Високосный дневник0

1

 

Коммунизм, обещанный к 1980 году, так и не наступил. Даже в информационной программе «Время» о нём, коммунизме, не вспоминали – забыли, наверное. Или замалчивали – как в Древнем Риме обходили щекотливую тему упадка. Мы, подобно древним римлянам, не знали, что в государстве всё шиворот-навыворот. Нам об этом сказали позже.

В заурядной Юлькиной девятиэтажке люди делились на тех, кого касалась война в Афганистане, и на тех, кого она не касалась. Вторые прятали глаза от первых, получивших цинковые гробы и даты на надгробиях их високосных детей: 1964 – 1984.

 

2

 

Уже в первые минуты нового 1984 года Юлька подумала: «В этом году у меня день рождения». Она не обрадовалась и не загрустила, приняла как факт, потому что была високосным ребёнком – родилась 29 февраля 1964 года. Того года, когда отправили на пенсию Никиту Сергеевича Хрущёва.

В пятилетнем возрасте она была уверена, что не заслужила дня рождения, только поэтому он у неё бывает редко, а не каждый год, как у родителей, сестры Ирки и брата Сережи. Она изо всех сил старалась заслужить свой праздник и вела себя хорошо. Но все её старания оказывались напрасными. Правда, старший брат всегда дарил ей что-нибудь 1 марта, легонько дергал за ушко и называл Золушкой. Ведь Юлька была мамина помощница, особенно после того, как появилась на свет младшенькая.

 

3

 

Юлька внезапно проснулась часа в четыре утра. Ей снился обычный кошмар: она ехала в лифте и понимала, что уже давно должна была приехать на свой восьмой этаж. Она не сразу сообразила, что нечаянно нажала на кнопку с цифрой «16». Юлька пришла в ужас – в доме всего девять этажей и теперь кабина лифта вылетит через крышу и унесется в небо! Лифт набирает скорость, угрожающе гудит, воет и вибрирует. Как страшно! Что сейчас будет? От страха Юлька просыпается. Сердце отчаянно колотит о рёбра, в висках стучит, ей с трудом удается успокоить дыхание. Она, испугавшись, что сон повторится, крутится, вздыхает, периодически впадает в дрёму, кое-как дотягивает до рассвета. Включить ночник, чтобы почитать, она не решается. Если проснётся беременная Ирка, поднимет такую бузу, что встанут все соседи, включая дворняжку Тузика.

В этом доме всё сходит с рук только младшенькой. Интересно, как бы отреагировали родители, если бы забеременела без мужа Юлька? Скорее всего, устроили бы грандиозный скандал! А от Ирки даже объяснений не потребовалось. Она живо натянула на лицо маску жертвы, пригрозила абортом с жуткими жизнеразрушающими последствиями, и родители покинули поле сражения, отступили, как Наполеон от Москвы. Ира продолжала капризничать и верховодить в доме. Потому что остальным членам семьи гораздо легче сделать так, как нужно ей, чем отстаивать свою позицию. Ира с мастерством манипулятора использует человеческие слабости. Эта способность – врождённая, такому не научишься! Самое прекрасное время суток, когда она спит!

Когда Юлька встала, на пол с глухим стуком свалилась толстая коричневая книга Жоржи Амаду «Тереза Батиста, уставшая воевать», взятая по большому блату в библиотеке. Юлька перечитывает роман пятый раз. Ей безумно нравится героиня, такая маленькая и стойкая.

– Вот это девчонка – Тереза! Прочти эту книгу, не пожалеешь, – советует она сестре, но та после сдачи выпускных экзаменов в школе книг не читает.

 

Юлька вышла на кухню. У стола, спиной к двери, сидел Сергей в одних трусах, сдвинув костлявые лопатки. Горела тусклая лампочка светильника над столом. От этого света кожа брата казалась неестественного желто-пластилинового оттенка. Он поднял голову, посмотрел сонными глазами и улыбнулся.

– С днем рождения, любимый братик!

– Спасибо, что вспомнила. Чаю, Джульетта?

Юльку Сергей в зависимости от настроения называл Джулией, Джульеттой, а порой просто Джулькой. Ему почему-то нравились западные имена: папу Михаила Петровича он величал Майклом, маму Людмилу Ивановну – Люси, сестру Ирину – Айрон, а свою жену Сашу – Алекс.

– Я собрался за провиантом на Привоз съездить, вечером ребята придут. Только денег у меня маловато… – Сергею явно нелегко далось это признание.

– Я подброшу, последняя стипендия каким-то чудом задержалась. Заодно и окончание моей учебы отметим. Если ты не против, я Женьку позову.

– Зови свою Женьку, я буду рад. А что с распределением на работу? – Сергей не умел задавать второстепенных вопросов.

– Ничего хорошего. В лучшем случае нам с Женькой светит Ширяевская ЦРБ1, спасибо, если не сельские ФАПы2. Боюсь, что института мне не видать, как своих ушей. – Юлька насыпала в чашку крупные чёрные чаинки, которые, упав на дно, изобразили рисунок, напоминавший розу. «Я послал тебе чёрную розу в бокале…», – неожиданно всплыло в её памяти.

– Глупости, у тебя красный диплом и направление из училища в институт.

– Слушай, во-первых, фельдшеров и медсестёр в стране не хватает, а во-вторых, моя учёба в институте, мягко выражаясь, не вписывается в общую картину нашего дома, – рука Юльки описала широкую дугу. – Твоя Сашка не сегодня-завтра родит, и эта наша пигалица – тоже. А у нас всего три комнаты.

– Придётся тебя, красавица, замуж выдать.

– Лучше мне уехать по распределению в райбольницу, там среднему медперсоналу выделяют жильё, подъёмные выплачивают, там и замуж выйду за простого хлебороба, буду корову доить, кур кормить, мужа пьяного домой возвращать. – Она не верила в то, что говорила, но старалась, чтобы голос её звучал убедительно.

– Не могу представить тебя в деревне…. Придётся мне вмешаться в процесс твоей дальнейшей жизни.

– Как ты собираешься это сделать? – в вопросе Юльки прозвучала надежда.

– Я Бориса попрошу, старшего следователя, он мужик со связями. Кстати, он сегодня вечером должен к нам заглянуть, я его пригласил. Так что всё очень удачно складывается. А теперь разреши тебе напомнить, что с меня – доставка продуктов, а с тебя – готовка.

– Слушаю и повинуюсь, брат-прокурор! – Юлька засмеялась и побежала в ванную умываться.

«Интересно, какие люди в прокуратуре работают? Чем они там занимаются? В кино актёр-следователь (лицо у него строгое и сосредоточенное) допрашивает преступника и пишет протокол, но ведь этим он не всё время занимается…», – размышляла Юлька, когда Сергей начал работать в прокуратуре. С вопросами к брату она не лезла, зная, что он отшутится и ничего рассказывать не станет по каким-то известным только ему причинам.

Она любила Сергея, восхищалась им, всегда рассчитывала на его помощь, и он никогда её не подводил. Ей нравилась его жена Сашка, хотя поначалу она опасалась, что появление Сашки отдалит от неё брата. Сашка оказалась доброй и неглупой. Они быстро подружились.

С Иркой, младшей сестрой, Юлька уживалась с трудом. Старшие сестры часто оказываются виноватыми во многих детских прегрешениях младших. Юльке часто доставалось на орехи за проделки сестры, а за нежелание просить прощение доставалось вдвойне. Сергей был намного старше сестёр, у него была своя взрослая жизнь. В их ссоры он не вмешивался, считая, что они во всём могут разобраться сами.

 

4

Головоломка «кубик Рубика» постепенно вышла из моды. Возвращение гармонии за 26 секунд осталось непобитым рекордом. Юльку пугал идеальный пёстрый кубик. Она умела собрать всего лишь одну грань. Серёжа, легко доделывая начатое ею, небрежно бросал кубик на полку. Юлька злилась на свои пальцы и на голову, отдающую им команды. Младшая сестра с кубиком справилась легко. Юльке стало немного обидно. Она вздохнула с облегчением, когда о головоломке забыли.

 

5

Борис появился, когда веселье было в разгаре, и компания устала не только произносить тосты, но и танцевать. Именинник пел под гитару. Всем нравилось. Женька потребовала Юлькиных песен. Сергей объявил:

– «Любовь бывает разной». Исполняется впервые. Стихи Джульетты, музыка народная, то есть моя.

Юлька сразу обратила внимание на вошедшего в комнату Бориса. Да и его взгляд остановился на ней. Взгляд был настойчив. Избегая его, она спряталась за плечом Сергея.

Только бы скорее закончилась эта глупая песня. Зачем она сочинила такие дурацкие стишки? Неужели раньше они казались ей забавными?

Борис, протиснувшись между Женькой и Ириной, сел напротив Юльки. Он смотрел на неё в упор. А песня всё не кончалась. Сергей толкал её локтем в бок и делал страшные глаза – сердился, что она не подпевает.

 

Любовь бывает разной –

Красивой и опасной.

И праздничной открыточкой,

И куколкой на ниточке.

 

Любовь бывает разной –

Полезной и напрасной.

Вполне доходным ремеслом

И в утлой лодочке веслом.

 

Любовь бывает разной –

Нелепой, несуразной.

Вздыхающей украдкой

На лестничной площадке.

 

Старший брат наконец-то извлек заключительный аккорд из гитары. Борис захлопал вместе со всеми, но его взгляд оставался хмурым. Глаза у него были разного цвета: один – карий, другой – зелёный. Почему-то это привело Юльку в ещё большее замешательство. Она никак не могла решить, какой глаз ей больше нравится: тёмный карий или яркий зелёный?

– Разрешите всем представить Бориса, и пусть он выпьет, как опоздавший, штрафную, – Сергей наполнил рюмку приятеля.

Юлька встала, чтобы унести гитару, но Сергей задержал её:

– Джулька, погоди, ты ведь ещё не пела!

– Как ты её назвал? – удивился Борис. Голос у него был низким, плотным, замшевым, как у Шаляпина на старинной пластинке. Голос понравился Юльке, немного её успокоил, как говорят в таких случаях – вернул душевное равновесие. Захотелось услышать его ещё.

Сергей засмеялся:

– Она у меня Джульетта, или просто Джулька.

– Джулька – звучит как-то по-собачьи. А Джульетта – нормально, сойдёт, – Борис широко улыбнулся, сверкнув крупными белыми зубами.

Юлька вздохнула с облегчением, но, наверное, слишком рано. Он снова стал серьёзным, а она опять напряглась.

Все начали уговаривать Юльку спеть. Но она заупрямилась. Женька просила подругу перестать ломаться. А ей просто показалось, что при Борисе она не сможет выдавить из себя ни звука. Он, словно почувствовав её робость перед ним, собрался уходить. Юлька вышла его провожать. На лестничной площадке было накурено. Приоткрылась соседская дверь:

– Когда закончится это безобразие? Сейчас же прекратите шуметь и курить! Хулиганы! Я милицию вызову! – Дверь захлопнулась.

Борис засмеялся:

– Не скажем, что здесь хулиганит половина районной прокуратуры?

Юльке улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой.

– Сергей сказал, что ты фельдшер. А стихи пишешь по вдохновению?

– Просто у меня такое странное хобби.

– Почему странное? Хорошее хобби. Твои стихи мне понравились.

Юлька смутилась:

– Я знаю, что они у меня наивные.

– А мне они показались простыми и искренними, – возразил Борис.

Она поняла, что краснеет, и поспешила переменить тему.

– У вас пуговица на манжете отлетела. – Её голос звучал совсем тихо.

– Точно, отлетела. – Борис поднял руку. Рука была большая, смуглая. – Я и не заметил. Ладно, с распределением твоим поможем. А теперь мой совет: не оставляй жениха надолго – могут увести.

– Какого жениха?

– Который как тень за тобой ходит и в рот заглядывает.

– Юрика?

– Теперь я знаю, как его зовут.

– И совсем он не мой жених. Вообще он моей подруге Женьке нравится. Мы учились вместе. Так, друг просто.

– Друг? – Борис не смог скрыть улыбки.

– А почему вы спрашиваете? – осмелела Юлька. Всякое упоминание о Юрике действовало на неё раздражающе.

– Из простого любопытства. Или в силу привычки.

Он спустился на несколько ступенек, потом, резко обернувшись, сказал:

– Глаза у меня разные после травмы. Это на всякий случай – многие интересуются.

 

6

 

Уже не так часто, как раньше, упоминается в газетах и по радио газопровод Уренгой – Помары – Ужгород. Ни этот газопровод, ни нефтепровод «Дружба», ещё раньше успевший навязнуть в зубах дикторов, не волновали Юльку. Она также осталась равнодушной к войне между Аргентиной и Англией за Фолклендские острова. А вот к «железной леди» Маргарет Тэтчер относилась с симпатией. Ей нравились благородство и сила англичанки. И её неукротимая вера в себя.

 

7

 

Когда Юлька была совсем маленькой, она попала в Оперный театр. Случайно. Из Сибири к маме приехала её двоюродная сестра тетя Маша. Тетю-гостью водили по Одессе, показывали достопримечательности. Купили билеты в Театр оперы и балета, где сами никогда раньше не были. В тот вечер Юльку оставить было не с кем и её взяли с собой. Она была спокойной девочкой, с ней можно было даже в космическое путешествие отправляться. Спектакль заворожил Юльку – шла опера «Иоланта». В антракте она подошла к сцене и весь второй акт простояла по стойке «смирно» за спиной дирижёра. После окончания спектакля Юльку долго не могли сдвинуть с места – она никак не хотела перестать любоваться золотым занавесом. Маму подозвал один из музыкантов и подарил для Юльки старинный дореволюционный клавир. «Если ей понравилась опера, то это на всю жизнь», – сказал он, подавая из оркестровой ямы ноты в красивом переплёте. Его самого Юлька не видела, а слова запомнила. И ноты хранила. «Собственность издателя Юлия Генриха Циммермана, Москва, Лейпциг, Лондон. 1900 год». Они пахли бабушкиным подполом и старым соседским фортепиано «Берлин», которое старушка Фаня Львовна подарила Юльке. Роскошный подарок так и остался стоять у соседки в комнате. Юльке разрешалось заходить к ней в гости, открывать крышку пианино и гладить пожелтевшие клавиши. Поставить громоздкий инструмент у себя родители наотрез отказались. Папа недовольно пробурчал, что комната у них отнюдь не резиновая. Потом Фаня Львовна умерла, а её сын Сеня продал пианино. Юлька плакала, глядя, как её пианино грузят в кузов машины, чтобы увезти. Мама сказала: «Слава богу, избавились от этой рухляди». Пианино уехало навсегда, а ноты цыганского романса Бородина на слова Апухтина «Нет, не клянись», посвящённого Анастасии Дмитриевне Вяльцевой, остались.

Ни ТЮЗа, ни цирка для Юльки не существовало. Она ходила только в Оперный театр, где любила сидеть в ложе, неторопливо рассматривая зрителей в партере и музыкантов в оркестровой яме. В такие минуты она чувствовала себя королевой на троне. Даже когда партер оказывался почти пустым, она продолжала чувствовать себя королевой, но уже не на троне, а на эшафоте. Сегодня театр был пуст. А ведь шла «Иоланта» с народным артистом Николаем Огреничем в роли Герцога. В партере Юлька насчитала всего полтора десятка зрителей. «Наверное, – пронеслось в её голове, – неимоверно трудно петь при пустом зале и кланяться, не слыша грома аплодисментов».

