1.
Сочинять стихи - занятие сомнительное. Как быть довольным своими стихами, если они никогда не дотянут до образца, который поставил перед собой с юности? У меня этим образцом был Борис Пастернак.
У него КАК ГОРЫ МЯТОЙ ЯГОДЫ ПОД МАРЛЕЙ,/ ВСПЛЫВАЕТ ГОРОД ИЗ-ПОД КИСЕИ. Или: У КАПЕЛЬ ТЯЖЕСТЬ ЗАПОНОК,/ И САД СЛЕПИТ, КАК ПЛЁС,/ ОБРЫЗГАНЫЙ, ЗАКАПАННЫЙ/ МИЛЬОНОМ СИНИХ СЛЁЗ. У него самолёт, летящий в тумане, ИСЧЕЗ В ЕГО СТРУЕ, / СТАВ КРЕСТИКОМ НА ТКАНИ/ И МЕТКОЙ НА БЕЛЬЕ. Надо хоть немного знать русскую лирику, чтобы оценить, какую революцию произвел в ней Пастернак, использовав бытовые реалии - те же ягоды под марлей, запонки или крестик на ткани - для передачи увиденного. У него неслыханное по дерзости расширение поэтического словаря, когда шкив, градирня, пакгауз, хобот малярийный и даже стафилококк сидят в стихе в своих гнёздах, как вкопанные, и лучшего не надо. Подражать этому как «приёму» - расписаться в имитаторстве. Для самого Пастернака это не «приём», а (благодаря бесконечным переборам вариантов) прорыв: ИЗ ВЕРОЯТЬЯ В ПРАВОТУ. Но так воспринимать мир (и передавать его речью) - было дано ему одному.
Уже пожилым, покинув СССР, я вдруг понял, что не только пытался всю жизнь выкарабкаться из-под заваливших меня глыб дарования, безмерно превосходящего мои собственные возможности, - это-то было ясно с самого начала, - но и сохранял верность своему кумиру. Многие из людей моего поколения сформированы Пастернаком – эстетически, вкусово, музыкально, да! - но в определенной мере и мировоззренчески. Мы заимствовали у него систему «основных отношений» к бытию. Отношение к природе и языку. К истории и к женщине. К культуре и к будничному долгу. К Богу и к смерти. К себе и к другому. К отечеству и к сведениям О СВОЙСТВАХ СТРАСТИ. К труду и к правопорядку (ХОТЕТЬ, В ОТЛИЧЬЕ ОТ ХЛЫЩА/ В ЕГО СУЩЕСТВОВАНЬЕ КРАТКОМ /ТРУДА СО ВСЕМИ СООБЩА/ И ЗАОДНО С ПРАВОПОРЯДКОМ). К определению того, что есть пошлость - в тексте или в жизни.
БЫТЬ ЗНАМЕНИТЫМ НЕКРАСИВО./НЕ ЭТО ПОДНИМАЕТ ВВЫСЬ... ЦЕЛЬ ТВОРЧЕСТВА - САМООТДАЧА,/ А НЕ ШУМИХА НЕ УСПЕХ./ ПОЗОРНО, НИЧЕГО НЕ ЗНАЧА,/ БЫТЬ ПРИТЧЕЙ НА УСТАХ У ВСЕХ... Художественные достоинства этого стихотворения, возможно, ниже планки, установленной самим Пастернаком (что ему самому безразлично, ведь ПОРАЖЕНЬЯ ОТ ПОБЕДЫ/ ТЫ САМ НЕ ДОЛЖЕН ОТЛИЧАТЬ), но разговор о другом. Для скольких людей, родившихся в России, эти строки выглядят как «сама собой разумеющаяся» духовная и нравственная позиция! Словно и не поэт это написал, а родители и школьные учителя - да сами рощи и поля! - заложили в сознание... Что-то такое они, без сомнения, заложили. Но сказал это Пастернак. В глубине всего им написанного гудит, как машинное отделение под палубой, то, что язык не повернётся назвать «идеологией». Но философией - безусловно.
