Вавилов Александр. Темные уровни. – Екатеринбург: Изд-во «Пинта ветра», 2014. – 112 с.
Поэзия Александра Вавилова на первый взгляд кажется новой и необычной, но по мере чтения ощущение новизны улетучивается как дым - бесконечно повторяемые приемы начинают напрягать. Почти все стихи Вавилова построены по одной схеме — 7 строф, более того 1-я и 7-я строфы обычно повторяются, лишь слегка видоизменяясь, в некоторых стихах также повторяют друг друга 2-я и 6-я строфы. После прочтения нескольких стихотворений понимаешь, что в остальных стихах две последних строфы можно не читать – там ровно то же самое, что и в первых двух, никакого эффекта обманутых ожиданий. Кое-где это срабатывает («На лестничном пролете»). Тематика стихотворений также построена по одной схеме: лирический герой находится либо в замкнутом, либо в закольцованном пространстве (в наркологии, в больнице, на лестничной площадке) и думает о каком-то абстрактном рае (Рейкьявик, Нормандия, Паришь, Антарктида) и при этом либо пьет, либо курит. Надоедает и постоянная математика – все окружающее возводится в степень, квадрат, умножается, делится («замкнутый круг… возводится в душный квадрат», «апатия возводится в квадрат», «лучше себя возвести в квадрат» и т.п.). На создаваемых таким способом «темных уровнях» порой мелькают интересные образы, каламбуры, культурные маркеры, только всё это вязнет в самой структуре. При этом сами стихи «звучат», но это фонетика внутри «замкнутого круга».
Кондакова Надежда. Житейское море. – Новосибирск: Поэтическое приложение к журналу «Сибирские огни», 2014. – 160 с.
Книга включает в себя стихи разных лет, начиная с 80-х гг. Во многом это поэзия пленительного прошлого, в ней много ярких воспоминаний, высвеченных фотографической вспышкой: «Было в жизни цыганское! –/ да, пивала в охотку/ и с Высоцким – шампанское, / и с Вампиловым – водку». Но это не просто рассказ о красивой жизни, никакого гламура в ней нет, наоборот – «немеряно жалости, и полно одинокости».
Все, что досталось в «горькое наследство», – становится предметом поэзии, обретает плоть. Стихи Кондаковой в своем роде летопись русской интеллигенции советской эпохи Борис Примеров, Владимир Соколов, Евгений Евтушенко, Варлам Шаламов – полноправные герои этой книги. Кондакова сама признается: «И не было больше в России явлений,/ чем в русской словесности, кажется мне». Проскальзывают и очень тонкие лирические нотки: «Тебе почти что сорок,/ а мне – почти что двадцать./ И мокрых листьев шорох/ мешает целоваться». Ну и много стихов серьезных, о самом больном – об утратах, о судьбе, о вере, об отшумевшем «житейском море».
Мурзин Дмитрий. Бенгальская вода. – М.: Вест-Консалтинг, 2014. – 112 с.
Говорить с юмором о серьезных вещах – задача не из легких. Поэту из Кемерова Дмитрию Мурзину это удается, несмотря на проглядывающее в его стихах влияние выродившегося на сегодняшний день концептуализма и его последователей. Само название книги «Бенгальская вода» концептуально, также как и названия разделов книги. Однако концептуализм для Мурзина – это всего лишь метод постижения действительности, поскольку план содержания в его творчестве доминирует над планом выражения, в то время как у нынешних концептуалистов и их подражателей нет ни содержания, ни плана, одни лишь «выражения». Порой среди легкого юмора и постмодернистской игры возникают прямо апокалиптические видения: «За окнами хмуро и сиро,/ Уснёшь и увидишь во сне,/ Что мир разделён на два мира/ В какой-то ужасной войне». И читателю уже совсем не смешно. В то же время ироничный взгляд на жизнь сглаживает действительно острые углы бытия: «От дружбы народов/ Остались фонтан и журнал». Много в стихах Мурзина и самоиронии, практически недоступной многим его собратьям по цеху. Отрадно, что творчество Мурзина практически избавлено и от политики, являющейся ныне главной мишенью поэтов-иронистов.
