Социальный работник редко интересует нас сам по себе. Часто встречающаяся в развитых странах специальность; он вступает в контакт с людьми, нуждающимися в помощи, но остаётся при этом сугубо официальным лицом. Множество неполитических организаций и объединений существует в Израиле. Во время очередного «кризиса» – войны, теракта, смерти от аварий или от тяжёлой болезни, – на русском канале Израиля появляется лицо Наташи Корец, сосредоточенное и внимательное, как у врача, ответственное, как у посланника какого-то ордена, и в то же время – лицо свободного человека.
Н.П.: Такое впечатление, что Вы всегда были социальным работником – спасателем.
Н.К. Ничего подобного. В Москве наша семья 17 лет дожидалась разрешения на выезд, оттого что у моего мужа, физика-теоретика Юрия Гольфанда, был гриф секретности. Он никогда не выезжал на тот секретный объект, решая для него математические задачи, но, связанный по работе с Таммом и Сахаровым, получил бессрочный отказ. За это время у нас родились две дочки, успели уйти из жизни родители, которые нас поддерживали, ибо муж не работал.
До этого у меня было уже две профессии. Окончив 3 курса по специальности «физика металла», я работала лаборантом в Институте физики высокого давления, но попросила родителей разрешить мне бросить металлы и поступила в Ленинградский театральный институт на театроведение. Окончила его с отличием, но в аспирантуру отказников не принимали, а приняли младшим научным сотрудником в музей им. Бахрушина. Мое театральное образование помогло в третьей специальности.
Никаких послаблений по приезде в Израиль мы не удостоились. Мужа взяли в Технион как известного ученого, а я поступила в Еврейский ун-т на вновь открывшийся курс переквалификации репатриантов по социальной работе. На 30 мест было подано 300 заявлений. После экзамена нас сравнивали с «загнанными лошадьми», которых «пристреливают», но вместе с тем это была потрясающая абсорбция. К дипломам пришли 24 человека. На нас сразу было подано много заявок; в том числе, от Рут Бар Он.
Н.П.: Это и была основательница СЭЛы (Всеизраильского Центра помощи новым репатриантам, попавшим в кризисную ситуацию)? Как это произошло?
Н.К. С 1973 г. в Израиле существовал Общественный Совет помощи евреям СССР, которые не могли выехать. Открылся занавес, евреи вырвались. Рут Бар Он всегда занималась организацией помощи советским евреям, получившим отказ на выезд, участвовала в демонстрациях и пр. Новые репатрианты в любом случае переживают кризис абсорбции, а если на них еще свалилось катастрофа?! Она поняла, что нужно для репатриантов, попавших в беду. Часто семья – маленькая, обычно – мама и ребенок, или мама, бабушка и ребенок, они не успели обрасти человеческой и общественной поддержкой, у них нет знания о своих правах и обязанностях. Например, они не знают, что, если не задашь вопрос, никто тебе на него и не ответит… На общественные пожертвования не только евреев разных стран, но и на частные пожертвования в 1992 г. возникла СЭЛа.
Н.П.: Такое впечатление, что вас тысячи, что вы были всегда и возникаете везде…Сколько Вас и как вы организованы?
У нас очень маленький штат, 8 1/2 человек, ибо не все работают на полную ставку, на целую – только 4 человека, но много добровольцев, и все профессионалы. В среднем постоянно около 100. Кто только не помогает нам: среди наших добровольцев – профессор Тель-Авивского ун-та, полковник полиции, помощник министра – самые разные люди, понимающие значение репатриации. Отнюдь не все добровольцы входят в прямой контакт с пострадавшими – каждый делает то, что умеет – даёт юридическую, экономическую, информационную консультации, выступает на радио, зачастую через СЭЛу передаёт материальную помощь, или сообщает о случаях, где наша помощь требуется немедленно… Когда случается беда, наши команды быстрого реагирования сразу выезжают туда, будь то больница, частный дом или, что самое тяжёлое – морг… Выезжаем в любое время суток, в любой день недели – в выходные, в праздники, в войну и в мирное время…
Команда обычно состоит из трёх человек, один их которых обязательно должен быть носителем языка и ментальности пострадавшего. На месте определяем необходимые нужды пострадавших, и, в соответствие с критериями нашей организации, оказываем немедленную помощь. Устанавливает наши критерии и контролирует их исполнение Общественный Совет – верховный отдел нашей организации. Все его члены тоже добровольцы, занимающиеся в своей обычной жизни той или иной профессиональной деятельностью.