Сегодняшняя Иоланта была пышкой. Но стоило ей запеть, и Юлька забыла, что по либретто Иоланта – хрупкая стройная девушка. Сопрано было чистым, звонким, хрустальным. Когда с глаз Иоланты сняли повязку, её голос удивительно преобразился. И Юлька невольно поверила, что слепая героиня действительно прозрела в это мгновение. Её взгляд в зрительный зал выражал такой восторг, будто она и впрямь впервые увидела небо и солнце.

После финала спектакля престарелые театралки в нафталиновых кружевах и пыльном крепдешине и несколько гостей города хлопали стоя и кричали «Браво!». Юлька кричала громче всех. Герцог-Огренич смотрел прямо на неё и улыбался, бережно держа за руку пухлую румяную Иоланту.

 

8

 

Нет никакой надежды достать книги Рэя Брэдбери, Жоржи Амаду или Джеймса Джойса, напечатанные издательством «Иностранная литература». За томик Ахматовой на чёрном рынке нужно выложить половину зарплаты инженера. Ещё меньше надежды завладеть коттоновыми шмотками, но это как раз можно пережить.

На комсомольских, партийных и профсоюзных собраниях перестали изучать вдоль и поперёк продовольственную программу. Только конспекты с вклеенными вырезками из газет у многих оставались свидетельствами тщетных усилий партии и правительства преодолеть продовольственный кризис. По-прежнему в магазинах – ничего, кроме чёрной картошки, белой соли, желтого сахара и серых макарон. На самом видном месте горы банок с законсервированной кабачковой икрой. Ещё есть заледенелый минтай.

И всё-таки граждане умудрялись кое-что прятать в холодильниках, которые шутливо рекомендовалось чаще включать в радиоточку для пополнения продуктовых запасов. Юльке нравилась эта острота.

 

9

 

Когда Юлька вошла в кабинет следователя прокуратуры Б. Никитина, она услышала, как Борис орал в телефонную трубку, сидя на краю письменного стола:

– Нужно было меня поставить в известность! Советую вам не торговаться со мной! – Борис сделал паузу, слушая собеседника, лицо его покраснело, ноздри раздулись, он нервно сопел, нетерпеливо дожидаясь возможности возобновить гневную тираду. – Не выкручивайтесь! Ещё раз настоятельно советую заглянуть ко мне на беседу… Хорошо, жду вас в одиннадцать. Всего доброго, до завтра!

Заметив Юльку, нерешительно переминающуюся с ноги на ногу на пороге кабинета, он жестом пригласил её войти. Эмоциональный накал у него еще не прошёл. Он пояснил:

– Врут, а я терпеть не могу брехню!

Для Юльки его слова прозвучали предупреждением, но она и сама не была в восторге от людей, умеющих обманывать и изворачиваться. Оправдываясь перед родителями, она всегда запутывалась и жалела, что не сказала им правды.

Она робела перед Никитиным, а он, предложив ей стул, бесцеремонно рассматривал её лицо.

– Серёжа передал, что вы хотели меня видеть. – Голос почему-то её не слушался. Она отбросила со лба чёлку и поправила заколку на собранных в хвост длинных каштановых волосах.

Борис объяснил, что он ждёт звонка из областной психиатрической больницы. Там есть место фельдшера в отделении судебно-медицинской экспертизы. Юльке следует оставить у него свои документы на несколько дней, потому что это закрытое отделение, и все сотрудники предварительно должны зарегистрироваться в МВД.

– Дождись, будь добра, моего разговора с главврачом, вдруг вопросы какие-то возникнут, а я на них ответить не смогу. У тебя время есть?

– Я буду ждать, сколько нужно.

– Тогда располагайся у меня, чувствуй себя как дома, а я с твоего позволения продолжу работу. – Он углубился в изучение бумаг.

Юлька огляделась. Её заинтересовал книжный шкаф – книги всегда действовали на неё магически. Каждый раз, приступая к чтению, она перелистывала страницы, ощупывала пальцами корешок, обязательно читала предисловие. Ей начинало казаться, что именно в этой книге содержится основная мысль-подсказка для её, Юлькиной, жизни, некое базисное послание, и оно уничтожит все смутные неясности, постоянно бередившие её душу.

Несколько десятков книг: биография Сталина (отредактированная, как известно, им самим), толстый словарь латинского языка, учебники по психологии и философии, пособие по хиромантии, альбомы Ильи Репина и Альбрехта Дюрера…

– Можно вопрос? – Юлька не смогла пересилить своего любопытства, пересмотрев половину сокровищ книжного шкафа. – Я понимаю, что вопросы здесь задаёте исключительно вы…

– Тебе – можно! – разрешил Борис.

– Довольно странный набор книг, неужели у вас такие широкие интересы?

– Нет, конечно. Например, пчеловодством я точно заниматься не собираюсь. Просто у меня есть одно правило – постараться узнать как можно больше о деле, которое я веду. А фигуранты уголовных дел совершенно разные, вот книги и накапливаются.

– Я вам завидую. Видимо, для вас не существует проблемы достать хорошую книгу?

– Я не всемогущ, но попробуем поэкспериментировать: скажи, какая книжка тебе нужна, а я попробую её раздобыть.

– Подумаю над вашим предложением, – Юльке, захлопнувшей альбом Дюрера, не хотелось, чтобы он почувствовал её смущение.

– Чай будешь? У меня где-то была шоколадка. Ты наверняка любишь шоколад, – сказал Борис, вставляя в розетку вилку электрочайника, перебинтованную синей изолентой.

– Почему следователи считают, что женщины непременно теряют разум от сладкого? – съязвила Юлька.

– Я лично теряю, – признался Борис.

 За чаем он легко и непринуждённо выведал у Юльки практически всю незатейливую историю её жизни. С ним ей было легко. Слова выстраивались в предложения без малейшего напряжения.

Улыбнувшись, она сказала:

– Я наговорила, наверное, много лишнего?

– Ты – человек с чистой совестью. Тебе нечего скрывать. Такие люди в этом кабинете – редкость.

– Не существует людей с абсолютно чистой совестью, это противоестественно, – задумчиво ответила Юлька.

– Эй, ку-ку! Это вообще-то моя фраза! – засмеялся Борис. – Телепатка!

 

10

 

Юльку оставляют равнодушной Пугачева, Леонтьев, Ротару, Вайкуле и Паулс. Зато её покорили итальянцы с фестиваля в Сан-Ремо и забавная песенка о весёлых утятах. Ей даже захотелось потанцевать под эту песенку. По телевизору она смотрит только хорошие отечественные фильмы, которые идут после программы «Время» в 21.30. А в кинотеатрах – заграничные, тоже хорошие. Юльке не всё в этих фильмах понятно. В книгах всё значительно проще. К тому же к понравившимся страницам можно возвращаться не один раз. Юлька любит смотреть кино, но лучше понимает книги.

Недавно на эстраде появился Виктор Цой, юноша с необычным азиатским лицом и умными грустными глазами. Юльке внезапно показалось, что он уже проездом побывал в её мире, осветил всё кругом лучом своего взгляда-прожектора, спел песню и умчался дальше. Многое из того, что он выкрикивает в микрофон, звучит в унисон с её мыслями.

А вот к песням Юрия Антонова Юлька равнодушна. Слишком они хороши. Явный перебор сахара – пять ложек на одну чашку чая. Или даже шесть. Антонов нравится почти всем её знакомым. Как и клоун Слава Полунин со своим «любов-асисяй». Да, в этой увечной недосказанности есть сильное чувство. Мама Юльки всегда роняет слёзы умиления.

 

11

 

Каспаров рано или поздно станет чемпионом мира по шахматам! Юлька в этом не сомневается. Он для неё чудо-человек, вознесённый над реальной жизнью. Она силится представить его в какой-нибудь житейской ситуации. Например, как он спорит с соседями из-за перегоревшей в парадном лампочки. Но – не может. Чудо-человек умеет только великолепно играть в шахматы с соперником Карповым, талантливым, но порой лицемерно улыбающимся и говорящим тонким куклячим голоском. Чудо-человек говорит мало, резко, страстно. Он будет чемпионом. Родители удивились, когда Юлька заявила об этом безапелляционно, ведь все шансы на победу были у Карпова. Шахматы для Юльки – головоломка. Она прилежно изучила правила игры, дебюты и несколько шахматных композиций, но играть по-настоящему так и не научилась. Для неё шахматные фигуры – волшебные идолы, как иконы для прабабушки. Ими можно любоваться, но играть в них – кощунство. Играть в шахматы должны избранные, к которым Юлька, увы, не принадлежит.

 

12

 

Понедельник. Полчаса в душном автобусе. Пересадка на изредка звякающий трамвай. На трамвае из конца в конец маршрута – больше часа в жаркой толпе пассажиров. Конечная остановка. Здесь трамвай делает большой круг, облегчённо позванивая.

Две областные больницы рядом на одной улице – клиническая и психиатрическая. Внешний вид зданий величественен, но внутри всё убого. Старые здания больниц – продукт неторопливого, обстоятельного дореволюционного строительства. Главный корпус психиатрической больницы высокомерно смотрит фасадом на улицу. За его спиной, как солдаты за полководцем, расположились остальные корпуса. Широкий двустворчатый рот входа. За ним – прохлада просторного коридора, похожего больше на прямоугольный зал со стенами, давно требующими капитального ремонта.

По мраморной мрачной лестнице Юлька пришла на второй этаж к высокой филенчатой белой двери с табличкой «Отдел кадров». Негромко – смелость куда-то испарилась – постучала. За дверью оказался кабинет с двумя письменными столами, заваленными кипами старых и новых папок, стопками бумаг разной высоты.

Над одним из столов возвышалась полная женщина в посеревшем на мощной груди белом халате. После взаимного приветствия и просмотра принесенных документов последовало заключение:

– Так это вы в четырнадцатое? Да, нас предупредили. Сначала побывайте в отделении, а потом возвращайтесь к нам. Судмедэкспертиза, барышня, государство в государстве. Пожалуй, лучше я вас отведу, а то одну вас к заведующей не пропустят.

Они идут по территории больницы между зданиями отделений. Слева – длинное двухэтажное, ничем не примечательное; справа – тоже двухэтажное, похожее на куб, с уютным заполненным зеленью палисадником. Дорога огибает дом с палисадником и уходит в горку направо. Теперь слева – запущенный пустырь с пожухлой растительностью. По его заросшему желтоватой пыльной травой пространству распластались мусорные кучи, похоже, давно забытые и сейчас расслабившиеся под солнышком, как отдыхающие на пляже.

Справа от дороги – скука хозпостроек: пищеблок, склад, мастерские, котельная.

Перед следующим поворотом открылся вид на особняк красного кирпича с надписью «Женское отделение».

Юлькин взгляд привлекала каменная стена в два человеческих роста высотой с колючей проволокой наверху. Стена ограничивала площадь приблизительно около гектара, по её углам – сторожевые вышки, похожие на башенки замка. Это и было отделение № 14.

Глухая металлическая дверь внутреннего поста. Звонок. Голос из-за двери: «Кто?». Ответ: «В отдел кадров, к заведующей». Железный звук открывающихся замков, проход через внутренний пост. В комнатке за стойкой – милиционер-атлет, в углу на стуле с развёрнутой газетой в руках – ещё один страж внушительного телосложения.

Юльку поразил двор, больше напоминающий маленький парк. За деревьями она увидела уютный дом с коричневыми стенами. Флигель усиливал сходство этого места с дворянской усадьбой. Только вот табличка «Прачечная» портила впечатление. А ещё идиллию навсегда исчезнувшей эпохи нарушали решётки на окнах особняка и огромная клетка, пристроенная сбоку.

Милиционер, окинув Юльку пытливым взглядом, повел её по прямой дорожке через двор к дому. Двухступенчатое крылечко, высокая облупленная дверь без ручки. Не просто без ручки, а будто её вырвал какой-то силач, и теперь от неё осталась одна дырка.

– Чёрт, ручку забыл! – пробормотал с досадой милиционер и нажал на кнопку звонка.

Дверь распахнулась через минуту. На пороге стоял русый сероглазый молодой мужчина примерно лет тридцати в застиранном белом халате.

– Вовчик, эта девушка к Александре. Наша новая сотрудница, кадровица привела.

– Заходи, новенькая! Будем налаживать отношения, я с такими черноглазками всегда дружу! – Вовчик, придерживая тяжёлую дверь, пропустил смущённую Юльку в коридорчик. – Кабинет заведующей отделением Александры Константиновны Запольской направо в конце коридора.

Юлька не догадывалась, что он нарушил режим, отпустив её одну гулять по отделению. Робко следуя по указанному маршруту, она поразилась: оказывается, нищета медицины, к которой она успела привыкнуть за годы учебы в медучилище, была роскошью в сравнении с этим отделением. Впрочем, частично убожество интерьера скрашивалось чистотой и порядком.

Заведующая – худая седоватая женщина за пятьдесят с гладкой причёской – стояла спиной ко входу и поливала цветы на широком подоконнике. Этот кабинет неожиданно напомнил Юльке старую хату её бабушки в деревне. Атмосфера здесь была похожей: день за днём, месяц за месяцем, год за годом воздух понемногу прибывал внутрь и не выходил обратно. Казалось, воздуха в помещении накопилось так много, что ему в этом пространстве тесно.

Заведующая обернулась с доброжелательной улыбкой.

– Здравствуйте, – Юлия Михайловна, если не ошибаюсь? Борис Иванович просил меня о вас позаботиться. Ему мы никогда не отказываем, – сказала она и снова улыбнулась. – Тем более что вы нам нужны – среднего персонала у нас не хватает, впрочем, как и в других лечебных учреждениях. Но здесь ещё и особая специфика… Мы берём на работу исключительно проверенных людей, а у вас отличная рекомендация, к тому же от Никитина.

Резко зазвонил телефон. Александра Константиновна подняла массивную чёрную трубку.

– Да, Борис… Она как раз у меня… Да-да… До свидания, жду вас завтра. – Телефонная трубка легла на место с лёгким щелчком. – Ну что ж, давайте заявление, – она его размашисто завизировала и вернула со словами: – Теперь ступайте к старшей медсестре Зинаиде Матвеевне, она вас ждёт. После неё нужно будет оформиться в отделе кадров, где вы уже были. К работе приступите по графику в самое ближайшее время.

Старшая медсестра отделения Зинаида Матвеевна внешне оказалась похожей на заведующую – она была такой же худощавой, светловолосой, только более энергичной. Юльке показалось, что её речь с каждой минутой становилась всё более быстрой:

– Юлечка, можешь заступать на сутки уже завтра. Заработать тут можно прилично. Если хочешь, дадим тебе фельдшерских полторы ставки, но тогда работать будешь сутки через сутки. Ещё тридцать процентов буфетчицы. Мы буфетчиц не берём, они здесь лишние, а ставка положена, вот мы её и делим. Еще санитарские можешь взять. Санитары по надзору с поста не отлучаются, а санитарок на уборку мы тоже не берём. У нас полагается надбавка за вредность. С фельдшерскими обязанностями ты легко справишься. В них входят: наблюдение, записи в журнал наблюдений, меддокументация, два-три укола по назначению, так что всё можешь успеть – отделение убрать, еду на пищеблоке получить и раздать и посуду помыть. Зато денежку заработаешь. Смена состоит из фельдшера и санитара по надзору. С тобой в смене санитары Вовчик или Сан Саныч, мужики хорошие, опытные. А сейчас я тебе отделение покажу.

Старшая вынула из кармана два больших алюминиевых крючка, похожие на дверные ручки от замков-защёлок. Один крючок Зинаида Матвеевна отправила обратно в карман халата, второй отдала Юльке.

– Без этой ручки дальше первой двери не пройдёшь, смотри не потеряй – не дай бог, кто из больных найдёт, тогда для них все двери будут настежь. Когда поведёшь больных на обследование или на процедуры, ручку тоже не забывай, во всей больнице это самая незаменимая вещь.

