В конце эпохи застоя в небольшом райцентре Черноземья, в милицейском взводе ППС, служил сержант Иван Росляков, по прозвищу Мелкаш.
Его фамилия, происходившая от старинного русского имени Росляк (высокий, дюжий человек), словно в насмешку, абсолютно не сочеталась со ста пятьюдесятью пятью «сэмэ» роста худосочного блюстителя порядка. Да иной юнец много здоровее! А огорчительное, если не оскорбительное прозвище намертво прилепилась еще в началке – детсадовского опыта Ване хлебнуть не довелось: ребенком воспитывался в любви и заботе, под бабушкиным крылом.
Школу он возненавидел с первого же дня учебы. Тогда, на перемене, шустрый сбитнячок из параллельного класса нахраписто вырвал у малыша пышную ватрушку. Добычу немедля слопал, по ходу отпихивая обобранного. А «на закуску» сунул ему под нос мосластый кулак, для понятливости пригрозив:
– Нажалишься кому – пришибу.
Отроду не дравшийся Ваня трусливо заслонил лицо ладонями, втянул голову в плечи и зажмурился, как бы пытаясь таким макаром укрыться от застращателя. Про отнятое лакомство он ни учительнице, ни родителям даже и не пикнул, рассудив наивняцким умишком, что для него самого так будет гораздо безопаснее.
Эпизод с ватрушкой положил начало болезненному процессу «пробы границ» – выяснению реакции назначенной жертвы, когда ей каким-либо образом «укажут место». И стихийно зародил неодолимую неуверенность малыша в себе.
Вскоре к ней добавилось чувство собственной ничтожности.
– Закрой рот, урод! Тебя никто не спрашивает! Слинял рысью, пока цел! – привыкал он слышать от соклассников.
На людях Ваня постоянно боялся выглядеть глупо, нелепо. Отсюда и его страусова тактика: «Какой смысл лишний раз рисковать, подставляясь под удар? Лучше пока отсижусь, а там видно будет». Истинное же отношение к чему-либо им глубоко скрывалось. Неосознанно и упорно мальчишка выискивал в себе всё новые недостатки, занижая и без того скромную самооценку. Редкое дело доводил до конца, и всякий раз медлил с принятием часто меняющихся позже решений.
Из-за уймы этих и иных заморочек Мелкаш с превеликим трудом подстраивался под школьный коллектив. И, будучи самым маленьким в классе, частенько ходил битым: на пасынке судьбы зло срывали уже привычно. Беспроигрышно ведь, а пар-то выпущен.
Еще и с учебой у Вани не ладилось: тугодум, дырявая память. Вызовут к доске – зажимается, горбится, мямлит, хотя бы и выучил урок. Ладонями часто лица касается, вроде поправить что-то на нем норовит. Взгляд бегающий, резкие движения нечеткие, и даже новая одежда на непрушнике выглядела заношенной.
Педагоги его, положа руку на сердце, в большинстве недолюбливали.
– Опять дергаешься, как кукла на веревочках? Да опусти ты руки! И выпрямись… Э-эх! Кому ты будешь нужен с такими знаниями? Садись, двойка…
Или:
– И это, по-твоему, конспект? Да курица лапой и то лучше накорябает! Иди! К завтрашнему дню чтоб всё переписал! А пока – неуд!
К тому же в той десятилетке доминировал нездоровый микроклимат равнодушного отношения учителей – как к коллегам, так и к ученикам, – а проявления школьного насилия всячески старались спускать на тормозах. Да и по большей части оно бывало скрыто от глаз взрослых. Ведь о том, что кого-то притесняют, учащиеся мало когда старшим распространяются.
Сам несущий свой пацанский крест бесконечно надеялся, что окружающие его вот-вот полюбят, что всё чудесным образом изменится по щучьему велению, но увы: мир так и оставался агрессивным, зложелательным. Ну как тут не вспомнить старый мультик про Винни-Пуха, где на приветствие поросенка Пятачка ослик Иа-Иа уныло отвечает: «Доброе утро, Пятачок, в чем лично я очень сомневаюсь».
Постоянный страх осуждения и осмеяния мешал попыткам контактов со сверстниками, обрекал на одиночество. В собственную ненужность как друга Мелкаш уверовал давно. Никто, значит, со мной компанию водить не будет – ведь ничего стоящего я предложить не в силах.
Одноклассники же искренне считали дохлого троечника клоуном, очкуном, «иваном почти дураком», что, как явление, прискорбно, но бывает нередко. Ведь после выхода в свет киноленты «Чучело» на «Мосфильм» пришло множество писем, авторы которых минорно констатировали: «В нашем классе я – тоже чучело»!
Позиция родителей? Конечно, они не раз замечали, как сын возвращается с занятий со следами побоев, испачканный, со скабрезно разрисованным учебником. И наличность у него не раз пропадала. Объяснения случившемуся всегда были сбивчивы, неуклюжи. Мол, упал или подрался (но – не «избили»). Учебник куда-то исчезал, а обнаруживался в парте уже в неприглядном виде. Деньги? Ну… так вышло, что опять потерял… Жаловаться же на сверстников, по сложившимся внутришкольным законам, считалось постыдным, позорным.
