их в большой палатке и вначале (видимо, в ожидании прибытия всех курсантов) водили на разные работы в течение всего дня.

В следующем письме от 25 июля Юзик сообщил, что курсантам выдали обмундирование и перевели из палатки в казармы. Он написал, что обучение будет продолжаться не менее полугода, с последующей двухмесячной стажировкой в части.

Другим важным источником сведений об обучении в Челябинской военной авиационной школе стрелков-бомбардиров в 1941-1942 гг. являются мемуары Анатолия Алексеевича Гулина, который учился в ЧВАШСБ в одно время с Юзиком. Первая часть этих воспоминаний, где речь идет о событиях в период с июня 1941 по июль 1942 гг., еще не опубликована, но была прислана самим автором мне по электронной почте в августе 2010 г. и поэтому я считаю возможным цитировать ее [5].

Вот что пишет А.А. Гулин о своем приезде в авиашколу.

«За проходной перед взором предстала обширная территория, почти лишенная деревьев и кустарника с уходящей вдаль дорогой, покрытой гравием. Невдалеке от проходной справа был внушительного размера плац, на котором проводились занятия по строевой подготовке, а на заднем плане стоял самолет, поразивший меня своими размерами. Как я узнал позже, это был тяжелый бомбардировщик ТБ-1, давно отслуживший свой срок.

Впереди справа высилось здание УЛО (учебного летнего отделения). В нем располагались и штаб школы, и учебные классы, и спортзал, и клуб, и кухня, и столовая, и, наконец, жилые помещения для курсантов (фото 17). Через дорогу, напротив УЛО стояло здание медсанчасти. Слева от дороги к югу располагалось несколько жилых домов начсостава школы (ДНС).

 Теперь на месте пустыря разрослась березовая роща, на месте стоянки ТБ-1 выстроена курсантская казарма, в роще южнее УЛО появилось здание клуба и летней столовой. Заметно разросся городок начсостава.

Сопровождающий довел нас до  громадной палатки, вместимостью не менее 100 человек, и указал свободное место, где мы можем разместиться. Вскоре нас пригласили на медицинскую и мандатные комиссии… Часа в два нас пригласили на обед в летнюю столовую, располагавшуюся в березняке. Память не сохранила впечатления о вкусовых качествах первого обеда, но хорошо запомнилось, что ложек не было и мы были вынуждены есть суп кто как сумеет. Отсутствие ложек объяснялось тем, что школа приняла эскадрилью курсантов (около 500 человек), эвакуированную из Павлограда, уже был произведен набор новых курсантов (нас), а выпуск окончивших школу еще не состоялся….

На ночлег нас разместили в коридорах УЛО, поскольку спальные помещения были ещё заняты курсантами, ожидающими выпуска. Спать пришлось прямо на полу, подстелив что-нибудь из своей одежонки. На другой день, ближе к ужину, нас повезли в баню, после чего обмундировали. Все получили синие зимние галифе, бывшие в употреблении, но тщательно заштопанные, зимние гимнастерки, тоже бывшие в употреблении и тоже заштопанные, новые пилотки, новые ремни и новые шинели. Мне досталась шинель шоколадного цвета, какой я больше никогда и ни у кого не видел.

Через непродолжительное время состоялся выпуск из школы и мы, новый набор, получили постоянную «прописку» в жилой части здания в западном крыле, на верхнем этаже в большом зале, где разместились все 420 курсантов нашей эскадрильи. В зале стояли 2-х этажные кровати.

Я был зачислен в 30-е отделение 3-го отряда 3-й эскадрильи. В нашем отделении было 28 человек.

Кормили нас тогда очень хорошо и обильно, для большинства курсантов лучше, чем дома. Курево за все время пребывания в школе нам не давали ни разу. Кое-кто получал табак и папиросы из дома, большинство же тратило свое денежное довольствие в сумме 80 рублей в месяц на приобретение самосада у татарок, приносивших его к ограде школы» [5].

Конечно, эти мемуары более подробны, чем письма Юзика, но ведь тогда о многом просто нельзя было писать. Тем не менее, в процитированных выше воспоминаниях есть подтверждения полученной от Юзика информации о размещении на первых порах в большой палатке, о хорошем рационе питания, об отсутствии курева (поэтому Юзик просил прислать папиросы из дома).

Судя по всему, А.А. Гулин прибыл в авиашколу раньше Юзика, примерно через две недели после начала войны, т.е. в конце первой декады июля 1941 г., когда еще не был произведен предыдущий выпуск и авиашкола была сильно перенаселена (Юзик об этом не упоминал).

А вот информация А.А. Гулина о том, что уже в первой половине июля 1941 г. в ЧВАШСБ прибыла эвакуированная эскадрилья из Павлограда, видимо, неточна: согласно официальным данным, Павлоградская авиашкола влилась в Челябинскую только в середине сентября 1941 г. (Хотя одна эскадрилья, возможно, могла прибыть и ранее).

Интересны сведения о численности отделения (28 человек) и эскадрильи (420 человек). Указано, что А.А. Гулин был зачислен в 3-ю эскадрилью, а Юзик входил во 2-ю эскадрилью (эта информация следует из ответа врио нач. отдела Центрального архива Министерства обороны (ЦАМО) И. Игольникова от 1 августа 2011 г., подробнее этого письма мы коснемся позже). В связи с этим, понятно, почему, А.А. Гулин и не знал лично Юзика: другая эскадрилья – это как другой факультет.

В августе Юзик прислал домой 6 писем и телеграмму. Вот главные новости этого месяца. В авиашколе, наконец, начались занятия и прошел митинг по поводу перечисления трехдневного заработка в оборонный фонд (письмо от 1 августа). Юзик серьезно переживает по поводу своей недостаточной физической подготовки и просит не присылать никаких продуктов, которые в казарме держать не разрешено (письмо от 7 августа).

 В письме от 14 августа Юзик просит прислать папиросы, тетради и конверты, а также рассказывает о своем отделении, практически целиком состоящем из горьковских ребят; при этом он упоминает фамилию Эпштейн – можно понять, что это приятель Юзика, вероятно, по университету. В письме от 17 августа анализируется нестыковка с оказией в Челябинске, с которой ему переслали из Горького письмо и деньги (человек, прибывший в Челябинск из Горького, не может приехать к Юзику из-за занятости, а Юзик к нему – из-за запрета на увольнительные).

Эту проблему удалось решить: человек по фамилии Саломахин все же передал Юзику посылку и деньги (письмо от 22 августа). В авиашколе, как оказалось, есть курсантский джаз-оркестр, но у Юзика просто нет времени играть в нем (письмо от 26 августа). В этом же письме он пишет: «Очень хорошо, что теперь вы все вместе». Наверное, речь идет о том, что в Горький в эвакуацию приехали дедушка и бабушка Юзика Марк Исаакович и Софья Иосифовна Едвабные. Здесь же Юзик интересуется, как дела у Иси [Исаака Едвабного] и Моси [Моисея Цирульникова] (своих дядьев).

Начало и некоторые особенности занятия в авиашколе описывает в своих мемуарах и А.А. Гулин (естественно, более подробно) [5].

«Регулярные занятия в школе начались примерно через неделю, а через месяц состоялось первое знакомство с небом. Классные занятия проводились парами: два академических часа с пятиминутным перерывом между ними. Почти ежедневно одну-две пары мы занимались в противогазах. До сих пор не пойму для чего это было нужно. Во многом интерес к предмету определялся личными качествами преподавателя.

Так, наибольший интерес мы проявляли к воздушной навигации, которую длительное время вел лейтенант Кувакин. Он обладал определенными артистическими способностями и неистощимым запасом юмора. Его все не просто уважали, а даже любили, но, вместе с тем, и побаивались, хотя не помню случая, чтобы он наложил на кого-то взыскание. Просто он высмеивал проштрафившегося так, что последний надолго запоминал свой поступок. Свои лекции он пересыпал анекдотами, соответствующими теме занятия, что, мне кажется, в значительной мере способствовало лучшему усвоению материала. Кувакин был племянником знаменитого в то время артиста нашего драмтеатра Горяинова.

Преподаватель бомбометания, лейтенант Агеев, был начисто лишен чувства юмора, был до крайности вспыльчив и что есть мочи кричал на провинившегося курсанта, призывая на его голову все мыслимые и немыслимые кары. Свой предмет он знал превосходно, так представляется мне, и умел доходчиво донести до курсанта суть предмета. Хоть он и кричал на нас и грозил небесными карами, но угрозы его никто всерьез не принимал и он никого не наказывал. Были и другие хорошие преподаватели, но Кувакин и Агеев наиболее колоритные фигуры, оставившие в моей памяти глубокий след. И тот, и другой были выпускниками нашей школы, закончили ее с отличием и были оставлены на преподавательскую работу.

К сожалению, они не довели нас до выпуска: лейтенант Кувакин был переведен в штаб УралВО, был переведен куда-то и лейтенант Агеев.

Подавляющее большинство курсантов учились хорошо. Я учился средне: по некоторым предметам на пятерку, по некоторым на тройку. Твердую пятерку я имел по воздушной стрельбе, бомбометанию и матчасти самолета. По основному предмету – воздушной навигации я еле-еле вытягивал на четверку,  из-за того, что не мог хорошо освоить навигационную линейку НЛ-7 (весьма похожую на обычную логарифмическую),  довольно неважно ориентировался на местности. Плохо у меня было и с аэрофотосъемкой, так как процесс фотографирования был связан с расчетами на линейке НЛ-7.

Мне очень нравилась работа по расшифровке аэрофотоснимков. И пятерка была моей постоянной оценкой. В качестве учебного материала мы пользовались аэрофотоснимками линии Маннергейма, сделанными во время недавней войны с Финляндией. Ежедневно, кроме полетных дней, у нас было 3, а иногда 4 учебных пары. Время на самоподготовку давалось вечером после окончания классных занятий. После самоподготовки давался час личного времени, в течение которого мы могли играть в шахматы или шашки, терзать имеющиеся в эскадрилье гитару и мандолину (хорошо играть на них никто не умел) и писать письма»…

Думается, А.А. Гулин не точен, когда пишет, что занятия начались уже через неделю после приезда. Он указывает этот срок по памяти, и здесь следует отдать предпочтение данным, полученным от Юзика: первое упоминание о занятиях было в его письме от 1 августа.

Весьма интересна информация об учебных курсах, которые преподавались в авиашколе. Упомянуты матчасть самолета, воздушная стрельба, бомбометание, воздушная навигация, аэрофотосъемка, расшифровка аэрофотоснимков (возможно, что-то еще?). Ранее (из названий тетрадей Юзика) мы знали только о бомбометании и стрельбе.

Почти такая же (как и в письме от 26 августа) фраза «Я очень рад, что теперь вы живете все вместе. Как здоровье бабушки и дедушки?» есть в письме Юзика от 3 сентября, что подтверждает версию о приезде бабушки и дедушки Едвабных из Николаева. 7 сентября Юзик сообщил, что он «в числе еще нескольких ребят попал на доску отличников учебы», а также что «по комсомольской линии получил уже нагрузку – агитатор в отделении.

 Как раз в это время, в середине сентября, на основании приказа по ГИИ им. Жданова № 504 от 15 сентября 1941 г. Иосиф Цирульников был отчислен из этого института как не приступивший к занятиям. Видимо, такова была стандартная бюрократическая формулировка, но, в данном случае, в институте могли бы уж добавить к ней «…в связи с призывом в армию»… Этот приказ наглядно демонстрирует черствость и формализм институтских кадровиков, и даже ссылка на военное время их не может извинить (см. фото 11 и 12).

