***
Весь март стояли холода,
кружили над базаром птицы,
искали корм. И ото льда
залив не мог освободиться.
И ожиданием тепла
весеннего тела томились,
но каждый день метель мела
и холода все длились, длились…
***
Послать воображенье по следам,
вслед за тобой пройти аллеей парка,
увидеть вдалеке твой лёгкий стан
в сквозном проёме побелённой арки.
Почти догнать тебя, ускорив шаг.
И разглядев рисунок мелкий ситца,
вдруг осознать, что стрелкам на часах
на десять лет назад не возвратиться.
***
А луч, скользя по подоконнику,
вмиг обнаружит, сколько пыли
за наш отъезд цветы бегонии
на плотных листьях накопили.
И это наше возвращение
в пространство выцветших обоев
вдруг обернётся ощущением
безмерной близости с тобою.
***
И, рассчитав узор по клеточкам,
ты вышиваешь, вышиваешь
сирени сорванную веточку
и контур красного трамвая.
И в бесконечном повторении
размеренных и точных жестов
есть чувство умиротворения
всей атмосферы дней воскресных.
***
Тропинка сбегает к морю.
Солнце стоит в зените.
Скользят вдоль берега тени
Перистых облаков.
А мы всё спорим и спорим
О суете событий,
Сверяя ноты мгновений
С музыкою веков.
***
Одесские предместья –
Крыжановка, Лески…
Не будь с тобой мы вместе,
я умер бы с тоски.
По вечерам над лампой
кружится мошкара,
поток словесных штампов,
из овощей икра,
пять с половиной соток,
мангал из кирпичей,
десяток-два красоток
и минимум вещей.
Всех знают в коллективе,
а мы – приблудный люд,
зато какие сливы
растут и там, и тут!
Зато на сковородке
изжарены бычки,
и просятся под водку
грибки и кабачки.
И не забыть, хоть тресни,
до гробовой доски
одесские предместья –
Крыжановку, Лески.
***
в семи километрах от города
в Лесках – на прибрежном плато
мы были бесстыдны и молоды
и делали чёрт знает что,
и, скинув цветастое платьице
на гибкие ветки куста,
ты вдруг мне читала Горация
слегка приоткрывши уста.
***
Люсьену Дульфану, художнику
Дульфан в усах и лето на излёте…
На Кинбургской косе как вы живёте
в саманном доме у солончаков?
Махнуть через залив – а там Очаков,
вернуться за полночь с авоськой полной раков,
уснуть в двух парах выцветших носков.
А утром вновь в усах – и на этюды, –
пока жива коза, жива покуда
и седина коснулась лишь висков,
пока непредсказуема палитра,
точна рука, и на столе пол-литра
и дышится легко, без дураков.
***
И было просто все – песчаная коса,
рублёвое вино в пластмассовых канистрах,
палаток серебристых паруса,
и жарких слов любовный шёпот быстрый…
А в небе проплывали облака,
скрипели доски старого причала.
Всё было впереди, но дней река
уже своё теченье ускоряла.
***
на песке раскалённом
у зелёной воды,
там, где ветер солёный
заметает следы,
где встаёт над заливом
туч слоёных гряда,
как безбожно счастливо
билось сердце тогда
***
я не войду два раза в ту же реку,
не проплыву, цепляясь за пороги,
и морду, как бугай на водопое,
не погружу я снова в Южный Буг.
Проехали. Но через четверть века,
коль доживу, то, подводя итоги,
припомню. И заноет ретивое.
И вновь увижу взмахи лёгких рук
любимых женщин над речною гладью,
и мимо проплывающих ужей,
и брызги радуги, форель на водопаде,
и берегов гранитных неглиже.
***
Там горе – не горе,
беда – не беда.
Поедем на взморье,
поедем туда,
где ветер с лимана
и ветер морской
кружатся над пряною
жизнью мирской,
где жирные птицы
снуют по песку,
и пиршество длится
до боли в боку,
где денно и нощно
стучат поезда,
где всё так непрочно, –
песок да вода.