Они вышли из каморки старшей.

– Вот наша бытовка, шкафчики для переодевания, обедаем тоже здесь. Вот санузел для персонала. А это выход на прогулочную площадку для больных. Если погода нормальная – прогулки каждый день. Процедура режимная, с милицией, ну, обо всём более подробно потом узнаешь…

Так вот зачем загон-вольер, прислонившийся к торцу здания!

– Сейчас мы пойдем в сестринскую, – сказала старшая, – пора показать твоё рабочее место.

Сестринская располагалась возле зарешёченного прохода в большой зал на «половине больных». Посередине помещения стоял длинный голый стол, а по краям справа и слева две длинные скамейки. Отсюда можно было попасть в палаты. Юльке показалось, что их шесть или семь. Все они, кроме деревянных дверей, имели ещё и решётки.

– Пост надзора, – показав пальцем на деревянную лавку, сказала старшая. На лавке, посвистывая и нахально рассматривая Юльку, сидел Вовчик.

– Не свисти в хате, денег не будет, – строго сказала Зинаида Матвеевна.

– У меня их и так, помимо дня получки, не бывает. Не беспокойтесь, меня уже сменили, так что можете считать, что я свищу у себя дома, – парировал он, широко улыбаясь. – Значит, завтра мы дежурим с новой сотрудницей? Мне это нравится.

 

13

 

Меньше всего на свете волновал Юльку футбол. Фигурное катание – красиво, а футбол – нет. Единственное, что нравилось Юльке в футболе, – звучание имени прославленного французского футболиста Мишеля Платини.

 

14

 

Юльку потрясли проводы в мир иной Индиры Ганди. Вот кто, по мнению Юльки, должен был отменно играть в шахматы. Её жизнь заслуживала всяческого одобрения. А её сожгли на костре, как кучу мусора. А поджёг костёр собственный сын. Потом Раджив развеял прах матери над священным Гангом. Индира, одна из самых великих женщин планеты, выбыла из списка живых! Это не укладывалось в Юлькиной голове!

Но, если честно, ещё больше её поразили похороны одноклассника Вити Прохорова, возвратившегося из Афгана в цинковом гробу. Они были такими тихими, словно у телевизора сломался звук. Присутствующие на них вяло шевелили губами. Окаменевшие скорбные лица и фигура военкома, зорко следящего за всем происходящим. Юлька знала, что комсорг их класса Слава Орлов собрался произнести речь над могилой, но его оттеснили в сторону какие-то незнакомые парни. Юлька боялась смотреть на придавленную горем Витину мать, которую поддерживал под руку военком. Когда она начинала громко вздыхать, собираясь запричитать, он что-то шептал ей на ухо, и она, обмякнув, затихала.

Когда из уст американского президента прозвучало определение, что Советский Союз – «империя зла», Юльке почему-то сразу вспомнились именно эти скупые похороны, а не пышные проводы генеральных секретарей КПСС Брежнева, Черненко, Андропова.

 

15

 

Юлька слегка трусила перед своим первым рабочим днем. Похожее чувство страха было, когда она поступила в медицинское училище.

Долгая дорога через весь город давала редкую возможность сосредоточиться на чём-то особенно важном.

Ей нравилась утренняя свежесть летнего города. Торопящиеся на работу мужчины и женщины. Студенты, не желающие опаздывать на первую лекцию.

Юлька оказалась перед входом в четырнадцатое отделение через два часа после выхода из дома. Было восемь, а пересменка в половине девятого. Юлька волновалась, как она в первый раз пройдёт за эту стену без провожатого. Но трудностей не возникло – встретивший Юльку милиционер, бегло глянув на неё, спросил: «Новенькая?», – и, потеряв к ней интерес, отвернулся. У неё был пропуск и ручка-отмычка ко всем замкам больницы.

Юлька догнала Вовчика, неторопливо шествующего через двор. Он был свеж, подтянут и пах одеколоном.

– Ты поесть взяла? – сразу поинтересовался он. – Забыл вчера предупредить – здешнюю бурду есть невозможно, чистая полова!

– Не взяла, – виновато призналась она.

В отделении было тихо. Они вдвоём вошли в бытовку. Пожилой мужчина небольшого роста сидел у маленького квадратного столика, накрытого клеёнкой с полустёртым рисунком. На столе перед ним стояла тарелка с горкой печенья и белая пузатая чайная чашка.

– Привет, Сан Саныч! – громко сказал Вовчик мужчине и открыл свой шкафчик, где висел на крючке белый халат. Сан Саныч поздоровался и внимательно посмотрел на Юльку.

– Новая фельдшерица? Ты меня не стесняйся, дочка, нам работать в одной смене… Иди-ка сюда, смотри, вот здесь я оставляю хлеб, помидорчики, там в буфете есть ещё немножко плова в синенькой кастрюльке. Помидоры со своего огорода, плов моя половина готовила, не побрезгуй, а то ведь сутки будешь куковать не евши… И печеньице бери.

– Юля, знай, Сан Саныч – слободской куркуль, но не жмот! Вот какой наблюдаем парадокс! – весело сказал Вовчик, демонстрируя оголённый мускулистый торс.

– У молодых мозги набекрень. Голод вам не страшен. Вот и ты, Володька, вечно на одних бутербродах. Так нельзя. Желудок испортишь.

– Я – холостяк, то есть разведённый, готовить некому, мне и бутерброды сойдут, правда, Юлька? – Вовчик подмигнул ей, просунул руки в короткие рукава халата и застегнул его на две уцелевшие пуговицы – вместо утраченных торчали только пучки ниток.

– Переодевайся. Пошли, Сан Саныч, перекурим, пока дама-мадама переоденется.

Сан Саныч вышел из бытовки вслед за Вовчиком, деликатно притворив за собой дверь.

И тотчас тревожная тишина окружила Юльку. Она открыла скрипучую дверцу выделенного ей шкафчика и вздохнула.

 

Зинаида Матвеевна ураганом ворвалась в бытовку и сказала Юльке:

– Быстренько в сестринскую, сегодня принимаем смену вместе, всё запоминаешь с первого раза. Если не надеешься на память, лучше записывай!

Через несколько минут Юлька была уже на месте. За белым письменным столом сидела женщина, с которой они познакомились вчера утром, – фельдшер Ольга Васильевна. Эффектная, высокая, стройная. Ольга сурово посмотрела на Юльку:

– Нечего меня так пристально разглядывать, я же не мужик!

Юлька смущённо отвела взгляд. Ольга раздражённым тоном начала комментировать содержание журнала наблюдений. Процитировала запись, касавшуюся одного из обследуемых:

– Николай Пасечник, в отделении десять суток. «Сон крепкий, без сновидений, просыпался один раз в течение ночи (в туалет). На вопросы отвечал быстро, чётко, адекватно. Настроение удовлетворительное, бодр. Беседует с соседями по палате. Аппетит хороший. Жалоб не предъявляет». Следует записывать утром и вечером наблюдения по каждому больному, а потом всё это докладывать на пятиминутке врачам. Понятно?

Вовчик сидел на посту и с улыбкой наблюдал за Ольгой Васильевной. Он весело подмигнул Юльке.

– Не отвлекайся! – строго сказала Ольга Васильевна. – Вот ещё один журнал для учёта больных. Тут всё элементарно: при поступлении больного заполняешь все графы из сопроводиловки, заводишь «историю», заполняя бланк. Хранятся истории у заведующей, с ними работают врачи, у нас – только листы назначений. – Ольга открыла зелёную коленкоровую папку. В папке находились два листа по три-четыре строчки в каждом. – Как видишь, назначений – кот наплакал.

– Ольга Васильевна, скажите, пожалуйста, вот в учёте в адресной графе кое-где четыре буквы «Б–О–М–Ж» – это что?

Вовчик захохотал. Ольга удивлённо подняла брови:

– Без. Определенного. Места. Жительства. Пора бы знать! – Она взяла журнал под мышку и вышла из сестринской.

– Малыш, ты правда не знала, кто такие бомжи, или шуткуешь? – всё ещё посмеиваясь, спросил у Юльки Вовчик.

– Впервые слышу о них! Это кто – бродяги?

– Ты – сплошная невинность. Дитя. Хорошо ещё, что мы с Санычем будем рядом, без нас ты наверняка пропадёшь! А на Ольгу… не обращай внимания, она у нас хоть и хабалка редкая, но тётка добрая. Одинокая она, жизнь личная у неё не складывается, понимаешь?.. Да что ты можешь понимать, молодая, красивая… Что ворчит на тебя, в голову не бери. Всё четырнадцатое осведомлено, кто тебя сюда устроил. Александра проболталась, а у Ольги на твоего Никитина виды были когда-то. Он, кстати, часто у нас бывает по службе.

«Лучше бы, – подумала Юлька, – он об этом промолчал». Она машинально заглянула в шкаф с медикаментами. На стеклянной полке лежало несколько пожелтевших картонных коробок с ампулами: коргликон, кордиамин, кофеин, аминазин. Флаконы с растворами для инъекций стояли рядом: знакомый физраствор и неведомый загадочный сульфазин.

Юлька осторожно выглянула из сестринской, чтобы увидеть «половину больных». Несколько мужчин в больничных пижамах прохаживались по залу.

– Не мечтай встретить здесь настоящих сумасшедших, – угадав Юлькин интерес, предупредил Вовчик. – Большинство косят, на больничке лучше, чем на кичмане, – и харчи, и вообще…

– Я почти ничего не поняла из того, что ты сказал… – растерялась Юлька.

– Трудно мне с тобой, – засмеялся Вовчик и пояснил: – наша здешняя жратва лучше тюремной баланды. И пачек меньше дают… Теперь ясно?

– Не совсем, – призналась Юлька.

 

– Ну! Шизанутые! Выходи оправляться по двое согласно списку! Первая пара на выход! – Вовчик зазвенел ключами, открывая решётку, за которой уже стояла первая пара. Они выкрикнули свои фамилии:

– Пасечник!

– Петров!

Они вышли друг за другом, прошли мимо отворённой двери сестринской. Первый – угрюмый сорокалетний мужчина, второй – улыбающийся, с придурковатым выражением лица подросток. Он на секунду остановился перед Юлькой, и Вовчик сразу же легонько поддал ему носком под тощие ягодицы:

– Не тормози, Витёк! За вами ещё восемь пар, а времени – большая дуля. Ты же знаешь, кто не успеет из-за тебя в гальюн, разберётся потом с тобой персонально!

Юлька с нескрываемым удивлением наблюдала за странной процедурой посещения туалета парами.

Потом она заглянула в большой стальной стерилизатор с надписью на крышке «Шприцы». Шприцев с рыжей градуировкой на прозрачных цилиндрах, усеянных каплями воды после кипячения, было около десятка, разных размеров.

Ольга Васильевна вернулась в сестринскую со старшей и заведующей. Старшая протянула Юльке исписанный листок бумаги.

– Юлия Михайловна, вот график назначенных анализов и врачебных собеседований на сегодня. Пасечника поведёшь на энцефалографию в главный корпус, договорились на пятнадцать часов. А ты, Вовчик, готовься к прогулке перед обедом – погода нормальная. Не забудь, что сегодня вечером – бритьё… Сейчас должен поступить новый больной, давно уже сюда выехали, будем принимать.

Они вышли, а Юлька осталась стоять посреди сестринской. Из задумчивости её вывел Вовчик:

– Не боись, Юль, справимся. Сейчас Михась придёт принимать болезного.

– А я уже здесь! – в сестринскую заглянуло круглое весёлое лицо молодого милиционера, а затем показалась его плотная, казалось, лишённая шеи фигура. – Скоренько примем клиента из СИЗО и поведём вольтанутых гулять! – Он потёр ладонь о ладонь. – А клиент этот не мудозвон какой-то – та-а-к одну парочку уконтрапупил, что пол-Одессы на ушах! Девчонка, кажись, изменила ему, и он, наркоман, её вместе с любовником покрошил на винегрет!

Юльке не верилось, что такое могло произойти на самом деле.

От резкого звонка входной двери Юлька вздрогнула.

– Прибыли! – сказал улыбчивый Михась и побежал открывать. Вовчик отправился следом, засовывая в карман брюк внушительную связку ключей.

Юлька, юркнув за Вовчиком, украдкой выглянула в коридор, ведущий к выходу. Задней дверью к крыльцу был припаркован фургон. Его двустворчатая дверь с зарешёченными окошками распахнулась. После милиционера из фургона на ступеньку крыльца спрыгнул человек с заложенными за спину руками.

Юлька вернулась в сестринскую, где она чувствовала себя более уверенно. Она посмотрела в листы назначений и быстро выяснила, что на сегодня инъекций никому не назначено. Нужно только выдать таблетки – противосудорожное эпилептику и анальгин больному с разрывом связки голеностопного сустава. Ещё – поход на энцефалограмму и анализы нового пациента.

Новоприбывшего ввёл в сестринскую Михась и снял с него наручники. «Останься здесь!», – мысленно попросила Юлька Михася. Рядом с ним ей было не так страшно. Его румяное бесхитростно-простодушное лицо с первого взгляда внушило Юльке доверие. Вот кто мог обеспечить её покой – не грозный здоровяк с внутреннего поста, не ловкий Вовчик, а этот скромный розовощёкий увалень! Михась, конечно же, остался – так было предписано инструкцией. Он отступил в коридор и застыл, не отводя взгляда от больного.

Черноволосый молодой человек присел на кушетку. Лицо у него было резко угловатым: высокий лоб, но всё, что ниже бровей, какое-то урезанное, будто плоти не хватило для носа, щёк и особенно для подбородка. Впрочем, он был довольно миловидным, хотя чересчур худым и сутулым. Его переодели в полинялую коричневатую пижаму, на плече которой красовались две огромные цифры «14», выведенные чёрной тушью.

– Закатывайте рукав, я кровь возьму. – Юлька старалась говорить ровным и строгим голосом, чтобы не выдать своего волнения. Она пинцетом собрала шприц, надела иглу. Она чувствовала лёгкое дрожание в пальцах. Но настоящий шок был впереди, когда она увидела кожу на его локтевом сгибе! Лилового цвета тяжи рубцов пролегли в тех местах, где должны были просвечиваться через кожу вены. После второй неудачной попытки войти иглой в вену Юлька запаниковала. Парень сидел неподвижно и никак не реагировал. Вдруг он поднял глаза на Юльку, и под его тревожным взглядом ей стало не по себе. Он спросил неожиданно нежным голосом:

– Давай, я помогу, у тебя не выйдет! Мои покоцаные венки!.. – он взял иглу, конечно же, нарушив стерильность, и привычным движением моментально вколол в вену. Из канюли закапала тёмная кровь. Юлька, спохватившись, подсоединила шприц к игле и дрожащими пальцами оттянула поршень. Шприц медленно наполнился густой бордовой кровью.

– Встать! Пошли в изолятор – он у нас застоялся в пустоте, – фраза у Михася получилась почти философской. Он сам этому удивился и скорчил Юльке смешную рожицу за спиной больного.

Они ушли, и Юлька, облегчённо вздохнув, написала на чистом бланке «истории»: «Кохановский Юрий Вадимович, 22 года».

 

Юлька с удовольствием зажмурилась от яркого солнца, покинув в десять часов утра отделение. Михась подсказал ей короткий путь до трамвая: оказалось, задние ворота больницы находятся неподалеку от периметра четырнадцатого, так что не было необходимости путешествовать через всю больничную территорию.

