Светлой памяти моей мамы,
Любови Семёновны Рыбаковой.
Городок Кулебаки, затерянный среди Муромских лесов, лежал в 5 километрах от речки Тёша, правого притока Оки, и в 20 километрах от узловой станции Навашино, что по Казанской железной дороге. Дорога от Кулебак до Навашино была худой. Она представляла собой помесь грейдера с просёлком самого дурного толка. В колдобинах и ухабах дорога петляла среди леса, и ехать по ней, а не по железке, было сущим адом.
Железка же имела две колеи, одну нормальную, по которой ходил заводской паровоз серии ЭМ, водивший товарные и пассажирские составы, и узкоколейки, которая была проложена внутри широкой колеи по тем же шпалам.
Использовалась узкая колея для перевозки торфа и леса. Состав казался игрушечным, и впечатление это усиливалось тем, что тащил состав паровоз «Кукушка» с огромной и смешной трубой.
Сердцем городка был металлургический завод.
На заводе были мартеновские и термические печи, и был пруд, куда сбрасывалась теплая техническая вода. Пруд не замерзал даже в лютые морозы. Деревья по берегам его стояли в инее и сосульках.
Наша семья: отец, Иосиф Аронович, мама, Любовь Семёновна, бабушка Оля (Ольга Абрамовна), старший брат, Сеня и я жили в деревянном двухэтажном доме с печным отоплением, на улице Зелёной.
Сеня был назван в честь деда, Семена Михайловича, отец которого, Мойша, был кантонистом, евреем, прослужившим двадцать пять лет в царской армии, и получившим право покинуть черту оседлости.
Была у нас в Кулебаках казенная квартира из трёх комнат на втором этаже двухэтажного деревянного дома. Мебель тоже была казенной: столы, стулья, диван, на них были бирки с инвентарными номерами. Комнаты отапливались двумя круглыми печами. Одна печь топилась из коридора, справа от входной двери была топка, а печь выходила в комнату, нашу с бабушкой спальню. Другая же печь была в простенке между спальней родителей и столовой.
Я любил смотреть, как затапливают печи, как занимается жаркий огонь в бересте, а потом начинают трещать сосновые поленья.
Потом я сам топил печи, и мне было весело смотреть на огонь.
Жили мы, что называется, на чемоданах. Мама рассказывала мне с братом о довоенной жизни в Колпино, на берегу реки Ижоры, о том, как здорово было кататься на лодках, как она пела в Капелле партию Земфиры из оперы Сергея Васильевича Рахманинова «Алеко», у неё было меццо-сопрано, как была первой пионервожатой в Колпине, как работала на Ижорском заводе секретарём технического директора.
Как-то зимним вечером, когда выключился свет, а это бывало довольно часто, мама под треск поленьев в печи рассказала таинственную историю о том, как ей в 1930 году велели придти в дирекцию Ижорского завода, при этом было сказано, что за ней зайдут… Мама в то время работала в отделе кадров. Мама страшно перепугалась, когда за ней пришел красноармеец с винтовкой, взял пишущую машинку и повёл маму в дирекцию.
В зале заседаний директора Ижорского завода, с огромным столом, находились несколько весьма представительных мужчин.
Красноармеец поставил на стол пишущую машинку и вышел.
К маме обратился один из присутствующих.
- Как вас звать?
Мама ответила.
- Вы не волнуйтесь. Скажите, вы печатаете бегло?
- Да, - сказала мама, - я печатаю десятью пальцами. Могу печатать вслепую.
- Хорошо, садитесь. Заправьте бумагу.
Маме продиктовали большой кусок технического текста.
Человек диктовал, ходя по залу, и на маму не смотрел. Диктовал он быстро.
Проверив, что успела напечатать мама, а она напечатала всё, ей сказали, - Вы нам подходите…
В течение нескольких недель мама печатала Докладную записку в Правительство о завершении проектирования и изготовлении первого советского блюминга.
В течение всего этого времени каждое утро за мамой заходил красноармеец и отводил её в дирекцию.
Люди, проектировавшие первый советский блюминг, были инженеры, арестованные ОГПУ по «Делу Промпартии».
Память детства избирательна и романтична. Колпино, река Ижора, по которой мама каталась на лодке, раскрывая зонтик как парус, и пела от восторга, таинственные арестанты, диктовавшие Записку в правительство…. Всё это осталось в памяти навсегда.
В 1956 году моему отцу, главному металлургу Кулебакского завода им. С.М. Кирова, удалось добиться возвращенья в Колпино, на Ижорский завод.
Прожив в Кулебаках 13 лет, с 1943 по 1956 годы, мы вернулись в Ленинград, откуда в 1941 году были эвакуированы.
Вопрос о конструкторах первого советского блюминга не давал мне покоя.
Я, как и вся наша семья, работал на Ижорском заводе, но ни отец, ни старые работники завода не могли ответить на вопрос: Кто сконструировал блюминг?
Ситуация вокруг блюминга была поразительной. Были известны имена литейщиков, отливавших станину блюминга, были известны имена рабочих и слесарей, участвовавших в изготовлении и монтаже первенца советского тяжёлого машиностроения. Все они были награждены высокими правительственными наградами…
Но, странное дело, о конструкторах блюминга материалов не было.
Только в 1972 году в юбилейном издании, посвященном 250-летию Ижорского завода, появилась выдержка из статьи Серго Орджоникидзе «Кто сконструировал и технически руководил постройкой первого советского блюминга». Эта выдержка была взята из статьи опубликованной в газете «Правда» за 23 мая 1931 года.
На следующий день, 24 мая 1931 года эта же статья была опубликована в газете «Ленинградская правда».
Вот что писал товарищ Серго: « Мы хотели здесь сказать несколько слов о тех, кто является техническим вдохновителем и техническим руководителем производства первого мощного советского блюминга на Ижорском заводе. Страна должна знать их имена, (курсив автора). Конструкторами и техническими руководителями производства блюминга на Ижорском заводе были инженеры: Неймаер, Тихомиров, Зиле и Тиле. Надо прямо сказать, что они являются техническими творцами этого большого дела. Эти имена должны быть известны всем. (курсив автора)
Эти инженеры, как и многие другие из старого инженерства, года два назад дали себя завлечь Рамзиным и очутились в рядах врагов советской власти, в рядах агентов империалистических интервентов. За это они были арестованы ОГПУ.
Они признали свою вину и изъявили готовность всем своим знанием пойти на службу к советской власти.
В прошлом году, когда перед нами встал вопрос о постановке производства блюминга у нас, тов. Прокофьев, поставил перед ними вопрос подтвердить своё слово отныне честно служить советской власти делом и взяться за производство блюминга.
Инженеры Неймаер, Тихомиров, Зиле и Тилле охотно взялись за это дело и первую часть своего обещания выполнили. Теперь дело за установкой его и пуском. Как только эта вторая часть работы будет успешно закончена, ВСНХ СССР поставит вопрос перед правительством о полном освобождении этих инженеров и соответствующем их награждении».