Между тем, того же 15 сентября 1941 г. в Челябинскую авиашколу влилась эвакуированная с Украины Павлоградская авиашкола стрелков-бомбардиров в составе двух эскадрилий, и с этого момента ЧВАШСБ перешла на штат семиэскадрильного состава со сроком обучения шесть месяцев. Теперь в курсантских казармах, рассчитанных на 1400 человек, было размещено до 3000 человек. Авиашкола вынуждена была перейти на занятия в две смены (вторая заканчивалась в полночь). Коллектив преподавателей работал с большим напряжением, учебная нагрузка доходила до 12-14 часов в день [6].

В письме Юзика от 18 сентября упоминается, что«некоторых ребят, которые не прошли здесь медицинскую комиссию, направили в бронетанковое училище», а в следующем (от 26 сентября) Юзик пишет: «ходят слухи, будто срок нашей учебы на некоторое время продлен». В этом же письме он сожалеет, что «нет ни джаза, ни даже духового оркестра», хотя месяц назад он писал, что джаз-оркестр есть, но нет времени в нем играть. Может быть, Юзик теперь имел в виду оркестр внутри своей эскадрильи? Всего в сентябре 1941 г. он прислал 4 письма.

В октябре от Юзика пришло в Горький 8 писем. 1 октября он отмечает, что «постепенно начинает привыкать к воинской жизни. Раньше было тяжело вставать утром, а теперь ничего, как услышишь «подъем», сразу вскакиваешь и быстро одеваешься». 5 октября Юзик упоминает о прошедшем в авиашколе концерте ансамбля железнодорожников под управлением И.О. Дунаевского и вновь интересуется семейными новостями: «Как дела у Иси и есть ли что-нибудь от бабушки и тети Анюты?» [бабушка Рохе-Лея - мама Абрама Иосифовича Цирульникова, Анюта – его старшая сестра, они жили перед войной в Николаеве и в 1941 г. эвакуировались в Ташкент].

Тот же вопрос есть и в письме от 10 октября. В нем же Юзик радуется, что Ися [Исаак Едвабный, младший брат бабушки Цецилии Марковны] получил новое место работы. Кроме того, он отмечает свои успехи в физической подготовке: «С физкультурой дела не так уж плохи, как я думал. Недавно сдавали зачет, и получил я приличную оценку. Часть времени, которое отводится для самоподготовки, я теперь использую для тренировки, и в ближайшее время думаю пересдать зачет на отлично».

В одном из последних писем Абрам Иосифович, видимо, написал сыну, что он тоже является агитатором на заводе, на что Юзик отвечает: «А насчет соревнования в агитаторстве, то я принимаю его целиком и полностью». Такая вот черточка, характерная для тогдашней жизни…

В письме от 14 октября Юзик пишет: «Вот мне сейчас пригодилось то, что я с Васей Фесенко копался в его приемниках». Очевидно, речь идет о занятиях по радиоделу, а вот кто такой Вася Фесенко? Скорее всего, товарищ еще по запорожской жизни?

Втянувшись в занятия, Юзик, по-видимому, начинает больше внимания уделять и досугу. Вот что он пишет по этому поводу: «Свободного времени у нас бывает немного, но проходит оно весело: есть баян и два баяниста, шахматы, домино, можно послушать радио. С оркестром пока ничего не выходит…».

19 октября Юзик сообщает, что им уже выдали зимнее обмундирование. Этот день был выходным, и Юзик прислал еще одно письмо – персонально дедушке Абраму Иосифовичу. Что же он хотел сообщить персонально только своему папе?

«…нам тут выдали удостоверения для того, чтобы отправить их домой. Это удостоверение может для чего-нибудь вам пригодиться. Ты только не показывай его пока маме, т.к. на нем имеется соответствующий штамп…». Хочется и смеяться, и плакать одновременно – Юзик опасался, что вдруг его мама – бабушка Цецилия Марковна – кому-то выдаст какую-то военную тайну, вроде адреса авиашколы… Вообще, Юзик очень внимательно относился к требованиям секретности и никогда не упоминал в письмах ни типов самолетов, ни названий предметов.

 

Письмо Юзика от 19 октября 1941 г.

 В письме от 26 октября Юзик обещает писать еще более регулярно, и уже через два дня, 28 октября, пишет снова (в свободное время после несения караула). Здесь тоже есть отражение тогдашних реалий: «Сейчас у нас идет усиленная подготовка к встрече годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Каждый курсант старается выйти с как можно лучшими результатами, многие обязались быть только отличниками».

Между тем, в октябре 1941 г. в авиашколе начали формироваться 658, 686, 688-ой боевые авиационные полки ночных бомбардировщиков и одна эскадрилья тяжелых бомбардировщиков. Уже в ноябре 1941 г. сформированные части убыли на фронт. Трудно сказать, из кого формировались эти авиаполки. Вряд ли из новичков, проучившихся всего 3 месяца. Может быть, из более опытных курсантов второго года обучения (если таковые были) или из эвакуированных павлоградских курсантов?

В ноябре Юзик прислал домой 6 писем – на 2 меньше, чем в октябре, но и на 2 больше, чем в сентябре.

Первое письмо датировано 5 ноября. Юзик сообщает о своих отличных оценках по всем предметам, только «вот физо немного подвела, получил хорошо». Он также пишет о прошедшем 20-км походе для сдачи нормы на значок [БГТО?], а также о 40-км марше «в довольно-таки хорошем темпе».

В этом же письме Юзик прислал домой свою фотографию с друзьями, сделанную в фотолаборатории части в большой спешке, из-за чего, как пишет Юзик, «пострадало» качество. На этом фото Юзик справа, слева уже упоминавшийся в письме от 14 августа Эпштейн (из письма следует, что дедушка Абрам Иосифович и бабушка Цецилия Марковна были неплохо знакомы с его родителями), а в середине «один из моих товарищей», как сказано в письме. Как стало ясно из дальнейшей переписки, этого товарища звали Глеб Калянинский.

Следующее письмо написано в праздничный день 7 ноября, и, конечно, оно содержит поздравления всем близким.

«Разрешите прежде всего поздравить вас с праздником. В этом году, правда, праздник проходит в довольно-таки необычной обстановке, но все-таки он празднуется всеми трудящимися нашей великой Родины. К этой великой знаменательной дате мы пришли, можно сказать, с хорошими результатами. Отряд наш вышел на первое место. Вчера у нас был вечер. На этом вечере командование объявило благодарность ряду курсантов за отличное выполнение задач, поставленных командованием школы. В том числе получил благодарность и я».

Юзик также интересуется «как у вас прошел праздник? Вадюха, наверное, ходил с папой на демонстрацию. Пусть он напишет мне, что видел и понравилось ли ему?».

 В письме от 11 ноября Юзик рассказывает о музыкальных впечатлениях.

«9-го числа слушали джаз-оркестр Белорусской ССР под управлением Эдди Рознера. Насчет впечатления, конечно, и говорить не приходится. Описать словами производимое впечатление просто невозможно. За день перед этим, правда, я слушал его по радио, но даже нельзя сравнить. В действительности получается гораздо лучше».

Музыкальную тему продолжает важная новость:

«Времени теперь нет буквально ни одной минуты свободного, т.к. достали трубу, и 10-15 минут свободного времени я теперь уделяю игре. Труба, правда, неважная, но лучше, чем ничего. Я за эти четыре месяца уже просто разучился играть».

В этом же письме – персональная приписка Вадику и Лиличке с наставлением слушаться и почаще писать, а также снова вопрос об Исе [Исааке Едвабном] – как у него дела и уехал ли уже он.

16 ноября Юзик пишет, что «сегодня [в выходной день] вволю наигрался на трубе, т.к. в остальные дни недели на это времени почти нет». Вопрос «Как поживает обширнейший «колхоз»?», вероятно, основан на полученной из писем информации о приезде в Горький в эвакуацию Софьи Ароновны Ольшанской с семьей [жены Марка Иосифовича, младшего брата Абрама Иосифовича] – они прибыли 16 сентября – и Екатерины Иосифовны Левиной с семьей [младшей сестры Абрама Иосифовича] в конце сентября или начале октября. Все они жили в трехкомнатной квартире Цирульниковых, а Абрам Иосифович большинство из вновь приехавших устроил работать на завод, где он был заместителем директора.

О жизни в Горьком этого самого «обширнейшего колхоза» свидетельствует и книга А.М. Цирульникова «К слову пришлось» [1]:

«У Цирульниковых была трехкомнатная квартира, в которой жили дядя Абраша, тетя Циля, их сын Вадим, который был старше меня на два года, и родители тети Цили – мать ее [Софья Иосифовна Едвабная] хозяйствовала по дому, а отец [Марк Исаакович Едвабный], который казался мне очень старым, ходил в высоких хромовых сапогах, чуть-чуть согнув ноги в коленях, часами сидел на кухне или в задней маленькой комнате, похожей на чулан, но с окном, и что-то читал. Каждый вечер он сам себе чистил луковицу, крупно нарезал ее, солил, поливал подсолнечным маслом и ел вилкой, в завершение трапезы вымакивал масло хлебом…

Прошло несколько дней, как мы приехали в Горький, поселились у Цирульниковых… С помощью дяди Абраши мама [Софья Ароновна Ольшанская, жена Марка Иосифовича Цирульникова] и тетя Роза [ее сестра] были приняты на работу в столовую металлургического завода – там взяли на фронт повара, а тетя Роза отменно готовила, а мама, по специальности машинистка, устроилась разнорабочей – выгружала овощи и картофель с машин, мыла посуду, чистила картошку…

А тогда, в конце сентября или начале октября 1941 года, в квартиру Цирульниковых приехали Левины. Они добрались в Горький из Херсона, тоже в надежде на приют у дяди Абраши. Тетя Катя была сестрой дяди Абраши и моего отца, вместе с ней приехал ее муж дядя Генрих, который был уже стар для призыва в армию, он, по-моему, воевал в Первую мировую войну, сын Юлий, высокий, худощавый, рыжий юноша, и две дочери – близнецы Белла и Майя, которых почему-то все, кроме меня, считали очень похожими друг на дружку. Дядя Абраша их постоянно путал. Я же различал без труда. Им было лет по четырнадцать-пятнадцать, Юлию – восемнадцать.

Тетя Катя стала работать в заводских детских яслях, она была медсестрой и всю жизнь – до войны и после войны – работала в учреждениях раннего детства воспитательницей, заведующей. Юлий, если мне память не изменяет, пошел в литейщики, а девушки тоже устроились на завод. Дядя Генрих служил в заводской охране. Я помню, как в свободное от дежурства время он часами сидел с шилом и дратвой, подшивал валенки.