Юлька этим утром ощущала себя совершенно не такой, как вчера, когда она заступала на своё первое дежурство. Она теперь по-новому воспринимала привычный суетливый мир. Ей пришло в голову, что жизнь – как матрёшка. И можно многие годы переходить от одной оболочки к следующей, внутренней, но можно и застрять навсегда на внешней. Но Юлька попала в некую сердцевину человеческих трагедий в их самом неприглядном виде. Пока она ещё только прикоснулась к этой сердцевине, и все открытия её ждут впереди. Сейчас она радовалась небу, солнцу, людям на остановке.

Трамвай пришёл через десять минут. Юлька села у окна, привалилась плечом к стеклу и надела тёмные очки. В очках было легче смотреть на яркий утренний свет. Ночные дежурства всегда странно действовали на Юлькино зрение. Она заметила это ещё на втором курсе, когда отрабатывала практику по акушерству в роддоме. Стоило взойти солнышку, всё вокруг быстро окрашивалось в прозрачные серебристо-розоватые тона и контуры предметов становились несколько размытыми.

Вздремнувшую Юльку разбудили пассажиры, дружно покидающие трамвай. Оглянувшись, Юлька увидела на путях вереницу опустевших вагонов.

Она вышла из трамвая последней и направилась, переступая через рельсы, к остановке автобуса. Каблук застрял в каменистом грунте и сломался. Растерянная и усталая, Юлька стояла на остановке, вертя его в руке, не зная, что с ним делать. Становилось жарче. Рядом притормозили «Жигули» горчичного цвета. Она демонстративно отвернулась, но водитель настырно просигналил. Юлька услышала знакомый голос:

– Юля, это я, Борис! Садись, я подброшу тебя домой!

Юлька неловко уселась на переднее сидение.

– Ты возвращаешься с дежурства? – спросил Борис.

– У меня слишком побитый вид? – забеспокоилась Юлька. – Ещё и каблук сломался.

Он улыбнулся:

– Как работа? А с каблуком не отчаивайся – не слишком большое горе. В остальном всё хорошо?

– Всё хорошо. Спасибо вам.

– Давай на «ты», – приказал Борис. – И без лишних благодарностей.

– Спасибо тебе, – подчинилась Юлька, – вот только отделение такое странное…

– Ну, прости, всё, что мог, я сделал. А отделение, действительно, особое.

– Мне интересно… Для меня это такая замечательная практика!

– Сергей говорил, ты собираешься в медин поступать.

Борис рассказал, как они познакомились с Сергеем, какой Юлькин братец потешный, как неловко он делает первые шаги на прокурорском поприще.

– А дома ходит такой важный, прямо пуп земли! – засмеялась Юлька.

Борис улыбнулся. Какой разной могла быть его улыбка! Теперь она весёлая, заразительная! Юлька поймала себя на желании как можно дольше смотреть на него, бесшабашно улыбающегося, как старшеклассник. Она сразу заметила, что иногда, наткнувшись взглядом на её колени, Борис поспешно отводил глаза. Тогда она старательно прикрывала колени сумочкой.

 

16

 

Борис догнал Юльку, когда она возвращалась в четырнадцатое из главного корпуса. Он обнял её за плечи. Она вздрогнула и виновато улыбнулась:

– Ты меня напугал.

– О ком задумалась?

– О Блоке.

– О ком?

– О поэте Александре Блоке. Вернее, о его первой любви.

В это предвечернее время в больнице было безлюдно. Им встретился только угрюмый мужчина в плаще и шляпе. Он кивнул Борису и прошёл мимо.

– Понимаешь, – объяснила Юлька, – она умерла здесь, в нашей больнице, в 1925 году. Я только что видела её шкатулку в музее психиатрии.

– Кто умер? Чью шкатулку?

– Как чью? Ксении Михайловны Садовской, в которую Блок влюбился в семнадцать лет. Я тебе о ней рассказываю.

– Какие несерьёзные люди эти поэты! Даже великие. Влюбляются в зрелых женщин юнцами.

– Ты удивишься, когда узнаешь, на сколько лет она была старше его! – с торжеством в голосе сказала Юлька.

– Постараюсь не удивляться. Она была красавицей, певицей и кокеткой с ангельским голосом и огненными кудрями. Как в такую не влюбиться? Прекрасная дама. А в шкатулке этой были его письма. Но они утрачены.

– Ты знал? – Юлька даже не пыталась скрыть обиду.

– Не сердись. Я многое знаю. Обещаю, тебе со мной не будет скучно.

Борис оставил Юльку у входа в четырнадцатое отделение. Уходя, он громко читал, не оборачиваясь:

 

«Не призывай. И без призыва

Приду во храм.

Склонюсь главою молчаливо

К твоим ногам.

 

И буду слушать приказанья

И робко ждать.

Ловить мгновенные свиданья

И вновь желать.

 

Твоих страстей повержен силой,

Под игом слаб.

Порой – слуга; порою – милый;

И вечно – раб».

 

Он махнул на прощанье рукой, потревожив стаю жирных больничных ворон. Они взлетели молча – наверное, каркать после стихов Блока не посмели.

 

17

 

Дискотека сразу ошеломила шумом и сутолокой. Юлька чувствовала себя здесь инородным телом. К тому же она оделась совсем не так, как было нужно. У неё нет таких широкоплечих, геометрически-прямолинейных тряпок, как у других. Она не знала, откуда они берутся. Вот Ирка знала и щеголяла каждую неделю в новой блузке. Потом они куда-то девались и появлялись другие. У Юльки кофточка была слишком обыкновенной. Наверное, из-за этого некоторые смотрели на неё с пренебрежением и жалостью.

Почти все на дискотеке были изрядно выпившими. Находиться среди них было неприятно. Юлька дала себе слово, что на дискотеку она больше никогда не придёт.

 

18

 

Вокруг пищеблока вечно воняет вареной капустой. Буфетчицы из отделений все, как на подбор, упитанные и статные. Среди буфетчиц в этом сезоне мода на алую помаду и зелёные тени под самые брови. За каждой из них – санитарка и пара больных с тачкой. Только Юлька не красит губ такой помадой и тащит свою тачку одна – ей провожатых не положено. Зато внимание больных привлекает именно она, потому что отличается от других буфетчиц. Один молодой человек подходит к ней каждый день и говорит одно и то же:

– Мариночка! Почему ты не пришла вчера на свидание? Я ждал тебя два часа.

Потом, подумав, добавляет:

– Вы не Марина. Вы – фельдшер из четырнадцатого. Там сидят убийцы. Их охраняет милиция. Меня тоже охраняла милиция. Но я никого не трогал. Я заболел. Ты будешь меня лечить? Выходи за меня замуж. Я почти здоров, мне уже лучше. И веду я себя хорошо. Очень хорошо, честное благородное слово.

Этот блондин красив, и у него трогательно высокая шея. Юльке нравится изгиб его бровей и бледные губы. Но отвечать ему она не решается. Ей жаль, что он болен. Марина, наверное, любила его. Такого красивого парня нельзя не любить. Но однажды из его головы вынули какие-то заклёпки, и в ней всё спуталось, перемешалось. Он перестал быть прежним. Теперь этот несчастный человек стал обузой для Марины. Бедная Марина!

Из задумчивости Юльку вывела пожилая санитарка. Она сказала негромко, чтобы, кроме Юльки, не услышал никто:

– Смотри, девонька, не увязни в беде. Тянет его к тебе. Он, конечно, парень видный, хороший, но сильно хворый. Дивчина его из армии не дождалась. Вот он и зачудил на нервной почве. Такие, раз сюда попавши, никогда не выкарабкиваются. Повидала я их, болезных…

 

19

 

До Юльки не доходит, как можно перебросить часть стока рек с севера на юг, искусственно проложить новые русла. Загадочное слово «мелиорация» действует завораживающе. Вот где сила науки! Скомандуем рекам «Кругом!», – говорит диктор программы «Время». Юльку терзает смутное сомнение: здоровы ли психически авторы этого фантастического проекта? Но она никому не говорит о своих сомнениях.

 

20

 

Сергей смеялся и цокал языком, когда Юлька в лицах рассказывала ему вечером о своём первом дежурстве и трамвайно-каблучном приключении.

– Борис – твой ангел-хранитель, Джулька! Неплохо бы его отблагодарить как-нибудь. Идея! У тебя завтра выходной? Суббота. Давай пригласим его на шашлыки к нам на дачу! Что скажешь? С нас же магарыч!

– Превосходная идея! А он согласится? – засомневалась Юлька.

– Если свободен… Так что – я звоню?

Сергей повис на телефоне. До Бориса дозвониться было непросто: у занятых людей обычно занятые телефоны.

– Мы с Джулькой хотим пригласить тебя на шашлык к нам на дачу, у нас халабуда на Дмитрия Донского. Водку и закуску обещаем, несмотря на всеобщую борьбу с пьянством. Бороться будем на следующий день с удвоенной энергией. Можешь и свою даму сердца прихватить, – услышала Юлька и ощутила легкий укол ревности.

«То, что Борис не женат, – подумала Юлька, – вовсе не означает, что у него нет близкой подруги». Она вздохнула и принялась составлять меню завтрашнего пикника на четверых.

 

Семейной дачей уже давно никто не занимался, и природа на этом клочке земли приняла свой первобытный вид. Заросли окутали беседку и приземистый домик на одну комнатку с верандой. Уже невозможно было понять, где раньше были дорожки. Отличить низкорослые плодовые деревья от дикого кустарника неизвестного ботанического вида непосвящённому человеку тоже было трудно – они были практически одной высоты и плотно переплелись ветвями. Так что маленький садик был похож на джунгли. Это место, находящееся недалеко от моря, теперь было пригодно только для пикников и пляжной сиесты. А ведь ещё не так давно бабушка Вера вывозила сюда Юльку и Ирку на всё лето.

В домике было прохладно и сыро. Крыша протекала, пришлось Сергею накрыть её рубероидом. Домик напоминал толстый гриб под чёрной шляпкой, над которым нависла крона старой груши. Когда-то на дачу была свезена мебель и прочая списанная домашняя утварь от всех родственников и знакомых, умеющих делать подарки из ненужных вещей. Здесь хранилось множество ничего не стоящих семейных реликвий. Комната напоминала склад. Но утренняя свежесть, запах моря и дымный аромат мангала, проникающие сюда, заставляли быстро полюбить это место.

К полудню, когда к калитке подъехала машина Бориса, стол в домике был обильно накрыт закусками, а шашлык почти готов.

– Ты зачем на машине? А водочки хряпнуть? – обижено спросил Сергей, показывая Борису дорогу к домику.

– У меня вечером встреча, я пить много не буду, просто посижу с вами… – тон Бориса не предполагал возражений.

– Ладно, я пойду за шашлычком, а ты проходи к Юльке. – Сергей направился к мангалу, испускавшему дымок у садовой беседки. – С ней тебе наверняка будет интереснее, чем со мной.

 

– Не мог отказать себе в удовольствии снова увидеть тебя, – сказал он Юльке и поставил на стол бутылку с нарядной заграничной этикеткой. На её высоком горлышке висела желтенькая миниатюрная книжечка на золотистом шнурке.

– Это для тебя, Джульетта, ликёр – по слухам, высшего качества.

 

Она ждала чего-то необычного от этого дня, но не представляла, чего именно. Её обрадовало, что он приехал один. В Юлькиной душе запела виолончель. Жаль, что на даче Борис побыл недолго. К еде почти не притронулся, попросил Сергея спеть, рассказал анекдот о прокуроре. Взгляд его разноцветных глаз теплел, когда он смотрел на Юльку.

Сергей ушёл в садик разбирать мангал. Юлька осталась в комнате с Борисом. Он подсел к ней на подлокотник кресла и поцеловал в губы. Юлька думала, что у неё остановится сердце. Борис тихо сказал:

– Как можно родиться такой красивой?

Он ушёл, не обернувшись. Юлька слышала, как у калитки он прощался с братом, как отъехала его машина.

Когда Сергей возвратился в комнату, Юлька по-прежнему неподвижно сидела в кресле. На губах медленно остывал поцелуй Бориса. Сердце, правда, работало исправно, но всё равно дышалось с трудом.

– Чего сидишь, как засватанная? – Сергей обеспокоенно посмотрел на сестру.

– Я перед ним… знаешь, столбенею, – призналась Юлька.

– Не только ты, – признался в ответ Сергей.

 

21

 

Юлька безропотно катила перед собой тяжеленную непослушную тачку, обшитую алюминиевыми листами. Колёса часто попадали в ямки, и тогда катить становилось труднее. Крышки на вёдрах противно дребезжали. Хотелось скорее в тень – укрыться от солнца.

Остановив тачку у крыльца, Юлька перетащила наполненные супом, кашей и компотом кастрюли в буфетную. Она торопилась – до обеда ещё нужно было порезать хлеб и заварить чай, поскольку компот предназначался для ужина.

Вовчик немного помог Юльке в буфетной и, посмотрев на часы, сказал:

– Ты отдохни, а я прошмонаю палаты, пока наши подопечные гуляют. Сегодня утром Саныч не успел…

Юлька прошла в сестринскую и закрылась там изнутри – скоро больные пойдут с прогулки, все двери по коридору должны быть заперты.

Минут через пять в условленном ритме постучали в дверь. Юлька впустила Вовчика. Он держал на раскрытой ладони трехкопеечную монету.

– Целое богатство! – пошутила Юлька.

– Зря лыбишься, это «писка», смотри, какой край острый! У вчерашнего поступившего, нашего завсегдатая Саши Невского, под матрацем нашел. Сходи к Александре, скажи ей о находке. Надо выяснить, как он сумел эту монету сюда пронести.

 

Врачи начинали беседовать с пациентами обычно сразу после пятиминутки. После обеда отделение пустело – из персонала оставалась только дежурная смена.

Александра Константиновна чаёвничала в своём кабинете в обществе старшей медсестры. Они обсуждали хозяйственные вопросы. Юлька постучала и вошла в кабинет.

– Юлечка! Легка на помине! – с улыбкой сказала заведующая. – Мы хотим обратиться к тебе с просьбой и предложением. Месяц назад вышла на пенсию наша сестра-хозяйка. Примёшь на себя её обязанности? – заведующая говорила мягко, но возражать ей не имело смысла – она всё равно настояла бы на своём.

– Один раз в неделю – смена постельного белья, полотенец и пижам, – подхватила старшая. – Стирка в прачечной, там стиралка с центрифугой есть. С глажкой я помогу. – Она, как видно, уже всё продумала. – А уборку на твоих сменах, можешь не беспокоиться, организуем с помощью хороших больных. В отделении всегда имеется пара-тройка таких. Будешь покупать им сигареты – «Приму» или «Ватру». Они тебе за это будут выдраивать полы до блеска.

Юлька не стала возражать.

– Вот и умница! – обрадовалась заведующая. – На тебя можно положиться. Сегодня и приступай. Ключи от флигеля у Матвеевны. Завтра-послезавтра на больничном складе получишь новое постельное белье – десять комплектов, мыло и стиральный порошок. Кастелянша звонила. Теперь говори, что случилось?

– Вот что нашёл Вовчик под матрацем у Саши Невс… у больного Иванчихина.

Заведующая ахнула и вскочила со стула, увидев монету на Юлькиной ладони.

Юлька вернулась в сестринскую, когда больные за запертой решёткой уже звенели ложками.

– Передохнём, пока чеканутые маламурят. Что, досмотр после обеда? – спросил Юльку Вовчик, – Не зря я Михася не отпустил, чай пьёт в бытовке. Шла бы и ты пообедать…

 

– Стиральная машина для меня – раз плюнуть, жена всегда заставляет стирать, – успокаивал Юльку Михась. – Я помогу тебе, вечерком займёмся. Ну и начальство у вас, вот хитрованши, наглые, как танки! Монтулить тебя заставляют, а денежки, небось, сами получать будут!