В вышеупомянутом юбилейном издании со ссылкой на статью Серго Орджоникидзе было сказано только, цитирую: «Первый советский блюминг … спроектирован и изготовлен на нашем заводе без всякой иностранной помощи. В газетах были названы имена героев-рабочих, мастеров (Румянцев и другие товарищи), еще раз подтвердивших, на что способны русские рабочие.»
И только в следующем издании – двухтомнике Ижорский завод (1974г.) были названы фамилии конструкторов блюминга. Кроме фамилий больше ничего не было.
Нынче из употребления исчезло непонятное и красивое слово блюминг (блуминг), а появилось прозаическое – прокатный стан. Прокатный стан – инженерный комплекс, позволяющий стальные заготовки, блюмы, обжимать между валками и получать стальной лист.
До революции в России работало 11 блюмингов, 9 из них находились на южных заводах и 2 на уральских. Производительность их была невысокой, 200 – 300 тысяч тонн слитков в год.
Производительность блюминга, сконструированного и построенного на Ижорском заводе, была 850000 – 1 миллион тонн слитков в год. Если старые блюминги весили 300 – 500 тонн, то первый советский блюминг весил 1650 тон.
Проектирование и изготовление блюминга определило направление реконструкции завода на десятилетия вперед. Ижорский завод стал заводом тяжелого машиностроения.
В 1996 году при участии Санкт-Петербургской инженерной академии А.И. Мелуа выпустил, в издательстве Международного фонда истории науки, энциклопедию «Инженеры Санкт-Петербурга».
К сожалению и в энциклопедии ничего не было о конструкторах блюминга.
1 февраля 1997 года автор написал Памятную записку на имя заместителя Генерального директора АООТ «Ижорские заводы» Соболева Ю.В.
«Уважаемый Юрий Васильевич,
в продолжение нашего разговора о проектировщиках и конструкторах первого советского блюминга в СКБ завода: Тилле, Зиле, Неймаера, Тихомирова, Александрова и других считаю целесообразным дать поручение музею завода об архивных изысканиях по вышеуказанным инженерам, спроектировавшим первый советский блюминг, проходившими по процессу Промпартии и, в силу этого, не попавшим ни в какие материалы по истории Ижорского завода и по истории инженерной мысли в России вообще.
Очевидно, настало время для восстановления исторической справедливости в отношении этих высококвалифицированных инженеров».
Такое поручение было дано и в Исторических очерках «Ижорские заводы», посвящённых 275 летию завода, в 1997 году появился следующий материал: «В 1930 году в созданном для проектирования блюминга в конструкторском бюро работали крупные специалисты в области тяжёлого машиностроения: А. Тилле, В. Зиле, К. Неймаер, Тихомиров, Александров и другие, осужденные по «Делу Промпартии» и для «искупления вины» привезенные в Колпино. Задача перед ними была поставлена архисложная, причём от её выполнения зависела их жизнь….»
Впервые была опубликована фотография конструкторов блюминга.
«Слева направо: А Тилле, К. Неймаер, В. Зиле, Н. Мануйлов. 1931 год».
Эта фотография нашлась в архивах музея.
К уже известным фамилиям добавилась фамилия Н. Мануйлова.
В рукописных материалах, по броневому производству на Ижорском заводе, собранных Олегом Фёдоровичем Данилевским и написанных по его просьбе в семидесятых годах прошлого века большой группой ижорцев, есть воспоминания Федора Николаевича Пирского, участника гражданской войны, пулемётчика Чапаевской дивизии.
На Ижорский завод Пирский пришёл в 1925 году после окончания Ленинградского Политехнического института. На заводе он работал начальником термического цеха, а во время Великой Отечественной войны был Заместителем начальника Технического управления Наркомата черной металлургии, где руководил организацией и производством танковой брони на всех заводах черной металлургии СССР.
Вот что он вспоминает: «На заводе в 30-х годах было организовано бюро по проектированию первого Советского блюминга под руководством Неймайера К.Ф, который, после снятия судимости, некоторое время был техническим директором Ижорского завода».
Поскольку Неймайер был работником завода, как писал Пирский, была надежда найти его личное дело в архивах завода. Однако эти поиски ни к чему не привели, т.к. архивы были переданы в Центральный городской архив СПб и там затерялись.
7 февраля 2003 года Общественная организация «Золотая Книга Колпино» и музей истории ОАО «Ижорские заводы» обратились с письмом к Начальнику Службы Регистрации и архивных фондов УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области с просьбой:
1. Помочь разыскать в Ваших архивах материалы о создании Особого конструкторского бюро (ОКБ) на Ижорском заводе в конце 1929-го или начале 1930-го года;
2. Разыскать следственные дела вышеупомянутых инженеров или косвенные материалы, где они фигурировали;
3. Выяснить, что с ними стало после выполнения важнейшего Правительственного задания по созданию блюминга;
4. Если возможно, оформить допуск директору музея истории Ижорских заводов для работы с документами следственных дел.
Письмо имело приложения:
1. Статью Серго Орджоникидзе
2. Ксерокопию выдержки из книги «Ижорские заводы» с фотографией конструкторов.
Автор созвонился с начальником УФСБ по Колпинскому району и договорился, изложив суть дела, о встрече.
Разговор был конструктивным и коротким. Изложив историю вопроса, я рассказал о том, что мы зашли в тупик и просим УФСБ помочь нам в наших поисках.
Уже 28 февраля 2003 года мы получили ответ.
«На Ваш запрос, исх. № 02/03 от 07.02. 2003г., сообщаем, что в архивных фондах УФСБ России по г. Санкт-Петербургу и Ленинградской области каких-либо данных о создании и работе ОКБ на Ижороском заводе в конце 1929г – начале 1930 годов, а так же сведений об аресте и осуждении Тиле (Тилле) А., Зиле (Зилле) В.,Неймаера К.Ф., Мануйлова Н. не имеется. В отношении Александрова и Тихомирова провести проверку не представляется возможным в связи с распространённостью фамилий и отсутствием других установочных данных в Вашем запросе.
По всем вопросам, связанным с созданием и работой ОКБ на Ижорском заводе, Вам следует обращаться в Центральный архив ФСБ России (101000, г. Москва, Лубянка,2).»
Наше обращение в УФСБ было связано с тем, что самостоятельный поиск, в том числе и в архивах Общества «Мемориал», не дал результатов.
Вместе с ныне покойным Вениамином Викторовичем Иофе нами были проверены «Расстрельные списки», проверены списки выпускников Технологического и Политехнического институтов за соответствующий период, но фамилии этих людей нигде не фигурировали.
Вениамин Викторович предположил, что они могли быть выпускниками Рижского Политехнического института.
На мою реплику о том, что ОКБ на Ижорском заводе было прообразом будущих «шарашек» в стране, Иофе рассказал о «шарашке» на заводе «Большевик», где был сделан, впервые, расчет нагрева орудийных стволов и о заводе «Северная верфь», где была создана «шарашка» по проектированию торпедных катеров.
