Человек на все времена0

В 2015 году исполнилось 125 лет со дня рождения Александра Александровича Любищева (1890-1972). А.А. Любищев – ученый-биолог, энциклопедист, философ, историк и методолог науки - человек, которого пора уже называть великим, как мы зовем, например, Н. Вавилова или В. Вернадского.

 

НАШ СОВРЕМЕННИК И ЧЕЛОВЕК НА ВСЕ ВРЕМЕНА –

АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ ЛЮБИЩЕВ

Содержание

1. Человек, смотрящийся в часы

2. Основные даты жизни и деятельности

3. Эта странная жизнь... Этот удивительный человек...

4. А.А. Любищев: “Мысли о многом”

5. Собеседники и соавторы А.А. Любищева

6. А.А. Любищев: масштаб личности и духовное наследие

7. Критический плюрализм А.А. Любищева

8. Дополнительные факты и соображения

9. В коридорах власти

10. Уроки мысли, жизни и общения

11. «Как стать личностью более благоустроенной, хотя бы в смысле использования собственной головы для себя...»

 

1. Человек, смотрящийся в часы

[Ниже - извлечение из статьи автора этих строк, написанной в 1983 г. и тогда же, в сокращенном виде, опубликованной. Впоследствии была включена в том 1 (раздел 6.5.1) «Драматической социологии и социологической ауторефлексии» (М.: Норма, 2003) – А. А.]

Из работы А. Алексеева «Системя «времяпользования» А.А. Любищева и возможности ее применения и развития» (1983)

…Самое дорогое, что есть у человека, это жизнь.

 Но если всмотреться в эту самую жизнь поподробнее,

то можно сказать, что самое дорогое - это Время,

потому что жизнь состоит из Времени,

складывается из часов и минут...

Д. Гранин ("Эта странная жизнь")

    После опубликования документальной повести Даниила Гранина "Эта странная жизнь" в 1974 году [1; 2] стал широко известен эксперимент, поставленный на самом себе нашим выдающимся современником, ученым-энциклопедистом, биологом, философом Александром Александровичем Любищевым [3].

Ремарка: кем был Любищев.

Вклад А. А.  Любищева (1890–1972) в науку далеко выходит за пределы собственно биологических дисциплин, в которых он специализировался (энтомология, сельскохозяйственная наука, генетика, биометрия, морфология и си­стематика живого, эволюционная теория), — и является также крупнейшим общенаучным и общекультурным вкладом: философия природы, история и методология науки, гносеология, история и философия культуры, эстетика, этика, экономическая и политическая история, литературоведение… Список — не исчерпывающий! (Декабрь 1999).

 ...Это пример человека, отважившегося собственной жизнью если не решить, то поставить фундаментальную проблему ОТНОШЕНИЙ ЧЕЛОВЕКА СО ВРЕМЕНЕМ.

   На протяжении десятилетий, изо дня в день, А.А.Любищев вел кропотливый и неуклонный учет своего "времяпользования" в cоответствии с выработанной им для себя СИСТЕМОЙ. Эта система предполагала не только особым образом организованный хронометраж собственной жизни, но и регулярный самоотчет и оценку жизненной продуктивности...

 

Ремарка: учет, самоотчет и планирование

Система "времяпользования" А.А. Любищева включала в себя:

а) УЧЕТ, с точностью до 5 минут, затрат времени на всякое конкретное занятие;

б) САМООТЧЕТ - ежемесячная и ежегодная статистика времени, посвященного основной научной работе: научному творчеству, чтению специальной литературы, научной переписке, - а также временнЫх затрат на другие виды занятий: лекции, доклады, чтение художественной литературы, чтение газет, личная переписка и т.д., (что не относилось Любищевым к основной работе);

в) ПЛАНИРОВАНИЕ "времяпользования" - на месяц, на год.  Результаты: в среднем за день - из года в год - порядка 5 часов только "основной" научной работы. Точность выполнения планов на год - до 1 процента. (Декабрь 1999).

 

   ...Вот как об этом пишет Д.А.Гранин:

«...Для Системы нужно было знать ВСЕ ДЕЯТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ, со всеми его закоулками и проблемами. Система не признавала времени, негодного к употреблению. Время ценилось одинаково дорого. Для человека не должно быть времени плохого, пустого, излишнего. И нет времени отдыха. Отдых - это смена занятий, это как правильный севооборот на поле... В этом была своя нравственность, поскольку любой час засчитывается в срок жизни, они все равноправны, и за каждый надо отчитаться...» ([4], с. 35).

«...Любищев вглядывался в отчет как в зеркало. Амальгама этого зеркала отличалась тем, что отражала не того, кто есть, а того, кто был, только что минувшее. В обычных зеркалах человек под собственным взглядом принимает некое выражение, не важно какое - главное, что принимает. Он - тот, каким хочет казаться...

У Любищева отчет беспристрастно отражал историю прожитого года.

Его Система в свои мелкие ячеи улавливала текучую, всегда ускользающую повседневность, то Время, которого мы не замечаем, недосчитываемся, которое пропадает невесть куда... ([4], с.  41-42).

«...Меня поражала у Любищева смелость, с какой он обращался с плотью времени. Он умел ее осязать. Он научился обращаться с пульсирующим, ускользающим «теперь». Он не боялся измерить тающий остаток жизни в днях и часах. Осторожно он растягивал Время, сжимал его, стараясь не уронить, не потерять ни крошки. Он обращался с ним почтительно, как с хлебом насущным, ему и в голову не могло прийти - «убивать время». Любое время для него было благом. Оно было временем творения, временем познания, временем наслаждения жизнью. ОН ИСПЫТЫВАЛ БЛАГОГОВЕНИЕ ПЕРЕД ВРЕМЕНЕМ (выделено мною. - А.). Оказалось, что жизнь вовсе не так коротка, как это считается. Дело тут не в возрасте и не в насыщенности трудом. Урок Любищева состоял в том, что можно жить каждой минутой часа и каждым часом дня, с постоянным напором отдачи...» ([4], с. 88).

«...Через свою Систему он изучал себя, испытывал: сколько он может писать, читать, слушать, работать, размышлять? Сколько и как? Не перегружая себя, не взваливая не по силам, он шел по кромке своих способностей, оценивая их все более точно. Это был безостановочный путь самопознания...» ([4], с. 105).

 

В итоге своего анализа «этой странной жизни» Д.А. Гранин делает следующий важный, обобщающий вывод:

«...Автор убежден, что проблема разумного, человеческого обращения со Временем становится все настоятельнее. Это не просто техника экономии, проблема эта помогает понять человеку смысл его деятельности. Время - это народное богатство, такое же, как недра, лес, озера. Им можно пользоваться разумно, и можно его губить. Так легко его проболтать, проспать, истратить на бесплодные ожидания, на погоню за модой, на выпивки, да мало ли.

Рано или поздно в наших школах начнут учить детей «времяпользованию». Автор убежден, что с детства надо воспитывать любовь к природе и любовь ко времени. И учить, как беречь время, как его находить, как его добывать...» ([4], с. 112).

К сожалению, нам неизвестны ни (кроме Д.А. Гранина) попытки осмысления замечательного опыта А.А. Любищева [здесь автор проявил неосведомленность; см., например, [5]. - А. А.], ни попытки практического воспроизведения - хотя бы использования основных идей его Системы [а вот об этом - и по сей день автор никакой информацией не располагает. - А. А.]. Возможно, отпугивает как раз максимализм, уникальность, недосягаемость этого жизненного примера.

 

<…> Опыт А.А. Любищева выступает примером "предельного" овладения человеком структурой жизнедеятельности (и тем самым - структурой собственной личности). Это - осознанное использование "времени жизни" С МАКСИМАЛЬНЫМ КОЭФФИЦИЕНТОМ ПОЛЕЗНОГО ДЕЙСТВИЯ в рамках определенного, наиболее отвечающего интересам и способностям, вектора деятельности субъекта. <…>

Литература

1. Гранин Д.А. Эта странная жизнь // Аврора, 1974, №№ 1, 2.

2. Гранин Д. Эта странная жизнь. М., 1974.

3. Александр Александрович Любищев. 1890-1972. Под ред. П.Г. Светлова. Л.: Наука, 1982.

4. Гранин Д. Эта странная жизнь / Гранин Д. Выбор цели. М.,1975.

5. Время - союзник или враг? Диалоги о повести Д.Гранина "Эта странная жизнь" ведет критик Виктор Дмитриев - с учеными Н. Амосовым, Р. Баранцевым, С. Мейеном, Р. Хохловым, Ю. Шрейдером, а также с автором // Вопросы литературы, 1975, № 1.

 А. Алексеев

  

2. Основные даты жизни и деятельности

 [Ниже – извлечение из книги: Александр Александрович Любищев. 1890-1972. Под ред. П.Г. Светлова. Л.: Наука, 1982.  – А. А.]

<...> Родился 5 апреля 1890 г. в Санкт-Петербурге.

1906 – Окончил с золотой медалью 3-е Реальное училище и поступил в С.-Петербургский университет на естественно-историческое отделение физико-математического факультета.

1909 – Практика на биостанции в Неаполе.

1910 – Практика на биостанции в Виллафранке.

1911 – Окончил университет с дипломом 1-й степени и стал работать в особой зоологической лаборатории Академии наук.

1911 – Женитьба на В.Н. Дроздовой и свадебное путешествие по Греции, Италии, Египту.

1914 – Ассистент высших женских (Бестужевских) курсов.

1916 – Начал дневник, который не прекращал вести до конца жизни.

1918 – Приглашение в Таврический университет и переезд в Симферополь.

1921 – Переезд в Пермь на работу в должности доцента университета по кафедре зоологии.

1927 – Профессор кафедры зоологии Самарского сельскохозяйственного института.

1930 – Переезд в Ленинград на работу в ВИЗР.

1936 – Присуждение ученой степени доктора сельскохозяйственных наук без защиты диссертации.

1939 – Присвоение ученого звания профессора по специальности “энтомология”.

1941 – Эвакуация в Пржевальск; профессор кафедры зоологии Педагогического института.

1943 – Заведующий эколого-энтомологическим отделом Киргизского филиала Академии наук СССР.

1948 – Женитьба на О.П. Орлицкой.

1950 – Заведующий кафедрой зоологии Ульяновского Педагогического института.

1955 – Выход на пенсию.

1961 – Начало работы над рукописью “Линии Демокрита и Платона в истории культуры”

Скончался 31 августа 1972 г. в г. Тольятти. <...> (Александр Александрович Любищев..., с. 140).

[В известных мне энциклопедических словарях имя А.А. Любищева пока отсутствует.  – А. А.]

  

3. Эта странная жизнь... Этот удивительный человек...

 [Ниже – две композиции извлечений из работ разных авторов, посвященных А.А. Любищеву.

Первая – из книги писателя Даниила Александровича Гранина “Эта странная жизнь” – была составлена мною в начале 1980-х, по изданию: Гранин Д. Эта странная жизнь. М.: Советская Россия, 1982.

Вторая – из “Заметок об Александре Александровиче Любищеве” математика и философа Юлия Анатольевича Шрейдера – составлена по изданию: Любищевские чтения. 1999. Ульяновск: Ульяновский гос.  педагогический университет, 1999.

В скобках указаны страницы по соответствующим изданиям. Части композиций озаглавлены мною.  – А. А.]

 

 Д.А. Гранин об А.А. Любищеве (1974)

Система жизни. Благоговение перед временем

<...> То, что он [Любищев.  – А. А.]  разработал (речь идет о системе “времяпользования”, или учета “жизненного времени”. – А. А.)  представляло открытие, оно существовало независимо от других его работ и исследований. По виду это была чисто технологическая методика, ни на что не претендующая, так она возникла, но в течение десятков лет она обрела нравственную силу. Она стала как бы каркасом жизни Любищева. Не только наивысшая производительность, но и НАИВЫСШАЯ ЖИЗНЕДЕЯТЕЛЬНОСТЬ [здесь и далее выделено мною.  – А.А.] . (91-92).

<...> У большинства людей так или иначе складываются собственные отношения со Временем, но у Александра Александровича Любищева они были совершенно особыми. Его время не было временем достижения. Он был свободен от желания обогнать, стать первым, превзойти, получить... Он любил и ценил Время не как средство, а как ВОЗМОЖНОСТЬ ТВОРЕНИЯ. Относился он ко времени благоговейно и при этом заботливо, считая, что Времени не безразлично, на что его употреблять. Оно выступало не циферблатным верчением, а понятием, пожалуй, нравственным. (180).

<...> Обращение со временем было для него ВОПРОСОМ ЭТИКИ. На что имеет человек право потратить время своей жизни, а на что не имеет. Вот эти нравственные запреты, нравственную границу времяупотребления Любищев для себя выработал. (180).

<...> Любищев не только сам жил нравственно, но чувствовалось, что у него существуют какие-то точные критерии этой нравственности, выработанные им и связанные как-то с его Системой жизни. (92).

<...> Не ожидая похвал, он научился сам воздавать себе должное. Система учета давала ему объективные показатели своего состояния. С гордостью он отмечал 1963 год, как рекордный по числу рабочих часов – 2006 часов 30 минут! В среднем в день 5 часов 29 минут. А до войны получалось примерно 4 часа 40 минут!  Он отчетливо понимал цену этим цифрам, он сам устанавливал нормы, сам следил за собой с секундомером в руке, сам награждал и сам наказывал себя. (173-174)

<...> Скромная система учета времени стала СИСТЕМОЙ ЖИЗНИ.

Согласно этой системе получалось, что у Любищева имелось вдвое больше времени. Откуда же он его брал? Вот в чем состояла загадка. (179).

<...> Кроме системы у него имелось несколько правил:

“1. Я не имею обязательных поручений;

2. Не беру срочных поручений;

3. В случае утомления сейчас же прекращаю работу и отдыхаю;

4. Сплю много, часов десять;

5. Комбинирую утомительные занятия с приятными”.

Правила эти невозможно рекомендовать, они его личные, выработанные под особенности своей жизни и своего организма: он изучил как бы психологию своей работоспособности, наилучший ее режим. (160).

<...> Вникая в Систему Любищева, автор увидел Время словно через лупу. Минута приблизилась: она текла не монотонным безразличным ко всему потоком – она отзывалась на внимание, растягивалась, выявлялись сгустки, каверны, структура что-то означала, как будто перед глазами автора проявилось течение мысли, время стало осмысленным.  (182).

<...> Если сравнивать время с потоком, как это принято было еще у древних греков, то Любищев в этом потоке – гидростанция, гидроагрегат. Где-то в глубине крутится турбина, стараясь захватить лопастями поток, идущий через нее. Вот в этом – и, пожалуй, только в этом – свойственна была Любищеву машинность.  (182).

<...> Что все это означало? Спросить было некого. Любищев в механику своего учета никого не посвящал. Не засекречивал, отнюдь, видимо, считал подробности делом подсобным. Было известно, что годовые отчеты он рассылал друзьям. Но там были итоги, результаты... (96).

<...> Думаю <...>, что возникли отчеты из необходимости анализа: с каждым годом у Александра Александровича нарастало ощущение ценности времени, какое появляется в зрелости у каждого человека, у него же особенно. Система вырабатывала уважение к каждой частице времени, БЛАГОГОВЕНИЕ ПЕРЕД ВРЕМЕНЕМ. (144).

 Ремарка: Любищев о своей системе жизни

“...Любищев в механику своего учета никого не посвящал...”.

Это не совсем так. Д.А. Гранину в 1970-х, вероятно, еще не были знакомы тексты А.А. Любищева, специально посвященные как цели, так и процедуре своего учета “времени жизни”.

См., в частности, ниже: раздел 7.6.…. (Декабрь 1999).

 

Талант научного еретика

 <...> Размышления о жизни, о себе, о науке не уменьшали его активности. Жажда действия возрастала, мысль подстегивала его. Он не боялся вопроса о том, каков смысл в его неутомимых писаниях, в его энергичной деятельности. Одно он знал твердо и повторял другим: тот, кто мирится с действительностью, то не верит в будущее. (154).

<...> У него был особый талант научного еретика, умеющего подвергать сомнению самые, казалось бы, прочные догмы. Он опровергал, оспаривал иногда вещи, которые для меня были очевидны, и это заставляло думать. Вот, что, пожалуй, существенно: он возбуждал мысль, он пробуждал к мысли людей, давно отвыкших от этого. Как ни странно, многие ученые страдают болезнью бездумья. (158).

<...> Систематика, которой он [Любищев.  – А. А.]  занимался, способствовала его критическому отношению к дарвинизму, особенно к теории естественного отбора как ведущего фактора эволюции. Он не боялся обвинения в витализме, идеализме, но это требовало изучения философии. (108).

<...> Среди биологов А.А. Любищев известен как решительный противник эволюционных взглядов, совмещающих учение о ведущей роли естественного отбора эволюции с достижениями популяционной генетики. Поскольку с эволюционным учением прямо или косвенно связаны чуть ли не все другие общие проблемы биологии, то не удивительно, что и в подходе к этим проблемам А.А. Любищев очень часто не разделял господствующих взглядов. В этой постоянной “оппозиции” – особая ценность. (157-158).

