РАИСА КОРЕНЕВСКАЯ
АКВАПАРК
Сценки из жизни городских пенсионеров
Громко ли стучит время
На детской площадке старушки собрались в кружок, их внуки и правнуки носятся по диагоналям и периметру её, а бабушки, не забывая поглядывать на подопечных детишек, решают сообща, что делать Клавдии Захаровне с её любовью?
Клава пришла с внуком Костей. Мальчик взобрался на дерево, сидит на нижней ветке тополя и болтает в воздухе ногами. А на ветках повыше две девчонки постарше возрастом. Косте шесть лет, он хочет ещё выше взобраться на дерево, но из-за девчонок не может это сделать. А они всё говорят и говорят, и разговор у них про всё сразу.
А у бабушек разговор о любви.
Клава сообщила, что к ней едет жених. Зовут его Борис. Клава рассказывает женщинам, что в семидесятые и восьмидесятые годы они вместе работали в строительном управлении. Она была тогда начальником отдела, а Борис ‒ мастером производственного участка. Их обязанности соприкасались, и для обоих в какой-то степени служебные встречи были приятны.
Но теперь они пенсионеры. Только он уже лет десять как в Израиле. Года три назад овдовел.
Клавдия Захаровна живёт одна. Единственный сын общается с ней по телефону и не желает отвечать на её прямые вопросы, за что он не любит мать. Ему не удаётся её убедить, что это не так. Он бросает трубку. Она опять звонит и извиняется. Невестка иногда просит Клавдию Захаровну присмотреть за Костей. Для Клавдии это повод для новых вопросов. Например, о неправильном воспитании ребёнка. Невестка отмалчивается. А сын мать обрывает и говорит ей, что она отстала от жизни. Не от своей. Клавдия Захаровна прекрасно понимает, от какой жизни она отстала. А между тем в её двухкомнатной квартире вдоль стены в прихожей уже год лежат водопроводные трубы с комплектом креплений и возле труб в упаковке два водомерных счётчика. Счётчики сын купил, и трубы он привёз, а ставить их ему всё ещё некогда.
Проблему лежащих труб Клавдия Захаровна ещё будет обсуждать в кругу старушек на их посиделках. Её дополнят подружки, и у них в квартирах лежат если не трубы, то дела для умелых сыновей, которым некогда приехать к матерям.
Говорит Клава о Борисе, глаза её смотрят поверх глаз собравшихся женщин. Она сейчас рассудительна и как обычно многословна. А старушки советуют:
КОРЕНЕВСКАЯ Раиса Григорьевна – литератор. Член ростовского литературного объединения «Созвучие». Как прозаик дебютировала в «Ковчеге» № XLVI (1/2015). Живёт в Ростове-на-Дону.
© Кореневская Р. Г., 2016
– Захаровна, ты ж борща ему навари, – это Никитична.
А Ивановна уточняет:
– Зелёного, со щавелем. Там, в Израиле, разве варят борщи? А он небось соскучился по борщу.
– И рыбки, Захаровна, купи. Съезди на Старый рынок, там карп подешевле, – Никитична смотрит на Захаровну, ждёт, что она подтвердит, согласится, что и борщ сварит и рыбу по-ростовски приготовит. Клава кивает, соглашается.
Подходит Петрович. Грузный, с одышкой, вытирает платком вспотевший лоб. Прислушивается к разговору. Он этих женщин знает и всегда возле этих женщин любит постоять.
– О как! Значит что, Захаровна, ты уезжаешь в Израиль?
Клавдия Захаровна смотрит на Петровича, на его расстёгнутую на животе рубашку, на его сандалеты. Заметила, что обувка у него новая. Подумала, что на приезд Бориса принарядиться бы и ей надо.
На другой день в тени высокой акации опять возле Клавы кружок слушательниц. Захаровна рассказывает, как спросила сына о том, будет ли он возражать, если она уедет в Израиль? Сын кричать начал в телефон, что она из ума уже выжила. И об этом Клава скажет, хотя ей хочется выглядеть женщиной уважаемой. Она припомнила, что была руководительницей, умела говорить убедительным, а не робким голосом. Но, вздохнув, Захаровна не покривила душой, сказала:
– Ясное дело, сын с невесткой не обрадовались.
Как это – «не обрадовались», старушкам объяснять не надо.