Это, конечно же, философия повседневного бытия. Она усвоена поэтом из среды, в которой он рос, и передана читателю феноменальным свечением жизни сквозь текст, а не путем умствований, - что, конечно же, редкость. Источник, из которого черпает свое мировоззрение Борис Пастернак,- ни для кого не тайна. ВСЮ НОЧЬ ЧИТАЛ Я ТВОЙ ЗАВЕТ/ И КАК ОТ ОБМОРОКА ОЖИЛ. Здесь «обморок» - слово уместнейшее. Тот же «в обмороке духа» находящийся искатель Завета - в прозе Андрея Платонова с его болью за одухотворенного человека, которому необходимы хлеб, милосердие, мир, справедливость и красота.
2.
Пастернак, особенно ранний, видится язычником. Явления природы у него мало что одушевлены - обожествлены. У него тигры СНЯТСЯ ГАНГУ. У него СНЕГ ВАЛИТСЯ И С КОЛЕН - /В МАГАЗИН/ С ВОСКЛИЦАНЬЕМ: «СКОЛЬКО ЛЕТ,/ СКОЛЬКО ЗИМ!» Его сад ОБВОДИТ ДЕНЬ ТЕПЕРЕШНИЙ/ ГЛАЗАМИ АНЕМОН. А в дождь этот сад такой: УЖАСНЫЙ! – КАПНЕТ И ВСЛУШАЕТСЯ. А ветер у него - такой: ВЕТЕР ЛУСКАЛ СЕМЕЧКИ/ СОРИЛ ПО ЛОПУХАМ... А про пыль - так: ПЫЛЬ ГЛОТАЛА ДОЖДЬ В ПИЛЮЛЯХ/ ЖЕЛЕЗО В ТИХОМ ПОРОШКЕ. Про солнце: И СОЛНЦЕ, САДЯСЬ, СОБОЛЕЗНУЕТ МНЕ... Про листву: ЗА ОКНАМИ ДАВКА, ТОЛПИТСЯ ЛИСТВА,/ И ПАЛОЕ НЕБО С ДОРОГ НЕ ПОДОБРАНО... Про мирозданье: СО МНОЙ, С МОЕЙ СВЕЧЕЮ ВРОВЕНЬ/МИРЫ РАСЦВЕТШИЕ ВИСЯТ…И ЧЕРЕЗ ДОРОГУ ЗА ТЫН ПЕРЕЙТИ/ НЕЛЬЗЯ, НЕ ТОПЧА МИРОЗДАНЬЯ. Старость страшит поэта тем, что с её приходом НА ЛУГАХ ЛИЦА НЕТ,/ У ПРУДОВ НЕТ СЕРДЦА, БОГА НЕТ В БОРУ. Но сам он старости не подвержен и продолжает спустя десятилетия в том же духе: МЕНЯ ДЕРЕВЬЯ ПЛОХО ВИДЯТ/НА ОТДАЛЁННОМ БЕРЕГУ... И ВЕТЕР, ЖАЛУЯСЬ И ПЛАЧА, /РАСКАЧИВАЕТ ЛЕС И ДАЧУ...СНЕГ ИДЁТ, СНЕГ ИДЁТ,/ СЛОВНО ПАДАЮТ НЕ ХЛОПЬЯ,/ А В ЗАПЛАТАННОМ САЛОПЕ/ СХОДИТ НАЗЕМЬ НЕБОСВОД. Тут не просто метафоричность - тут детскость восприятия мира: приписывание неодушевлённому свойств одушевлённого. Что-то детское и в деталях биографии поэта: незащищен, наивен, влюбчив, доверчив. Эта детскость – выбранный им угол зрения, модус реагирования. Не потому ли, что с юности открылось: ЛЮДИ В БРЕЛОКАХ ВЫСОКО БРЮЗГЛИВЫ/ И ВЕЖЛИВО ЖАЛЯТ, КАК ЗМЕИ В ОВСЕ? Не потому ли, что У СТАРШИХ НА ЭТО СВОИ ЕСТЬ РЕЗОНЫ, несовместимые с резонами поэта?..
Но когда уже знаешь, в чем поистине состояло ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ Пастернака, такой выбор им угла зрения становится более понятным. «Детскость» оборачивается следованием заповеди: Будьте как дети.