<...> В 1937 году произошло памятное заседание Ученого совета ВИЗРа. Пять часов длилось обсуждение работ Любищева. К сожалению, как это часто бывает, обсуждали не столько проблему, сколько самого Любищева. Его обвиняли в том, что он систематически чуть ли не умышленно снижает опасность вредителей (Имеются в виду сельскохозяйственные вредители-насекомые. – А. А.)  с целью демобилизации борьбы с ними... да и, кроме того, он вообще виталист. В те годы подобные формулировки звучали угрожающе.  Слово “вредитель” играло вторым смыслом. Адвокат вредителей, пособник... Правда, в заключительном слове он признал, что последние годы ему приходилось менять свои взгляды, но, видите ли, он никогда не делал этого по приказу. Ему, видите ли, нужны доказательства. Оказывается, это единственное, что может на него подействовать.

Совет признал научные взгляды Любищева ошибочными и ходатайствовал перед ВАКом лишить его степени доктора наук.  Постановление было принято единогласно, но и это не смутило Любищева: он полагал, что в науке голосование ничего не решает: Наука не парламент и большинство оказывается чаще всего неправым.

Нельзя сказать, что он не учитывал реальности. После такого решения Ученого совета он вполне мог, как он сказал, “перейти на казенные харчи”.

И все же иначе поступить он не мог... Тупо и упрямо он стоял на своем. Вопреки своему хваленому рационализму. Это всегда удивительно – ощутить вдруг предел, неподвластный логике, разуму, непонятный, необъяснимый духовный упор, воздвигнутый совестью или еще чем-то: “На этом я стою и не могу иначе”.

<...> Пока дело тянулось в ВАКе, прихотливая судьба перетасовала все обстоятельства: директора института арестовали, и среди прочих обвинений было – разгон кадров. Тем самым Любищев политически был как бы реабилитирован, и ВАК (еще и по ходатайству академика Ивана Ивановича Шмальгаузена) оставил Любищеву степень доктора наук.

Похожая история повторилась с ним спустя десять лет, после известной сессии ВАСХНИЛа, в 1948 году.

Выручала его, как ни странно, откровенность, с какой он излагал свои взгляды. (141-142).

<...> Он обладал высокой “инцидентоспособностью”. Он не умел уклоняться от неприятностей, от опасных споров, от скользких мест, и если падал, то развивался. (143).

 

Научная переписка. Естественная жизнь Разума

<...> Возьмем первый попавшийся год, чтобы представить масштабы его переписки:

“1969 год. Получено 410 писем (из них 98 из-за границы). Написано 283 письма. Отправлены 69 бандеролей”.

Адресаты его писем – институты, научные общества, академики, журналисты, инженеры, агрономы... Некоторые его письма перерастают в трактаты, в научные статьи. Некоторые письма, например, переписка с Павлом Григорьевичем Светловым, Игорем Евгеньевичем Таммом, с Алексеем Владимировичем Яблоковым, с Юлием Анатольевичем Шрейдером, с Рэмом Баранцевым и с Олегом Калининым, составляют как бы научные обзоры, диалоги, научные диспуты, которые могут быть изданы сборниками.

Если взять только научную переписку Любищева, эти большие переплетенные тома, то они сами по себе энциклопедия современного естествознания, философии, истории, права, науковедения, этики и еще невесть чего.

Я никогда не мог понять, каким образом ухитрялись в прежние времена люди поддерживать такую обильную переписку. Тем более умирающее это искусство изумляло у Любищева, человека нашего века. (162).

<...> Читать его письма – удовольствие особое. В них проявляется широта его таланта, позволяющая ему видеть мир целостно. Вещи далекие, экзотические, какие-то частности, осколки всегда становятся у него частью целого, соединяются в единую картину. Он умел находить место любой вещи и учил восстанавливать эту утраченную целостность восприятия. (163).

<...> Письма имели адрес, их ждали, они были нужны не вообще людям, как нужны статьи и книги, – а нужны человеку имярек, и это было Любищеву дороже времени. Так же, как истинный врач творит для одного человека, одного больного, так и Любищев не скупился, он мог жертвовать и им [временем.  – А. А.] . В нем не было всепоглощающей, нетерпимой научной одержимости. Наука, научные занятия не могут и не должны быть высшей целью. Должно быть нечто дороже и Науки, и Времени... (164).

<…> Не стоит считать его таким уж альтруистом. Он тратил много времени на письма, но они же и сберегали ему время. Копии писем в переплетенных томах стояли на полках вместе с томами конспектов прочитанных книг - оттуда Любищев часто черпал заготовки для своих работ. Иногда письма почти целиком входили в рукопись..." (170).

<...> Письма, рукописи перепечатывались, копии подшивались – не из тщеславия и не в расчете на потомков, нисколько. Большей частью архива Любищев сам активно пользовался, в том числе и копиями собственных писем. (92).

<...> Архив как бы фиксировал, регистрировал со всех сторон и семейную, и деловую жизнь Любищева. Сохранять все бумажки, все работы, переписку, дневники, которые велись с 1916 года (!), – такого мне не встречалось. Биографу нечего было бы и мечтать о большем. Жизнь Любищева можно было бы воссоздать во всех ее извивах, год за годом, более того – день за днем, буквально по часам. (92).

<...> Так вот, в федоровском смысле воссоздать Любищева, или “воскресить”, можно, вероятно, легче и точнее, чем кого-либо другого, поскольку имеется множество материалов, иначе говоря – параметров. Можно как бы восстановить все его координаты в пространстве и времени – где он был в такой-то день, что делал, что читал, кого видел. (93).

<...> Подвига не было, но было БОЛЬШЕ, ЧЕМ ПОДВИГ – была хорошо прожитая жизнь. Странность ее, загадка, тайна в том, что всю ее необычайность он считал для себя естественной. МОЖЕТ, ЭТО И БЫЛА ЕСТЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ РАЗУМА? Может, самое трудное – достигнуть этой естественности, когда живешь каждой секундой и каждая секунда имеет смысл. (185).

<...> Пользуясь библейской мифологией, его можно сравнить с Иоанном Предтечей: он один из тех, кто готовил новое понимание биологии. Он сеял – зная, что не увидит всходов. В нем жила уверенность, что то, что он делает, – пригодится. Он был нужен тем, кто останется жить после него. Это было утешение, привычное скорее художнику, чем ученому. Но и современники нуждались в нем, каждый по-своему. (157)

(Гранин Д. Эта странная жизнь. М.: Советская Россия, 1982)

  Ю.А. Шрейдер об А.А. Любищеве (1973):

 Человек, творящий климат эпохи

 <...> Александр Александрович не был в узком смысле человеком своего времени, человеком, которого творила его эпоха. Он был “человеком на все времена”, одним из тех, кто творил климат эпохи. Он мог трезво относиться к пониманию смысла науки потому, что он не был жестко связан сегодняшним сиюминутным пониманием этого смысла. Сегодняшняя наука была для него одним из многих этапов диалектического развития человеческой мысли, явно отвергающей те корни, из которых она неявно выросла. Для него наука шла к сегодняшнему состоянию из многих истоков, и он пытался осмыслить ее, не ограничиваясь представлением современной науки о самой себе. Тем самым он избежал порочного круга, в который попали , например, Н. Винер и С. Лем, когда пытались осмыслить развитие науки, оставаясь в рамках созданных этой же наукой методических постулатов и позитивных воззрений.

Благодаря ощущению прошлого, он лучше многих других видел ростки будущего, едва различимые в настоящем. Свое отношение к науке он выразил прекрасными словами о том, что ее здание никогда не строится на пустом месте и никогда не достраивается до конца. Новая эпоха склонна порой считать предрассудком то, что накоплено предыдущими. Но не бывает чистых предрассудков, как не бывает окончательных истин в последней инстанции. Нельзя удержаться от пересказа одного из примеров Любищева. В свое время отрицательное отношение к астрологии помешало Галилею построить правильную теорию приливов, поскольку он не мог допустить влияния луны на земные события. Такую теорию построил Кеплер, серьезно относившийся к астрологическим концепциям. Значит ли это, что астрология права? Нет, разумеется, не значит. Это значит только, что отвергая астрологические предрассудки, связанные с предсказанием судьбы (это полагала суеверием христианская церковь и сурово относилась к деятельности астрологов), нельзя отвергать мысль о влиянии небесных тел на земные процессы. <...> (12-13).

 

Связь с прошлым, понимание будущего

 <...> Мы часто понимаем науку как прогрессивное накопление новых фактов. Действительно, стремление к добыче новых фактов, новых конкретных и полезных знаний о мире, – это лейтмотив сегодняшней науки. Но кроме индустрии знаний наука имеет и другой аспект, определяемый стремлением понять сущность мира. Этот аспект науки был наиболее дорог и важен для А.А. Любищева. И тут бывает важнее наблюдение и осмысление известного, чем ворох новых фактов... Но в осмыслении фактов Любищев видел не столько прогрессивное накопление новых идей, сколько трансформацию некоторых “вечных” идей, идущих еще от древних греков. Отсюда его пристальный интерес к истории воплощения идей, к диалектической смене, борьбе и сосуществованию идей, находящих в каждый исторической период свое конкретное воплощение. Под его пером внезапно раскрывалось, как аристотелевская идея энтелехии, жизненной силы неожиданно возникает в новом обличье в трудах современного биофизика Рашевского, как высмеянная Вольтером телеологическая идея преадаптации заново появляется в современной биологии.

<...> Именно умение А.А. Любищева критически осмысливать очевидные вещи, понимая, что очевидность целей – понятие историческое, а не абсолютное, делает его человеком не только прочно связанным с прошлым, но и ясно понимающим будущее. Не случайно его соображения о редукционизме и эмержентных факторах в теории систем, о нетривиальности понятия существования и многие другие, тесно связанные с идеями классиков науки, столь важны для будущего науки. Словами “человек на все времена” названа пьеса О. Болта о Томасе Море, чье имя в 1918 году помещено на обелиске в саду у Кремля, а в 1935 включено в святцы Римско-Католической церкви. Эти слова как нельзя лучше подходят к Александру Александровичу Любищеву, хотя мы сегодня еще и не знаем, в каких почетных списках его имя будет помещено через 400 лет после кончины. <...> (13-15).

 

“За честь природы фехтовальщик...”

<...> По-видимому, многим приходит в голову, что наша эпоха сумела как-то особенно подчеркнуть быстротечность времени.  Сменяют друг друга научные теории, моды и нравы, растут города и пустеют деревни, меняется картина мира... Категория вечности кажется предрассудком далеких эпох, когда люди ощущали ее дыхание, передавая по наследству платье и дом, участок земли и ремесло, сословие и место на кладбище. Нет уже вечного и неизменного пространства, какими его рисовали себе Ньютон и Кант, нет вечных и неизменных атомов, которые оказались сложными системами, изощренно поддерживающими динамическое равновесие, сама Вселенная оказалась то ли пульсирующей, то ли взрывающейся.  Простые житейские ценности девальвируются на наших глазах вместе с долларом, недавно еще служившим символом экономической устойчивости.

И в этом сложном, динамическом, раскручивающемся с бешеной скоростью мире раздается спокойный голос Александра Александровича, который говорит, что вечная “особенность человеческого духа – совесть и ничем не удовлетворенность”.

Он говорит о добре и гармонии, воплощенных в этом мире, об отсутствии имманентной необходимости борьбы за существование, о вечных ценностях. Его трезвые коллеги полагают, что тому причиной наивный идеализм старого ламаркизма: “Был старик застенчивый как мальчик, неуклюжий, робкий патриарх... Кто за честь природы, фехтовальщик? Ну, конечно, пламенный Ламарк. Если все живое лишь помарка, за короткий выморочный день, на подвижной лестнице Ламарка я займу последнюю ступень” (О.Мандельштам).

Идеализм? Да. Но наивный ли? Так ли уж безразличен мир к тому, как мы о нем думаем?

По совету Вивекананды, “не говорите о порочности мира и его грехах. Плачьте, что вы сами все еще принуждены видеть порочность. Плачьте, что вы не можете не видеть везде грехи, и, если хотите помочь миру, не осуждайте его. Не ослабляйте его еще больше”.

Не будем сейчас спорить о том, насколько наше отношение к миру влияет на мир. Одно бесспорно, мы видим в мире то, что мы настроены в нем увидеть, т.е. проекцию нашей души. Мы видим во встреченной женщине шлюху или королеву, и она оказывается именно тем, кого мы в ней увидели. НАША СПОСОБНОСТЬ ВИДЕТЬ МИР, ЗАВИСИТ О ТОЙ ПОЗИЦИИ, КОТОРУЮ МЫ ВЫБИРАЕМ В ЭТОМ МИРЕ. [Здесь и далее – выделено мною.  – А.А.] . Дело, конечно, не в том, чтобы не замечать зла. От этого оно не исчезнет. Дело в том, чтобы уметь видеть добро. Александр Александрович умел и учил других видеть в Природе начала гармонии, принципы красоты и добра. Для этого не нужно никакой предвзятой точки зрения, НУЖНО ТОЛЬКО НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ НАМЕРЕННО СВОЙ ВЗОР, ОТМЕТАЯ С ПОРОГА НЕКОТОРЫЕ ИДЕИ ПО ВУЛЬГАРНО-ФИЛОСОФСКИМ ПРЕДУБЕЖДЕНИЯМ. В поисках мировой гармонии нельзя быть предвзятым. Иначе мы будем искать не реальность, но наше представление о ней и не найдем ничего.  Основное зло Любищев видел в вульгарном монизме, в попытках навязать природе свои убогие представления о ней. Он был воистину “за честь Природы фехтовальшик” и это свидетельствует о его мудрости. <...> (22-23)

 (Шрейдер Ю.А. Заметки об Александре Александровиче Любищеве / Любищевские чтения. Ульяновск, 1999)

 

4. А.А. Любищев: “Мысли о многом”

[В 1997 г. в издании Ульяновского государственного педагогического университета, по решению IX Любищевских чтений, вышла (тиражом 500 экз.) книга, составленная еще в1951 г. женой А.А. Любищева Ольгой Петровной Орлицкой (ныне покойной), под названием “Мысли о многом”.

Ниже – композиция извлечений из указанной книги. Фрагменты озаглавлены О.П. Орлицкой.

В скобках указаны страницы по изданию: А.А.Любищев. Мысли о многом. Ульяновск, 1997.  – А. А.]

  

 О.П. Орлицкая об истории создания книги “Мысли о многом”

 <...> Пересматривая архив Александра Александровича, я поразилась многогранности его интересов, отраженных в его научной и личной переписке с родными и друзьями. Однажды, когда А.А. был в командировке, я сделала для себя выписки из ряда писем по разным, на мой взгляд, интересным темам.

Делая выписки из его писем, я невольно стала просматривать и письма друзей, родных. Меня поразил полемический характер переписки и я стала подбирать материал, отражающий полемику друзей с А.А., сына и дочери с отцом. Так возникли “Мысли о многом”. При проведении этой работы я руководствовалась желанием сделать “Мысли о многом” достоянием детей и внуков Александра Александровича. Как-то жаль было оставлять эти яркие, порой вызывающие возражения со стороны его друзей мысли в груде писем, большей частью трудно читабельных...

Александр Александрович одобрил мою работу и решил послать ее кроме детей и своим друзьям, отталкиваясь от мыслей которых он излагал свои мысли.

“Мысли о многом” были преподнесены друзьям и, по выражению друга А.А. профессора П.Г. Светлова, они явились “редкостным ферментом для умственной деятельности”...

О. Орлицкая. Октябрь, 1951 год. (Цит. по: Любищев А.А. Мысли о многом. Ульяновск, 1997, с. 4-5) 

  

= Из переписки А.А. Любищева (1940-50-е гг.)

О смысле переписки лиц, резко расходящихся по своим взглядам

Из письма Б.С. Кузину. 16.01.1949

<...> А РАЗВЕ ТАК УЖ ХОРОШО БЕЗУСЛОВНО ВЕРИТЬ В СВОЮ ПРАВОТУ И СМОТРЕТЬ НА ВСЕХ ИНАКОМЫСЛЯЩИХ С ЧУВСТВОМ ГОРДЕЛИВОГО ПРЕВОСХОДСТВА? [Здесь и далее выделено мною.  – А. А.] . По-моему, это и есть источник подлинного фанатизма: человек остается вполне приличным человеком, пока его воздействие на инакомыслящих ограничивается возможностью взирать на них с чувством горделивого превосходства, но как только у него появляются иные методы ведения спора, то он редко воздерживается от соблазна заткнуть противный рот, и он это действие оправдывает тем, что твердо уверен в своей правоте.