И через три дня у старушек весь интерес вокруг Клавы и разговоры о любви. Новостей пока нет.
Звонить любимой женщине из Иерусалима в Ростов дорого. Но Борис по Интернету с другом общается, а тот его приветы передаёт ей уже по городскому телефону.
А день приезда приближается. Но Клава его точно не знает. Дело в том, что у Бориса возникла необходимость явиться в Ростов по уведомлению пенсионного фонда. Он, имея двойное гражданство, должен лично предстать перед начальством дел пенсионных и ещё и справку сдать, что он это он.
В очередной раз, когда собрались в тени акации, Клавдия Захаровна вдруг объяснила женщинам:
– А я не готовлюсь. Пусть увидит меня, какая есть.
Когда она постучала в дверь, на мой вопрос «кто?» ответа не было. Через долгую паузу я услышала знакомый голос.
– К тебе можно?
За дверью была всё та же Клава. Со своими горестями и комплексами, с горой семидесяти двух лет, которые почти зримо лежали на её плечах и в которых прятались её ненормальные лейкоциты, низкий иммунитет и прочие ею придуманные болячки.
– Я вчера попрощалась с любовью, – печально произнесла она и прислонилась к дверному косяку. – Он мне сказал: «Прощай!»
Я усадила её на кухне, предложила чай. Она отказалась. Вздохнула, положила сжатые в кулачки руки на колени.
– Он приехал с неделю назад. Вечером, часов в восемь, я рассупонила постель, выпила снотворное, а тут телефон звонит. «Я к тебе уже еду, – говорит мне. – Прилетел только что, взял такси, через час буду». Я ему: «Как так еду? Я не могу тебя принять. Ты меня, Борис, должен понять. Сейчас приедешь, это будет волнение, а у меня бессонница, я уже выпила снотворные таблетки, но я ведь не смогу уснуть». Вот. – Клава выпрямилась, обвела взглядом мою простенькую кухоньку, поглядела в потолок и, остановив на нём взгляд, продолжила: – Утром он не звонит. Но после обеда, слышу, телефон… Я трубку не беру. Он раз пять звонил в тот день. А потом я отключила телефон.
– Почему?
Клава молчит. Молчу и я. Она вытирает платочком глаза. Ответ на этот вопрос – он в её молчании, в её убеждённости, что мир ещё существует, но уже отделён от неё. Она уже не откроет его дверь, не соприкоснётся с ним. Вовнутрь себя она сама вложила табу: не для неё цвета и оттенки женской жизни.
– Он пробыл в Ростове неделю. Я уже и телефон включила. Но он не звонит. Я вчера сама ему позвонила. Спросила, как ему Ростов показался? А он говорит, что уже в аэропорту, улетает в Иерусалим. «Прощай, Клава», – сказал.
Мы помолчали. Громко тикали часы на стене. Клава сморщила лицо, повернулась к часам.
– Как громко у тебя стучит время… Что за часы! Всегда они так? – Она встала со стула, вышла в прихожую, сама повернула ключ, вставленный в дверной замок, открыла дверь и, пятясь через порог, сказала мне: – До свидания.
Она напомнила мне королев
Королевы тоже становятся старушками.
Я никогда не видела Зою Францевну без шляпки. Они у неё разные по форме и цвету, из настоящего фетра, соломки или хлопка. Полюбовавшись не раз и не два её шляпками, я заметила, что Зоя Францевна умеет удерживать шляпку на голове лёгким касанием к причёске.
Почему я решила назвать её королевой? Может быть, за взгляд серых глаз, умных и цепких? У королевы должно быть государство, хотя бы размером с лоскуток. Условно оно у Зои Францевны присутствует. Это территория её квартиры, двора, где находится её дом, и сквера, в котором она всегда в окружении свиты.
И статью своей она напоминает королев времён нам столь знакомых: их так любезно показывают кинематографисты.
Если в крови женщин есть капли голубого цвета, то я понимаю, почему они могут чинно беседовать на скамейках и скамеечках, заодно приглаживать пальцами взъерошенные перья воронёнка и даже сажая его на плечо.
– Его зовут Кар, – сказала мне Зоя Францевна. – У него покалечено крыло, и он не может летать. Я нашла его во дворе. Его могли съесть кошки.