Критерии изменяются: когда началась бомбежка Сдерота, стали закрываться предприятия, пострадали, прежде всего, семьи мам-одиночек. Мы попросили включить таких мам в группу помощи. Есть комиссия, рассматривающая поступающие просьбы о помощи, и она решает, соответствует ли тот или иной случай установленным нам критериям... Она действует очень быстро, в течение недели; в ней экономист, психиатр и психолог – все добровольцы.
Н.П.: То, что обычно считается порывом, поступком – для Вас работа. Как Вы определяете ее задачи?
Главное – быть рядом, выслушать. Потеря близкого – ситуация высокой трагедии: порвалась связь времен, связь с прошлым, нет никакого представления о будущем, и человек очутился в глубочайшем колодце горя… Вместе с ним мне предстоит построить мост к жизни. Для этого нужно, прежде всего, понять человека, выслушать и услышать. Определить, в чём он силён, а в чём слаб, помочь ему мобилизовать свои силы, и с их помощью найти свой собственный, только этому человеку подходящий путь для продолжения жизни. Нельзя залечить потерю даже когда рядом с вами выдающийся психолог. Но поскольку человек продолжает жить, окружающие должны услышать его. Любая его реакция – нормальная. Что только не делается с человеком, когда он теряет близкого. Есть люди, решившие увековечить память ушедшего, другие начинают писать стихи, книги, посвящения. А многие мамы сумели сделать выставки произведений своих детей и ездить с ними по миру. И всех их мы стараемся поддержать. Каждый человек, работающий в СЭЛе, профессионал или доброволец, волей-неволей должен обладать достаточным диапазоном знаний и опыта.
За всё время нашей работы мы оказали помощь примерно 30 000 человек. Мы поддерживаем семью с первого момента произошедшей с ней трагедии: сопровождаем в больницу, если надо – в морг, приходим на похороны, на дни памяти, годовщины. А потом смотрим, нуждается ли человек в двухдневных семинарах; на них приглашаем людей, переживших близкую трагедию: потерявших детей мам, или воспитывающих своих сирот-внуков бабушек. Есть много семей, где трагедия случилась в результате насилия внутри семьи, а разновозрастные дети остались сиротами. У нас есть целая группа старших братьев, воспитывающих младших, есть группа молодых ребят, раненых на войне или в терактах, или в других катастрофах…
Все одинаково остро переживают потерю близких. Один ребенок у мамы или десять – одно страдание. А выйти из горя легче многодетной. Легче вообще религиозной семье: помогает вера в будущую жизнь, у них меньше чувство собственной вины в случившемся. Есть разница и между сабрами и репатриантами. Первые умеют требовать поддержки и помощи, рассказывают о своих переживаниях, плачут. Эфиопские, кавказские и бухарские евреи хорошо знают, что делать в горе: они кричат, иногда посыпают голову пылью или песком, словом, делают всё, что положено по национальному ритуалу. В какой-то степени ритуал облегчает первые и самые тяжёлые моменты после катастрофы.
Репатрианты из европейских стран и ашкеназы из России долго зализывают свои раны, страдают молча и часто наедине со своим горем, не умея разделить его ни с кем. Во время шивы – первой недели после похорон – по традиции даже незнакомые люди могут войти в дом пострадавших, но потом остаются только родные и близкие друзья, которых у новых репатриантов очень мало. Как правило, сэловцы, сопровождавшие семью в самые тяжёлые моменты, оказываются для семьи пострадавших кем-то вроде «близких дальних» родственников.
Для нас, сэловцев, совсем не просто войти в пострадавшую семью. Каждый новый случай страшен, никогда не возникает привычки, автоматизма... Иногда люди не хотят на тебя смотреть, гневаются, но это лучше, чем замороженность.
Людям нужны не только денежные средства, но поддержка государством, обществом, признание его беды. И государственные органы нуждаются в нас – помочь привезти родственника издалека, привезти ночью, в выходные. Когда на севере закрылись все поликлиники во время 2-й Ливанской войны, наш доброволец – врач-терапевт – ездил по семьям с чемоданчиком первой медицинской помощи. Перевозили с севера на юг тех, кто не мог переехать самостоятельно из-за ранения или возраста…
Для семинаров мы выбираем места танахические, связанные с историей, чтобы люди почувствовали свою принадлежность к еврейскому народу. Выезжают обычно 20-30 семей, с каждой из них кто-то из сэловцев знаком около года. Самым важным в этих семинарах оказывается «группа поддержки», на которой наши психологи проводят трёхчасовое занятие: дают возможность участникам услышать друг друга и найти способы построения моста, соединяющего жизнь до и после катастрофы.