Вдобавок глава семьи придерживался авторитарных методов воспитания. Мальчишка защищать себя должен сам! Рост – отговорка! И – в унисон учителям:
– В кого ты только уродился? Двух слов связать не можешь! Из класса в класс еле-еле переползаешь! Маша-растеряша! Не выйдет из тебя в жизни толку!
Родительские претензии нередко подкреплялись лупцеванием ремнем.
А эмоции – они ведь у «опущенного» никуда не девались. Напротив, копились и копились годами, переполняя чашу терпения. Впрочем, при всем своем психическом напряжении, серьезных мыслей о суициде он как-то избегал.
Но вот наконец-то восьмилетка была окончена, и по указке родителей Мелкаш подал документы в сельхозтехникум того же городка. Самостоятельно подросток туда едва ли поступил бы, однако отец его вышел на кого-то из руководства СХТ, накрыл стол, добавил наличными… И вскоре Росляков-младший был зачислен в среднетехническое учебное заведение.
Радость тщедушного недоросля, однако, оказалась недолгой. Сокурсники в одночасье распознали в нем потенциальную жертву – и начался новый виток травли с эскалацией насилия.
Само это понятие нередко размывается, сужаясь до его крайних форм, приводящих к тяжким травмам, либо к смерти. Остальную безнаказанную жестокость общество чаще всего попускает.
Неизвестно, кто первым из студентов придумал хохму с «маргариновой маской», но воспринята она была на ура многими. Неординарное унижение заключалось в том, что сразу после занятий Мелкаша у техникума отлавливали трое-четверо жаждущих самоутверждения парней, требовавших от Вани двадцать шесть копеек. Столько в застойные семидесятые стоила пачка бутербродного маргарина «Особый». Если обреченный отнекивался, ему, для лучшего понимания, несильно давали в морду. (Порой денег у него действительно не оказывалось, тогда били сильнее и разочарованно отпускали.) Вытрясши нужную сумму, один из мучителей мчался в близлежащий продуктовый магазин, а остальные удерживали пленника. Когда же гонец возвращался с брикетом «Особого», страдальцу выкручивали руки и густо вымазывали маргарином лицо, шею, уши. После шаблонного глумления Королю Марго – новое прозвище Рослякова – приходилось кое-как оттирать лоснящуюся физиономию. Поначалу он действовал носовым платком, позднее перешел на заимствованные в столовой СХТ салфетки.
Изощренное издевательство продолжалось все годы обучения. Причем на финише его Ваню чаще мучили упрочивающие за его счет свой авторитет младшекурсники.
После получения диплома Мелкаша призвали под армейские знамена, в мотострелковый полк. В роте его, конечно, быстро зачмырили. Ведь одно дело – добыть старослужащему сигарету или заправить поутру его койку. И совсем другое – безропотно стирать чужие портянки, гладить «хэбэ», надраивать сапоги.
Однако на заключительном этапе исполнения «священного долга» не было в части более отмороженного, чем Ваня, «дембеля». Как только он не издевался над молодыми воинами! Причем с особым наслаждением нагибал самых здоровенных.
Перерождение его началось после года службы – по сути, ее рубикона. Тогда, ночью, в компании с несколькими однопризывниками, Мелкаш был переведен в «черпаки», получив двенадцать традиционных ударов половником по заднице. По неписаным армейским канонам отныне для изменивших статус наступала определенная расслабуха – самому тебе ничего делать не нужно, знай подгоняй младшие призывы. Конечно, от «дембелей» еще можно огрести, но тут уж сам держи ухо востро, старайся не подставляться…
Событие надлежаще отметили, а под занавес «старики» решили поучить уму-разуму упертого «салагу», «не понимающего службу».
Высокого крепкого солдата подняли с койки и привели в каптерку, на судилище. После недолгих словесных поучений в ход пошли кулаки.
– Мелкаш! А ты какого хрена в сторонке трешься? – неожиданно кинул предъяву Рослякову самый на тот момент беспощадный «дед». – Мочи эту борзоту тоже!.. Что значит «не»?! Блин! Да если ты его щас не уроешь, я тебя сам так урою – пожалеешь, что вообще из давалки вылез! Ну?
Кровожадный взгляд поборника «неуставняка» подтверждал: будет именно так! А своя шкура себе дороже… Посему тушующийся Ваня бочком приблизился к «салаге»… И отчаянно врезал тому кулаком по животу. Да как удачно: точно в солнечное сплетение угодил! Крепыш согнулся пополам.
– Кончай его! – угрожающе вразумлял «дед». – Руки в замок – и по шее! Еще! Еще!!!
Ваня покорно молотил бунтовщика сцепленными кистями, пока тот не свалился на пол. Это очень удивило всех, а в первую очередь – самого избивателя.
– Молоток, Мелкаш! – одобрительно хлопнул его по спине подобревший беспощадник. – Можешь, оказывается! Вот и держи теперь марку: «черпак», имеешь право!
Впрочем, даже и став «дедушкой», для однопризывников Ваня так и оставался чмырем. Однако армейские традиции следовало свято чтить, а посему при регулярных садистских разборках Рослякова с молодежью «дембеля» в любом случае обязаны были принимать его сторону.
– Мелкаш, ну чего уж ты их так люто гнобишь? – изредка лениво интересовались сослуживцы. – И не надоело?