А воронёнок, вытянув шею и скосив на меня чёрный глаз, в подтверждение этих слов захлопал крыльями, и я увидела, что одно крыло у него выгнулось и не складывалось так, как это делают птицы.
К краю скамейки была прислонена палка-трость его хозяйки. Но не эта простенькая трость, а прирученный воронёнок свидетельствовал, что Зоя Францевна необыкновенная старушка, не такая как я. Я ведь с кошкой гуляю, а не с птицей.
Зоя Францевна рассказывает, что живёт с сыном и невесткой, что муж её давно умер.
– Он был необыкновенным человеком. Я его очень любила. А как он меня любил! О! Каждый день у меня были цветы. Даже зимой.
Я вглядываюсь в её красивое лицо и слушаю.
– Папа у меня был художник. Он ученик Сарьяна. Знаете этого художника?
Я киваю:
– Да.
– Мы жили в центре Ростова, в квартире потолки высотой три с половиной метра, настоящий паркет, большие окна. А папа погиб в сорок первом. Его не брали на фронт по здоровью, и он пошёл в ополчение. Мне тогда исполнилось тринадцать. Когда немцев прогнали, я стала за токарный станок на заводе. Хорошо работала. И после войны на заводе осталась. При заводе и институт вечерний закончила. Мужа там встретила. Замуж меня на заводе выдали. – Зоя Францевна посмотрела на меня внимательно и неожиданно сказала:
– Да вы совсем девочка! Недавно на пенсию вышли? А мне уже много лет. Ноги болят, глаза плохо видят. Водил меня сын к врачу, определила врач катаракту. Оба глаза нужно оперировать. Но невестка у меня знает всё, хоть и не врач. Она говорит, что пусть катаракта созреет. Наверное, дорого делать операции?
Я сказала, что да, дорого.
– А я уже скоро совсем ослепну.
После я часто видела её в том дворе на той же скамейке, иногда она выносила воронёнка и учила его летать. Крыло у него немножко выпрямилось, но взлетать он ещё не мог. Зоя Францевна подбрасывала воронёнка вверх, он махал крыльями, опускался на землю, а она опять его подбрасывала, хотя ей было трудно наклоняться и брать его в руки.
А потом у неё появился друг. Пётр Ильич, так звали мужчину, стал прогуливаться с Зоей Францевной по аллее сквера. Было приятно наблюдать за ними: оба с палочками, идут не спеша и в беседе улыбаются, маленькая собачка Петра Ильича бежит впереди них, а они раскланиваются со знакомыми старушками.
Но дни Зои Францевны всё же пробегали серой юркой мышкой, она привыкала к непривычному для неё укладу семьи сына. Месяца два назад она уступила любимую ею квартиру с высокими потолками родной внучке, а сама перебралась в комнату Риты, в квартиру к сыну Виктору и невестке Ирине. Её невестке 52 года, она ведёт небольшой бизнес, налаживает товарооборот в своём овощном павильончике. Не всё бывает гладко, и Ирина часто приходит домой уставшей и раздражённой.
А Зое Ирину жалко, и ей хотелось бы делать хоть какую-то работу по дому, хоть чем-то помочь ей.
Когда увидела Зоя Францевна бельё, сложенное Ириной после стирок в увесистый тюк, решила его перегладить. Не удалось: утюг не хотел нагреваться. Зоя Францевна крутила рычажки, всматривалась в надписи на английском языке и не понимала, что делать? Всю жизнь она за помощью приходила к сыну. И сейчас к нему полетел её телефонный звонок.
Виктор откликнулся. Он мог в своё рабочее время заехать домой и помочь, тем более он и Ирине в её ларьке понадобился. Она просила привезти машиной товар с базы. Он позвонил жене и сказал, что едет, но только прежде к матери на пять секунд надо завернуть.
Как он рулил, думал ли о том, что повороты на круговой дороге с ответвлениями на боковые опасны? Сколько раз проезжал Виктор этот круг, и всё нормально было. А в этот раз совершил ошибку. Его автомобиль толкнул другой автомобиль, дорогой по всем видимым признакам. Скорость была небольшая, обошлось без крови. Но материальные убытки возмещать ему. И он позвонил Ирине. Та в крик.
Он не сумел перекричать её, а его: «Чего орёшь! Не приеду я. Жду инспекторов, акт о ДТП нужен» – её просто взвинтили.