По совету УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области мы послали запрос в Москву и получили ответ, что в связи с отсутствием установочных данных: года рождения, имени и отчества, места проживания, места ареста найти архивные материалы по вышеупомянутым гражданам не представляется возможным.
Точно такой же ответ автор получил от Председателя Московского общества «Мемориал» Арсения Рогинского.
Дело представлялось совершенно безнадёжным, и нужно было ждать новых фактов, которые позволили бы выйти из тупика…
Летом 2004 года мне позвонила директор музея истории Ижорского завода, Лариса Дмитриевна Бурим, с которой мы вели поиски. Была она чрезвычайно взволнована.
- Вы можете приехать в музей?
- Могу, - сказал я.
- Приезжайте сейчас! Мы их нашли!
Когда я вошёл к ней в кабинет, Лариса Дмитриевна, сияя, протянула мне конверт.
Там лежали фотографии. На обороте одной из фотографий был текст:
«ОКБ № 3»
Строители блюмингов
Слева - направо:
Вильгельм Августович Тилле
Карл Францевич Неймайер
Николай Леонидович Мануйлов
Арвед Генрихович Зиле
Роспись
и дата 17/Х 1931г.»
На обороте другой фотографии:
«Строители 1-го и 2-го советских блюмингов.
Стоят – слева на право:
Дмитрий Леонтиевич Соколовский
Василий Степанович Колмыков
Борис Александрович Лукенберг
Самуил Соломонович Фридзон
Арвед Генрихович Зиле
Сидят – слева направо:
Сергей Григорьевич Скворцов
Вильгельм Августович Тилле
Виктор Александрович Тихомиров
Карл Францевич Неймайер
Виктор Николаевич Матвеев
Николай Леонидович Мануйлов»
На обороте стояла подпись: Н. Мануйлов.
Лариса Дмитриевна возбужденно рассказала, что в музей позвонила женщина и сообщила, что, разбирая семейный архив, она нашла фотографии и не знает – то ли выбросить их, то ли передать в музей…
Везёт тому, кто везёт.
Нам повезло, в поиски вмешался Его Величество Случай!
Эта женщина, Пономарёва (Новикова) Людмила Петровна, была дочерью Петра Николаевича Новикова (1903 – 1966), работника Ижорского завода, работавшего до Великой Отечественной войны на Ижорском заводе в качестве,... собственно, мы не знаем в каком качестве, в ОКБ № 3. Предположительно Петр Николаевич был конструктором, жителем Колпино, равно как и другие инженерно-технические работники завода не имеющие никакого отношения к «Делу Промпартии».
Конечно, это была удача. С другой стороны было обидно до слез, что вплоть до 1966 года рядом жил человек, который мог бы рассказать об атмосфере царившей в ОКБ №3, о людях, мог вспомнить детали, которые так важны.
Хотя, как сказать… В 60 годы прошлого века, когда были закрыты архивы КГБ, когда не было публикаций в открытой печати о «шарашках», люди, пережившие всяческие «процессы», умудренные житейским опытом, предпочитали молчать…
ОКБ №3 сохранилось на Ижорском заводе вплоть до 90-х годов. Располагалось оно в здании заводоуправления в помещениях с огромными окнами, выходящими на реку.
Помещение изначально было спроектировано, как чертежная, требующая много света.
Отправив запрос в центральный архив ФСБ в Москву, мы довольно скоро получили
Материалы по «Делу о контрреволюционной вредительской организации по металлопромышленности СССР» (архивное следственное дело № Р-34299 в 28 томах).
Из материалов «Дела» выяснилось следующее:
Зиле Арвед (Альфред) Генрихович, 1878 года рождения, уроженец хутора Карлова, Лифляндской губернии. Закончил Рижский политехнический институт.
Предположение Виктора Вениаминовича Иоффе было верным, и 4 курса по судостроению в г. Данциге (Германия). По специальности инженер-судостроитель. С 1907 года работает на Коломенском машиностроительном заводе в разных должностях: конструктором Судостроительного бюро, с 1915 по 1919 годы заведующим Отделом судостроения завода. С 1924 г. назначается заведующим Производственно-технического отдела и в этом же году получает должность заместителя директора по технической части Коломенского завода. С ноября 1929г. заведующий отделом оборудования ГОМЗЫ (Государственные объединенные машиностроительные заводы – трест, находился в ведении ВСНХ СССР, организован в 1918г).
Арестован ОГПУ при СНК СССР 5 февраля 1930 г. по обвинению во «вредительской деятельности в период работы на Коломенском заводе».
В обвинительном заключении А.Г. Зиле вменялось следующее:
1. « …с 1918 г. состоял членом контрреволюционной вредительской группы на Коломенском машиностроительном заводе;
2. по директивам Гомзинской контрреволюционной группы, в целях задержки развития паровозостроения на заводе и срыва тракторостроения допустил внедрение тракторостроения в паровозный отдел;
3. пытался провести внедрение судостроения, как постоянного производства на заводе и проводил, совместно с другими членами контрреволюционной группы, постройку новой дизельной на заводе, без обеспечения дизельного производства чугунным литьем;…»
Обвинительное заключение Арведу Генриховичу Зиле состоит из 10 пунктов, представляющих собой яркий образец казуистики специалистов отдела экономического управления ОГПУ.
Из 10 пунктов обвинительного заключения приведем еще один:
4. «…по директивам Гомзинской контрреволюционной группы в целях создания чугунного голода тормозил пристройку чугунно-литейной на заводе…»
Постановлением коллегии ОГПУ при СНК СССР от 16 августа 1930г. по ст.58-7 и 58-11 УК РСФСР осужден к 5 годам концлагеря.
«Выписка из Протокола заседания Коллегии ОГПУ (судебное) от 16 августа 1930г.
Слушали: Постановили:
Дело № 76410 по обвин. Гр. ЗИЛЕ Арвида Генриховича заключить в
Зиле Арвида Генриховича по 58/7 концлагерь, сроком на ПЯТЬ лет, считая
и 58/11 ст. ст. УК. Срок с 16/11-30г.
Дело рассм. В пор. Постанов. През. Имущество – КОНФИСКОВАТЬ.
ЦИК СССР – от 9/:-27г. СЕМЬЮ – лишить права проживания в
Московской, Ленинградской обл., в Киев-
ском, Харькоаском, Одесском окр. , СКК,
Дагестане, сроком на три года.
Секретарь Коллегии ОГПУ
(подпись) верно:
Этим же Заседанием по Делу № 76410 Коллегия ОГПУ Постановила:
- Тихомирова Виктора Александровича – заключить в концлагерь, сроком на пять лет, считая срок с 22/ХI-29г.;
- Тилле Вильгельма Августовича – заключить в концлагерь, сроком на десять лет, считая срок с 22/ХI-29г;
- Неймайера Карла Францевича – заключить в концлагерь, сроком на десять лет, считая срок с 30/Х-29г.;
- Мануйлова Николая Леонидовича – приговорить к РАССТРЕЛУ, с заменой заключением в концлагерь, сроком на десять лет, считая срок с 23/ХI-29г.;
Постановления в отношении имущества – КОНФИСКОВАТЬ, в отношении семей – лишить права проживания в Московской, Ленинградской обл. Киевском, Харьковском, Одесском окр., СКК, Дагестане, сроком на три года.