Квартира заместителя директора завода была явно перегружена жильцами и постояльцами. Вечерами, прежде чем зажечь свет, из-под потолка разворачивали свернутое в валик толевое полотно затемнения, какое было на каждом окне. Тетя Циля расправляла его сама и проверяла, нет ли где щелочки, через которую мог бы пробиться свет. После этого она разрешала его зажигать. Все семеро гостей ложились спать в большой комнате, расстелив на полу матрасы… Вставали утром очень рано. В семь утра всем взрослым надо было быть на заводе…»

Вероятно, примерно такие новости получал и Юзик в письмах из дома. О самом же Юзике А.М. Цирульников в этом месте своей книги пишет следующее:

«Старшего сына дяди Абраши и тети Цили – Иосифа, которого в доме звали Юзиком, мы по приезде в Горький [16 сентября] уже не застали, он был призван в армию, был на фронте в десантных войсках уже два или три месяца после ускоренных курсов. Ни одной весточки от него не было. Все переживали, тетя Циля плакала. Дядя Абраша очень поздно приходил с работы, и они тихо говорили в своей спальне, куда был уже переселен и Вадик со своей кроватью, утешали друг друга…»

Здесь мы видим снова ряд неточностей: Юзик в это время еще не был на фронте, он никогда не был десантником, а что касается весточек, то писал он более чем регулярно. Но не нужно судить строго: А.М Цирульников в начале войны был совсем маленьким и, очевидно, просто не мог знать всей достоверной информации, а позже, наверное, считал неделикатным что-то пытаться уточнить.

Вернемся к письму Юзика от 16 ноября. Отдельный вопрос в нем посвящен Юлию Левину (только что упомянутому в мемуарах А.М. Цирульникова), двоюродному брату и ровеснику Юзика [сыну Екатерины Иосифовны]. Похоже, они были очень дружны. Это подтверждается и отдельным письмом, которое Юзик послал Юлию позже, в феврале 1942 г.

В письме от 23 ноября Юзик сообщает бытовые детали:«Зима у нас, можно сказать, уже установилась. Морозы доходят до 20-23°, но теперь это не страшно. Кроме всего, нам выдали теплое нижнее белье и теплые портянки». Здесь же – снова вопрос – как дела у Иси?

Из письма от 27 ноября становится известно, что Юзик стал участником «небольшого джазика» из 5 человек и что к Новому году они готовят небольшую праздничную программу. Здесь же есть информация о работе почтовой службы: письмо из Горького от 5 ноября Юзик получил в Челябинске только 25 ноября.

В ноябре – декабре 1941 г. школа принимала участие в комплектовании авиационных частей формировавшихся в Уральском Военном Округе, в част­ности в комплектовании формировавшегося в городе Троицке 735-го авиационного полка [3].

В декабре от Юзика пришло 6 писем (и одно – отдельно Вадику и Лиличке). В первом из них, от 6 декабря, снова говорится о культурной программе: «Сейчас мы слушали выступление артистов Московского малого театра, выступают они в нашем Доме Красной Армии и оттуда транслируют. Пару дней назад слушали Игоря Ильинского…».

В следующем письме от 12 декабря Юзик пишет, что усиленно занимается физкультурой, «т.к. к Новому Году будет зачет, и его нужно будет прилично сдать». Снова (как и в письме от 5 октября) он спрашивает, есть ли что-нибудь от бабушки [Рохе-Леи, которая с семьей старшей дочери Анюты эвакуировалась в Ташкент] и где Ися?

Уже на следующий день, 13 декабря, Юзик снова пишет письмо – свободное время образовалось из-за того, что нескольких участников ансамбля песни и пляски (и его в том числе) освободили от несения караульной службы в этот день для проведения репетиции. «К Новому Году готовим хорошую программу. Играю, конечно, я на трубе» - сообщает он. И снова вопросы: «Где сейчас Ися? Почему он ничего не пишет?». Похоже, Юзик с дядей Исей были очень дружны.

 Весьма содержательное письмо, повествующее об агитаторской работе Юзика, пришло от него 17 декабря. В частности, Юзик пишет: «Агитаторская работа идет у меня неплохо. Порядок у нас такой: в 7 ч. завтрак и как раз в 7 ч. передают из Москвы последние известия, так что я остаюсь их слушать [в казарме]. Как только я вхожу в столовую, на меня просто набрасываются, чтобы рассказал последние известия, а известия теперь очень хорошие! Наша доблестная Красная Армия разгромила под Москвой оголтелых фашистов и кольцо, которое, казалось, вот-вот сожмется, начало теперь разжиматься. Враг отходит довольно-таки быстрыми темпами».

  Письмо Юзика от 17 декабря 1941 г.

 Здесь же снова упоминание об Эпштейне, которому из дома «выслали фотопластинки, и как только он их получит, мы сфотографируемся и я вышлю вам карточку немного лучше той, которую послал».

21 декабря Юзик упоминает о сильных морозах (30-32°), снова спрашивает об Исе и сетует на отсутствие каких-то ответов «от запорожцев» - вероятно, одноклассников или однокурсников. Кстати, о довольно сильных морозах той зимой  упоминает и А.А. Гулин: «Зима 1941-1942 годов была морозной, с ураганными ветрами. Однажды, в такую морозную, ветреную ночь нас подняли по тревоге и отправили на аэродром держать наши Р-5 за крылья, спасая их от того, чтобы их не перевернуло ветром. К утру ветер стих, и мы благополучно вернулись к себе, но не досыпать, а заниматься по расписанию занятий…» [5].

Письмо от 23 декабря, в основном, на музыкальные темы:«С ансамблем у нас идет очень хорошо, подобрали уже определенную программу и готовим ее вовсю. Кроме того, я, наверное, сыграю что-нибудь на трубе сам». И еще: «Вчера слушали приехавшего к нам Вадима Козина. Впечатление от него неплохое…».

Последнее декабрьское письмо от 31 декабря как бы подводит итог 1941 года. Юзик благодарит за полученные открытку и посылку, а затем еще два письма. В посылке, в числе прочего – табак, зажигалка от Иси («здесь это незаменимая вещь»). Благодарности относятся и к «моим сестричкам за то, что они позаботились обо мне» (очевидно, это Майя и Белла).

Далее идет новогоднее поздравление, включающее, конечно, какие-то стандартные штампы, но все же очень искреннее и трогательное.

Письмо Юзика от 31 декабря 1941 г.

 «Разрешите, перво-наперво, поздравить вас всех с наступающим новым 1942 годом и пожелать вам всем в этом году успехов. Этот год, вообще, должен быть лучше прошедшего 1941 года, т.к. в этом году, по всей вероятности, немецкая сволочь будет окончательно разгромлена и перестанет пачкать своими грязными ногами нашу родную советскую землю. В успехе победы нашей доблестной Красной армии можно не сомневаться, об этом говорят последние сообщения Информбюро о взятии Керчи и Феодосии. Скоро их, гадов, погонят и с нашей цветущей Украины». [Речь идет о Керченско-Феодосийской десантной операции, в ходе которой в конце 1941 г. был освобожден Керченский полуостров, но развить успех и деблокировать Севастополь не удалось].

Далее – отчет об успехах в учебе: «К Новому Году пришел с неплохими результатами. В основном по всем дисциплинам имею отличные оценки, посредственных нет и не предвидится, а о плохих и говорить нечего».

Юзик также сообщает, что 3 января состоится новогодний концерт их ансамбля, к которому они усиленно готовятся. В первом из своих январских писем (всего их в этом месяце было 5), датированном 5 января, он уточняет, что новогодний концерт с выступлением их ансамбля перенесен на 7 января. Здесь же есть загадочная фраза о том, что «осталось только три года с небольшим…». Эта информация не очень понятна, поскольку тогда получается, что срок обучения в авиашколе был 3,5 года. Между тем, как следует из данных на сайте ЧВВАУШ (приведенных выше), даже первоначальный срок обучения составлял 3 года, а в начале 1941 г. он был сокращен всего до одного года. Видимо, курсантов просто держали в неведении…

8 января Юзик рассказывает, что по результатам предновогоднего подведения итогов его подразделение вышло на первое место в школе (как и по итогам, подведенным к 7 ноября). О долгожданном концерте он упоминает, что тот прошел с большим успехом и получил положительный отзыв начальника школы. «Играю я теперь на трубе, на которой всегда мечтал играть, т.е. на помповой» - пишет Юзик.

Как стало известно из этого письма, был организован общешкольный джаз-оркестр из 22 музыкантов, в который включили и Юзика. Это был достаточно профессиональный коллектив. Как пишет Юзик, «…руководит нами курсант-композитор, написавший целый ряд хороших вещей и кроме всего этого очень хорошо играющий на всех инструментах, также и на трубе. На контрабасе у нас играет курсант, который занимался на втором курсе Московской консерватории. В общем, состав что надо».

Следующее письмо – от 11 января. Здесь – информация о регулярных репетициях оркестра, впечатления о просмотре кинофильмов «Гибель «Орла»» и «По щучьему велению», сведения о сравнительно небольших морозах (несмотря на рассказы местных курсантов о холодах под 40-45°), сожаления об отсутствии писем от Юлия Левина, двоюродного брата и сверстника. В начале февраля он пишет Юлию персональное письмо.

18 января Юзик рассказывает о своих музыкальных планах – подготовить хорошую программу к 23 февраля «так, чтобы прогреметь на всю школу». А в письме от 27 января сообщает, что кроме общешкольного джаз-оркестра продолжает играть и в ансамбле своего подразделения (видимо, 2-й эскадрильи).

В феврале от Юзика пришло 6 писем, это была примерно обычная его ежемесячная норма.

 В последних письмах Юзик довольно много пишет о своих музыкальных делах, и у его родителей - Абрама Иосифовича и Цецилии Марковны - явно возникло опасение, что увлечение музыкой может повлиять на успеваемость по основным предметам, что его могут освободить от части занятий, чтобы высвободить время для репетиций, что к нему предъявляют меньше требований… Но из писем Юзика совершенно очевидно, что все эти репетиции отнюдь не шли в ущерб основной учебе: «В новом, 1942 г. учеба идет у меня не хуже, чем в старом. По-прежнему состою в списках отличников нашего подразделения», пишет он в своем письме от 2 февраля, а уже 5 февраля как бы добавляет к этой же теме: «Вообще учеба идет у меня неплохо, предметы даются нетрудно».

И уж совсем определенно он высказывается по этому вопросу в письме от 22 февраля: «Игра в джаз-оркестре нисколько не влияет на мою учебу. 20-го числа при подведении итогов нашей работы я от командования получил благодарность за хорошую учебу». А в уже упомянутом февральском письме двоюродному брату Юлию Левину Юзик пишет так: «Игра в джазе является для меня просто отдыхом».

Наконец, все «точки над i» в отношении этой кажущейся проблемы Юзик расставил в письме домой от 28 февраля: «В этом письме [от 15 февраля] также упоминаете о моей игре в джазе, как бы она не повлияла на мою учебу. Но, как я вам уже писал, учеба моя от этого не только не страдает, но наоборот, даже повышается. У меня сейчас отличные оценки по всем дисциплинам, за исключением только двух: физо и еще одной. Но я думаю над этими двумя четверками серьезно подработать, чтобы иметь балл успеваемости 5».

Здесь можно снова вернуться к вопросу о природе 12 посредственных оценок Юзика в школьном аттестате. Как такое могло быть? Не исключая определенной предвзятости и пристрастности педагогического коллектива школы, скорее всего, можно предположить, что за прошедшие полтора года (а особенно за военное полугодие в авиашколе) парень очень повзрослел и стал намного ответственнее…

Кроме того, Юзик очень (возможно, даже слишком) серьезно подходил к требованиям секретности и никогда не упоминал в письмах никаких предметов обучения (кроме физкультуры). Например, в том же письме от 2 февраля он пишет: «Преподаваемые нам дисциплины с каждым днем изучаются все с большим и большим интересом, т.к. изучаем сейчас мы то, с чем нам придется работать по окончании учебы». В следующем письме от 5 февраля Юзик пишет: «Сегодня сдавал зачет по одной из дисциплин, получил отличную оценку». И только что процитированное: «…по всем дисциплинам, за исключением только двух: физо и еще одной».