– Я лишь учу это пушечное мясо стойко переносить лишения и тяготы военной службы! – огрызался Ваня. – И вообще: раз мы терпели, так пусть и они пошуршат! От души! Эй, боец! Сюда! «Мотоцикл», быстро!.. Саботируешь, гад?!
Новоявленный мучитель всегда оставался недоволен качеством исполнения неуставной команды – в данном случае, мол, «салага» слишком медленно вращался на упертой в пол прямой руке (в стиле нижнего брейк-данса) да при этом еще и недостаточно громко рычал, имитируя звук работающего двигателя.
– Ты, сука, почему только на первой скорости едешь? Мотор гробишь, бензин не экономишь! Пулей на повышенную передачу!.. Ага, угробил технику! – торжествующе орал он, увидев, что рука у «салабона» подвернулась и он бессильно плюхнулся на пол. – Вредитель! Ночью – на разбор полетов!
Уволившись в запас, Ваня вернулся под родительскую крышу. Несколько дней натужно размышлял, куда теперь податься. В вузе, даже если б и удалось туда поступить – скажем, за взятку, – он всё одно не потянул бы. Но и впахивать где-то электриком по свинофермам – по техникумовской специальности – вовсе не желалось. Решение подсказал достаточно заурядный сам по себе уличный случай.
Очередным вечером фланирующего по центру городка Мелкаша узрели двое его маргариновых мучителей. Одного из них на днях уволили за прогулы с завода литейного оборудования, другой подрабатывал грузчиком на овощебазе. От армейской «почетной обязанности» оба пока успешно увиливали.
Парни небрежно поручкались с вчерашним служивым. Полюбопытствовали, где он проходил действительную, в каких именно войсках, кем… И развязно-напористо потребовали проставиться – за «дембель» и возвращение на малую родину. У Вани это предложение восторга не вызвало. Запахло конфликтом.
– Ты почему жидишься, такое событие зажимаешь? – упрекал прогульщик.
– Западло так поступать! – вторил его приятель. – Мы тебе друзья или кто?! Не жмись, тряхни мошной!
– Да не особо-то мы и дружили, – осторожно возразил Ваня.
– Ах, так! – вмиг взъярился прогульщик. – Гнилую отмазку толкаешь? За людей нас не считаешь, паскуда? Давно морду маргарином не мазали? Так это мы на раз… отрегулируем! Гони двадцать шесть копеек, фофан гнойный!
Находившиеся подшофе парни толком не осмысливали, что и сами они, и бывший мальчик для битья давно переросли подростковую планку. Тем паче не задумывались, что, посмей они по старой памяти учинить ему «маргариновую маску» сегодня, это вскоре может обернуться масштабными проблемами.
Сам Мелкаш прекрасно понимал: расклад сил опять не в его пользу. Но на сей раз (армию-то прошел) попытался поспорить с судьбой: что есть силы врезал ногой в пах прогульщику – подлый удар стократ отрабатывался на «салагах». А приятелю его рассек щеку, ткнув в нее бородкой здоровенного ключа от дома. И дал деру. Однако убегающего быстро догнали, свалили на асфальт и люто, с наслаждением принялись пинать. Расквасили нос, губы и ухо, наставили синяков по всему телу, сломали три ребра. И тут рядом тормознул милицейский УАЗик…
В итоге на истязателей завели уголовное дело. За хулиганство с причинением телесных повреждений средней степени тяжести. И хотя парни в конце концов отделались условкой, Ваня прежде сумел за причиненный физический и моральный ущерб слупить с них кругленькую сумму. А де-факто расплачивались с потерпевшим родители гопников.
– Ведь можно же как-то до суда дело и не доводить, – склонял Мелкаша к сглаживанию ситуации при расчете с ним папаша прогульщика. – Тем более, ты ведь сам первым драку и начал.
– Да ничего подобного! – открестился Ваня, наученный адвокатом: родители подсуетились, наняв защитника. – Я их и пальцем не трогал! Зато они меня, если б не милиция, точно утоптали бы. Да и без того все мозги ни за хрен отбили, голова и сейчас болит… И почки тоже ужас как… И вообще: почему вы мне тыкаете?
– Как же, как же, «и пальцем»… Ответьте тогда, синяк на причинном месте у сына откуда? И полщеки у его друга раскроенные?
– А вот не надо было им сопротивление сотрудникам правоохранительных органов при задержании оказывать, – наставительно парировал Ваня, во время избиения удачно утерявший ключ. – И вообще беспредельничать. Я им что, дойная корова? Я долг Родине честно отдал, они же – уклонисты позорные! Только на то и способны, как кучей на одного. Эх, маловато, похоже, я с вас запросил! Зуб-то шатается. Не приведи бог, удалять придется, а хороший мост нынче дорого стоит. Да приплюсовать за дополнительные боль и страдания в кресле стоматолога…
Родитель невнятно выругался и убрался восвояси. Мелкаш же еще раз удовлетворенно пересчитал добытую кровью наличку и отправился в отдел внутренних дел: писать заявление о желании встать в ряды стражей законности.
Помимо трудоустройства этим достигалась еще и цель обезопасить себя при помощи ношения милицейской формы. Ее-то Ваня вскоре с радостью и надел.