В ОБВИНИТЕЛЬНОМ ЗАКЛЮЧЕНИИ
по делу «О КОНТР – РЕВОЛЮЦИОННОЙ
ВРЕДИТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ
по металлопромышленности СССР» говорилось следующее:
ФОРМУЛА ОБВИНЕНИЯ
«ОГПУ раскрыта контр-революционная вредительская организация в металлопромышленности СССР, возникшая в период гражданской войны и интервенции и получившая окончательное оформление в 1921 году.
… вредительская организация охватила всю металлургическую промышленность и машиностроение в целом, начиная с высших органов управления (Главметалл ВСНХ, Госплан, ГОМЗЫ) и кончая почти всеми заводами, расположенными в различных районах СССР…»
Обвинительное заключение, очевидно, было весьма объемным. Мы располагаем всего несколькими страницами, в которых сформулированы, по существу, все пункты обвинения предъявленные инженерам.
Весьма примечательным является обвинение в создании: «чугунного голода», «металлического голода», «угольного голода», «металлургического голода» в СССР.
Память о голоде в Поволжье была жива, и использование жуткого слова голод в новом контексте должно было ужаснуть, по идее, широчайшие народные массы.
Сопоставляя даты появления интересующих нас документов, мы обнаруживаем поразительную вещь - ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ по делу «О КОНТР-РЕЛЮЦИОННОЙ ВРЕДИТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ В МЕТАЛЛОПРОМЫШЛЕННОСТИ СССР» было сформулировано в виде ФОРМУЛЫ ОБВИНЕНИЯ 20 апреля 1930 года, а заседание Коллегии ОГПУ (судебное), которое вынесло ПРИГОВОРЫ всем подельникам Деда № 76410, состоялось 16 августа 1930 года, т.е. спустя четыре месяца.
Таким образом, вначале было отредактировано и опубликовано Обвинительное заключение, а потом, задним числом, арестованным вменялись в вину «вредительские действия» в точности повторявшие пункты Формулы обвинения.
Мануйлов Николай Леонидович, 1869 года рождения, уроженец г. Богульма, Самарской губернии. Дворянин. По специальности горный инженер-металлург.
До октябрьской революции 1917 года – директор Коломенского завода. До 1919 года – директор Кулебакского завода, входившего в группу заводов АО «Сормово-Коломна». С 1919г. работал в ГОМЗЫ. В 1929г. заведующий металлургическим отделом ГОМЗЫ.
В Обвинительном заключении Н.Л. Мануйлову в частности вменялось:
- « … зная о необходимости постройки чугунно-литейной на Коломенском заводе, умышленно с целью создания чугунного голода тормозил осуществление этой пристройки»;
- «… давал вредительские задания членам контрреволюционной организации на заводе «Красное Сормово» на отливку больших чугунных рам для шхунных двигателей с браком, чем причинял задержку в постройке шхунных двигателей»;
Неймайер Карл Францевич, 1870 года рождения, уроженец с. Зуевка, Таганрогского округа. По специальности инженер-технолог.
До октябрьской революции 1917 года – помощник директора Сормовского завода, входящего в АО «Сормово-Коломна», затем «директор сельскохозяйственных машин в Запорожье» и помощник директора Коломенского завода. После революции работал
Заведующим Правления, потом отдела, заготовительных производств ГОМЗЫ. С1924 г. член Правления по технической части ГОМЗЫ, затем заведующий отделом оборудования ГОМЗЫ, профессор Горной Академии и Ломоносовского института. В1929 г. заведующий Отделом оборудования ГОМЗЫ.
В Обвинительном заключении К.Ф. Неймайеру в частности вменялось:
- «…внедрение тракторастроения на Коломенском заводе, что привело к ненужным затратам…»
- «…преждевременно возвел эстакаду на Судоверфи «Красное Сормово», без утверждения проекта, что привело к удорожанию строительства…»;
- «…осуществил расширение программы по дизелестроению на заводах «Красное Сормово» и «Коломенском…»
Тилле (Тиле) Вильгельм Августович, 1879 года рождения, уроженец г. Гродно. В 1904 г. закончил Ленинградский ( какой Ленинградский в 1904 году?!!!) Технический институт по специальности инженера-технолога. С 1928 по 1929 годы заместитель заведующего отделом общего машиностроения Главмашстроя ВСНХ СССР.
В Обвинительном заключении В.А. Тилле в частности вменялось:
- «…в интересах бывших владельцев, совместно с …Неймайером и др. участвовал в проведении вредительских актов, поименованных в пунктах обвинения Неймайера…» !!!
Объединенное Государственное Политическое Управление чувствовало себя вольно, им было лень предъявлять конкретные обвинения арестованному.
В ХV главе «Истории советского уголовного права», которая называется: «Изменение составов преступлений» в частности говорится:
«Глубокому изменению подверглись, прежде всего, составы контрреволюционных преступлений. Помимо общей переработки и уточнения всех без исключения определений этих преступлений, необходимо особо отметить:
1) признание контрреволюционными деяний, содержащих признаки одной из статей раздела о контрреволюционных преступлениях, если деяния направлены на государство трудящихся, не входящее в состав СССР;
2) выделение саботажа в качестве отдельного вида контрреволюционного преступления;
3) признание недонесения о контрреволюционном преступлении видом контрреволюционных преступлений, а не видом преступлений против порядка управления (как в УК 1922г.);
4)установление ответственности за активную борьбу против рабочего класса и революционного движения не только в случае осуществления её при царизме, но так же и у контрреволюционных правительств;
5)признание видом экономической контрреволюции использования государственных учреждений или предприятий или противодействия их деятельности в интересах бывших собственников или заинтересованных капиталистических организаций;
6) признание видом шпионажа передачи, похищения или собирания с целью передачи экономических сведений…»
Тихомиров Виктор Александрович, 1876 года рождения, уроженец г. Саратова. В 1899 г. закончил МВТУ по специальности инженера-механика.
На момент ареста, 22 ноября 1929 г. – старший инженер отдела оборудования ГОМЗЫ.
Вот что пишет Виктор Александрович 26 ноября 1929 г. в Протоколе допроса:
«О причинах моего ареста мне ничего неизвестно. За время моего ареста с 23 по сие время, я продумал всю свою деятельность и ничего предосудительного в ней для моего ареста не находил».