– Обещали платить, а мне деньги совсем не лишние. Правда, и времени свободного много нужно – я в медин собралась поступать, готовиться надо. Мне всего один экзамен нужно будет сдать – по химии, но это если на пятерку.

– Ничего! Ночи длинные, так что времени хватит.

 

Заведующая, старшая, Михась и Юлька на досмотр собрались быстро. Вовчик привёл высокого тощего больного, которого все называли Сашей Невским. Это был хромой и косоглазый тридцатилетний мужчина. Хвастун и задира, он, попав в четырнадцатое, тут же навёл среди больных громкий «шорох». Так выразился утром Вовчик, с трудом утихомиривший его.

– Не понял юмора! С чего такое внимание до моей скромной персоны? – возмущённо поинтересовался Саша.

– Угомонись! Ты здесь не впервые и знаешь, что диагнозы Константиновна ставит за не фиг делать! – Михась шагнул к нему и решительно взялся за ободранный лацкан его пижамной куртки. – Гастролировал в Ленинграде, так там и оставался бы. Голоса у него образовались, видите ли, симулянт дешёвый!

– Ты не шарпай! Ну, вас всех я знаю, а лярву малолетнюю впервые вижу, – Саша показал на Юльку, однако его косой взгляд был направлен куда-то в сторону, мимо неё. – Пускай выйдет, не разденусь при ней!

Юльке и самой хотелось поскорее сбежать отсюда! Но Саша быстро сдался:

– Ладно! Харэ руками мацать, сам покажу! На жопе карман. – Он опустил брюки.

Юлька недоумевала: какой такой карман?

– Юлечка, дай пинцет! – старшая со вздохом поднялась со стула. Она приняла из Юлькиных рук инструмент и, склонившись к оголённому Сашиному заду, ввела одну браншу пинцета под едва заметную складку кожи в самом центре правой ягодицы. Пинцет на удивление легко вошёл под эту складку. Зинаида пошевелила им, определяя глубину «кармана», потом оттянула пальцем кожу вниз и извлекла из этого довольно глубокого хранилища ещё одну монету и половинку лезвия с надписью «Нева».

– Всё надыбали? – Саша натянул штаны и направился к двери, припадая на правую ногу. – Зухтер! Открывай ворота, меня уже раскурочили!

– Завтра на выписку! Не продержу и дня! – обычно спокойная Александра Константиновна не смогла сдержать своего гнева, пламенем рвущегося наружу. – Михась, сообщи в СИЗО, а я готовлю заключение. И коню ясно, что он вменяем! Утренние назначения ему сделали, а для полноты картины – три миллилитра сульфазина внутримышечно, Юленька, и – во второй изолятор!

– Засандалишь кишкомоту серу, сегодня он будет никакущий, а завтра мы от него здыхаемся, – тихо успокоил Юльку Михась. – Не будет больше коники выкидывать. Покромсать же кого-то хотел, скаженный!.. Знаешь, как делается такой кармашек? Лезвие врезают под кожу и оставляют там, пока не заживёт. Потом можно что-то спрятать. Правда, я такое видел только у баб…

 

«Сульфазин – однопроцентная взвесь серы в персиковом масле. Вызывает пирогенную реакцию организма, повышение температуры тела выше 38 градусов. Применяется для улучшения метаболических процессов организма в психиатрической практике…», – прочитала Юлька в рецептурном справочнике.

Юльке стало жаль Сашу. В его косых глазах мелькнула тень давнего страдания. Кто знает, каков он настоящий? Хотел ли он для себя такой жизни? Может, он всего лишь пытается защищаться?

Выбора нет – сульфазин так сульфазин! Саша обречённо улёгся на кушетку. Его будет знобить всю ночь, подбрасывать на жёсткой койке. От жара мысли причудливо переплетутся с бредовыми видениями. Затем он обольётся липким потом и, наконец, забудется тревожным сном. Он это хорошо знает – не в первый раз!

Юлька сделала ему инъекцию.

– Из таких ручек и сера – удовольствие! Подставь щёчку, детка! Эх, закрутить бы с тобой цуцылы-муцылы хоть бы в изоляторе! Жаль, что я буду скоро совсем мутный, да и лапсердак на мне теперь не тот. Вот скоро откинусь и найду тебя, хочешь? Не век же мне на зоне валандаться, а на воле я знаешь какой центровой! – Саша ещё долго мог бы осыпать Юльку сомнительными комплиментами и несбыточными предложениями, если бы Вовчик с Михасем не запихнули его, вяло упирающегося, в изолятор.

 

К вечеру, когда страсти в четырнадцатом улеглись, врачи ушли, и даже занудливый эндокринолог закончил консультацию, Юлька тщательно убрала сестринскую.

Из первого изолятора уже около часа слышались стоны и крики. «Ломало» наркомана, и он голосил на все лады. На Юлькином столе зазвонил телефон. С внутреннего поста говорил Михась:

– Юлечка, постарайтесь успокоить убивца нашего, Кохановского, в первом. Тут у нас очень слышно его вытьё. Братцы Кролики нервничают, заглянуть грозятся!

– А что я могу? Это же ломка, а не насморк! – ответила Юлька.

– Кроли недовольны, – уверенно предположил Вовчик. – Братья могут с ним разобраться по-своему, они, как известно, ребята горячие!

– Это кто такие?

– Менты, два брата… акробата… А вот и Толик-Кролик… Привет! – Вовчик опасливо приподнялся со своей скамьи навстречу внезапно появившемуся угрюмому высокому милиционеру.

– Открывай изолятор, – тихо скомандовал он, не отвечая на приветствие.

Не успела Юлька опомниться, как Вовчик открыл дверь в изолятор.

Вовчик стоял в коридоре и нарочито равнодушно смотрел в сторону. Он преградил Юльке дорогу и зашептал: «Пошли отсюда, пошли», но ей всё же удалось заглянуть внутрь изолятора. Это была узкая тёмная комната. Вся обстановка состояла из одной только койки. Над лежащим на ней человеком склонился милиционер и бил его по лицу.

– Он бьёт его! – изумилась Юлька. – Понимаешь, бьёт!

Вовчик схватил её за плечо и потащил прочь:

– Молчи, ничего он ему не сделает, успокоит только.

– Как можно его успокоить? У него же абстинентный синдром, ломка, ты представляешь, какая это боль? Ему помочь нужно, а не бить! – Она возмущённо крикнула: – Эй, Кролик, или как вас там, не смейте трогать пациента! Я завтра доложу заведующей о вашем самоуправстве!

Взбешённый Кроль вылетел из изолятора и пронесся мимо Вовчика и Юльки. Хлопнула входная дверь отделения.

Секундное безмолвие сменилось громким стоном Кохановского. Юлька побежала к больному. Он лежал на спине, громко стонал, не открывая глаз. Его лицо было в крови.

– Потерпи, я сейчас помогу! – Юлька понеслась в сестринскую.

Пробегая мимо поста, она возмущённо бросила Вовчику:

– Ты же ничем не лучше его… Помоги мне, трус!

Вовчик вздохнул и поплёлся за ней.

Губы Кохановского были разбиты, а на скуле появился огромный кровоподтёк.

– Терпи, я сейчас тебе анальгин сделаю… Больше у меня ничего нет… – пообещала Юлька, убегая назад в сестринскую.

– Юль, да оставь ты его, бесполезное занятие! – увещевал её Вовчик.

Вбежав обратно в изолятор, Юлька едва не вступила в лужу рвоты. Теперь здесь, кроме едкого запаха пота и плесени, стояло густое кислое зловоние.

– Вова! Он вырвал, помоги мне убрать – принеси тряпку и тазик в туалете возьми!

Вовчик тихонько заматерился.

– Юля! Ты здесь старший куда пошлют, а не Мать Тереза. С тобой и так весело – дорожку Кролику мы уже перебежали, а этого делать не рекомендуется! Они всегда мстят.

– Унеси отсюда воду, трусло! – приказала Юлька, но у самой сжалось под ложечкой от страха. Она припомнила налитый кровью взгляд экзекутора в милицейской форме, когда он покидал изолятор.

Юлька уже собралась оставить своего подопечного, но он вдруг широко раскрыл глаза, сделал несколько жестких вдохов и стал беспомощно ловить ртом воздух. Даже при тусклом освещении изолятора Юлька заметила, как его губы побелели.

– Ё-моё! Задыхается! – испуганно воскликнул Вовчик.

Юлька сунула пальцы в раскрытый рот наркомана и стала быстро ощупывать его зубы.

– Ты чего делаешь, малахольная?! А если он пальцы тебе, того, откусит?

– Не откусит, он в сознании, надо же проверить, не выбил ли ему зубы этот зверь. Удушье может быть при аспирации инородного тела… Нет, как будто не выбил, все на месте… Значит, астматический приступ. Стой, я видела в шкафу эуфиллин!

С перепугу Юлька с первой же попытки попала в вену. Руки её дрожали не от страха, а от напряжения. Через несколько минут дыхание больного стало ровнее. Выдох приходил на смену вдоху, как и положено.

Кохановский посмотрел на неё из-под полуприкрытых век и прошептал:

– Сестрёнка… милосердная… никогда тебя не забуду…

Юлька была рада, что нашла правильное решение. Значит, не зря она прилежно училась, не зря проводила неурочные часы в реанимации.

Она опустилась на корточки напротив распахнутой двери изолятора с пустым шприцем и жгутом в руках. Ноги не держали. Спасённый затих, она видела его мерно поднимающуюся на вдохах грудь.

Перед Юлькой на прикрученной к полу койке в вонючем изоляторе психбольницы лежал не преступник и не убийца. Свесив руки с кровати, перед ней был человек, жизнь которого была адской мукой, жизнь которого была давно кончена! Но всё равно он хотел жить.

 

Рассвет пришёл с неприятным ощущением песка под веками. Голова была чугунной.

– Не вздумай докладывать о Кролике Александре. Представь, что тебе это всё приснилось, – посоветовал Вовчик перед Юлькиным уходом на пятиминутку.

Но она не понимала, каким образом можно скрыть такое. Тем более что Кохановскому требовалась срочная консультация нарколога и интенсивная терапия. Обо всём этом она подробно поведала персоналу четырнадцатого во время своего отчёта на пятиминутке.

– Зря ты, Юль! Я же просил тебя этого не делать, теперь этот муркет Кроль на нас отыграется, – сокрушался Вовчик, выходя вместе с Юлькой из отделения.

– Не было вариантов… – Юлька была бледна и говорила тихо. Под её глазами залегли серые тени. – Поеду домой – посплю. Завтра придётся выйти с утра, я же теперь сестра-хозяйка… Делаю карьеру! – она печально улыбнулась.

Они вдвоём вышли на залитую солнцем асфальтовую дорожку, пролегавшую вдоль внешней стены четырнадцатого.

– Вот чёрт! – сказал Вовчик, увидев перед собой высокую молодую женщину с распущенными по плечам длинными волосами.

Женщина решительно подошла к остановившейся рядом с Вовчиком Юльке. Яркое утро ослепило Юльку, и женщина представилась ей какой-то русалкой, в волосах которой запутались солнечные лучи.

– Ах, вот ты какая! А ты знаешь, кто я? – громко с вызовом спросила женщина.

– Да! – неожиданно для самой себя ответила Юлька, но тут же спохватилась: – То есть нет!

– Не выкручивайся! Увела мужа, так и скажи! – истерически завизжала женщина, вцепившись в Юлькин локоть.

Громкие возгласы женщины вонзались в Юлькины барабанные перепонки острыми иглами. Она, ничего не соображая, с недоумением смотрела на незнакомку.

– Люда! Оставь её, это не она! – прикрикнул на женщину Вовчик и оттолкнул её от Юльки. – Мне надоели твои закидоны! Или пристроить тебя опять подлечиться в женское, здесь рядышком?

Ошеломлённая происходящим, Юлька увидела подрулившую к четырнадцатому машину Бориса. «О господи, его только здесь не хватало!», – промелькнуло в голове.

– Никак сцена ревности? Очень приятно! – с издёвкой проговорил Борис, обращаясь ко всей компании. – Юля, ступай немедленно в машину и подожди меня там.

Юлька подчинилась. Она слышала, как Борис препирался с Вовчиком, всё ещё борющимся с неугомонной Людой:

– Забирай отсюда свою шизофреничку и держись подальше от этой девочки! Заруби себе это на носу! Я тебя предупредил?

– Предупредил, предупредил! Я что, я ничего, пусть она сама скажет, – оправдывался Вовчик. – Я себе не враг, чтобы твою… С твоей…

Борис направился на внутренний пост, только убедившись, что парочка уже на безопасном расстоянии и новая встреча с ними Юльке не грозит.

 

Тишина мягко закупорила Юлькины измученные уши. Она пыталась проанализировать свою встречу с Людой. Ей казалось, что её вымазали в грязи. Почему-то ей было очень стыдно. Если бы Юлька не боялась оставить незапертую машину без присмотра, она бы убежала до прихода Бориса. Вскоре он вернулся, сел за руль, завёл мотор и, разворачивая машину, сказал:

– Ну, героиня ночи! Перейдёшь в другую смену, подальше от этого Дон-Жуана слободского, поняла? – Борис притормозил перед больничными воротами. Вокруг не было ни души.

– Он не приставал ко мне, если ты об этом. – Она не желала оправдываться.

– Я не спрашиваю твоего мнения. Переходишь в другую смену! Некому будет раздавать авансы, не с кем будет флиртовать!

Юлька низко опустила голову, чтобы спрятать навернувшиеся на глаза слёзы, и выдавила из себя:

– Хорошо.

Борис заглушил мотор.

– Джульетта, неужели ты обиделась на меня? Так будет лучше для тебя! – Он обнял её за плечи и притянул к себе.

Юлька резко оттолкнула его локтём, дала ему хлёсткую пощечину и выпалила:

– Не смей меня трогать! Я устала! От меня воняет!

– Ну ладно, ладно, хорошо… Какой на тебя гэц напал?.. Отвезу-ка я тебя домой, пока ещё кто-нибудь не пострадал.

Он снова завёл двигатель.

До самого дома они не произнесли ни слова. Напряжение с каждой минутой возрастало. Юлька сожалела о своей выходке: на самом деле ей хотелось, чтобы Борис её обнял.

Борис пытался разобраться, почему так глубоко волнует его эта девчонка, и не находил объяснения.

– Сергей звонил, он Сашу в роддом повёз – началось… Собственно, я потому за тобой и приехал, – сухо сообщил Борис покидающей автомобиль Юльке.

 

22

 

Ровно через неделю Юлька стала полноправной и единоличной распорядительницей флигеля, состоявшего из двух комнат. Первая, проходная, служила складом, прачечной и гостиной. Здесь стоял старый громоздкий диван под потёртым жаккардовым покрывалом, стол, несколько деревянных стульев, почти новая стиральная машина «Аурика» с центрифугой. Пол был устлан керамической плиткой рыжего цвета и по центру комнаты имел углубление со стоком для воды – всё-таки прачечная.

Во второй, меньшей комнате на полках хранилось чистое бельё. Белые халаты, выстиранные, накрахмаленные и отглаженные, были заботливо развешены на плечиках.

Юлька приехала к обеду, ей предстояло перестирать ворох грязного белья и пижам, но у неё было прекрасное настроение – сегодня утром забрали из роддома Сашку с малышом! Мальчик был розовым и толстощёким, и Юлька успела несколько раз перепеленать его. Это была такая радость, которую не могла омрачить даже стирка больничных пижам. Она улыбнулась и подмигнула угрюмым братьям Кролям на внутреннем посту – её вдруг позабавило их фамильное сходство: они были похожи, как близнецы, хотя разница в возрасте составляла несколько лет. Оба недоуменно уставились на Юльку, и это их удивление ещё больше развеселило её.