Между прочим, можно смело предположить, что в этой фразе, помимо прочих дисциплин, имеются  в виду и учебные полеты; Юзик о них не упоминал в письмах, вероятно, еще и затем, чтобы не волновать родителей. Впервые он косвенно упоминает о полетах только в письме от 28 февраля: «С наступлением хорошей погоды знания, полученные нами, начнем закреплять на практике. Правда, в авиации нелетной погоды сейчас не существует, но, т.к. мы еще неполноценные воздушные бойцы, то для нас еще делается скидка».

 Правда, его сокурсник Анатолий Гулин из 3-й эскадрильи в своих уже неоднократно цитированных здесь мемуарах писал, что такие полеты начались еще летом 1941 г. [5]:

«Теоретические классные занятия подкреплялись полетной практикой. Полетные дни для нас были самыми тяжелыми днями, поскольку летом подъем устраивался в три часа ночи, чтобы начать полеты с восходом солнца, а отбой был, как обычно, в 23 часа. Таким образом, на сон оставалось всего 4 часа. Что и говорить, маловато.  Когда устраивался подъем зимой – не помню. Летом летать было хорошо, поскольку было тепло, а в пасмурную погоду полетов не было. Зимой летать было плохо, из-за холода: сильно мерзли руки, так как для записей в бортжурнале, и для работы с приборами приходилось снимать перчатки.  Бывали случаи обморожения рук и даже лица, хотя оно и защищалось шерстяной маской.

Случилось так, что мое первое знакомство с воздухом пришлось на мой день рождения, и, возможно, поэтому я очень хорошо запомнил свои ощущения от момента взлета до момента посадки. Я был в неописуемом восторге от полета и это восторженное чувство сохранилось надолго.

Летали мы, в основном, на одномоторных бипланах Р-5 (о которых теперь мало кто знает, и которые уж давно стали историей), а в исключительных случаях, на тяжелых четырехмоторных бомбардировщиках ТБ-3, выполняя групповые задания. И те, и другие самолеты были не первой молодости, если так можно сказать о самолетах, и когда мы садились в них, техники обычно в шутку просили, чтобы мы в воздухе не чихали, а то самолет развалится. Все хорошие самолеты были отправлены на фронт, в школе остались такие, ресурс которых близился к концу. Остальная матчасть тоже «дышала на ладан» и требовала замены, особенно бомбосбрасыватели СБР-8 Щербакова и замки для крепления бомб под плоскостями самолета. Они нередко являлись причиной различных ЧП. Так, были случаи отрыва бомб при взлете или на вираже, потери бомб в полете, отказ замков при сбрасывании бомб».

А.А. Гулин упоминает и два серьезных ЧП в декабре 1941 г., связанных с взрывом учебных бомб при их навеске на самолеты.

Возможно, Юзик имел в виду начало самостоятельных полетов весной, с наступлением хорошей погоды?

Вернемся к письму Юзика от 2 февраля. Он пишет, что «с большой радостью слушали мы [курсанты] сообщение Информбюро о том. что части нашей доблестной Красной Армии начинают выгонять немецких головорезов с Украины». [Юзик имеет в виду Барвенково-Лозовскую операцию в январе 1942 г., когда удалось освободить некоторую территорию на востоке Харьковской области]. 5 февраля Юзик вновь интересуется делами Иси, бабушки [Рохе-Леи] и тети Анюты.

Очередное письмо датировано 10 февраля. Это уже третье февральское письмо, но Юзик в нем извиняется за то, что … так редко пишет и ссылается на большую занятость занятиями и репетициями в двух музыкальных коллективах.

Здесь же содержится интересная фактическая информация: «Недавно получил живой привет из Горького. Отец паренька, который снят со мной на фотокарточке [в ноябре 1941 г., в середине, а слева - Эпштейн] (см. фото 22), прилетал сюда в командировку. Работает он на одном из спецзаводов города Горького. Прибыл всего на несколько часов, но обещал еще заглянуть на обратном пути».

В письме 15 февраля Юзик докладывает о своих музыкальных успехах. На смотре самодеятельности подразделений 10 февраля эскадрилья Юзика заняла первое место (в дополнение к лидерству по успеваемости). Через 2 дня на смотре общешкольной самодеятельности 12 февраля джаз-оркестр (в котором играл Юзик) получил высокую оценку школьного руководства. А еще через 2 дня, 14 февраля, Юзик с ансамблем своей эскадрильи участвовал в концерте в подшефном совхозе. «Концерт прошел весело и оживленно» - написано об этом в письме. «Эта неделя, выходит, была у нас неделей гастролей», резюмирует Юзик.

Немного подробнее о прошедшем концерте в ДКА Юзик пишет в февральском письме Юлию Левину, своему двоюродному брату: «Недавно у нас был смотр общешкольной самодеятельности, на котором присутствовали люди, перед которыми я никогда и не мечтал играть: это люди, руководящие нашими воздушными силами, кроме того, были представители из нашего Уральского округа. В общем, народ довольно солидный».

В этом же письме домой от 15 февраля Юзик, явно ощущая себя уже очень самостоятельным и взрослым молодым человеком, будущим летчиком, спрашивает: «Как детский сад?», имея в виду, очевидно, младшего брата Вадика (5 лет) и двоюродную сестру Лилю (8 лет). Видимо, взросление в авиашколе шло очень быстро. А юные тогда Вадик и Лиля и их семьи по-прежнему очень близки, теперь они живут в Израиле.

Вадик Цирульников (слева) и Лиля Ратнер (справа), между ними Таня (дочь Лили) и Нелли (жена Вадика). Иерусалим, май 2010 г.

 22 февраля Юзик рассказывает в письме о продолжении музыкальных «гастролей» - на этот раз их джаз-оркестр выступал 18 февраля в [Челябинском?] ДКА (Доме Красной армии). На этот же день, 22 февраля было запланировано еще одно выступление – на Челябинском тракторном заводе. Еще один концерт в Челябинске (Юзик даже точно не знает, где именно), был назначен на 1 марта (информация из письма от 28 февраля). В этом же, последнем февральском письме он просит уточнить, действительно ли дядя Ися Едвабный собирается в Челябинск? Встреча с родным и близким человеком явно была для Юзика очень желанной – после более чем полугодовой разлуки с домом.

В феврале 1942 г. Челябинская авиашкола, согласно данным официального сайта ЧВВАУШ, была сокращена на две авиационные эскадрильи и при ней был сформирован запасной батальон курсантов [3].

В марте Юзик прислал домой 7 писем: 5, 8, 15, 17, 19, 24 и 30 марта, причем письмо от 17 марта адресовано персонально "Вадюхе и Лиличке".

Практически в каждом письме содержится информация на музыкальные темы: о новом недавнем  выступлении джаз-оркестра в одном из челябинских госпиталей (судя по всему, 1 марта), о предстоящем выступлении 8 марта (в Доме Красной армии, "для жен начальствующего состава"), о выступлениях в разных подразделениях (эскадрильях) и об уже начавшейся подготовке к праздничному концерту 1 мая.

В своем письме от 19 марта Юзик упоминает, что"первомайскую программу мы в основном уже подготовили, остается только теперь ее отрабатывать". К концу месяца репетиционная активность заметно усиливается. "В выходной день [22 марта] я с утра до вечера пробыл в ДКА, прибегал только завтракать и обедать. Сейчас у нас идут усиленные репетиции джаз-оркестра, т.к. 28-го числа нам предстоит довольно-таки ответственное выступление перед соответствующей комиссией" - пишет Юзик 24 марта.

Продолжается и "внешняя" культурная жизнь: в письме от 15 марта Юзик рассказывает о своих впечатлениях от прошедшего в Челябинске концерта артистов Малого театра и челябинских артистов, а также от просмотра фильма «Концерт Бетховена».

Любопытно расписание своего выходного дня, приводимое Юзиком в письме от 24 марта. «Выходной день получается еще более заполненным, чем обычный рабочий. С утра смотрели кинокартину в ДКА «Музыкальная история». После кино – репетиция джаза до обеда, после обеда – выступление в радиостудии, которая у нас имеется; тут уж подоспевает и ужин. После ужина уже кино у нас в расположении, и, в общем, получается, что ни одной свободной минуты не имеется».

В письме от 8 марта. Юзик шлет поздравления с Международным женским днем (без конкретного указания кому, видимо, всем женщинам семей Цирульниковых и Едвабных, которые тогда жили в Горьком): "Перво-наперво [это "перво-наперво", похоже, относилось к любимым выражениям Юзика - оно же присутствовало и в его новогоднем поздравлении – Е.Ц.] разрешите поздравить вас с днем 8 марта. Правда, этот день проходит в несколько необычной обстановке. Правда, сейчас наша Красная армия громит залезших к нам гитлеровских захватчиков и с успехом продвигается на запад, так что ее успехами можно только гордиться".

Вероятно, Юзик имел здесь в виду наступление войск Западного фронта в районе Ржева и Вязьмы, которое поначалу развивалось успешно, но затем 33-я армия генерала М.Г. Ефремова попала в окружение и в апреле погибла.

Письмо Юзика от 8 марта 1942 г.

 В конце письма - снова вопрос об Исе, который, по расчетам Юзика, "по всей вероятности, должен уже находиться в Челябинске". Вопросы об Исе и в следующем письме от 15 марта. А 24 марта Юзик интересуется адресом Нины Григорьевны [Погонченковой? Это близкие друзья Цирульниковых еще по Запорожью – Е.Ц.], которая вроде бы должна быть в Свердловске, причем интригующе добавляет:«Для чего он [адрес] нужен, я постараюсь вам объяснить в последующих письмах».

В этом же письме от 15 марта Юзик сообщает адрес одного из своих ближайших сослуживцев: «Вы просите сообщить адрес отца моего товарища, вот он: г. Горький, ул. 20 лет Комсомола, дом 36, кв. 4. Это недалеко от вас, если стать около цирка лицом к нему, то эта улица будет по левую руку, как раз там, куда поворачивает с мостика трамвай. Работает он на двадцать первом [видимо, номерной завод?], фамилия его Калянинский». Можно утверждать практически наверняка, что Калянинский - это как раз тот третий курсант, изображенный на ноябрьской фотографии 1941 г. вместе с Юзиком и Эпштейном и чей отец – работник одного из горьковских спецзаводов – приезжал в авиашколу в начале февраля (см. письмо от 10 февраля).

(В 2010 г. я просил дядю Шурика - А.М. Цирульникова, проживающего в Нижнем Новгороде, попробовать поискать какие-то сведения о Калянинских по этому адресу, но он сказал, что там все поменялось и вряд ли возможно что-то сделать. Жаль, что ничего не получилось…)

После первого упоминания в письме от 28 февраля, 19 марта Юзик снова возвращается к теме полетов, причем уже более определенно: «Скоро, по всей вероятности, от теоретической подготовки мы перейдем к практике. Осенью мы отлетали ряд упражнений [все же, получается, прав был Анатолий Гулин в этом вопросе – Е.Ц.], так что теперь будем продолжать. Мы с нетерпением ожидаем этого времени, очень уж хорош и привлекателен пятый океан. На улице нам приходится бывать совсем немного, только строевая подготовка, вот когда начнем летать, то целые дни будем проводить на воздухе».

Очень трогательно мягкое, но настоятельное воспитание младшего брата Вадика, которое встречается в письмах Юзика. Так, 17 марта он пишет: «Ты, Вадюха, пишешь, что слушаешь маму только на 40 %; по-моему, маму нужно слушать на все 100 %». А вот цитата из письма от 30 марта:«Слушаешь ли ты нашу маму? Напиши мне об этом обязательно, т.к. меня это очень интересует».