В Протоколе допроса, проведенного помощником секретаря ЭКУ – отдела ОГПУ Пашековым С. Г., очевидно, рукой секретаря, подчеркнуто имя инженера Корейво, о котором упомянул Тихомиров в связи с совместной работой на Коломенском заводе,а в предложении: «В этом же году я внес предложение в Технический отдел, что планомерное и рациональное развитие Дизелестроения возможно только при согласии с иностранной фирмой, так как за время войны и революции мы, будучи оторваны от заграницы, сильно отстали в этой области». (курсив автора)
Слова, «…возможно только при согласии с иностранной фирмой…» были также жирно подчеркнуты.
ЭКУ ОГПУ, начальником которого был тов. Прокофьев, четко отрабатывало нововведения в УК, утвержденные в 1924 – 1927гг, Президиумом ЦИК СССР.
Если Тихомиров был холост, то остальные имели семьи. У Мануйлова, приговоренного к ВМН (высшая мера наказания), было семь детей.
Из имеющихся в нашем распоряжении материалов неясно, были ли семьи репрессированы в соответствии с вынесенными приговорами.
Николай Леонидович Мануйлов с 1917 по 1919 год был директором Кулебакского горно-металлургического завода. Принимал активное участие в поставках продовольствия на завод в 1918 году и предотвратил массовый голод, угрожавший рабочим завода.
Автор, прожив в Кулебаках 13 лет, свидетельствует, что с продуктами в этом городе всегда были сложности.
Все жители городка имели огороды. Выращивали картошку, морковь, помидоры и огурцы. Моды на кабачки еще не было. Держали коров, и два раза в день, в сезон, по улице Зеленой шло стадо – на пастбище, и с пастбища. Держали свиней и кур.
В нашем доме, на первом этаже, жила семья Колгановых. Глава семейства работал начальником цеха, а жена не работала, у них было двое детей, сын Юра и дочь Юля.
Как и многие они держали кур. Летом маманя забавлялась, подливая в корм курям водку или брагу. Петух мгновенно хмелел. Он хлопал крыльями и начинал зигзагами носиться по двору, норовя клюнуть нас, детей, в ноги. Колганова смотрела на петуха из открытого окошка, подперев рукой щеку, сплевывая шелуху от семечек.
Надо сказать, что она была добрая, но очень экстравагантная женщина.
Так, однажды, когда во Дворец культуры приехал театр из г. Горького, она пришла на спектакль в немецкой (трофейной) ночной рубашке, очень красивой, с декольте и кружевами, но, вдобавок, в лаптях, (по разнарядке ей не дали туфли, их просто не хватило) и села в первом ряду.
Оказалось, что я много времени провел в доме, где жил Николай Леонидович Мануйлов.
Это был дом директора завода. Таким он был всегда. Дом был большой. В нем было семь комнат, кухня с плитой и русской печью, большая застекленная веранда. Я дружил с сыном директора завода Юркой Боровиковым все детство и отрочество
При доме был большой сад, во дворе были хозяйские постройки. Но сад был не фруктовый, а дикий. В нем росла бузина, калина, липы, сирень…
Возвращаясь к героям нашего очерка, остается добавить то немногое, что нам известно. Серго Орджоникидзе сдержал свое слово.
28 октября 1931 года Дело № 76410 было пересмотрено Коллегией ОГПУ.
Все наши инженеры «Досрочно от наказания Освобождены»
Им и семьям разрешено свободное проживание по СССР.
Дальнейшая их судьба нам, пока, не известна.
Блюминг, который спроектировали: Тилле, Зиле, Неймайер, Тихомиров,Александров, был построен на Ижорском заводе и смонтирован на Макеевском металлургическом комбинате.
Блюминг до сих пор работает.
Георгий Константинович Орджоникидзе покончил с собой в 1937 году.
Автору долго не удавалось найти сведений о биографии тов. Прокофьева, упомянутого в статье Серго Орджоникидзе. Но они нашлась.
Прокофьев Георгий Евгеньевич (1895, Киев – 14.8. 1937, Москва), один из руководителей органов государственной безопасности, комиссар государственной безопасности 1-го ранга. Сын мелкого чиновника. Учился на юридическом факультете Киевского университета (не окончил). С 1916 анархист-коммунист. В декабре 1919 вступил в РКП(б) и РККА, политработник. В 1920 по рекомендации Ф.Э. Дзержинского переведен в Иностранный отдел (ИНО) ВЧК. С декабря 1921 зам. начальника закордонной части ИНО, с1922 помощник начальника ИНО ГПУ. Одновременно Прокофьев был 1-ым помощником нач. Особого бюро при Секретно-оперативном управлении ОГПУ по административной высылке «антисоветских элементов интеллигенции»). (курсив мой). С 17.2.1926 нач. Экономического управления ОГПУ СССР. … Ближайший помощник и сотрудник Г.Г. Ягоды непосредственно руководил операциями по репрессиям, арестами ифальсификацией следственных дел (!!!.) Возглавлял Управление Беломорстроя, Наркомата путей сообщения и Связи.
В 1937 Прокофьев был арестован. В особом порядке приговорен к смертной казни. Расстрелян.
На Ижорском заводе, близ главной проходной, был эллинг, возле коего, привпадении Полукруглого канала в реку Ижору, на левом её берегу, стояла часовня Покрова Пресвятыя Богородицы. Часовня была построена по проекту архитектора Василия Антоновича Косякова.
В 1938 году заводская часовня была взорвана. Значительно позже на её месте разбили газон, а не месте эллингов построили так называемую директорскую столовую.
В 1967 году, к 50-летию Советской власти, на заводе была изготовлена копия броневика, с которого Ленин провозгласил в 1917 году Апрельские тезисы.
Копия броневика установлена выше того места, где стояла часовня.
Автор, работая в производственном отделе завода, курировал изготовление «заказа революции». Тогда же в 1967 году он написал стихи: «Нахлобучив башню, как кепку,// И прищурившись слегка,//Он заглядывает в пятилетку// Из-под жесткого козырька…»
Это была метафора, связавшая воедино броневик и вождя революции.
На всех, кто входил на завод через главную проходную, были нацелены пулемёты броневика со знакомым до боли прищуром…
В 1902 году, для постройки часовни пришлось снести два ветхих здания. В обращении вице-адмирала В. Верховского в Адмиралтейств – Совет за разрешением на слом, в частности говорилось: «… ничтожный убыток казны сторицею вознаградится подъемом нравственной стороны мастеровых, которые, идя на работу, будут иметь на своих глазах, прежде всего, место для молитвы…»
Если говорить о кентавре революции, то это - Владимир Ильич, стоящий на ижорском броневике у Финляндского вокзала.
То, что часовню, построенную на деньги, собранные рабочими и выделенные казной к 100-летию Адмиралтейских Ижорских заводов снесли, а поставили броневик, символично.
Так же снесли в Москве и Храм Христа Спасителя, а теперь восстановили.
Наверное, пора и Часовню восстановить и вернуть из небытия инженеров, спроектировавших первый советский блюминг.
10 апреля 1989 года Отдел по надзору за следствием в органах госбезопасности Прокуратуры СССР вынес Заключение по материалам уголовного дела, арх. № Н – 6161, в отношении: Зиле А.Г., Тилле В.А., Неймайера К.Ф., Мануйлова Н.Л., Тихомирова В.А..