Да и с самого начала не в «язычестве» дело, не в пантеизме. Мир Пастернака всецело одухотворен. В нём устанавливается присутствие сверх-личного начала, исполненного поразительной человечности, но занесенного далеко ввысь над любой конкретной личностью, в том числе, над личностью самого художника. Бог, угадываемый В БОРУ, - это не «бог бора» или какой-нибудь «лесной бог». Он то же, что и СЕРДЦЕ ПРУДОВ или ГРОЗА, которая КАК ЖРЕЦ, СОЖГЛА СИРЕНЬ. Бог - это Тот, Кто творит «диво» нашего пребывания в мире. И НА ЭТИ-ТО ДИВА/ ГЛЯДЯ, КАК МАНИАК... - вот самоописание Бориса Пастернака. Так что его воздух, его дождь, его закаты, его море, его ошеломительный снег - суть распознанные знаки высшего начала, которому поэт открыт постоянно. А если недостаточно открыт, то видит в этом собственный грех - грех слабости духовной работы. Грех для него и пустословие - это одно из обличий пошлости: как механическое проборматывание молитвы при занятости головы чем-то посторонним. Пафос сам по себе не пошл: пошло его затасканное выражение. Я ВИШУ НА ПЕРЕ У ТВОРЦА – так он себя ощущает. А труд свой оценивает словами: И ТВОРЧЕСТВО, И ЧУДОТВОРСТВО.
Снег, человеческие глаза, выдающие ЧУВСТВ РУДОНОСНУЮ ЗАЛЕЖЬ; тени соединения мужчины и женщины, ложащиеся НА ОЗАРЁННЫЙ ПОТОЛОК; сад, роняющий ЯНТАРЬ И ЦЕДРУ/ РАССЕЯННО И ЩЕДРО; чудовищной мощи рассветный дождь, шумящий в то время как НА ДАЧЕ СПЯТ, УКРЫВШИ СПИНУ, - да ведь за всеми этими бесчисленными образами открывается не что иное как видимое человеку еще при жизни Царствие небесное! В «Докторе Живаго» Царствие небесное даже провозглашается иным названием... истории! В самом деле. Что есть история как не путь соединения человека с Богом? - Мысль ровно столько же иудейская, сколь и христианская. Вы не веруете, читатель? – А он верует, да так, что перестаёт страшиться невзгод и самой смерти. О ГОСПОДИ, КАК СОВЕРШЕННЫ/ ДЕЛА ТВОИ, - ДУМАЛ БОЛЬНОЙ,/ - ПОСТЕЛИ, И ЛЮДИ, И СТЕНЫ,/ НОЧЬ СМЕРТИ И ГОРОД НОЧНОЙ... КОНЧАЯСЬ В БОЛЬНИЧНОЙ ПОСТЕЛИ,/Я ЧУВСТВУЮ РУК ТВОИХ ЖАР./ ТЫ ДЕРЖИШЬ МЕНЯ, КАК ИЗДЕЛЬЕ,/ И ПРЯЧЕШЬ, КАК ПЕРСТЕНЬ, В ФУТЛЯР.
3.
Он полагался на свою способность УСЛЫШАТЬ БУДУЩЕГО ЗОВ. Услышал ли? Весной сорок пятого года написано стихотворение «Всё нынешней весной особое»... Я ДАЖЕ ВЫРАЗИТЬ НЕ ПРОБУЮ,/ КАК НА ДУШЕ СВЕТЛО И ТИХО. Война подошла к концу. В стране-победительнице уверены, что после стольких жертв должен наступить поворотный момент в истории России, в истории мира. Все враждующие стороны, потрясенные произошедшим, протянут друг другу руки. В конце стихотворения говорится: МЕЧТАТЕЛЮ И ПОЛУНОЧНИКУ/ МОСКВА МИЛЕЙ ВСЕГО НА СВЕТЕ./ ОН ДОМА, У ПЕРВОИСТОЧНИКА/ ВСЕГО, ЧЕМ БУДЕТ ЦВЕСТЬ СТОЛЕТЬЕ (курсив мой). Примечательно (отсюда и курсив), что истоком будто бы начинающихся преобразовательных процессов на планете мыслилась ему Россия. Советская, сталинская Россия - никакой другой в тогдашнем сознании попросту не было, и уместиться не могло.