Н.П.: Наташа, вы работаете в трагическом секторе общества, и катастрофы не прекратятся. Как при этом вы удерживаете душевное равновесие?
Ни в коем случае нельзя растворяться в горе человека, к которому ты приходишь, – иначе невозможно ему помочь. Нам помогает держаться сэловская команда – она тоже наша семья, мы устраиваем собрания и делаем для себя такую же «группу». Конечно, поддерживает своя семья и друзья. Но внутри семьи мы не имеем права делиться переживаниями о работе. И еще можно отвлекаться: выставки, музыка, театр.
За 23,5 года в СЭЛе у меня поменялась шкала ценностей: если у близких какая-то беда, я обязана прийти к ним на помощь, я это делаю, но если я знаю, что меня ждут беды сильнее, я сначала еду туда. Это несколько мешает душевному равновесию, но, в конце концов, всё как-то упорядочивается. Профессиональные и личностные проблемы можно обсудить с супервайзером, профессиональным психологом высокой квалификации. У каждого из нас есть такой специалист.
Н.П.: Вы можете сказать, есть ли что-нибудь общее в людях, которые работают в СЭЛе или являются вашими добровольцами?
У каждой израильской семьи есть своя история; у большинства она уходит своими корнями в Восточную Европу, у кого-то есть предки-сионисты. Я могу рассказать о своей семье, начиная с прабабушек и прадедушек, глубже этим занимается мой племянник рав Михаэль Корец (он дошел до 8 поколения). Точные сведения о предках со стороны отца, со стороны мамы знаю только, что моя бабушка была сожжена вместе с другими родными, когда в Ригу и ее окрестности вошли нацисты.
В центре – мои прабабушка и прадедушка, Эстер и Филипп Эйсуровичи, вокруг – дети, невестки и внуки. Среди них – моя бабушка Слава Филипповна, которая на фото с мужем, моим дедом Абрамом Моисеевичем Корец и годовалой дочкой Таней, моей тетей. Татьяна – старшая сестра моего папы, который появится только через три года. В семье Эйсуровичей были инженеры, революционеры, бизнесмены, но уже не столь религиозные, как их родители. Следующее поколение – моих родителей было совсем светским.
Мои мамы и папа встретились в одном из лагерей сталинского Гулага. Как это ни парадоксально, если бы антикоммунист-отец и коммунистка-коминтерновка мама не были бы репрессированы в 1938 г., меня бы вообще не было на свете.
Я очень рада, что родилась, хоть и в лагере, но у моих родителей, которых я бесконечно люблю и ежедневно вспоминаю. Когда они были реабилитированы, наша семья возвратилась в Москву. И там началась моя самостоятельная жизнь: школьные и внешкольные компании, в одной из которых я познакомилась со своим будущим мужем Юрием Абрамовичем Гольфандом. Прошло 10 лет, мы поженились и вскоре, в 1973 г., подали заявление на выезд в Израиль, хотя сионистами не были. Но постоянные столкновения с махровым государственным и частным антисемитизмом давали понять, что единственной нашей родиной может стать это маленькое, но сильное государство. В это время моя старшая сестра Эстер и ее единственный сын Михаэль Корец с семьей уже 5 лет жили в Израиле. Он и другие мои друзья делали все от них зависящее, чтобы сократить наше ожидание.
Во время отказа мы участвовали в еврейском и диссидентском движениях, сотрудничали с журналом «Евреи в СССР». Юра принадлежал к семинару ученых-отказников, руководимом Воронелем-Азбелем-Браиловским, приходил на семинар Александра Лернера, Беллы и Дова Рамм и на другие, помогал семьям посаженных активистов. Было важно, что он продолжал свою научную деятельность, публиковал статьи в международных физических журналах и был избран действительным членом Французской и Нью-Йоркской академий наук.
Наконец, осенью 1990 г. после необычайной борьбы международного сообщества ученых, и когда М. Горбачев распустил Министерство тяжелого машиностроения, нас выпустили. Мы приехали уже готовыми сионистами без следа ностальгии, с огромным желанием работать по нашим специальностям.
И встретил нас вместе с друзьями мой племянник рав Михаэль Корец, у которого к этому времени было 5 сыновей. Через два года Юра уже работал старшим научным сотрудником в Технионе, а я была принята в Сэлу. Сейчас наши с Юрой дочери – уже взрослые женщины. У старшей растет наш с Юрой внук, названный его именем. А у рава М. Кореца теперь 9 детей и несколько внуков.
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 1(189) январь 2016
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer1/Portnova1.php
