Ирина Хро́лова родилась 9 февраля 1956 г. в Мариуполе. Детские и юные годы прошли в поселке Редкино Конаковского района Тверской области. Окончила Редкинскую среднюю школу № 1. После окончания школы поступила в культпросветучилище в Твери, затем работала машинисткой в редакции «Калининской правды». Училась в Литературном институте им. А.М. Горького на поэтическом семинаре Льва Ошанина. В конце 80-х – начале 90-х работала в отделе рукописей журнала «Юность». Стихи Хроловой печатались в журналах «Юность» и «Постскриптум», альманахах «Тверской бульвар» и «Тёплый стан», в антологии «Русская поэзия ХХ века» (ОЛМА-ПРЕСС, 1999).
При жизни Ирины вышла только тоненькая книжечка её стихов «Если можешь – воскресни» (1996). Ирина Хролова умерла 8 апреля 2003 года в Москве. В 2004 г. вышла книга её избранных стихотворений «Я жива» с предисловием Игоря Меламеда. В 2013 году доклад об Ирине Хроловой прозвучал на литературных чтениях «Они ушли. Они остались». Стихи для публикации предоставлены Ириной Суглобовой.
* * *
Померещилось, что ли, примстилось,
Что послышалcя голос его…
Выхожу я в осеннюю сырость
На дорогу – и нет никого.
Никого – только вечер осенний.
Никого – только ветер в лицо.
Не даёт никакого спасенья,
Забирается под пальтецо,
Под платок. Обжигает мне щёки,
Как пощёчиной. Рукава
Прижимает к рукам, словно щёткой
Платяною, – чтоб я рисковать
Не хотела. Чтоб я возвратилась
В тёплый дом. Чтобы сев у огня
Я решила, погоду кляня:
Померещилось, что ли, примстилось…
1987 г.
* * *
Он свистнет. Выйдешь оробелая.
Сойдёшь с крыльца в кромешный дождь
И неуклюжей каравеллою
Ему навстречу поплывёшь.
По лужам стынущим,
по стонущим
Мосткам, желающим вернуть
Тебя назад, – чтоб руку помощи
Он был не в силах протянуть.
А он стоит себе посвистывая.
Весь мокрый с головы до ног.
И ты плывёшь к нему, как к пристани,
Как парус, развернув платок.
А дождь ревнует, злится, бесится,
И хлещет, словно из ведра,
И чушь несёт, и околесицу
Плетёт до самого утра.
1987 г.
* * *
Ты отцовскую шапку наденешь,
Я у матери шаль украду.
Два смешных и наивных младенца,
В «папы-мамы» играем в саду.
Я сварю тебе щи из крапивы,
Буду щепкою пену снимать.
Ты присядешь и спросишь: «А пива
К этим щам полагается, мать?»
Если б знали, что доля другая
Уготована нам на Руси…
Хочешь, снова, как в детстве, сыграем?
Ну, присядь! Ну, про пиво спроси!
* * *
Кровь становится злой и слепой.
Значит, время вцепиться корнями
в жизнь, чтоб влагу земную – любовь –
пить, ни капли назад не роняя.
Как запомнила я наизусть,
озираясь в судьбе запустелой,
эту птичью голодную грусть,
эту стойкую зависть к растеньям:
не умея мечтать и желать,
за предел притяженья не выйдя,
как умеют они выживать –
в темноте, в тесноте да в обиде.
* * *
До свидания, осень-неряха!
Как болезненно свиделись мы!
Мне милее простая рубаха
И медлительный голос зимы.
Так пора же, пора нам расстаться!
Прикасайся листом к волосам
И – прощай!..
Строгий холод пространства
Приближает меня к небесам.
Отправляй свои певчие стаи
Побыстрей – да смотри не тяни!
Я словечко волшебное знаю,
Чтоб с дороги не сбились они…
* * *
Весенние ливни сменяются летней жарой.
И вновь подступает которая осень по счёту.
И вновь запишу я в тетради по белому чёрным:
Мою героиню опять покидает герой.
Опять мой герой покидает её, невпопад
Швыряя в пустой чемоданчик носки и рубашки,
И голос его и смущён, и слегка грубоват, –
Два шага до двери… И всё остальное – не важно.
И этот уход – пред которым бессонница долгих ночей,
И долгие слёзы, и поздние страхи – тускнеют…
Секунду назад мой герой разговаривал с нею!
И вот уж у двери отчаянный ропот ключей.
И в эту секунду, сходя вместе с нею с ума
(Как медленно отзвук шагов затихает за дверью!):
«Держись», – я кричу ей, не веря, что эту потерю
Мы выдержим обе…
Кричу – и не верю сама.
1998 г.
* * *
Зима близка как локоть,
Ан не поймать её.
На окна липнет копоть
И липнет на бельё.
Завод чадит нещадно,
И мрачные леса
Угрюмо и дощато
Вцепились в небеса.
Река ещё не стала:
До самой теплоты
По ней плывут устало
Последние плоты.