Напевая тихонько, она взялась за работу.

Стиральная машина гудела, дергалась, а иногда подпрыгивала, грохоча металлическим корпусом по полу прачечной. Немного времени спустя двор четырнадцатого занавесился сохнущими простынями и пододеяльниками с жирными чёрными цифрами «14» по углам.

В дверном проёме прачечной появилась Ольга Васильевна. Сегодня была её смена.

– Юля, Зинаида просит тебя сводить Пасечника на повторную энцефалографию, а то мы с ней затеяли помыть окна в сестринской и кабинетах.

– Конечно! Только вот машинка остановится, – Юлька улыбнулась и Ольге.

 

Коля Пасечник, деревенский житель сорока пяти лет, был добродушным человеком. Часто шутил и балагурил, всегда был готов принимать участие в уборке отделения в обмен на курево. Он относился к отряду «хороших больных» по классификации старшей сестры Зинаиды Матвеевны. На обследование был направлен из колонии, где отбывал срок за бытовое убийство своего соседа в пьяной драке. Николай, уже отмотавший большую часть срока, вдруг ни с того ни с сего начал слышать голоса, потом стал им отвечать и даже изредка следовать их советам.

Сан Саныч вывел Пасечника во двор и отдал Юльке листок-направление:

– Ступайте на пост, Кроликов я предупредил. Они ждут.

Но никто Юльку с больным не ждал и сопровождать не собирался. Один из Кролей крикнул:

– Идите сами, дорогу знаете!

Юлька помялась недолго на пороге – вроде не положено выходить с больным за пределы отделения без милиции, а с другой стороны – это же безобидный Пасечник. И она легкомысленно двинулась в путь с неумолкающим Николаем:

– Була в мэнэ собака, злюща, як у попа жинка, называлася Райком. Потом прыйшлы люды з райкому, кажуть – нэ можна так собаку называть! Я й назвав кабыздоха Собэс. Собэс у нас у центри поруч з райкомом, в одному доми… Так вин тоди як сказывся…

Юлька хихикала над историей пса, сменившего множество имён и все по названиям советских учреждений. Пока они пересекали территорию больницы, Николай несколько раз останавливался, срывал торчащий из травы жёлтый цветочек одуванчика и протягивал Юльке.

Длинный коридор в соседнем корпусе, ведущий к кабинету ЭЭГ, был разделён несколькими тамбурами. «Волшебной» ручкой Юлька открыла тамбур, впустила Пасечника и вошла сама, захлопнув за собой дверь. Так они оказались в тесном замкнутом пространстве. Юлька уже вставила ручку в замочную скважину второй двери, но повернуть не успела – Николай ловко выхватил ручку и с беззаботной улыбкой бросил её в карман своей пижамной куртки. Юлька опешила. Вместо объяснений Пасечник вынул из другого кармана увесистую чугунную болванку величиной с электрическую лампочку. Будто взвешивая этот снаряд на ладони, он медленно опускал и поднимал его перед Юлькиным носом.

Испугаться по-настоящему Юлька не успела. Что-то заскрежетало в замке, дверь распахнулась, и она с облегчением увидела крупного немолодого мужчину в белом халате, санитара из ближайшего отделения. Он молниеносно сориентировался и вырвал болванку из руки Пасечника:

– Вот это да! Небось, из бачка в сортире достал, злыдень! Это ж клапан, воду открывать для слива. – Санитар схватил Николая за плечо и прошипел ему в ухо: – Иди тихо и не рыпайся!

Пасечник съёжился и пробормотал:

– Я ж показать тики хотив, прэдупредить, цэ ж кожэн псых зможэ достать…

– Вы из какого отделения? – спросил санитар.

– Из чотырнадцятого… – вместо Юльки ответил Пасечник.

– Ничего себе! Где же конвой, наручники? Что это за халоймес, девушка?! Он же вас чуть не прибил!

Вот когда до Юльки дошел мандраж!

Спаситель проводил её до входа в четырнадцатое, крепко удерживая Пасечника за плечо. Юлька уже собиралась позвонить, но кто-то опередил её. Она оглянулась. Это был Борис, он с интересом рассматривал занятную группу, собравшуюся перед отделением. Отворивший Кроль нагло ухмылялся, пока не заметил замыкающего шествие Бориса.

– Как же вы отпустили девушку одну, даже наручники на него не надели? Да он бы её прикончил в тамбуре! – возмущался, уходя, санитар.

Борис молча пожал ему руку и бросил тихо милиционеру:

– Я с вами разберусь, предвкушайте!..

 

«Ну почему он всегда появляется в самый неподходящий момент? Теперь я выгляжу, как неспособная запомнить простые правила дура! Как стыдно!» – думала Юлька, стараясь не смотреть на Бориса. Они прошли в отделение и сдали удивлённому Сан Санычу Пасечника.

Поговорив с заведующей, Борис нашёл Юльку во флигеле.

– Вот ты где от меня спряталась! – Он хотел назвать её как-нибудь ласково, но слова «лапуля», «зайчик» или «мурзик» совсем ей не подходили. – Сильно испугалась? – Борис прикоснулся кончиками пальцев к её подбородку, затем провел ладонью по её плечу, будто проверяя, цела ли она.

– Я вообще не успела испугаться! Тамбурный детектив в сопровождении водобачкового инструмента, – засмеялась Юлька.

– А я за тебя испугался, – признался Борис и ушёл, не закрыв за собой дверь.

 

23

 

Борис стал появляться в четырнадцатом отделении чаще. То интересовался ходом экспертизы по делу Кохановского, то лично сопровождал своего очередного подследственного. Его участившиеся посещения беспокоили Юльку. Сотрудники недвусмысленно улыбались, всё чаще оставляли их наедине. Чтобы подчеркнуть безосновательность общественного мнения, Юлька встречала Никитина с отсутствующим и безразличным видом. Но сердце её учащённо билось, а глаза блестели.

 

Борис приехал в отделение поздним вечером. Звенящая сверчками тишина заполнила пространство слабо освещённого двора. Три лампочки собирали стайки мошек на свой тусклый свет: над крыльцом, над выходом с внутреннего поста и около двери флигеля.

Юлька снимала высохшее бельё в безлюдном дворе. Борис тихо подошёл к ней. Юлька ахнула, оглушённая его внезапным поцелуем. Теперь он смог распробовать её губы. Вкус топлёного молока и карамели. Несомненно, это был самый вкусный поцелуй в его жизни, и он захотел повторить его немедленно. Но Юлька оттолкнула Бориса и сказала, поднимая упавшую на траву простынь:

– Не нужно больше, прошу тебя! И вообще, по-моему, мы не подходим друг другу!

Она попыталась уйти, но Борис поймал её за руку.

– Я не подхожу тебе? Я? Тебе? А кто же тебе подходит? Кто? Какой-то липкий Вовчик? – Борис пришёл в ярость и уже не помнил себя от ревности к соперникам, существующим только в его воображении.

– Ты не имеешь права кричать на меня! – Юлька решительно освободила руку и быстро ушла во флигель. Она захлопнула за собой дверь на защёлку перед самым носом Бориса.

– Джульетта! Впусти меня, нам необходимо поговорить!

«Скажи, что любишь, и я впущу тебя!» – мысленно умоляла его Юлька. Но он только ломился в дверь и чертыхался. А она гладила ладошкой шершавую поверхность двери, представляя, что прикасается к густым чёрным волосам, к небритой и колючей щеке. Вот она пальцами провела по его тёплым губам, и они зашевелились в неясном шёпоте…

Борис отрывисто стукнул кулаком в дверь, прорычал что-то бессвязное и исчез. Он был очень рассержен.

 

Несколько недель Борис не появлялся. За суетой будней стёрлись и поблёкли воспоминания об их последней встрече. Юлька, чтобы не думать о нём, с головой окунулась в работу. Она простила Борису его эгоизм и вспыльчивость.

В следующий раз Борис появился в четырнадцатом ранним утром. Он прошёл через внутренний пост и случайно услышал отрывок разговора Михася и Вовчика. У них был ранний перекур.

– Что за цветочки ты тащил вчера Юлечке Михалне? Ухлёстываешь? Ну-ну… Эх, Вовчик, свяжешься – не развяжешься! Хотя девчонка – высший класс, я тебя понимаю! И улыбается тебе… Хотел бы я, чтобы она мне так улыбнулась, – сказал Михась.

Услышав слова Михася, взбешённый Борис ринулся к флигелю. Из-за своей ревности он был готов поверить чему угодно.

Юлька гладила халаты в дальней комнате прачечной. Борис, ворвавшись, с треском захлопнул дверь. Ему в глаза бросился букет белых роз. Он смахнул со стола вазу. Ваза разлетелась на мелкие кусочки, розы, упав, рассыпали свои хрупкие лепестки. Юлька, отступив в угол, изумлённо посмотрела на Бориса.

– Учти, ты моя! – крикнул он, схватил её за плечи и сильно встряхнул. Потом приподнял над полом. Юльке показалось, что она летит. Она зажмурилась. Борис поцеловал её, она не сопротивлялась. Один поцелуй, второй, третий…

 

Юлька сидела на пропахшем плесенью стареньком диване, беспомощно уронив руки на колени. В груди её была глухая пустота, как будто оттуда вынули сердце… По окну барабанили капли дождя: кап-кап-кап. Сладкая капелька – это её влюбленность. А вот эта капля терпкой обиды. Ещё одна капля – жгучая боль от грубых ласк. Горькая капля злости на себя – растеклась в его руках, поддалась соблазну объятий, чтобы услышать безжалостное: «У тебя никого не было, ведь так? Почему же ты меня не остановила?». Пряная капля страха встречи с ним после того, что случилось, и страха, что он её забудет.

«Собери эти капли, Юлька! – попросила она саму себя. – Не смей плакать! Ты давно выросла. Ты взрослая, сильная и отважная. Как Тереза Батиста, уставшая воевать, из романа Жоржи Амаду. А любовь… Кто-то сказал, что любовь – это дитя иллюзий и мать разочарований. Долой иллюзии, долой разочарования!».

 

24

 

Юльку разбудило ворчанье Ирины:

– Сколько можно спать? Я музыку послушать хочу, а ты всё спишь. Просыпайся, уже почти сутки дрыхнешь!

Юлька потёрла глаза и вернулась в реальность. Слёзы снова потекли из воспалённых глаз. Юлька отвернулась к стене и натянула одеяло на голову.

– Опять ревёт! Во сне ревела, проснулась – ревёт! Все, я зову Серёгу! – Ира открыла дверь и громко крикнула в коридор:

– Сергей!

Он выскочил из кухни и зашипел на сестру:

– Закрой рот, мелкий спит! Только уложили, разбудишь – убью! Чего тебе надо?

– Разбирайтесь сами! – Ирина ушла в комнату родителей.

Сергей присел на краешек Юлькиной кровати, осторожно прикоснулся к её волосам:

– Что случилось?

– Ничего, родной, просто я устала немножко, – она отбросила одеяло и села с ним рядом. – Я же поменялась дежурствами, за пять дней отпахала четыре смены, как стахановка. Не обращай внимания. Моя заведующая говорит, что жизнь прекрасна и удивительна, нужно только правильно подобрать антидепрессанты.

– Зато ты на свадьбу к кузине едешь полномочным делегатом от всего нашего семейства! Когда автобус?

– В восемь пятнадцать. Завтра уеду на недельку – нужно же бабушке помочь. Давно я наших не видела! – Юлька вздохнула.

– Помощников там и без тебя полно. Но ты поезжай и домой не торопись, может, там на воздухе химию свою поучишь, экзамен скоро! – сказал Сергей и вдруг добавил: – А я сегодня Бориса видел с какой-то шикарной блондой. Жаль, что не сложилась ваша дружба. Я думал, что вы… Жаль. – Сергей вышел из комнаты, плотно притворив за собой дверь.

Когда его шаги затихли в коридоре, Юлька завыла, уткнувшись лицом в подушку.

 

У ворот бабушкиного дома Юлька, оставив невесёлые мысли, улыбнулась – она приблизилась к призрачной стране детства, где до сих пор обитали гномы-невидимки и маленькие хулиганские тайны.

Небольшой двор находился под бдительным надзором громадной овчарки, насторожившейся при виде Юльки. Собака внимательно всматривалась в гостью, наклонив на бок голову. Юлька позвала:

– Бабушка! Ба-а-а-а!!!

Бабушка выскочила из-за угла дома и радостно воскликнула:

– Люлечка! Приехала!

Она засеменила к воротам. Её румяное смеющееся лицо на мгновение сделалось строгим, когда она проходила мимо тихонько рыкающей собаки.

– Йды пид плав, гадость такая! – сквозь зубы бросила бабушка и тут же снова адресовала Юльке счастливую улыбку. Собака отвернулась и безразлично ушла вглубь двора. Бабушка обняла Юльку.

Весь воздух здесь был пропитан ароматом диких ромашек, заполнивших лужайку перед воротами. Тысячи бело-жёлтеньких цветочков радостно и колко топорщились вокруг Юлькиных босоножек. Ромашка аптечная тотчас приступила к исцелению Юльки.

Из дома с воплями восторга выскочила Татьяна, потрясая крупными алюминиевыми бигуди, на которые были тщательно накручены русые волосы.

– Ты похожа на инопланетянку, Танюшка! – со смехом сказала Юлька и была заключена в неистовые сестринские объятия.

Следом за Татьяной из дома вышел парень. Он остановился поодаль и закурил, прищурив левый глаз. Юльке жених Тани не понравился. Смотрел он нагловато и презрительно ухмылялся. Отшвырнув сигарету, он сказал:

– Вы покы обнимайтэсь, а я пишов, – и скрылся за калиткой.

 

Вечером, когда включился веселый распев сверчков, а бабушка заканчивала хлопоты в летней кухне, Юлька спросила:

– Бабуля! Неужели Танюха не могла найти себе кого-нибудь посимпатичнее?

Бабушка печально покачала головой:

– Я ж ий казала, и батько говорыв, и дед. Она вчэпылась у цього Кольку, як той рыпьях, нэ выдирвэш. А вин щэ якось так до нэи прохладнэнько… Каже, чтоб нэ розбалувать. А ий як пороблэно…

Бабушка погладила Юльку по голове своей шершавой тёплой ладонью. Юлька вздохнула. Вздохнула и бабушка. Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Им было хорошо вместе.

Лампочка под потолком собрала на свой свет тучку мошкары. Комары кусали Юлькины лодыжки. Овчарка Волга улеглась на пороге, на границе света и мрака, и положила большую тяжёлую голову на ступеньку. В сарае завозилась и захрюкала свинья. Пахло свежей травой и навозом. Дневная духота прошла, и веял тихий ласковый ветерок. Листва шептала колыбельную на своем непонятном языке.

 

Проснувшись ранним утром, Юлька почувствовала необыкновенную лёгкость в теле и голове. Она каждой своей клеткой ощущала давно знакомый аромат этого дома: хрустящего постельного белья, дикой ромашки под окном, свежесваренного борща и сдобной выпечки… Петух поприветствовал новый день своим радостным «кукареку». Юлькино нагое тело парило в просторах бабушкиной ночной сорочки. Здесь она всегда надевала бабушкины сорочки – ей казалось, что лёгкая от многократных беспощадных стирок ткань защищает её тело подобно броне. Все оказывалось так просто, и беды мельчали, а потом и вовсе таяли, словно снежинки на ладони.

Бабушка уже носилась по двору.

– Доця, Люлечка! Йди до тети Кати, до нашои соседки, визьмэшь молочка свижэнького, брынзочкы, вона знае… Давай, быстрэнько!