И чуть далее – совершенно неотразимый аргумент: «Да, и кроме того, для того, чтобы летать на пикирующем бомбардировщике, как ты об этом мечтаешь, нужно обязательно слушать маму, т.к. иначе ничего не выйдет».

 

4. Из авиашколы в пулеметно-артиллерийский батальон (апрель 1942 г.)

В апреле от Юзика пришло всего 3 письма, и тому были веские причины.

В первом из них (от 6 апреля) он предается философским рассуждениям: «Нового у меня ничего нет. Эта фраза, по всей вероятности, видно уж, всем надоела, т.к. повторяется она в каждом письме, но что поделаешь, если изменений нет действительно никаких. Дни, не отличающиеся друг от друга, пролетают очень быстро и настолько они однообразны, что вечером не верится, что уже прошел день, кажется, что ты только что встал».

В коротком письме от 14 апреля - главным образом, констатация старых фактов - об учебе («все по-старому»), о джазе («также нового ничего нет»), о предстоящем в этот день смотре самодеятельности эскадрильи («думаем не подкачать и оставить первое место за собой»). К свежим новостям можно отнести только значительное потепление и подписку на новый оборонный заем.

Юзик и не подозревает, что изменения будут большие, и очень скоро...

Через две недели, 29 апреля, от Юзика приходит следующее письмо. Оно описывает весьма важные события, коренным образом изменившие жизнь и судьбу Юзика, поэтому его целесообразно привести здесь полностью.

 «Здравствуйте, дорогие!

Обстоятельства сложились так, что профессию штурмана пришлось сменить на другую, более необходимую в данный момент. Часть курсантов нашей школы направили в часть, которая в недалеком будущем пойдет громить ненавистного нам врага. Новая моя профессия – пулеметчик.

Из Челябинска мы уехали так неожиданно, что я даже не успел дать вам телеграмму, но о произошедших у нас изменениях вы, по-моему, узнали от Эпштейнов. Он [Эпштейн] уехал на 2 дня раньше меня.

Итак, значит, с авиацией теперь покончено, полетали немного в воздухе, теперь нужно походить и по земле.

«Город» [Нижние Серги], в котором мы сейчас находимся, а назвать его городом нельзя, т.к. это большой поселок, расположенный вокруг завода, находится в очень красивом месте: во-первых, в самих Уральских горах, и во-вторых, между двух огромных гор, так что картина очень красивая. Склоны гор покрыты богатой растительностью. Особенно красивый вид ночью, когда вершины гор просматриваются сквозь мрак.

Во всем «городе» имеется лишь одно большое каменное здание – клуб, в котором мы и помещаемся сейчас.

В одном подразделении со мной находится мой друг Калянинский, с отцом которого вы недавно познакомились. Кроме того, вместе со мной есть еще несколько ребят, с которыми я занимался в [авиа]школе. Остальные попали в другие подразделения.

Я отослал вам посылку, в которой послал пиджак, брюки, ботинки, шведку и безрукавку. Эти вещи могут вам еще пригодиться, а мне они здесь совсем не нужны. Ну вот, кажется и все. Писать-то пока больше не о чем. Целую всех-всех крепко. Юзя.

P.S. В самый последний момент получил вашу бандероль, за которую очень благодарен.

Мой новый адрес: ст. Нижние Серги Свердловской области, п/я 15/4, мне, только теперь уже не курсанту.

Отвечайте, пожалуйста, побыстрей, т.к. письмо может не застать меня здесь».

 Итак, в апреле 1942 г. судьба Юзика (наряду с многими другими курсантами Челябинской авиашколы) кардинально изменилась. Что же произошло? Почему значительное количество курсантов, проходивших обучение уже 9 месяцев и в значительной мере освоивших профессию летчика, послали переучиваться на совсем другие военные специальности?

Используем для поисков ответа на этот важнейший для нас вопрос официальные документы, мемуарную литературу и данные интернета.

Сам Юзик, как можно видеть из его письма, никаких объяснений приказу о переводе не дает. Возможно, официально ничего сказано не было, приказали – и все. А всякие слухи и разговоры он комментировать не хотел и не считал правильным.

Официальный сайт ЧВВАУШ [3] хранит об этом гордое молчание. Правда, этот сайт вообще довольно скуп на информацию.

Согласно данным, приведенным на намного более информативном сайте выпускников ЧВВАУШ [6], «в апреле 1942 года, в связи с переходом авиашколы на новый штат,900 курсантов были переданы наземным частям». Что это за новый штат такой, не разъясняется.

Более подробная информация есть в ответе врио нач. отдела Центрального архива Министерства обороны (ЦАМО) И. Игольникова от 1 августа 2011 г.). Один фрагмент этого важного ответа уже цитировался выше (в той его части, где шла речь о принадлежности И. Цирульникова к второй авиаэскадрилье Челябинской авиашколы), но сейчас имеет смысл привести его полностью. Итак, в отношении перевода курсантов в Нижние Серги в апреле 1942 г. здесь говорится следующее:

«Сообщаем, что в приказе начальника Челябинской военной авиационной школы стрелков-бомбардиров (г. Челябинск) от 23 апреля 1942 года за № 052 значатся:

«Исключить из списков школы и всех видов довольствия с 21 апреля 1942 года курсантов, откомандированных в распоряжение командира пулеметного батальона г. Нижняя Серга для прохождения службы:

из 2-й эскадрильи:

25. Курсанта Цирульникова Иосифа Абрамовича

(номер пулеметного батальона в приказе не указан)».

 

Ответ Центрального архива Министерства обороны России, 2011 г.

 Этот ответ все же оставляет немало вопросов. Во-первых, непонятно, почему приказ издается через 3 дня после отправки курсантов, а не до этого события. Во-вторых, непонятно, как можно передать людей в какую-то часть и даже не указать, в какую именно? Трудно поверить, чтобы это не было известно. А если все же было неизвестно, то это красноречиво говорит о том бардаке, который царил (и продолжает царить) в военном ведомстве. Если уж живых отправляли, точно не зная куда, если в военкомате не могут сохранить документы о призыве, то что уж говорить о судьбах погибших и пропавших без вести…

Далее в этом ответе из ЦАМО приводится запись из исторического формуляра Челябинской авиашколы за 1942 год:

«В апреле 1942 года, в связи с переходом школы на новый штат, 900 человек курсантов переданы наземным частям…Танковые и пулеметные части получили замечательных людей. Люди шли на фронт, уезжали, не закончив учебу по специальности, о которой много и долго мечтали. И все как один понимали – этого требует Родина, этого требует фронт (воинские части, куда выбыли курсанты, в историческом формуляре школы не указаны)».

Итак, снова упоминается «новый штат». Нам известно, что авиашкола была еще с осени переполнена после эвакуации в сентябре 1941 г. Павлоградской авиашколы. Как уже указывалось выше, занятия шли в две смены. В феврале 1942 г. авиашкола была сокращена на две авиационные эскадрильи с формированием запасного батальона курсантов [6]. Не исключено, что откомандирование еще 900 курсантов отчасти было связано и с этой проблемой. Хотя Юзик в письмах ни разу не упоминал о каких-то проблемах, связанных с переизбытком курсантов.

И уж совсем запутывает эту версию фрагмент из мемуаров курсанта Анатолия Гулина, относящийся как раз к переезду в Нижние Серги [5]:

«На какой-то станции рядом с нашим составом остановился другой, из вагонов которого высыпали ребята с голубыми петлицами на гимнастерках – авиаторы. Оказалось, что до этого они учились в школе младших авиаспециалистов (техников) и теперь едут в Челябинск в школу стрелков-бомбардиров, которую только что покинули мы. Что за чехарда: готовых летчиков отправляют в наземные войска, а на наше место принимают техников? Видно правая рука не знала, что делает левая. Они же говорили, что в нашу школу направляется партия девушек, что совсем обескуражило нас. Слух этот не подтвердился».

Сейчас вряд ли возможно достоверно проверить, действительно ли было произведено пополнение Челябинской авиашколы одновременно с переводом из нее 900 курсантов в наземные войска. В любом случае это воспоминание никакими другими источниками не подтверждается. Если же это все же правда, то комментарии, как говорится, просто излишни.

Другой возможной причиной перевода летных курсантов в наземные войска  является нехватка самолетов – то ли для обучения будущих летчиков, то ли для их полетов после завершения обучения. Об этом, в частности, упоминает в своих мемуарах Анатолий Гулин [5]. Вообще, он дает намного менее благостную картину перевода курсантов из Челябинска.

«Жизнь в школе, регламентированная уставами, наставлениями и прочими документами в рамках «от сих до сих», а так же правилами внутреннего распорядка школы, текла спокойно и довольно однообразно, за исключением весьма редких ЧП.

Но вот однажды, по школе пополз слух о том, что часть курсантов нашей эскадрильи будет откомандирована на времяв наземные войска, ощущавшие легкую нехватку в людях. Как говорится «нет дыма без огня» и «огонь» вскоре появился: вечером на построении нам зачитали фамилии курсантов, откомандированных в наземные войска. Я оказался в их числе. Не скажу, что это обрадовало меня: я уже привык к жизни в авиашколе и видел себя в недалеком будущем военным летчиком. Все пять курсантов-челябинцев были в этом списке и вошли в него, в основном, хорошо успевающие курсанты, что мне кажется довольно странным.

Кое-кто, из названных в этом списке, не желая покидать авиацию обращался к командованию с просьбой оставить их в школе, и такие просьбы удовлетворялись. Возможность остаться в школе была и у меня, но я не воспользовался ею, боясь, что это могут расценить, как намерение увильнуть от фронта, как трусость. Были и такие, что радовались переходу в наземные войска. Одни, как мне кажется, горя патриотизмом, хотели скорей встретиться с врагом, другие, их были единицы, из-за боязни неба.

Я хорошо помню, что когда нас впервые знакомили с небом, один курсант никак не хотел забираться в кабину самолета из-за боязни полета. В конце концов, он остался на земле, а что с ним было потом, я не знаю. Полагаю, что из школы его отчислили.

За пару дней до отправки занятия прекратились, нас обмундировали в новую летнюю форму, а не имеющие сапог, получили ботинки с обмотками, в том числе и я. Состояние у всех было тревожное: что-то ждет нас впереди, куда забросит судьба. Дисциплина в отряде упала до нуля: кое-кто среди дня валялся на кровати в сапогах, другие «травили» анекдоты и плели всякую чушь, играли в карты. Наш старшина отряда – дальневосточник – пытался навести хоть какой-нибудь порядок, восстановить дисциплину, но его не слушали. За его нескончаемые беспричинные придирки, грубости и оскорбления его ненавидели все и пообещали ему, что если он поедет с нами, то его вышвырнут из вагона на ходу.

Вечером 20-го апреля нам объявили, что завтра будет отправка, но куда – не сообщили. Нам сказали, что как только появятся в достаточном количестве дальние бомбардировщики – нас немедленно вернут в авиацию.

На следующий день, вкусив в столовой курсантских харчей, взяв в руки свои пожитки, мы построились в колонну и, запев «Идет война народная…», двинулись к выходу из школы. Сказав школе «прощай», мы миновали ворота и пошли на погрузку. На станции Шагол нас ожидал поезд».