Попал он во взвод ППС, где заметно отличался от прочих сотрудников, по возможности избегавших дежурить с ним в паре. Ведь он-то всегда нес службу ревностно, ни на копейку не отступая от инструкций, а большинство постовых свои обязанности исполняло спустя рукава. Уклонялись от маршрута во время патрулирования, в рабочее время заскакивали в кафешку перекусить или – по холоду – погреться в каком-нибудь магазине. Мелкаш же, будучи на смене, монотонно шерстил все злачные места, хронические углы и подворотни, при этом самодовольно ощущая себя всевластным начальником. Ну чисто в армии «дед»-беспредельщик, всеми фибрами стремящийся отловить накосячившего «салагу». Учует только запах спиртного у окликнутого прохожего – немедля его в трезвяк (вытрезвитель) волокет. Причем хоть знакомого, хоть родственника – никаких гвоздей: отвязаться либо откупиться от упертого принципиалиста не удавалось никому. Зато один лишь вид облаченного в милицейский мундир почти лилипута – ушастого, конопатого, с детским выражением лица, – воинственно обвиняющего задержанных в попрании общественного порядка, зачастую вызывал у тех неадекватную реакцию. Ваню материли, хватали за грудки, норовили сорвать погоны и даже, бывало, пытались набить морду, усугубляя ситуацию. Регулярные жалобы начальству райотдела о якобы превышении ментом-идиотом служебных полномочий желаемого результата не давали.
Теперь Мелкаш отнюдь не придерживался жизненного принципа жесткого самоконтроля – «дабы не выглядеть плохо в глазах других людей». Чихать ему стало на чужие мнения! Он – уже личность! И под защитой формы! На-кася, выкуси, тронь, попробуй! А от нехватки открытых искренних отношений Росляков как-то нынче и не страдал, вполне удовлетворяясь официальными контактами с сослуживцами и со сцапанными злоумышленниками, перед которыми триумфально-хвастливо выставлялся пупом земли и рьяно пугал решеткой.
Руководство же ОВД усердного и принципиального сержанта охотно поощряло: ведь больше всех «палок» на-гора выдает! (На милицейском жаргоне «палка» – это раскрытое преступление или правонарушение, отраженное в активах отчетности.) И главное, стабильно! А что протоколы пишет с кучей ошибок, так «вмятина на крыше авто на его ходовые качества не влияет» – как однажды доходчиво выразился начальник милиции общественной безопасности.
Кстати, Ваня неплохо освоил и иную палку, резиновую. Сленгово – «дубинал», официально – ПР‑73 (масса – 0,73 кило, длина – 65 «сэмэ»), главное оружие постового милиционера. С удобной рубчатой рукояткой-держателем и кожаной петлей вокруг запястья, препятствующей потере палки. Умело управляясь со «спецсредством несмертельного действия», любую рукопашную атаку запросто можно отразить. А дальше немедля нападай сам: вариантов масса. Удары тычковые, в голову; рубящие, будто разящие шашкой; наотмашь, на уровне головы; сверху, с последующим проносом «дубинала»; боковые: снаружи и изнутри… Словом, в руках профи ПР – оружие страшное.
И еще Мелкаш наловчился мастерски выкручивать руки нарушителям. Для этого, отметим, большой силы и не требуется, но особая сноровка необходима.
В райцентре с населением в пятнадцать тысяч жителей и с единственным городским садом, где тусовалась вся здешняя молодежь, Ваня быстро стал притчей во языцех. Про него даже местную поговорку сложили: мол, мозгоклюй Мелкаш к любому столбу тупо пристебется. С особым же пристрастием он цеплялся к тем, кто в школьные или техникумовские годы гнобил его и устраивал «маргариновые маски». Когда же такой задержанный оказывался в отделении милиции, не упускал возможности с оттягом прописать ему разика два-три по спине «дубиналом», доходчиво разъясняя: «За двадцать шесть копеек». Или: «Должок возвращаю. А проценты в другой раз поимеешь».
По этой и многим прочим причинам на близлежащих к зданию милиции заборах регулярно появлялись надписи, среди которых самыми цензурными были: «Мелкаш – дурак активный», «Ваня Мелкаш – козел на двух копытах» и «Мелкаш – дерьмо особого рода». Сотоварищи по взводу саркастично, а начальство иронично подсмеивались над подобными уличными ярлыками, а сам хулимый по-ребячески возмущался: «За что меня так? Ведь всеми силами стараюсь порядок блюсти»…
Иные из младого поколения городка даже соревновались: кто удачливее и эффективнее других сумеет прилюдно офоршмачить стервозного мента.
Вот, скажем, заглянул раз Мелкаш в буфет кинотеатра «Октябрь» перед началом вечернего сеанса. Узрев Ваню, бывший его одногруппник по СХТ и известный местный острослов Сережка Чалов, по прозвищу Чалкин, подмигнул потягивающим пиво друзьям и громко затараторил:
– Мужики, ни у кого мелочи не будет? Мелочи, мелочи, лимонадику попить, мелочишки бы… Нет? Ну и ладно, пивком обойдусь. Эх, к нему бы еще таранки! Да, кстати, вчера на рыбалку ходил, и рыба вся шла мелкая-мелкая – в натуре, одна чешуя. Но ровная… Котячья радость. У нас их трое мурзиков возрастают, а самый мелкий ушастик по помойкам парашничает. Чмо захудалое, форменный мусорный чушок, вшивота. Эхх! В любой семье не без урода… Ага, к слову и об уродах: слушайте анекдот. Женился карлик на великанше, наелись они свадебного торта на маргарине – карлик всей рожей в нем умазался, и настала их первая брачная ночь…
Мелкаш прекрасно понимал, что весь этот монолог опосредованно касался его лично и прилюдно выставлял в издевательском свете. Однако на тот момент ничего поделать не мог. Зато вскоре подстерег острослова на выходе из центрального ресторана «Звездный» и прямо на пороге заведения обвинил в «нахождении нетрезвым в общественном месте».