Юлька, напевая, бегом направилась к соседям через прореху в сетчатой изгороди, разделяющей огороды. Тётя Катя успела всё приготовить – два синих эмалированных бидончика с молоком и большую кастрюлю с завёрнутыми в желтоватую марлю большими кругами брынзы.

– Я сейчас вернусь за кастрюлькой, – весело сказала Юлька, взяв бидоны, но соседка её остановила:

– Стий, вжэ ж племянничок мий проснувся. Го-ши-и-к, иды сюды, поможи Люльке! Ты ж её помнишь?

Юлька обернулась на звонкое «ага». Высокий молодой человек, босой, в одних шортах и с золотым крестиком на шее, стоял в двух шагах от Юльки у калитки, ведущей в огород. Он с улыбкой хрустел огурцом и внимательно рассматривал Юльку. Когда улыбка сошла с его губ, оставив лукавые огоньки около зрачков, он протянул Юльке руку.

– Ты – Гоша? Так ведь? Мой старинный друг? – Юлька радостно хлопнула ладошкой по его пальцам. – Я тебя узнала!

– А тебя не узнать, вратарь Юля!

Когда-то они вместе играли в футбол. Юльку ставили на ворота, когда не хватало игроков-мальчишек. После игры Гоша заботливо прикладывал к ссадинам на её коленках пыльные листья подорожника и осторожно обвязывал их шнурками, выдернутыми из своих кед.

– Ну как, колени уже не болят? – Гоша глянул на Юлькины ноги и тихонько присвистнул.

Юлька, торжествуя, гордо взяла кастрюлю:

– За мной, мой верный рыцарь, хватай бидоны и вперёд! Нас ждут великие дела на поприще бабушкиной свадьбы!

– Почему бабушкиной, вроде замуж выходит Татьянка ваша? – спросил Гоша, следуя за Юлькой с бидонами в руках.

– А потому, что этой свадьбой руководит бабушка, она – наш командующий, а я – начальник штаба! Тебе предлагаю быть моим адъютантом.

– Я согласен! – ответил Гоша бодро. – Жду дальнейших приказаний!

 

К девяти часам утра на улице у бабушкиного забора стоял огромный брезентовый шатёр, внутри которого установили длинные столы. Столы образовывали гигантскую букву «П», за местами жениха и невесты на брезент шатра повесили большой зелёный ковёр.

Юльке казалось, что в подготовку к свадьбе вовлечена добрая половина населения Беляевки. Незнакомые люди сновали повсюду, производя разнообразные действия и генерируя один вибрирующий монотонный гул. Гоша не отлучался от Юльки ни на минуту. Даже когда она одевалась к торжеству, за дверью то и дело слышался голос Гоши:

– Юля, ну сколько можно, давай побыстрее, уже пора!

Гоша оказался отменным помощником. Вдвоём с Юлькой они выполнили кучу бабушкиных поручений – от доставки продуктов и посуды до чистки картошки. Правда, к кручению голубцов Гошу не допустили: для традиционных беляевских голубчиков величиной с мизинчик у него были слишком большие руки. Но Гоша пригодился и здесь, он развлекал анекдотами целый взвод «голубцовых» мастериц, но не менее забавными были и его рассказы об учёбе в мореходном училище.

Юлька хохотала вместе со всеми. И спокойствие снизошло в её душу.

 

– Нет, я не верю, это какой-то фарс! Они что, наяву расписались? И теперь вот этот Мыкола и наша Танька – муж и жена? Ущипни меня, может, я сплю? – шептала Юлька Гоше, когда фотограф выстроил гостей для исторического фото.

– Не цепляйся к нему, хлопец как хлопец, ну разве что какой-то замызганный… Ты учти, если бы не их свадьба, мы не встретились бы сейчас!

И Юлька, обрадовавшись этим словам, мысленно ухватилась за них, как за спасательный круг. Она вложила свои пальцы в его руку, он робко сжал их и не выпускал до самого «вылета птички».

 

Произносили тосты, пили, ели, кричали «горько!» и снова ели, пили и танцевали.

– Ох! Я та-а-к натрескался, что сейчас лопну, так что лучше давай сбежим на прогулку, – предложил Гоша, и Юлька согласно кивнула головой.

Они ушли, держась за руки. В свадебной сутолоке никто не заметил их исчезновения, кроме вездесущей бабушки. Она одобряюще махнула оглянувшейся, чтобы посмотреть на неё, Юльке.

– Такый хороший мальчик цэй Гошик Катин, такый самостоятельный, серьёзный, бэручкый, так вин мэни наравыться. И Люлечке дуже пидходыть! Хай дитям бог помогае! – сказала бабушка сидевшей рядом с ней старушке.

 

– Небо заразилось ветрянкой, – предположила Юлька, задрав голову.

Охваченное звёздной хворью небо закружилось над Юлькиной головой, когда Гоша подхватил её на руки и понёс по какому-то переулку, затихшему перед утренним пробуждением. Юлька пожаловалась, что устала, и у неё болят ножки. Для неё стало открытием, что капризничать, оказывается, приятно. И Гошин жадный поцелуй заставил понять, что любовь может дарить нежность, покой и чувство защищенности.

Петушино-коровий, кукарекающе-мычащий рассвет принёс обильную росу, и Юлькины босоножки совсем промокли. Было пасмурно и, наверное, поэтому темно. Ночные путники приближались к бабушкиному дому, перед которым чернел опустевший свадебный шатер.

– Пойдём спать, а то дождик начинается, – зевнув, предложила Юлька.

Они дошли до шатра. На заборе у калитки висели два дождевика, а на траве стояли две пары резиновых сапог.

– Твоя бабушка о нас позаботилась – спасибо ей! Правильная старушка! Теперь просто грех идти спать, погуляем ещё полчасика! – попросил Гоша, набрасывая на Юлькины плечи широкий дождевик.

 

В автобусе Юлька дремала, прижавшись щекой к Гошиному загорелому плечу. Гоша увозил её в Одессу. Он собирался в рейс через три дня, а у Юльки осталось двое суток выходных, и они запланировали провести их вместе. Гоша снова влюбился в Юльку. Он важно сказал: «Моя детская любовь к тебе повзрослела и вышла из берегов».

Оказавшись у Гоши дома, Юлька восхитилась невиданных размеров аквариумом.

– Это папин. Он в рейсе сейчас. Я чайник поставлю, перекусим: пошнераем по шхерам – что-то найдём, – пообещал Гоша, как заправский морской волк. Так говорил Юлькин дядя, старый китобой.

Гоша возился в кухне, пока Юлька была погружена в созерцание глухого водного мира, заключённого в стеклянные стены комнатного моря.

В кресле, где сидела Юлька, лежала небольшая книжечка «Сонеты Адама Мицкевича» с торчащей закладкой – открыткой «С 1 Мая». Юлька машинально открыла книгу.

 

Мне грустно, милая! Ужели ты должна

Стыдиться прошлого и гнать воспоминанья?

Ужель душа твоя за все свои старанья

Опустошающей тоске обречена?

….Все алтари теперь я оболью слезами –

Не для того, чтоб грех Создатель мне простил,

Но чтобы мне твоим раскаяньем не мстил!..

 

Печаль удушливой волной встряхнула Юлькину память – она вспомнила о Борисе.

Гоша появился перед ней со сковородой в руке.

– Омлет готов!

Вздрогнули рыбные стайки в зеленовато-прозрачной толще воды.

– Кирюшкина книжка, моей сестры, она сейчас в институте. Обожает стихи Адама Мицкевича, на все случаи жизни у неё – по сонету. Я с ней скоро и сам стихами заговорю! – объяснил Гоша. – Все девчонки стихи любят, так ведь?

Гоша так простодушно и открыто улыбнулся, а его глаза искрились таким неподдельным счастьем, что в Юлькино сердце вернулся покой. Но свои стихи она ему читать не стала.

 

25

 

Отчётно-выборное комсомольское собрание в психиатрической больнице закончилось избранием нового комсорга. Им чуть не стала Юлька. Но ей удалось сделать самоотвод.

Комсомольцев в больнице было всего полтора десятка, половина из них должна была покинуть ряды ВЛКСМ по возрасту. Кандидатур было две – Юлька и молодой доктор-интерн.

Секретарь партийной ячейки уговаривал Юльку стать комсоргом, даже водил её на беседу в райком комсомола. Но Юлька заупрямилась. Чтобы отстали, пришлось признаться, что она не до конца понимает политику перестройки, ещё не вникла, и потому считает себя не готовой возглавить организацию. Парторг развёл руками. Так что доктор-интерн, избранный единогласно комсомольским вожаком, мог теперь наверняка рассчитывать на постоянное место работы в больнице.

 

26

 

У милиционеров в четырнадцатом отделении появились резиновые дубинки. Михась называл свою демократизатором. Юлька обрадовалась, что после инцидента с Пасечником в тамбуре больше нет братцев Кроликов. (Поговаривали, что Никитин выполнил своё обещание разобраться с ними). Они точно пускали бы демократизаторы в ход, не задумываясь.

 

27

 

На фоне горбачёвской антиалкогольной компании, водки в самоварах и заварочных чайниках, уничтожения виноградников, поголовного членства в обществе трезвости, вечных толп у винных магазинов Юльку поражало одно: из опер вырезали сцены с тостами. «Какая теперь может быть “Травиата”?» – сокрушалась Юлька.

А ещё ей до слёз было жаль Данаю! В Эрмитаже ублюдок с комплексом Герострата плеснул на полотно Рембрандта кислотой. Удастся ли теперь отреставрировать картину? Юлька надеялась, что удастся.

 

28

 

Юлька торжествовала: Каспаров всё-таки победил Карпова! Он чемпион мира, ему 22 года. Он почти Юлькин ровесник.

К «Перестройке» присоединяется «Ускорение». Юлька не понимает, как можно, ускоряясь, перестраиваться.

 

29

 

Когда Юлька услышала о том, что где-то на дне океана найден затонувший «Титаник», у неё дрогнуло сердце. Гоша был в море, и от него давно не было вестей. Но на следующее утро позвонила Гошина сестра и сказала, что они получили радиограмму. У него всё в порядке, и он целует Юльку сто раз. Она успокоилась.

 

30

 

Аэробикой от Джейн Фонда начали заниматься все женщины в отделении. Мама и Ира тоже не пропускали телевизионных занятий в положенное время. Аэробикой почему-то не занималась одна Юлька.

 

31

 

Когда Юлька была маленькой, ей часто снились большой старый парк около Привоза и большая старая клумба в этом парке. Ещё в этом сне была большая белая собака, которая ела большие белые цветы. Наверное, ромашки? Собака съедала цветок и улыбалась человеческой улыбкой, а потом снова принималась за еду.

Юлька привела Гошу в парк своего детства на прогулку. Здесь почти ничего не изменилось. Но парк оказался не таким огромным, как помнилось Юльке. Детские аттракционы соседствовали с прокатом велосипедов и комнатой смеха. Дальше, на отшибе, пристроился цирк-шапито. Ещё в парке был тир. Он был здесь всегда – железный сарай, выкрашенный в ядовито-зелёный цвет. Оттуда вечно доносились звонкие звуки пневматических выстрелов.

Когда-то стрельба в тире была для Юльки доступным воскресным развлечением. Маленькая пулька размером с булавочную головку стоила недорого. Папа покупал десяток таких пулек и уходил катать Ирку на карусели. А Юлька оставалась в тире на попечении дяди-директора. Дядя-директор помогал ей заряжать тяжёлую винтовку и хвалил за меткую стрельбу. Взрослые с уважением смотрели на маленькую Юльку, которая неизменно выбивала девять из десяти движущихся мишеней. Она всегда начинала с «музыки». Нужно было попасть в красненький пятачок у фигурки волка или медведя, и Марк Бернес начинал петь «Шаланды, полные кефали». Это было легко и радостно.

– Здравствуйте, дядя Лёня! – весело сказала Юлька, переступив порог тира.

– Юлька! – обрадовался дядя Лёня, стоявший за своей конторкой.

Он ловко отсыпал десяток пулек на металлическое блюдце и отдал их какому-то мальчику.

– Боже мой, какой ты красавицей стала! Это твой жених? – Он окинул Гошу с ног до головы оценивающим взглядом.

Юлька засмеялась. Гоша требовательно сжал её руку, но она всё равно не сказала дяде Лёне, что он её жених.

– Мы тут гуляем по старой памяти.

– Решила похвастаться своей меткостью? – Дядя Лёня хитро прищурился. – И я вам скажу, молодой человек, таки есть чем похвастаться! И если она всё делает так хорошо, как стреляет, то такие таланты на дорогах не валяются.

– Вы преувеличиваете, дядя Лёня. Вот в институт я не поступила, и вообще…

– В какой? – с интересом спросил он.

– В медицинский.

– А чего ты хотела?! – почему-то развеселился дядя Лёня, – Кто же в наш медин без блата поступает? Но они ещё пожалеют! Им же хуже без тебя, чем тебе без них.

– Это точно, – откликнулся Гоша. – Я ей тоже говорю: не поступила – и не надо. Фельдшер – прекрасная профессия.

– Неправильно! – возразил дядя Леня. – Женщине профессия вообще не нужна. У женщин своя работа – муж и дети. – Он подмигнул Гоше и добавил: – Не разрешай ей стрелять. Она тебя живо за пояс заткнёт.

– Я не боюсь, какая разница, кто из нас лучше стреляет? – ответил Гоша.

– Молодец! Ну, что, парочку выстрелов?

Юлька покачала головой:

– Нет, дядя Лёня, детство кончилось.

 

32

 

Задолго до рассвета Юлька была готова к пересменке и пятиминутке. Четырнадцатое отделение спало, только Сан Саныч позванивал ключами где-то в конце коридора.

Неожиданно на пороге сестринской возник красноглазый Михась.

– Михална, там Никитин в прачечной ждёт, просит очень срочно на два слова, – зевая, сказал он Юльке.

Юлька испугалась. Ей захотелось, чтобы это было всего лишь розыгрышем. Но Михась что-то шепнул подошедшему Санычу и устало поплёлся к выходу. Юлькино сердце протяжно заныло. Она как можно спокойнее встала из-за стола и пошла за Михасем.

Начинало светать. Порывы ветра уже принялись старательно раздувать ночную мглу. Казалось, раскачивающиеся кроны деревьев, как мётлы, гнали по низкому небу облака, чтобы открыть путь для солнечных лучей. Юлька хватала ртом воздух и не могла надышаться.

Во флигеле было темно. Тусклый свет луны падал через окно, расчерчивая пол жёлтыми квадратами. Борис сидел на краю дивана. Юлька бесшумно юркнула внутрь комнаты и заперла за собой дверь. Она обрадовалась темноте, боялась, что он посмотрит ей в глаза.

 

Борис встал и шагнул навстречу. Не говоря ни слова, обнял её и крепко прижал к себе.

– Ты снишься мне каждую ночь, – прошептал Борис.

Юлька промолчала. Он выпустил её из объятий. Она не двигалась.

Она чувствовала только его тревожно-знакомый запах. Мысли улетели куда-то – ни одной не осталось.

– Я завтра уезжаю. Далеко и надолго.

Она нашла в себе силы посмотреть на него. Ночь и луна нанесли чёрные тени на его лицо. Оно казалось высеченным из камня.

– Я еду в Афганистан.

– Что? – выдохнула Юлька. Слово «Афганистан» вывело её из оцепенения.

– Давно просился, и вот…

– Зачем? Почему?

– Там погибли мои друзья. Я офицер. Так надо. Я должен быть там.

Юлька громко всхлипнула.

– Хотел бы я спросить, будешь ли ты меня ждать?..

– Спроси.