Итак, курсантам сказали, что их вернут в авиацию по мере производства достаточного количества дальних бомбардировщиков. Но в это верится с трудом – у меня большие сомнения в том, что весной 1942 г. в СССР был переизбыток хороших летчиков. Похоже, это была просто отговорка. Это подтверждается и другой цитатой из воспоминаний А.А. Гулина [5]:

«Еще в авиашколе, перед отправкой в наземные войска нам было сказано, что это временно и при поступлении с заводов самолетов-бомбардировщиков мы будем отозваны из наземных частей и направлены в авиацию. Более того, сообщили, что уже выпущено большое количество самолетов, и что мы возможно, не успеем добраться до фронта, как нас отзовут. Свежо придание…, подумал я, да так думали и многие другие.

В действительности возвращать в авиацию стали только в 1943-м году, но многих уже не было в живых, или из-за ранений они уже не были пригодны для службы в авиации...».

Другую вариацию «самолетной» версии откомандирования 900 курсантов из Челябинска мне удалось найти в Интернете в воспоминаниях еще одного курсанта этого набора Челябинской авиашколы – Петра Ильича Кириченко.

Он пишет, что «…был призван в армию. Сначала меня направили в Челябинскую военную авиационную школу стрелков-бомбардиров, которая готовила штурманов на самолеты СБ. Они уже были сняты с производства, и после нескольких месяцев занятий школу расформировали, а курсантов разбросали по различным учебным заведениям. Вот так я попал в учебный танковый полк в Нижнем Тагиле.

Батальон, в котором я оказался в результате распределения, готовил стрелков-радистов на Т-34. Честно говоря, после авиационного училища, где мы изучали сложные радиостанции, где у нас были радиотренажи и мы сдавали диктанты, передавая до ста двадцати знаков смешанного текста в минуту, для нас изучение простенькой танковой радиостанции было пустяковым делом. То же самое можно сказать и о пулемете ДТ, который по сложности конструкции не шел ни в какое сравнение со скорострельными авиационными пулеметами. Так что через месяц обучения нам присвоили звание «старший сержант» и направили в маршевую роту, которая находилась там же, в Нижнем Тагиле, на танковом заводе. Там укомплектовали экипажи, в которые вошли бывшие курсанты, обучавшиеся другим специальностям» [7].

Здесь причиной перевода курсантов названо снятие с производства самолетов СБ – скоростных бомбардировщиков АНТ-40, который был одним из основных советских предвоенных самолетов (выпускался с 1936 г.).

В июне 1941 г. советская авиация имела около 5000 самолетов СБ, причем примерно 40% из них находились не в строевых частях или были неисправны. Только 22 июня немецкой авиацией было сбито около 200 СБ. Потери в первые дни войны увеличивались за счет брошенных из-за нехватки топлива и запасных частей самолетов. Так, в июле 1941 г. на Западном фронте находилось лишь 72 СБ из предвоенных 377, а в сентябре оставалось только 28 СБ [8].

Через пять лет после своего суперудачного дебюта в небе Испании самолет СБ абсолютно устарел. Теперь такие бомбардировщики представляли собой легкую добычу для истребителей Люфтваффе. 22 июня 1941 г. полк СБ пытался бомбить Кенигсберг, ни один самолет полка на аэродром базирования не вернулся.

Недостаток истребителей прикрытия в начальный период войны ограничивал применение СБ в дневное время. СБ по возможности старались летать ночью, когда истребителям труднее было с ними бороться. Кроме того, СБ нес бомбовую нагрузку в 600 кг, больше, чем его преемник Пе-2, а летчики считали СБ более простым и удобным в пилотировании, по сравнению с Пе-2. Однако бомбардировщик Пе-2 превосходил СБ по скорости и был менее уязвим от атак истребителей противника, поэтому в конце 1941 г. самолеты СБ были действительно сняты с производства. Правда, они все еще активно действовали как ночные бомбардировщики до конца 1942 г. (на Карельском фронте – даже до 1943 г.). Снятые с вооружения СБ до конца войны использовались для транспортных перевозок, снабжения партизан, а также для буксировки грузовых планеров. В учебных подразделениях СБ применялись еще несколько лет после войны [9].

Таким образом, даже если принять версию П.И. Кириченко, связанную с реально имевшим место прекращением выпуска самолетов СБ, никак нельзя понять, почему было невозможно перестроить обучение курсантов на новые бомбардировщики Пе-2.

Кстати, в мемуарах П.И. Кириченко говорится не об откомандировании части курсантов, а о расформировании школы как таковой. Хотя на самом деле это было и не так, хотя школа продолжила свою работу, но для «отчисленных» в наземные части и их родственников это действительно выглядело как закрытие авиашколы.

Между прочим, именно так воспринял этот перевод и отец Юзика, мой дедушка Абрам Иосифович Цирульников. В июне 1942 г. он написал письмо Народному комиссару обороны СССР И.В. Сталину с просьбой о возвращении Юзика в авиашколу. В этом письме были в том числе и такие строки:

«Авиация является мечтой сына и, добровольно связав свою судьбу с авиацией, он на протяжении всей учебы в Челябинской авиашколе имел отличные успехи по всем дисциплинам, а также ряд благодарностей от командования училища. Из него, бесспорно, вышел бы прекрасный летчик, горячо любящий свое дело.

В конце апреля месяца с.г. сына в числе других курсантов буквально накануне выпуска [это не так, но дедушка вполне мог предполагать, что выпуск состоится летом 1942 г.] из авиаучилища перевели в армейскую часть г. Нижние Серги Свердловской области, п/я 15/4, а оттуда неизвестно куда…[судя по этой фразе, дедушкино письмо написано еще до получения известий о прибытии Юзика из Нижних Серег в село Городище под Сталинградом – об этом будет рассказано ниже – Е.Ц.].

Допуская возможную ошибку аппарата НКО при решении вопроса о расформировании Челябинского училища, я счел необходимым обратиться к Вам с просьбой рассмотреть этот вопрос лично.

Постановка этого вопроса возникла у меня не потому, что это касается моего сына, а потому, что таких как он, пламенных патриотов своей родины, сталинских соколов, там было много сотен, и мне кажется, наибольшую пользу родине они могли бы дать именно в военной авиации».

Достаточно быстро – 1 августа 1942 г. – на это дедушкино письмо пришел ответ из Управления ВВС РККА, подписанный капитаном Синичкиным. Вот что в нем говорится:

«Ваше письмо на имя т. Сталина получено. По существу вопроса сообщаю, что принять Вашего сына для дальнейшей учебы в авиашколу в настоящее время не представляется возможным».

Тогда считалось в порядке вещей не давать никаких объяснений именно «по существу вопроса». Невозможно – и все…

 Итак, выше мы рассмотрели две возможные причины неожиданного  откомандирования из Челябинской авиашколы 900 курсантов: переход на новый штат в связи с переизбытком курсантов после эвакуации в Челябинск авиашколы из Павлограда, а также снятие с производства бомбардировщиков СБ АНТ-40, летать на которых как раз и должны были подготовить в ЧВАШСБ. Обе эти причины имеют свою логику, но их в целом никак нельзя признать достаточно весомыми для такого решения.

Поэтому нужно, на мой взгляд, обратить внимание на упомянутую в начале фрагмента мемуаров А.А. Гулина (несколько выше) «легкую (?) нехватку в людях в наземных войсках». Это представляется еще одной и, возможно,  самой правдоподобной причиной отчисления почти тысячи курсантов с целью их скорейшего перевода в действующую армию.

Рассмотрим общую ситуацию на фронте в апреле 1942 г. В первые месяцы этого года, после успешного контрнаступления под Москвой, Красная Армия предприняла еще три больших наступления: частично успешные Керченско-Феодосийская (начата в декабре 1941 г.) и Барвенково-Лозовская (январь 1942 г.) операции, а также неудачная первая Ржевско-Вяземская операция. Только в последней из них, завершившейся как раз в апреле 1942 г.,  безвозвратные потери РККА составили свыше 272 тыс. человек.

При всем при том и советские, и немецкие войска планировали новые наступления на весну и лето 1942 г. Очевидно, что фронту срочно нужны были пополнения, и не только совсем неопытные призывники, но и люди, имеющие хотя бы небольшую военную подготовку и способные пополнить ряды сержантского (младшего командного состава). Как раз к таким уже немного обученным специалистам и относились курсанты авиашколы.

 

Стратегическая обстановка на советско-германском фронте весной 1942 г. и планы действия сторон (карта) [10]

 В процитированном в ответе ЦАМО историческом формуляре Челябинской авиашколы есть такая фраза:«Танковые и пулеметные части получили замечательных людей». Это подтверждает тот факт, что челябинских курсантов послали в апреле 1942 г. не только в пулеметные части (как Юзика и Анатолия Гулина), но еще и в танковые (как уже упомянутого П.И. Кириченко).

Сведения еще об одном курсанте Челябинской авиашколы, попавшем в танковые части в Нижнем Тагиле, содержатся в поисковом запросе Г.Ю. Байгильдиной [11]: «Просим помочь в розыске данных (послужного списка) на Истамгулова Закира Мухамадеевича 1923 года рождения призванного Аргаяшским РВК Челябинской области. Погиб в сентябре 1942 года, гвардии сержант 8 отдельного танкового батальона, похоронен у д. Кузьничи, Сталинградской области. Родился и проживал до призыва в д. Ишалина, Аргаяшского района. Учился в Челябинской военной авиационной школе стрелков-бомбардиров и в апреле 1942 года отправлен в составе 900 курсантов-выпускников в г. Нижний Тагил для укомплектования танковых частей. Период с апреля 1942 по сентябрь 1942 года нам неизвестен».

Более подробно о его судьбе рассказано на сайте «Помни меня» [12]: «Закира Истамгулова призвали в ряды Красной Армии в первые дни Великой Отечественной войны. Учился он в Челябинской военной авиационной школе стрелков-бомбардиров, выполнял учебные полеты на бомбометании с аэродрома Шагол на полигон №45 в районе озера Тептярги. Закончив ускоренные курсы обучения, собирался громить фашистов штурманом в дальней бомбардировочной авиации, но судьба распорядилась иначе. Из-за больших потерь самолетов в военно-воздушных силах Красной Армии и нехватки личного состава в танковых войсках 900 курсантов Челябинской военной авиационной школы стрелков-бомбардиров в апреле 1942 года были направлены на укомплектование вновь формируемых танковых частей в Нижний Тагил».

Проанализируем собранную информацию об откомандировании большой группы  курсантов Челябинской авиашколы в наземные части. Нам достоверно известно, что:

·     20 апреля 1942 г. 900 курсантов Челябинской авиашколы были переведены в состав пулеметно-артиллерийских (Нижние Серги) и танковых (Нижний Тагил) частей;

·     23 апреля 1942 г. был издан соответствующий приказ № 052 начальника Челябинской авиашколы;

·     не позднее 29 апреля 1942 г. курсанты прибыли в Нижние Серги;

·     в качестве официальной причины перевода был назван переход авиашколы на новый штат;

·     в качестве неофициальных версий перевода в разговорах офицеров с курсантами назывались нехватка или снятие с производства СБ – скоростных бомбардировщиков АНТ-40, для полетов на которых готовили курсантов;

·     основной причиной этого перевода, по всей видимости, была очень большая потребность Красной Армии в младшем командном (сержантском) составе с хотя бы небольшой первичной подготовкой после больших людских потерь в нескольких наступательных операциях начала 1942 г.