Зоя Францевна, не дождавшись сына, решила его не беспокоить, в конце концов вечер впереди. Сын вечером будет дома и научит её пользоваться утюгом. Она вышла на балкон, открыла клетку, взяла воронёнка и пошла на прогулку.
Погода была тёплая, август на исходе, день ещё не подходил к вечеру, но её прогулочная аллея в тени, и скамейки в тени, и подружки на месте. Женщины поприветствовали её, воронёнок смешно вертел головой, не отказался от угощения. У Нины Ивановны для него в кармане платья всегда был грецкий орех. Потекла беседа. Но Зоя Францевна ждала Петра Ильича.
В его присутствии она чувствовала тепло, душе было радостно, словно возвращалось то, что не возвращается.
Они только успели обменяться взглядами. И тут Зоя Францевна услышала возглас своей невестки. Сердце её вздрогнуло, когда над ней нависло в гневе не похожее на себя лицо Ирины. И крик, от которого женщины чуть не подпрыгнули:
– Красавица! Виктора зачем гоняла? Он машину разбил из-за тебя!
Зоя Францевна смотрела, как открывается рот с накрашенными губами и из его глубин вырывается нечто, от чего её сердцу сделалось горячо, а ноги обдало холодом.
Пытался Пётр Ильич сказать что-то, хотел встать перед Зоей Францевной, но Ирина, выплеснув гнев, уже шагала в сторону дома.
Что-то говорили женщины, что-то Пётр Ильич, Зоя Францевна не слышала: не хотела.
Она величественно, по-королевски встала с дощатой скамейки, как с надломленного трона, попросила Нину Ивановну присмотреть за воронёнком и не идти за ней.
Старая женщина пришла в хозяйственный магазин. Там она купила топор. Потом долго сидела на скамейке перед своим домом. Проходили люди. Они здоровались с ней. Она молчала.
Ирина была на кухне, когда Зоя Францевна с обычными для неё медленными движениями открыла дверь в квартиру и, медленно пройдя на кухню, положила перед невесткой пакет:
– Ира! Отруби мне голову!
– Что?
– Отруби мне голову, – повторила Зоя Францевна и развернула пакет с топором. И голову наклонила к столу. Постояла так с минуту. – Не можешь?
Те минуты, которые так быстро кружились вокруг двух женщин, замерших друг перед другом, были, наверно, самые тихие в доме, заполненным вечерними звуками.
Ирина рухнула на табуретку, после чего и Зоя присела на одну из табуреток, что всегда стоят возле кухонных столов. Только не на всех столах лежат топоры. А слёзы, что льют эти две женщины сейчас, они особенные: они их помирят. И вот уже Ирина опасливо убирает топор со стола и кладёт его вместе с пакетом в мусорное ведро.
Черёмуха
Когда осень стоит у порога, приходит время сбора урожая: помидоров, огурцов и прочих овощей. Об этом я говорю просто, потому, что мои стихи растут у меня на бумаге. Но они так медленно зреют…
Стою в своём сквере, на его главной аллее, полюбившейся таким же бабкам как и я и словно читаю указатель: пойдёшь направо… пойдёшь налево… выбрала – прямой путь. Буду писать стихи о любви! Материала для этой темы моя длинная жизнь накопила много!
И я написала о черёмухе. Была там обязательная луна, открытое окно и безответная любовь! Классика! Я даже всплакнула. Положила листочек, пахнущий черёмухой, в сумку, закрыла дверь и вышла во двор.
На детской площадке знакомые и милые мне как никогда Фаина Ивановна и Лидия Никитична. Лида тоже бабушка-поэтесса, мы с ней дружим, и ей так же некому почитать свои стихи-огурцы. А я их всегда готова слушать. А она – мои. Мы стали в кружок, я достаю листок и объясняю:
– Я сегодня написала, послушайте!
Читаю нараспев, но тихо, чтобы не слышали незнакомые бабушки. Я доверяю свою «любовь» Ивановне и Никитичне. Но Фаина, как только поняла что происходит, вдруг повернулась и пошла от меня и Лиды. Так демонстративно пошла, чтобы потом обернуться и сказать:
– Что ты умничаешь?
Неожиданно для меня стихотворение не понравилось и Лидии, ей не нравилось вообще стоять и не говорить. И как только я делала паузы, она в них вставляла своё:
– Послушай о ёжике…
Лида сочинила чудное стихотвореньице про лисичку и ёжика. Оно было длиннючее и заканчивалось нравоучительным назиданием. Я так озадачилась, выслушав его, что быстренько с ней попрощалась и побежала домой. Писать стихотворение о ёжике.