Моя точка зрения иная: ИСТИННЫЙ УЧЕНЫЙ И ИСКАТЕЛЬ ИСТИНЫ НИКОГДА АБСОЛЮТНОЙ УВЕРЕННОСТИ НЕ ИМЕЕТ (конечно, дело касается тех областей знания, где существуют споры): он пытается все новыми и новыми аргументами добиться согласия своего противника не потому, что он чувствует горделивое превосходство перед ним и не из тщеславия, а прежде всего для того, чтобы проверить собственные убеждения и не прекращает спора до тех пор, пока не убедился, что точно понял всю аргументацию противника, что противник держится своих взглядов не на основании строго объективных данных, а по причине тех или иных предрассудков и что, следовательно, дальнейший СПОР МОЖЕТ БЫТЬ ОКОНЧЕН ТОЛЬКО ТОГДА, КОГДА АВТОР МОЖЕТ ИЗЛОЖИТЬ МНЕНИЕ ПРОТИВНИКА С ТАКОЙ ЖЕ СТЕПЕНЬЮ УБЕДИТЕЛЬНОСТИ, С КАКОЙ ЕГО ИЗЛАГАЕТ ПРОТИВНИК, НО ПОТОМ ПРИБАВИТЬ РАССУЖДЕНИЕ, ПОКАЗЫВАЮЩЕЕ ПОДСОЗНАТЕЛЬНЫЕ КОРНИ ПРЕДРАССУДКОВ ПРОТИВНИКА. Учителем в искусстве такого спора, по-моему, является величайший философ всех времен и народов Платон. <...> (11-12).

 

О принципиальности

Из письма к дочери – Евгении Александровне Равдель. 16.12.1949

<...> Истинной принципиальностью можно назвать такое поведение, которое в своем наиболее полном виде удовлетворяет трем требованиям:

1) ПРИНЦИП НЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ НАПРАВЛЕН ДЛЯ УДОВЛЕТВОРЕНИЯ ЧИСТО ЛИЧНЫХ ИНТЕРЕСОВ, А ПОДЧИНЕН НЕКОТОРЫМ НАДЛИЧНЫМ, ПО ВОЗМОЖНОСТИ ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ИНТЕРЕСАМ,

2) ОН ДОЛЖЕН ИМЕТЬ ИЗВЕСТНУЮ УБЕДИТЕЛЬНОСТЬ ОБЪЕКТИВНОГО ХАРАКТЕРА и

3) СЛЕДОВАНИЕ ЕМУ ДОЛЖНО БЫТЬ ИСКРЕННИМ, А НЕ МАСКОЙ ДЛЯ ПРИКРЫТИЯ БОЛЕЕ НИЗМЕННЫХ МОТИВОВ.

Последнее требование является обязательным так как нельзя назвать принципиальным человека, который делает вид, что поступает согласно некоторым высоким принципам, а на самом деле только прикрывается ими для достижения более низменных целей. Что касается первых двух, то непосредственно неясно, обязательно присутствие обоих признаков.

Разберем какие существуют принципы. Они основаны на верности:

1) ОПРЕДЕЛЕННОМУ ДОГМАТИЧЕСКОМУ УЧЕНИЮ – РЕЛИГИОЗНОМУ, НАУЧНОМУ, ЭТИЧЕСКОМУ ИЛИ ПОЛИТИЧЕСКОМУ;

2) ОПРЕДЕЛЕННОЙ ЛИЧНОСТИ (МОНАРХУ, ВОЖДЮ, СЮЗЕРЕНУ);

3) ОПРЕДЕЛЕННОЙ СОВОКУПНОСТИ ЛЮДЕЙ: ПАРТИИ, КЛАССУ, НАЦИИ, ПЛЕМЕНИ, ОТЕЧЕСТВУ, ГОСУДАРСТВУ, ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ;

4) РАЗУМУ.

Последовательный рационализм и заключается в признании единственного принципа – следования разуму с отрицанием самостоятельного значения за всеми другими принципами. Я себя причисляю к таким рационалистам. <...> (15-16).

 

О разуме

 Б.С. Кузин – А.А. Любищеву. 1.02.1951

... Неужели Вы серьезно считаете, что истинно-человеческая добродетель только одна – РАЗУМ? [здесь и далее – выделено мною. – А.А.] . А куда же Вы денете все моральные достоинства и чувства прекрасного? Меня прямо пугает Ваше преклонение перед разумом. Хорошо, что я Вас знаю так давно лично и поэтому мне известно, что всякие другие добродетели, кроме разума присущи Вам в высокой степени. Я думаю, что разум, конечно, очень важное и очень высокое качество. Но он ужасен в человеке, если составляет единственную его добродетель. Всякие попытки утвердить культ разума неизбежно влекли за собой жестокость и фальшь, губительную для искусства. ГОЛЫЙ РАЗУМ – ЧУДОВИЩЕ, ЕЩЕ БОЛЕЕ УЖАСНОЕ, ЧЕМ ЧИСТОЕ БЕЗУМИЕ. Величие человека состоит не в том, что он разумен, но что он РАЗУМЕН, МОРАЛЕН И СПОСОБЕН ВОСПРИНИМАТЬ ПРЕКРАСНОЕ. <...> (181)

 

А.А. Любищев – Б.С. Кузину. 19.09.1951

<...> Вы пишете: “МЕНЯ ПРОСТО ПУГАЕТ ВАШЕ ПРЕКЛОНЕНИЕ ПЕРЕД РАЗУМОМ... <...>

Я думаю, что Ваше негодование проистекает только из неправильного понимания разума и морали. Можно ли построить мораль независимо от разума. Здесь мое учение вовсе не оригинально. Это просто повторение старого сократовского и платоновского учения. <...> Какое положение морали Вы можете выдвинуть, чтобы оно приводило к хорошим результатам независимо от критики разума? Любая добродетель, не контролируемая разумом, приводит к смешным или преступным поступкам. <...>

И, конечно, гораздо больше жестокости внесено в мир вследствие неограниченного проведения моральных доктрин, чем вследствие неограниченного господства разума. Торквемада, вероятно, был убежденным сторонником определенных, и притом неплохих, моральных доктрин, и, возможно, как это в некоторых поэмах изображено, он даже считал, что, сжигая еретиков, он тем самым спасает их от вечного мучения в аду. Что же тут разум виноват? ЖЕСТОКОСТИ МНОГИХ УБЕЖДЕННЫХ ВЛАСТИТЕЛЕЙ ЧАСТО ВОЗНИКАЮТ ОТТОГО, ЧТО ОНИ НЕ ДОПУСКАЮТ ПРОТИВОРЕЧИЙ ИСКРЕННЕ СЧИТАЯ, ЧТО ПРОТИВНИКИ ИХ – ПРЕДСТАВИТЕЛИ ДИАВОЛА В ТОЙ ИЛИ ИНОЙ ФОРМЕ. ИНСТИННЫЙ РАЗУМ ВСЕГДА ПРИВОДИТ К ПОЛОЖЕНИЯМ ПОДОБНЫМ НЬЮТОНОВСКОМУ, ЧТО ТО, ЧТО МЫ ЗНАЕМ, ЕСТЬ НИЧТОЖНАЯ ДОЛЯ ТОГО, ЧТО ВООБЩЕ МОЖНО ЗНАТЬ, А ОТСЮДА ПОДЛИННО РАЗУМНЫЙ ЧЕЛОВЕК ВСЕГДА СКЛОНЕН К ТЕРПИМОСТИ. [Выделено А.А. Любищевым.  – А.А.]. Крайняя степень убежденности и отрицание “с порога” всякого инакомыслия есть признак несовершенного разума. Здесь всегда мораль приводит к жестокости, а не разум. <...> (33-35).

 

Об иррационализме

 Из письма сыну. 19.12.1949

<...> Может показаться, что с точки зрения самого принципа, который является руководящим в моей деятельности, все иррациональное должно быть отвергнуто. Это неверно. Слово “иррациональное” имеет очень много смыслов.

1) ПОСТИГАЕМОЕ НЕ РАЗУМОМ, А ЧУВСТВАМИ. От этой формы иррационального не свободен, конечно, ни один человек. <...>

2) Иррациональное как АБСОЛЮТНО НЕДОСТУПНОЕ РАЗУМУ, иначе говоря, утверждение, что существую области бытия, которые разумом достигнуты быть не могут. Если это утверждение носит окончательный характер, то оно явно противно науке. <...>

3) Иррациональное как НОВАЯ ФОРМА РАЦИОНАЛЬНОСТИ. Тут мы можем пронести полную аналогию из математики. Когда Пифагор открыл иррациональные числа, для него они показались сначала нарушением разумного порядка Вселенной, то есть сначала он их понял как нечто недоступное разуму. Но иррациональные числа оказались полностью подчинены разуму и нашли свое место во вполне рациональной математике. То же случилось и с трансцендентными числами, мнимыми числами и т. д. Сами названия показывают, что авторы, установившие эти понятия, считали их противоречащими или выходящими за пределы разума или, наконец, неспособными к реальному существованию: как могут мнимые числа существовать! Тут как будто противоречие в определении. И, однако, сейчас со всеми этими числами рациональная математика справилась и включила их в свой аппарат и они служат для отображения вполне реального мира, являясь мощными орудиями познания действительности. Вот я и считаю, что очень многие направления, как, например, интуитивизм Бергсона, которые как будто порывают с рационализмом, на самом деле являются только новыми формами рационализма. Но догматизм сторонников механистического материализма эту мысль никак не может принять. <...>

Вот я и считаю, что в биологии и в других науках наряду с рациональными в узком смысле слова должны быть иррациональные, трансцендентные, мнимые, и т.д. понятия, с которыми будущая наука будет оперировать так же свободно, как современная физика оперирует с разнообразнейшими понятиями математики. <...> (36-38).

 

О равноправии разных наук

 Из письма сыну. 6.01.1947

<...> А для чего нужна теория сама по себе? Прежде всего это есть наивысшая форма наслаждения, что так ценилось эллинами, почему Эллада, несмотря на ужасы и хаос в политическом устройстве, дала несравненно более гармоническую культуру, чем Римская империя практиков, где практика была на первом месте. А отсюда и отношение к так называемой “чистой” науке, которую вовсе не следует смешивать с теоретической. ЕСТЬ ДВЕ СОВЕРШЕННО ОТЛИЧНЫЕ ДРУГ ОТ ДРУГА АНТИТЕЗЫ: ЧИСТАЯ И ПРИКЛАДНАЯ НАУКА, ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ И ЭМПИРИЧЕСКАЯ. [Здесь и далее выделено мною.  – А.А.] .

Теоретической может быть и прикладная наука (напр. теория корабля в волнующемся море нашего академика Крылова или вся баллистика) и чисто эмпирической может быть и “чистая” наука, например история в понимании историков буржуазного толка, считающих, что дело истории просто объективное изложение событий почему-либо для нас интересных. Как будто и дошли до того, какая наука является наименее ценной – это ЧИСТАЯ ЭМПИРИЧЕСКАЯ НАУКА, но и она не оставалась без защитников: а где вы проведете грань между той отраслью науки, которая навсегда останется неиспользованной, и той, которая используется сегодня или завтра. Такой областью, которая в широких массах является совершенно бесполезной, является, например, систематическая энтомология, и сбор и определение насекомых для многих кажется совершенно никчемным занятием и в первый период моего пребывания в ВИЗРе (начало тридцатых годов) чистая систематика в глазах многих коммунистов казалась чуть ли не контрреволюцией, но потом они убедились, что это совсем не так. Можно привести ряд примеров, где пользу принесли такие отрасли энтомологии, которые развивались вне всякой связи с практикой. <...>

Если прибавить к этому, что филоксеру [вид тли, обитающей на корнях винограда. Примеч. ред.] “прозевали” потому, что она не была известна до ее обнаружения в Европе, что теперь всевозможные заносы вредителей все учащаются благодаря усилению авиации, то станет ясно, сколь даже объективно полезен тот смешной тип энтомолога, который, например, выведен Жюль-Верном в образе кузена Бенедикта в “Пятнадцатилетнем капитане”. А если мы примем в соображение то удовольствие, которое доставляет занятие энтомологией и вообще “чистой” наукой, даже коллекционерством, насколько оно заполняет досуг, делает жизнь интересной в самых глухих уголках, то польза ее станет очевидной даже там, где никакого практического использования от нее не получается. Люди, занимающиеся такой наукой не в качестве профессии, и чисто из интереса, и составляют тот “КУЛЬТУРНЫЙ ФОН”, которого нам еще очень недостает. <...> (45-47).

 

О применении математики и биометрии в биологии

 Из письма А.А. Передельскому. 20.08.1950

<...> Вся моя работа пропитана биометрией, без этого я работать и думать не могу и не желаю (будучи убежден, что недостаточное введение биометрии в биологию приносит ежегодно многомиллионный убыток), а Вы сами знаете, что на биофак, как и на гуманитарные факультеты, идут преимущественно по признаку совершенной невинности в математике. Этот биологический обскурантизм поддерживается очень многими биологами, и очень умными к тому же, и эта нелепая доктрина сейчас проводится в жизнь в смысле полного изгнания математики и биометрии из биологических вузов стараниями уважаемого Т. Д. (т. е. Трофим Денисович Лысенко – от ред.). Жду не дождусь, когда эту доктрину постигнет судьба доктрины Марра и мой несокрушимый оптимизм заставляет меня думать, что ждать остается недолго. <...> (59).

 [“Ждать” и действовать ради этого, в том числе самому А.А. Любишеву, автору работы “О монополии Т.Д.Лысенко в биологии” посланной в ЦК КПСС в 1953 г. и других выступлений в защиту науки оставалось еще 15 лет. (См.: Любищев А.А. В защиту науки. Л.: Наука, 1991; Любищев А.А. Этика ученого. Подбор писем и статей А.А.Любищева против лысенковщины. Ульяновск: Ульяновский гос. педагогический университет, 1999. – А. А.]

 

Об искусстве и науке

 Из письма Б.С. Кузину. 19.09.1951

<...> Не могу не привести одно из выражений математика Мордухай-Болтовского о математике: “Ведь это единственная наука, ставящая условием красоту, изящество и т. д. Она стоит на грани науки и искусства. Ее следует оценивать не только как полезную науку, но также как расцениваются прелюдии Шопена или симфонии Бетховена”.

Я считаю, что Мордухай-Болтовский неправ в том отношении, что считает математику единственной наукой, ставящей условием красоту. Это свойственно всем подлинным наукам и систематик, конечно, в своей работе получает прежде всего удовлетворение своему эстетическому чувству. Но так как большинство людей противополагает стремление к истине стремлению к красоте, то большинство ученых стыдится в этом признаться, а псевдоученые, нахлынувшие в массе в область науки, конечно, не стремятся ни к истине, ни к красоте, а только тому, чтобы получше поесть, получше одеться и помягче поспать. Чем выше стоит наука, тем больше в ней играет роль интуиция, догадка, воображение и все прочие способности, присущие только искусству в обычном понимании. Догадка в математике и физике играет огромнейшую роль.

Один математик, академик Н.М. Крылов мне даже цитировал выражение одного французского математика: “ГЕНИАЛЬНЫЕ МАТЕМАТИКИ ВЫСКАЗЫВАЮТ ТЕОРЕМЫ, А ТАЛАНТЛИВЫЕ ИХ ДОКАЗЫВАЮТ”. Хваленое воображение поэтов, художников и т. д. не идет ни в какое сравнение с воображением современных математиков, строящих неэвклидовы геометрии, геометрии многомерного пространства, формулирующих абстрактные положения теории групп множеств и т. д. Поэтому когда говорят, что искусство выше науки, то к этому можно присоединиться в таком понимании: те способности, которые считаются особенно необходимыми для искусства, характеризуют в своем лучшем развитии наиболее гениальных людей. <...> (79-90)

 

Двух станов не боец...

 Из письма К.В. Беклемишеву. 7.03.1953

<...> Позиция “двух станов не боец” вызывает решительное осуждение, как отсутствие твердых убеждений. Я склонен думать наоборот: ИМЕННО СОЗНАТЕЛЬНОЕ ИЛИ БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ НАДЕВАНИЕ НА СЕБЯ ШОР ОЗНАЧАЕТ НЕТВЕРДОСТЬ СОБСТВЕННЫХ УБЕЖДЕНИЙ О БЕЗУСЛОВНОЙ СПАСИТЕЛЬНОСТИ РАЦИОНАЛИЗМА, БОЯЗНЬ УСТУПКИ “ЛУКАВОМУ РАЗУМУ” [выделено мною.  – А. А.] .

Но даже принимая как первое приближение, что в период решительных переворотов позиция “двух станов не боец” недопустима, мы должны вспомнить старую пословицу: “всякому овощу свое время”. Убежденность с отрицанием “с порога” всякого инакомыслия, нетерпимость, даже фанатизм могут быть полезны в период крупных переворотов, но превращаются в безусловный вред в период эволюционного прогресса после завершения переворота, так как тогда они стремятся остановить развитие мысли. <...> (258-259).

 Двух станов не боец, а только гость случайный.

За правду я б и рад поднять свой добрый меч,

Но спор с обоими – досель мой жребий тайный,

И к клятве ни один не мог меня привлечь.

Союза полного не будет между нами,

Не купленный никем, под чье б ни стал я знамя,

Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,

Я б знамени врага отстаивал бы честь!

