Иван Александровский родился в 1977 году в Москве, в многодетной семье. В 1993 году окончил среднюю общеобразовательную школу № 2, ныне - лицей «Вторая школа». Параллельно закончил ДМШ № 64. Высшее образование получал с 1993 по 1998 гг. в Московском государственном агроинженерном университете им. Горячкина, специальность «инженер-механик». С 1998 по 2001 гг. – аспирантура ГОСНИТИ, кандидат технических наук. В настоящее время работает в компании по производству печатной и наружной рекламы.
ПТИЦЫ ПРИНОСЯТ УДАЧУ
1.
Птицы приносят удачу,
Знают пути кораблей.
С птицами жить и рыбачить,
Прямо скажу, веселей.
Было ли так, в самом деле
Или пригрезилось мне?
Чайки за нами летели,
След уходил по волне,
Флаг трепетал на корме.
Ладно. Без флага.
Но что же так трепетало тогда,
Словно горела на коже
вырезанная звезда?
Ладно! Без флага. Лишь ветер
Треплет пустой капюшон.
Лучшее знамя на свете
Тлеет сырым камышом.
Дым ядовитый и едкий
застил сердечный огонь,
Стонут подземные предки,
хлещут сыны «Оболонь».
Чувствуя мертвенный холод,
я умереть не посмел.
Был недостаточно молод?
Был недостаточно смел.
Время съедает отвагу,
если она не в чести.
Этому судну без флага
с чайками не по пути.
_
В море далёком и южном
Чаек торжественный слёт,
Лодка рыбацкая кружит,
Время тунца настаёт.
Все ритуалы исполнит
В море мужская рука;
Будешь качаться на волнах
В белом гробу рундука.
Стук изнутри всё быстрее,
Словно не будет конца
Сокам вишнёвым артерий,
Смертной чечётке тунца:
Тра-та-та-та-та-та-та-та
Тра-та-та-та-та-та-та –
Это за жадность расплата,
Тяжесть внизу живота.
Вот он сбивается с ритма,
Вот ускоряется вновь,
Смерти опасная бритва
Рыбкой нырнула под бровь.
Если зажмуриться страшно –
Уши руками зажми,
Песня предсмертная наша
Этому танцу сродни.
Снова синё и бездушно,
Море безмолвно и сине,
Выволок вечер на сушу
Солнце в плетёной корзине.
2.
Я в раковине номера отеля,
Я ей не по нутру – не мой размер.
Шумит, как будто океан заело,
над головою кондиционер.
Где дом, который станет мне как панцирь?
В который я войду до самых жабр?
Где спозаранку стану просыпаться
и буду за кого смертельно храбр.
3.
Океан грозил и уговаривал,
Закипал солёным кипятком,
Теплоходы в чреве переваривал,
Лодки растворял под языком.
Осыпал смолу аквамаринами,
Гнул улыбку в бешеный оскал;
Словно пёс укусы комариные
Через боль до мяса расчесал.
Рваной пеной вздыбилось пророчество,
Ледяной сапфир врезая в грудь.
Голубое око одиночества
Нас в слезе пытается сплакнуть.
4.
Твоё явление как чудо:
из синей бездны подо мной
в плену природы сквозь рассудок
восходит пламень голубой.
Возьми, возьми мою обманку!
Ударь как в колокол по мне.
И вывернись как наизнанку
в тобой же взорванной волне.
И уходи затем в пучину,
стянув до крайнего узла
и оборвав саму причину
тобой непонятого зла.
5.
Не попалось счастье,
видно слишком рано.
Сматывает снасти
помощник капитана.
Вид у капитана –
словно сель на мель,
вдаль глядит печально
старый Мануэль.
Оробел как будто
Катер быстроходный,
В солнечную бухту
плетётся неохотно.
На улыбки юнга
Держит строгий пост,
Юнге неуютно
Возвращаться в порт.
Лишь один участник
не грустит напрасно,
что сегодня счастье
было неподвластно,
было первозданно,
было неделимо;
счастья океана
не проедешь мимо.
* * *
В наших линиях на ладонях,
как в бездонных ущельях гор,
память эхом прощальным тонет
и всплывает, как пот из пор.
