Текст основан на реальных событиях, рассказанных участницей Великой Отечественной войны Зинаидой Романовной Михеевой. Во время войны она жила в Свердловске (на Уралмаше). С одиннадцатилетнего возраста вместе с одноклассницами она работала в госпитале, ухаживала за тяжело раненными бойцами.
Здравствуй, Нюрка!
Ты прости, что долго с ответом. Всё время привозят раненых. Мы с одноклассницами в госпитале помогаем ухаживать за ними. А в школу теперь по вечерам ходим! Дела хорошо, иногда трудно бывает, но мы справляемся! Знаешь, что делаем? – Песни поем и частушки!… Нет, не себе, а бойцам, танкистам да летчикам!
Жалко их! Обожжённые все, обгорелые, забинтованные с головы до ног – только рот видать и нос, чаще – один рот (в который мы их с ложечки кормим). И знаешь что они этим ртом? – улыбаются! И ещё – говорят. Вот так: «Пока вы тут концерт нам устраиваете, так нам и не больно». Мы за пятерых с девочками отвечаем. А их в госпитале вообще-то очень много. Вчера поезд санитарный приходил. Наши рабочие раненых встречали. Носилок с завода штук сто принесли! И все нужные носилки оказались. Мы тоже встречали. Раненых укрывать надо. Их положат на носилки, а мы с одеялами бежим. А потом смотрим, чтобы не упали одеяла-то.
А врач говорит, что от нас больше пользы, чем от его лечения. Так что в гости пока никак – мы тут совсем необходимые! Я из дома в семь часов ухожу. Мамка ругается, что рано так. А врач говорит, что молодцы! Он у нас новый! Военврач-хирург! Да ещё и целого второго ранга! Очень хороший дядька! Звать Федор Иванович. Он к нам из самого-самого Ленинграда прибыл! Бойцов раненых с фронта привёз и остался тут с ними и с нами. Так и живём – он лечит, мы поём! Я сегодня такую пела: «Девушки советские, не будьте гордоватые – любите раненых солдат, они невиноватые»… А иногда забываю слова, прямо-таки на ходу и сочиняю! А как петь закончу, так аж из других палат слышу: «Зиночка, подойди сюда». И подхожу. А он, какой-нибудь летчик или танкист, берёт меня за руку и спрашивает: «Где твои рученьки? Сколько тебе лет?» У него ж один рот наружу, глаза-то под белыми повязками прячутся. Нюр, я тебе по секрету скажу, они мне чем-то мумий из книжки одной напоминают, ты только никому не говори, а то это неправильно как-то! Они, знаешь, хорошие! Когда бинты-то с них снимают, тётя Маша приговаривает: «Терпи, миленький, терпи!» А они ничего, только постанывают. Больно им, а терпят. Мы эти бинты с девочками потом стираем. Бинтов этих целая прорва нужна! У меня сначала не получалось, чтоб белыми стали, а потом тётя Маша подсказала, как правильно. Ну вот, настираемся, бежим к ним – разговаривать.
Ну вот, я всё расскажу какому-нибудь бойцу о себе, а потом сама его расспрашиваю: кто? откуда? какая семья? кто дома остался? А потом письма сажусь писать, как тебе – только не тебе, от бойца! Напишу и читаю ему, а он хирурга того самого зовет к себе и спрашивает: «Федор Иванович, откуда она знает, о чём я думаю и что надо писать?» Смешной такой – сам же мне всё и рассказывал.
Они мне за это сахар в кармашек халатика суют, а я – им, обратно, под подушечку. И шоколадки маленькие – туда же. Так они как заметят, так опять врачу: «Федор Иванович, она не берёт!» – жалуются. А чего жаловаться? Им нужно сил набираться, ведь потом снова на фронт! А уж я и без сладостей поживу чуть-чуть. Нас и так хорошо кормят. Как война совсем кончится – вот уж конфет наедимся, да Нюр?
Ну, как у вас там на полях? Трудно? Напиши! Я своим девчонкам расскажу! Я у них тут за главную, председателем совета отряда в классе зовусь!
Нюрк, а Нюрк, вообще-то я скучаю! Что остальные? Здоровы? Ты привет передавай, кого видишь там! Я помчалась! Ты пиши-пиши.
Твоя Зина.