 

А.К. Толстой

[Приведя эти строки поэта, А.А. Любищев в письме к сыну (4.12.1953) замечает:

“...Когда я говорю с коммунистами, я многим из них (конечно, не очень умным) кажусь страшной контрой, и, наоборот, в разговоре с людьми, критикующими современность, я часто наталкиваюсь на вопрос: “Вы – коммунист?”.

Я унаследовал это свойство от моего покойного бати, я считаю это объективностью, отсутствием фанатизма и не вижу в этом ничего дурного...” (Любищев А.А. Мысли о многом. Ульяновск, 1997, с. 223-224). – А.А.]

 

 Будьте независимы!

<...> И вот я думаю, что я все-таки имею право дать совет молодым людям на их жизнь. Мой совет: будьте независимы [здесь и далее выделено мною  – А.А.] , и этот совет можно понимать в разных смыслах:

1. Независимость от окружающих. “Ты сам свой высший суд”. Это вовсе не означает презрения к людям или культа собственной личности. Это просто означает, что высшим арбитром в решении спорных вопросов должны быть собственные разум и совесть.

2. Независимость от условий среды. Очень часто в оправдание обывательского загнивания приводят слова: “среда заела”, говорят о скуке и однообразии тех или иных условий существования. Но мы знаем множество примеров, когда человек, усиленно работая над собой, преодолевая самые неблагоприятные условия, не только достигал хорошего среднего уровня, но подымался по своим результатам и по своему умственному развитию высоко над окружающим уровнем.

3. Независимость от узкой специализации. Специализация необходима и неизбежна, но это не влечет за собой разделения всего человечества на узких специалистов. Есть хорошее изречение: надо знать все о кое-чем и кое-что обо всем. Умственная культура человека должна строиться не в одном направлении и не в одной плоскости, а про крайней мере в двух-трех, взаимоперпендикулярных направлениях; такой принцип осуществляет связь разных специальностей и обусловливает целостность и прочность всего мировоззрения человека.

4. Независимость от догматов любого сорта: если можно говорить о бесспорном выводе из истории человеческой культуры, то любое, самое прогрессивное учение, переходя в неподлежащий критике догмат, из стимула развития превращается в тормоз развития. <...>

 

Любищев А.А. Каким быть. 25.01.1956. (Цит. по: Марасова Л.И. Классные часы в школах № 34 и 38 г. Ульяновска о жизни и творчестве А.А. Любищева / XII Любищевские чтения. Ульяновск, 2000, с. 85)

 

5. Собеседники и соавторы А.А.Любищева

 Ремарка: кто же здесь автор?

Интересно замечание редакторов сборника: А.А.Любищев. Мысли о многом. Ульяновск, 1997 (Р.В. Наумов, А.Н. Марасов, В.А. Гуркин):

“...У данной книги фактически несколько авторов, прежде всего это, конечно, Александр Александрович Любищев, мысли которого составляют главное содержание. Но с полным правом авторами данной книги можно считать и тех корреспондентов, в переписке с которыми А.А. эти свои мысли развивал. Также и составитель, Ольга Петровна Орлицкая – жена А.А. – имеет право на авторство, во-первых,  потому, что подборку материала из огромного эпистолярного наследия А.А. она осуществляла согласно своей точке зрения, а, во-вторых, в некоторых дискуссиях... она сама принимала активное участие...” (Любищев А.А. Мысли о многом. Ульяновск, 1997, с. 270).

Ниже – извлечения из откликов корреспондентов А.А. Любишева на “Мысли о многом” (начало 50-х). В скобках указаны страницы по названному изданию. (Апрель 2000).

 

Н.М. Воскресенский – А.А. Любищеву (6.03.1952; Курган)

Дорогой А.А.!

<...> Я готов с радостью поддерживать эпистолярный обмен мыслей, раз Вы уже включили меня в свою философскую интереснейшую конференцию (не обижайтесь за это сравнение).

Я хотел бы подчеркнуть одну черту Вашей манеры изложения своих взглядов, которая мне чрезвычайно нравится – это “растекание по древу”, как Вы ее обозвали, хоть это и не совсем так: при растекании основная нить (“сквозное действие” по Станиславскому) теряется и может вовсе исчезнуть, а у Вас лишь так окружается экскурсиями в смежные области, что само изложение основного в результате делается выпуклее и яснее; иногда, впрочем, надо, чтобы временно не потерять нить, перечитать написанное Вами, каковое от этого становится интереснее; а эта эмоция стимулирует внимание к собственной мысли; в чтении видишь Вас быстро говорящим, нагромождающим мысли. <...> (260-261).

 

Б.С. Кузин – О.П. Орлицкой (31.01.52; Алма-Ата)

Дорогая Ольга Петровна!

<...> По-настоящему мне теперь следовало бы года на два удалиться на необитаемый остров, захвативши с собой “Мысли” и несколько стоп чистой бумаги. Там писать свои соображения по поводу каждого прочитанного отрывка. И мне очень грустно, что я заведомо не “проработаю” таким образом и десятой доли собранного Вами материала. – Даже на живые и актуальные письма, смотришь, сколько времени не могу собраться ответить... Не ответить Вам на письмо тотчас же я не мог. Уже хотя бы потому, что было бы величайшим свинством не поблагодарить Вас за присылку такой необычайно вкусной мозговой пищи. А ответ отнял еще время от ее поглощения. Все равно эту вещь быстро глотать не годится <...> (262).

 

Б.С. Кузин – О.П. Орлицкой (14.09.1952)

<...> За это время я несколько раз перечитывал отдельные места “Мыслей о многом”. И мне стало виднее, что они очень неравноценны. В них представлены очень блестящие рассуждения А.А., и довольно слабые. Не знаю, хорошо это или плохо. Если Ваша цель была запечатлеть наиболее ценные плоды деятельности ума А.А., то, конечно, примесь менее ценного досадна. Но с точки зрения создания портрета А.А., это получилось удачно, т. к. для него как раз характерно это сочетание большой разрешающей силы ума с не всегда правильным определением области приложения этой силы. И в этом отношении выбранные Вами образцы очень показательны. <...> (263-264).

 

О.П. Орлицкая – Б.С. Кузину (3.10.1952)

<...> По поводу “Мыслей о многом”. Вы пишете, что эти мысли неравноценны. Все дело в том, что эти “Мысли о многом” выбрала из груды писем А.А. и разных лиц я, а не он подбирал, что ценно или, напротив, не заслуживает отбора. Следовательно, я и виновата в том, что не сумела отобрать то, что отражало бы наиболее ценные плоды деятельности ума А.А. Но я как раз, кстати, и не задавалась целью взвешивать на весах, что более, а что менее ценно. Я подбирала зачастую то, что как раз больше всего взывало возражения со стороны корреспондентов А.А., а, следовательно, как мне казалось, и положения, которые отстаивал А.А., были спорны.

Вы написали: “Но с точки зрения создания портрета А.А. это получилось удачно, т. к. для него как раз характерно это сочетание большой разрешающей силы ума с не всегда правильным определением области приложения этой силы”.

А раз так, то выходит, что я действительно всесторонне (в силу возможностей) и достаточно объективно подошла к подборке “Мыслей о многом”.  <...> (264)

(Цит. по: Любищев А.А. Мысли о многом. Ульяновск, 1997)

 

 Ремарка: читатели, собеседники, соавторы

Приведенная выше, наша собственная композиция извлечений из книги “Мысли о многом” (той, где со-авторами А.А. Любищева выступают его жена, дети, друзья) являет собой, по-видимому, “вторичное” (“третичное”?) СО-авторство.

...Всякий читатель – потенциальный СО-БЕСЕДНИК, а всякий собеседник – потенциальный СО-АВТОР!

Вот и автор этих строк со-беседует с героями и действующими лицами настоящей книги. А они – со-авторствуют с ним... (Апрель 1999).

 

6. А.А. Любищев: масштаб личности и духовное наследие

 [Ниже – статья математика и философа Рэма Георгиевича Баранцева,опубликованная, под названием “О духовном наследии А.А. .Любищева”, в журнале “Реальность и субъект” (1999).

Р. Б. был одним из тех, кому Любищев завещал заботу о своем архиве.

Рэм Баранцев сегодня – один из главных публикаторов любищевского наследия.  – А. А.]

 

С 1890 по 1972 год в России жил человек, который, будучи виталистом, открыто критиковал материалистическое мировоззрение и в качестве основного постулата этики призывал способствовать победе духа над материей. Не имея академических званий и широкой прессы, Александр Алекандрович Любищев был известен сравнительно небольшому кругу людей. Но он оставил гигантское рукописное наследие, по мере освоения которого постепенно вырисовывается подлинный масштаб ученого-гуманиста.

Архив Любищева превышает 2000 печатных листов. Наряду с научными трудами он включает переписку (600 л.) и дневники (200 л.), о которых писал Д.А. Гранин в повести “Эта странная жизнь”. В последние годы опубликованы книги Любищева: “Проблемы формы, систематики и эволюции организмов”; “В защиту науки”; “Расцвет и упадок цивилизаций”; “Линии Демокрита и Платона в истории культуры”; “Мысли о многом”; готовится к публикации книга “Наука и религия”. В г. Ульяновске, где он провел последние годы жизни, ежегодно проводятся Любищевские чтения. Имя А. Любищева стало упоминаться рядом с именами К. Линнея, Д. Менделеева, Н. Вавилова, В. Вернадского.

Чем же интересно, актуально, значительно наследие Любищева?

Лет 15 назад один из молодых людей после недельного погружения в его архив сказал: “Я нашел ответы на вопросы, которые еще не успел себе поставить”. Наше крутое время успело поставить множество горячих вопросов. И если выделить те фундаментальные вопросы, которые связаны со сменой парадигмы, то ответы на них скорее можно найти в трудах Любищева, чем в море публикаций современных социологов. Переживаемый ныне кризис мировоззрения заботил Любищева задолго до того, как его осознало общественное мнение. Корни ошибок он правильно связывал с одномерной структурой мышления, указывая, что диалектика не сводится к антитезам “или-или”. И во всех своих работах он демонстрировал диалектику многомерную. Так, в книге “Наука и религия” упоминаются 5 форм суеверий и 6 степеней защиты религии, а 4 вида жертв инквизиции сопоставляются с аналогичными категориями в современных преследованиях. Системы мировоззрений он обычно рассматривал в 5-мерном пространстве: онтология, гносеология, биология, этика, социология.

Одновременно Любищев разрабатывал такие проблемы многомерной диалектики как ортогонализация осей семантического пространства, комплексирование признаков по критериям реальности, синтезирование целостных сущностей. Еще в 40-е годы он ставил вопрос о “преодолении всех форм плюрализма в едином высшем синтезе”, в 70-е годы писал: “Проблема целостности сопряжена с глубочайшими философскими вопросами”.

Открытая методология, которую с трудом постигает сегодняшняя синергетика, была доступна Любищеву во все годы господства идеологии закрытого общества. В письме к Д.А.Никольскому от 20.12.60 он утверждал:

“Детерминизм является не только антинаучным, но ответственным за многие выводы, которыми многие ученые и неученые пытаются оправдать все мерзости истории”.

В статье, посвященной принципу дополнительности, он отмечал, что согласно Бору высшая мудрость должна обязательно быть выражена путем использования таких слов, смысл которых нельзя определить однозначно, и между прочим само понятие дополнительности трактовал в 4-х вариантах. В письме к В.Н.Беклемишеву от 05.11.58 читаем:

“Я думаю, что среди открытий XX века следует различать три группы: 1) те, которые поддерживают сделанные выводы, но не ставят никаких новых проблем, 2) те, которые ставят по новому казалось бы разрешенные проблемы, 3) те, которые оказываются совершенно непредвиденными. Первую категорию следует признать приятными открытиями, вторую – полезными, третью – интересными”.

Прогресс в обществе Любищев признавал в смысле гуманизации, оговаривая однако, что он идет не прямолинейно, а зигзагообразно.  Откликаясь на речь В.А. Энгельгардта “Творчество ученого” по радио 19.12.64, Любищев писал 21.12.64:

 “В.И. Вернадский и Тейяр де Шарден, отошедшие уже в вечность, все время настаивали, что с появлением разумного человека народилась новая сфера бытия, ноосфера, область действия сознательного разума. Не этот ли инстинкт, стремление к чистому знанию, к рационализации всего бытия, является основным принципом развития ноосферы, подобно эктропизму в биосфере. Может быть, для биосферы можно согласиться в первом приближении, что природу к жизни побуждают голод и любовь, но следование этому положению в ноосфере, как ведущему принципу, есть предательство человека по отношению к своему высшему назначению... Порыв ученого к познанию, сходный с “жизненным порывом”, есть нечто первичное, в подлинном смысле слова ведущее”.

По поводу слов о рационализации всего бытия развернулась острая дискуссия Любищева с П.Г.Светловым, который писал:

“Познание не обязательно результат рационализации. Знание имеет множество источников и рефлектирующий разум – лишь один из них... Часто знание противополагают вере. Антитеза: “чистое” знание и “слепая” вера. Однако, как знание может быть слепым и нечистым, так и вера может быть не слепой и чистой... За пределами применимости разума залегает огромная область, океан своего рода, о котором нам дают понятие внеразумные источники знания, каковые служат и фундаментом разумного”.

Любищев отвечает:

“Я... чувствую себя в одной компании с Эйнштейном, Эддингтоном, Гейзенбергом, Шредингером, Вейлем...

Все они – рационалисты, как и Кант: религия в пределах чистого разума; а глубоко религиозные люди, как наш покойный друг В.Н. Беклемишев и ты, интуиционисты. Вот этого у меня нет и потому я совершенно бессилен в размышлениях на темы религии в духе, например, П.А. Флоренского... Но я высоко ценю все разумное, что дала в частности христианская религия. Проповедь любви и учение о Логосе, данное апостолом Иоанном, интернационализм апостола Павла и то критическое отношение, которое дано в поведении апостола Фомы”.

Свой рационализм Любищев видел в том, чтобы не ставить априорных пределов возможностям познающего разума. Такое понимание рационализма далеко выходит за рамки классического идеала и представляет интереснейший объект для современных охотников расширенного толкования этого термина. Склоняясь к пантеистическому мировоззрению, Любищев стремится к высшему синтезу Истины, Красоты и Добра на пифагорейском пути в развитии Культуры. Не случайно в своей работе он приводит слова А. Эйнштейна: “Все религии, искусства и науки являются ветвями одного дерева”.

Дополняя голод и любовь жаждой познания, а полезное и приятное – интересным, Любищев фактически образует системные триады.

Отталкиваясь от традиционной постановки вопроса о двух линиях в философии, он неминуемо приходит к мысли, что “надо говорить не о двух линиях – Платона и Демокрита, а по крайней мере о трех.  Третья линия – линия Аристотеля, которую строго говоря, нельзя отнести ни к чистому идеализму, ни к чистому материализму”.

Потрясающая эрудиция, удивительная работоспособность, гражданское мужество Любищева получили широкое признание.  Покоряет самостоятельный, независимый, свободный стиль его жизни и работы, предельная честность и щедрость в науке, уважение к инакомыслящим. Находит понимание его многомерная диалектика, ценится рационализм, оптимизм, гуманизм. И в масштабе уходящего века можно видеть его как гигантский мост разума над бездной упадка, ведущий от нравственных традиций российской интеллигенции к грядущему подъему духовности.

(Баранцев Р.Г. О духовном наследии А.А.Любищева // Реальность и субъект, 1999, N 1/2, с. 154-155).

  

7. Критический плюрализм А. А. Любищева

[Ниже — тезисы одноименного доклада поэта, культуролога и философа Ю.В. Линника, подготовленного к XIX Любищевским чтениям в Ульяновске, состоявшимся в апреле 2005 г. — А. А.]

 

1. Заимствуя понятие «критический плюрализм у К. Поппера, я хочу подчеркнуть, что между ним и А.А. Любищевым немало созвучий (Поппер К. Все люди — философы. М., 2002, с. 26). Сопоставление двух мыслителей укрепляет мое убеждение, что критический рационализм эволюционирует в направлении критического плюрализма — находит в нем оптимальную для себя форму.

Трудно представить критическую форму монизма — естественное для него тяготение к унификации оборачивается догматизмом; внутри монизма затруднена полемика.

Замечательно, что декартовский дуализм зарождается в лоне радикального сомнения, — однако существует опасность, что он будет бесконечно осциллировать между своими полюсами, не получая положительного разрешения. Тем не менее самоочевидно, что дуализм и критицизм совместимы — в рамках этого мировоззрения разум обретает почву для спора, диалога, дискуссии. Напомним, что главное назначение разума К. Поппер видел как раз в инициации «критической дискуссии» — и дуализм, изоморфный бинарному коду бытия, тут является отличным ферментом (Там же). Но еще более этой задаче соответствует плюрализм.