А ведь видел, что творилось в тридцатые, потом в сороковые, да и в ходе войны. И, судя по «Доктору Живаго», с самого возникновения советской власти понимал, чем оборачивается «диктатура пролетариата». Ан нет, внушил себе, что Ленин БЫЛ КАК ВЫПАД НА РАПИРЕ...ОН УПРАВЛЯЛ ТЕЧЕНЬЕМ МЫСЛИ/, И ТОЛЬКО ПОТОМУ – СТРАНОЙ. Убеждал себя, что надо МЕРИТЬСЯ ПЯТИЛЕТКОЙ, хотя тут же спохватывался: НО КАК МНЕ БЫТЬ С МОЕЙ ГРУДНОЮ КЛЕТКОЙ/ И С ТЕМ, ЧТО ВСЯКОЙ КОСНОСТИ КОСНЕЙ?.. Что ж, тут Пастернак оставался верен интеллигентской традиции своей страны. Я ЛЬНУЛ КОГДА-ТО К БЕДНЯКАМ… ПРЕВОЗМОГАЯ ОБОЖАНЬЕ,/ Я НАБЛЮДАЛ, БОГОТВОРЯ./ ЗДЕСЬ БЫЛИ БАБЫ, СЛОБОЖАНЕ,/ УЧАЩИЕСЯ/СЛЕСАРЯ. Вера в правоту простонародья, отстрелявшего и изгнавшего бар после их многовекового гнета сочеталась в нем с убеждением в том, что народ его страны - «богоносец». Умение терпеть, стойкость, «чудная понятливость» (В.Одоевский), необычайная отвага, беззлобный юмор, отзывчивость, доброта… Свойства эти коренятся, как поэт полагал, в постоянной, почти безотчетной повернутости русской души к Христу. Когда Пастернак противопоставляет «беззаботность» русских («Доктор Живаго») суетливой озабоченности евреев, понимать это надо так: с Христом и мучительная жизнь выносима, и смерть не страшна, ведь верующему в Него открыта жизнь вечная. А не пришедшие к Нему – мечутся в заботах и смертном страхе, ибо жизни вечной не удостоены.
Тяготясь еврейством своих родителей и предков, Пастернак разделяет отчуждение Юрия Андреевича Живаго от евреев, вполне понимает открыто выказываемую неприязнь к ним Лары. Дорогие ему персонажи относятся к «малому народу» высокомерно, и автор романа пытается объяснить, почему. Евреи, мол, замечательный народ, Господом выделенный, - но для того и выделенный, чтобы породить Иисуса… А они погубили Христа, отреклись от Него и продолжают упорствовать в отказе от Его учения. Их следует вразумить. Перестаньте быть евреями, придите к Христу - и вы окажетесь лучшими среди нас… Проникновением в суть иудаизма, в длящееся веками противостояние религий поэт себя не утруждает. Евреи, два тысячелетия лишенные собственной страны, говорящие в разных уголках мира на разных языках, повсюду чужаки и неугодные, - они, как только переставали быть евреями по вере, переставали и существовать. Вот, и ладно. Вот и решение вопроса! Так целый народ стирается с карты мира. Зулусы, алеуты, маори - пусть себе будут, а евреев не надо…Поразительно! А ведь еще вчера на глазах Пастернака осуществлялся биологический геноцид евреев. И ужаса в ответ на это он в себе не ощутил.
Есть о чем заново задуматься обсуждающим «русскую идею». Действительно ли антисемитизм занимает в ней место краеугольного камня? Может ли русский обрести свою идентичность, не выставляя еврея в качестве контрастирующей фигуры? На мой взгляд, это все-таки бред. И поэт бредил вместе с имперским культурным слоем, к которому принадлежал. Сегодняшний читатель не вправе от этого отворачиваться. В чем преемственность нынешней интеллигенции по отношению к давешней? Что следовало бы изменить?.. Однако никакие суждения (и заблуждения) Пастернака не отменяют его величия в поэзии. КАК БРОНЗОВОЙ ЗОЛОЙ ЖАРОВЕН,/ЖУКАМИ СЫПЛЕТ СОННЫЙ САД… У кого мурашки не побегут по спине, с тем и разговаривать бессмысленно.