Бежала-то быстро, но Фаину заметила. Она маленького росточка и худенькая, с быстрыми чёрными глазами, черноволосая, похожа на птичку. Сначала мне казалось – на воробышка. Но сейчас она уже казалась воронёнком Кар. Какая-то необычно взъерошенная, сидит одна, сумка рядом. А ведь только что от нас с Лидой отошла без сумки…
Но в моих мыслях уже ёжик, а он никак «не давал себя погладить», и тогда в стихотворение влетел удод. На него легко находились рифмы: тот, кот, вот, полёт... и симпатичного ёжика я меняю на удода. Птица-то взлетела, а я толком не могу придумать, что ей делать у меня в стихотворении. Вовремя пришла Клава. Она мою «Черёмуху» к сердцу прижала. С чувством сказала:
– Есенин!
И потом Клава рассказала мне, что наша Фаиночка совершила благородный поступок.
Фаина Ивановна, не захотев слушать мою «Черёмуху», направилась в сквер. Там, на одной из скамеек, она увидела женскую сумку. А рядом – никого нет!
Фаина села на скамейку сторожить находку и два часа, не меньше, ждала хозяйку сумки. Потом решилась заглянуть внутрь. Увидела бумаги и среди них раздувшийся бочонком денежный кошелёк. Трясущимися от волнения руками она только чуть его приоткрыла. Денег было много.
Что делать с ними? Решила: сидеть, ждать хозяйку. Догадаться поискать в сумке какой-либо документ её заставили четыре часа сидения.
В сумке среди бумаг был паспорт женщины. Фаина Ивановна с трудом, без очков ведь, вычитала прописку. Дом, указанный в штампе прописки, был в нашем микрорайоне. И Фаина отправилась по адресу. По дороге она сама себя инструктировала, какие вопросы будет задавать: спросить, какого цвета кошелёк, и это будет самый главный вопрос.
Но какие вопросы, когда двери открыли две зарёванные, такие же по виду, как и Фаина, бабушки.
– Это вы тёти Моти-растеряши? – спросила женщин Фаина.
– Мы, мы! – радостно подтвердили заплаканные подружки.
Они уже увидели свою сумку. Оказывается, одна из них приехала в Ростов, чтобы пройти курс лечения в одной из клиник города. В сумке её были бумаги: медицинские обследования, выписки из истории болезни и прочие нужные ей документы. И деньги.
Подружки ехали с вокзала, в руках были ещё сумки. И одну из них забыть на скамеечке, на которую присели передохнуть, им не составило много труда.
– Вот сюжет для стихотворения! – сказала мне Клава. – А ты о каком-то удоде пишешь. Я такую птичку не знаю!
И я задумалась. Она – права!
Аквапарк
Как хорошо быть генералом! Да, хорошо. Это все знают. Но некоторые люди не подозревают, что и пенсионеркой быть – хорошо. Я об этом заявила в небольшом семейном кругу на дне рождения старшей моей невестки. Милая молодая женщина из числа гостей сидела за столом напротив меня. Наши взгляды встретились, и она, не скрывая во взгляде удовольствие от своей красоты и благожелательности к ней присутствующих, спросила меня:
– Таисия Степановна, плохо быть пенсионеркой?
Надо было слышать, как я убеждённо говорила, что быть пенсионеркой всё-таки хорошо! В своей страстной речи я даже благодарила государство за то, что каждый месяц мне приносят пенсию день в день, денежки кладут на кухонный стол, и нужно лишь расписаться за них. И о том говорила, что государство разрешило пользоваться двадцати четырьмя часами в сутках, то есть временем по своему усмотрению.
Все, кто меня слушал, задумались. Наверно, позавидовали. А мы, старушки, бережливые во всём, умеем активно тратить своё состояние: оно у нас во вкусных пирожках, кашах и вареньях, и даже в стихотвореньях, как у меня. А на что тратят время милые седые мужчины? Кто как!
Василий тратит время на поиски спутницы жизни.
– Прекрасный незнакомец, ты прилетел из созвездия Андромеды?
– Нет. Я приехал поездом из Чебоксар к вам в Ростов на постоянное место жительства.