– Я что, не расплатился или нахулиганил? – негодовал Чалов, принявший двухсоточку «божьей слезы». – Выходит, в кабак теперь и вовсе не заходи – сразу грабки крутить лезете?! Для чего он тогда вообще? Совсем уж оборзел, Мелкаш!
– Я тебе, Чалкин, не Мелкаш, а товарищ сержант! – агрессивно заявил Ваня, к тому времени поднявшийся в звании от рядового милиционера. – Не уважаешь меня, так изволь уважать мои погоны!
– А я тебе не Чалкин, а Сергей Вячеславович! – парировал оппонент. – Изволь уважать мои гражданские права! А то быстро погон лишишься! Без них-то и ахнуть не успеешь, как прямо в сортире удавят! Полгорода в очередь встанут!
– Что-о? Открытая угроза представителю власти?! – возликовал Мелкаш. – Заявленная при свидетелях! Все слышали?
Однако идти в свидетели никто из наблюдавших конфликт отнюдь не торопился. Зато приятели Чалова позвонили из ресторана его матери, учительнице вечерней школы, сообщив об инциденте. А та тотчас явилась в милицию вместе с мужем и разгневанно наехала на дежурного по ОВД:
– Когда моего сына возле ресторана ни за что схватили, он сопротивления не оказывал, люди видели! Да если он от вас хоть с царапинкой выйдет – всю смену засужу! Так на носу и зарубите! Если потребуется, я и в Москву поеду!
Что ж, в тот раз не судьба оказалась Ване палочно поквитаться за намеднишнее словесное глумление и давние маргариновые процедуры. Однако, выпуская Чалова наутро из вытрезвителя, мстительный сержант желчно пообещал:
– Ничего, я тебя однохренственно достану когда-нибудь.
На что шкодливый однокашник, ухмыльнувшись, тихо обронил:
– Грозилась мышь кошке, да издалека. Пожуем – увидим…
И еще. Ни единая заневестившаяся девушка этого райцентра нипочем не соглашалась принять ухаживания сержанта-стахановца.
– Прогуляться? С тобой? Ваня, да ты не офигел ли? – больно били отлупы по самолюбию мента. – Чтоб уже назавтра меня до конца жизни на весь город припозорили? Да пошел ты, сам знаешь куда…
Кто-то отказывал менее эмоционально:
– Мальчик, ты пойди сначала морковки пожуй… Тонны две. Глядишь – подрастешь, тогда и милости прошу. А пока…
Или еще обиднее:
– С детсадом, даже со старшей группой, дел не имею. А то посадят. За растление малолетки…
Однажды летом, после субботних танцев, на выходе из горсада Мелкаша остановила грациозная Лидка Косуленко – высокая, большеглазая, прозванная Косулей. Окончив школу, она готовилась поступать в столице «на артистку»…
– Ой, какая у вас фуражка красивая! – с улыбкой произнесла Лидка, любуясь головным убором, шитым на заказ в областном центре: с изогнутым верхом, высокой тульей и массивным лакированным козырьком. – А дайте померить!
И тут же сдернула форменный «аэродром» с головы Мелкаша, водрузив на собственную, с прической в эротичном стиле Мадонны. Притопнула туфелькой на высоком каблуке, одновременно неумело и смешно отдав честь.
– Ну как? Идет?
Плечистый старшина Столповский, напарник Вани, захохотал. А он сам натужливо соображал, как дальше вести себя по ситуации. Вроде бы «тащить и не пущать» в данном случае не проканывало. Вокруг как-то быстро скопились зрители; все смеялись, комментировали прикольное зрелище… И тут чья-то рука сзади сдернула с Лидки фуражку, и та мгновенно исчезла из поля видимости.
– Э-э-э, отдай! – заголосил Ваня, бестолково задергав руками. Шагнул вперед, но натолкнулся на сплошную людскую стену.
– Чего? – Лидка непонимающе пожала плечами. – Я-то тут при чем… Даже и не видела, кто это… посмел… Ладно, поздно уже, мне домой пора.
– Стоять! – не очень решительно произнес Ваня.
– Слышь, палочник, – заслонил своей массивной фигурой Лидку один из атаманов пригородки, Сашка Ахметьев, – ты, блин, к девушке не приставай. А то ведь и форма не спасет…
Вокруг милиционеров враз образовалось плотное кольцо воинственно настроенных парней. Даже Столповский почувствовал себя крайне неуютно, не говоря о самом Мелкаше. Тот уже понял, что его принародно развели, как пацана…
– Росляков, двигаем отсюда, – скомандовал его напарник.
– А… как же фуражка?