Да пароходик зябкий
Всю воду истолок…
А в горнице у бабки
Высокий потолок,
Высокая божница,
Высокая свеча.
И тень зимы кружится
У самого плеча.
* * *
Опять полдневная долина
Колеблет тихо тень креста.
О чём ты плачешь, Магдалина,
У ног распятого Христа?
Не о своей ли доле женской?
О том, что жить – страшней всего?
…Он обещал тебе – блаженство!
А сам ушёл, не дав его.
Тебя, оттаскивая, били,
Плевали, пьяные, в глаза.
Твоя коса в крови пыли.
– Как тяжела твоя коса!
…А я из мрака чьё-то имя
Шепчу: – Как ноша тяжела.
– Пережила тебя!
Прости мне.
На сотни лет пережила.
* * *
Подарите мне испанский сапожок,
Чтобы ножку молодую обувал,
Чтоб любил её – да так любил, что жёг!
Чтоб с чужою ножкой рядом не бывал!
Ах, святой отец, святой отец,
Не дарите мне своих колец,
Не хочу я сладкой пищи и вина,
Я одной своей задумкою пьяна:
Полюбила всей душою палача –
Как он ходит, за собою волоча
Связку целую таинственных ключей!..
Только мой он будет – более ничей!
Ах, святой отец, отец святой,
Не кропи меня святой водой,
Не крести меня, от ярости урча:
Палача люблю – и только палача!
А палач мой – как увидит – подмигнёт:
Взгляд его меня сжигает, как ожог!
Он подарит мне испанский сапожок,
Сам обует, сам застёжку застегнёт.
* * *
Земля год от году пустей,
И больше в мире нет
Больших страданий, и страстей,
И радостей, поэт.
За что купил, за то продам
И радость, и беду.
И даже счёт своим годам
Я больше не веду.
Земля пуста. А у моста
Над чёрною рекой
Видок заманчивый такой,
И это неспроста.
* * *
Была неверною – любил.
А полюбила – взял да бросил!
Скажи, какого цвета осень?
– Ржавей, чем изгородь могил.
Какое слово: посторонний!
Ограбил, всё – душа пуста…
Скажи, а как теперь хоронят?
Под музыку и без креста…
Нет, нет, мы клятвы не давали,
Какие б нас спасли слова?!..
Скажи, а я ещё жива ли?
– Живи.
Живи, пока жива.
* * *
Алине Котолевской
Когда б вы знали, из какого сора….
Я из тех, кто за словом не лезет в карман.
Я из тех, кто в припадке горячном
Превращает в прекрасный напрасный роман
Лёгкий флирт, дачный флирт неудачный.
Эта вечная мука так сердцу сладка,
Так оно на несчастия падко,
Что всё чаще нужна под комок языка
Валидола тугая облатка.
Ничего, что закончилось всё не добром.
Ничего, мне и это не внове.
Я верна этой муке последним ребром
И последнею капелькой крови.
И за бедное сердце не боязно мне,
Ведь оно, причащённое муке,
На последней, на самой высокой струне
Исторгает прекрасные звуки.
* * *
Сквозь все подземные препоны
Упрямо к солнцу пробиваясь,
Травинка – вырастет зелёной,
Плодом округлым – станет завязь.
Но дождь! Но заморозки эти!
Но птиц залётных вечный голод!
И страшно мне, что на рассвете
Внезапно мир проснётся голым.
И никогда не повторится
В земных просторах и просветах
Травинка, завязь, песня птицы,
Ни я сама, ни это лето.
* * *
Всё дано мне: сияние глаз,
Руки тонкие, белая кожа…
Но зачем я на свет родилась,
Целый свет мне ответить не сможет.
И ответить не хватит ума
Ни философу и ни поэту…
Я отвечу на это сама.
После смерти отвечу на это.
* * *
Что-то было такое чему и названия нет.
То ли прямо из неба, то ли из огнедышащих недр
Вырастало безумие, чёрное, точно дыра,
И пространство сжималось. И слышался голос: «Пора».
Я металась в постели в горячечном тёмном бреду,
Я шептала: «Да-да. Я сейчас. Я, конечно, приду».
Я искала одежду и, обувь нашарив рукой,
Говорила: «Постой. Не могу же я выйти нагой».
Ни звезды, ни луны – только чёрный огромный провал.
Кто-то мне головою призывно оттуда кивал.
«Подожди хоть немного», – я так говорила ему.
«Нет. Дорога не ждёт. И одежда тебе ни к чему».
Я ступила в провал – и провал закрывался за мной,
Становясь прежней твердью – зелёной, росистой, земной.
Ночь на все голоса заливалась, дышала теплом.
И полоска зари занималась за тёмным стеклом.
* * *
Речь моя
Вам кажется простою,
Как и то,
Что душу мне тревожит.
Вот прочтут – и в сторону отложат…
Я, наверно, более не стою.
Но зато
Простые чувства эти
И слова, такие же простые –
Вечные они на белом свете!
Вечные…
А значит, не пустые…