Итак, переезд 900 курсантов, включая и Юзика, из Челябинска в Нижние Серги и Нижний Тагил произошел в третьей декаде апреля. Сам Юзик об этом переезде ничего не написал (на это не было времени), зато у нас есть не слишком веселое свидетельство Анатолия Гулина [5].

«Западные ворота авиашколы, в которой я провел 9 месяцев, закрылись, поставив последнюю точку на моей несостоявшейся карьере летчика. На станции Шагол нас уже поджидал состав из товарных вагонов. Погрузка не заняла много времени… На душе было муторно от расставания со школой…

В нашем вагоне, как и во всех других, было тесно и шумно. Старшины нашего отряда ни в нашем вагоне, ни во всех других, как выяснилось, не оказалось. Либо он испугался угроз в его адрес, поступивших перед отъездом, и сумел устроиться в другом эшелоне, либо ему удалось в последнюю минуту остаться в школе, но мы его больше никогда не видели.

Как нам сообщили, стены авиашколы покинуло 800 человек (по недавно опубликованным данным нас было 920). Мы уже знали, что едем в Нижние Серги, но где они находятся, я не представлял себе, да мне это было абсолютно безразлично. Я, как говорится, тогда «скис», но, слава богу, ненадолго…

С удалением от Челябинска пейзаж за стенами вагона менялся. Это был горный Урал. Мне кажется, что в любых условиях я был способен любоваться красотами природы и это замечательно!

Я уже не помню, как долго мы ехали до пункта назначения, но всему бывает конец, кончилось и наше путешествие в товарном «люксе»…

Анатолий Гулин, как и Юзик в письме от 29 апреля, отмечает природную красоту Уральских гор в Нижних Сергах:

 «Городок Нижние Серги расположен в живописном месте в окружении покрытых хвойным лесом гор. Возможно, теперь мне показалось бы менее живописным, но в памяти сохранилось так. Что представляет собой сам город, я не знаю, поскольку мне увидеть его не удалось, но я побывал однажды, в составе экскурсии от нашей воинской части на металлургическом заводе.

Я наблюдал момент выпуска жидкого металла из плавильной печи, и это зрелище осталось надолго в моей памяти, тем более что такое я видел тогда впервые».

5. Военная подготовка в Нижних Сергах (апрель-июнь 1942 г.)

В мае 1942 г. от Юзика пришло всего 3 письма, как и в апреле. Жизнь стала намного более напряженной, и на письма времени оставалось все меньше.

В первом майском письме от 10 мая Юзик рассказывает об обустройстве в Нижних Сергах: «Живем мы в клубе, народу, правда, многовато, но зато весело, в тесноте, говорят, но не в обиде». Сетует на дожди, даже на снег (это в мае-то!), на грязь.

А вот что пишет по этому вопросу А. Гулин: «Мы покинули вагоны и после построения были распределены «по квартирам». Мне выпало жить в школе, в помещениях которой были сооружены нары из досок. Просветы между досок равнялись ширине доски, и спать на такой «царской ложе» было настоящей мукой, поскольку кроме шинели, никакой подстилки не было» [5].

Далее идет оценка состава сослуживцев. Юзик пишет:«Народ подбирается здесь неплохой, многие были уже на фронтах Отечественной войны и имеют некоторый боевой опыт, которым и делятся с нами». О ком тут именно идет речь – мнения могут быть самые разные. Может быть, наряду с новобранцами, часть рядовых прибыла после излечения в госпиталях или из каких-то частей, отведенных на переформирование после больших потерь? Не исключено, что Юзик имеет в виду каких-то офицеров.

   У Анатолия Гулина другой взгляд на состав своего батальона: «Прибывший в нашу часть рядовой состав состоял, в основном, из солдат предпенсионного возраста и бывших политзаключенных. Таких было мало» [5].

Надо сказать, здесь информация от Юзика и А. Гулина очень разная, если не диаметрально противоположная. Впрочем, как мы знаем, Юзик далеко не обо всем мог писать в письмах. И, наверное, оба они были правы: думается, были в рядовом составе и ветераны боев, и только что призванные пожилые люди, и выпущенные заключенные.

А вот важная персональная информация из письма Юзика, подтверждающая предположение о том, что курсантов готовили к роли младшего командного состава: «Курсантам нашей школы присвоили звание сержант, в том числе и мне, и теперь мы являемся командирами отделений».

Это в точности подтверждает и Анатолий Гулин: «В один из первых дней нам, прибывшим из челябинской авиашколы, зачитали приказ о присвоении нам воинского звания сержант, и вручили летные книжки, где в графе военная специальность значилось «летчик-наблюдатель», а не «стрелок-бомбардир», чему мы учились» [5].

Письмо Юзика от 10 мая 1942 г.

  Здесь Юзик вполне трезво оценивает идущую в Нижних Сергах подготовку: «Занимаемся мы много и большую часть времени проводим на свежем воздухе». И далее: «Задача, нужно сказать, не очень легкая. Приходится учиться самому и также учить своих людей. В основу нашей здешней подготовки положен приказ № 130 т. Сталина от 1 мая. Он [Сталин] говорит, что каждый боец, каждый командир должен в совершенстве владеть своим оружием [странно, что об этом нужно было издавать специальный приказ – Е.Ц.]. За небольшой промежуток времени, который отведен нам здесь для подготовки, мы также должны изучить оружие, которым и будем бить ненавистного врага».

Анатолий Гулин в своих мемуарах тоже рассказывает о процессе боевой подготовки в Нижних Сергах: «Сейчас я вспоминаю, что при построении нас было не более 100 человек, а где остальные, ведь нас в эшелоне было 800? При разбивке по ротам и взводам я был назначен помощником командира минометного взвода, который появился много дней спустя. Рядовых тоже еще не было и до прибытия их надо было что-то делать с уже имеющимися лошадями и их распределили между нами, новоиспеченными сержантами – летнабами» [5].

Здесь любопытно упоминание о 100 курсантах. Очевидно, эти 100 курсантов попали в 198-й отдельный пулеметно-артиллерийский батальон, в котором оказался, согласно его воспоминаниям, А. Гулин: «Вскоре наша часть, получившая название 198-го отдельного  пулеметно-артиллерийского батальона, якобы вошедшего в Резерв [Ставки] Главного Командования и подчиняющегося непосредственно Верховному Главнокомандующему (не слишком ли велика честь для батальона), была укомплектована почти полностью личным составом и получила какую-то часть требуемого вооружения. Однако нам сообщили, что, учитывая значение нашей части, мы будем вооружены в количестве чуть ли не в два раза превышающем норму. Дальнейшее показало, что получили мы далеко не все, и до нормы оставалось дополучить еще изрядно. Но надежда умирает последней, и мы тогда еще надеялись».

Итак, появляется определенный номер воинской части – 198-й отдельный пулеметно-артиллерийский батальон (ОПАБ, или пульбат), а вовсе не просто пулеметный батальон, упомянутый в приказе по Челябинской авиашколе от 23 апреля 1942 г.

В этом контексте очень важна информация из уже цитировавшегося выше ответа врио нач. отдела Центрального архива Министерства обороны (ЦАМО) И. Игольникова от 1 августа 2011 г.) (см. фото 35): «По данным Центрального архива Министерства Обороны (ЦАМО) РФ, существовал 73 Укрепленный район, сформированный к 14 апреля 1942 года в Уральском военном округе, г. Нижние Серги, в состав которого в период с 14.04.1942 г. по 28.07.1942 г. входил 198 отдельный пулеметно-артиллерийский батальон».

В нашем досье появляется 73 Укрепленный район (или просто укрепрайон, УР). Теперь становится понятной логика откомандирования курсантов ЧВАШСБ 20 апреля 1942 г. – они были отправлены не просто в какой-то безымянный пулеметный батальон или учебный танковый полк, а в состав только что (14 апреля 1942 г.) созданного 73 УРа.

Вообще-то обычно укрепрайоны создавались в приграничной полосе; так, в 1941 г. на западной советской границе (т.н. «Линии Молотова») было создано 13 таких укрепрайонов.

 Но некоторое количество укрепрайонов создавалось и по ходу Великой Отечественной войны, и 73-й был одним из них. Судя по всему, предполагалось создать и подготовить в тылу штатные УРы, имеющие в своем составе саперные, артиллерийские, пулеметные, танковые и другие части, а затем перебросить их на фронт в качестве готовых к бою подразделений. Так, летом 1942 г. в зоне Брянского, Юго-Западного и Южного фронтов были развернуты 73, 74, 75, 117 и 118 укрепрайоны. Имеющаяся у нас информация об откомандировании курсантов из Челябинска в танковые и пулеметные части 73 УРа вполне соответствует вышеописанной структуре типового укрепрайона.

Вернемся к нашему 73 укрепрайону, который был сформирован 14 апреля 1942 г. как раз в г. Нижние Серги. Есть все основания считать, что в его состав входило пять отдельных пулеметно-артиллерийских батальонов (190-й, 192-й, 194-й, 195-й и 198-й). Это подтверждается Перечнем № 31 артиллерийских частей и подразделений (отдельных дивизионов, батальонов, батарей, рот и отрядов) со сроками вхождения их в состав действующей армии в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.; в этом Перечне указанные 5 отдельных пулеметно-артиллерийских батальонов (ОПАБов) входят как раз в 73-й УР [13].

Так что, анализируя расчеты А.А. Гулина, можно предположить, что в пяти ОПАБах 73 укрепрайона оказалось примерно 500 бывших курсантов Челябинской авиашколы.

Что касается остальных 400 курсантов (из 900, которые были откомандированы из ЧВАШСБ в полевые части в апреле 1942 г.), скорее всего, они попали в Нижний Тагил для переподготовки в танковых частях. Входили ли эти танковые подразделения, в которые также попали, например, упомянутые выше Петр Кириченко и Закир Истамгулов, в состав того же 73 укрепрайона?  Судя по всему, нет. Из мемуаров П.И. Кириченко [7] следует, что его танковая часть приняла первый бой летом 1942 г. под Касторной, в районе Воронежа, а это был Юго-Западный фронт (в то время как 73 укрепрайон в это же время входил в состав Южного фронта). З.М. Истамгулов погиб в составе своей танковой части [11, 12] в сентябре 1942 г. под Сталинградом, куда отходили, в основном, части того же Юго-Западного фронта, в то время как разгромленный Южный фронт был включен в состав Кавказского фронта.

Сразу же возникает вопрос – в каком батальоне оказался Юзик? Сам он об этом не пишет, но упоминает свой новый адрес – п/я 15/4. Само по себе это ни о чем не говорит, но в Обобщенном банке данных «Мемориал» мной был найден документ – справка, выданная лейтенанту 190-го ОПАБа Н.Н. Тимофееву о его нахождении на воинской службе в этой части, в которой имеется адрес п/я 15/0 [14].

 На мой взгляд, вполне возможен вариант, что последняя цифра номера батальона совпадает с последней цифрой почтового ящика. Это логично. 190-й батальон = п/я 15/0. Тогда п/я 15/4 должен соответствовать 194-й батальон. Думаю, не будет ошибкой считать с большой долей уверенности, что Юзик был зачислен в 194-й отдельный пулеметно-артиллерийский батальон.

     Вообще, вопрос с этим почтовым ящиком остается достаточно туманным. Я делал несколько запросов относительно его принадлежности еще по Нижним Сергам, но практически безрезультатно. Так, руководитель группы по связям с общественностью Управления федеральной почтовой службы (УФПС) Свердловской обл. Анна Балан 26 мая 2010 г. сообщила, что почтового архива УФПС не ведет и порекомендовала обратиться в городские архивы г. Нижние Серги или Екатеринбурга.