2. «Критическая дискуссия» у К. Поппера — это не только внешняя арена для разума, но и выражение его сущностной природы. Разум призван дискутировать с самим собой! И дискутировать критически. Разум есть нескончаемая самодискуссия. Это прекрасно показал родоначальник рационализма Сократ. Вспомним, что провоцированные им споры внутренне плюралистичны — в них сталкиваются не два, а чаще несколько подходов. Для Сократа «критическая дискуссия» была не просто методом, а скорее образом жизни, который хотелось бы спроецировать на весь социум. К. Поппер приходит к схожим мыслям. Состояние перманентной «критической дискуссии» — это норма для открытого демократического общества. Повторим еще раз: рационалистический монизм быстро исчерпывает себя, закостеневая в своих претензиях на исключительность и бесспорность; критический дуализм, содействуя зарождению столь важных для познания антиномий, грозит навечно оставить их неразрешенными; нельзя исключить, что духу истины — и духу свободы — максимально соответствует именно критический плюрализм.

3. Диалоги Платона могут вести к вполне монистическому выводу. Но это движение осуществляется в атмосфере толерантности. Все высказываются в полную меру — нет ни прерогатив, ни дискриминаций. Цензура отсутствует начисто. Вот здоровый пример! Характерно, что ранние диалоги Платона — их называют «сократическими» — часто оставляют обсуждаемую тему открытой; нет вывода — нет результирующей — нет окончательной дефиниции! Очень возможно, что в этой незавершенности своеобразно проявилась разомкнутость истины — ее внутреннее родство с бесконечностью. Диалоги Платона оказали весьма нетривиальное влияние и на стиль мышления А. А. Любищева, и на поэтику его статей. Часто они как бы изоморфны диалогам Платона. Это неявный изоморфизм. Тем не менее именно в нем находит свое самое тонкое и сокровенное выражение глубокая привязанность А.А. Любищева к Платону. Вот вторая часть статьи «Уроки истории науки».

Здесь поочередно обсуждается гегемония авторитетов, большинства, практики, традиции, математики, точных наук, эксперимента. По сути каждый «гегемон» — как участник диалога, или полиалога: все они не просто последовательно «выступают», но и спорят между собой. Если редуцировать диалоги Платона к их смысловой составляющей, убрав персоналии и драматургию, то мы получим схожую канву. Можно представить и обратную операцию — своего рода инсценировку статей А. А. Любищева. Тогда они станут похожими на диалоги Платона. Такая транскрипция может иметь разве лишь игровое или педагогическое оправдание. Но главное, что она принципиально возможна: диалогизм — и именно платоновский диалогизм! — как бы имманентен стилистике А. А. Любищева.

4. Не элиминация оппонентов, а скорее их культивирование: вот установка «критического плюрализма». Разум зиждется на изначальной бифуркации Единого, запускающей ветвящуюся цепь тез и антитез. Единое само по себе мета-разумно. А потому и несказуемо. Тогда как раздвоение Единого ведет к бинарному коду, который является структурной основой и сократического диалога, и кантовских антиномий. «Критический плюрализм» имеет глубочайшее онтологическое обоснование. Дискуссии — это жизненное; там, где дискуссия невозможна, верх берет унификация, замещающая ничтойное Единое на социальном уровне; за псевдо-согласием и псевдо-единодушием может скрываться танатофилия — влечение к небытию. Таков коммунистический социум — дискуссия там табуирована! Дискуссия витальна. В ней находит свое выражение антиэнтропийное начало бытия.

5. В сократических диалогах Платона звучит полифония критического разума. Монофония разуму противопоказана. Она опять-таки заканчивается обрывом в Единое, не знающее никаких различий и противоположений — разум в такой ситуации не только не может мыслить самого себя: его попросту нет. Разноголосица мнений нужна разуму как питающая среда. П.А. Флоренский называл диалоги Платона «драматизированными антиномиями». Тут возможно не только классическое двухголосие, но и многоголосие: когда структура спора, перерастая диаду, уводит к триаде, тетрактиде и более сложным сочетаниям. Такое многоголосие характерно для А.А. Любищева. Например, он сравнивает семь гипотез происхождения позвоночных — и каждая из них представлена своими лучшими аргументами. Как бы воссоздается атмосфера платоновского симпозиона! Состязательность способствует оптимальному выбору. Когда делается отбраковка, то она мотивируется всесторонне; отброшенное помогает укрепиться апробированному — оказавшиеся неверными или избыточными движения мысли не пропадают втуне.

6. В кантовских антиномиях спорят два голоса. Г.В.Ф. Гегель введением синтеза добавляет к ним третий. Но этот процесс может быть продолжен! Исходная диада если не снимается здесь вовсе, то все же теряет жесткий характер, открывая путь к новым, подчас весьма нетривиальным возможностям. Очень вероятно, что плюрализация коррелирует с уровнем организованности: в фундаменте бытия — где раздвоение Единого обнаруживается со всей непосредственностью — мы находим четко бинарные структуры типа корпускулярно-волнового дуализма, но с подъемом на более высокие ступени происходит размывание оппозиций и замещение их более сложными, не двух-, а многочленными схемами. Эта тенденция созвучна «критическому плюрализму», собственно, она и делает его возможным. Утвердившись в исходной дихотомии, критический разум не исключает возможности ее расшатывания, ослабления — исподволь он переходит к политомии, преодолевая привычный алгоритм альтернативного мышления.

7. У А.А. Любищева мы видим явную тягу к вовлечению в критический анализ как можно большего числа гипотез и теорий. Чем богаче такое множество, тем труднее оно накладывается на дихотомический развил — внутри него действуют весьма гетерогенные, не укладывающиеся в привычную матрицу отношения. Мы поняли, что фундаментальная истина не унитарна, а по крайней мере комплементарна. А если дополнительность тут не является последним рубежом? Она очень удобна для описания дуалистического космоса. Но как ее применить в плюралистическом Универсуме? Быть может фигура Лейбница выдвинется на первый план в методологических исканиях XXI века — плюрализм все больше привлекает нас и онтологически, и ценностно. Мы все острее чувствуем, что критический разум уже не довольствуется мышлением по схеме «pro» и «contra» — ощущается потребность перейти на более гибкий язык, адекватный многомерной истине.

8. Сократ — Кант — А.А. Любищев: эти фигуры видятся в одной перспективе, ибо ярко воплощают дух рационализма с его трезвой оценкой возможностей человеческого познания. Все три мыслителя сохраняли верность идеалу единой истины. Но каждый по-своему ощутил ее недостижимость:

а) Сократ смирился с тем, что предельно общие понятия лежат за порогом однозначных дефиниций — и апеллировал к вне-рациональным аргументам типа анамнезиса;

б) И. Кант открыл, что разум, пытаясь выйти за пределы опыта, неизбежно порождает антиномии;

в) А.А. Любищев показал, что ПРОЦЕССНАЯ ИСТИНА МОЖЕТ БЫТЬ МНОГОЗНАЧНОЙ. МЫ ДВИЖЕМСЯ К НЕЙ С РАЗНЫХ — ПОДЧАС ПРОТИВОПОЛОЖНЫХ — СТОРОН, ВСУЕ ПЫТАЯСЬ ИСЧЕРПАТЬ ЕЕ СОДЕРЖАНИЕ. МЫ ДИСКУТИРУЕМ ОБ ИСТИНЕ. А ЕСЛИ ИСТИНА И ЕСТЬ ДИСКУССИЯ? [Выделено мною. — А. А.]. Создается ощущение, что именно такую форму она обретает в исследованиях А.А. Любищева — причем не в тех выводах, к которым они приводят, а в самом характере движения к ним. Выводы могут быть спорными в своей однозначности. Но импульс любищевской мысли не дает нам остановиться на них! Самое ценное — именно дискуссия, дух которой А. А. Любищев умеет воспроизводить и сохранять как никто другой.

 (Линник Ю.В. Критический плюрализм А.А. Любищева / XIX Любищевские чтения. Т. 2. Современные проблемы эволюции. Ульяновск: Ульяновский гос. педагогический университет, 2005, с. 181-184)

  

8. Дополнительные факты и соображения

  Две ремарки от автора

 

 Ремарка 1: Начало любищевианы (70-90-е гг.)

Как уже отмечалось ранее в томе 1 (раздел 6.5) «Драматической социологии и социологической ауторефлексии», ныне, усилиями друзей и учеников Александра Александровича один за другим выходят все новые и новые – извлекаемые из архива – биологические, исторические, культурологические, философские труды Любищева, его эссе и письма.

Суммарный объем этих посмертных публикаций уже далеко превысил объем прижизненных.

Здесь ограничимся краткой библиографией – перечислением только монографическихпубликаций А.А. Любищева, появившихся за последние 20 лет:

– Проблемы формы, систематики и эволюции организмов. М.: Наука, 1982;

– Дисперсионный анализ в биологии.  М.: МГУ, 1986;

– Каким быть (мое пожелание молодежи). Основной постулат этики. Двух станов не боец. Партийность культуры. О морали, браке, любви. Ульяновск, 1990;

– В защиту науки. Л.: Наука, 1991;

– Материалы в помощь начинающим научным работникам. Ульяновск: УГПИ, 1991;

– Расцвет и упадок цивилизаций. Ульяновск-Самара: Русский лицей, 1993;

– Мысли о многом. Ульяновск: УГПУ, 1997;

– Линии Демокрита и Платона в истории культуры. М.: Электрика, 1997;

– А.А. Любищев – А.Г. Гурвич. Диалог о биополе. Ульяновск: УГПУ, 1998;

– Этика ученого. Ульяновск: УГПУ, 1999.

(Во всех перечисленных изданиях имя А.А.Любищева – на титуле).

Еще в 1982 г. в научно-биографической серии АН СССР вышла книга:

– Александр Александрович Любищев. 1890-1972. Л.: Наука, 1982.

(Среди авторов этой книги: П.Г. Светлов, ныне покойный; дочь А.А. Любищева Е.А.Равдель, ныне покойная; С.В. Мейен, ныне покойный; Ю.А. Шрейдер, ныне покойный; Р.Г. Баранцев; М.Д. Голубовский; В.А. Дмитриев; А.Ф. Зубков; О.М. Калинин; В.Г. Ковалев. Все это люди, очень много сделавшие для освоения и распространения идей А.А.Любищева).

Пожалуй, наиболее полный обзор теперь уже четвертьвековой любищевианы содержится в статье Б.С. Шорникова “К 25-летию Любищевских (биометрических) чтений (историография и хроника)”, опубликованной в сборнике “Теория эволюции: наука или идеология?” (М.-Абакан, 1998).

Б.Ш.  выделяет четыре этапа в освоении наследия Любищева:

1) Осознание горечи утраты (1972-1976);

2) Осмысление феномена А.А.Любищева как гуманиста-энциклопедиста (1977-1982);

3) Издательско-публицистический период реализации наследия А.А.Любищева (1983-1990);

4) Расширяющееся понимание (с 1991).

До 1990 г. Любищевские чтения, посвященные теоретико-биологическим, биометрическим, классиологическим, общенаучным и философским проблемам, происходили в основном в Ленинграде и в Москве. Ныне центр этих чтений переместился в г.  Ульяновск.

В 1990 г. (год столетия со дня рождения Любищева) на стене старого корпуса Ульяновского педагогического института (ныне Ульяновский государственный педагогический университет), был открыт мемориальный горельеф.

В апреле 2000 г. в Ульяновске состоялись очередные, уже двенадцатые Любищевские чтения.

Оргкомитет Любищевских чтений в УГПИ, в составе: проф. Р.В. Наумов, доц. А.Н. Марасов и доц. В.А. Гуркин, – является постоянно действующим.

...И вот только что (июнь 2000) произошло важнейшее событие: в серии “Философы России XX века” вышли два тома избранных сочинений А.А. Любищева (ответственный редактор и составитель – Р.Г. Баранцев):

– Любищев А.А.. Линии Демокрита и Платона в истории культуры”. СПб: Алетейя, 2000, 256 с.;

– Любищев А.А. Наука и религия. СПб: Алетейя, 2000, 358 с.

Все, для кого значимо и дорого имя Любищева, поздравляют и благодарят Тебя, Рэм! (Сентябрь 1999 – июнь 2000).

 

 Ремарка 2: мысль изреченная всегда неполна...

Несколько слов относительно любищевской “апологии рационализма”.

Читатель, вероятно, помнит “антирационалистические филиппики” Ухтомского, цитировавшиеся выше. Ухтомский, вероятно, солидаризировался бы с П.Г. Светловым или Б.С. Кузиным (см. выше) в их с Любищевым споре о рационализме.

Наша собственная позиция в данном вопросе сегодня, пожалуй, все же ближе к Ухтомскому – в морально-этическом аспекте, а в гносеологическом – к М. Полани или Питириму Сорокину (см. том 4 ( разделы П.23.2 и П.23.3) «Драматической социологии и социологической ауторефлексии»), чем к Любищеву.

Однако не стоит так уж абсолютизировать мировоззренческие ЗАЯВЛЕНИЯ мыслителей!

...И Любищев был вовсе “не только” рационалистом, иначе мы бы не наблюдали “феномен Любищева”, во всем богатстве и величии его умственных, душевных и духовных жизнепроявлений.

...И Ухтомский, разумеется, делал свои выдающиеся открытия в области физиологии нервной системы и т. д. – вовсе не на “одной только” иррациональной основе.

И так далее...

Отмеченные “рассогласования” (противоречия) лишь подтверждают ту всеобщую, как нам кажется, закономерность, что целостная личность, “лицо”, человек, во всем многообразии своей жизнедеятельности, – “шире” ЛЮБОЙ декларации или “символа веры”.

Интересен обмен репликами на эту тему П.Г. Светлова и А.А. Любищева в их переписке.

“Интуитивист” Светлов пишет “рационалисту” Любищеву по поводу только что прочитанной рукописи последнего “Наука и религия” (письмо от 21.11.1969):

“...Я далек от мысли упрекать тебя за то, что ты ограничил план своей работы взаимоотношениями науки и религии как общественных явлений, сделав центром внимания пользу и вред, приносимый ими друг другу. Вышло здорово: бесчисленные нападки на религию, как на врага науки, оказались разбитыми вдребезги.  Замечательно, что это сделано безбожником! (Только во имя справедливости)...” (21.11.1969). (Любищев А.А. Наука и религия. СПб, 2000, с. 315).

А.А. Любищев отвечает своему корреспонденту (22.12.1969):

“...Ты пишешь, что с поставленной мной задачей я справился хорошо, и за это большое тебе спасибо. Напрасно ты только называешь меня безбожником, ведь в одном из предыдущих писем ты меня причислял к религиозным людям...”.

Далее А.А. Любищев вспоминает апостола Фому:

“...Фома - наиболее критически мыслящий из всех апостолов. По поразительному совпадению имя Фомы носят три выдающихся мыслителя: Фома Аквинат, Кампанелла и Мор. Если угодно, моя работа “Наука и религия” проникнута духом апостола Фомы...” (Там же, с. 316).

Заметим еще, что всякого мыслителя следует воспринимать не изолированно, а в комплексе (единстве) с его “заслуженными собеседниками”.

Как справедливо пишет Рэм Баранцев в своем предисловии к избранным трудам А.А. Любищева, “...рациональность Любищева, эстетичность Кузина и духовность Светлова в своем единстве образуют ту ноосферную целостность, которая достойным образом завершают эту книгу” (Баранцев Р.Г. На пути к единому знанию / Любищев А.А. Наука и религия. СПб, 2000, с. 10). (Июнь 2000).

  

9. В коридорах власти

  Из архива А. А. Любищева (1950-е гг.)

 

[Разговор с Василием Васильевичем Ивановым. Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС.

 Беседе Любищева с В.В. Ивановым непосредственно предшествовала его беседа с В.П. Орловым в сельскохозяйственном отделе ЦК КПСС. — А. А.]

 Разговор продолжался короче, чем предполагалось (45 мин.), так как по телефону я договорился сначала с Орловым на 12 час. и Иванов тоже меня просил сначала на 12 часов, когда же я сказал, что я занят, он перенес на 13 час., но и тут меня задержал Орлов, а потом беготня (это в другом здании и требуется новый пропуск), привело меня к тому, что я попал к Иванову в 13 ч. 45 м., а в 14 ч. 30 мин. у него начиналось совещание работников кафедр общественных наук. Секретарша Иванова меня спросила, не на совещание ли я прибыл. Когда я узнал, на какое совещание, то заявил: «Что вы — кафедры общественных наук мне только мешали в работе».

Иванов — довольно пожилой солидный мужчина — сначала заявил о своем уважении к представителям старой интеллигенции, а потом стал разъяснять разницу между «Крыльями» и «Гостями». Он сам заявил, что истинная сущность обвинения Зорина в клевете была сформулирована не четко и что дело в том, что Зорин указал, что власть разрешает и что у нас закладывается новая буржуазия и высший свет. Что объективным законом советского строя является то, что такие разложившиеся люди выявляются и подвергаются наказанию, между тем как по Зорину выходит, что советская власть закономерно такие явления, как Кирпичева и Дремлюгу, порождает. Поэтому за «Гостей» чрезвычайно ухватились наши враги в Бибиси, «Голосе Америки» и даже английском журнале «Экономист», обычно не касающемся вопросов литературы. Он привел пример Александрова, которого разоблачили и устранили с поста. Я ответил, что появление новой буржуазии и высшего света — несомненный факт. Они не являются закономерным порождением советской власти, но вполне закономерным порождением того культа личности, который у нас господствовал последние годы до 1953 г., когда без личного участия Сталина и солнце не всходило и земля не родила, что такое нарождение нового высшего света представляет собой огромную опасность для всего дела социализма.