Я присяду у водопада,
подержу на руках ручей,
попрошу кочегара ада
сделать воду погорячей.
Но весёлый работник ДЕЗа,
как обычно, при козырях –
он, бесёнок, повесил «дезу»
рукописную на дверях.
И тяжёлой водой студёной
между пальцами хлещет страх,
но руки своей не отдёрну –
да впитается влага в прах.
Пусть не всеми я буду понят
в этих строках наверняка,
но морщины мои запомнят
сколько весит твоя рука.
ноябрь 2010
* * *
Где делят речные народы
нехитрые доли свои,
сиял на ветле зимородок,
стояли в тени голавли.
– Да ладно рассказывать байки!
Я тоже стишочки пишу, –
парнишка в рубашке из байки
(которые я не ношу)
глядит на меня непокорно
и тянет из речки чернил
строку,
словно шпагу из горла
(которую я сочинил).
Сознание зёрнышком голым
танцует на двух жерновах,
чужой и неласковый голос
чеканит мои же слова:
- Где делят речные народы
нехитрые доли свои…
– А мне что за долю отводишь?
Какую, одну на двоих?
июль 2010
ПЕТРУШКА
В городе этим утром
словно включили свет,
лёг долгожданный снег
сахарной липкой пудрой.
Что же, поедем дальше:
в утренней передаче –
чёрствый московский пряник,
танец ментов и пьяниц,
матовый грим и глянец,
словно, куда не глянешь –
ярмарка, балаганчик,
Петрушка с Городовым.
Петрушка убит, увы.
Пластиковый стаканчик
давай за него поднимем.
В стаканчике – талый снег.
Трамваи звенят на лыжне,
что занята другими.
Всё как обычно, но
к вечеру свет растает,
шинами раскатают
розовое пятно.
С визгами дикарей
тени скользят по лужам,
звёзды как рыбу глушат
бомбами фонарей.
ноябрь 2010
ПРЕВРАЩЕНИЕ
Ворона села на забор
и прокричала: «Мутабор!»
Нет, я не понял слово,
но внял, что околдован.
И гусеницей мотылька
вдруг стала правая рука –
лоснящейся, неловкой,
с чернильною головкой,
а вместо звуков изо рта
густая клейковина
за слоем слой вкруг живота
сплеталась мешковиной,
она блестела как слюда,
как будто над плотиной
со снегом талая вода
язык тянула длинный
в низину к чёрным деревням:
к могилам, в погреба, к корням.
2010-2011
* * *
Птицей вырвавшись из сети,
в белом поло фирмы Gant
снова к набережной выйду
совершенно наугад.
С чихуахуа прохожий
протрусит в пуховике.
Эх, гусиная ты кожа!
Вечереет на реке.
Холодает. По привычке
(шизик, что тут говорить)
как оставшиеся спички
посчитаю фонари.
Старый железнодорожный
мост с высокою дугой
великанскою скамейкой
перекинут над рекой.
На него присядет месяц,
ножки свесит и – молчок.
Золотой лузгой от солнца
сыплет вниз через плечо.
Сяду рядом и раскину
я на спинке вдоль скамьи
как ощипанные крылья
руки длинные свои.
апрель 2011
* * *
Пройду Париж по внутреннему кругу,
он – край площадки смотровой,
где целят зрительные трубы
в поля с вечнозелёною травой.
Спущусь на землю лестницей железной,
вернусь на уровень травы;
кольцом отмычек бесполезных
звенит слуга фальшивок дармовых.
Что мне ещё добавить о Париже?
Я видел лишь его зрачок;
чулком упругим обездвижен
бесплотный лебедь, пойманный в сачок.
январь 2011
* * *
Пеший всадник блуждает как леший,
со считалочкой на носу.
Это я, городской сумасшедший,
заблудился в сентябрьском лесу.
«Нереиды мои, нереиды!»
Отступил океан мировой.
Ландыш свой урожай ядовитый
над грибною склонил головой.
Все (от мала) пошли (до велика)
подберёзовики искать
и страницы поваренной книги
горьковатой щепотью листать.
2011-2012