Рубанов Роман. Соучастник. – М.: Воймега, 2014. – 64 с. (серия «Приближение»).
Первый сборник курского поэта Романа Рубанова. Видно, что молодой поэт идёт по «выбитым следам». Заметно влияние инфинитивного письма С. Гандлевского («Полдня убил на магазины»), в свою очередь позаимствовавшего этот приём у Блока и Пастернака, есть отсылки к поэтике Бориса Рыжего. Доминирующая в стихах тема провинции выражена пока не очень отчетливо. Удачны зарисовки из детства: «Мама крикнет: “Где ты там?” Западает гласная,/ И бежишь по зарослям голову сломя./ Детство цвета Родины: чёрное и красное,/ кислое и сладкое в сердце у меня». Интересны религиозные мотивы, причём Рубанову лучше удается писать о современности, чем интерпретировать готовые евангельские сюжеты. Попадаются удачные образы: «Я дверь прикрыл слегка и сразу сузил/ вечерний свет…», «яблоко, зажатое в руке,/ как планета медленно заканчивается». Небрежные и неточные рифмы (чудо – людям; п.г.т. – т.п., власть – казнь, тревоге – Бога) в начальных и конечных строчках не красят стих, поскольку нельзя начинать и заканчивать на фальшивой ноте, к счастью, они редки. В целом в творчестве чувствуется потенциал, до конца еще не раскрытый.
Рябоконь Дмитрий. Русская песня. Стихи 1998-2013. – Екатеринбург, Москва: Кабинетный ученый, 2014 – 128 с.
Дмитрий Рябоконь более известен в качестве литературного персонажа стихотворений Бориса Рыжего, поэтому данная книга могла бы развиртуализировать екатеринбургского поэта. Однако в итоге литературный персонаж оказывается еще более карикатурным. Дело вовсе не в масштабе таланта, просто это стихи обывателя, из которых неудержимо вылезает «мурло мещанина» со своей мелкой думкой о девках и водяре. Трагедия в том, что никакой трагедии, собственно, и нет. Более удаётся Рябоконю юмористика, например, неплоха «Баллада об издателе», в ней вывернувший ногу герой идет в редакцию на разборку и бьет издателя костылями, и - «вскоре вышла книжка долгожданная,/ Но костыли выбрасывать не стану я./ Хоть и нога моя вполне здоровая, –/ Когда-нибудь разборка будет новая». Вполне себе удавшийся гротеск. В целом в стихах много пошлости и мало души, когда же Рябоконь пытается работать серьёзно, получается слишком ходульно — на одном апломбе далеко не уйдешь. «Культура не погибла,/ Пока в культуре есть хотя бы я» – смело, но пока не имеет почвы.
Ширяев Андрей. Латинский камертон. – СПб.: Амфора, 2014. – 198 с.
Посмертная книга стихотворений поэта Андрея Ширяева, год назад застрелившегося в Эквадоре. Название экзотической страны привлекло журналистов, и поэт получил признание. В поэзии Ширяев сделал то, что давно никому из русских эмигрантов не удавалось. Его стихи - удивительный сплав русского языка с латиноамериканской экзотикой. Не обошлось без влияния поэтики Бродского, но Ширяев её преодолел, он более лиричен. В его стихах много слёз, но нет противопоставления себя миру, разочарование от невыносимости бытия определяется естественным ходом вещей: «Святая ложь. Зато улыбка - в самый раз./ Цветет гибискус, и колибри у порога/ ведут стремительный прозрачный перепляс./ Повсюду - бог. Но я давно не верю в бога». Здесь несомненна перекличка с Бродским («В деревне Бог живет не по углам»), но без юмора последнего. Две главенствующие темы, вокруг которых вращается поэтическая вселенная Ширяева, – любовь и смерть, ну и свобода выбора, определяющая человеческое бытие: «Семя двудольное, космополита, меня/ пусть закопают в космос. Я так хочу». В предсмертной записке Ширяев написал: «Заодно проверю, что там, по другую сторону пепла. Может, и увидимся». Что ж, встреча с читателем состоялась.