– Успел ли ты привыкнуть к нашему солнцу?
– В моих Чебоксарах солнце не такое жаркое, но я уже привык к ростовскому.
Толстячок с лицом розового цвета, голубые глаза с белыми ресницами, Василий смотрит простодушно, но оценивающе: бывший производственник не утаивает свое намерение устроить жизнь так, как он привык. Чтоб была жена, суп на обед, у каждого свой телевизор и свободный диван. Василий каждое утро выходит на прогулку, посматривает на женщин. Ему непривычно жить у дочери.
Мы, старушки, помним его рассказ, что жена болела, он за ней ухаживал. Василий добавлял, по его убеждению, важные сведения: у него – большая пенсия.
Мы постояли немножко на дорожке. Василий ждал прекрасную ростовчанку, а она не шла, а он уверился, что придёт.
– Сказала, приду. Обманула?
– Ну почему обманула? Может быть, у неё давление?
Василий думает. А я продолжаю:
– Ты, наверное, напугал женщину, что жениться хочешь, о пенсии её спрашивал и про свою говорил?
Василий машет рукой. Он, как ребёнок, весь открыт, чувства и мысли на лице.
– Что вам, женщинам, нужно ещё? Пенсия у меня хорошая…
Но вдруг лицо его меняется. Он видит Фаину Ивановну!
– Пришла, – улыбается Василий.
А на другой день опять один сидит.
Наконец вижу его прохаживающимся с незнакомой дамочкой. Она крашеная блондинка, в белых брючках и голубого цвета шёлковой длинной блузе. Выглядит лет на семьдесят. Василий рядом с ней важничает, но носки не надел: жара, в летней обуви удобнее без носков.
Не предполагал Василий, что ростовчанки такие сумасбродные. Новая знакомая ошарашила. Она пригласила его провести завтрашний день в аквапарке. Что это такое – Василий не знал. Но Светлана Львовна, так звали блондинку, сказала, чтобы он взял плавки, резиновые тапочки, полотенце и мыло и ни о чём не волновался. В аквапарке бассейны мелкие.
Понял Василий, что будет он в этих бассейнах выглядеть куром в кастрюле с борщом. Для виду согласился. А сам на другой день затаился в квартире и не вышел на вечерние посиделки. А потом поменял район передвижения. Стал гулять не в сквере, а вдоль школьного стадиона. Там и я прогуливаюсь. Когда я услышала об аквапарке, меня это волнующее слово словно унесло на планету созвездия Андромеды.
Звоню всем своим подругам, зову со мной пойти в аквапарк. Ни одна не соглашается! Но я хочу в аквапарк! Хожу теперь параллельными с Васиными тропами дорожками, только и он не хочет в аквапарк.
Конечно, он побаивается, там надо много чего делать, а он жил в своём городке, купался в Волге, и тапочки резиновые ему были не нужны.
– Василий Петрович, ты в Ростове никогда не женишься, – говорю я.
– Это ж почему?
– Да потому что у нас здесь принято в аквапарке делать предложение женщинам. И поэтому я тебе хочу помочь.
Василий широко улыбнулся, засуетился, и я подумала: он согласен на любые условия, он готов примерить новинки досуга, лишь бы это помогло в его намерениях.
Но всё испортили две старушки. Они проходят мимо нас, разговаривают, и одна у другой спрашивает:
– Ты не знаешь, что можно съесть, чтоб холестерин опустился?
И Василий перестал суетиться, поскучнел, не глядя на меня, пробурчал:
– Да ну вас! В Ростове бабки сумасшедшие!
Валентина Александровна
Я прихожу к мысли, что старушки вырастают на грядках, как морковки. Да, мы уже явно не цветы, растущие на клумбах. И если я приравняла нас к морковке – значит, есть от нас польза. А сейчас я подумала: почему мы все такие неповторимые?
Татьяна и Егор пришли жить в дом матери Егора Валентины Александровны сравнительно недавно. Она жила одна, сама управлялась со своими делами, но у неё большой дом, а у Егора и Татьяны сын женился, и домик их стал тесен. Высокая худая, которой не дашь её семьдесят восемь лет, Валентина Александровна следовала своей формуле поведения и любила командовать двумя невестками.