– Я те говорю, пошли! Сам виноват: не хрена было хлебальником торговать! А патрулирование пока никто не отменял. Потом с твоим драгоценным картузом разбираться будем…
…«Картуз» назавтра обнаружился близ горсада, чуть ли не на вершине пирамидального тополя. Чтобы достать утрату, Ване пришлось договариваться с водителем автовышки, занимавшимся опиловкой деревьев. Рассчитываясь двумя литрами водки за пятиминутную работу, Мелкаш едва не расплакался…
Когда же, неделю спустя, к нему в схожей ситуации и опять по поводу примерки фуражки обратилась другая девушка, Ваня проворно сдернул с головы многострадальный убор, прижал его к груди и почти прокричал:
– Нет! Не дам!
– Фу, какой жадный и невоспитанный! И как только таких в милиции держат? – под хохот многочисленных наблюдателей попеняла просительница.
…С месяц затем Мелкаш, выходя на смену, носил фуражку, туго пристегивая ее к голове подбородочным ремешком, что порождало новые шутки-приколы.
На количество срубленных «палок» это, впрочем, нисколечко не влияло. И вскоре по итогам года Ваню в райотделе признали лучшим по профессии, а районная газета напечатала хвалебную статью с крупным фото передового сержанта. Герой материала запасливо прикупил аж полсотни экземпляров этой четырехполоски.
В том же 1979-м он поехал в Москву поступать в высшую школу милиции. Там срезался на первом же экзамене, но напросился на прием к генералу – начальнику погонного вуза. Предъявил ему прославляющую горе-абитуриента газету плюс все заботливо прихваченные с собой почетные грамоты. Упомянул, что родом из многодетной семьи: у Вани действительно имелись две старших, и намного, сестры… И еще долго слезно канючил на тему, что, мол, без родной милиции он жизни просто не представляет, а стать офицером МВД – голубая мечта его детства. Окончательно Мелкаш добил начальника, поведав, что форму носит всегда, даже и в отпуске. «Чтобы и на положенном отдыхе, в любой точке страны, по мере сил поддерживать общественный порядок». На самом же деле мундир с собой брался для обеспечения личной защиты владельца.
Так Росляков, образно выражаясь, свое зачисление в «вышку» наревел, и в плаксивую удачу недоделыша многие его земляки еще долго не могли поверить…
Прошел год. В один из воскресных июньских дней Мелкаш вновь заступил на смену – на сей раз он дежурил в опорном пункте (ОП), расположенном неподалеку от железнодорожной станции и по соседству с рестораном «Заря». Подъездная площадка перед ним хорошо просматривалась из окон ОП. Ваня и завел привычку прятаться в засаде за стеклом, отслеживая тормозивший у «Зари» транспорт. Увидев, как водитель автомобиля либо мотоцикла входит в ресторан, он быстренько прокрадывался на его крыльцо и через окно тишком наблюдал, закажет ли потенциальная жертва спиртное. Ага, есть! Уже употребляет! Попалась рыбка на крючок! Дальнейшая техника была отработана до мелочей…
Уже под вечер к ресторану подрулила черная «двадцатьчетверка» с нестандартными колпаками и фарами и госномерами соседней области. Из авто вышел крупный мужчина лет сорока с небольшим, облаченный в серый костюм, белую рубашку и светло-коричневый галстук с серыми узорами. Сопровождала мужа – а может, любовника – женщина лет на десять моложе его, с модельной внешностью, в бордовом, с изящным вырезом платье. Пара продефилировала в питейное заведение. Мелкаш немедленно покинул ОП и занял свой нештатный пост на крыльце «Зари».
С чувством глубокого удовлетворения сержант зафиксировал, как помимо тарелок с салатами и вторыми блюдами официант подал клиентам пузатый графинчик с прозрачной жидкостью и хрустальный стаканчик.
«Грамм двести беленькой заказал, – прикинул Ваня. – Наш клиент, с потрохами! Так, так… Опаньки! Заглотил!»
Предвкушающе ухмыльнувшись, он решительным шагом направился к «Волге». Ничтоже сумняшеся вывернул ниппели из всех ее колес и скромно отошел в сторонку. Большое, для тех времен представительское авто слегка осело.
Шины сержант поторопился спустить, учтя собственный горький опыт. Уже дважды, после того как Мелкаш торжествующе объявлял выпившим в «Заре» водителям, что тем самым они преступили закон, блюстителя порядка угощали чувствительным ударом в челюсть. А пока повергнутый на асфальт Ваня приходил в себя, злоумышленники живо укатывали из поля зрения. Оба они потом где-то скрывались, не ночуя дома. Будучи же наконец отловлены и доставлены в ОВД, твердо и нагло врали, что в районе кабака не появлялись еще со времен Адама. В свидетели к отмордованному милиционеру, ясное дело, никто не шел.
Меж тем здоровяк с сопровождавшей его дамой покинули ресторан.
– Ой-е-ей! – вытянулось у мужчины лицо. – Это что же такое творится? Ну кому, прах его побери, ниппеля столь срочно потребовались? Да я бы просто так подарил – штук десять в бардачке валяется… Товарищ сержант, а вы случайно не видели, какая сволочь это сотворила?