Когда он спросил, как же могут закономерно вырождаться избранники народа, я ответил, что будем откровенны: хорошо известно, что список выставляемых кандидатов составляется обкомами и горкомами, в большинстве случаев настоящие лица кандидатов нам неизвестны, а когда они хорошо известны, то часто кандидат уклоняется от встречи с хорошо знающими его избирателями: наш первый секретарь Скулков не баллотируется в Ульяновске. Избиратель, голосуя за кандидата, обычно голосует за советскую власть, а вовсе не за ему неизвестного кандидата (большей частью). Поэтому большей частью наши депутаты не имеют права считать себя персонально избранниками народа.

Что касается Александрова, сказал я, то, во-первых, он не был разоблачен, так как истинная причина его снятия с поста министра не была опубликована, а кроме того, с моей точки зрения, вина Александрова ничтожна по сравнению с виной такой фигуры, как Лысенко, а Лысенко продолжает оставаться президентом ВАСХНИЛ и проч. и тормозит развитие науки. Вот тут, кажется (а может быть я сказал это обоим), я сказал, что пока у власти Лысенко умные люди имеют право бояться рецидивов ежовщины. «Это невозможно» — ответил Иванов. «Я тоже думаю, что это невозможно, — ответил я, — но это мое убеждение я не в силах передать моим товарищам».

Поэтому я сказал, что в обвинении Зорина в клевете смешиваются две вещи: 1) возможность закономерного порождения разложившихся бюрократов советской властью и 2) такая же возможность, как следствие культа личности; и забывают, что время действия «Гостей» относится к началу пятидесятых годов. Вот если бы Зорин отнес это действие к настоящему времени, то тут обвинение в клевете имело бы основание, так как сейчас о подобных злоупотреблениях в судебном ведомстве не слышно. Иванов ответил: «Но она была напечатана в 1954 году».

Я спросил о судьбе Зорина. «Он уже написал какую-то комедию, которая идет на сцене, — ответил В.В. Иванов. — Никаких репрессий он не претерпел».

Я спросил еще, что, значит, Бибиси и «Голос Америки» оказали Зорину плохую услугу, создав ему такую «паблисити»? Он ответил, что мы не настолько наивны, чтобы не заметить того политического вреда, который имела [нанесла? — А. А.] эта пьеса. «Однако многие товарищи не заметили, так как пьеса шла беспрепятственно в ряде театров».

В конце я заявил, что очень удовлетворен беседой, так как для меня сейчас вполне ясны психологические основания кампании, поднятой против Зорина, но я все-таки сохраняю свое старое мнение, что эта кампания была не нужна. Подробно обосновывать свою точку зрения по вопросу партийности культуры я не считаю возможным, так как думаю это сделать осенью в пятой главе «О монополии», которую я надеюсь, В. В. Иванов сможет прочесть. (Речь идет о работе А.А. Любищева «О монополии Т.Д. Лысенко в биологии». – А. А.) Вкратце же могу сказать, что хотя в политике никакого участия не принимал, но давно интересуюсь как политикой, так и общефилософскими вопросами, и давно известен, в частности, как виталист (этот термин В.В. Иванову оказался неизвестен и он спросил: «А что это такое?» — пришлось вкратце разъяснить), и что понятием диалектического материализма сейчас пользуются вкривь и вкось. Необходимо творческое отношение к марксизму, а не догматическое, противное всякому духу марксизма, которое господствует в настоящее время.

На этом мы расстались.

26.VIII.55 г.

Москва. А. А. Любищев

 

(Цит. по: Любищев А. А.. Этика ученого. Подбор писем и статей А.А. Любищева против лысенковщины. Ульяновск: Ульяновский гос. педагогический университет, 1999, с. 61–63).

  

10. Уроки мысли, жизни и общения

 ...- Я - кто? Я - дилетант, универсальный дилетант. Слово-то это происходит от итальянского "дилетто", что значит удовольствие. То есть человек, которому процесс всякой работы доставляет удовольствие... (А.А. Любищев - о себе. - А.)

Д. Гранин ("Эта странная жизнь")

 

 Ремарка: “любительство” Любищева

...И еще одна сторона “феномена Любищева”, оставшаяся до сих пор мало затронутой в нашем мозаичном портрете. Это его постоянное “любительское” обращение к истории, культуре, искусству, т. е. к сугубо гуманитарным областям, где он тоже был энциклопедистом (а не только в естествознании!).

Причем в данной сфере – не меньшая глубина, новаторство, независимость и даже “рискованность” суждений: “суд разума” над официальной или общепринятой точкой зрения.

Фактическое подтверждение сказанному можно найти хотя бы в серии любищевских публикаций в петербургском журнале “Звезда” последнего времени:

– “Идеология де Сент-Экзюпери” (Звезда, 1993, № 10);

– “Понятие великого государя” (Звезда, 1995, № 8);

– наконец, фрагменты 80-страничного письма Любищева – Д.А.Никольскому: “Если бы противостояние с Москвой завершилось в пользу Новгорода...” (Звезда, 1999, № 10).

В последнем Любищев выражает убеждение в том, что “разгром Новгорода (Москвой, в XV веке) – “несчастье не только для Новгорода, но и для всего русского народа и даже отчасти для всего человечества”. Он показывает, что возникшее в период “собирания Руси” верховенство московской “программы и идеологии” было победой регрессивной тенденции над исторически прогрессивной, что существенно определило весь дальнейший ход российской истории.

(Этой же теме посвящена любищевская “Апология Марфы Борецкой”, опубликованная в цитировавшемся выше сборнике “Мысли о многом”).

Иллюстрируя тезис об “энциклопедизме, рационализме и независимости” Любищева, приведем здесь фрагмент из еще одного его личного письма – Надежде Яковлевне Мандельштам, опубликованного недавно в журнале “Звезда”. См. ниже. (Июнь 2000).

  

А. Любищев – Н. Мандельштам (1955)

<...> В отношении того – составляют ли систему мои высказывания, ответ дан в длинном письме к Жеке (“Жека” – Евгения Александровна Равдель, дочь А.А. Любищева. – А. А.), копию которого Вам пересылаю. Я думаю, что сейчас все мои работы связаны друг с другом и обусловлены логической цепью обоснования и защиты новой БИОЛОГИИ. Это вместе с тем отчасти и объясняет то, что я не стремлюсь расширить многих своих эстетических запросов. По-видимому, Вы были очень довольны, что некоторые стихотворения Вашего покойного мужа [О.Э. Мандельштам.  – А. А.]  мне нравились.  Верно, что одно или два я почувствовал. За это время у меня было еще и другое новое эстетическое переживание. Будучи в “Борке”, я первый раз с чрезвычайным удовольствием прослушал действительно высокую музыку. Там я слышал на долгоиграющих пластинках “Крейцерову сонату” Бетховена. Весьма возможно, что если бы я стал посвящать больше времени чтению стихов и слушанию хорошей музыки, я, может быть, и понял бы самые высокие произведения, но это не входит в мою систему, и потому я удовлетворяюсь теми стихами (скажем А.К. Толстого, Лермонтова, Жуковского, Некрасова и др.), которые мне приятны, не делая попытки подыматься в более высокие сферы, которые я вполне уважаю, но считаю, что необъятное объять невозможно. Я резервирую за собой право считать, что необязательно непонятные для меня стихи и музыкальные произведения выше того, что я понимаю. Наряду с действительно очень высокими непонятными для меня произведениями, вероятно, непонятно для меня и многое такое, которое просто относится К ИНОМУ КАНОНУ [выделено мною.  – А.А.] , вовсе не более высокому, чем тот канон, который мне нравится. И вот для обоснования этого могу использовать опять то же слушание “Крейцеровой сонаты”. Что существует такая соната, я в свое время узнал только прочтя повесть Льва Толстого под тем же заглавием. Это было очень давно.  Так как тогда я был полным нигилистом, музыкой не интересовался, то и полагал, что “Крейцерова соната” написана Крейцером. Из самого чтения повести я сделал два вывода: 1. что написавший “Крейцерову сонату Лев Толстой никак не мог быть счастливым в семейной жизни, и в этом я был, оказывается прав; 2. что эта самая “Крейцерова соната” есть какое-то исключительно развратное, возбуждающее чувственность, произведение, если Лев Толстой, который большинством людей признается великим художником и великим знатоком разных видов искусства, избрал это произведения как символ господства животного начала над человеческим. Когда я узнал потом, что “Крейцерову сонату” написал Бетховен, вообще более, чем другой крупный композитор, для меня доступный, я прослушал эту сонату в хорошем исполнении, то убедился, что, очевидно, Лев Толстой в настоящей музыке ни хрена не понимает.  Более нелепого толкования, чем дал Лев Толстой, дать невозможно.  Совершенно для меня ясно, что сам Лев Толстой был крайне обуреваем чисто животными стремлениями, это он сознавал и с этим старался бороться, но почему Бетховену попало – это уже дело чистой физиологии. Из воспоминаний Софьи Андреевны видно, что она когда-то увлекалась Танеевым. Л. Толстой, очевидно, сильно ревновал, и так как, возможно, С.А. с Танеевым исполняла “Крейцерову сонату”, то у Л. Толстого и образовался условный рефлекс, установивший связь между его ревностью и таким величайшим произведением, каким является “Крейцерова соната”. Вы знаете, что наш общий друг Б.С. Кузин, у которого я гостил десять дней, резко отрицательно относится к Л. Толстому (между прочим, это не столь редкое явление). Я не являюсь восторженным поклонником Л.Толстого, считаю, что большинство его философствований (кроме суждения о Шекспире) чрезвычайно невысокого уровня, и ставлю его гораздо ниже А.К. Толстого или, например, Лескова, но все же я считаю его крупным писателем и не мог понять такого резко отрицательного отношения Б.С. Теперь я понимаю, и хотя своего отношения к Толстому не изменил, но этот случай с “Крейцеровой сонатой” прибавил мне еще один резкий аргумент для моего критического отношения к нему.

Ваше замечание о сравнении Энгельса и Ленина, по-моему, очень метко. Для Ленина философия была целиком подчинена его политической деятельности, и это было причиной написания его книги “Материализм и эмпириокритицизм” со всеми вредными последствиями. По ряду последующих замечаний Ленина в конспектах на “Историю философии” можно догадаться, что если бы у него было больше времени, он мог бы исправить сделанные им ошибки, которые сейчас книжниками и фарисеями, используются во вред культуре. Об этом у меня намечено написать в “Философских письмах”, но до них я доберусь, вероятно, не скоро, вернее, до соответствующей части “Философских писем”.

Теперь очень трогательны Ваши сомнения о своевременности (!  -А. А.) моих писаний. Выражаясь Вашим языком, “позвольте, сказал Ал.Ал. и полез разговаривать...”. Эта фраза мне очень понравилась, и согласно с ней я сейчас и живу.

Вам кажется осложнением, что я, будучи рационалистом, в значительной части своих боковых высказываний – моралист [выделено мною.  – А.А.] , и потому я могу попасть на крючок. Хотя тут же Вы возражаете себе. Что я рационалист, это, конечно, верно. И мой рационализм распространяется целиком и на область морали. Поэтому я моралист не вопреки тому, что я рационалист, а именно потому, что я рационалист. Тут я вовсе не оригинален, тут я следую великой традиции Сократа, Платона, Аристотеля, Спинозы, Канта. Начиная с Сократа, развивается положение, что разум есть не только высшая, а единственная подлинная добродетель человека и что неразумный человек быть подлинно добродетельным не может.

Ваше рассуждение о моменте и времени вполне справедливо, и я вполне понимаю разницу между пеной и течением. Вы пишете, что течение других изученных областей мне не поможет. Эту область я очень внимательно и давно изучал. Я никогда не принимал участия в политике, но всегда ею интересовался, и поэтому я, пожалуй, лучше разбираюсь в ходе событий, чем многие лица, обвиняющие меня в наивности и оторванности от жизни. Поэтому я полагаю, что никакой крючок мне не угрожает. <...>

 

А.Любищев

Ульяновск. 15 октября 1955 г.

(Цит. по: Звезда, 1999, № 10, с. 124-125)

 

 Ремарка: стиль Любищева

Для полноты картины, можно было бы процитировать еще какую-нибудь из работ А.А. Любищева, из области его “узко-профессиональных” научных интересов: будь-то сельскохозяйственная энтомология или биометрия, генетика или эволюционная теория, и т.д., которые, кроме всего прочего, оказываются удивительно эвристичными для непрофессионального читателя (сужу по себе).

Например, его “Загадки биологии” (1970), недавно опубликованные в материалах XII Любищевских чтений (Ульяновск, 2000).

Но – не стану!

Пожалуй, наиболее репрезентативным в этом отношении до сих пор остается обзор, содержащийся в коллективной монографии об А.А. Любищеве, вышедшей 20 лет назад, под редакцией П.Г. Светлова, в серии “Научно-биографическая литература”: Александр Александрович Любищев. 1890-1972. Л.: Наука, 1982.

...В заключение, обратим внимание на “стилистику” письма А.А.Любищева к Н.Я. Мандельштам. Воспроизводя его выше, я опустил лишь несколько вступительных строк и заключение, где Любищев сообщает, что “...живем мы сейчас прекрасно. Дел у на обоих (Любищев и Ольга Петровна Орлицкая. – А.) столько, что не до скуки...” (следует перечисление “дел” – на несколько строк).

“...Материальное положение у нас улучшилось... так что, очевидно, на пенсию мы сможем жить, не нуждаясь в дополнительно заработке... Будем заниматься только тем, что для нас представляет интерес...”

Основная же часть письма – как бы комментарий к собственному письму Н. Мандельштам; развернутые реплики, перерастающие в самоценное обсуждение (впрочем, в данном случае, заведомо не рассчитанное на переработку в статью, как в некоторых других, многостраничных “письмах-трактатах”).

Уроки Любищева, извлекаемые нами сегодня, это уроки мысли, жизни и ОБЩЕНИЯ (диалога). (Июнь 2000).

  

11. «Как стать личностью более благоустроенной, хотя бы в смысле использования собственной головы для себя...»

 

Ремарка: «секреты» системы Любищева

Вернемся к теме системы «времяпользования» А.А. Любищева.

Среди недавних публикаций эпистолярного наследия А. Л. - большое письмо, адресованное Никите Кривошеину (1959), в котором Любищев «делится секретами» организации времени, а точнее - рассказывает «откуда взялась» его система учета жизненного времени и т.д.

Примечательно, что отвечая на узко поставленный вопрос (о способе рационального использования времени), Любищев ставит свою «технологию» организации времени и т.п. - в контекст всего своего жизненного пути и, по существу, дает - под этим углом зрения - краткий очерк собственной жизни, эволюции жизненных и научных интересов, своего рода ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНУЮ БИОГРАФИЮ.

Отсылаем читателя к журналу «Звезда» (1999, № 10).

Здесь же ограничимся непосредственно относящимися к проблеме «времяпользования» выдержками из этого письма-самоанализа и жизненной ретроспекции. (Март 2000).

 

 

А. Любищев - А. Кривошеину (1959)

Дорогой Никита!

<...> В этом письме ты затрагиваешь вопрос и просишь ответа по поводу организации времени. Ты жалуешься на размагниченность и полагаешь, что такое состояние мне всегда было чуждо. Ты пишешь:

«Вам ведь всю жизнь удавалось планомерно, сжато и продуманно использовать время, и любое интеллектуальное бездействие вам немыслимо». Поэтому ты просишь сообщить секреты организации времени, и на каких фундаментах можно стать личностью более благоустроенной, хотя бы в смысле использования собственной головы для себя. Постараюсь ответить на твой вопрос.