Каждый из них подпадал под действие ст. 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года « О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30 – 40 и начала 50 – х годов».
Заключение было подписано на каждого из инженеров. В Заключении не говорилось о том, что они реабилитированы.
В Заключении говорилось о том, что они подпадают, (курсив мой), под действие Указа. (!)
В экспозиции музея ОАО «Ижорские заводы», относящейся к строительству первого Советского блюминга, появился стенд с фотографиями анфас и в профиль: Тилле, Зиле, Неймайера, Тихомирова, Мануйлова взятых из материалов следственных дел, фрагменты Протоколов допросов, статья Серго Орджоникидзе, фотографии переданные Людмилой Петровной Пономаревой.
23 апреля 2005 года на Международной конференции «Право на имя», проводившейся научно-информационным центром МЕМОРИАЛ и Европейским университетом в Санкт – Петербурге, автор сделал сообщение о конструкторах первого советского блюминга.
В Политехническом музее в Москве и в музее Ижорского завода есть действующие макеты первого советского блюминга.
На рабочей клети блюминга несколько надписей.
На верхней поперечной балке отлита надпись: «Ижорский завод».
На правой и левой колоннах вертикально отлиты надписи: «Особое конструкторское бюро № 3 при ОГПУ». Сотрудники Политехнического музеяочень просили нас передать им материалы о конструкторах блюминга, если мы их найдем.
Теперь это можно сделать.
В очерке использованы материалы из книги: Залесский К.А. «Империя Сталина» Биографический энциклопедический словарь. Москва, Вече, 2000.
Приложение
История находки маминых воспоминаний необычна. Я знал, что мама написала воспоминания. Когда я писал этот очерк, то я не раз и не два перевернул весь семейный архив. Тщетно. Ничего не нашлось.
В конце ноября 2014 года мне позвонила Лариса Дмитриевна Бурим и сообщила, что Общественное Телевидение России (ОТР) к 70-летию Победы в ВОВ снимает документальный фильм для программы «Большая страна» о металлургах Ижорского завода,чей вклад в производство танковой брони во время войны оказался решающим, и предложила мне участвовать в этой работе.
При съёмках, проходящих в Музее Ижорского завода, режиссёр фильма попросил меня положить на стол какие-нибудь бумаги, с тем, чтобы оживить кадр. Я попросил Ларису Дмитриевну принести папки из фонда своего отца, Иосифа Ароновича Фрумкина.
Когда я открыл папку и перевернул несколько страниц, то увидел воспоминания мамы, которые тщетно искал дома.
По-моему, они достойны того, чтобы быть опубликованными полностью.
В О С П О М И Н А Н И Я
Моя жизнь связана с г. Колпино и Ижорским Заводом. После смерти отца, в 1908 г. моя мать с 4-мя детьми переехала из Петрограда в Колпино. Старшей сестре моей было 7 л., брату 5 л., сестре 3 г. И мне 8 месяцев. Ехали на подводах и переезд был довольно трудным. Считалось Колпино посадом и родные отца моего решили, что нам будет легче и дешевле прожить в Колпино.
Поселились мы на Финляндской улице. Это была (и сейчас существует) крайняя улица к заводу. Здесь же недалеко помещались холерные бараки. В таком соседстве жить было жутковато, и мы вскоре переехали на 2-ю Никольскую, теперь Новгородскую улицу. Дед мой по отцу был Николаевским солдатом, и все дети его, а их было человек 12-ть, родились в походах. Старшие сыновья, мои дяди, погибли в Русско-Японскую войну; и отец мой также служил в царской армии. Умер он 34 лет. Моя мать была умной и талантливой женщиной. Она самоучкой научилась читать и писать. Нам старалась дать образование, в чем ей, как и всей России, помогла Революция. В 1920 году ее выбрали женделегаткой, где она и принимала активное участие. Брат мой, рабочий Ижорского завода, в 1917 г. вступил в комсомол, а потом и в партию. Погиб в феврале 1942 г. в Ленинграде. Старшая сестра тоже была активисткой и работала на многих выборных должностях. В 1925 г. вступила в партию. Средняя сестра и я были еще малы. Я помню, как всем нам, колпинцам, было обидно, когда говорили: «посадские хулиганы» и что у нас все с ножами ходят. Бывший клуб Морского собрания отдали молодежи, и закипела работа. Клуб был напротив нынешней детской больницы, в городском саду. Деревянное 2х этажное здание, но очень уютное и хорошо обставленное. Организовались кружки. Лучшие артисты-педагоги приехали к нам. В драмкружке, где занималась моя сестра, преподавали Тимме - мать и дочь, Соловьева, Александровская, Аполлонов, Чакрыгин (балет). Их постановки любили все и до сих пор многие помнят их. История оркестра народных инструментов уже известна, только жаль, что мало сказано о Столбове П.Л., который много и с душой работал в нём. В хоровой кружок я пришла в 1920 г. Привела меня сестра. Руководил в то время хором Рудин Н.И. Он также, как и Столбов П.Л., не жалел ни времени, ни сил и упорно учил нас нотной грамоте и пению. Вначале нас было мало. Большой и сильный хор был в церкви, но потом хор вырос до 75 человек. Завоевал I место по Лен. области и городу, и получили мы именные серебряные с эмалью значки на каждого хориста, 7 партитур русских опер, а Рудин Н.И. был премирован дипломом и серебряной дирижерской палочкой, вернее – футляр был серебряный. Оперы были: «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Князь Игорь», «Снегурочка», «Русалка», «Садко» и «Алеко».
Люба Рыбакова на конкурсе в Капелле представила арию Земфиры из оперы С.В. Рахманинова «Алеко».
Хор часто выступал совместно с оркестром народных инструментов и духовым, которые также заняли первые места. Вот и хулиганы! У нас, молодежи, было такое желание и жажда к просвещению, что нас зазывать и убеждать не приходилось. Ставили мы и оперы. На конкурсе в Капелле мы исполнили оперу «Алеко», в которой я исполнила партию Земфиры. Соревновались с Кировцами и с клубом им. Газа. И победили их. Здесь уж о колпинцах пошла хорошая слава. Колпино стало уже не посадом, а городом. С пуском Волховской ГЭС к нам пришло электричество, газовые и керосиновые фонари ушли на лом. При клубе была лодочная станция. В ней оставались от бывшего адмиралтейского завода лодки и баркасы. И мы, хористы с оркестрами, выезжали на Ижору, и весь город мог видеть нас. А послушать было что. Хористы из церковного хора почти все перешли к нам.
В 1921-1922 учебном году, у нас в школе была создана комсомольская группа, иначе её и не назовешь, т. к. было в ней 8 человек. В их числе была и я. Колпинские обыватели (а их было много) считали всех комсомольцев отпетыми хулиганами и распускали о нас всякие слухи. Многие вступали в комсомол тайком. А здесь ещё синеблузники: в пасхальную неделю карнавалы устраивали в костюмах и всё как полагается. В школе к нам отнеслись плохо. Помещение дали холодное. Но мы упорно доказывали, что такое комсомол. Выпускали газету, организовали кружки. Собирали средства для воинов Красной Армии. Давали концерты и многое другое.