4.
Израильский еврей, думающий на русском, я понял, что люблю и буду любить Россию такой, какой она запечатлена Пастернаком. Другая Россия, от «немытой» до «не измеряемой общим аршином», от Киевской до путинской - страна мне, репатрианту, в сущности, уже не своя. И когда возникает желание вернуться, то именно - в Россию Пастернака. С другой стороны, чтобы вернуться туда, может, и нет надобности заказывать билет. Она и так с нами. В нас. Порой думаешь: она могла бы даже называться иным именем, являть иные ландшафты, иметь иную историю...
В самой же России, помнится, в 70-е – 80-е стали высказываться в том духе, что Пастернак не русский – «русскоязычный» поэт. Может ли русский поэт сказать И НОЧЬ ПОЛЗЁТ АТАКОЙ ГАЗОВОЮ? Или: И ВЕЧЕР ВЫРВЕШЬ ТОЛЬКО С МЯСОМ? Экий дёрганый экспрессионизм, экая бестактность в обращении со словом. Явно нерусский вкус. Как ни крути, прекрасное должно быть величаво. Так что крестись, не крестись, от еврейского темперамента не отделаешься… Господа, а вы по-прежнему уверены, что от него надо отделываться?
Вот картинка: сидим, группа выходцев из той страны, беседуем. Водки достаточно. Голос иногда приходится повышать: за стеной уже громыхает. Арабские снайперы обстреливают наш квартал из ближней деревни за обрывом, а израильтяне отвечают огнем из танков на склоне. Археологические свидетельства еврейского присутствия всюду, где удастся, арабами уничтожаются. Евреи здесь - уже целых 120 лет оккупанты, убивать надо их всех, от мала до велика, пока не уберутся, - такова воля Аллаха. Идеологема «сионистские крестоносцы» могла бы рассмешить своим идиотизмом, если бы не гвозди и металлические шарики во взрывчатке мусульманских самоубийц. Не до смеха.
Каждый из собравшихся за столом оккупантов где-нибудь служит. Кто газетчиком, кто врачом, кто рентгенотехником, кто чиновником. Один даже преподает славистику в еврейском университете, а другой стал хозяином (но, кажется, и единственным работником) маленького книгоиздательства. Почти у всех за спиной резервистская служба. Наши дети говорят по-русски с акцентом, вызывающим улыбку либо оторопь. Так накладываются друг на друга чужеродные просодии. Возможно, они, когда подрастут, еще посетят Россию и Украину - туристами. Пастернака им вряд ли прочесть.
ЭТО ЛЮБЕРЦЫ ИЛИ ЛЮБАНЬ... ЭТО ЗВОН/ ПЕРЕЦЕПОК У ЦЕЛИ О ВЕСЬ ПЕРЕГОН... Куда легче кровь перелить, чем перекачать подобное в другую речь! Собравшиеся Пастернака не цитируют. Зачем? Образованность показать? Но начни один, например: ДЛЯ ЭТОГО ВЕСНОЮ РАННЕЙ/ СО МНОЮ СХОДЯТСЯ ДРУЗЬЯ – и услышим почти хором: И НАШИ ВЕЧЕРА - ПРОЩАНЬЯ,/ ПИРУШКИ НАШИ - ЗАВЕЩАНЬЯ, ЧТОБ ТАЙНАЯ СТРУЯ СТРАДАНЬЯ/ СОГРЕЛА ХОЛОД БЫТИЯ.
Не знаю, как чьё, а наше бытие этим согревается.
(редакция 2015 г.)
Напечатано: в журнале "Семь исукусств" № 1(70) январь 2016
Адрес оригинльной публикациии: http://7iskusstv.com/2016/Nomer1/Dobrovich1.php