Мы с тобой познакомились, когда я был уже стариком (больше 60 лет), и странно потому думать, что я всегда был таков как в старости. Но некоторая повышенная серьезность (унаследованная моим покойным сыном) у меня действительно была. Я очень рано научился читать  (как будто четырех лет) и чтение с ранних лет было моим любимым занятием. <...>

...Ознакомление с менделизмом заставило меня заинтересоваться больше вопросом приложения математики к биологии, и я стал знакомиться с высшей математикой. Кто-то из знакомых мне посоветовал великолепную для самообразования книгу Лоренца (в двух томах) «Элементы высшей математики». Я ее проработал основательно и проделал все приложенные задачи. И вот, в процессе изучения этой книги, я и натолкнулся на необходимость учета времени. В каком году это было - сказать не могу, может быть в 1910 году, вернее в 1913. На лето я наметил себе план, как всегда неясно сформулированный, в него входили и собирание насекомых, и чтение биологической литературы, и занятие математикой. Намерен был месяца за два-три продвинуться достаточно далеко. Но в конце первого месяца убедился, что математика очень мало продвинулась, хотя, по неточному плану, я должен был часа по два-три заниматься этим ежедневно. «Неужели я так туп, что не могу осилить математику? - подумал я. - А ну-ка проверю, сколько я фактически трачу на это времени». После этого, занимаясь математикой, я стал записывать начало занятий и конец и точно учитывал все перерывы (разговоры, минуты отдыха, посещение уборной и проч.), и оказалось, что при недисциплинированных занятиях я фактически затрачивал очень мало времени на математику. Это заставило меня пересмотреть план, быть более дисциплинированным, и тогда дело пошло гораздо лучше. Постепенно я распространил учет и на другие виды работы, и С 1 ЯНВАРЯ 1916 ГОДА СТАЛ ВЕСТИ ДНЕВНИК УЧЕТА, КОТОРЫЙ ПОСТЕПЕННО УСОВЕРШЕНСТВОВАЛСЯ [выделено мною. А.А.]. За первые 21 год (1916-1937) дневник утерян, а С 1 ЯНВАРЯ 1937 ГОДА ОН ПОЛНОСТЬЮ СОХРАНИЛСЯ, СОСТАВЛЯЯ ЧЕТЫРЕ ТОЛСТЫХ ТОМА.

<...> Когда я вступил на этот путь (речь в данном случае идет не о ведении дневника, а о формировании у А.А. Любищева определенной системы научных убеждений - витализма, о чем тот подробно в этом письме рассказывает.  – А. А.) то уже состояние размагниченности, отсутствие Arbeitlust (удовольствия в работе) наступали у меня лишь тогда, когда я был нездоров, что и случилось в 1925 году, когда у меня оказалось расстройство сердечной и нервной системы, вероятно, в значительной степени как результат перенесенного в 1922 году сыпного тифа. Но перемена режима по советам врачей поправила дело, и сейчас, несмотря на преклонный возраст, моя работоспособность удовлетворительна. Вот вкратце мое изложение того, как я дошел до современного состояния. Я, конечно, не считаю свою систему единственно возможной или даже наилучшей. огромное большинство ученых достигают часто гораздо больших результатов при отсутствии моей системы, но для людей, подобных мне, она оказывается полезной.

Какие же эти мои личные свойства? Я читаю своими достоинствами:

1) глубоко сидящую нелюбовь к безделию; 2) сильно развитую склонность к теоретизированию и критическому размышлению. <...> А.Г.Гурвич в свое время сказал, что мой характер более подходит не к тому, чтобы открывать пути к новым областям фактов, а к тому, чтобы осмысливать достигнутое (конечно, точно не помню).  Меня тогда это огорчило, хотя Гурвич свои высказывания сопровождал весьма лестными цитатами, кажется, Шопенгауэра, что наибольшая заслуга не в том, чтобы открыть то, чего раньше никто не видел, а в том, чтобы о том, что все видят, думать так, как никто не думал (вспомним яблоко Ньютона).

С этими моими свойствами гармонируют и мои недостатки: 1) совершенная техническая бездарность, несмотря на любовь к разнообразному ручному труду. Если бы я захотел заниматься экспериментальной работой, то, вероятно, ничего бы не вышло или вышло что-либо совсем жалкое; 2) неспособность к длительному непродуктивному наблюдению: я очень увлекался работами Фабра и других по биологии насекомых, и сейчас восхищаюсь этими достижениями, но следовать им совершенно не в состоянии; 3) чрезмерная обстоятельность: я способен тратить массу времени на деталь, забывая иногда общее, от этого и сейчас я трачу очень много времени на проработку заинтересовавших меня работ; 4) очень скромные математические способности. Времени на занятие математикой я затратил уйму, занимался этим с величайшим удовольствием, но к сколько-нибудь оригинальному мышлению в этой области совершенно не способен. Решил сотни дифференциальных уравнений и совершенно не способен сам составить хотя бы одно. <...>

Я поэтому считаю, что МОЯ СИСТЕМА РАБОТЫ ПРИГОДНА И ЦЕЛЕСООБРАЗНА ДЛЯ ЛЮДЕЙ МОЕГО СКЛАДА И СОВЕРШЕННО ЧУЖДА ДЛЯ ЛИЦ ИНОЙ УМСТВЕННОЙ СТРУКТУРЫ И ИНЫХ НАУЧНЫХ И КУЛЬТУРНЫХ УСТРЕМЛЕНИЙ. Следовательно, если ты хочешь в той или иной степени мне следовать, подумай, в какой мере ты на меня похож.

На этом пока кончаю, как говорил Аристотель, «необходимо остановиться», и думаю, что на первый раз достаточно. Если тебя эта тема интересует, пиши, буду рад ответить. <...>

 

Твой А. Любищев

Ульяновск. 26 октября 1959 г.

(Цит. по: Звезда, 1999, N 10, с. 130-134)

 

 

Ремарка 1: «Такая добровольная каторга…»

Вот еще одна рефлексия самого А.А. Любищева по поводу его системы «времяпользования»

"...Моя система способствует повышению продуктивности работы и вместе с тем является эквивалентом санатория... Путем постоянной тренировки я значительно увеличил свою работоспособность и потому я рекомендую попытаться применить эту систему в порядке опыта. Каковы достоинства этой системы? 1) Повышение эффективности. Это иллюстрация к словам поэта: "Ты сам свой высший суд". Она приучает к точному учету всего того, что проделано, и к самоконтролю. 2) Полезно отражается на здоровье, избавляет от скуки, от возможности говорить, что "делать нечего". 3) Самокритика, самопонимание увеличивается тогда, когда вы видите, насколько вы правильно используете любое время..." (Любищев А.А. Такая добровольная каторга // Химия и жизнь, 1976, № 12. с.14).

   По утверждению самого А.А. Любищева, его система "...пригодна для тех, кто в известном смысле сходен со мной по следующим признакам: главный интерес в жизни - научная работа, не профессия, а основное содержание; большие поставленные перед собой задачи, требующие разносторонних знаний; с возрастом не сужение интересов, а наоборот все продолжающееся расширение..." (Там же, с. 9).

(Июль 2012)

 

Ремарка 2: возможно ли воспроизведение опыта Любищева?

Как уже говорилось, «система Любищева», при всей ее уникальности, в принципе воспроизводима, хотя бы частично:
 «...Около 20 лет назад, автор, находясь под сильным впечатлением опыта А.А. Любищева, описанного Д. Граниным, разработал методику «концептуализированной самофотографии бюджета времени», которую назвал - «ВРЕМЯ ЖИЗНИ». Эта методика создавалась для личного пользования и опробовалась в течение нескольких лет. (На повторение подвига человека, «смотрящегося в часы» на протяжении всей своей жизни, у автора не хватило внутренней собранности и «ответственности перед Временем»)...» (Алексеев А.Н. Система «времяпользования» А.А. Любищева и возможности ее применения и развития» / Любищевские чтения. 1999. Ульяновск, 1999).

Подчеркнем, что наша методика учета и контроля использования жизненного времени во многом ОТЛИЧАЕТСЯ от Любищевского прототипа, хотя и исходит из главной идеи последнего. (Март 2000).

 

...Жил человек, его дух породил множество форм, не вещественных, но существующих отдельно от вещей. Это его тексты, его поступки и фразы, оставшиеся в памяти современников. Жизнь Любищева продолжается в эти виртуальных формах. Читайте его тексты, спрашивайте, пытайте о нем тех, кто его знал. Он безусловно в них переселился. Даст Бог, переселится и в вашу память, чтобы возжечь в ней костер познания истины...

Александр Зинин. Искатель Истины // Мономах, 2000, № 1, с. 63

 

 

Ремарка 1: «Душеприказчики» А.А. Любищева

«...Тот, кто однажды столкнулся с Любищевым, будет снова возвращаться к нему, - писал Д. Гранин в своей повести «Эта странная жизнь». - Автор заметил это не только по себе, но и по многим людям, число которых растет» (Д. Гранин. Эта странная жизнь. М.: Советская Россия, 1974, с. 184).

Из письма А.А. Любищева к Р.Г. Баранцеву:

«...Я давно думал, а сейчас укрепился в своем мнении, что Вас я считаю в случае смерти (возможно недалекой) моим душеприказчиком, стоящим в самом первом ряду претендентов на получение моего архива (довольно значительного). К таким идейно мне особенно близким людям я отношу (исключая лиц, мне близких по возрасту, так как в силу своего возраста они не являются надежными душеприказчиками) Юлия Анатольевича Шрейдера в Москве и Михаила Давидовича Голубовского в Новосибирске...». (29.11.1970). (Цит. по: Любищев А. Линии Демокрита и Платона в истории культуры. СПб: Алетейя, 2000, с. 5).

Из воспоминаний Ю.А. Шрейдера (одного из тех, кого Любищев назначил своими «душеприказчиками»):

 «...В октябре 1972 г. мне довелось участвовать в разборе архива скончавшегося за полтора месяца до этого в возрасте 82-х лет Александра Александра Любищева... И вот мы втроем (Р.Г. Баранцев - профессор Ленинградского университета - и двое москвичей С.В. Мейен и я) едем в Ульяновск, чтобы вместе с учениками А.А. Любищева В.С. Шустовым и Р.В. Наумовым  решить судьбу оставшегося архива и библиотеки...» (Шрейдер Ю. Три жизни профессора Любищева / Пути в незнаемое. Писатели рассказывают о науке. Сб. 14. М., 1978, с. 393-394).

Архив Любищева: 2000 печ. листов , включая 600 л. переписки (4500 писем) и 200 л. дневников, - был впоследствии депонирован его дочерью Еленой Александровной Равдель (ныне покойной) и его «душеприказчиками» в Санкт-Петербургское отделение Архива РАН (фонд № 1033).

...Ныне, благодаря усилиям Р. Баранцева и других младших друзей и учеников Любищева, творческое наследие замечательного ученого-энциклопедиста и мыслителя стало активно осваиваться. (Май 2000).

 

Ремарка 2: «Эта счастливая жизнь»

 «ТРИ ЖИЗНИ ПРОФЕССОРА ЛЮБИЩЕВА» - так называется одна из работ Ю. А. Шрейдера. По мысли Ю. Ш., первая жизнь профессора Любищева - это «жизнь квалифицированного творческого специалиста в сравнительно узкой области, биологии»; вторая жизнь (после выхода на пенсию в 1955 г.) - «потрачена на осмысление и разработку методологических проблем науки, далеко выходящих за пределы собственно биологии».

«...То, что произошло потом [после смерти Любищева. - А. А.] не назовешь иначе как третьей жизнью, - пишет Ю. Шрейдер, - внезапно открылся масштаб творческой личности, возник массовый интерес к наработанному Любищевым запасу идей и к его личности.

Все это не похоже ни на ритуальное почитание памяти, ни на иллюзорное бессмертие застывших идей. Мысли Любищева не стали каноном. Пишущие о нем и работающие в его направлении продолжают диалог. То, во что трансформируются в дальнейшем идеи Любищева, может оказаться неожиданным для самого Александра Александровича.

Может в этом наилучшая форма бессмертия, которое наука дарит тем, кто ее делал...» (Шрейдер Ю.А. Три жизни профессора Любищева / Пути в незнаемое. Писатели рассказывают о науке. Сб. 14. М., 1978, с. 397).

И еще - значимое в контексте настоящей книги – замечание Ю.Шрейдера:

«...Почти ровесник А.А. Любищева М.М. Бахтин (живший по странной случайности в Саранске - совсем близко от последнего места обитания Любищева) создал теорию диалога как способа познания человека. Любищев фактически осуществлял диалог в естествознании и в познании природы науки как человеческой деятельности...» (Ю.А. Шрейдер. Указ. соч., с. 396).

Это писано (точнее сказать - напечатано) пять лет спустя после смерти Любищева.

А вот из «Заметок» Ю. Шрейдера об Александре Александровиче Любищеве, датированных январем 1973 г., т. е. лишь полгода после того, как Любищева не стало:

«...Александр Александрович Любищев прожил долгую, светлую и преисполненную радости жизнь.

С первым аспектом, вероятно, согласится любой человек средних лет, когда срок 82 года кажется еще достаточно большим.

Второй естественно приходит в голову всем, хоть немного знавшим покойного.

С третьим не согласятся очень многие. Этим многим Александр Александрович представляется человеком, незаслуженно обиженным судьбой, не оцененным по достоинству, обойденным почестями, известностью.

И все-таки я готов настаивать на том, что, жизнь Александра Александровича была преисполнена радости, что в ней не было ничего пустого, ненужного, мелкого. Он не был наивным человеком, создающим себе иллюзию счастья. Вряд ли последнее понятие имело для него смысл. Но он жил поиском и отстаиванием истины и пребывал в радостном состоянии духа, которым заражал своих собеседников и корреспондентов...» (цит. по: Любищевские чтения. 1999. Ульяновск, 1999, с. 8).

(Июнь 2000).

 

(См. соответствующий раздел из работы А. Алексеева «Из неопубликованных глав «Драматической социологии…»»,  том 1)

 

***

Анатолий Марасов

 

АЛЕКСАНДР ЛЮБИЩЕВ (ЭПИСТОЛЯРНЫЙ КОЛЛАЖ)

 

Согласно смыслу природы

А.А. Любищев родился 5 апреля 1890 г. в Санкт-Петербурге в семье богатого лесопромышленника Александра Алексеевича Любищева, жившей в собственном 5-этажном доме на Греческом проспекте, 23; на фронтоне здания до сих пор отчётливо просматривается вензель А.А. Л.

В 1906 г закончил реальное училище с золотой медалью, в 1911 г естественное отделение физмата Петербургского университета с дипломом первой степени.

С 1912 г работает на Мурманской биостанции, с 1914 на Бестужевских курсах в Петербурге, с 1918 в Таврическом университете (Симферополь), с 1921 г в Пермском университете, с 1927 г в Самарском с/х институте, с 1938 г в Институте биологии АН УССР, с 1941 г в Пржевальском пединституте, с 1943 г в Киргизском филиале АН СССР (Фрунзе), наконец, с 1950 г по 1955 – в Ульяновском пединституте до вынужденного выхода на пенсию.

Умер 31 августа 1972 г в Тольятти, приехав читать лекции в Институт экологии АН СССР. Могила А.А.Любищева ныне находится на территории Ин-та экологии Волжского бассейна РАН. Кроме надгробной плиты из цельного куска гранита рядом с могилой установлен памятник с барельефом мыслителя и цитатой из его работы 1952 г «Основной постулат этики»: «Жить согласно истинному смыслу природы».

В Ульяновске Любищевы жили вначале по адресу ул. Труда, 28 и 27 (не сохранилось; ныне расположено новое здание пединститута), с 1955 г. – ул. Красноармейская 2, кв. 4 (не сохранилось; ныне выстроено здание Центрального Банка), наконец, с мая 1969 г – ул. Средний Венец, 23, кв. 12.

 

Письма – университет Любищева

Я думаю, что опубликовано в виде книг и статей около четверти всех работ А.А.; весь же Архив по объёму превышает 2 000 печатных листов (приблизительно 100 томов). Для нас важно отметить, что в силу того, что философские и политические взгляды Любищева, «мягко сказать», не совпадали с идеологически выдержанными, ученики Любищева (палеонтолог С.В. Мейен, философ Ю.А. Шрейдер, математик Р.Г. Баранцев и энтомолог Р.В. Наумов) с его гигантского архива вовремя сняли копии и один из экземпляров в 90-е годы переправили в Краеведческий музей г. Ульяновска.

28 томов составляет переписка (ок. 12 000 страниц, т.е. ок. 800 авторских листов), число адресатов превышает 700. Описание писем представлено в трудах Любищевской конференции (Ульяновск) за 2004-2010 гг. Многие письма опубликованы в центральных и местных научных и научно-популярных изданиях, возможно, также около четверти от их объёма. Это не удивительно, так как письма А.А. Любищева – по большей части являются развёрнутыми научными или философскими трактатами на десятках машинописных страниц.

Письма Любищева читать крайне интересно уже потому, что получаешьдеидеологизированную информацию, и с какого-то времени начинаешь осознавать, что получаешь настоящее образование. Без ложной скромности я могу сказать, что лично я получил образование, учась в Любищевском университете.

 

На равных с Аристотелем

Просматривая письма А.А. Любищева, обратим внимание вначале на «глобальные» штрихи.Кто он, Любищев на фоне общемировых стандартов?

В письме генетику М.Д. Голубовскому от 12.10.65 он пишет, что «придерживается старой доктрины Сократа – Платона - Аристотеля, что единственной подлинной человеческой добродетелью является разум». По Любищеву «несомненно, из тупика вывело человечество не наука и не искусство, а религия…».

Ему же от 31.01.66: «В Москве у него был не один, а три доклада, один из выступавших в прениях сравнил меня с Иоанном Предтечей». Любищев отметил, что «более лестного сравнения не ожидал».