Много дали нам и педагоги. Хотя и остались они с нами из старых царских школ и гимназий, но по-настоящему любили свое дело и детей. Такие, как Г. Е. Евдокимов, А.И. Зыкова, А.В. Черняев, Ф.Ф. Андреев и многие другие, целиком посвятили себя любимому делу и мы, учащиеся, находили их в школе не только днем, но и вечером. А мы проводили в школе все время, до 9-10 ч. вечера. Домой бегали только поесть, да уроки приготовить, а то и их делали в школе. Вообще в Колпино было много передовых людей, которые щедро делились с нами своими знаниями и мечтой о лучшей жизни. Врачи: Бер, Хрущинский, Шур остались в моей памяти. Ни разу не было от них отказа в помощи ни в больнице, ни на дому. Даже были случаи в моей семье, когда к Хрущинскому обращались даже на улице, и он не забывал зайти. Никаких наград, никаких сверхурочных. Вся жизнь людям. Но об этом надо писать подробно. Я же хочу перейти к более узкой теме.
Через год после вступления в комсомол мы стали организовывать пионерские отряды. И здесь не обошлось без борьбы с семьями. Помню, как у меня создалось критическое положение – отряд разросся до 150 человек, а комитет ВЛКСМ ясно сказал: никому не отказывать. И я не отказывала. Отряд разбили на три, и всё обошлось. Важно было не отпугнуть ребят. Мамы же выбирали вожатых по своему усмотрению и симпатиям. И хотя это звучит нескромно с моей стороны, но это было так, и я пишу об этом для того, чтобы ещё раз подчеркнуть, как трудно мы, комсомольцы, завоёвывали свой авторитет среди населения. Потом-то дело пошло. Барьер был взят.
В 1923-1924 уч. году я окончила школу II ступени и встала на учет на Биржу труда. Тогда она существовала. Учиться не могла из-за материального положения. А пока с Биржи Труда не было повестки, я с трепетом душевным и с помощью Рудина Н.И. и Васильевой В.С. (ныне Голобоковой) стала готовиться к экзамену в Музыкальный Техникум им. Римского-Корсакова по классу вокала. И вот я принята. Экзамены и волнения позади и мне уже кажется, что я на прямом пути к своей мечте – сцене. Радостная я приехала домой и… получила повестку о направлении на работу в ГОРОНо делопроизводителем. Ну, каждому понятно, что творилось со мной. Пошла на работу, а учиться стала вечерами, на дому у педагога, т.к. вечерних занятий тогда ещё не было. Жизнь шла своим чередом. Я много работала и в комсомоле, и с пионерами, и училась. Пела в клубе, на радио, в подшефной части. Скучно не было, но голодной бывала часто. Ровно через год, в 1925 г. я перешла работать на Ижорский завод. Оклад был в два раза больше, но и кандидатов на это место было несколько, и нам устроили конкурсный экзамен.
Экзаменовал нас Лебедев А.В., с которым потом и пришлось мне работать в Отделе Личного Состава. К этому времени Биржа Труда уже была ликвидирована, и весь наем и увольнение рабочей силы производил ОЛС Завода. Там, где теперь Техническая Библиотека, был зал и там производился прием на работу. Поступила я на завод, когда на нем работало 5 тыс. человек, а когда перешла работать в 1930 г. в Завком, на заводе уже работало 25 т. чел. Это штатных. А сколько прошло временных? Завод набирал силу, и цеха вступали в строй. Помню, как проводили в 1926 или в 1927 г. опытную мобилизацию. Отгремела гражданская война, а кое-где ещё было неспокойно. Мы, работники отдела, двое суток не выходили из завода, но все было сделано вовремя и как полагается. Рабочие не расходились. Весь Городской сад, и всё перед заводом чернело от народа. Но был какой-то особый подъем. Меня, тогда ещё совсем девчонку, поразила и взволновала солидарность рабочих. Их настроение передалось всем. Паники не было. Было как-то торжественно. В то время директором завода был Семенов В.И. Семёнов был из рабочих, участник революции. Таких директоров тогда называли Красными Директорами, а технический директор был из старых специалистов, который и руководил всей производственно-технической жизнью завода. Секретарей не было. У дверей кабинета директора сидел старый рабочий завода товарищ Порядин. Он сидел, дремал и говорил, можно или нельзя пройти к директору.
В 1930 году при Завкоме организовался БРИЗ. Но должность была «Зам. директора завода по БРИЗу». На эту должность назначили нашего комсомольца, молодого члена партии Аркашу Кузьмина. Секретарем назначили меня. Дело было совершенно новое и интересное. Стенографисток у нас на заводе не было, и мне пришлось много протоколировать на совещаниях и конференциях.
В 1929-30 гг. на нашем заводе появилась группа политзаключенных из промгруппы (Промпартии) Рамзина, или, как их еще называли, «рамзисты». На заводе было создано КБ-3, где по указанию нашей партии и правительства разрабатывался проект I Советского Блюминга. На Полукруглом канале (ныне Советский Бульвар), рядом с нынешним ДК, стоял дом, где и жили эти рамзисты. Мы видели, как ежедневно их водили на работу и обратно. Однажды, я еще тогда работала в Отделе личного состава, меня вместе с машинкой и под конвоем, проводили в это КБ. Оказывается: проект блюминга был готов и надо было печатать докладную в ЦК ВКП(б). Руководитель этой группы – Неймаер К.Ф. забраковал всех машинисток, несмотря на то, что среди них были лучшие машинистки завода: Смелова Е.Р., Степанова А., Михайлова и др. Причин для этого не было, он просто капризничал. Я работала делопроизводителем, машинисткой не была. Помню, что сидела на работе как всегда, с пионерским галстуком и комсомольским значком, и вдруг – оперуполномоченный потребовал у Лебедева А.В. машинистку. Несмотря на мои протесты, что я ведь не машинистка, и если уж он забраковал всех, то меня и подавно выгонит, уполномоченный заявил: «Ты – комсомолка, и должна идти. Важность момента тебе ясна». И я пошла. Боялась ужасно. Чего – и сама не знаю. Даже под ложечкой засосало. Выглядело это довольно курьезно: впереди оперуполномоченный, следом я с красным галстуком и значком ВЛКСМ, а замыкал шествие солдат с винтовкой за плечом и пишущей машинкой на руках. Вошли. Всё мне показалось темным и зловещим. И помещение, и люди.