– А это я, – улыбаясь всем лицом, объявил Ваня и в доказательство слов достал из кармана форменных брюк реквизированные уплотнительные детальки.
– Не понял! – мгновенно покраснев лицом, гаркнул мужчина. – А на каком, позвольте спросить, основании, вы посмели посягнуть на чужую собственность?
– Слава, Слава, успокойся! – всполошилась женщина. – Так и оглянуться не успеешь – гипертонический криз хватит!
– Нет, это у меня сейчас этот кретин по полной программе отхватит! – рявкнул Слава. – Товарищ сержант, потрудитесь предъявить ваши документы!
– Вы употребили алкоголь и собирались сесть за руль! – хорохорился Ваня. – И тем самым нарушили закон! А за оскорбление представителя власти будете отвечать отдельно! Пройдемте в опорный пункт для разбирательства.
И что есть силы засвистел, призывая на помощь собратьев по погонам.
– Да, употребил! И имею на то полное основание! – тем временем продолжал возмущаться Слава. – Но за руль садиться и не собирался. У меня жена дальше повела бы. Еще раз требую: документы свои предъявите!
– А у нее прав нет! – проигнорировал Мелкаш претензии автовладельца.
– Рая, покажи ему права! Но пока только их, ты поняла?
Женщина достала из сумочки водительское удостоверение:
– Пожалуйста, удостоверьтесь. Категории «А» и «Б» открыты. Спиртного я не пила. Вы удовлетворены? Или, может, на освидетельствование потащите?
Ваня испуганно поглядывал в сторону ОП, откуда особо бдительному менту на помощь, увы, никто не поспешал. Зато любопытствующих зрителей, из посетителей ресторана и подъехавших к нему, собралось уже человек десять.
– А теперь, товарищ сержант, вспоминай «Закон о милиции», – раздраженно перешел на «ты» Слава. – Согласно ему, обращаясь к любому гражданину, сотрудник органов прежде всего обязан отдать честь и представиться: назвать свою должность, звание, место работы, а также предъявить служебное удостоверение для ознакомления. При этом гражданин, по желанию, вправе переписать все данные документа. И лишь только после этого сообщается причина и цель обращения. Ты же поставил телегу поперед лошади. Да еще такую, которая не катит. Похитил мою собственность, привел дорогой автомобиль в нерабочее состояние, нахально бравировал этим. Тут уже уголовной статьей попахивает…
– Вы находитесь в состоянии опьянения в публичном месте, – уныло бубнил Мелкаш, отнюдь не горевший желанием засветить краснокожую «ксиву». – Этим нарушается общественный порядок. Приказываю проследовать в опорный пункт.
– А состояние опьянения бывает разной степени и само по себе поводом для задержания не является, если употребивший алкоголь ведет себя адекватно. Что я конкретно нарушаю, сформулируй. Ну? По-твоему получается, эдак полстраны в выходные можно смело паковать – никаких вытрезвителей не напасешься!
– Я обязан вас задержать, – дрожащим голосом блеял Ваня, натужно осознавая, что на сей раз вляпался конкретно: перед ним находился уж явно не рядовой обыватель. Но – как и в детстве – апатично тянул время. – Пройдемте…
– Основания для задержания бывают следующие, – наставительно произнес Слава. – Лицо застигнуто на месте совершения преступления – раз. Лицо опознано потерпевшим как совершившее преступление – два. Если на ком-то видны следы совершения преступления – три. Как, у меня головы отрубленной под мышкой не просматривается? Или хотя бы окровавленного топора? Еще, конечно, можно задерживать для выяснения личности, если нет никаких документов. Но у меня они имеются: и паспорт, и водительские права, и служебное удостоверение… Однако ты вот кто такой? Может, оборотень в погонах?
И тут нервы у Вани дрогнули и он трусливо рванулся в сторону опорного пункта. Но дама с модельной внешностью неожиданно подставила сержанту подножку, а потом как-то ловко-привычно выкрутила ему руку. Мелкаш взвыл. От ОП уже мчались выручать поверженного сослуживцы. Двое на ходу угрожающе размахивали «дубиналами», третий суетливо лапал пистолетную кобуру и всё не мог ее открыть: заколодило…
– Стоять! Полковник милиции Веснин! – вскинул ладонь с раскрытой красной книжицей Слава. – А это – моя супруга, она майор милиции. Мелкий воришка ваш или, может, восьмое чудо света для блезиру форму нацепило?
…Полковник оказался начальником ГАИ УВД соседней области. Его жена – кадровичкой ОМОНа.
– Да посмей вы только палками воспользоваться, она бы всех мигом на асфальт положила, – предостерег Веснин. – Мастер рукопашного боя, призер всесоюзных соревнований. Голыми руками к праотцам отправить способна. Ну, теперь нам хотелось бы с вашим начальником ОВД поближе познакомиться…
В последующие полтора часа Мелкаш сотню раз пожалел, что явился на белый свет. Срочно прибывший на место ЧП подполковник милиции Антоненко, вникнув в суть конфликта, посоветовал сержанту после смены повеситься на ближайшем подходящем для этой цели суку.
– Так для всех проще будет, – без тени улыбки заявил глава райотдела упоровшему огромнейший косяк подчиненному. – А для тебя – в первую очередь.