Ему же от 25.06.69 о том, что его выводы (в одной из общебиологических работ) совпадают с выводами таких умов, как Эйнштейн и Винер, «но эти их идеи пока ещё не развиты».

Но «сам» Любищев в письме зоологу А.А. Передельскому от 29.04.63 считает, что «гораздо уместнее меня сравнивать с деятелем католической церкви Игнатием Лойлой, и, если мне удастся выполнить более или менее план моей жизни, то я буду доволен, если меня сравнят с Н. Кузанским или недавно умершим Тейяр де Шарденом».

Впрочем, в письме от 2.12.53 будущему лауреату Нобелевской премии физику И.Е. Тамму Любищев в свойственной ему иногда раскованной манере сообщает, что он «бродяга в физической и умственной сферах».

14-страничная рукопись 1943 г. «Программа моей философской системы», как и предыдущие большие и глубокие письма также не публиковалась, но архив у нас под рукой: «моя философская система по замыслу должна дать синтез всех философских систем прежних времён и народов, выделив в каждой здоровое зерно, и, таким образом, совершить дело, подобное Аристотелю… его попытка будет отличаться от аналогичных попытокСпенсера и Канта, которые были только философами…Попытка же Аристотеля является незавершённой в силу хронологической отдалённости. Попытка Лейбница (далеко не завершённая) должна быть признана неудачной: reductio absurdum монады, нереальность внешнего мира, предустановленная гармония…»

 

Бродяга в умственных сферах

Какой это «бродяга в умственных сферах» не мне одному, естественно, судить, но многие заслуженные современники в разных областях знания ставили Любищева в один ряд с выдающимися людьми всех времён и народов.

А какой он «бродяга в физических сферах», отчасти мы уже можем судить по городам, где Любищев работал. Попробуем иллюстрировать «бродяжничество» только за ульяновский период жизни (до мая 1968 г, когда Любищев сломал шейку бедра; операцию 3,5 часа ему делал доктор А.П. Чулков). Без ссылок на письма укажем географию поездок, безотносительно цели поездки и рода деятельности, кроме Москвы и Ленинграда, куда каждую зиму ездил Любищев: Хвалынск, Киев, Минск, Гагры, Львов, Сурский район, Казахстан, Киргизия, Латвия, Новгород, Калужская область, Таруса, Борок, Белый Яр, Горький, Белое озеро, Новосибирск, Сосногорск, Курская область, Сурский район, Акшуат… Ежегодно Любищевых дома не было по 2 -3 месяца.

И вот Любищевы приезжают домой:

Из письма А.Ю. Давыдовой (вдове зоолога К.Н. Давыдова, в Париж) от 22.06.62: «После возвращения из Ленинграда, Москвы и Минска у меня необходимость написать около 60 писем». Физику Г.Б. Анфилову от 4.12.70  (т.е., в 80-летнем возрасте) пишет, что него сейчас около 30 писем, требующих ответа.

Эпистолярный цейтнот сопровождал его всю жизнь, но он успевал и работать, и отдыхать; замечательная книга Д. Гранина о Любищеве 1974 г. именно об этом: мудрый Даниил Александрович прекрасно знал, о чём можно было писать.

 

В защиту Теняева

О том, как жили Любищевы в Ульяновске в начале 50-х годов можно прочесть в «Воспоминаниях» Н.А. Кривошеиной, перепечатанных в «Симбирском курьере» в апреле и мае 1993 г. А есть ли эпистолярные свидетельства «самого» Любищева о том, как он «жил»? только ли работал в пединституте и уезжал в центральные библиотеки и экспедиции? Нет, он, например, вступился за коллег (Н.Я. Мандельштам и Э.Р. Геллера), которых попросили уволиться по «5-ому пункту», рассорился с директором-антисемитом УГПИ...

И в то время Любищев уже вёл беспощадную войну с «позорным пятном» отечественной науки – лысенковщиной. И «всё» это сейчас общеизвестно: опубликованы книги, статьи по этому поводу. «Неприлично молчание мне» – это цитата из одного из писем в защиту настоящей науки и образования, кстати, инструктору ЦК КПСС В.П. Орлову. В советские годы А.А.Любищев не боялся отстаивать истину на любом уровне. Известны его письма и Н.С.Хрущёву (опубликованы).

28.01.62 он пишет письмо 1-му секретарю Ульяновского обкома КПСС А.А. Скочилову. Речь идёт о выдающемся враче Ульяновска А.В. Теняеве. Ему 74 года, но из-за маленькой пенсии он не может бросить работу. Положение могло быть исправлено, если бы он получил звание Заслуженного врача, дающего право получать персональную пенсию. В 30-е годы, однако, Теняев был репрессирован, и, хотя сейчас он полностью реабилитирован, это обстоятельство, видимо, мешает присвоению звания. Любищев просит исправить допущенную по отношению к Теняеву несправедливость.

Видимо, данное письмо осталось без ответа. 17.12.62 Любищев пишет письмо ужеакадемику В.В. Парину с просьбой о содействии в деле ходатайства о предоставлении персональной пенсии А.В. Теняеву, врачу-оториноларингологу, совершившему 11 тысяч операций, но представление к званию заслуженного врача дважды отклонялось местными органами на том основании, что А.В. Теняев был в известные годы репрессирован и был в заключении около 7 лет.

 

Любищев и Гончаров

А вот переписка с М.П. Ганзен-Кожевниковой важна нам тем, что может заинтересовать биографов нашего выдающегося писателя И.А. Гончарова. Из письма от 18.09.61 мы узнаём, что отец М.П. переписывался с писателем Гончаровым (!).

О чём данное письмо? О прогнозе литературных критиков на примере И.А. Гончарова, об архиве Гончарова, который сам писатель не хотел предавать гласности, т.к. недооценивал некоторые собственные способности.

О родителях Г.-К., которые переводили на русский язык скандинавских авторов, являясь ярким примером уровня интеллигенции рубежа веков.

Пишет Любищев о качестве современных переводов, приводя примеры в разных изданиях, о том, что заинтересовался философом С. Кьеркегором.

Приводит мнение Тиммериха о Гончарове, о высокой оценке Гончаровым творчества А.К. Толстого, о пьесах Ибсена, об известности в России английских поэтов…

О своей статье «Лесков как гражданин».

Вновь о Гончарове, его взглядах и оценке его романов в центральной печати в «гончаровское» время. Пишет, что критики не щадили и Тургенева, и Лескова, и даже Толстого. На это указывал и отец Г.-К. – П. Г. Ганзен-Кожевников. В своё время, являясь Председателем оргкомитета Любищевских чтений в Ульяновске, я сожалею, что не опубликовал данное обстоятельное письмо…

 

Гражданская позиция

Краеведам, думаю, небезинтересна также будет и 3-х страничная рукопись Любищева «О реконструкции центральной части Ульяновска» (1965), находящаяся в фондах краеведческого музея по состоянию на 1993 г, т.е. ещё до того, как ученики Любищева переправили копию его гигантского архива в Ульяновск…

Я напомню, что Александр Любищев по профессии «был» биологом (энтомологом). Но в вышеприведённых отрывках из писем мы видим, что его интересы, даже переживания, охватывали совершенно далёкие друг от друга сферы. Это был не только мыслитель и энциклопедист, это был гражданин, настоящий гуманист, это был Великий человек, проживший страстную жизнь в отстаивании истины. Вот удивительно, что в такой жёсткой идеологической системе, каковой, безусловно, являлась все советские десятилетия наша страна, свободолюбивый Любищев не стал диссидентом! Ведь он открыто писал: «я к партии сыновних чувств не питаю»!

Примечательно, что спустя годы, в 1980 г ученик Любищева Р.В. Наумов, пытаясь организовать наконец-то конференцию памяти Любищева в Ульяновске (и это после известной книги Д. Гранина в 1974 г.), пошёл в обком партии за разрешением, секретарь по идеологии В.Н. Сверкалов сказал свою знаменитую фразу: «Как учёный А.А., может быть, и большой, но его гражданская позиция для нас неприемлема».

А я от себя сейчас добавляю: если бы была приемлемой позиция Любищева, то великая страна наша была целостной и богатой.

Полистаем ещё несколько десятков страниц из 28 томов его писем, уже не придерживаясь той или иной точки зрения на охват проблем.

Л.М. Глускиной от 27.11.58 напоминает, что афинская демократия погибла не в силу внешнего завоевания, а в силу внутреннего разложения, перерождения в охлократию. (Как актуально! – А.М.).

 

На своем месте

Л.В. Голованову от 21.02.72. Размышляя над идеями Чижевского, считает, что организм без внешней среды, поддерживающей его существование, невозможен. «Поэтому в научное определение организма должна входить и среда, влияющая на него».

Биологу И.С. Гребенщикову от 6.09.67. О том, что «прогресс в физике оказался связанным с колоссальными сдвигами в области философии, так с ещё более колоссальными сдвигами должен быть связан… прогресс... в биологии. Работа по перестройке философии биологии настолько грандиозна, что потребует многих великих умов, с меня довольно будет…бытьИоанном Предтечей».

Энтомологу Н.Д. Перловой от 31.08.51. Благодарит за приглашение участвовать в конкурсе на замещение зав. кафедрой зоологии б/п Горьковского ун-та и отказывается, т.к. он в Ульяновске всего год и принял моральное обязательство в течение определённого срока не покидать данное место (о директоре УГПИ А.В. Козыреве который принял его на работу у Любищева и спустя годы сохранились самые «светлые воспоминания»).

Ей же (без даты, прибл. сентябрь 1953 г.). Поскольку руководство УГПИ сменилось (пришёл антисемит В.С. Старцев), «моральное обязательство отпадает».

Ю.В. Петрову от 3.10.61. Любищев не видит перспектив создания международной Академии теоретической биологии. Считает, что академики-биологи (современные) чрезвычайно разношерстная группа: открытые лысенковцы, крайние дарвинисты и не интересующиеся теоретической биологией. На первом же заседании случился бы скандал.

В других письмах Петрову Любищев сообщает, что из академиков к нему хорошо относятсяСкрябин, Энгельгардт, Ю. Орлов, Шмальгаузен. Сообщает о своих недоброжелателях: Паладине, Никольском, о том, что Опарин, Давиташвили и Сисикян – лысенковцы. Любищев решительно возражает против подобной академии, подчёркивая, что «сидеть за одним столом с подхалимами ему удовольствие не принесёт».

Биологу Ю.И. Полянскому от 15.05.61. Пишет, что с «моих работ табу пока не снято,… чувствую себя в положении юной невесты из одного анекдота, где жених ухаживал за одной красивой девушкой, но не делал предложения. Когда его спросили, почему он колеблется, он сказал, что опасается, нет ли у невесты какого-то скрытого недостатка. А когда позволили ему полюбоваться невестой в натуральном виде, он сказал, что ему не нравится форма её носа».

 

Посадить не успели

В.Н. Рекачу от 28.03.66. Своему старому другу Любищев пишет, «что у нас сходная судьба: нас не успели посадить. Видимо, некоторые из заведующих посадкой лиц об этом иногда сожалеют, но сейчас сажать стало труднее».

Ему же от 22.07.69.  «По-прежнему ковыляю на костылях, но радиус ковыляние понемногу увеличивается, возможно, к моему столетию дойдёт до 5 км».

Ему же от 29.11.69. «Сейчас у меня 2 интереса: общая биология и натурфилософия и голая систематика». Пишет, что с продовольствием у нас делается всё хуже и хуже и цены растут не так как в презренных капстранах на 5-6% в год, а сразу на 30-40%.

Считает лидерами свободомыслящих людей Солженицына и Сахарова (но «это такая крупная фигура, что наши сталинисты его тронуть не решатся»).

Ему же от 10.07.70. Считает недопустимыми выражения «собаке собачья смерть», «сукин сын». Соглашается с афоризмом «собака вывела человека в люди», но дополняет: «лошадь – в дворяне», «овца – в капиталисты», а свинья по проекту Хрущева должна привести к коммунизму.

 

Материя и дух

Энтомологу Т.Н. Рязанцевой от 5.12.48. По поводу похорон собственного сына пишет, что он «сходен с индусами: раз душа покинула тело, то сам по себе труп не будит никаких эмоций. Я про себя думаю завещать, чтобы мой труп был отдан в медицинский ин-т и полностью был использован для целей преподавания».

Цитологу И.И. Соколову от 28.03.65. Поскольку Соколов старше Любищева, то Любищев желает ему брать пример с недавно умершего математика в Киеве Буняковского, который заведовал кафедрой до 100 лет и умер на 103 году.

Ему же от 30.06.70. Поздравляет Соколова с 85-летием. Напоминает о профессоре Френкеле, работающего по проблемам долголетия; ему недавно исполнилось 100 лет.

Из письма мы узнаём, что в 1910 г. Любищев был во Франции.

Философу Т.Я. Сутт от 4.12.71. Любищев считает К. Бэра величайшим и умнейшим биологом всех времён, и три нации могут считать его своим: немцы, эстонцы и русские.

Философу А.И. Сырцову от 21.03.30. Считает, что исторический материализм – новая методологическая метла, которая износится весьма скоро и в отношении к ней, следуя примеру Гегеля, можно процитировать слова апостола Петра: «Вот пришли люди, вынесшие твоего мужа, подожди немного – вынесут и тебя».

Ботанику, академику А.Л.Тахтаджяну от 30.08.64. Сообщает, что прочёл роман Верфеля «40 дней Муса Дага» по-немецки, который произвёл на него огромное впечатление. «А у нас этого писателя как будто совсем не знают».

Биологу Ф.А. Турдакову от 22.06.54. Старому другу Любищев пишет, что он подумает о переезде во Фрунзе, т.к. он «всё начальство здесь выдрессировал, а если я приеду во Фрунзе, то там дрессировку придется начать снова».

Энтомологу К.П. Трубецкой от 24.03.64. «Получил оригинальное поздравление с Новым годом на 12 языках (очевидно, от Трубецкой), но из 12 языков Любищев узнал только 10».

Генетику Ю.А. Филипченко от ноября 1930 г. По Любищеву, дух и материя реальности, такой дуализм развивался Бергсоном, и учение Бергсона есть великий ренессанс. Эклектиками Любищев считает Нэгели, Берга и др.; сумбурно эклектичен был Дарвин, который к своему основному учению пристроил целый ряд допущений и прямо противоположных суждений.

Экологу К.М. Хайлову от 17.10.71 г. Об экологии: «по-моему, экология и сейчас «недонаука».

Ему же от 3.12.71. Слово «недонаука» Любищев понимает «по аналогии со словами недовес, недовыручка, недозрелый, недоросль, недосев». Слово «наука» имеет много смыслов. Ненаука – это то, что никогда не может стать наукой, например, филателия; лженаука – проповедует вздор, например, астрология, или мичуринская биология; донаука – то, что уже отбирает факты, констатирует («научное» издание писателей); недонаука уже какие-то обобщения получает, но в чрезвычайно примитивном и рыхлом виде; наконец, наука – характеризуется полным отсутствием всяких догматов, жёстким, прежде всего математическим формулированием выводов. Поэтому «марксисткая наука» – в лучшем случае «недонаука», а в биологии только сравнительно небольшая часть перешла в область настоящей науки, но «даже там влияют недонаучные и ненаучные подходы».

Астроному В.П. Щеглову от 9.11.57 Любищев пишет, что Польша уже в 15-м веке обладала высокой культурой, что Коперник – порождение прежде всего польской культуры, он был философ, юрист, медик, астроном, художник, экономист, а его рукописи распространял сам папа Климент VII.

Литератору Б.М. Эйхенбауму от 9.02.52. По поводу издания Лескова, где дана несправедливая оценка Лескова как общественного деятеля. Любищева возмущает, что в качестве судьи выдвигают Зайцева – «омерзительную личность». Высылает статью «Лесков как гражданин» (которая увидит свет только в 1977 г. в журн. « Север»,№ 2).

 

***

Остановимся; мы не просмотрели и сотой доли эпистолярного наследия великого гуманиста. Закончим отрывком из письма писателю М.А. Поповскому от 24.11.66 г. Это письмо – соображения Любищева по поводу «превосходной повести» Поповского «Тысяча дней академика Вавилова». Вначале о том, что Вавилов ошибся в отношении культурной значимости Лысенко. Вавилов считал его талантливым и честным знахарем, но Лысенко оказался знахарем бесчестным. И Мичурин был знахарем, а не настоящим учёным, но он был честный человек. «Если бы Вавилов мог чуточки проникнуть в чёрную душу своих противников!»

«Мы живём в странном веке… с одной стороны – величайшее торжество человеческого разума…, с другой – потрясающий успех таких проходимцев, которым трудно найти прецедент во всей мировой истории – Распутин, Гитлер и Лысенко, который приобрёл колоссальное влияние при деспоте Сталине».

В странном веке мы живём. 

 (См. литературный журнал «Симбирск», 2015, № 5, с. 46-49)

Конец

 

Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 1(70) январь 2016

Адрес оригинальной публикации: http://7iskusstv.com/2016/Nomer1/Alekseev1.php