Государственный архив Свердловской обл. (ГАСО) на запрос не ответил, а директор Государственного архива административных органов Свердловской обл. (ГААОСО) Е.В. Пентегова написала 3 июня 2010 г., что они не располагают какой-либо информацией о войсковой части с почтовым ящиком № 15/4. Она добавила, что в архиве Уральского военного округа есть документы по войсковым частям, только начиная с 1993 г.

Директор муниципального архива Нижнесергинского района Т.Ф. Кисарина в письме от 1 июля 2010 г. также сообщила, что у них таких документов нет, и посоветовала связаться с ГААОСО. Круг замкнулся. Глава администрации Нижнесергинского муниципального района никак не отреагировал на мое письмо, зато 23 июля 2010 г. пришел неожиданно довольно подробный ответ от и.о. главы Нижнесергинского городского поселения Л.Ф. Шварца В этом письме говорится, что сведений о размещении в городе воинских частей в годы Великой Отечественной войны у них нет, но, по воспоминаниям ветеранов, в 1942 г. в г. Нижние Серги формировалась 375-я отдельная стрелковая бригада. Судя по всему, для нас это ложный след. Скорее всего, эта бригада формировалась до апреля или после июня 1942 г. – если вообще это не ошибка и такая часть существовала (во всяком случае, в Списке перечней соединений, частей и учреждений Красной Армии такой бригады я не нашел).

В том же письме был совет обратиться в Военный комиссариат Свердловской обл., но и.о. военного областного комиссара области Д. Фролов 16 августа 2010 г.  ответил, что они не располагают такой информацией.

Я задавал вопрос о воинской части 15/4 и возможным читателям-старожилам на форуме нижнесергинского сайтаhttp://forum.nsergi.ru, но единственный совет был обратиться в ГАСО.

Вернемся, однако, к первому майскому письму Юзика из Нижних Серег.

Видимо, было известно, что переподготовка будет достаточно короткой, поскольку Юзик прогнозирует, что«Письма сюда идут, наверное, долго, так что вы мне много не пишите, т.к. меня могут они не застать, писать вам лучше буду я». Аналогичное предупреждение будет и в следующих письмах: «недолго придется жить нам в таком климате» (26 мая) и «Правда, вот надоело уж здесь, очень тут как-то жизнь однообразна. Скорей бы уже отсюда уехать, а сидеть нам здесь осталось видно уж недолго» (31 мая). Однообразие жизни, которое тяготит Юзика, конечно, понятно. Здесь нет никакой культурной жизни, не говоря уж об игре в джазе.

Вывод Юзика из всего этого таков: «Жизнь здесь, в части, несколько отличается от школьной. Тут и люди другие, и вообще обстановка совсем другая».

В конце письма – вопрос «как Вадюха, слушается ли маму?». И еще Юзик посылает в письме Вадику «то, что осталось у меня еще от авиации». Интересно, что это могло быть?

Второе майское письмо от Юзика датировано 26 мая – более чем через две недели после предыдущего. Причины столь долгого молчания разъясняются в самом письме:«Свободного времени у нас вовсе нет. Утром после завтрака уходим на занятия, в 3 ч. приходим обедать и уходим до ужина. После ужина поверка, прогулка и спать. Я вот и вырвался на почту, урвав часть обеденного времени – получил вашу телеграмму и перевод, за который очень благодарен, а телеграмму [ответную] дать я вам просто не успел, т.к. находился на почте всего 4 минуты».

Далее в этом письме Юзик констатирует, что как-то незаметно уже пролетел месяц после приезда в Нижние Серги, что «время летит просто с молниеносной быстротой». Он рассказывает, что «кроме учебы также  приходится заниматься общественной работой, в нашем взводе я комсорг и также [как и в Челябинске] агитатор».

В конце письма от 26 мая Юзик сообщает, что«Калянинский отправил домой посылку с частью конспектов, я также вложил туда и ряд своих, т.к. рука просто не поднималась их уничтожить, как я это сделал с остальными. Тетрадки эти лежат в посылке отдельной пачкой и на некоторых из них стоит моя фамилия. У меня будет к вам небольшая просьба, забрать эти конспекты, когда придет посылка, и сохранить их. Может быть, эти конспекты еще когда-нибудь пригодятся».

И напоследок, «посылаю вам свою фотокарточку, которую удалось достать перед отъездом в школе и которую только здесь удалось найти».

 Из этого письма ясно, что Глеб Калянинский – один из ближайших друзей Юзика по авиашколе – оказался с ним, скорее всего, в одном батальоне, и это было, конечно, большой удачей. А вот второй друг – Эпштейн – более в письмах не упоминается. Известно, что он уехал из Челябинска на два дня раньше и, возможно, попал даже не в Нижние Серги, а в Нижний Тагил.

В предыдущем письме Юзика упоминается приказ Сталина № 130 от 1 мая 1942 г. Что же там было написано? Это был праздничный первомайский приказ, в котором были следующие строки, которые, видимо, и имел в виду Юзик:

…«У Красной Армии есть всё необходимое для того, чтобы осуществить эту возвышенную цель. Не хватает только одного — умения полностью использовать против врага ту первоклассную технику, которую предоставляет ей наша родина. Поэтому задача Красной Армии, её бойцов, её пулемётчиков, её артиллеристов, её миномётчиков, её танкистов, её лётчиков и кавалеристов — состоит в том, чтобы учиться военному делу, учиться настойчиво, изучить в совершенстве своё оружие, стать мастерами своего дела и научиться, таким образом, бить врага наверняка. Только так можно научиться искусству побеждать врага.

Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки!

 Приветствуя и поздравляя вас с днём 1 Мая, приказываю:

1. Рядовым бойцам — изучить винтовку в совершенстве, стать мастерами своего оружия, бить врага без промаха, как бьют их наши славные снайперы, истребители немецких оккупантов!

2. Пулемётчикам, артиллеристам, миномётчикам, танкистам, лётчикам — изучить своё оружие в совершенстве, стать мастерами своего дела, бить в упор фашистско-немецких захватчиков до полного их истребления!

3. Общевойсковым командирам — изучить в совершенстве дело взаимодействия родов войск, стать мастерами дела вождения войск, показать всему миру, что Красная Армия способна выполнить свою великую освободительную миссию!

4. Всей Красной Армии — добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев!

5. Партизанам и партизанкам — усилить партизанскую войну в тылу немецких захватчиков, разрушать средства связи и транспорта врага, уничтожать штабы и технику врага, не жалеть патронов против угнетателей нашей родины!

Под непобедимым знаменем великого Ленина — вперёд к победе! [15].

 Судя по упомянутому выше приказу Сталина № 130 от 1 мая 1942 г., бывшим курсантам Челябинской авиашколы предстояло в кратчайшие сроки освоить батальонное оружие – пулеметы, минометы и т.п., а затем самим обучать обращению с ними прибывающее пополнение в своих подразделениях.

Юзик, как следовало из его письма от 29 апреля, оказался, судя по всему, командиром пулеметного отделения, и он (в следующем письме от 31 мая) упоминает о своей боевой подготовке довольно кратко: «Успешно осваиваем материальную часть, которой будем бить фашистских оккупантов».

Анатолий Гулин, согласно его мемуарам, стал помощником командира минометного взвода. Вот как он описал свои военные занятия в Нижних Сергах:

«Получив наставления по минометному делу, я принялся усердно изучать его, тем более, что мне предстояло обучать стрельбе из миномета рядовых моего взвода. Все оказалось значительно проще, чем мне представлялось вначале. Вскоре я приступил к обучению моих подопечных, которых минометное дело не очень-то увлекало. В мыслях они были далеко от Нижних Серег. Помню, как один из рядовых однажды, во время занятий, думая о далеком доме, тоскливо произнес: «Корова то, поди уж, отелилась, надо бы сена накосить побольше».

Каждый день после завтрака мы карабкались на соседнюю гору и там «грызли гранит» минометной науки.

Однажды, были проведены занятия всего батальона со стрельбой из миномета. Мне с батальонным 82-миллиметровым минометом было указано место довольно высоко на склоне горы. Далеко внизу, близко к условному противнику располагались ротные 50-миллиметровые минометы.

Произведя необходимые расчеты, я дал команду установить по ним миномет и приготовиться к стрельбе. В правильности подготовленных мною данных для стрельбы я был абсолютно уверен. Все, что казалось ротных и батальонных минометов, к тому времени я изучил досконально. В отличие от артиллерийских орудий, стволы которых составляют небольшой угол по отношению к земле, стволы минометов направлены вверх, глядят в небо. Так было и в данном случае в соответствии с подготовленными для стрельбы данными. Вдруг, как из-под земли, передо мной вырос майор, на петлицах которого были скрещены две пушки, свидетельствующие о том, что он артиллерист. «Кто здесь командир?», - спросил он. Я представился. Глядя на направленный вверх, ствол миномета, он сказал, что так стрелять – значит бить по своей передовой. Я возразил, сказав, что миномет не пушка и что он установлен по расчету. Выслушав от майора порцию мата, я был отстранен от стрельб, а майор распорядился установить миномет по его указанию.

Оказавшись не у дел, я спустился с горы к нашему переднему краю. Начались стрельбы. Было сделано не более 5 выстрелов, когда по цепи пронеслось: «санитара!». Оказалось, что осколком мины был ранен наблюдатель, сидевший на дереве. Мина легла слишком близко, чего бы, не произошло, если бы миномет был установлен по моим данным. Вечером, после учений, я был случайным свидетелем ареста этого майора-артиллериста.

Возможно, это было связано с происшествием на стрельбах, хотя в то время оказаться в «местах не столь отдаленных» можно было по любой причине, а чаще и без нее. Стрельбы в тот день проводились только минометами, поскольку другого вооружения в батальоне еще не было» [5].

Анатолий Гулин описывает не только собственно боевую подготовку, но и быт своего взвода, непростые (мягко говоря), характеры солдат и их далеко не всегда образцовое поведение. Нет никаких оснований считать, что командирская работа Юзика в его подразделении существенно отличалась от описанного ниже.

«Обычно после дневных занятий велись нескончаемые воспоминания о доме, о том хорошем мирном времени, рассказывались анекдоты с бородой и мечтали о послевоенном будущем. Игра в карты преследовалась и при обнаружении они отбирались. Однако умельцы мастерили карты из подручных материалов и играли, несмотря на запрет. Бывали случаи, что проигрывали даже обмундирование, что порождало воровство. Отпусков не давалось, однако, однажды начальство вызвало меня на «ковер» и дало взбучку за то, что я, якобы, дал разрешение рядовому из моего взвода на увольнение. Доказать, что это не так мне не удалось [5].

С питанием и бытовым обеспечением в Нижних Сергах дело обстояло намного хуже, чем в Челябинской авиашколе.

Многие стремились попасть скорей на фронт, чему, в определенной мере, способствовало довольно скудное питание. Трижды в день мы получали фиолетового цвета размазню из гречневой крупы без признаков мяса или жиров. В обед эта размазня разбавлялась изрядно водой и носила название «суп».  Табак, за все время пребывание в Нижних Серьгах, мы не получали ни разу. И для заядлых куряг, к каковым я причислял и себя, было невыносимо» [5].

               (окончание следует)

 

Напечатано: в Альманахе "Еврейская Страрина" № 4(87) 2015

Адрес оригинальной публикции: http://berkovich-zametki.com/2015/Starina/Nomer4/Cirulnikov1.php