– Недурной выход, – согласился Веснин. – Но пока пусть идет и накачивает столь героически спущенные им колеса. Заодно и сам поднакачается…
В доперестроечные времена автомобильные насосы были исключительно ручными, посему, еще не покончив со второй шиной, Ваня уже истекал потом. Трудиться ему пришлось принародно – чуть ли не все посетители и работники ресторана высыпали на улицу. К ним постепенно присоединилось несколько жителей окрестных домов; в сторонке, отдельной мрачной группой, маялось местное милицейское начальство…
Из толпы то и дело раздавались всяческие советы и подбадривания круто лажанувшемуся. Кто-то даже притащил фотоаппарат, пообещав непременно передать снимок ломающего спину Мелкаша в районную газету.
Тем временем начали сгущаться сумерки, а небо нахмурилось, грозя дождем.
– Ну, товарищ сержант, хотя бы через руки что-то дошло? – попинав наконец-то отвердевшие колеса, обвиноватил тяжело дышащего мента-туполома Веснин. – Итак, переходим ко второму действию нашей трагикомедии. Если бы не ваше абсурдное злоупотребление, мы с женой давно пили бы чай дома. А теперь, учитывая, что вот-вот разверзнутся хляби небесные… Вы в курсе, что от Большой до Малой Приваловки асфальт отсутствует?
Ваня согласно шмыгнул носом. На трассе, соединявшей два областных центра, этот кусочек в несколько километров окрестили «гнилым аппендиксом». Ведь стоило только над ним пролиться хотя бы ситничку, как дорога моментально превращалась в сплошное месиво, преодолеть которое было под силу лишь тракторам да тяжелым трехмостовым грузовикам-монстрам.
– Так вот, – продолжил Веснин, – извольте где угодно изыскать трактор и сопровождайте на нем нашу машину. Пока не минуем «гнилой аппендикс». А то не хватало нам еще всю ночь транспорт из грязи вручную выталкивать. Зна-аем! Приходилось уже… врюхиваться…
– Да где ж я его вам сейчас рожу? – дебильно вытаращил глаза Мелкаш. – Воскресенье, вечер…
– Ваши проблемы, – пожал плечами Веснин. – Товарищ подполковник, вы со мной согласны? – Это уже предназначалось начальнику райотдела.
– Так точно, – нехотя подтвердил Антоненко и погрозил кулаком «виновнику торжества». – Ну, чепэшник ходячий… – Для тебя и пятнадцать лет расстрела маловато будет!
И, отчаянно ругаясь, направился в ресторан, чтобы оттуда позвонить домой директору автохозяйства.
Ночную аренду трактора пришлось оплачивать Ване. В копеечку влетело! А сам «ниппельный случай» вошел в историю городка легендой. Попутно заметим, что письменных претензий чета Весниных оформлять не сподобилась. То ли пожалели сержанта с толоконным лбом, то ли просто не захотели заморачиваться с нудным судебным разбирательством, на которое пришлось бы ездить издалека и неизвестно, сколько раз. Нет, Антоненко-то поначалу хотел заставить Рослякова самостоятельно написать рапорт на увольнение. Но Мелкаш упал начальнику в ноги и так безутешно заголосил, обещая, если только его оставят на службе, вдвое поднять показатели ОВД, что подполковник плюнул на всё и – до сих пор неясно почему – отправил Ваню в областное УВД, где на мандатной комиссии отбирали передовиков, командируя потом прошедших фильтр в Москву для несения там службы в период подготовки и проведения Олимпийских игр.
На малую родину Мелкаш вернулся с ходатайством о представлении его к медали «За отличную службу по охране общественного порядка», которую спустя три месяца и получил. А чуть позже его, к изумлению сослуживцев, перевели в столицу. Там следы ретивого мента и потерялись: в отличие от других сменивших местожительство уроженцев райцентра, он наезжать домой – по случаю либо во время отпуска – избегал много лет.
Но вот, уже после несостоявшегося конца света, на следующую Пасху, смотрящий района Сергей Чалов, за плечами которого было уже четыре «ходки к хозяину», приехал на городское кладбище за рекой – поклониться могилам родителей. И у входных ворот погоста едва не столкнулся с выходящим из них подполковником в милицейской форме – маленьким, но с пузцом.
Чалов изучающее уставился на пожилого седоусого офицера: что-то знакомое, детское проглядывало на его одутловатом лице.
– Ваня? Мелкаш? Ты, что ли? – не поверил он глазам. – Какими судьбами?
Однако подполковник отвел в сторону напряженный избегающий взор и настороженно заявил:
– Вы ошиблись, гражданин. Я вас впервые вижу…
И поспешил к припаркованному неподалеку джипу с наворотами. Когда же пузатенький отворил водительскую дверцу, Чалов выцепил взглядом объемную подушку на кожаном сиденье иномарки.
«Он или не он? – соображал отвергнутый. – Да шут его знает… Хотя вроде похож… Испугался меня, что ли? «Каким ты был, таким остался»? Вечным парашником, пусть нынче и на богатой модной тачке».
Джип к тому времени отъехал, с места развив приличную скорость.
– А-а, да какая, по большому счету, разница, – махнул рукой Чалов.
Сплюнул и, повернувшись к воротам кладбища, трижды осенил себя крестом, прежде чем переступить границу места вечного упокоения.