– Не могу.

– Почему?

– Ты знаешь.

– Ничего не знаю и ничего не хочу знать. Не хочу, чтобы ты уезжал. Кто будет меня защищать? – Она попыталась улыбнуться сквозь слёзы, но губы её не слушались.

Борис покачал головой и отвернулся к окну:

– Защищать? И обижать, как последняя скотина.

– Мы не будем об этом говорить.

– Хорошо, не будем. Только не плачь.

– Не обращай внимания. Это потому что я очень давно тебя не видела.

– Не думаю, чтобы тебе было приятно меня видеть. Я знаю, что у тебя есть парень.

– Откуда ты знаешь? Сережка сказал? – удивилась она.

– Сергей не говорил. Я следил за тобой.

– Зачем?

– Я страшно ревнив. Но ты за него не бойся.

– Я не боюсь.

– Можно я напишу тебе письмо?

– Если в стихах, то можно, – Юлька улыбнулась.

Борис посмотрел ей в глаза:

– Вообще-то я по делу. Меня долго не будет. Хочу, чтобы ты это время пожила в моей комнате. Там у меня тихо, всего одна соседка, баба Дора, мы с ней друзья. Вот ключи и адрес. И не думай отказываться, съедешь хотя бы из одного дурдома. И вот ещё что. Там я написал телефон одного человека, он поможет, если ты опять вздумаешь поступать в институт. Не стесняйся. Этот человек чрезвычайно мне обязан. Хочешь учиться, пользуйся, не думай.

Борис вложил Юльке в ладонь два ключа, завернутые в бумажку, порывисто поцеловал её в лоб и исчез.

 

33

 

По поводу переезда в квартиру Бориса Юлька не сомневалась ни минуты. Все домочадцы были дома. Первой заметила Юлькины сборы мама:

– Ты куда это сумки собираешь?

 – Я переезжаю, мама. Вам и без меня здесь тесно. Пусть в нашей комнате Ира с малышкой останутся.

– Куда это? Папа! Юлька какие-то химины куры затеяла! – мама почти кричала, пытаясь довести до сведения домашних, что она против такой самодеятельности.

…Юлька вышла в коридор, села на табурет у входной двери, поставив перед собой две большие дорожные сумки, и стала ждать расширенного семейного совета. Встревоженные родные собрались вокруг неё.

– Я переезжаю. Буду жить в квартире Бориса, пока он в Афганистане. Он так захотел, а я решила его послушаться, – коротко сообщила Юлька и встала, натягивая пальто.

– Как это, доча! – папа развел руками.

– Боже мой, боже мой! – растерянно запричитала мама.

– Молодец, сестричка! – весело поддержала сестру Ирина.

Юлька была уже на пороге:

– Я буду приходить по выходным, помогать с малышнёй, – она улыбнулась Сашке.

– Не отпущу! Позорище! Жить в доме у чужого человека! – мама всё ещё надеялась задержать Юльку.

– Оставьте вы её в покое! – сказала Ирина. – Она всё правильно делает. Должен же быть хоть какой толк даже от неудачного любовника!

– Ира! Кто бы говорил! – Сергей обнял Юльку. – Терпи, казачка, атаманшей будешь!

Сковавшая Юлькины чувства мерзлота дала трещину. Край трещины подтаял, и тогда на её глазах выступили слёзы.

 

Вибрирующая при каждом шаге железная лестница с коваными ажурными балясинами привела Юльку к свежеокрашенной коричневой двери. На широком наличнике друг под другом помещались две кнопки звонков. Под верхней кнопкой была прибита дощечка с фамилией «Никитин», а под нижней белой краской было кривовато выведено «Нисенкер Дора Моисеевна».

Юлька вставила ключ в замочную скважину. Он легко повернулся. Дверь открылась вовнутрь, даже не скрипнув. Юлька почувствовала сильный аромат жареного мяса. Она захлопнула за собой дверь и остановилась на пороге.

В коридор вышла маленькая аккуратная старушка с живыми блестящими глазами, в синем ситцевом халате. Из подбородка, выпукло отделённого от верхней части лица глубокими бороздами морщин, как короткие антенны, торчали седые волоски. Когда старушка заговорила, «антенны» зашевелились.

– Я знаю, ты Юлечка? Заходи, в калидоре сифонит. Идём на кухню, покушаешь.

Юлька поняла, что действительно проголодалась. Предложение Доры Моисеевны прозвучало так естественно, что она и не подумала отказаться. Она уселась за стол и принялась за еду.

– Борэчка, наш Борэчка! Всегда трепал нервы. Маленький был, а уже мужик вредный. Мама от него плакала. Вот уехал… Я его уже, наверное, не дождусь, – вздыхала Дора Моисеевна. – За тобой сказал смотреть, чтобы ела вовремя.

– Сказал, чтобы ела? – не поверила Юлька.

– И чтобы ела тоже, – настаивала баба Дора. – Сюдой! Обратно сюдой! – приговаривала она, провожая Юльку в комнату Бориса.

Просторная комната была погружена в студёный полумрак. Она подарила Юльке запах Бориса, его незримое присутствие. Здесь были его вещи. На полках стояли его книги. На столе лежала записка: «Молодец, что переехала. Я так и думал. Доверься бабе Доре, она не подведет. Как только смогу, напишу. Б.». Юлька почувствовала себя дома. Она прилегла на софу и сразу забылась глубоким сном.

 

34

 

Небывалый случай – с Новым 1986 годом советский народ по телевизору приветствовал Президент США Рональд Рейган. Этот Новый год Юлька встречала вдвоём с Дорой Моисеевной. Старушка долго всматривалась в американского президента, потом махнула рукой и сказала:

– Хитрый, чертяка. Наш Миша Меченый – тюфяк рядом с ним.

Она кормила Юльку оливье и холодцом. Юлька звонила своим, долго разговаривала с ними. Утром принесли радиограмму от Гоши. А в почтовом ящике Юлька нашла письмо от Бориса. Год начинался неплохо. Понятно, не високосный же.

 

35

 

Все говорили о комете Галлея. Эта злая комета, погубившая Атлантиду и пославшая Тунгусский метеорит, снова жаждала встречи с Землей. Но встреча, к счастью, не состоялась. Произошла другая встреча. Гласность встретилась с Чернобыльской катастрофой. Гласность пала в этом поединке. Говорили, что гласность похоронена в Чернобыле.

Были вести из Америки: эмигрантка Женька обосновалась на Брайтоне и вышла замуж. Такие слухи дошли до Юльки. Ей Женька почему-то не писала.

А еще на старте взорвался челнок «Челленджер» на мысе Канаверал. Жуткую картину в прямом эфире наблюдал весь мир.

 

36

 

Юлька поступила в институт на вечерний. Только не в медицинский.

Она читала книги из библиотеки Бориса. Набоков, Булгаков, Платонов, Ходасевич, Мандельштам, Пастернак, Ахматова. Всё, что было ещё недавно запрещено.

 

37

 

Август принес новый сюрприз: затонул пароход «Адмирал Нахимов». Цемесская бухта. Там был Гоша.

Юлька узнала о том, что он на «Нахимове», только когда Гоша сам позвонил ей из Новороссийска после крушения и сказал:

– Я жив. Передай моим, а то они с ума сходят.

– Как ты попал на «Нахимов»?

– Случайная подмена.

Когда Гоша приехал, Юлька заметила в нём перемену. Он был болезненно возбуждён и мог часами говорить о крушении.

Он рассказывал Юльке:

« …Уже на пике паники я выскочил на палубу и увидел, как повар тетя Рая в белом переднике, расталкивая мечущихся людей своей широкой грудью, бежала к борту и кричала мне: «Гошка! Шагай в воду, е.. твою мать!» – и шагнула сама. Вода была уже практически вровень с палубой.

…Потом я барахтался в «живом море». На воде не было свободного места. Повсюду люди и разные предметы, крупные и мелкие. Вынырнув после очередного погружения в поисках подходящей опоры, я наткнулся на мёртвую женщину. Вокруг её головы расплылись по воде длинные волосы, и одна их прядь попала на моё плечо. Жуткое ощущение! Качнувшись на волне, она стала медленно удаляться, но я ещё несколько минут мог видеть светлое пятно её лица, обращенного к небу.

…Я заметил беспомощно барахтающегося ребёнка – он никак не мог ухватить плавающий рядом спасательный жилет. Мальчишке повезло – его громкое отчаянное фырканье привлекло моё внимание, я дотянулся до жилета и утопил его под себя, а мальчика подсадил к себе на плечи.

…Внутрь десятиместного надувного плота втиснулось человек двенадцать. Я скрючился где-то посередине, прижимая к груди мальчишку. Ему было лет шесть, он весь трясся от страха. Меня тоже колотило. «Всё! Кончено! Затонул!», – сказал кто-то, сидящий ближе к приоткрытому пологу плота, откуда можно было наблюдать происходящее снаружи.

Представь себе, такое большое судно, а ушло на дно, как кирпич! Потом нас ослепил яркий свет прожектора. Остальное я смутно помню.

… Я пришёл в себя и огляделся. Тесный гостиничный номер был густо-густо населён, пол номера устелен матрасами и одеялами. Я насчитал человек десять соседей. На единственной кровати у окна сидела пожилая женщина в жёлтом платье с разорванным рукавом. Она молча плакала, глядя в потолок…».

 

Гоша говорил, как он соскучился по Юльке, как остро почувствовал тоску по ней. Мысль о скором свидании скрасила его бестолковое лежание на полу в жарком гостиничном номере, где люди дожидались окончания неразберихи и возможности отправиться по домам.

 

38

 

Проливной холодный дождь загнал Юльку с Гошей в квартиру Бориса. Они оказались неподалёку, гуляя по городу, промокли и замерзли.

– Если бы не этот ливень, наверное, я никогда не удостоился бы приглашения. И что такого тайного в этой съёмной комнате? – ворчал Гоша, отряхивая мокрую куртку в тёмном коридоре.

– Ты притихни, соседка старенькая, и она приболела. Проходи в мою комнату. Я чайник поставлю и бабу Дору проведаю.

 

Гоша вошёл в Юлькину комнату и уселся на софу. На журнальном столике были разложены какие-то бумаги. Присмотревшись, он понял, что это письма. Юлька, по-видимому, писала кому-то. Крупный, ясный почерк зацепил его взгляд, Гоша невольно прочитал:

«Здравствуй, Боренька! У меня всё нормально, и я по-прежнему скучаю. Смотрю итальянский фильм «Спрут». Там Коррадо Катани очень похож на тебя, просто одно лицо. Только глаза у него одинаковые. Но это я так, не серьёзно. Конечно, таких, как ты, больше нет…».

Письмо обрывалось, авторучка лежала рядом. В стороне – пухлая стопка исписанных тетрадных листков. Гоша не мог устоять, и его рука невольно потянулась к ним. Он стал жадно пробегать их глазами, строку за строкой.

«Юленька! Нежная моя, бесценная! Вот и настало время написать… Молчал не потому, что не хотел писать тебе, – я хотел! Но мне необходимо было привыкнуть к войне, а для этого понадобилось больше времени, чем я рассчитывал. Но человек приспосабливается ко всему. Воюю потихоньку. Здесь много рутины. Служба как служба. Тоскую по тебе до волчьего воя…»

Гоше некогда было переворачивать листки писем, чтобы прочитать полностью, он быстро отбрасывал одно письмо и лихорадочно принимался за следующее.

«…Умоляю, постарайся избавиться от всего, что порабощает тебя, ограничивает свободу, неоправданно ограничивает, – от четырнадцатого, от этой невеселой переписки со мной. Если тебе это поможет, я готов лишиться единственной радости на какое-то время. Нельзя растворяться в других! Я запрещаю тебе! А впрочем, какое на это у меня право? Смотри сама, я просто ревную тебя, ревную!»

 

Стены внезапно съехались к центру комнаты, словно сгустив воздух. Гоше стало трудно дышать, в мозгу стояло монотонное гудение, словно маяк завел свою противотуманную песню.

Эти письма, случайно попавшиеся ему на глаза, расставили всё по местам, все, что Гоша так долго и упорно не желал замечать. Вот почему Юлька уклонялась от ответа на его настойчивые предложения пожениться и, никогда не строя общих с ним планов, избегала встреч с его семьей.

Юлька вошла, и Гоша её не узнал. Перед Гошей, гневно комкающим письма неведомого Бориса, остолбенела в растерянности не Юлька, а кто-то чужой, двоедушный и вероломный. Он не слышал своего голоса, когда выкрикивал упрёки. Должно быть, так чувствуют себя глухие люди…

Гоше непреодолимо захотелось ударить Юльку по лицу. И он ударил, а потом швырнул в неё письма. Они разлетелись во все стороны, будто бумажные самолетики.

Он громыхнул дверью с такой силой, что у Юльки заложило уши. Ей стало ясно, что больше она его никогда не увидит.

 

39

 

Закон об индивидуальной трудовой деятельности никак не вписывался в борьбу с нетрудовыми доходами. Но Юльке некогда было думать об этом. Борис писал ей часто. Его письма в последнее время стали нервными. Она чувствовала, что скоро увидит Бориса.

 

40

 

Да, это не был високосный год – 1986-й. Но, забирая Бориса из госпиталя, Юлька молилась, чтобы этот год скорее закончился.

Стыл мокрый ноябрь. Листья трепетали на ветру. Борис шёл медленно и осторожно. Юлька поддерживала его под руку. У ворот госпиталя они сели в машину. Это была машина Бориса. За рулём сидел Сергей. Пожав Борису руку, он сказал:

– Не рано тебе домой? Какой-то ты, дружище, бледный.

– Дома и стены помогают. – Борис с надеждой посмотрел на Юльку.

– Я буду рядом, если не прогонишь, – пообещала она.

– Я без тебя не жилец, – засмеялся Борис.

Он был ранен дважды. Первый раз легко, при штурме укрепрайона Кокари-Шаршари в провинции Герат, в августе. Осколком задело бедро. Второй раз, под Кандагаром, не повезло. Три пули попали в легкое. Говорили, что врачи достали его с того света. А сам он говорил, что просто хотел к Юльке. Потому и выжил.

Выздоравливал Борис трудно и долго. Он волновался, когда Юлька задерживалась на работе или в институте. Дора Моисеевна утешала:

– Не нервичай, родный! Щас твоя шкиля-макарона будет! Худая стала, осталась с неё половина! Не кушает, а дзебает, жидкое – не заставишь! Такой мине с ней гембель!

 

Юлька заглянула в кухню. Борис, увидев её, громко прочёл из разложенной на столе газеты:

«13 ноября на заседании Политбюро ЦК КПСС Михаил Горбачев отметил: “В Афганистане мы воюем уже шесть лет. Если не менять подходов, то будем воевать ещё 20-30 лет”. Начальник Генштаба маршал Ахромеев заявил: “Нет ни одной военной задачи, которая ставилась бы, но не решалась, а результата нет. Мы контролируем Кабул и провинциальные центры, но на захваченной территории не можем установить власть. Мы проиграли борьбу за афганский народ”. На этом заседании поставлена задача вывести все войска из Афганистана в течение двух лет».

– Вот видишь, значит, скоро твои ребята дома будут. А ты сердишься. Давай-ка ужинать, – предложила Юлька.

Дора Моисеевна сказала:

– Вейзмир, дети! Вейзмир! – и пошла спать.

На первой газетной полосе чернел крупный заголовок: «К 2000 году – квартиру каждой семье!». Юлька вздохнула, подумав: «С этими квартирами к двухтысячному будет, наверное, то же самое, что и с коммунизмом к восьмидесятому».

_____

1 – центральная районная больница.

2 – фелдьшерско-акушерский пункт.