Неймаер в пальто, высокий, слегка сутулый, с отвисшими усами, ходил из угла в угол. Увидел нас, и встал передо мной. Посмотрел и, молча, полез в карман кителя. Вынул бумажник и достал фото. Опять посмотрел на меня, на фото, и стал спрашивать: кто я, как меня зовут, с кем живу. Я отвечаю и добавляю, что я не машинистка, а самоучка. А он обращается к оперуполномоченному и говорит, что я очень похожа на его дочку. Пусть печатает. Видно, сильно соскучился по своим. Так и осталась я печатать докладную-рапорт о готовности проекта I советского блюминга. Пока происходила эта сцена, все затихли и смотрели на нас. Ну уж и волновалась я! Старалась изо всех сил. А позже, когда я сидела на конференции, посвященной этому событию, и вела протокол вместе с В.И. Саулит, было праздничное настроение, и все казалось таким светлым и хорошим! Ведь до этого блюминги заказывали в США и платили золотом, а здесь Ижора освободила нашу страну ещё от одной зависимости от капиталистов.
В 1932 г. я уже работала техническим секретарем у Технического директора завода.
Рамзистов амнистировали, Неймаер К.Ф. некоторое время работал у нас Техническим директором, а после него был назначен Кутский Н.М., тоже из этой же группы амнистированных. Вот с ним-то я и начала работать секретарём у Технического директора. В это время частыми гостями у Ижорцев стали члены Правительства: тт. С. Орджоникидзе, К.Е. Ворошилов, С.М. Киров; М.И.Калинин приезжал на завод для вручения правительственных наград Ижорцам за блюминг. Тов. Орджоникидзе был очень шумным и весёлым. Когда он приезжал, ещё снизу мы слышали его красивый голос и заразительный смех. Из встреч с ним помню два случая, о которых и расскажу. Однажды он приехал к нам с т. Лихачевым И.А. У нас была военизированная охрана, и я приготовила для них пропуска. Увидев, что машина подходит к подъезду, я спустилась их встретить. Тов. Орджоникидзе как-то очень ловко отвел меня от Лихачева, который еще выходил из машины, и спросил: «А у тебя пропуск есть? Дай его Лихачеву». Я дала. Когда мы стали проходить, боец Лихачева задержал. Т. Лихачев был очень вспыльчивый, и, увидев, что у него мой пропуск, обернулся ко мне и уже собирался дать мне нагоняй. Но т. С. Орджоникидзе с громким смехом перебил его и сказал, что виноват он, т.к. хотел проверить бдительность бойца, которого здесь же поблагодарил за хорошую службу.
Второй случай совсем другого порядка. Теперь у нас везде асфальт, а тогда был булыжник. Дороги были разбиты и особенно разбит участок поворота на Колпино. И вот приезжает т. Орджоникидзе, и на этот раз мы услышали не добродушный смех, а вполне заслуженный разнос. На одном из ухабов машину тряхнуло так, что один из сопровождающих его головой пробил тент машины (это была «Эмка» с парусиновым верхом) и сильно поранил лоб. Когда я перевязала пострадавшего, т. Орджоникидзе уже шутил и сказал: «Вёз тебе, дочка, жениха, да покалечили. Теперь его сюда еще раз не заманишь». А директору завода т. Белову А.В. сказал: «Скоро должен приехать т. Киров С.М.. Ликвидируй безобразие, а то еще и его угробите. Пока дорога не будет приведена в порядок, Мироныча не ждите». Ну, дорогу, конечно, починили, и С.М. Киров еще не раз бывал у нас.
Товарища Ворошилова я видела на заводе один раз. Помню, день уже шел к концу, когда сообщили, что едет тов. Ворошилов. Мне сказали, что совещания не будет, и потому я могу идти домой. Но я стала просить разрешить мне остаться. Шутка ли: увидеть живого героя песни, которую мы с таким жаром исполняли на всех праздниках и демонстрациях. И вот входит т. Ворошилов. Был он молод, подтянут и очень приветлив и вежлив. Поздоровался со всеми за руку, вперед со мной, а потом с мужчинами. Я ушла домой гордая тем, что видела Первого маршала и Героя Гражданской войны, и даже за руку поздоровалась с ним.
Ижорская сталь и броня пользовались доброй славой, и на одном из совещаний тех лет я с удовольствием записала, что летчики шлют Ижорцам благодарность и говорят: «Зная, что нас защищают спинки Ижорцев, мы чувствуем себя спокойно».
Много было хорошего, но было и плохое. Работы было много. В обязанности секретаря входила регистрация, распределение почты, контроль исполнения, работа на машинке, учет легкового гаража и многое другое. Работали каждый день до 8-10 ч. вечера, а иногда и до 2-х ночи. В 1935 г. за завод прибыла правительственная комиссия. Её возглавлял т. Тевосян И.Ф. Меняли директора завода и технического директора. Директором завода был т. Отс К.М., а техническим директором Шестопалов Р.И.. Смена дирекции бывала и раньше, но этот раз не был похож на те разы. Шестопалов Р.И. был арестован, но потом реабилитирован и, по слухам, погиб в Великую Отечественную войну.
Техническим директором был назначен Александр Ильич Подуров.
Работать с т. Подуровым было трудно, но очень интересно. Он был строг, пунктуален и не терпел вранья. До всего доходил сам и проверял. Всегда был аккуратен и чисто выбрит, в белоснежной рубашке. Как бы поздно ни закончил день, но утром на работе был уже в полной форме. Того же требовал и от других. Зная это, мы с Павловой Т.Ф. - она в это время работала секретарем директора завода - не пускали вызванных на прием начальников цехов и отделов, предупреждали, чтобы они зашли постричься и сменили воротничок. Даже парикмахерскую открыли при заводоуправлении, чтобы наши товарищи не отговаривались, что нет времени зайти туда. Действительно, работали очень много, а парикмахерская была только под баней, и народу там было всегда много. Даже теперь при встречах со старыми инженерами, мы вспоминаем, как осматривали их, прежде чем пустить на прием. А т. Тевосян всегда говорил: «Культура начинается с нас самих. Если Вы приходите в неряшливом виде, да еще опаздываете, Вы не уважаете и себя, и других. Это недопустимо. На всё должно хватать времени. Когда Вы подтянуты, и работать веселее, и пример для других. Ведь Вы – командиры производства». Диктовал он много, а т.к. говорил с сильным акцентом, записывать его было трудно, и мы очень боялись что-либо перепутать.
Уже в 1936 г. я перешла работать в претензионное бюро Юридического отдела Ижорского завода, где меня и застала Великая Отечественная война. Вот и все мои самые сжатые, самые основные и крупные воспоминания о работе в секретариате Ижорского завода. Было много всякого - и хорошего и плохого, но до сих пор люблю Колпино и Ижорский завод, и чувство это передала своим детям.
Л. Рыбакова,
март 1966 г.
P.S.
Мама ушла в одночасье. Она меня накормила обедом перед вечерней сменой,
а в час ночи к нам, мы жили отдельно, пришёл Николай Павлович Михайлов,
мой тесть, и сообщил о смерти мамы.
Сорвался тромб и сделать ничего не не смогли. Маме было 65 лет.
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 1(189) январь 2016
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer1/Frumkin_Rybakov1.php