Татьяна, на голову ниже свекрови, полная, улыбчивая, в её присутствии робела и не вступала в споры. Первое, с чем столкнулась Татьяна, – отсутствие стиральной машины и категорический запрет на её покупку. А стирки в доме были ежедневными. То Татьяна стирает, то Александровна. Причём у Александровны стирка с кипячением белья. Татьяна с работы приходит, а у Валентины пар на кухне, бельё варится в оцинкованном баке, который зовётся соответственно – выварка.
Татьяна к матери:
– Мама! Мы купим стиральную машину-автомат!
А Валя ей:
– Знаю я эти машины! Стирают плохо, крахмалить не могут, воды берут немерено и электричество пьют как воду! Нет!
А сама вечером перед невесткой сидит без сил:
– Ох! Сколько стирки!..
Стала Татьяна носить узлы с бельём для стирки к сыну Павлу. Нести ей недалеко, в соседний переулок лишь выйти. Выстирает машина бельё, она его в пакет – и домой. Развешивает почти сухое, хорошо отжатое машиной бельё и почти сразу снимает: высохло! А Валя Александровна – у плиты с кипящей вываркой. В клубах пара кухня и сама Александровна! Мамонты, если бы были такими упрямыми как она, ни за что бы не вымерли.
У Александровны наконец иссяк запас возможностей доказывать всему миру в лице младшей невестки свою правоту. Она решила: «Ладно, куплю стиральную машину! Но выберу её сама, когда Татьяна и Егор будут на работе. И никакую не автомат, а хорошо знакомую механику!»
Притопала Валя в большой магазин, походила по залу, приглядываясь к товару: не ожидала, что существует такое множество стиральных машин. И все они были, на её взгляд, маленькими, сплошь на кнопках и с нечитаемыми надписями: они пугали старушку своей непонятностью. И это были автоматические машины. Персонал магазина, молодые люди, бледнолицые при свете искусственного освещения, одетые в белые рубашки, сновали по залам магазина, сливаясь с холодным цветом, исходящим от металлических поверхностей бесчисленных холодильников, стиральных машин, пылесосов и утюгов. Долго ждать их внимания Валентине Александровне не пришлось. И когда к ней подошёл продавец и вежливо спросил, чем помочь, она высказала все свои пожелания.
– Я желаю, – сказала она молодому человеку с вежливым лицом, – чтобы стиральная машина была большая. – И перечислила, сколько ей потребуется стирать одеял, покрывал, ковриков, подушек, а мелочёвки – со счёта собьёшься!
Когда покупку выгружали из автомашины, Валя гордо поглядывала на окна соседей: видят ли? Грузчики выгрузили короб, внутри которого находилось чудо – её выбор, и попытались внести его в дом, но оказалось, что он не проходит в дверь. Они оставили короб под навесом во дворе и уехали.
А Валентина Александровна в радостном возбуждении принялась звонить Дарье Васильевне – своей подруге примерно такого же возраста.
– Васильевна, зайди завтра! Я купила стиралку!!!
Александровна была довольна собой, а такая мелочь – не прошла машина стиральная в дверь – её даже порадовала. Она убедилась, что машина большая!
Вечером Татьяна и Егор, придя с работы, включились в процесс решения задачи со многими неизвестными. А именно: как объяснить, что сломать стены и затащить в дом коробку со стиральной машиной, предназначенной для прачечных, – это возможно, но нужно ли? И как сдержать смех, когда Александровна смеяться с ними ещё была не готова?
Старушки только утром становятся мудрее. И баба Валя утром уже не рушила стены. Посмотрела на стиральную машину и говорит:
– Ах, чтоб мне было пусто!
А потом вспомнила, как администратор магазина, солидного вида мужчина, допытывался у неё: точно ли ей нужна именно такая стиральная машина и какая производительность её прачечной? А она прикрикнула на него: «Что тянете резину? Грузите-ка машину!»
На другой день Павел, внук Вали Александровны, появился в кабинете администратора магазина с просьбой её покупку обменять на обычную бытовую стиральную машину. И только он произнёс: «Моя бабушка у вас купила стиральную машину» – как услышал возглас:
– Помню вашу бабушку! Замечательная старушка!
Улыбаясь, он взял у Павла товарный чек.
Стиральную машину Павел выбирал, помня, сколько его бабушке надо выстирать одеял, ковриков и покрывал. И машина, выбранная им, справлялась – стирала отлично.
